Навия. Западня E-Book

Елена Булганова

• Herausgeber: Росмэн / Rosman
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Навия
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 564

Beschreibung

Богдана всю жизнь жила с мамой. Других близких у нее не было. Об отце она вообще смутно помнила – был какой-то звонок на праздник… Кажется, она тогда училась в первом классе. Одним словом, никого ближе матери у девочки не было. И все было бы хорошо, если бы не две странности: Богдане запрещалось ночевать вне дома и контактировать с людьми с фамилиями Конрад или Кныш. Второе правило девочке не особо докучало. А вот первое! Так хотелось отправиться в турпоход с классом, остаться у подруги. Но нет, мать всеми силами препятствовала самодеятельности, подавляя любые попытки подросткового бунта. Со временем дочь покорилась воле матери, и жизнь пошла своим чередом. Странности начались в год, когда Дане должно было исполниться восемнадцать. Сначала оказалось, что мама тяжело больна. Затем женщина вышла замуж за человека, которого ее дочь никогда в глаза не видела. Подруга Богданы попала в больницу после того, как попыталась остаться с ней на ночевку. А потом случилось страшное – мама умерла. Неожиданно и непонятно. Что может быть хуже этого? Дана не знала. Пока в ее классе не появился новенький. За Артуром закрепилась нехорошая слава: с любым, кто оказывался с ним рядом, могли случиться неприятности. Порой смертельно опасные. Парень уверяет Богдану, что они знают друг друга давным-давно. Ей нужно только вспомнить. И память услужливо подбрасывает девушке подсказки: она принадлежит пугающему миру Навии, где ее ждут. Любой ценой, даже против воли.

Leseprobe

ГЛАВА ПЕРВАЯСТАРЫЕ СКАЗКИ

Сегодня никто уже не вспомнит имя народа, жившего в этой местности много веков назад. Мужчины его никогда не касались оружия, не марали руки кровью врагов, не охотились на дикого зверя. Да в этом и не было никакой нужды благодаря особым дарам, что прославили этот народ среди окрестных племен. Когда рождался мальчик, все знали, что вместе с ним в мир пришел еще один дивный голос, неповторимый, как тайнопись древесного листка, не только ублажающий слух, но, врачующий тела и души. С полутора лет мальчики начинали обучение у опытных наставников, и у них больше не оставалось времени на игры с самодельными луками или деревянными кинжалами.

Девушки этого народа певческого дара не наследовали, но им дано было другое: способность видеть то, что недоступно зрению обычных людей. Глядя каждый вечер на закатное небо, на кромке умирающего света и наступающей тьмы они прозревали приметы будущего и могли почти точно сказать, не грозит ли их землям засуха или вражеское нашествие, много ли выпадет снега зимой и хорош ли будет по весне урожай во всем крае. Могли, лишь глянув на человека, определить, зреет ли в его теле коварная болячка или беда подбирается к нему снаружи. И пусть иногда их предсказания были туманны, зато всегда хватало, о чем посудачить у колодца или за рукоделием.

И конечно же в любое время года сотни паломников пешком, на конях или по морю устремлялись в пределы не слишком плодородной и довольно унылой земли между непроходимым лесом и безжизненной равниной, почти всегда укрытой снегами. Кто-то по приказу правителя своей страны спешил разузнать, каких бед стоит опасаться. Другие искали исцеления себе и своим близким. Всех принимали, как дорогих гостей, в городе Кречете, единственном большом городе в землях того народа.

Кречет мигом развеивал мрачное впечатление от окружающего пейзажа. Дома в нем были из белого мрамора и золотистого местного известняка, с покатыми крышами и круглыми оконцами. Любой странник находил здесь приют, обильный стол, мягкую постель. А когда сумерки опускались на город, пришлый народ собирался на главной площади, чтобы ночь напролет слушать при свете факелов удивительное пение, сотканное, словно роскошный ковер, из сотен голосов. Люди внимали пению, не зная, на земле они еще или на небе, и чувствовали, как покидает тело коварная болезнь, возвращаются силы, молодые желания, жажда жизни. В полудреме наблюдали, как звезды заполоняют небо, а поджаристая краюшка солнца все торчит из-за леса, не желая уходить, не дослушав любимую песню, как мерно дышат крыши домов, на которых тысячи птиц сидят молча, тесно прижавшись друг к дружке. И как медленно поднимают головы деревянные идолы на каменных столбах, вспыхивают веселым пламенем их пустые глазницы…

Но над мирным костерком добра всегда собирается едкий дым грядущих бед. Однажды плачущие девушки прибежали к старейшинам с дурной вестью: из-за холодного рыжего моря несется к ним на черных ладьях многочисленный и грозный враг. Слухи о воинственном заморском народе и его беспощадных набегах доходили сюда и прежде, но все сходились во мнении, что их скудный край ничем не может привлечь захватчиков. Однако теперь провидицы ясно увидели другое: не сокровища или богатые посевы манили сюда врага, а юноши с дивными голосами и сами девы с их необычным даром.

Старейшины, как могли, успокоили народ: конечно же соседи, с которыми они столько лет жили в мире и взаимной выгоде, согласятся защитить их, как уже случалось и прежде. Они поспешили оповестить тех о грядущей беде — напрасно. На этот раз соседние народы пришли в ужас и негодование: они понимали, что страшный враг по пути в Кречет неминуемо прокатится кровавым колесом и по их землям.

Тогда родился коварный план: истребить народ, не державший в руках оружия, а затем отправить на берег моря к месту прибытия кораблей гонцов с богатыми дарами и изрядным количеством пленников, а также и с известием, что эти юноши и девушки — последние, кто уцелел. Только действовать нужно было стремительно, пока новый закат не выдал задуманного предательства. Город был атакован средь бела дня, а когда взошла луна, то была она красна, как залитые кровью улицы навеки обезлюдевшего Кречета.

Только немногим уцелевшим удалось вырваться из города и на верных конях покинуть свои земли. Другие соседи оказались не столь жестокосердны, и хоть не посмели приютить беглецов, но все же снабдили их зерном, вяленым мясом, углем и живностью, которой можно было питаться в пути. Уходя от возможной погони, они забирались все дальше на север и скоро оказались в необитаемых землях, в снежной пустыне.

Ехали и ехали в неизвестность много дней и недель. Скот почти весь пал или был съеден, оставалось лишь несколько мешков с зерном, немного угля и с десяток вязанок дров. Едва живые, со сбитыми копытами, кони еле переставляли ноги, каждый нес на себе двоих, а то и троих обмороженных, ослепших от снежной белизны людей.

Но вот однажды ближе к вечеру что-то вокруг изменилось: изгнанники вдруг увидели впереди торчащие из снега гладкие белые камни, похожие на яйца гигантской птицы, один другого больше, всего пять штук. Камни выглядели еще более безжизненными, чем снежная пустыня, и все же единственный оставшийся в живых старейшина Владдух, возглавивший остатки своего народа, при виде них преисполнился надеждой и тут же объявил привал.

Причиной тому была древняя легенда, которую он много раз слышал в детстве от своей прабабки. Она была родом из других мест — браки с чужестранцами хоть редко, но случались — и потому знала истории, которые в их народе не слыхивал больше никто. Легенда гласила про удивительную страну, вход в которую лежит где-то среди мертвой белой пустоши, на поляне, прозванной Кукушкиным Гнездом, там, где торчат из снега пять круглых камней один другого больше. Якобы в той стране нет места болезням, тяжкому труду и даже самой смерти, вот только попасть в нее трудно, почти невозможно, даже отыскав поляну. Многие люди в разные времена отправлялись на поиски…

«И попадали в нее?» — спрашивал в нетерпении будущий старейшина, тогда пятилетний любопытный мальчишка.

Старуха с загадочной улыбкой покачивала головой:

«Да кто ж знает. Если кто и попал, то рассказать об этом уже не мог, — из той страны, ясное дело, не было желающих вернуться назад. А те, кто после долгих поисков едва приползали домой ослепшие, обмороженные, полуживые, рассказывали лишь, что видели пять валунов, бродили среди них, но входа в удивительную страну так и не отыскали. А когда раскапывали в надежде и отчаянии основания камней, то находили там останки своих предшественников, давно уже обглоданные хищниками».

«Значит, никакой страны не существует?»

«Да отчего же, ладушко мой? Древние сказания никогда не врут. Только еще говорится в легенде, что войти туда может лишь тот, кто никогда не убивал других людей, ни он сам, ни его отец или дед. А в нашем мире много ли таких наберется? Вот и пропадали люди понапрасну».

