Звезда под странной луной E-Book

Констанс Сэйерс

• Herausgeber: Инспирия
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 663

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

В 1968-м Джемма Тернер мечтает о славе, но актерская судьба переменчива. Роль в новом фильме ужасов должна принести ей всеобщую любовь, но мечта об успехе превращается в кошмар. Однажды Джемма исчезает со съемочной площадки и уже не возвращается. Она попадает в мир проклятой киноленты – и теперь должна идеально сыграть свою роль, ведь только так она сможет выжить. В 2007-м Кристофер Кент мечтает разгадать величайшую загадку Голливуда. Таинственный фильм, показы которого проходят раз в десять лет. Новые кадры, которых не должно быть. Тайна, туманом окутавшая жизнь актрисы. Все это преследует Кристофера день за днем. Одержимый идеей пролить свет на исчезновение Джеммы Тернер, Кристофер подбирается все ближе к разгадке. Но сможет ли он выбраться из ловушки опасной правды? Новинка от автора бестселлера "Четыре жизни Хелен Ламберт"! Захватывающая история об искусстве, одержимости и любви, над которой не властно время. Роман-тайна о мире кинематографа и темных силах.

Leseprobe

Констанс Сэйер Звезда под странной луной

© Constance Sayers, 2023

© Ибрагимова Н.Х., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

* * *

Посвящается Марку

Пролог

Кристофер Кент

14 августа 1986 года

Камберленд, штат Мэриленд

– На этот раз все будет иначе, клянусь. – Мать Кристофера Кента вывела машину с почти пустой парковки мотеля.

Она получила контракт на четыре вечерних выступления в неделю в коктейль-баре отеля «Лайбрери» возле Питтсбургского международного аэропорта. Когда она сказала, что у нее нет квартиры, отель предложил им бесплатный номер, пока она не встанет на ноги. Это сулило новые приключения, поэтому она была в приподнятом настроении.

– Где бы ты хотел жить после этого? – Свободной рукой она открыла новый справочник карт Пенсильвании и Огайо, когда они выехали на автостраду.

Когда она впадала в такое возбуждение, Кристофер нервничал. Он внимательно смотрел на такие города, как Янгстаун, Акрон и Толедо, гадая, каким будет каждый из них. Название Толедо звучало красиво.

– Наверное, наш новый старт ограничен Пенсильванией или Огайо, да?

– Не умничай, – ответила она, накладывая свежий слой лака на ногти и поднося их к воздуховоду, чтобы высушить.

Попавшие в окно лучи солнца окружили Памелу Кент калейдоскопом света и скачущих теней, как ангела.

– Никогда не жил ни в одном из этих городов, – сказал мальчик. Мысль о новом старте уже вызвала приступ тревоги. Новые города означали, что ему придется опять заново учиться обо всем заботиться.

В последнем мотеле они продержались четыре месяца, за это время он приобрел полезные навыки: например, как найти забытые монетки сдачи в торговых автоматах или платных таксофонах после ночных звонков пьяниц. Горничные всегда относились к нему добрее всех, стирали его одежду, когда видели, что его штаны стали чересчур грязными.

Старый «Понтиак-Вентура» зашипел и наконец тронулся с места, издав вздох, похожий на предсмертный хрип. Опустив окно, Памела начала во все горло распевать «Blue Bayou» с кассеты Линды Ронстадт[1] «Simple Dreams» так громко, будто пела на публику. Она уже давно не выходила на сцену. Она практиковалась, собираясь с духом, чтобы снова запеть, и проверяя, не навредила ли на этот раз своему голосу. Благодаря акустике старой машины ее чистое сопрано звучало глубоко и мощно. В худшие моменты повседневной жизни ее голос дрожал, а после выпивки и следующих за ней шумных перебранок он всегда становился хриплым.

Они ехали почти час, за который она два раза успела пропеть песни с кассеты Линды Ронстадт, а потом свернули на стоянку для грузовиков, чтобы заправиться и поесть.

– Как я звучала?

Он уверенно кивнул в ответ, словно был ее менеджером.

– Точно так, как всегда.

Именно это она и хотела от него услышать – что ничего не изменилось за эти месяцы, что она не нанесла вред своему голосу.

