Церемония жизни E-Book

Sayaka Murata

• Herausgeber: Popcorn
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 266

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

«Церемония жизни» — сборник коротких рассказов Саяки Мураты, за которые ее прозу высоко ценят в Японии. Милые и шокирующие одновременно они застают читателя врасплох и надолго остаются в памяти. Переплетая смешное и ужасное, Мурата выворачивает наизнанку нормы морали и традиции общества, чтобы показать внутренний мир своих героев: изгоев и одиночек. Понять, где разворачиваются события — в современной Японии, в прошлом или в альтернативной реальности — порой бывает совсем непросто, так как персонажи часто кажутся до непривычного нормальными в пугающе необычном мире. В своих странных и удивительных рассказах о семье и дружбе, сексе и близости, общности и индивидуальности Мурата задает прежде всего вопрос о том, что значит быть человеком в нашем мире.

Leseprobe

ЦЕРЕМОНИЯ ЖИЗНИ

Был обеденный перерыв, и мы с пятью девушками из отдела уже приканчивали наши бэнтó [2] в зале для совещаний, как вдруг самая младшая из нас перестала орудовать палочками и подняла голову:

— А вы уже слышали, что бывший директор Накáо скончался?

— Да ты что?! Это от чего же?

Все мы разом уставились на нее.

— Кажется, инсульт…

Я тут же вспомнила приветливую улыбку господина Накао. У него была благородная седина, и он часто угощал нас конфетами, которые получал в подарок от партнеров по сделкам. Мягкий, прекрасно воспитанный. На пенсию вышел всего пару лет назад.

— Еще такой молодой…

— Да не говори! И когда это случилось?

— Кажется, позавчера. А сегодня утром семья сообщила по телефону, что вечером состоится церемония. И надеются собрать на прощание с ним как можно больше народу. Дескать, такова была последняя просьба покойного.

— Правда? Тогда сейчас лучше не наедаться… Предлагаю обойтись без десертов! — сказала моя ровесница, пряча свое нераспакованное крем-брюле обратно в пакет из комбини. Другая же, на год старше нас, пробубнила, жуя картошку с мясом:

— Накао-сан? Хм… Интересно, каков он на вкус!

— Жестковат, наверное? Все-таки он был худощавым.

— Однажды я уже пробовала мужчину той же комплекции. Пальчики оближешь. Немного жилистый, но просто таял на языке!

— Вот как? Я слышала, бульон из мужчин обычно вкусней, чем из женщин… — добавила моя ровесница, собирая в тот же пакет остальные десерты. — Так ты пойдешь, Икэтáни? На церемонию-то?

— Ну… не знаю, — вяло отозвалась я, покачав головой, и продолжила ковырять свое простенькое бэнто с сушеными водорослями.

— Серьезно? — удивилась она. — Так, может, ты из тех, кто избегает человечины?

— Нет-нет, что ты! — спохватилась я. — Просто в последнее время у меня с желудком неладно. Да и месячные начались.

— Ах, месячные… Тогда конечно, — с пониманием кивнула коллега постарше.

— Но если месячные — может, ты и родить еще сможешь, кто знает? Тогда уж точно лучше пойти. Все-таки это церемония жизни. Вдруг тебя кто-нибудь осеменит?

Натянуто улыбаясь, я спрыснула зеленым чаем из пластиковой бутылки жареную рыбу, на которую впопыхах вылила слишком много соуса.

Когда я была маленькой, употреблять в пищу человечину запрещалось. Да-да, я уверена, именно так!

В сегодняшнем мире, где человеческое мясо — наша повседневная еда, поверить в такое становится все трудней. Но еще лет тридцать назад, когда я ходила в детский сад, все и правда было совсем иначе.

Однажды в детсадовском автобусе, устав от обычной игры в слова, мы принялись перечислять по очереди, что каждый из нас хотел бы съесть и почему.

— Медведя! — крикнул один из нас. — Мягкий, пухлый — значит, вкусный!

— Мокрицу… — отозвался другой. — Звучит как лакрица… Наверно, такая же сладкая?

— Слона! — выпалил третий. — Он такой огромный — налопаюсь до отвала!

После такого обжоры всех потянуло сплошь на диких зверей.

— Жирафа!

— Обезьянку!

Последний вариант, сразу передо мной, предложила моя лучшая подруга. Просто чтобы ее поддразнить, я ляпнула не задумываясь:

— Человека!