Мальчик вырос и давно позабыл прабабкину сказку, тем более что сам он был счастлив на своей земле и никогда не помышлял искать другую судьбу. Но сейчас это был единственный шанс на спасение для тех, кто еще оставался жив. Владдух думал о том, что его народ достоин войти в удивительный мир, ведь они даже на зверей не охотились, все нужное получая в обмен на свои дары. Но все же не стоило давать напрасную надежду и без того измученным людям, потому старейшина распорядился готовиться к ночевке и велел всем мужчинам и юношам, которые еще могли держаться на ногах, собраться на исходе ночи возле его палатки.

Пришли почти все. Некоторые едва волочили распухшие ноги, другие двигались на ощупь, но всеми силами пытались скрыть свою немощь. С болью в душе глянул на них старейшина и спросил, кто готов отправиться на разведку и осмотреть каждый из камней, — вдруг да удастся отыскать прибежище в подземной пещере или хоть что-то для пропитания. Поскольку вызвались все, Владдух самолично отобрал пятерых, которых пока не коснулись снежная болезнь и обморожение, а главное, тех, у кого в глазах еще жила надежда на спасение.

Среди избранных был и сын старейшины, юный Орлик, единственный, кому Владдух этой ночью передал древнее сказание. Все пятеро отправились в путь, обвязавшись веревкой, поскольку начиналась снежная буря и рассвет потонул в снежном мареве. Проснувшимся людям Владдух приказал разложить в центре поляны большой костер и поддерживать его до последнего полена, чтобы он был виден издалека.

Ближе к полудню вернулся один из юношей с отмороженным носом и пальцами. Он сообщил, что у самого большого валуна они ничего не нашли, хотя раскидали весь снег вокруг него. Затем один за другим прибрели еще двое, оба с безрадостными известиями. Четвертого в лагерь принесли на руках те, кто остались и ждали вестей. Они чудом заметили юношу, лежащего в полусотне шагов от костра. Он рассказал, что Орлик велел ему возвращаться, а сам отправился дальше, к самому маленькому из камней, стоящему на отшибе дальше всех от лагеря.

Пала на землю ночь, но костер еще пылал, и старейшина, стоя по колено в снегу, до боли в глазах вглядывался в меркнущую пустоту. Рядом с ним дрожала на ветру хрупкая девушка с белой от инея косой — невеста Орлика. На закате женщины изучали небесный узор и прибежали, до смерти испуганные, с донесением, что на них идет небывалая стужа. Владдух успокоил их как мог и велел разойтись по палаткам. Он и сам чувствовал, как на смену мучителю-холоду надвигается безжалостный убийца-мороз.

Вдруг в слабеющем свете костра старейшина заметил, что кто-то ползет в его сторону. Он бросился вперед, подхватил на руки своего сына, отнес в шатер и отогревал дыханием его руки и лицо, пока тот не смог говорить.

— Отец, — с трудом произнес юноша, тщетно стараясь приподняться на локтях, — если бы я смел давать тебе советы, то сказал бы вот что: собери народ и объяви им добрую весть. Скажи, что спасение близко и на рассвете все наши горести останутся позади. Пусть разожгут костры из всего, что горит, чтобы нам пережить морозную ночь, зарежут оставшийся скот, истолкут зерно и испекут хлебы. Растопят снег и смешают его с остатками вина. И пусть ничего не оставляют на утро, а щедро и радостно отпразднуют конец пути.

Ликованием блеснули глаза старейшины, он уже бросился к выходу, чтобы принести своим людям счастливое известие, но помедлил и оглянулся на сына. Долгая жизнь научила его осторожности.

— Сын мой, ты уверен, что мы можем позволить себе подобное расточительство? Вдруг и там, куда приведет нас эта поляна, на первых порах потребуются еда и питье? Да и часть топлива хорошо бы приберечь, чтобы утром согреться перед остатком пути.

— Отец, — вздохнул юноша, — ты меня не понял. Я ничего не нашел под последним валуном. Наш путь закончен. Пусть люди проведут эту ночь в веселье и радостном ожидании, пусть, напившись вина, уснут счастливыми, а утро для нас уже не наступит.

ГЛАВА ВТОРАЯДВА ЗАПРЕТА

Конечно, я люблю свою мать, а как же иначе? У меня, кроме нее, больше и нет никого из родных. То есть имеется отец где-то в Москве, но с ним я никаких дел не имею и иметь не собираюсь. Пару раз в год мать вспоминает дни рождения своих родителей, насколько мне известно, давно умерших.

Ну и ничего страшного, что нас с ней только двое. Я знаю многих ребят с полным набором родни, но они не учатся в лучшей гимназии города, не живут в элитном доме и не одеваются с головы до ног во время заграничных путешествий. Хуже другое: у моей мамы есть пара очень странных пунктиков. Первый меня беспокоит, а второй так просто приводит в бешенство. Во-первых, не проходит и недели, чтобы мама не напомнила мне то, о чем твердила с самого детства: если вдруг я встречу кого-то с фамилиями Конрад или Кныш, то должна со всех ног нестись домой, запираться в квартире и звонить матери. Ни в коем случае не вступать с ними в общение, не называть себя, не слушать, что они мне попытаются сказать.

Когда я была помладше, эти фамилии преследовали меня в самых страшных снах, а наяву я задавала матери тысячи уточняющих вопросов:

«Мам, а как их зовут?»

«Не знаю».

«Мама, а они мальчики или девочки? Или кто-то мальчик, кто-то — девочка? Кто?»

«Не знаю. Неважно».

«Мам, а что они мне сделают?»

«Ничего не сделают, если поступишь так, как я тебе говорю».

«А сколько им лет, ну, хоть примерно?»

«Примерно сколько и тебе, но могут быть немного старше или младше. Но даже если это окажутся взрослые люди — ты все равно должна делать, как мы договаривались».

«Ма-ам, ну никто же не сообщает свою фамилию, когда знакомится, только имя. Как я еще могу их узнать?»

Мать менялась в лице при этом вопросе. Поэтому его я задала только один, от силы два раза, но ответ запомнила очень хорошо.

«Нет, узнать их больше никак нельзя. Разве что у человека будет что-то необычное с голосом либо с глазами. Эту необычность ты сразу заметишь. Это может оказаться случайностью, но все равно бегом домой — и звонок мне, а уж я разберусь».

Вот и весь разговор, ну не бред ли? Поэтому, став старше, я на эту тему больше не заговаривала, молча выслушивала очередное материнское напоминание. Пусть говорит что хочет, главное, чтобы этот сдвиг не прогрессировал. Хуже то, что не все сводилось лишь к разговорам: я еще не забыла одну историю из собственного детства, пока не слишком далекого.

В тот день мать вырядила меня, как на праздник, и повела записывать в первый класс, хотя идти пришлось всего-то через двор. Я эту школу, красивую такую, белую, с картинками в стиле граффити вдоль всего первого этажа, каждый день с предвкушением разглядывала из окон квартиры.

В школе мы поднялись на второй этаж, и мне было велено ждать под дверью кабинета. Я успела вдоволь накататься по скользкому полу, полазала по широченным подоконникам, даже шлепнулась дважды, а мамы все не было, зато за дверью нарастали голоса. Какой-то мужчина говорил сердито и громко:

«Списки будут вывешены в середине августа, с какой стати мы должны предъявлять их вам сейчас? Что за частная инспекция такая, я в толк не возьму!»

Мать голоса не повышала, но я за нее не беспокоилась — она любого умела убедить или поставить на место. И вдруг стало тихо. Через пару минут мать вылетела из-за двери торпедой, схватила меня за руку и поволокла вниз по лестнице, а потом домой. Я пыталась возмущаться, потому что мне была обещана прогулка до магазина игрушек, а потом еще детское кафе, зря, что ли, наряжалась.

Но возмущаться и рыдать пришлось в одиночестве: мать заперла меня в квартире и исчезла до позднего вечера. А я, растравляя в душе обиду, выпутывалась из парадной одежды, срывала банты вместе с волосами — ничего себе получился праздник! Десять лет прошло, а я до сих пор помню и немного злюсь.

В той школе я тогда побывала в первый и последний раз — на следующий день мы начали готовиться к переезду, и в первый класс я пошла уже в маленьком городке под Питером, да еще и с опозданием на две недели.

Тогда я не понимала, почему так случилась, да и не задумывалась особо. А теперь мне кажется, что мать все же заставила показать ей списки будущих первоклашек и увидела там одну из тех самых роковых фамилий или даже обе. И получается, она всерьез верит в существование этих гадских Конрада и Кныша, а значит, дело плохо.