– Подожди меня там. – Она махнула рукой в сторону придорожного кафе. Кристофер неохотно поплелся к входу, чуть задержавшись возле бутылок с антифризом, когда двери открылись и закрылись, выпустив изнутри волну холодного воздуха от кондиционеров.

В кафе он нашел столик у окна и вытянул шею, чтобы видеть, что мать делает возле колонки. К ней подошел какой-то водитель грузовика. Подобные мужчины могли стать проблемой. Несколько раз встреча заканчивалась подбитым глазом или сломанным зубом, и для него тоже. Сменив место, чтобы обзор был лучше, Кристофер увидел, как она прикоснулась к голой руке мужчины, беседуя с ним. Вертела в пальцах прядку волос, картинно упавшую на глаза, прислонилась спиной к автомобилю. Матери было тридцать шесть, но она сократила свой реальный возраст на восемь лет, рассказывая, что родила Кристофера, когда ей было восемнадцать. Несмотря ни на что, она до сих пор выглядела свежей и красивой и знала это. Мужчина был крепким, носил пышную бороду и черную майку, но Кристофер видел, что у него грязные джинсы. Пока она расплачивалась, водитель подошел к ней у окошка кассы. Потом парочка нырнула за ряд стоящих грузовиков и пропала из виду.

– Ты один?

Кристофер вздрогнул и поднял глаза на официантку с блокнотом в руке, приподнявшую брови так, будто она редко видела детей, сидящих за столиками одних. На ее бейдже значилось имя Мидж.

– Нет, моя мама сейчас придет, – ответил он, показав на колонку, возле которой одиноко стояла в ожидании «Вентура», точно так же, как и он. Посмотрев в меню, он понял, что закажет. Самыми дешевыми блюдами в нем были сырный сэндвич на гриле и хот-дог.

– С жареной картошкой? – спросила Мидж.

– Нет, спасибо, – ответил Кристофер, закрывая меню. – Только сэндвич.

Мидж не спешила уходить, и он кончиками пальцев подвинул к ней меню, словно карточный дилер в Вегасе.

– У меня есть шесть долларов, чтобы заплатить за него.

– Ты настоящий маленький мужчина, – сказала Мидж то ли с сарказмом, то ли с восхищением, он не понял, но его не в первый раз назвали «маленьким мужчиной».

«Ты не похож на ребенка», – удивлялась Эстелла, горничная в их последней гостинице. Кристофер торопился вырасти, чтобы лучше заботиться о них с матерью. Никто не принимал его всерьез, когда речь шла о ней, потому что он был всего лишь ребенком. Но ему на прошлой неделе уже исполнилось десять лет. Двузначное число. Это казалось ему большим достижением.

Он помогал Эстелле убирать номера, особенно ванные комнаты, мыть которые она ненавидела. За это она платила ему двадцать пять центов из своих чаевых. Если постоялец не давал чаевых, она потом оставляла ему свою «задолженность» в старом конверте. В конце своей смены он находил брошенные постояльцами сокровища, которые она для него оставляла: мягких зверюшек, военные игрушки, настольные игры и пазлы с недостающими деталями.

«Мой маленький деловой партнер», – подмигивала ему Эстелла. Она проявляла щедрость, принимая во внимание то, что сама растила двух малышей. Эстелла подарила ему самую дорогую для него игрушку – пальчиковую куклу в виде синего бегемота, забытого в ванне семейством, едущим к Ниагарскому водопаду. Это сокровище успокаивало его.

Мать влетела в кафе с парковки, раскрасневшаяся, с лицом, блестящим от пота, волосы и юбка сбились набок, на шее сверкало золотое концертное ожерелье. Как бы у них ни было туго с деньгами, она никогда не соглашалась заложить это ожерелье. Откинувшись на спинку дивана, она заправила выбившуюся прядку волос за ухо.

Подозвав Мидж, она потребовала омлет по-западному с колбасой и тост с гарниром из картофеля по-домашнему. Когда принесли еду, мать набросилась на нее с жадностью, почти как безумная, поглощая омлет и одновременно без умолку рассказывая, куда они сходят. Зоопарки, музеи. Его опыт подсказывал, что все это поток пустых обещаний. Несмотря на то что она постоянно строила множество планов их совместных развлечений, Кристофер никогда в жизни не был в зоопарке.