И мир вокруг меня тут же сошел с ума.

— Что-о-о?!

— Ы-ы-ы!

— Какой ужас…

Все дети захныкали, а моя лучшая подруга, пожелавшая съесть обезьянку, срывающимся голоском пропищала сквозь слезы:

— Махó-тян! Как ты можешь… говорить… такие жуткие гадости?!

Через несколько секунд по цепной реакции ревел уже весь автобус. А наша воспитательница, едва сообразив, что случилось, тут же переменилась в лице.

— Махо-тян! Так говорить нельзя! Даже в шутку! Иначе ты будешь наказана! — отчеканила она так свирепо, что я сжалась в комок и затихла. Хотя почему обезьянок есть можно, а людей нельзя, по-прежнему не понимала, хоть убей.

Ту нелепую сцену я помню отчетливо до сих пор. Рассерженная воспитательница, которая всегда была такой доброй. Мои друзья, рыдающие в голос у нее за спиной. Молчаливый упрек — «ох уж эти дети!» — в глазах водителя автобуса. И я сама — бледная, глаза в пол — замерла на сиденье, не в силах ни пикнуть, ни шевельнуться.

Все человеческие существа, ехавшие в том автобусе, буквально задавили меня своей «правотой». Не смея дышать, я сжалась в комок, а закричи на меня кто-нибудь — я бы обмочилась от страха.

С тех пор, что и говорить, очень многое изменилось. Население планеты стало резко сокращаться, людей охватила тревога за то, что они и правда могут исчезнуть с лица земли. И постепенно стремление к воспроизводству было возведено в ранг общественной добродетели.

За последние тридцать лет мы существенно модифицировались. Сегодня уже почти не встретишь людей, употребляющих слово «секс»; вместо него все чаще говорят «осеменение», подразумевая спаривание с целью рождения потомства.

И точно так же, постепенно, стало нормой после чьей-нибудь смерти устраивать не старомодные похороны, а современный ритуал под названием «церемония жизни». Да, некоторые из нас по старинке еще выбирают всенощный молебен с последующей кремацией. Но тем, кто предпочитает обойтись церемонией жизни, государство оказывает солидную материальную поддержку; неудивительно, что таких людей в наши дни уже подавляющее большинство.

Всем гостям — участникам церемонии предлагается отведать плоти покойного, после чего женщины и мужчины могут там же присмотреть себе партнера для осеменения. После чего парочка уединяется, чтобы завершить церемонию актом осеменения. Концепция смерти, дарующей жизнь, уходит в глубины нашего подсознания, изначально ориентированного на размножение, и как нельзя удачнее соответствует ожиданиям широких масс…

В последние годы люди своими повадками все больше напоминают мне тараканов. Как я слышала, умершего таракана с удовольствием пожирают его соплеменники, а самки именно перед смертью откладывают больше всего яиц. Да и практика поедания умершего как форма выражения племенной скорби существовала у самых разных животных с древнейших времен, и утверждать, что подобный обряд вдруг зародился именно среди людей, было бы, скорее всего, неверно.

Чиркнув зажигалкой, Ямамото закуривает свой одномиллиграммовый «Америкэн спиритс» и выпускает тонкую струйку дыма.

— Что же получается, Икэтани… В детстве ты затаила на человечество обиду — и до сих пор таскаешь ее в себе, точно булыжник за пазухой?

Курим мы, как обычно, в тесном закутке с громким названием «комната отдыха», хотя там нет ничего, кроме автомата с напитками да нескольких стульев. Один угол этой конуры отделен от остальной комнаты стеклянной перегородкой, за которой иногда можно поболтать с другими курильщиками — из нашего или соседних отделов. Здесь же я впервые разговорилась и с Ямамото.

В свои тридцать девять — на три года старше меня — этот низенький толстячок совершенно не умеет унывать. Болтать с ним всегда комфортно: он часто веселится, но никогда не высмеивает собеседника. Поэтому со временем я стала доверять ему даже те мысли, которые обычно держу при себе.

Нахмурившись, я стискиваю губами ментоловый фильтр своего «Хайлайта».

— Да какой там булыжник, скажешь тоже! Все проще. То, что еще недавно считалось незыблемой нормой, за какие-то тридцать лет перевернулось с ног на голову. Лично я за такими скоростями не успеваю, вот и все. Как бы лучше сказать… Не отпускает чувство, что весь мир меня обманул!

Глаза Ямамото — маленькие, круглые, с длинными ресницами — задумчиво моргают.