Но кроме непоняток с фамилиями существовал еще второй материнский заскок, в сто раз хуже первого: с самого детства мне было запрещено оставаться на ночь у подружек или приглашать кого-то с ночевкой к себе. А также ездить в походы или в летний лагерь — словом, вообще проводить ночи вне дома. По этому поводу скандалы у нас возникали регулярно и иногда выливались в многомесячные холодные войны, когда мы с матерью едва разговаривали друг с другом.

Чем старше я становлюсь, тем кровопролитнее борьба. Но пока мне так и не удалось одержать в ней ни единой победы. Даже во время летних путешествий мать вьется надо мной коршуном, и чем ближе к ночи — тем активнее. Тащится на дискотеки, глаз не сводит, лишь бы я не упорхнула куда-то с новыми знакомыми.

И не то чтобы мать так уж была помешана на моей нравственности. К тому же она далеко не дура и понимает, что тем, чем можно заняться ночью, мои ровесники занимаются по большей части днем, пока родители на работе (я — нет, но дело не во мне). И никогда она мне не устраивала особых прокачек насчет парней, а если вдруг заставала у нас в гостях моего друга Сашку Дятлова, то нормально с ним общалась, а не неслась по квартире проверять состояние спальных поверхностей. В последнее время Саня у нас почти не появляется, но это уже другой разговор. Мать вообще позитивно относилась к тому, что я нравлюсь парням, а в недавнем прошлом я даже показывала ей записочки с дурацкими виршами типа:

С ума схожу, Данка,Все будто в сне,Мне очень сейчас без тебя тяжело…

И она ничего, улыбалась, была довольна и горда.

В десятом классе на выходные незадолго до летних каникул наша классная запланировала тур в Карелию, были там и Кижи, и водопад, и веревочный парк, и дискотека. Хотя народ у нас в гимназии пресыщенный и много где побывавший, программа всем понравилась, и поездку ждали с нетерпением. Вот тогда я решилась на открытый бунт: ни слова не сказав матери, оплатила дорогу и гостиницу из своих накоплений, потихоньку уложила вещи в рюкзак, который обычно таскаю на занятия. В девять утра в пятницу мы загрузились в автобус, с хохотом по любому поводу и болтовней почти не заметили шести часов пути. Потом было заселение в гостиницу, прогулка по городу, и я, помню, от души наслаждалась ощущением свободы и собственной непокорности.

Правда, с приближением вечера тревога начала меня покусывать изнутри, сначала совсем легонько, но с каждой минутой все болезненней. За ужином в кафе я решила, что сейчас самое время позвонить матери и поставить ее перед фактом, пока она сама не начала обзванивать моих подруг и учителей. Я отошла в пустующий банкетный зал, моя лучшая подруга Лина Ким, верная Кимка, заметив мой бледный вид, отправилась следом и в знак поддержки крепко держала за свободную руку. Мать ответила моментально, наверняка уже начала задумываться, где меня носит. А я очень старалась говорить по-взрослому, спокойно и уверенно:

— Мам, привет! Извини, я тебе не сказала, но у нас тут экскурсия на три дня… В общем, я сейчас в Петрозаводске с классом. Оплатила сама, об этом можешь не беспокоиться. — Я постаралась подпустить в эту реплику побольше яда, хотя прекрасно знала, что дело не в деньгах.

Ответом мне был сброс звонка.

— Ну что? — тревожно заглянула мне в лицо Кимка.

— А ничего. Отключилась. Я примерно такого и ждала.

— Ой!

— Ерунда, — поморщилась я. — Сделать-то она все равно ничего не сможет. А если разок смирится, то больше не станет меня доставать.

Как же я заблуждалась насчет собственной родительницы!

Мы наперегонки вернулись в зал, где все наши сидели за длинным столом и официантки в смешных одежках уже расставляли тарелки, и там я немедленно поймала пугающе-задумчивый взгляд нашей классной Елены Станиславовны. Она разговаривала по телефону, прикрывая ладонью трубку, густые темные брови уползли к самым корням волос, — и земля ушла у меня из-под ног. Я сразу смекнула, с кем она говорит.

Нет, классная ничего за ужином не сказала и на меня больше не глядела, только улыбалась и нахваливала наш аппетит. Лишь по пути в гостиницу словно мимоходом уточнила, в каком мы с Кимкой номере. Мне стало казаться, что гроза миновала, возможно, классная нашла управу на мою мать, уговорила или даже пристыдила ее.

Ближе к полуночи, когда, по нашим прикидкам, Елена Станиславовна видела уже десятый сон, мы — все двадцать человек — забились в один из номеров и спорили о том, в какую игру поиграть, или, может, вообще совершить ночную вылазку в город. Я после пережитой нервотрепки за спором не следила, клевала носом, и внимательная Кимка уже несколько раз взглядом предлагала мне пойти спать в наш номер, но нельзя же было так глупо упустить первую ночь своей свободы.

Здесь было две кровати у противоположных стен, на них теснились девчонки, а парни расположились кто на подоконнике, кто на тумбах, некоторые уселись на плетеные прикроватные коврики — это те, кто любил держаться поближе к девочкам. Рядом со мной устроился Валерка Соев, нахально положил мне на колени свою крупную голову с черными густыми кудрями, глянул, ухмыляясь, в лицо: типа не возражаешь? Я сделала вид, что слишком увлечена общим спором и вроде как его в упор не замечаю.

Сашка Дятлов появился в номере позднее всех, уж не знаю, где шлялся, но его вечно растрепанные волосы почему-то были влажными, а лицо порозовевшим, словно он долго плескал на него ледяной водой. Покосился на нас с Валеркой и оседлал свободную тумбочку напротив. Мотнул головой, отвечая на чей-то вопрос, и волосы упали ему на глаза, завесили лицо аж до носа. Ну и как теперь поймешь, наблюдает он за мной или нет? Захохотав над чьей-то недослушанной шуткой, я вроде как машинально запустила пальцы в Валеркины кудри, Соев тут же изобразил нечто вроде мурлыканья и стал тереться ухом о мои колени. Именно в этот момент Дятлов со смаком зевнул, сложил руки на груди и откинул голову на стену. Я аж зубы стиснула от злости — раз так хочет спать, ну и шел бы к себе в номер, а еще через мгновение сообразила, что это как раз и есть его номер, их с Вилли Мажейкасом, если точнее. Вилли сейчас сидел на подоконнике и держал за обе руки мою Кимку, эта парочка традиционно не отрывала глаз друг от дружки и ни на что больше не реагировала. Почему-то мне сделалось скучно и тошно.

Паша Дядковский закурил, свесившись за окно, остальные все не могли прийти к соглашению, потому что каждый спешил рассказать, как он во что-то там играл и непременно выигрывал. И тут в дверях вдруг образовалась наша классная в трикотажном костюме для сна и с дурацкой косынкой на голове. Мы, конечно, поскорее приняли вид «честные лица, открытые ладони», чтобы про нас ничего не подумали, Паша едва не выпал за окно и натужно закашлялся. Классная выразительно понюхала воздух и вдруг сказала, выцепив меня взглядом:

— Богдана, на минуточку.

Валерка вскочил на ноги, освобождая мне проход, Дятлов соизволил открыть глаза и проводил меня наконец заинтересованным взглядом. Я вышла, недоумевая, и тут же с порога увидела… свою мать. Она стояла в паре метров от номера, бледная, с запавшими глазами. Я не могла поверить, что мать после нашего созвона и разговора с классной бросилась в машину и проделала шестичасовой путь по незнакомой ей дороге. Классная куда-то испарилась, а мать проговорила голосом ровным, подчеркнуто лишенным всяческих эмоций:

— Дана, ты можешь еще посидеть с ребятами сколько захочешь, а потом приходи в номер двести тринадцать. Вот, возьми. — Она протянула мне пластиковую карту, которую я машинально стиснула пальцами. — Только, пожалуйста, не задерживайся, дочка. Я очень устала, но не лягу, пока тебя не дождусь.

Пару мгновений я ошалело взирала на мать, а потом крутанулась на пятках и молча зашагала к лифту — номер двести тринадцать согласно здешней нумерации находился на втором этаже. Рюкзак с моими вещами, которые я не успела разобрать, слегка завалился на бок в изножье уже другой кровати, даже захотелось обнять его, как друга по несчастью, — оба мы с ним бесправные. Плюхнувшись на покрывало лицом к стене, я набрала сообщение Кимке, она ведь неуемная, еще бросится искать меня по всему городу:

«Не поверишь, но мать уже тут. Сняла для нас номер. Так что бывший наш весь твой. Приглашай Вила и оттянись за нас обеих».