Когда мать расплачивалась, он заметил толстую пачку новых банкнот в ее бумажнике. Деньги у нее появлялись определенными циклами. Она то купалась в наличных из таинственных источников, то разорялась из-за того, что снова начинала потакать своим пагубным привычкам. Им было плохо и в одном, и в другом случае.

Он нащупал в кармане предмет, который его успокаивал: гладкое, приносящее утешение тельце синего бегемотика, надевающегося на палец. С ними все будет хорошо.

Через несколько часов, когда они подъехали к ухоженной круговой дорожке, Кристофер почувствовал себя сбитым с толку. Перед потрепанными оранжевыми дверями не стояли автомобили и не было женщин, свесивших руки за перила. В центре подъездной дорожки был внушительный фонтан, окруженный разнообразными кустами, подстриженными в виде шаров и конусов. Вывеску отеля втиснули между живыми изгородями с элегантной подсветкой. Он впервые понял, что можно придать правильную геометрическую форму растрепанным кустам.

Он поискал объявление о количестве свободных номеров, но ничего не обнаружил и удивился: откуда же люди знают, что они здесь есть?

– Пойдем, – сказала мать, вздернув подбородок, будто в этом нет ничего необычного. Их зарегистрировали и указали на ряд лифтов. Когда двери лифта открылись на шестом этаже, он увидел длинный коридор, выкрашенный в цвет карамели, на стенах на одинаковом расстоянии друг от друга висели черно-белые фотографии: Одри Хэпберн, Кэри Грант и Грейс Келли с одной стороны, Джин Келли, Кэрол Ломбард и Софи Лорен с другой. Его мама любила старые фильмы – особенно фильмы Хичкока, – поэтому он знал большинство этих лиц. Пока они шли мимо, она проверяла, узнает ли он каждого из них. Ким Новак приветствовала своих поклонников у двери с номером 612.

Миновав половину коридора, мальчик остановился перед любопытным снимком хорошенькой женщины, которую не смог узнать. У незнакомой леди на фото были длинные, прямые волосы и челка, густая и прямая, как щетина новой щетки для подметания пола. Она сидела на высоком кожаном табурете, а перед ней выстроился ряд пустых бутылок от спиртного. В отличие от других фото, голливудских рекламных стоп-кадров, этот черно-белый естественный снимок казался здесь неуместным. Когда Кристофер подошел ближе, то заметил, что эта женщина не смотрит в камеру, а смотрит на что-то – или на кого-то, – что привлекло ее внимание. Он продолжил линию ее взгляда и обернулся, ожидая найти у себя за спиной то, на что она смотрит, но там встретил улыбку Кэри Гранта. Ему сразу же понравилась женщина на снимке и захотелось самому оказаться по другую сторону от камеры и вызывать ее смех.

– Сука, – внезапно прозвучал голос за его спиной и так его напугал, что он подскочил. Голос принадлежал его матери, а такой тон она приберегала только для тех случаев, когда он играл слишком близко к дороге в мотель или когда искала бутылку. Его глаза невольно широко раскрылись, и он посмотрел вдоль коридора в поисках помощи.

Но в коридоре не было ни души.

Надеясь, что ошибся, он обернулся и увидел, как изменилось лицо матери. Ее красивые ангельские губки кривились, ноздри раздулись, она в упор уставилась на снимок. Где-то в глубине ее тела зародилось рычание. Сделав еще два шага к фотографии, она посмотрела на женщину так, словно та бросила ей вызов. Потом начала лихорадочно шарить в сумочке, и Кристофер, понимая, что она собирается сделать, схватил ее за руку и попытался увести прочь, но она вырвалась. Она нашла то, что искала, и бросилась к фотографии в рамке.

Кристофер услышал звон разбившегося стекла и увидел, как по снимку потекли капли. Он подбежал к матери, схватил ее за руки и повернул ладонями вверх в поисках порезов, но вместо них увидел, что она схватила бутылочку с красным лаком для ногтей, запустила ею в дешевую рамку и разбила стекло. Лицо таинственной незнакомки ниже челки теперь скрылось под лаком «Сахарное яблоко № 16». Кристоферу показалось, что он наглотался камней.

Мать внимательно рассматривала фотографию, которая приобрела какой-то зловещий вид, и внезапно одним решительным движением сорвала ее со стены, так что маленькие металлические крючки разлетелись по коридору, подобно шрапнели. Мать в приступе ярости втоптала рамку в ковер, теперь усеянный пятнами лака, похожими на капельки крови.