— Ну да… Понимаю, о чем ты… Вроде бы, когда я был маленьким, никому и в голову не приходило есть человечину.

— Вот! Понимаешь?! Именно! А теперь все только и повторяют: ах, мол, какое это изысканное угощение! И я уже сомневаюсь, все ли у меня в порядке с головой.

— Хм-м… Да уж… Ну, а сегодня ты как? Пойдешь на церемонию к господину Накао?

— А ты?

Ямамото — не из противников поедания человечины, ему просто не нравится ее вкус. Но окажись он на церемонии жизни где-нибудь рядом — пожалуй, я чувствовала бы себя уверенней. Конечно, сегодня, когда человечина употребляется в пищу как любое другое мясо, существует и политическая фракция ярых врагов человекоедения со своей идейной платформой, и малые группы активистов, требующие запретить поедание себе подобных «по моральным соображениям». Однако ни Ямамото, ни меня саму идеи с моралями не волнуют. Просто когда Ямамото было двенадцать, он здорово отравился недоваренной человечиной на церемонии жизни своего дедушки. Я же, в принципе, не видела ничего ужасного в поедании человеческой плоти. А в детстве, пусть даже в шутку, сама пожелала ее попробовать. Но сегодня меня искренне поражает: а куда подевалась та мораль, во имя которой за невинную детскую шутку меня проклинал чуть не весь белый свет?

— Может, и схожу… — бормочет Ямамото, почесывая в затылке. — Вдруг получится кого-нибудь осеменить?

— Хм-м. Тогда, может, и я сходила бы!

Обнаружив, что мои сигареты закончились, я стреляю у него «Америкэн спиритс».

— Тебе правда такие нравятся? Чем слабее табак, тем чаще куришь. Больше вреда — и здоровью, и кошельку, разве нет?

— Да и ладно! На мой вкус — самое то…

Он затягивается и с явным блаженством выпускает очередную струйку дыма.

В нашей конторе почти никто не курит, поэтому чаще всего мы с Ямамото делим этот застекленный уголок на двоих. Места здесь — меньше одного татами [3], но внешний мир отсюда выглядит примерно как из аквариума с золотыми рыбками.

Я затягиваюсь сигаретой, подстреленной у Ямамото, и выдыхаю струйку дыма. Скрываясь за табачной завесой, так уютно размышлять над «чистым» миром снаружи.

Вечером того же дня мы с Ямамото отправились на церемонию жизни господина Накао. Поскольку главная цель этого обряда — рождение новой жизни, являться на него лучше в яркой и откровенной одежде. Но мы пошли туда прямо с работы, и я оставалась в своем сером деловом костюме. А вот Ямамото умудрился где-то переодеться в красную клетчатую рубашку и белые брюки.

— На церемонии жизни лучше выглядеть жизнерадостно! —воскликнул он, явно довольный собой, хотя петушиная расцветка никак не вязалась с его смуглой физиономией.

Дом господина Накао располагался в элитном квартале района Сэтагáя, на юго-западе столицы. Близилось время ужина, из всех окрестных особнячков доносились, перемешиваясь друг с другом, аппетитные запахи готовящейся еды. И один из этих ароматов наверняка исходил от свежесваренной плоти господина Накао.

— Это здесь! — объявил наконец Ямамото, сверившись с картой на экране мобильника. Мы остановились у ворот просторного дома, от которого веяло классической стариной и дразнящим ароматом мисó [4].

— О! Суп мисо? — Ямамото с наслажденьем принюхался. — И кажется, даже из белой пасты? У меня уже слюнки текут!

Над входом в дом красовалась рукотворная вывеска на розоватой веленевой бумаге: «ЦЕРЕМОНИЯ ЖИЗНИ МАСАРУ НАКАО».

— Добрый вечер! — хором протянули мы, открывая дверь, и навстречу нам тут же выплыла элегантная седовласая дама в кухонном фартуке.

— О-о! Добро пожаловать! Проходите, прошу вас… Все вот-вот начнется!

Видимо, это и была хозяйка дома, вдова господина Накао. Рассыпаясь в поклонах, она провела нас в гостиную, где все ожидало начала трапезы.