После этого мобильник я сразу отключила, не хотела никаких расспросов, тем более сочувствия. В полном молчании, словно семейка глухонемых, мы по очереди приняли душ и улеглись по кроватям, а утром я вскочила на рассвете и начала собираться — давала таким образом понять матери, что хочу убраться из отеля как можно скорее, чтобы, упаси бог, не попасться на глаза нашим.

— Если хочешь, можем устроить свою экскурсию по городу или по окрестностям, раз уж мы все равно тут, — уже в машине сказала мать. — Даже экскурсионный тур еще не поздно купить.

Ага, давайте теперь поиздеваемся надо мной! Я резко мотнула головой: домой, и точка. И больше за всю дорогу слова не произнесла, хотя мать пыталась всеми силами делать вид, будто не замечает бойкота: подпевала каким-то дурацким песенкам, что-то рассказывала, комментировала пейзаж за окнами машины.

Бойкот мой длился еще некоторое время и закончился вместе с карманными деньгами, а это случилось скоро, хоть классная и вернула мне часть экскурсионных. Мать без слов достала из кошелька требуемую сумму, сказала ласково и как-то непривычно просительно:

— Ну хватит уже дуться, Данка. Вот исполнится тебе восемнадцать, и наверстаешь, везде еще поездишь. Обещаю, что на новогодние праздники после твоего дня рождения сама куплю вам с Линой путевки куда только пожелаете.

Я крепче сжала зубы, чтобы не начать по новой задавать вопросы, на которые все равно не получу ответа. Ладно, подожду, я терпеливая.

Сейчас середина сентября, а день рождения у меня первого января, всего ничего осталось до восемнадцати. Даже интересно, сдержит мать слово или еще что-то придумает. Правда, в самом начале учебного года я уже устроила ей очередную проверку. В тот день мы закатили вроде как девичник после уроков — пять девчонок завалились в гости к нашей однокласснице Катьке Косакуровой, чтобы в спокойной обстановке поделиться летними впечатлениями. По ходу выяснилось, что Катькины родители в отъезде, так что мы расслабились, разоткровенничались, особенно когда Катюха угостила нас каким-то ликером из родительского бара. Потом понемногу все разошлись, убежала моя Кимка, сказав, что ее ждут дела, — знаю я имя и фамилию этих дел! Тут я как-то размякла от ликера — еще бы, с моим домоседством закалки никакой! — и нажаловалась Катьке на свою судьбу, впервые рассказала кому-то, кроме Кимки, про странный запрет, — до этого отделывалась туманной репликой «домашние проблемы». К концу рассказа уже вовсю утирала слезы жалости к себе, а маленькая, решительная Катька смотрела на меня потрясенными глазами. Потом подвела итог:

— Слушай, Данка, ну это как-то странно. Не люблю судить поступки взрослых людей, но твоя мама несправедливо с тобой обходится. Да еще без указания нормальной причины. Не думаю, что в восемнадцать лет она даст тебе свободу.

— Ну, она же обещала, — промямлила я. — А потом, после восемнадцати я вообще буду не обязана ее слушать.

— Это да, но она твоя мать, никуда не денешься. Не из дома же тебе бежать. А она наверняка уже придумала, как и после дня рождения удерживать тебя в узде, может, каким-то другим способом.

— В смысле? — Меня даже в жар бросило, как вообразила, что эти непонятки никогда не кончатся.

Катька, волнуясь, забегала по комнате, ежесекундно поправляя очки на коротком носу, который она вдобавок нещадно морщила. В нашем классе Катюха славилась тем, что умела до всего доходить своим умом, даже невыученный урок отвечала так, что учителя диву давались и уточняли источники информации.

— Скажет, к примеру, что болеет и не может оставаться ночью одна, вы ведь вдвоем живете?

— Ага.

— Во-от. Допустим, она скажет, что в определенные часы ее нужно будить и давать лекарства. Или что по ночам в пустой квартире ее мучают страхи, припадки или что-то в этом роде. Значит, как единственная дочь и опора, ты должна быть рядом в эти критические часы.

— И что же делать?! — Кажется, у меня самой чуть не случился припадок от такого прогноза.

— Ну, постараться выйти из оцепления решительно раз и навсегда, — плюхаясь рядом со мной на диван и почесывая нос, задумчиво изрекла Катька. — Можно прямо сегодня. Хата свободна, оставайся у меня. Ты матери звонила, что сегодня придешь позднее обычного?

— Эсэмэску скинула.

— А написала, у кого ты в гостях?

— Не-а.

— Ну так позвони или напиши, что тут вечеринка до утра, в честь начала последнего года в школе. А завтра воскресенье, и ты имеешь право расслабиться. Сейчас уже десять вечера, не станет же она всем названивать и узнавать, где ты.

Я даже засмеялась от такого предположения:

— Сразу видно, что ты мою мать не знаешь.

— Ладно, не знаю, ну попробовать-то можно?

— А точно. — Хмель еще бродил во мне, и я решительно выхватила мобильный, нажала кнопку вызова.

Мать сразу ответила, верный признак, что уже волнуется и телефон держит перед глазами.

— Ма-ам! — сказала я, нет, отрезала непреклонным, как мне тогда казалось, голосом. — Я у одноклассницы, тут у нас вечеринка, останусь до утра. И не надо меня искать и приезжать. Это не Кимка, другая девочка, ты ее не знаешь. У нее родители в отъезде и домофон отключен.

Ответом мне была тишина в трубке. Так, она снова сбросила звонок, как тогда, с Карелией. Я испуганно уставилась на Катьку:

— У нее список телефонов и адресов всех родителей, наверняка уже листает и набирает.

— Мои за границей, там сейчас ночь, не ответят. Но пойду в самом деле вырублю домофон, — не слишком уверенным голосом произнесла Косакурова. Кажется, она уже не рада была, что в это влезла.

Следующие четверть часа мы пытались болтать и смеяться как ни в чем не бывало, но на самом деле лично мне было здорово не по себе. И я даже обрадовалась, когда поступил вызов с материнского телефона: уж лучше скандал, чем неопределенность. Вот только голос в трубке был чужой, мужской — я чуть на ковер не рухнула от испуга.

— Девушка, я фельдшер «неотложки», — проговорил голос, глотая слоги, будто что-то заодно жевал. — Вы подтверждаете, что можете приехать и приглядеть за вашей матерью? Ну или мы ее забираем по «скорой».

— Подтверждаю! — завопила я. — Буду через пять минут.

И бросилась одеваться в прихожую. Пока шнуровала ботинки, коротко изложила все выскочившей следом Катюхе. Та смотрела на меня выразительным взглядом, наверняка пыталась таким образом напомнить наш недавний разговор и собственную проницательность, только мне было не до того. Хотя в глубине души я допускала, что матери не проблема и с фельдшером договориться и вообще разыграть всю сцену от начала до конца. Но испуг все же победил подозрения. Так бесславно провалилась моя очередная попытка отстоять свою независимость.

Вот так и проходила моя прежняя жизнь, и теперь уже можно сказать: нормально, очень даже неплохо проходила. До того дня в конце сентября, когда все раз и навсегда перестало быть нормальным. С тех пор стрелка моего существования двигалась по шкале от деления «Терпимо» через промежуточное «Очень плохо» до деления «Полная катастрофа».

ГЛАВА ТРЕТЬЯДУРНОЕ ИЗВЕСТИЕ

Хорошо помню, что стояла в своей комнате у зеркала и размышляла, как одеться в школу с учетом того, чтобы сразу после уроков нам с Сашкой рвануть в кино, а потом посидеть в кафе в том же торговом центре, где кинозал. А погода, если верить прогнозам, сегодня будет все еще теплая и солнечная, хотя осень давно в разгаре. Подумав, заменила белую блузку на тонкий светло-бежевый свитер с вышивкой — в гимназии нашей с формой строго, но под жакетом будет незаметно. Зато вместо куртки можно надеть симпатичный светло-синий плащ, по фасону похожий на френч, со стоячим воротником и двумя рядами крупных желтых пуговиц. Ботинки у меня горчичного цвета, высокие, под край плаща. И еще нужно порыться в шкафу и отыскать шелковый шарф цвета охры, мать в Лондоне специально к плащу подбирала, уж вкус у нее точно есть. А у меня со вкусом слабенько, я обожаю все оттенки желтого и синего, зато красный терпеть не могу, даже резиночку для волос для домашнего пользования такого цвета не куплю…

Ого, если начинаю думать о цветах и оттенках, явный знак, что волнуюсь. И кончики пальцев покалывает, в животе словно сквознячок гуляет, ужасно противно. А казалось бы, с чего так психовать… это совсем на меня не похоже. Подумаешь, какой-то там Сашка Дятлов.

