15,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Animedia Co.
- Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
- Serie: Туманы Черного леса. Триллеры, ужасы и мистика
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2022
Всего пять минут разделили жизнь студентки Савватии Ипатовой на до и после катастрофы. Пока ловила в подъезде сбежавшего терьера, ее родители и младший брат утратили человеческий облик. Население городка под Питером разделилось по неясному принципу на «неадекватов» и тех, кого загадочная эпидемия не коснулась. Пока власти ищут причины и возводят кордоны вокруг города, Савватия и ее друзья пытаются выжить. Студенты создают дружину для защиты жителей, один их рейдов приводит их в Волчий монастырь, источник городских легенд и страшилок. Возможно, разгадка кроется в старых могилах у монастырской ограды, и одной из них тут совсем не место. Но одно дело — разгадать загадку, и совсем другое — решиться на добровольную жертву, чтобы запечатать столетнее зло хотя бы еще на четверть века.
Издательство Animedia Company желает вам приятного чтения.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 254
Ähnliche
Елена Булганова
Прага
Animedia Company
2022
Оглавление
…судьи его — вечерние волки, не оставляющие до утра ни одной кости.
Софония 3:3
Глава первая
Собачий город
Начало катастрофы выпало на среду, на такой ранний час, когда не ждешь от жизни ни хорошего, ни плохого, а подвиги готов совершать только во сне. Столетнее зло пробудилось, выкарабкалось из-под земли и неуловимо поползло наверх, пока не прошило насквозь все этажи и квартиры…
Я помню и никогда не забуду то недоброе утро, когда ливень затеял бой с карнизом и грохот этой битвы бессовестно вырвал меня из сна. Едва пристроила подушку на ухе, как зазвонил будильник.
— Обалдел? — зашипела я из-под подушки, рукой в спешке нащупывая источник звука на полу возле кровати. — Сейчас в угол полетишь. Не может быть уже утро.
Но будильник твердо стоял стрелками на семи утра. Почему же так темно и почему я ни капельки не выспалась? Я заранее предвкушала, какой злой и невыносимой буду сегодня на занятиях.
На смену назойливому звону пришли звуки пробудившейся квартиры: на кухне звякала посуда и мерно гудел, закипая, чайник. Грохала металлическими ножками о линолеум табуретка, на которой наверняка раскачивался мой неугомонный братец, шикала на него мама…
К привычной какофонии утренних шумов скоро добавился оскорбленный собачий взвизг и дробный перестук улепетывающих лапок. Все понятно, наш йоркшир Мухрик терпеть не может мочить под дождем свою бежевую шерстку. Он наверняка уже выглянул в окно, просчитал все плюсы и минусы — и пошел по пути наименьшего сопротивления: напрудил в закутке перед туалетом. За что получил по толстой попе свернутой в трубку газетой, талантливо изобразил, будто умирает от боли и обиды, — и сейчас уже устраивается спать дальше на кресле в родительской спальне. Ну почему, почему я не знаю способов так же легко и незамысловато отделаться на сегодня от института?
Я рывком соскакиваю с кровати, в темпе утепляюсь (махровый халат плюс кофта), поскольку в комнате непривычно промозгло, будто окно всю ночь простояло распахнутым настежь, затем тащусь в ванную. В коридорном аппендиксе сразу за моей дверью здорово пованивает, на линолеуме сохнет след от тряпки. Я щедро окропляю воздух освежителем воздуха, потом, не открывая толком глаз, в ванной привожу себя в относительный порядок. И уже чуточку бодрее отправляюсь на кухню.
А там мама жарит сырники и брат Сережка с обмотанным пушистым шарфом горлом одной рукой засовывает уже готовый сырник в рот, другой же выводит на столешнице молочные узоры.
— Привет, мам, а где папа? — говорю я, добредая до табуретки и спросонья едва не промахиваясь мимо нее. Приходится схватиться за край стола, ножки отрываются от пола и с грохотом опускаются назад, брат заливается счастливым смехом пополам с кашлем.
— Да тише ты, неуклюжая! — шипит мать. — Отец еще не вставал.
— А ему разве не надо на работу? — Эх, была такая надежда, что хотя бы подкинет до института на нашем «легасике».
— Он отгул взял, нас к десяти в поликлинику отвезет. Не выпишут, конечно, зря только протаскаемся в такую погоду, — вздыхает и поглядывает в сторону окна мама.
Тэк-с, похоже, в этой семье только мне суждено прожить гнусный день по казенному расписанию.
— Ой, что-то у меня тоже горло саднит, заразилась, наверно, — сиплю с надеждой, но, похоже, мои слова улетучиваются сквозь вытяжку над плитой.
— Зонтик не забудь, — говорит мама. — Куртку надевай уже осеннюю, обещают резкое похолодание. И поешь хоть раз нормально.
— Спасибо, что-то больше не хочется! — Я с оскорбленным видом отодвигаю тарелку с половиной сырника. — И глотать ужасно больно, кхе-кхе!
Я прохожу мимо материнской спины, ее волосы закручены в не слишком опрятную куделю на затылке, к воротнику халата приклеена желтая бумажка-стикер. Подавшись вперед, разбираю кривоватые прописные буквы, жирно выведенные черным фломастером:
«ЭТО НЕ МАМА. БЕГИ!»
Бросаю через плечо взгляд на брата и делаю ему зверские глаза. Серый в ответ высовывает до предела язык, и впрямь еще воспаленный.