В центре комнаты на низеньких столиках стояло два огромных глиняных горшка, обильно украшенных сезонными цветами. Видимо, эту заслуженную, чуть ли не антикварную утварь господин Накао при жизни очень ценил. Не удивлюсь, если именно в этих горшках его супруга готовила тот пышный, рассыпчатый рис, которым он столько лет делился с коллегами в обеденные перерывы. Ведь таким он и был, господин Накао, — уважительно-бережливым как с вещами, так и с людьми…

У человеческого мяса и запах, и вкус настолько сильны, что простой обжаркой с солью и перцем не обойтись. В большинстве случаев его сначала ошпаривают кипятком, а затем долго варят с добавлением мисо, овощей, грибов, трав и прочих ингредиентов. Хотя для первого, подготовительного этапа, как правило, приглашают специалистов. Вот и сейчас, следуя за хозяйкой в гостиную, мы успели заметить, как несколько мужчин в спецовках, закончив работу, раскланивались перед уходом.

Вокруг столиков с горшками большой уютной компанией сидели нарядно одетые женщины и мужчины. Многие уже перебрасывались взглядами или игривыми фразочками с теми, кто им понравился. Всем явно не терпелось начать.

— Итак, господа, начинаем церемонию жизни Масару Накао! — торжественно произнесла хозяйка, снимая крышки с обоих горшков. Судя по виду и аромату, господин Накао был отварен с пекинской капустой и лапшевидными опятами-эноки́. — Вкусим же от жизни прошедшей для сотворения жизни грядущей!

— Итадакимáс!  [5] — хором отозвались гости, сложив ладони перед собой, а затем принялись поедать господина Накао. Вооружившись палочками, отправляли его тонкими ломтиками себе в рот и нахваливали, блаженно причмокивая губами: — М-м, божественный вкус… Госпожа Накао! Ваш супруг — настоящий деликатес!

Седой старичок по правую руку от хозяйки одобрительно закивал. И, не переставая жевать, произнес:

— Какая все-таки замечательная традиция! Съедать одну жизнь, чтоб порождать другую…

Растроганная вдова промокнула платочком глаза.

— Как верно вы говорите, — вздохнула она. — Масару был бы очень доволен!

— А эти внутренние органы — пальчики оближешь! — все так же радостно продолжал старичок. — Каждый, кто мечтает осемениться, должен съесть их побольше! Что вам положить, молодежь? — предложил он, повернувшись к нам с Ямамото.

— Мне просто капусты, будьте добры! — спохватилась я.

— А мне — грибов, пожалуйста… — отозвался Ямамото.

— О! Так вы что же, оба не любите человечину? — поразился старик, вытянув тонкую шею.

— Ну что вы! Просто однажды я здорово отравился, — пояснил Ямамото. — И с тех пор мой желудок такое мясо отрицает. Так что, увы, придется обойтись овощами…

— А у меня, едва он рассказал об этом, тут же пропал аппетит! — добавила я виновато. — До сих пор кусок в горло не лезет… Вы уж простите!

Извинялась я совершенно искренне. Все-таки превратить человеческое тело в деликатес — работа огромной сложности. И даже если самые сложные операции взяли на себя специалисты — можно не сомневаться, что и сама госпожа Накао трудилась сегодня с рассвета. С печальной улыбкой она положила мне на тарелку немного капусты.

— Ну что вы! Не о чем беспокоиться… Просто муж будет очень рад, если вы отведаете его хоть немного. Так что, если вдруг передумаете, — отведайте, не стесняйтесь!

Не успела она договорить, как из-за столика в дальнем углу поднялась юная парочка — парень в белом пиджаке и девушка в розовом платье. До сих пор, угощаясь господином Накао, они то и дело перешептывались и трогали друг друга за коленки.

— Мы, пожалуй, осеменимся! — объявил парень.

— Правда? — просияла хозяйка. — Вот молодцы! Поздравляю!

Гостиная утонула в аплодисментах. Поклонившись хозяйке, парень с девушкой отчеканили:

— Спасибо за угощение! Постараемся сделать новую жизнь!

И, взявшись за руки, удалились.

— Да… Будет просто замечательно, если жизнь господина Накао продолжится в ком-то еще! — сказал Ямамото, с наслаждением запивая свои грибы бульоном из господина Накао.

— Воистину! — кивнула хозяйка, с любовью заглядывая в горшки. Но в густом, плотном супе с белым и красным мисо вперемешку, ни ломтика господина Накао было не разглядеть.

В итоге мы с Ямамото пошли домой, так и не найдя себе партнеров для осеменения. Уже выйдя на улицу, он вдруг закачался и чуть не упал.