Хотя нет, не подумаешь. Все же с Сашкой мы дружим уже ровно десять лет, с того самого дня, как меня наконец определили в школу примерно в середине сентября. К тому времени все, конечно, успели передружиться, да и классы в нашей накрученной гимназии не особо велики. У меня почти не было шансов найти себе друзей и вообще идти в класс, где все уже друг дружку знают, было очень страшно.

Сашка единственный сидел в одиночестве на задней парте в среднем ряду и с первого взгляда показался мне хулиганом и задавакой, я едва не расплакалась, когда учительница велела сесть рядом с ним. Но все оказалось не так ужасно, и уже к концу учебного дня мы стали не разлей вода. А позднее никакие насмешки и дразнилки не могли нас разлучить, крепкие Сашкины кулаки быстро отбили желание до нас докапываться.

В младших классах я гордилась, что вообще не дружу с девчонками, пока в четвертом к нам в гимназию не перешла моя обожаемая Кимка. А в начале десятого появился Вилли, и они с Кимкой сразу стали держаться как парочка — в отличие от нас с Саней. Я никогда прежде не считала Дятлова своей парой и даже иногда подолгу размышляла о том, что будет, когда у него или у меня кто-то появится. А что это произойдет, я не сомневалась, ведь влюбляются не в друзей, а в кого-то недосягаемого, о ком поначалу и мечтать не смеешь. Но надеялась, что со мной такое случится раньше, иначе я буду глупо выглядеть, когда Сашка обзаведется девчонкой: всем не объяснишь, что мы просто друзья. Но это почему-то никак не случалось, идеальный роман не завязывался, а вот Сашка без всякой внятной причины начал от меня отдаляться.

Последнее время он даже не заходил ко мне домой, только провожал до подъезда и сразу убегал. У него появились какие-то дела, о которых он упорно помалкивал, да и вообще в последнее время он заделался молчуном. И это настораживало. Если познакомился с кем-то не из нашей школы, то почему скрывает, я же всегда ему рассказывала, кто и как ко мне клеится.

Только раз в конце прошлого учебного года Сашка засиделся у меня до прихода матери, и то лишь потому, что долго провозился с моим глюкнувшимся ноутом. Но потом сразу ушел, хотя мать и предлагала остаться на ужин или хоть чаю с нами попить. Но Сашка решительно распрощался, а после его ухода мать вдруг заявила восхищенным голосом:

— Неужели это твой Саша Дятлов? Просто не узнать!

— Чего это не узнать, какой и был, — насторожилась я. — И он не мой.

— Так ведь я сколько его не видела, давно не заходил! — ковырнула родительница мою рану. — В последний раз вроде был еще пухленьким таким, я даже пожалела, что в отца пошел. А тут уже молодой мужчина, и красавец в придачу!

— Да ладно, — усомнилась я. — Никакой не красавец.

И спешно проинспектировала мысленным взором Сашкин портрет: глаза у него широко расставленные, темные и необычной формы, ресницы короткие и очень густые. Прямые пушистые брови, нос уточкой, ямочка на выпуклом подбородке. Волосы цвета дубовой коры, чуточку волнистые и вечно торчат в разные стороны. И вроде никто его в нашем классе красавцем никогда не считал. Хотя кое-кто уже давно на него запал, тут я в курсе.

— Рост замечательный, накачанный такой, а за разрез глаз, как у твоего Сашки, любая девчонка полжизни отдаст! — продолжала так не в тему восхищаться мать. Издевалась, ну точно.

— Обыкновенные глаза, — пробормотала я, чувствуя, как пересыхает во рту.

— Ну, тебе виднее. Кстати, он каким спортом занимается?

— Раньше баскетболом, но в последнее время забросил, — пожала я плечами. — А, еще туризмом, в походы ездит... ну то есть ходит.

— Ну, на баскетболе и в походах так не накачаешься, наверняка спортзал посещает, — резюмировала мать и ушла на кухню.

А я отползла в свою комнату, рухнула ничком на диван и приготовилась плакать. И вроде бы причины не было, но вдруг на душе стало так тревожно и тоскливо, будто потеряла что-то. Потеряла, чего не имела, и теперь не знаю, как дальше жить без этого. Куда я только смотрела, спрашивается? Почему в моем представлении Сашка остался примерно на уровне пятого класса, когда он и меньше меня был ростом, и в самом деле полненьким, с пухлыми смешными щечками? Как, скажите, я ухитрилась ослепнуть на целых пять лет?!

Мать уже вовсю ругалась, что ужин стынет, а я никак не могла оторвать глаз от Сашкиного лица на общей фотографии девятого класса. Даже спать улеглась, засунув ее под подушку. И на другой день бежала в школу, задыхаясь от волнения, от дурацкой улыбочки сводило губы. Я просто умирала от желания как можно скорее увидеть Сашку — и что же? Он всего лишь коротко мне кивнул и уткнулся в тетрадь по алгебре, в которой что-то дописывал торопливо, не иначе десятый вариант решения задачи, он же у нас чертов математический гений! Я плюхнулась на стул рядом, хотя вообще-то мы сидели с Линой за второй партой у окна, а Дятлов с Мажейкасом — за нашими спинами. Но на переменах мы часто менялись местами, вот и сейчас я опустилась рядом с Сашкой, подождала немного — не обратит ли внимание. Нет, даже головы не повернул. Тогда я достала одну из наших общих детских фоток, подсунула ему под руку. Сашка на секунду замер, потом поморщился:

— Убери. На дух не выношу своих старых фотографий. Можешь меня отрезать, а свою мне подарить — ты тут очень миленькая.

— Почему не выносишь? Ты такой смешной был, как медвежонок.

— Вот потому и не выношу.

— Ой, да ладно, ты же изменился. А я… я изменилась?

И снова подтолкнула к нему фотку. Саня на нее оценивающе глянул, потом перевел взгляд на меня, уронил голову сначала на одно плечо, потом на другое.

— Хм, даже не знаю, что сказать, чтобы не огрести. Вы же, девчонки, терпеть не можете меняться.

— Вот только не надо меня обобщать! — взвилась я. — Думаешь, мне бы хотелось сейчас выглядеть как в третьем классе?!

— А, ну тогда перемены налицо конечно же, — заверил меня друг, даже по плечу потрепал. — И ты оправдала все ожидания! Слушай, извини, я тут кое-что хочу доделать до звонка.

Я молча вернулась на свое место: стало очевидно, что на самом деле никаких перемен Сашка во мне не увидел. То есть увидел, конечно, но… не осознал. Не обновилась я в его сознании, проще говоря. С тех пор прошло почти полгода, и я со страхом замечаю, что Сашка продолжает отдаляться от меня.

Конечно, я была в курсе, что в семье у Дятлова какие-то проблемы, вроде как Сашкин отец растратил деньги, выделенные ему государством по гранту, и едва-едва не очутился в тюрьме. С Сашкой мы на эту тему никогда не говорили, случилось это в прошлом учебном году, и я полагала, что все уже в порядке: ведь он по-прежнему учится в нашей отнюдь не дешевой гимназии, нормально одевается, имеет карманные деньги — значит, обошлось и говорить тут не о чем. Домой к себе Саня давно уже не приглашал, ну он и живет далеко, за городом, в частном доме.

Ходить в кино на каждую премьеру — наша традиция. Обычно вчетвером, но вчера Кимка и Вилли покаялись, что случайно посмотрели этот фильм по компу, не разобрались сразу, что новый. И второй раз их не тянет, фильм так себе, едва на троечку.

— Может, не пойдем? — тут же повернулся ко мне Сашка, вопросительно свел домиком пушистые брови.

У меня в который раз за последнее время заныло в груди: он что, только и ждет повода от меня избавиться, даже традицию готов нарушить?

— Пойдем, — отрезала я. — А если ты не хочешь, то я и одна могу!

— Ну вот еще, на фиговый фильм, и одна, — расплылся в улыбке Дятлов, и мне стало легче дышать.