Обреченно переодеваюсь в своей комнате, уже не реагируя на холод, который вроде как даже усилился. Ничего, в институте первым делом налакаюсь кофе из автомата, а может, и весь день просижу в нашем уютном буфете, под прикрытием развесистой монстеры и пыльного фикуса в огромных кадках. Я не лентяйка, но знаю свой предел: сегодня тот день, когда лучше взять перерыв в занятиях. В прихожей еще немного с надеждой покашливаю, вдруг мама все же заинтересуется? Но нет, никакой реакции, даже разговор с братцем Серегой не прервала. В раздражении хватаю зонт и покидаю квартиру.
Здесь, на лестничной площадке, еще сильнее слышно, как лупит косой ливень по стенам и по окнам, удушающе пахнет сырой известкой и ужас до чего холодно! Я не захожу в лифт — там наверняка на полу уже целое болото, фу! Прыжками преодолеваю лестницу, стараясь согреться.
Но что это? Снизу до меня доносится тоненький визг, полный тоскливого ужаса — и прекрасно мне знакомый. Несусь по ступенькам, попутно осматриваю каждую площадку. И только в самом низу лестницы, напротив железной двери парадного замечаю нашего Мухрика: он прячется за колесом детской коляски, дрожит всем своим маленьким тельцем. На меня из-за обода колеса поглядывает так, будто утратил всякую надежду на спасение и уже не верит своим глазам.
— Мухрик, хватит блажить, вылезай оттуда! — командую я, опускаясь на корточки. — Твой SOS услышан и спасение пришло!
Подхватываю собачонка на руки и снова скачу по ступенькам на наш пятый, попутно не забывая о воспитательной работе:
— Допрыгался, проныра? Опять выбежал, пока мама выкидывала мусор? А вот а-та-ташки тебе, шпана малолетняя!
Взбодрившийся Мухрик косит выпуклым карим глазом на мои руки — он в курсе, что наказывать его можно только газеткой. И прижимается крепче, обнимает лапками, стараясь согреться, ну и разжалобить заодно.
— Вот однажды так и останешься на весь день в парадном, бестолочь! Придет дядька с сеткой, накинет — и кранты Мухрику, улавливаешь?
Я уже у нашей двери, со всей силы жму на звонок — но никто не торопится мне открывать. Да что они там, выпроводили меня и завалились спать? Нормальный ход! Пускаю в ход пятку, колочу — с тем же результатом. Сваливаю собачью тушку на коврик, шарю по карманам — отлично, я не взяла ключи! Ладно, хоть мобильник ухитрилась не забыть. И запасной ключ от домофона всегда лежит у меня в институтской сумке именно по причине моего головотяпства.
Набираю мамин номер — отключен; Сережин, папин — та же ерунда. Да что же за утро сегодня такое? Звоню на наш домашний и долго слушаю тишину в трубке. Мне вдруг становится очень жарко, даже капли пота стекают по позвоночнику… что-то непонятное происходит, такого просто не может быть… тревога, тревога!
Подхватив Мухрика, несусь вниз, выбегаю из парадного и смотрю на окна нашей квартиры. Дождь заливает глаза, но я успеваю разглядеть: они темны, повсюду, на кухне и в гостиной — и страх понемногу отпускает меня. Все понятно: в квартире погас свет, звонок и телефон не работают, а стук заглушил грохот ливня. Видимо, пробки вылетели или какая-то поломка на станции из-за непогоды.
Странно только, что света нет ни в одном окне на нашем пятом этаже, тогда как остальная часть дома светится, как ей и положено в семь тридцать утра почти в самом конце октября. Я никогда не слышала, чтобы свет выключался по этажам, и сомневаюсь, можно ли в таком случае пользоваться лифтом. Домофон — я и этот ресурс задействовала — вроде срабатывает, но поступает ли сигнал в квартиру — неизвестно. Видимо, нет, мне же не отпирают. Класс!
Остается только идти в институт с Мухриком, вот это будет явление! И дальше вахты не пройду. Значит, придется начинать все сначала, подниматься и стучать сильнее. Сейчас дух малость переведу…
Сзади кто-то от души хлопает меня по спине, я визжу и подпрыгиваю, едва не роняю Мухрика, который немедленно начинает голосить от страха на весь двор. Оборачиваюсь и ору:
— Лилька, блин, сколько прошу не подкрадываться сзади! У меня и так нервы ни к черту!
Моя лучшая — и единственная — подруга весело и без всякого раскаяния щурит чуть свои невероятные угольно-черные глаза, покачивает головой:
— Савка, ну ты даешь, нашла время гулять с собакеном, пара через десять минут!
— Да не гуляю я! Этот идиотик в который раз выскочил самовольно в подъезд, и свет вырубился, и до родителей не дозвониться! Как думаешь, можно подняться на лифте, если один этаж остался без света? А то уже сил нет гонять туда и обратно.
Лиля осторожно выглядывает из-под огромного красного зонта, окидывает взглядом строение, изумленно качает головой:
— Вот чудеса, один этаж без света! О-па, гляди, и у нас тоже! — Она тычет пальцем через плечо в направлении своего дома по другую сторону просторного двора. — Не, я бы не рискнула. И вообще, давай лучше забросим Мухра к нам, пусть они там с Гномом отжигают. А после занятий его заберешь.
— Точно, давай, — выдыхаю я, почти успокоившись. — Только все равно нужно дозвониться, мои с ума сойдут, когда спохватятся, что этот недопесок исчез.