— Вот ч-черт!

— Ты чего это? Вроде много не пил!

— Да не в этом дело… — проворчал он, исследуя подошву своего ботинка. Оказалось, он поскользнулся на лужице чьей-то спермы.

Раньше, я слышала, секс считался неприличным и заниматься им все старались подальше от посторонних глаз. И хотя меня на церемониях жизни еще ни разу никто не выбирал, уверена: осеменяться у всех на глазах я не согласилась бы ни в какую. Похоже, во всем моем теле, отдельно от сознания, старых людских привычек — хоть отбавляй.

Но в наши дни осеменение после церемонии — чуть ли не сакральный акт, и производить его разрешено где угодно. Я часто видела, как им занимаются на ночных улицах, но ничего сакрального не замечала. Обычное совокупление. Просто люди чем дальше, тем больше уподобляются животным, вот и все.

— Значит, здесь тоже устроили… п-п-приемник? — выдохнул Ямамото. От него несло алкоголем, но я поняла.

Он имел в виду центр приема детей, в просторечии «детоприемник». И не ошибся: недавно в этом районе и правда построили очередной.

Да, пока еще многие из детей, зачатых в результате осеменения, по старинке воспитываются в семьях. Но в последнее время участились случаи, когда отец ребенка неизвестен. Особенно с тех пор, как церемония жизни стала частью нашего быта.

Теперь «плодись и размножайся» — одно из важнейших требований нашего общества, поэтому любым детям — даже зачатым при таких обстоятельствах — все очень рады.

Для того чтобы женщины могли позволить себе рожать, не уходя в долгий декрет, по всей стране и создаются подобные центры, куда можно сдать младенца сразу после родов и спокойно работать дальше. При этом можно родить в перинатальном отделении детоприемника, сдать младенца и вернуться домой. А можно разрешиться от бремени где-нибудь еще, а уже затем привезти и оформить дитя в приемник.

Насколько я знаю, в сегодняшнем обществе людей, воспитанных в семье, и тех, кто вырос в приемнике, примерно поровну. Хотя сама практика детоприемников, в отличие от церемонии жизни, приживалась в народе с большим трудом. Многие до сих пор выступают против этой системы, опасаясь, что эдак от семейных ценностей скоро вообще ничего не останется.

И тем не менее граждан, воспитанных вне семьи, скоро станет подавляющее большинство. Что будет с человечеством в итоге этого процесса — предсказать сложно. Ученые выдают разные прогнозы — как позитивные, так и пессимистичные. Кое-кто из них убежден, что мы меняемся в какую-то очень опасную сторону. Но в какую именно — покажет время.

— Что же будет, когда все дети станут приемышами? — пробормотал Ямамото. Вопрос, на который никто не знает ответа. Ясно одно: мы меняемся, и очень стремительно. Но более этого — ничего.

— Доброе утро!

Сотруднице, вышедшей на работу после двухнедельного отпуска, аплодировал весь отдел. Полмесяца она провела в детоприемнике — и наконец вернулась к работе, в свои тридцать шесть произведя на свет уже третье дитя.

— Ты уже сдала малютку на воспитание?

— О да! Сразу же все и оформила. Из последних сил…

— Вот умница!

— Спасибо за труды!

Все как один мы благодарили эту героическую женщину за произведение на свет еще одного из нас. И она, счастливо улыбаясь, принимала букет за букетом.

Питомцы детоприемников выращиваются не как чьи-либо персональные дети, а как дети всего человечества. Эти центры оснащены всем необходимым оборудованием, а за каждой пятеркой воспитанников закрепляется наставник, следящий за их развитием.

Лично мне доводилось быть осемененной моим любовником, но к зачатию это, увы, ни разу не привело. И теперь, глядя на женщину, которой удалось забеременеть аж трижды, я испытывала облегчение и благодарность. Все-таки я принадлежу к человеческой расе и уж точно не желаю, чтобы мой вид исчезал с лица земли.

Наконец, приняв поздравления и получив все букеты, счастливая мать вернулась к своему месту за столом.

— И вот что важно! — добавила она уже своим соседкам. — Хотя обычно меня осеменяет любимый мужчина, все три моих зачатия случились на церемониях жизни. Любопытно, не правда ли? Вероятность забеременеть на церемонии и правда выше, чем при обычном, «домашнем» осеменении!