И вот сейчас все мои надежды сосредоточились на походе в кино, как будто он должен был все изменить в правильную сторону. Придирчиво вглядывалась я в свое отражение, будто собиралась подвергнуть зеркало допросу с пристрастием. Хотя я ведь не слепая и сама знаю, что на внешность мне жаловаться не приходится. Доказательство тому — десяток разбитых сердец, начиная еще с детского сада.

Я внимательно окинула себя отстраненным взглядом: темно-пепельные пышные волосы до плеч, а одна боковая прядка у лица совершенно белая, вроде как седая. Было время, когда я стеснялась этой аномалии, даже закрашивала в парикмахерской — но это давно в прошлом. Потом-то я сообразила — а мать постоянно твердила об этом, — что седая прядь придает моему образу нужную изюминку. Лицо у меня овальное, черты правильные, глаза не сразу поймешь какого цвета, вроде серые — очень светлые, перламутровые, — но могут менять оттенок то в зелень, то в синеву, зависит от настроения. Брови и ресницы такие насыщенно-графитовые, что в младших классах некоторые вредные учителя даже подвергали меня испытанию намоченным платком или отсылали мыться в туалет. Жаль, конечно, что я совсем не похожа на мать, она в юности была настоящей красавицей, но и так сойдет, жить можно. Но как, как сделать так, чтобы Сашка наконец меня увидел по-новому?!

Вот, к примеру, пришла бы я к Сашке домой, а его мать закричала с порога что-то типа: «Ой, Даночка, какой же ты стала красавицей!» Глядишь, у него в мозгах что-то и щелкнуло бы, переключилось на нужную волну. Но в гости Саня меня не зовет, нужно искать другие пути.

И вдруг я придумала. Все должно случиться сегодня, прямо в кино. Я приду туда грустной, подавленной, сделаю вид, будто ничто мне не в радость. Сашка парень добрый, он наверняка спросит, что случилось, и вот тогда я, давясь слезами, расскажу, что на улице какие-то парни обозвали меня уродиной. Доверчивый Дятлов бросится доказывать, что это не так, описывать мне же, какая у меня замечательная внешность. А при этом и сам ко мне повнимательней приглядится, и вот тут-то…

Тут мой взгляд упал на часы, я ойкнула и бросилась вон из дома. Мать сегодня ушла раньше обычного, предупредив, что подвозить меня до школы будет некому и чтобы выходила с запасом. Само собой, я об этом благополучно забыла и в класс физики ворвалась со звонком. Пока шла к нашей с Кимкой парте, убедилась, что место рядом с Вилли пустует, и так растерялась, что едва не двинулась в обратном направлении, прочь из класса, прямо навстречу хмурому физику в вечно измазанном мелом костюме.

— Куда-а? — Кимка успела поймать меня за край юбки, притянула на стул.

Видя, что я ни на что не реагирую, сама достала из моего рюкзака все для урока, руки мне сложила, воротник школьного жакета поправила. Вот для чего нужны настоящие друзья! Пока она все это проделывала, я как раз сообразила, что Сашка отбыл на математическую олимпиаду в Питер и что он предупреждал меня об этом вчера, но клятвенно обещал успеть к сеансу и уже забронировал на него билеты. Я счастливо выдохнула.

Учебный день пролетел быстро, и в два часа я уже входила в ТЦ, заранее навесив на лицо маску скорби и печали. Сашку я приметила со спины, он у кассы выкупал наши билеты. Подошла, постучала пальцем по плечу, он повернулся — тут я охнула и отшатнулась. Правая щека у моего друга была рассечена, от носа до уха тянулся тонкий, заклеенный стягивающим пластырем порез, вокруг расплывался синячище разной степени багровости.

— Сашка! — ахнула я. — Кто тебе так врезал?!

— Ты о чем? А, это? — Дятлов потрогал пальцем щеку, словно восстанавливая в памяти событие, ойкнул и палец отдернул. — Если бы кто врезал — его бы уже хоронили!

Тут он не особо преувеличивал: Саня парень боевой и еще в младших классах мог легко подраться даже со старшеклассником, если тот задирал кого-то из наших. Где не хватало сил — компенсировал звериной хваткой и вроде как полной нечувствительностью к ударам.

— Кто тебя знает, может, уже хоронят, — пробормотала я.

— Да не, я его отпустил, — расплылся друг в улыбке и тут же снова ойкнул. — А то кто же будет в Туле блох подковывать?

— Каких еще блох, эй, ты чего? — тут я заволновалась не на шутку.

— Ну а прикинь, кто мне мог врезать по правой-то щеке? Но на самом деле просто не повезло. Уронил листок, наклонился за ним и приложился о край парты. Если завалил задания — можно будет списать на сотрясение мозга.

— Ясно, ты все продумал.

— А то! Как и всегда.

Тут я припомнила, что мне пора возвращаться в продуманный образ, и, пока Сашка ходил за моим любимым соленым попкорном, по новой навесила на себя подавленный вид. Вернувшийся Дятлов потрепал меня по плечу и сказал:

— Да ладно, Данка, не переживай. Мозги у меня железобетонные, не пострадали.

Вот же черт. Я хотела печальным голосом сообщить, что дело не в его, уж извините, мозгах, но тут нас пригласили в зал. Начался фильм, название которого я не увидела, потому что лихорадочно продумывала новую стратегию. Сашка же закинул в рот горстку попкорна, устроился в кресле поудобнее и руку традиционно положил мне на плечо. Может, шепнуть ему, что мне не до фильма, и сразу отправиться в кафе?

Пока я размышляла, рука Дятлова вдруг сделалась тяжелой и горячей, даже через свитер чувствуется. Мне показалось, что и дышит Сашка как-то иначе. Волнуется? А вдруг то, о чем я непрерывно думаю и мечтаю уже столько времени, исполнится само собой без всяких моих ухищрений? Вдруг прямо сейчас он прошепчет мне в ухо что-то очень важное? Или просто поцелует, что даже круче? Я застыла, боясь вспугнуть момент, в горле пересохло, сердце скакало взбесившимся мячиком.

Но прошла минута, другая — ничего не происходило. Я осторожно повернула голову, собираясь поддержать Сашку ласковым взглядом и мягкой улыбкой. И едва не заорала на весь зал от досады: этот тип преспокойно дрых, откинув голову на спинку кресла! Я дернула плечом, скидывая его руку, она упала на подставку для попкорна, но Сашка не проснулся. Минуты две я жгла его взглядом — ноль эффекта! Ну хватит с меня унижений: я вскочила и начала выбираться в проход под сердитые реплики тех, по чьим ногам прошлась сгоряча. Едва вышла из ТЦ, сразу отключила телефон — нет, теперь этому типу не скоро удастся извиниться передо мной. А дома еще и в ВКонтакте его заблокирую. Нет, пожалуй, блокировать не буду, просто не стану отвечать, интересно же, что и сколько раз он там напишет в свое оправдание.

В квартиру я влетела на всех парах и сразу ринулась к компу. Если Сашка уже проснулся и осознал, что по телефону я недоступна, то должен был по идее рвануть в личку, извиняться и звать обратно, в кафе. Открывать сообщения не буду, так, погляжу… но, к моему негодованию, ничего я там не обнаружила, даже в сеть Дятлов не выходил. Может, так и дрыхнет себе сладко, фильм ведь еще не кончился.

Мать возникла на пороге моей комнаты незаметно, позвала с порога:

— Дана, если не слишком занята, переодевайся и приходи на кухню.

— Картошку чистить не буду, у меня маникюр совсем свежий! — заволновалась я.

— Да уже без тебя все начистилось, — хмыкнула мать, уходя. — Просто хочу с тобой поговорить.

Я метнула еще один свирепый взгляд на экран и поплелась следом за родительницей. На нашей просторной кухне готовка, оказывается, шла полным ходом: на столе уже остывала моя любимая кабачковая икра, в граненой вазочке желтел салат «Мимоза», не менее обожаемый. Все выглядело так, будто мы готовились к приходу гостей, хотя я ни о чем таком даже не слышала. Гости обычно приходили ко мне, мать компаний не собирала, а родственников у нас не было.

— Мам, мы разве кого-то ждем? — не удержалась я от вопроса, стоя в дверях, чтобы не вляпаться во что-нибудь.

— Нет, это тебе на пару дней, — каким-то странным голосом без всяких эмоций отозвалась мать.

— Не поняла…

И тут мать заговорила быстро, словно бы виновато, и при этом не поворачивалась ко мне лицом, помешивала жаркое:

— Данка, мне давно нужно было тебе сказать, но все как-то не было случая. У меня небольшие проблемы со здоровьем. Но ты не волнуйся, ничего ужасного, просто твоей маме нужно немного подлечиться.