Под одним зонтом, утопая в лужах, мы с Лилей несемся к ее дому — кирпичному, основательному, не то что наш блочный. Подружкин дом называют еще профессорским: комнаты там просторные, потолки высокие, лестницы крутые. К счастью, семейство Гальперов проживает на первом, потому что у меня после беготни по лестнице невыносимо крутило мышцы ног.
Едва успела Лиля отпереть входную дверь, как Мухрик, совсем было поникший и утративший волю к жизни из-за неопределенности своего положения, мгновенно повеселел, оживился, жадно втянул ноздрями воздух — он уже учуял закадычного друга, таксика Гнома, с которым они носятся по двору каждый вечер, пока мы на скамейке ведем с подругой бесконечные беседы. Через секунду черный, с рыжими подпалинами на груди и брюхе Гном вылетел в прихожую и громко завизжал от счастья, смекнув, что утро перестает быть унылым.
— Лиль, а где Гром? — удивилась я тому, что сразу следом за малышней не появился из глубины квартиры величавый мраморный дог, чьей жизненной установкой было зализать до смерти любого, кто попадет в его поле зрения.
— Теперь отец с ним в свободное время ходит в группу по аджилити, чтобы Громчик был в форме, — информировала меня подруга, провожая взглядом утекающих в гостиную псов. — А Гнома не берут, потому что он бестолковый и всем мешает. Ну все, прощай, квартира, они сегодня ее точно разнесут.
Отец Лили дядя Лев — врач, зав. хирургического отделения в нашей городской больнице — дежурит сутками, удивительно, как с утра у него еще хватает сил заниматься псом. Бабушка Анна Семеновна, наверно, ушла навещать своих подопечных, она соцработник и обихаживает людей иногда даже моложе ее, а матери у Лили нет. Так что Гнома с Мухриком ожидает с нашим уходом полная собачья вольница.
— Может, пропустим первую пару? — вспомнила я свои попытки избежать учебы и представила в деталях, как хорошо будет посидеть сейчас на уютной кухне, попить кофе, а предварительно порыться в холодильнике — Анна Семеновна, в просторечье «бабаня», была фантастической кулинаркой. А я так толком и не поела с утра…
— Ох, нет, Сав, я не могу, — обдумав мои слова, с сожалением мотнула головой Лиля. — Помнишь, две недели назад уже пропускали, и меня потом в деканат вызвали. Было не слишком приятно.
Все верно, еще со школы за наши общие грешки отвечать часто приходилось одной Лиле. Потому что подруга фантастически красива и не заметить ее отсутствие где надо — или, наоборот, присутствие где не надо — просто немыслимо. А занятие по основам менеджмента, которое начнется через десять минут, ведет молодой доцент, который иногда, забывшись, по ползанятия не отрывает от моей подруженции глаз. Ага, а лишившись этого удовольствия, бежит стучать на нее в деканат.
— Ладно, пошли, — вздохнула я, окончательно пав духом. — Но после пары сразу в столовку, уговор?
— Накормлю тебя до отвала, — посулила мне подруга, уже запирая дверь.
И вдруг замерла, прислушалась. Глянула на меня округлившимися глазами:
— Саввочка, чего это они?
И я услышала по ту сторону двери тоненький тоскливый вой, старательно выводимый в унисон двумя собачьими глотками.
— Ничего не понимаю, Гном даже один никогда не воет. Надо посмотреть, что там у них. — И Лиля снова загремела ключами, но тут уж я блокировала ее руку со словами:
— Наверняка это просто цепная реакция. Слушай!
Действительно, из соседней квартиры тоже несся, заполнял собой парадное, вой, только низкий, басовитый — там обитал пожилой боксер Герман. А где-то на верхних этажах кто-то отчаянно скулил и царапал когтями двери. Похоже, хвостатые еще хуже нашего реагировали на грохот дождя и на слишком уж беспросветное, даже для этого времени года, утро.
В нашем городе на удивление много собак, можно сказать, это такая у нас городская фишка. Пес, а чаще не один, проживает почти в каждой квартире, по вечерам во дворах не протолкнуться от собачников, воздух звенит от лая. На эту тему время от времени даже снимают сюжеты для телевидения и пишут статьи в прессе с заголовками типа «Самый особаченный пригород Питера» или, без искусов: «Собачий город». Хотя городок наш старинный, с богатой историей, с древним лесным монастырем, источником жутковатых легенд и слухов — а прославился, однако, именно количеством псов. Скоро, возможно, к нам начнут специальные экскурсии возить, как на кошачий остров в Японии.
И вот мы неслись в институт, уже не обращая внимания на слякоть, Лиля даже зонтик закрыла, заявив, что он создает лишнюю парусность. Я еще ухитрялась на бегу терзать свой мобильник в тщетных попытках дозвониться до домашних, и с каждым неотвеченным психовала все больше, хотя в целом объяснить молчание телефонов было не так уж сложно. У отца крайне чуткий сон, убегающий бесследно от любого звука, он свой телефон выключает на ночь и маму просит поступать так же. Брат всю неделю проболел, ему телефон, наверно, ни к чему, с друзьями вовсю общается в соцсетях. Мама, должно быть, встала утром, включила мобильный, увидела, что он разряжен, и подключила к сети. Но свет вырубили, мобильник попищал возмущенно и разрядился вконец — вот и вся разгадка. Наконец, едва не искупав собственный телефон в глубокой луже, я в сердцах зашвырнула его в сумку.