– Мамочка. – Мальчик поднял дешевую коричневую сумочку из кожзаменителя, брошенную на пол и теперь лежащую под фотографией Софи Лорен. – Мамочка, – повторил он громче. – Нельзя этого делать. Посмотри на меня.

Сначала она послушалась, бормоча под нос что-то непонятное, пока он уводил ее прочь. Он вслушивался, стараясь разобрать нечленораздельные слова. Она смотрела на него тем ничего не выражающим взглядом, которого он так боялся. Он ее терял. Нет, нет, нет. Он старался вспомнить, в каком городе они находятся. Здесь не было никого, кто мог бы ему помочь. Как он позволил этому случиться? Он на мгновение поверил ей, поверил, что их жизнь вот-вот наладится. Мальчик смахнул с лица пот, он чувствовал, как у него трясутся ноги. Старая сотрудница отеля в Сильвер Армз всегда знала, что надо сделать, когда его мать становилась такой, давала ей одно из «секретных лекарств», которое ее на короткое время успокаивало, несмотря на то что у них никогда не было денег, чтобы заплатить за него. Старушка из Армз, по-видимому, жалела Кристофера, но люди за стойкой регистрации этого отеля были совсем другими.

– Мама, нам надо идти в номер. – Он чувствовал подступающие к глазам слезы. Кроме этого красивого создания у него не было никого в целом мире. Он часто и неглубоко дышал, втягивая воздух мелкими порциями, чтобы не потерять сознание. – Мамочка.

Она показала пальцем на осколки, разбросанные по полу.

– Я больше никогда не желаю видеть ее проклятое лицо. Ты меня слышишь?

Кристофер посмотрел на кучку мусора на полу. Никто больше никогда не увидит лица этой женщины. Этого его мать добилась. Он торжественно кивнул, будто давал ей клятву. Это было легко. Он никогда раньше не видел эту женщину до сегодняшнего дня. Он мог согласиться на ее условия.

– Ты ее никогда больше не увидишь. Я обещаю. Давай только пойдем в наш номер. Они говорили, что мы можем заказать один ужин каждый вечер. Ты любишь рыбу. Может, у них есть рыба под соусом тартар. – Он взял ее руку своей маленькой ладошкой. – Пойдем, просто пойдем к себе в номер… пожалуйста. – Он чувствовал, что сгибается почти пополам. – Пожалуйста, мама, пожалуйста. – Съеденный ранее сэндвич неудержимо рвался наружу из его нервно сжимающегося желудка. Кристофер нагнулся, и его вырвало жареным сыром из придорожного кафе на новый ковер отеля.

Его мать шла дальше к номеру 612, пошатываясь, с пустым взглядом; она даже не заметила, что Кристофер упал на колени в новом приступе тошноты.

Когда мальчику удалось подняться, ему пришлось поработать. Убрав за собой и вытерев ковер полотенцами отеля, он начал искать место, куда можно спрятать разбитую фотографию. Дети могут незаметно входить и выходить из комнат. Он мог бы отнести ее вниз по служебной лестнице и найти мусорный бак. Возможно, ее даже никогда не найдут. Тогда его мать просто поедет дальше и споет. Получит чек за выступление. Он встретится с новыми дежурными у стойки регистрации, принесет лучшие закуски из торговых автоматов. Он позаботится о них обоих. Но сначала ему необходимо увести ее от этой фотографии на полу. Если он это сделает, мама вернется к нему.

Несмотря на все его усилия, она не вернулась.

Два дня он почти не двигался с места, замирая от страха, постоянно дежурил у ее постели, уговаривал выпить воды и сходить в ванную. Единственным звуком в номере было бурчание у него в животе, пока не включался кондиционер. В прошлом, когда Кристофер обращался за помощью, его мать приходила в ярость. Посторонним нельзя было доверять. Несмотря на все его уговоры встать и принять душ, она пропустила репетицию в субботу вечером, а потом и выступление в ночь на воскресенье. Потом начался ужасный стук в дверь. Он сидел на кровати в дурно пахнущей одежде и смотрел на мать, отчаянно мечтая о сэндвиче с рыбой. Дальше снова был стук в дверь, и на этот раз вместе с громкими криками. В конце концов, к его облегчению, он услышал, как повернулся ключ в замке, и дверь слетела с петель, хоть он и снял цепочку. По выражению лиц служащих отеля, увидевших его мать на полу, завернутую в простыню, покрытую рвотой и мочой, неспособную связать двух слов, он понял, что подобное не случалось в заведениях такого ранга. Когда приехала скорая помощь, по-отечески заботливый менеджер отеля, на бейджике которого стояло имя «Орсон», увел его в свой офис.