— Подлечиться — это как? — насторожилась я. — Мне сгонять за лекарствами? Есть рецепт?

— Нет, лекарств не нужно, спасибо. Просто завтра я лягу в больницу, всего на одни сутки, на процедуру. Так пару раз, а потом мне сделают операцию.

— У тебя опухоль, да? — прошептала я обморочным голосом.

Мама обернулась и глянула на меня такими виноватыми глазами, что я сразу все поняла. Ноги противно затряслись, я по стеночке доплелась до табуретки. Знавала я такие истории, и они редко заканчивались хорошо.

— Так, дочка, только спокойствие, — уже взяла себя в руки мама. — Ничего страшного, все под контролем. Через пару месяцев мы об этом даже не вспомним, обещаю. Будем жить, как прежде жили.

Мне стало чуточку легче дышать: раз мама так настроена, то, наверное, все обойдется. Она ведь у меня любительница раздувать историю из каждого пустяка, а тут — наоборот.

— Когда тебе… когда в больницу?

— Ложусь завтра утром, — будничным голосом ответила мама. — То есть нельзя даже сказать, что ложусь, там дел на пару часов. Я могла бы сразу уйти, но врачи настаивают, чтобы еще сутки оставалась под наблюдением. Ничего не поделаешь, пришлось им уступить, иначе грозились погнать в Питер. Значит, в пятницу уже к твоему возвращению из школы я буду дома.

Я встрепенулась:

— Мам, может, и мне пропустить пару дней? Лучше с тобой побуду, рядышком посижу…

Но мама тут же пригрозила мне шутливо кулаком.

— Даже не думай. Я прекрасно одна справлюсь, буду вволю читать и смотреть фильмы. А ты спокойно занимайся обычными делами. И, Данка… — Голос матери чуточку изменился, я вскинула на нее глаза. — Ты ведь помнишь наш уговор, да? Ты уже совсем взрослая, дочка, я могу доверять тебе?

— Можешь…

— Слово?

— Ага, — отозвалась я рассеянно, раздумывая, не взмолиться ли прямо сейчас, чтобы мать объяснила мне все эти странности. Раз уж она о худшем сказала, так чего теперь таиться?

Я глянула на маму, как она уныло горбится над плитой, но старается выглядеть бодрой, даже веселой, и решила ее не мучить. Сейчас уж точно был неподходящий момент.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯБЛИЗИТСЯ НОЧЬ

И все же я очень переживала из-за маминой внезапной болезни, промаялась пару часов без сна, хотя обычно сплю очень крепко, «от звонка до звонка», по выражению матери. И встала поздно, забыв выставить будильник. К тому времени мама уже ушла в больницу, было немного стыдно, что я, засоня, с ней даже не попрощалась. Хотя, может, так нам обеим было легче.

В школу прибежала как раз к перемене перед вторым уроком, первой зашла в пустующий класс — наших, похоже, задерживали на предыдущем уроке. Устроилась в одиночестве на своем привычном месте, и вдруг слезы неудержимо хлынули из глаз.

— Данка! Богданочка, ты чего, что с тобой?!

Это вбежавшая в класс Кимка присела на корточки рядом со мной, испуганно заглядывает в лицо, поглаживает мои запястья. Сброшенная на бегу сумка валяется на полу, за подружкиной спиной маячит обеспокоенный Вилли.

— Ерунда, накатило, бывает, — пробормотала я.

— Нет, скажи мне, ну пожалуйста! Мы же всегда всем делимся, забыла?

Лицо у Кимки сделалось такое жалобное и молящее, что я не смогла удержать улыбку сквозь остатки слез. Это правда, с тех пор, как мы стали подругами, секретов у нас друг от друга никогда не было. Только она, к примеру, знала все о странностях моей мамы и о моих страхах за состояние ее рассудка. А я помню, как переживала моя Кимка, что из-за этнической внешности в нее никто никогда не влюбится. Но все оказалось наоборот, и не только из-за повального увлечения корейскими дорамами, да Кимка и не похожа совсем на тиражируемый типаж восточной девочки-куклы. Она на голову выше меня, широкие прямые плечи — пловчиха, иссиня-черные волосы заправлены за уши и лежат до середины спины, Кимка никогда их не осветляла. Довольно смуглая кожа, упрямо выдвинутый подбородок и острые скулы делают ее лицо волевым и даже вызывающим, но я-то знаю, что на самом деле она мягкая и уступчивая — ну, если не злить, конечно.

Мама моя как-то сказала, что Кимка могла бы стать актрисой — на нее интересно смотреть, даже если она молчит и ничего не делает. Так что обожателей у подруги было не меньше, чем у меня, пока год назад не появился Вилли, молчаливый, но совсем не флегматичный прибалтиец с пудовыми кулаками, и они сразу стали практически неразлучны.

Я не удержалась и выложила им двоим всю правду про маму. На лице Кимки на миг отразился ужас, потом она взяла себя в руки и зачастила:

— Богдашечка, только не сходи с ума, сейчас все это уже лечится! А Надежда Николаевна так следит за собой, наверняка вовремя обратилась к врачам.

Вилли весомо кивнул, подтверждая ее слова, и почему-то погладил меня по голове — он вообще был мастер совершать неожиданные поступки.

Я благодарно всхлипнула. Тут Кимку кто-то оттеснил в сторону, на ее месте образовался Дятлов и спросил:

— Надеюсь, трагедия не из-за того, что я вчера вероломно заснул в кинотеатре, испортив тебе весь просмотр?

Я помотала головой, только сейчас сообразив, что и думать забыла о вчерашней своей обиде, такой ерундовой она теперь казалась. Ну, устал человек после олимпиады, да еще и покалечился, чего было так злиться? А телефон с той поры так и не включила, потому и проспала. Кимка тем временем уже шептала Сашке что-то в самое ухо, отчего он помрачнел и даже побледнел немного. Потом снова обратился ко мне непривычно мягким голосом:

— Ну, наверно, самые общие слова утешения уже сказаны, повторяться мне не нужно?

— Не нужно, — согласилась я уныло.

— Тогда предлагаю набор реанимационных мер: прогул уроков, посиделки с друзьями, кафешка на выбор.

— Что у нас на экстренный случай отложено? — спохватилась Кимка.

— «Очень странные дела», три сезона, — припомнила я. Мы всегда один сериал оставляли на экстренный случай, если кто-то будет в ауте, а то и мы обе. Чтобы забиться вдвоем под одеяло у меня или у Кимки дома и тупо смотреть серию за серией, поедая вкусняшки в неограниченном количестве. — Давай у меня сегодня, все равно мамы не будет.

— Мы тоже приглашены? — уточнил Сашка, а Вилли выжидающе склонил голову на плечо.

— Нет, — отрезала я. — Сегодня без вас. А то некоторые своим храпом испоганят весь просмотр.

— Поклеп, я не храплю! — возмущенно распахнул свои и без того непозволительно большие глаза Сашка. — Иначе мои коты мне бы обязательно сказали!

— А вдруг они недостаточно честны с тобой? — уточнил Вилли с самым серьезным видом. По-русски он говорил превосходно, только лишь с легким и очень милым акцентом.

— Ну все, Богдана решила, не спорьте, — подвела итог Кимка.

Вилли заметно сник и ушел в свои мысли, он без Кимки вроде как и не живет вовсе, превращается в безвредного зомби, который ходит, отвечает на вопросы, но душа его витает очень далеко. Вот Сашка явно совсем не огорчился, если не сказать наоборот. А ведь я надеялась его задеть, не прощать же так сразу за то, что за вчерашнее даже не извинился. Хотя больше мне хотелось расслабиться вдвоем с подругой, натянуть теплую пижамку, залезть под одеялко и не отвлекаться на парней.

— Тогда я после уроков бегу домой, переоденусь и сразу к тебе, — прошептала Кимка, пока я пробиралась на свое место у окна — урок уже начался, как оказалось.

— А я покупаю тортик по пути домой, — откликнулась я.

Школьный день пролетел без особого напряга, Кимка после уроков стремглав убежала — Вилли подвозил ее домой, сам он жил в коттеджном поселке за чертой города, и за ним приезжала машина с личным шофером. Меня провожал Сашка, травил по пути байки о том, как у него вчерашний фильм смешался со сном и как он потом носился в поисках меня по торговому центру, так что даже охрану кто-то вызвал. И тортик наш с Кимкой любимый, с цукатами и сливками, купил, сказав, что это первый вклад в компенсацию. Что-что, а извиняться Сашка умел, когда хотел, вот испытывал ли при этом раскаяние — другой вопрос. У подъезда потрепал меня по плечу, заглянул в глаза и унесся куда-то быстрее ветра. Его дом был за нашим лесом-заповедником, он бегал туда пешком.