И только тогда заметила, как непривычно притихла моя в общем-то далеко не молчаливая лучшая подруга. Придерживая руками капюшон, Лиля вовсю озиралась, крутила головой, словно вдруг решила посчитать ворон на деревьях и крышах вдоль проспекта. Я дернула ее за локоть:
— Ты чего, а?
— Странно как-то, Савка. Смотри, теперь шестые во всех домах стоят темные. Хотя у нас в основном пятиэтажки, с ними уже все в порядке, свет горит.
Так, отлично, есть надежда, что скоро можно будет дозвониться до своих, хотя бы на домашний.
— Может, совпадение? Ну, не встал еще народ? — предположила я.
— Какое-то странное совпадение, на мой взгляд. Интересно, бывают такие профилактические отключения, по этажам?
— Я в электричестве не секу, ты знаешь. Позвони кому-нибудь из своих ухажеров, спроси.
— Да больно надо. Сейчас вот у твоего спросим, — хихикнула Лилька, становясь прежней беззаботной девчонкой — впереди уже показались отсыревшие стены нашего института.
— Что? О господи, только не это! Мои нервы и так на пределе! — простонала я в полной панике.
Причина моего ужаса в этот момент стояла на ступеньках институтского корпуса и энергично сигнализировала нам обеими руками. А в остальном двор был пустынен, поскольку занятия уже шли, и только пара неповоротливых толстых псов, прижившихся на институтском дворе вроде как в статусе охранных, беспокойно прохаживалась вдоль забора.
Ужас звали Ника Лучкин, и он учился в параллельной группе. Два месяца назад, в общей суматохе и неразберихе первого дня занятий, мы, два встревоженных первокурсника с вытаращенными глазами, налетели друг на друга на узкой площадке институтской лестницы — здание, как почти все в центре, было старинное, немного несуразное и малоподходящее для большого количества молодого порывистого народа. Я вынесла из этого столкновения ушибленный локоть, а Ника — твердое убеждение, что встретил лицом к лицу свою будущую жену. О чем за пару дней ухитрился оповестить весь институт, сведя на нет мои робкие мечты обзавестись за время учебы нормальным ухажером.
Ника раздражал меня всем — начиная от девчоночьего имени, даже не знаю, как его там полностью зовут: Никита, что ли? или Николай? Он довольно высок и поджар, но слишком длинное лицо — подбородок наполовину перекрывает шею — делает его фигуру непропорциональной, приземистой. Добивало то, что он все перемены ходил за мной по пятам и постоянно пытался тупо шутить. Единственное, что у Ники было хорошего, — его глаза, бархатистые, карие, чуть навыкате. Когда он бывал огорчен, взгляд становился бесконечно печальным и смиренным. Поэтому моя задача при каждой нашей встрече состояла в том, чтобы в кратчайшие сроки его огорчить.
Не дождавшись нашего приближения, Ника спрыгнул с крыльца и припустил нам навстречу, сходу нагло влез под мой зонт. От этого пара спиц впилась мне в волосы, я ойкнула, схватилась за голову — и пришлось нам остановиться прямо посреди какой-то лужи. Лиля тяжело задышала от раздражения — она тоже Нику на дух не переносила, как и он ее, впрочем.
— Прости, прости, Саввушка! — Ника полез помогать, я в сердцах стукнула его по руке. — Хочешь, поцелую, и все пройдет? И да, привет, ее лучшая подруга.
— Что, разве у вас пару отменили? — сквозь зубы задала вопрос Лиля.
— Нет, пара идет, как и ваша. Просто я должен был убедиться, что моя девочка добралась нормально, не промочила ноги и мне не нужно бежать за запасной парой обуви. Если что, я готов.
Первого сентября я выпендрилась и пришла в институт в легких открытых лодочках. Начиная со второй пары зарядил такой ливень, что к концу занятий у порога института плескалась вода. Лиля неудачно приболела в последние дни лета, и в ее отсутствие я совершила роковую ошибку: позволила своему новому знакомому сбегать ко мне домой и принести резиновые сапоги, у мамы в тот день был выходной. Не скрою, мне самой хотелось похвастаться перед родными, что в первый же день занятий появился человек, готовый ради меня на маленькие подвиги. Как же потом я жалела о своем поступке: теперь Ника знал, где я живу, и вроде как считал нас одной семьей: меня, себя и моих родителей. Это было невыносимо.
— Слушай, а ты ничего странного в городе не заметил? — задала вопрос Лиля. Что само по себе необычно, так-то она Нику в упор никогда не видит, только вздыхает и закатывает глаза. Взгляд у парня мигом сделался серьезным, даже тревожным.
— Заметил. Собаки воют и срываются с поводков, хозяева в панике носятся за ними. Люди еще более раздражены, чем обычно, в автобусах ругань и вопли.
— А что, свет отключали поочередно на этажах? Мы видели сперва на пятом, потом на шестой переползло.
Ника настороженно уставился на Лилю, подозревая подвох, потом пострелял глазами по сторонам, но наш-то институт находился в исторической части города, вокруг разве что двух- и трехэтажные старинные дома из золотистого местного камня.
— Нет, такое вряд ли возможно. Видите ли, Саввушка и ее лучшая подруга…
Услышав фразочки вроде «веерное отключение» и «перекос фаз в трехфазной сети», я моментом отключилась. И зашагала вперед, коварно унося зонт, Лиля — следом. Ника догнал нас уже в раздевалке, чтобы сообщить:
— Когда мы, Сав, будем жить с тобой долго и счастливо, ты пожалеешь, что плохо заботилась о моем здоровье.