– Нам нужно позвонить твоему отцу.

Кристофер покачал головой.

– У меня его нет.

Мужчина поморщился.

– Можно позвонить еще кому-нибудь? Бабушке?

– У меня есть тетя.

– Знаешь ее номер?

Мальчик написал номер тети Ванды в телефонной книге с логотипом отеля. Мужчина ушел в свой кабинет и закрыл дверь. Пока Кристофер ждал, кто-то принес ему из ресторана сэндвич с картофелем фри, и он испугался, хватит ли у него денег, чтобы заплатить за еду. Он сунул руку в карман, и мгновенно его охватила паника. Бегемот исчез. К его ужасу, у него не оказалось ни пальчиковой куклы, ни денег.

Орсон вернулся и увидел, что Кристофер ходит туда-сюда по комнате.

– Моя кукла, – сказал мальчик. – Моя кукла пропала. Она осталась в комнате. Она мне нужна. Она мне нужна. – Он начал тереть брючину, потом вскочил, глядя в сторону лифта.

– Я пошлю кого-нибудь в номер, и ее найдут. – Мужчина положил ладонь на плечо Кристофера.

Мальчик нервничал в ожидании в вестибюле, пока отправленный на поиски посыльный ходил в их номер, но тот вернулся с пустыми руками.

– Он искал, – сказал Орсон, и по его решительному тону Кристофер понял, что бегемот потерян навсегда.

– Он синий, – сказал Кристофер. – Он знал, что бегемот синий? – Он понимал, как это бывает. Другая горничная нашла куклу под кроватью или за телевизором и унесла домой своему ребенку или выбросила в мусорку.

Мужчина прищурился, словно его терпение подошло к концу.

– Его там нет. – Теперь он был без верха от костюма, будто общение с Кристофером что-то у него отняло.

Шесть часов спустя, когда дядя Мартин наконец приехал, менеджер, который задержался после конца своей смены, предъявил им счет. Мартин взглянул на цифру внизу, хмыкнул, достал бумажник и вручил ему толстую пачку двадцаток «за беспокойство». Кивнув в сторону двери, дядя Кристофера в первый раз обратился к нему:

– Пойдем.

Мальчик поколебался, потом стянул со стола счет. Наряду с ущербом, причиненным ковру лаком для ногтей, там была строчка о стоимости «замены художественного произведения Джеммы Тернер». Он не знал этого имени, но что-то подсказало ему сложить счет и сунуть его в карман. Позже это станет важной подсказкой. Он оглянулся назад на коридор, чтобы еще раз проверить, нет ли там чего-то маленького и синего. Но мраморный вестибюль сиял чистотой.

Ничто не подготовило его к жизни без мамы. Его накрыла волна ужаса и одиночества, он споткнулся и чуть не лишился чувств, но потом прилив энергии и страха заставил его броситься на подгибающихся ногах к автоматическим дверям, чтобы догнать дядю Мартина.

Глава 1

Джемма Тернер

13 апреля 1968 года

Париж, Франция

Когда зазвонил телефон на тумбочке у кровати, Джемма уже опаздывала и закрыла за собой дверь, проигнорировав звонок. Взглянув на часы, она поняла, что даже самый быстрый водитель такси не сможет довезти ее до Монпарнаса за десять минут. Ее предупредили, что Тьерри Вальдон не терпит опозданий и убежден в том, что все американки ленивые коровы. А теперь она может опоздать. Слабый металлический сигнал телефона все звучал, пока она бежала к лифту в конце коридора.