— Вау… Чудеса! — зачарованно протянула совсем еще молоденькая коллега. — Но я понимаю, о чем вы. Мне кажется, человечина обладает сакральной силой. Потому и вкус у нее совершенно особый. Да такой, что не оторваться!

— И не говори! — кивнула мать-героиня. — Я уверена: желание поедать человечину заложено в наших инстинктах!

«Эй, вы о чем это? — чуть было не вмешалась я. — Разве совсем недавно вы не считали инстинктами нечто совсем другое? В этом обществе больше нет никаких инстинктов. И нет никакой морали. Все, что мы еще испытываем, — только ложные ощущения от постоянно меняющегося мира!..»

— Эй, Махо! — вдруг услышала я. — Что у тебя с лицом?!

— Все в порядке… — вздрогнув, просипела я. И залпом осушила свой чай.

— По-моему, этот мир свихнулся на теме инстинктов. Тебе не кажется?

Залпом допив свое пиво, я поставила опустевшую кружку на стойку и уставилась на него.

Весь понедельник мне жутко хотелось выпить. И хотя впереди была еще целая неделя, на перекуре мы с Ямамото договорились заглянуть вечером в какую-нибудь идзакаю [6]. Он был единственным, с кем я могла поговорить по душам.

Вместо ответа он несколько раз кивнул. Не соглашаясь — но и не споря с тем, что услышал. Именно та дистанция, на которой мне комфортней всего.

— Вот и насчет осеменения — у всех такая каша в головах! — продолжала я. — Помню, мать рассказывала, что раньше секс с презервативом считался хорошим тоном. А теперь попробуй-ка надеть перед сексом презерватив. Тебя просто заклюют за то, что ты трахаешься для удовольствия, а не для рождения новой жизни!

— Да ладно… — лениво протянул Ямамото, отправляя в рот кусок жареной курицы. — Чего об этом париться?

— Эй, я серьезно! Ты меня слушаешь вообще?

— Слушаю, а как же! Просто… — жуя, отозвался он, — ты, Икэтани, упертая. Слишком абсолютизируешь этот мир. Слишком уверена в том, что все должно быть лишь так, как тебе хочется.

— Что ты имеешь в виду?

Отложив палочки, Ямамото вытер руки влажной салфеткой — и без тени улыбки продолжил:

— Я тоже серьезно. Все привыкли думать, что здравый смысл, инстинкты, мораль — это какие-то незыблемые категории, высеченные в камне однажды и на века. Но это не так! На самом деле все они постоянно меняются. И не вдруг и не в последнее время, как это показалось тебе. А беспрерывно и с незапамятных времен!

— Но тогда пускай перестанут судить других! Пусть не делают вид, будто и сто миллионов лет назад все было точно так же! То, что постоянно меняется, не может быть догмой, верно? А если это не догма, какого черта все носятся с ней, как с религией?

Ямамото пожал плечами.

— Как бы там ни было, мир — это сияющий мираж. Вре́менная иллюзия. То, что мы видим сейчас, нам не увидеть больше никогда. Так не лучше ли просто расслабиться — и наслаждаться феерическим шоу?

Он снова взял палочки, положил себе в тарелку немного кимчи и пару ломтиков чоризо.

— Овощей возьми! — посоветовала я. — Будешь есть сплошное мясо — желудок испортишь.

— Э, нет! У всеядных животных мясо невкусное. В детстве я думал, что человечина — это вкусно, лишь потому что дедуля был вегетарианцем, то бишь травоядным. Ну а я решил стать плотоядным. Буду есть сплошное мясо — тогда и сам буду вкусным, когда придет мой черед!

— Похоже на бред…

— А это как посмотреть. Мой девиз — «Ешь как можно вкусней и наслаждайся жизнью, чтобы оказаться вкусным, когда помрешь». А жизнь у меня до сих пор была совсем не плохая… О, спасибо!

Поблагодарив официантку за очередную бутылочку горячего саке, он плеснул прозрачной жидкости себе в чашечку и немедленно выпил.

Все еще досадуя на белый свет, я собралась закурить. Но тут Ямамото хихикнул и обвел взглядом галдящую публику.

— Как по мне, этот мир вовсе не так уж плох! Да и мир тридцатилетней давности, который ты еще помнишь, был по-своему неплохим. В своих постоянных изменениях он неизменен. И то, что мы видим здесь и сейчас, не повторится больше никогда!

— Хм-м…

— Лично я всегда любил Диснейленд.

— Фу, — скривилась я. — Терпеть его не могу.