Так, меня замутило; хорошо, Лилька схватила за руку и поволокла наверх, шепча в ухо:
— Подождем, пока сгинет куда-нибудь, а потом спустимся в буфет, ладно? Там как раз булочек с тмином напекли, чувствуешь запах? Все равно перемена через двадцать минут — и черт с ними, с доцентом и с деканатом.
— Ага, я и сама собиралась, хотя теперь и аппетит пропал. Лиль, ну почему все говорят и пишут, что мужчины не очень спешат жениться и вообще делать предложение? Врут, что ли?
— Не врут, — хихикает Лиля. — Хотя я тоже об этом феномене знаю только понаслышке. Вывод: или мужчины нам попадаются неправильные, или мы с тобой — особенные. Что выбираешь?
— Для меня первое, для тебя — второе, — вздыхаю я. Но Лильки уже нет рядом, унеслась на запах булочек, сунув мне в руку мелочевку для кофейного аппарата.
Когда-то в седьмом классе, в первый день учебного года Лиля буквально ворвалась в мою жизнь, перевернув в ней все до основания и создав на обломках новую меня. До ее появления я помню себя тихой застенчивой хорошисткой, которая поддерживала ровные отношения со всеми в классе и тайно страдала от одиночества. Тогда у меня еще была стрижка-каре и густая челка до носа, которая неплохо укрывала меня от окружающего мира.
Собственно, первый раз я увидела Лилю на нашем дворе, еще за день до начала занятий, она выгуливала папашу нынешнего Гнома. По одну сторону следовал, пожирая ее гла-зами, парень из нашего подъезда, лет шестнадцати, с питбулем на поводке, с другой — уже совсем взрослый дядечка лет двадцати, без собаки, но очень уверенно дающий ей советы насчет содержания таксы (я слышала это, когда они проследовали мимо скамейки, на которой я сидела, держа за поводок овчарку Баха, он покинул нас год назад, после чего и был принят в семью Мухрик). Тогда мне и в голову не могло прийти, что Лиле всего тринадцать, как и мне. Я видела перед собой невероятной красоты девушку с тонким гибким телом и вполне сформировавшейся грудью, с темными густыми локонами до плеч — в каждый завиток можно яблоко уложить. А уж как независимо она держалась с двумя парнями — я начинала заикаться и мямлить, стоило существу мужского пола не детсадовского возраста заговорить со мной по любому поводу.
Грустно было осознавать, что я никогда не стану такой красивой и уверенной в себе, как эта девица, — я старательно отводила взгляд от гуляющей компании и не могла заставить себя слезть со скамейки. Бах в тот день остался крайне недоволен прогулкой, что и дал нам всем понять, напрудив лужу на ковре почти сразу по возвращении домой.
А на школьной линейке во дворе я с изумлением ощутила, что кто-то трогает мои волосы. Обернулась — и нос к носу столкнулась с той самой красавицей из нашего двора. Она задумчиво рассматривала мою прическу, а стоило ей поймать мой взгляд, тут же заявила:
— Тебе, девочка, совершенно не идет так носить волосы. Удивительно, почему тебя прежде никто не просветил. Как тебя зовут?
— Савватия, — выдавила я, обалдев от такой наглости.
— Что? Ого! Необычное какое имя! А полностью? Все Ф. И. О.?
— З-зачем?
— Чтобы представить идеальный образ человека, необходимо знать его полное имя! Ну, говори, не стесняйся!
Я была уже полностью деморализована и пробормотала, запинаясь на каждой согласной:
— Савватия Григорьевна Ипатова.
— Отлично! — одобрила меня прекрасная нахалка. — Теперь мне все понятно. Будем убирать челку и отращивать косу.
В тот момент вопрос с моей прической был решен на годы вперед. Как и с лучшей подругой и многими другими моментами жизни. Каждая вещь, которая с того дня приобреталась для меня мамой или мной самой, подвергалась мгновенному строгому и подчас беспощадному суду с Лилиной стороны. Никаких коротких юбок или рваных джинсов, хотя некоторое хулиганство в образе должно наличествовать обязательно. Английский уличный стиль, капелька эксцентричности — самое то…
В конце того сентября со мной случилась кошмарная история — они вообще периодически со мной происходили. Я собиралась в школу, родители уже были на работе, брат в садике. Вспомнив свою обязанность насчет мусорного ведра, я выскочила к мусоропроводу и на площадке между этажами услышала гром захлопнувшейся двери — нашей, само собой. Помню, как в халатике и шлепках неслась через двор, каждому, кто кидал на меня изумленный взгляд, пытаясь досконально объяснить ситуацию. Заодно пропадала от тревоги, как приду в школу без портфеля — ладно хоть одежду мне Лиля наверняка подберет.
Подруга встретила меня примерно в таком же халатике, выслушала все мои объяснения и тревоги, оценила заполошный вид — а потом принесла из своей комнаты новые колготки, достала из шкафа сапоги.
— Одевайся.
— Лиль, ты про одежду забыла, — пискнула я.
— Не-а, не забыла, — подруга уже надевала плащ поверх своего халата, а мне протягивала куртку.
По пути к школе я рыдала, порывалась уйти скитаться весь день под дождем, твердила, что мы будем выглядеть идиотками.