В вестибюле «Георга V», с его грациозными арками, изысканным мраморным полом и яркими зелено-розовыми букетами цветов в высоких вазах, она бросила последний взгляд на свое отражение в одном из зеркал. Джемма осталась довольна своим нарядом: белым шерстяным мини-платьем свободного кроя и такого же цвета двубортным трапециевидным пальто до колен. И то, и другое было создано Унгаро, а пальто с воротником из искусственного меха и отделкой из меховых же горизонтальных полосок делало ее похожей на десерт. Модельер прислал его в прошлом году, когда она еще была светской львицей. Тогда коробки и сумки с образцами всегда появлялись в ее номере отеля – отправители надеялись, что она сфотографируется в этих образах. А теперь их поток сильно уменьшился. Сейчас, застегивая продолговатые деревянные пуговицы пальто, на нее из зеркала смотрела незнакомка, рыжеватая блондинка с мягкими длинными волосами, одетая по прошлогодней моде.

– Не облажайся, – сказала она своему отражению, презрительно скривив губы.

Она знала, что в ее номере наверху телефон все еще звонит.

Тот же человек на другом конце провода, Чарли Хикс, готов начать очередной знакомый уже разговор.

– Господи, Джемз. Ты нужна мне здесь. Чертова запись идет плохо. Рэн ведет переговоры с компанией звукозаписи, чтобы выбросить все мои песни.– Компания обещала Чарли Хиксу, что четвертый альбом Prince Charmings будет состоять главным образом из его песен, а не из песен Рэна Аттикуса, ведущего певца, который раньше был основным автором песен группы. Как наивный ребенок или избалованный артист – что, в сущности, одно и то же, – Чарли им поверил. После этого обещания он работал очень плодотворно, написал восемь песен, которые, по его мнению, поведут группу в новом, интересном направлении. Рэн всегда был его антагонистом, пытался захватить контроль над творческим сердцем группы. –  Серьезно, Джемм, ты…

– Мы говорили об этом вчера вечером, – перебила она его сегодня утром, теребя телефонный шнур и надеясь, что твердый родительский тон заставит его замолчать. Ему очень не нравилось, что он забывал разговоры с ней, когда был пьян. – У меня сегодня ланч. Он для меня очень важен.

– С тем дерьмовым извращенцем? Если этот лягушатник к тебе прикоснется…

– Чарли…

– Я для тебя должен быть самым важным.

– Мне это необходимо, Чарли. – Пока она это не произнесла, она даже не сознавала, что это правда. Вся ее карьера зависела от этого ланча.

Одно время Джемма Тернер была самой известной в Голливуде молодой актрисой, все о ней говорили. Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить, как легко ей тогда это давалось. Она сыграла роль надменной девушки серфингиста в «Тандер-бич», а вслед за ней – аналогичную роль в фильме о мотогонках «Ралли на пляже», который сделал ее знаменитой. Она испытала потрясение, когда обнаружила, что в ней, первокурснице Калифорнийского университета, осенью поступившей на отделение филологии, есть какая-то магия. Когда-то она в это верила.

Она была спортивной девушкой и сама смогла овладеть серфингом, но ее все равно заставили использовать дублершу. Чтобы разрекламировать ее навыки в серфинге, менеджер заставлял ее ранним утром приезжать на Венис-бич и позировать для журналистов, которые снимали ее на лонгборде. Эта реклама привлекла внимание всех студий, и ее завалили предложениями ролей. В зените славы она сыграла дочь актера-ветерана Стенли Тэя в фильме «Моя гавайская свадьба». После фильма «В волнах» писали о ее связи со звездным партнером Брайаном Бранчем. И все, что ей надо было делать, – это продолжать сниматься в этих пляжных фильмах, выйти замуж за какого-нибудь актера студии и купить дом в Беверли-Хиллз. Это было так легко сделать.

– Ох, Джемма, ты дура. – Она смахнула слезу и встряхнулась.

Сегодня она не может усомниться в себе и не посмеет позволить мыслям о Чарли помешать ей пойти на этот ланч.

В отеле кипело утреннее оживление, и она поспешила выйти на улицу, где нашла поджидающий ее автомобиль, встревоженный водитель которого поглядывал на часы. Ее агент, Мик Фонтейн, нанял этого человека и дал ясные указания не опаздывать.

Он быстро маневрировал вдоль Сены, и Джемма почувствовала глубинную связь с этим городом, словно унаследовала память о нем от матери. Хотя все считали, что она богемное дитя из Калифорнии, родилась она именно здесь. Ее мать-француженка и отец, лейтенант американской армии, встретились, когда в 1944 году пехотная дивизия Четвертой армии вступила в Париж. Джемма нагнулась вперед и заговорила с водителем на безупречном французском.