Подруга примчалась ко мне уже через час и тут же на кухне, переодевшись в захваченный из дому халат, начала разгружать из рюкзака мои любимые корейские салаты, которые так суперски готовила ее русская мама. Мы в две руки разложили все по тарелочкам, расставили по подносам и отправились в мою комнату. Нырнули под покрывало и включили ноутбук. Я вдруг ощутила острую радость от того, что у меня есть Кимка, ведь что бы я без нее делала, наверно, валялась бы сейчас под этим же одеялом и рыдала в голос.

После первых шести серий все же решено было прерваться и заняться уроками, тут же, не вылезая из постели — в квартире было прохладно, поскольку на улице похолодало, а батареи не успели подстроиться. Я делала задания в тетради, Кимка — на листочках, но особо мы не заморачивались — стоило делу застопориться, особенно по алгебре, с которой мы обе были не в ладах, Линка набирала своего Вилли, который вообще был вундеркиндом и ходил в школу только потому, что так положено. Иногда после урока он озадаченным голосом сообщал нам, что учитель ошибся и на какой минуте урока это было. Или я звонила Сашке, второму нашему математическому гению.

На следующих пяти сериях моя подруга то и дело косилась печально то на часы, то на быстро темнеющее окно, и всякий раз от этих взглядов у меня обрывалось сердце. И наступил тот неизбежный момент, когда очередная серия закончилась, и Кимка отчасти решительно, а больше жалобно произнесла:

— Дан, мне домой пора. Ты знаешь, моя мама не любит, когда я в темноте по улицам шастаю.

— А если я тебя провожу? — Сама не ожидала, что мой голос прозвучит так жалко.

— Ой, ну тогда я буду за тебя волноваться!

— Ладно, давай только чаю попьем, и пойдешь.

— Слушай, а может, ты к нам? С ночевкой? — оживилась подруга. — Родители рады будут, они же тебя обожают.

— Мне нельзя, ты знаешь. Мать не забыла взять с меня слово.

Кимка хлопнула себя ладонью по лбу:

— Ой, прости, вот я дурында! Просто решила, что раз твоя мама в другом месте, то не так важно…

Я пожала плечами:

— Да нет, все равно важно. Ей важно.

Был, правда, один вариант, который я обдумывала уже минут десять, уж очень не хотелось оставаться в одиночестве. Да ведь я никогда одна и не ночевала, если вдуматься! Мама поймет, даже если случайно узнает.

Кимка медлила, поглядывала на меня выжидающе, словно давала время принять решение.

— Может, ты задержишься у меня подольше, — предложила я неуверенным голосом. — Не ночевать, а просто еще фильм посмотрим, спать совершенно не хочется. А потом можно будет заказать такси…

— Точно! — оживилась подруга. — Только не надо никакого такси. Завтра пятница, у папы на фирме отгрузка, он поедет туда очень рано, к пяти утра, чтобы за всем проследить. А сюда заехать и забросить меня домой — ему от силы десять минут. Тогда получится, что я не ночевала у тебя, а просто засиделись допоздна… или доранья, есть такое слово?

Да, голова у Кимки работала отлично. Такой вариант показался мне просто замечательным — пожалуй, я даже смогу смотреть матери в глаза, если она спросит, не нарушила ли я слово.

— Давай так, — кивнула я с энтузиазмом. — Правда, в школе отрубаться будем.

— Ничего, две первые физики, на них поспим, — развеселилась подруга. — Физик наш что всегда говорит? Главное, не шумите, остальное не так важно. А мы уж точно не храпим! В общем, сейчас я домой позвоню, объясню родителям ситуацию. Да, и еще Вилли, а то мы с ним обычно вечерами болтаем подолгу, когда я дома, но я скажу, что этот вечер придется пропустить.

— Совсем не можете друг без друга? — хихикнула я не без нотки зависти, с Сашкой мы в последнее время и по телефону почти не общаемся, у него вечно какой-то аврал.

— Просто вначале он русский так подтягивал, а потом оба втянулись, — улыбнулась Кимка, а следом вдруг тяжело вздохнула.

Я немедленно вцепилась ей в руку:

— Эй, давай выкладывай, что не так с Вилли?

— Да ты чего, все даже лучше, чем так, — отбивалась Кимка, но как-то не очень активно. Уж кого-кого, а свою подругу я знала: через пару минут она сгорбилась, обхватила руками коленки и заговорила совсем не так радостно:

— Ну, ладно, есть кое-что. Помнишь, на экскурсии в Карелии ты написала, что весь номер в нашем распоряжении?

У меня вся кровь бросилась к голове от волнения: ведь чувствовала, что не стоит такое писать. Вдруг что-то не так пошло и у подруги из-за меня проблемы?

— Я взяла и в самом деле пригласила Вила в наш номер. Ну и… даже не знаю… сама понимаешь…

— Что? — завопила я. — Говори прямо, пока я умом не тронулась из-за твоего блеяния. Было что-то?

Кимка активно замотала головой:

— Того, о чем ты спрашиваешь? Точно нет. Хотя так-то много чего было… я что-то увлеклась и дала ему понять, что против большего, в общем, не того… не возражаю. А он, представляешь, только заулыбался и что-то странное сказал... вроде даже насчет нашей свадьбы, но это не точно. И повел меня гулять по ночному Петрозаводску. Вот так.

Я впала в глубокую задумчивость примерно на минуту. Хотя чего тут думать, Вилли есть Вилли, а он особенный во всем. И внешне: он выше всех в школе, волосы удивительные, почти белые, глаза прозрачные и светлые, как, наверно, вода в студеных северных озерах. Красавец невозможный, а держится скромно, даже немного зажато. Кстати, с появлением Мажейкаса в нашей компании мы все немного подтянулись, прекратили ругаться и пошло шутить. Вилли, кажется, способен за ночь выучить том энциклопедии на чужом языке, но, стоит нам с Кимкой начать обмениваться двусмысленностями, теряется и смотрит на нас непонимающими глазами. Пришлось следить за собой.

— Кимка, так это же здорово, значит, у вас все по-настоящему! — наконец изрекла я. — Вил отличный, не пойму, что тебя смущает?

Подруга тут же закивала, соглашаясь:

— Нет, насчет него я полностью согласна, дело не в этом. Мне немного за себя стыдно… ну да ладно, проехали. Но, Данка, почему он не знакомит меня со своими родителями, если моих уже чуть ли не папой-мамой зовет?

— Да потому, что его родители вечно в разъездах! Сама разве не знаешь, мы же постоянно в его хоромах тусим!

— Но иногда они все же появляются, верно? — справедливо заметила Кимка. — Вил сам тогда нас предупреждает насчет этого, а в гости меня никогда не зовет. Немного странно, если жениться намерен, ты не находишь?

— Ты сомневаешься в Вилли?! — от всей души возмутилась я.

— В Вилли — нет! — вскричала подруга и даже стукнула себя кулаком в грудь. — Но, Дан, если не зовет знакомиться, значит, заранее знает, что я им не понравлюсь, так ведь? Может, они очень заносчивые, может, им моя масть не нравится или они вообще всех россиян на дух не переносят — это даже вернее всего. Может, давно уже приглядели ему невесту среди своих? — На этих словах Кимкины глаза затуманились, я бросилась утешать, и разговор затянулся еще на полчаса.

Потом подруга успокоилась, мы вспомнили наш план на эту ночь, и она убежала в гостиную, к стационарному телефону. А я отправилась на кухню разогревать материнское жаркое и доставать из холодильника ее салаты. После разговоров по душам мне лично всегда хочется есть.

— Ой, салатики! — Минут через двадцать прискакала на кухню довольная порозовевшая Кимка. — Обожаю! Все, переговоры окончены!

— Тебе разрешили?

— Ну, мама сначала понять не могла, зачем нужны такие сложности, чтобы ночь не спать, а на рассвете возвращаться. Пришлось выкручиваться, я наплела что-то, жу-уть. Но главное, что папка согласился заехать, правда, сказал, что особо названивать не будет. В смысле, если мы проспим. Тогда он уедет, а мне придется уж до утра тут быть. Поклялась, что не просплю, будильник-то на что? Ура?

— Ура, — согласилась я.