— Ну, это от тебя зависит, — подметила тогда Лиля. — Если станешь каждому все объяснять и сходить с ума — точно будем.
В общем, весь день мы ходили по школе, сидели на уроках в халатах и без школьных принадлежностей. Если нас спрашивали о причинах такого казуса авторитетные люди — например, завуч, ради этого покинувшая свой кабинет, или учителя перед каждым уроком — Лиля объясняла. Только, по ее версии, мы вдвоем выносили мусор, а ночевала я у нее. На вопросы всех остальных небрежно роняла фразу «Так получилось». И больно дергала меня за руку, если я пыталась влезть с объяснениями. В общем, к концу учебного года во мне словно умерла от ужаса и неловкости прежняя «я» — и родилась новая, уже куда больше уверенная в себе.
— Нет, он уже на занятиях, отключил телефон, — перебил мои воспоминания голос подруги. — Вечером спрошу.
— О чем?
— Сав, ну давай, проснись уже. Пыталась выяснить у одного знакомого будущего электрика, что за ерунда творится в нашем городе. Взяла кофе? Иди за столик, булочки я сейчас принесу. Господи, после этого дебила голова раскалывается!
Я моментально напрягаюсь. Да, Лучкин — дебил, но других у меня в запасе нет. И Лиля могла бы, кажется, проявить тактичность.
— А как он тебя называет! Сав-вуш-ка, бее!
Так, еще одно болевое место задето! Родители мои, конечно, молодцы: когда в моду вошло давать младенцам необычные имена, они постарались на славу, нашли самое замшелое, да еще и сомнительно женское. И я могу жить в уверенности, что вряд ли встречу свою тезку. Вот только они не учли, что никто и никогда не станет называть меня таким именем, разве что на старости лет, прохожу всю жизнь с кличками. Настроение с нуля и вовсе ушло в минус.
Глава вторая
«Это не мама, беги!»
—Ну все, я сваливаю!
К концу перемены после второй пары мои душевные силы, потраченные на терзание мобильника, закончились.
— Ой, Саввочка, а я не могу с тобой, мне на следующем занятии реферат по финансовым рискам читать, — всполошилась и огорчилась Лиля.
— А тебе и не нужно. Я только пробегусь до дома и проверю, что там и как, почему никто не отвечает. Может, еще вернусь в институт, на вторую часть пары. Ну, в любом случае, Мухрика после занятий заберу.
— А, ну давай тогда. Звони, если что, ладно? — тревожно глянула на меня подруга. — Я телефон на бесшумный поставлю и буду отслеживать.
— Конечно, сразу отзвонюсь.
И я понеслась, сначала вниз по лестнице, потом, едва набросив куртку, по мокрым улицам, под мелкой моросью, в которую истончился прежний поток воды с небес. За десять минут одолела расстояние до родного двора — в маленьких городах все рядом — и первым делом на ходу вскинула голову, разглядывая наш этаж. Свет горел везде, почему-то даже в моей комнате, а ведь выключала, точно помню.
На этот раз я все же воспользовалась лифтом: он любезно раскрылся, стоило войти в подъезд. Соседка из квартиры рядом с нами улыбнулась мне на ходу и бормотнула слова приветствия. За ней громыхала по бетону сумка на колесах — соседка спешила на рынок.
Потом я жала и жала на наш треклятый звонок и отчетливо слышала, как он истошно заливается внутри квартиры. Попутно припоминала телефоны экстренных служб. Да, я помнила о поликлинике, куда родители должны были везти на выписку Сережу, вот только это ничего не объясняло: как могли они не перезвонить мне, почему даже не включили телефоны? Оставили свет везде — немыслимо, зная дотошный характер отца. Бросились всем скопом на улицу искать исчезнувшего Мухрика? Да, такое возможно, хотя Сережку бы точно не взяли. С другой стороны, братец у меня не из послушных. Я жалела, что не проверила с другой стороны дома наличие на стоянке отцовской машины.
У меня занемела рука, зашумело в голове, и я без сил прислонилась плечом к холодной железной двери. И в этот момент услышала: с противоположной стороны двери что-то шуршало и позвякивало, как будто кто-то пытался открыть замок на ощупь, но не мог, а лишь возил руками по обитой кожзамом дверной поверхности. Тогда я закричала в щель:
— Открывайте, или я сейчас полицию вызову! Эй, кто там?
Дверь отворилась — на пороге возникла мама, но в очень странном виде. Все в том же халате, хотя она всегда переодевалась после завтрака, да еще перекошенном, застегнутом не на те пуговицы. Левое плечо оголено, заколотые прежде в кичку волосы неопрятно рассыпались по плечам. Она смотрела на меня без всякого выражения и заслоняла собой проход. Мелькнула жуткая мысль, что в квартире есть чужие и опасные люди и мама сейчас пытается не пустить меня внутрь.
— Мамочка, что случилось? Папа и Сережка дома?
Но ответа я не получила: мать просто развернулась и ушла в глубь квартиры. Ее почему-то босые ноги звучно шлепали по линолеуму, оставляя влажный след. Я же только скинула туфли да куртку отшвырнула — от страха сделалось невыносимо жарко — и бросилась за ней.
Маму я нашла в спальне — она лежала поверх одеяла, ничком, подломив руку и уронив голову мимо подушки. Рядом под одеялом спал отец, кажется, он так и не вставал с утра.
— Мамуля! — Я присела на корточки, стараясь заглянуть в материнское лицо. — Ты заболела? Что мне для тебя сделать? Может, скорую вызвать?