– Вы любите кино?

– Oui, – ответил водитель, и его лицо оживилось.

– Знаете режиссера Тьерри Вальдона?

Мужчина поморщился.

– Он снимает странные фильмы, которые показывают по ночам. Мы с женой не поклонники «новой волны»[2]. Камера слишком скачет. – Он снял руки с руля и сделал жест, словно держит ручную видеокамеру. – Нам нравятся американские мюзиклы, «Поющие под дождем». – Водитель стал напевать мелодию из фильма.

Она увидела из окна маленькую афишу, с которой на нее смотрела она сама. Постер рекламы духов «Жуа-де-жарден» висел на неухоженной стороне улицы, и ее изображение выцвело от ветра и дождя так сильно, что она превратилась в тень, а края постера обтрепались. Она надеялась, что ее выберут для еще одной рекламной кампании, но ей так и не позвонили из этой фирмы. И все-таки именно этот постер попался на глаза Вальдону.

– Это вы. – Водитель пригнулся, чтобы посмотреть на постер.

– Это была я, – тихо произнесла она, и на ее лице появилось тоскливое выражение, когда она повернулась к своему собственному изображению, глядящему на нее. Она уже не узнавала эту уверенную в себе девушку.

Увидев ее на этом постере, Тьерри Вальдон настоял, что «должен заполучить девушку из „Жуа-де-жарден“ в свой следующий фильм». Режиссер принял ее за французскую модель и заколебался, когда выяснил, что она играла главные роли в американских фильмах о серфинге, но Мик Фонтейн надавил на него и договорился об этом ланче. Шансов на успех мало, но ей необходимо рискнуть. Сердце ее забилось быстрее, она нервно коснулась губ. Не слишком ли много помады? В панике она достала компакт-пудру и начала убирать лишний слой бумажной салфеткой.

Тьерри Вальдон снимал фильм ужасов «новой волны» под названием L’Étrange Lune – «Странная луна». Карьера режиссера шла в гору, премьеры трех его последних фильмов собрали полные залы и получали хвалебные рецензии, пусть даже эти фильмы были «на любителя», как сказал водитель, и их демонстрировали в кинотеатрах на вечерних, а не на утренних сеансах.

После четырех картин на тему серфинга, каждая из которых была хуже предыдущей, она получила роль в вестерне «Конокрад». Фильм раскритиковали, но ее игра получила в основном хорошие отзывы. Следующей стала роль в фильме Жака де Пулиньяка «В объективе», триллере, где Джемма играла мертвую любовницу. Фильм очень пострадал от изменений в сценарии и правок режиссера, а в конце его так сильно порезали редакторы, что он стал просто неузнаваемым. Фильм разнесли в пух и прах, и большую часть вины возложили на нее, ведь она была в нем самой узнаваемой актрисой; в одном ревью утверждалось: «Хорошо, что Джемма Тернер большую часть экранного времени без сознания».

– Так бывает, – сказал Мик. – Твое имя было самым известным в этом фильме, поэтому ты больше всех пострадала, но ты получишь другие роли.

Мик ошибался.

Ощущение провала после того отзыва до сих пор жгло ее. Даже сейчас она могла процитировать каждую строчку самых негативных отзывов. Она теряла уверенность, что когда-либо была хорошей актрисой, а рискованные шаги в карьере оборачивались против нее, и неуверенность в себе заставляла все глубже погружаться в мир Чарли, где она могла спрятаться. И она действительно пряталась больше года. Ее жизнь стала хаотичной, сосредоточилась на Чарли: на его группе Prince Charmings, на расписании записи их песен и их вечеринок. Ее фотографировали, когда она поднималась на борт самолета или стояла за кулисами. Вечеринки группы приносили ей только плохие публикации в прессе. Мик предостерегал ее, что Чарли «затрудняет» ее участие в фильмах. В двадцать два года ей уже грозила опасность выйти в тираж.

Машина резко остановилась у кафе на Рю-дез-Эколь в Латинском квартале. Сперва Джемме показалось, что в кафе никого нет, но потом она заметила мужчину, сидящего спиной к ней за колонной. Взглянув на часы, она увидела, что опоздала на три минуты.