Щелки глаз медленно приоткрылись, за ними мне почудилась какая-то муть, прозвучал непривычный, словно сорванный голос:
— Воды подай.
Я бросилась на кухню, радуясь хоть какому-то контакту. Там все было примерно так же, как перед моим уходом: залитый соком стол, сковородка с пригоревшим сырником, горка посуды в раковине. Почему-то приоткрытый холодильник — ладно, брат иногда забывает. Вода включена на полную, и от брызг на полу уже образовались лужи — я первым делом закрутила вентили.
Отыскав бутылку минералки без газа, плеснула ее в стакан и понеслась в родительскую спальню, по пути заглянула в комнату брата — он, кажется, спал, свернувшись калачиком на ковре перед кроватью. Мать, пока я ходила за водой, кажется, тоже стала засыпать, на мои попытки напоить ее лишь вяло отмахнулась, выбив стакан из моих рук.
— Пошла вон! — эти слова сиплым шорохом вырвались из материнского рта, заставив меня похолодеть от ужаса: она никогда так ни с кем из нас не разговаривала. Я едва смогла подняться на ватные ноги и шарахнулась прочь из комнаты.
Потом, помню, я бродила по квартире с трубкой стационарного телефона в руках, пыталась сообразить, куда нужно звонить в таких случаях. Наверно, все же в скорую. Или в полицию? Меня не отпускали жуткие мысли, что кто-то побывал в нашей квартире и что-то сделал с моей семьей, но ведь все на вид было нормально, ничего не украдено, да и замок не взломан. Я зашла к брату, убедилась, что он дышит ровно и глубоко, накрыла его сверху одеялом — ничего, ковер пушистый, не застынет. Не нужно ему видеть, что с родителями не пойми что творится.
Ходить становилось все труднее, я словно прорывалась на каждом шаге сквозь невидимую паутину. Мышцы отчаянно болели, на макушку давила тяжесть, как будто мне туда гирю поставили, в мозгах тысячи молоточков устроили соревнование, какой громче стучит и сильнее бьет. Вдруг я обнаружила себя сидящей на собственной кровати с телефоном в руках. Куда я хотела позвонить? И как смогу разговаривать, если слышу только этот непрерывный стук? Я подумала, что нужно хоть немного полежать и взять себя в руки, тяжело уронила голову на подушку, потом уж подтянула с пола ноги…
Что-то разбудило меня, да так внезапно, что сердце едва не пробило ребра. Я рывком села на кровати. Почему темно на улице, должен быть еще день, но светятся только окна в соседнем доме через улицу? Телефон показывал час — дня или ночи? И еще десятка четыре пропущенных звонков и сообщений от Лили, от Ники. Пытаясь обуздать дрожащие пальцы, я собралась ответить подруге — но тут телефон запищал и погас. А потом разбудивший меня звук повторился. И это был детский крик.
Кричал Сережа, я бы его голос всегда узнала. Сначала просто «А-а-а!» Потом «Пустите меня!» Крик прерывался, как будто от ударов. У меня не было времени на раздумья: только схватила свою розовую гантельку — и помчалась на выручку.
В детской горел свет, там собралась вся семья, никого чужого. И могло показаться, что они веселились от души, невзирая на поздний час. Отец и мать стояли босиком на ковре и перекидывали моего брата друг дружке с расстояния метра в три. Шарф на горле у Сережки размотался, блондинистые прядки волос стояли дыбом, лицо блестело от пота. Он больше не кричал, только пыхтел, постанывал и старался удержаться на ногах. Гантелька выпала из моих рук.
— Вы что!.. — Голос мой с писком сорвался. Никто не глянул в мою сторону. В этот момент Серый наступил на волочащийся хвост собственного шарфа и захрипел, хватаясь за горло. Мать не отреагировала, отец издал булькающий звук, вроде как рассмеялся. Я вышла из ступора, рванулась вперед и схватила Сережку на руки, хотя в нормальном состоянии и поднять его давно не могла — братец был тем еще хорошо откормленным бычком. И бросилась вон из комнаты, стараясь не оглядываться.
Первоначальный мой план состоял в том, чтобы выскочить из дома и добежать до Лили. Но, к несчастью, когда я металась по квартире, то в какой-то момент машинально заперла входную дверь на два замка, еще и цепочку навесила. Теперь же у меня просто не хватило времени отпереть все это, удерживая брата — стоять сам он, кажется, не мог. А в конце коридора уже раздавались шаги, недовольное ворчание, ругань… Пришлось бежать в свою комнату и запираться на символический замочек, вмонтированный в дверную ручку.
Брата я отнесла на свою кровать, распутала шарф — он все еще кашлял и задыхался. Потом на цыпочках вернулась к двери, прижалась ухом, стараясь услышать, что происходит за ней. Шаги, снова шаги… то ближе, то вроде удаляются. Несколько раз ручка двери медленно опустилась, потом вдруг стала дергаться со страшной скоростью и грохотом. У меня хватило сил только вжаться в стену в ожидании развязки и тихонько заплакать.
Но неожиданно все смолкло. Я сползла на корточки, почему-то больше всего опасаясь, что сейчас у меня случится сердечный приступ. Кто тогда всем поможет? С родителями наверняка приключилось что-то ужасное, может, они чем-то отравились — даже скорее всего. Никакого другого объяснения у меня не было. Я вернулась к кровати, склонилась над братом: удивительно, но он снова спал. Ладно, тогда звонить, но сперва зарядить телефон. Я отыскала зарядку, подключила мобильный к сети, перевела дыхание: уже скоро смогу вызвать подмогу. Но нужно дать моему старенькому телефончику хоть пару минут, иначе может подвести в ответственный момент.
Так, что еще можно сделать? Как же я жалела, что вчера унесла ноутбук в гостиную, чтобы печатать реферат и одновременно смотреть «Голос»! Может, открыть окно и позвать на помощь? Я приблизилась к подоконнику, приложила сложенные ладони к стеклу и глянула вниз: улица была непривычно пуста. Хотя нет, вот кто-то пробежал по ней огромными скачками, наверно, спасался от дождя. Странно, как все же много окон горит в доме напротив. А вдруг сейчас все-таки день, но случилось солнечное затмение? Могло ли это таким образом повлиять на отца и маму?
В квартире нашей теперь установилась полная тишина, на смену страху снова накатило беспокойство за родителей — вот чем они сейчас заняты? Я присела на кровать и взяла Серого за руку, чтобы было все же не так страшно. Снова вернулось чувство тяжести в голове, мысли поплыли.
«Нужно чуточку полежать, пока не отпустит. Я не усну, нельзя уснуть после такого, янеусну…»
Шалопай Мухрик запрыгнул на кровать, оперся горячими лапами о мое бедро. Едва ворочая языком, я забормотала:
— Пошел вон, бандит, тебе нельзя сюда!
Но Мухрик в ответ навалился еще сильнее, задышал горячо и быстро. Кто-то рядом захихикал, кто-то на него шикнул — и смех прервался. Я резко открыла глаза.
Было все еще темно за окном и в моей комнате, но дверь в нее стояла распахнутой настежь, свет горел в маленьком коридорчике. В этом свете я разглядела отца, который, сидя на постели у меня в ногах, весь подался вперед и давил ладонью на мое бедро. Серега за моей спиной давился хихиканьем, зажимая рот обеими руками. Мать прислонилась к стене напротив: глаза широко распахнуты, палец предостерегающе лежит на губах, дышит тяжело, взволнованно.
От ужаса я не смогла закричать, но хотя бы ухитрилась скатиться с кровати. Босиком промчалась до двери, правая ступня, как на коньке, чуть не уехала прочь на открытом перочинном ноже — им, значит, расковыряли замок. Не знаю, шел за мной кто-то или нет, но замки я отворила в долю секунды, скатилась по лестнице и перебежала улицу, тихонько подвывая, икая и задыхаясь. Только у Лилькиного подъезда, не в силах сделать больше ни одного движения, я приникла всем телом к железной двери парадного, собираясь с силами, чтобы набрать номер на домофоне. Но дверь оказалась не заперта — подсунутый камень мешал ей захлопнуться.
Внутри стояла кромешная тьма; я нащупала на стене выключатель, которым сами жильцы регулировали освещение на лестнице, щелкнула им — но свет не загорелся. Ладно, до квартиры рукой подать, я бы и с закрытыми глазами добралась. Но преодолеть пять ступенек до площадки первого этажа мне мешал страх — в парадном явно что-то происходило. Парой этажей выше словно бы топтались с десяток людей, шаркали подошвами, стукали чем-то по перилам — но не разговаривали.
— Танцы они там устроили, что ли, — шепнула я себе под нос, пытаясь побороть страх.
Шаги вдруг стали громче — кажется, вся неизвестная компания теперь направлялась вниз, к шагам прибавилось невнятное бормотание. Я рванула вперед и забарабанила кулаками в знакомую дверь. Потом вспомнила про звонок, но стучать одной рукой все равно не перестала.
Сначала за дверью была тишина, и я уже собиралась снова обратиться в бегство. Но потом приглушенный голос спросил:
— Кто там ломится?
— Это я, Савватия, откройте, прошу! — Я ударилась в дверь всем телом, потому что они — неведомая и невидимая в темноте опасность — были совсем уже близко. И влетела в ярко освещенную прихожую, врезавшись всем телом в Лилиного отца.
Дядя Лев — так я по детской привычке его называла — был нескладным человеком с фигурой подростка, близоруким и неспешным в движениях. Но только не сейчас — он мигом оттеснил меня к стене и бросился запирать дверь. Потом вдруг припал к ней ухом, вслушиваясь в шум на площадке. На ужасный миг меня пронзила мысль, что с ним тоже что-то не в порядке. И тогда мне точно конец. Но тут из глубины квартиры примчалась Лиля с мокрыми волосами и принялась трясти меня за плечи с воплем:
— Ты где была, несчастная! Я чуть с ума не сошла, звонила, заходила к вам!
— Ты к нам заходила? — прошептала я, покрываясь изнутри ледяной коркой.
— Ну, в домофон названивала раза три — никто не открыл.
Тут только она заметила мои голые ноги, заляпанные грязью, вытаращила глаза:
— Саввочка, что с тобой случилось?
Я помотала головой, давая понять, что не в силах говорить.
Как-то незаметно возникла на пороге гостиной Лилина бабушка Анна Семеновна, полностью одетая, с гладко забранными волосами, не похоже, чтобы спала. Скомандовала негромко:
— Савватия, давай живо в ванную. Я сейчас туда принесу перекись и обработаю твои ноги — наверняка есть ранки.
— Мамочки, да что же это с тобой такое? — не отставала Лиля.