Она глубоко вздохнула и толкнула дверь.

– Pardon, – сказала Джемма.

– Вы опоздали на четыре минуты. – На виске Тьерри Вальдона пульсировала вена.

Садясь на стул, она взглянула на свои часы и поправила его.

– Non. Je suis arrivé trois minutes en retard. Trois.[3]

Все знали, что Вальдон не любит американских актрис, почти никогда не берет их на ведущие роли в свои фильмы, несмотря на то что ему предлагают самых популярных из них. Список голливудских инженю, которые вернулись после аналогичного ланча без роли, был длинным. И все они, наверное, пришли заранее.

Джемма прикоснулась ко лбу и, к своему ужасу, почувствовала, что вспотела, лицо ее раскраснелось от напряжения. Она пыталась поудобнее сесть на плетеном стуле, кажущемся ей слишком шатким. О чем она думала? Неужели она только что поправила Тьерри Вальдона? Произнесла «три»? Мику теперь следует убить ее и избавить от этого страдания.

Между ними повисло долгое молчание, пока он рассматривал ее, сложив перед собой руки и глядя на нее немигающим взглядом. Это действовало на нервы. В какой-то момент она посмотрела на улицу, не зная, что делать. Никто раньше не рассматривал ее так по-хамски, никогда.

Сидящий напротив мужчина оказался совсем не таким, как она ожидала. Он был моложе – лет сорока, не больше, с волосами цвета воронового крыла, приглаженными помадой; один завиток выбился и спускался к носу, ноздри которого гневно раздувались. Его светло-карие глаза резко контрастировали с густыми черными бровями и темными ресницами. Она где-то читала, что его мать была наполовину марокканкой, наполовину испанкой, а отец французом. Он прежде был актером, сыграл роль красивого, задиристого негодяя – соперника актера Брайана Бранча. Он был невероятно красив.

– У вас под глазами темные круги, – наконец произнес он, будто выносил приговор, глядя на ложечку, которую вертел в пальцах. У него были тонкие, элегантные пальцы, как у пианиста.

– Я… я поздно легла спать вчера. – Джемма дотронулась до лица. Она думала, что наложила достаточно тональной крем-пудры, чтобы скрыть любые дефекты, и теперь она пожалела, что стерла лишнюю помаду. Не выглядит ли она бледной?

– Неудивительно, – сказал он, поймав ее взгляд. – Плохое самочувствие вам к лицу. Оно придает вам голодный вид. Красивые женщины иногда бывают скучными. – Он подождал, пока официант положит один листок меню перед Джеммой, и кивнул ему.

Услышав его замечание, она почувствовала себя так, будто получила удар под дых, и стала внимательно изучать меню. Он только что оскорбил ее? Он хотел сказать, что она красивая или что скучная? Или и то, и другое? Она не думала, что душевная буря начала отражаться на ее лице. Она смутилась, у нее немного кружилась голова, и она подняла на него глаза. Правильно ли она поняла его французский?

Он слегка постукивал по окошку согнутым пальцем и смотрел на улицу.

– Здесь было ужасно во время войны и после нее. Когда нас оккупировали, эти улицы выглядели пустыми и печальными. Я вернулся в Париж в тысяча девятьсот сорок шестом и нашел, что город такой же убогий, как ящик комода с бабушкиным нижним бельем. – Прохожие, плотнее кутаясь в пальто от апрельского ветра, торопливо бежали мимо с портфелями или крепко держали за руки детей. – Весь город был голодный, многие умирали от недоедания и выглядели как ходячие скелеты. Сами улицы почернели от сажи, гнилые ставни висели на ржавых гвоздях, а взгляните на них сейчас! Все куда-то идут. Мы, французы, несомненно, стойкий народ.

– Я здесь родилась, – сказала она, надеясь, что это сможет его удивить, спасти этот ланч и очевидное нежелание Тьерри Вальдона взять ее на роль. – Моя мать француженка. Отец был американским солдатом.

– Вот как, – ответил он, невозмутимо кивнув. – Ваша мать скучает по Парижу?

Джемма наклонилась и дернула себя за воротник. Она уже больше года пыталась уговорить мать приехать в Европу – в Лондон – погостить, но мать отказывалась, вероятно из-за того, что ей не нравился Чарли.

– Она утверждает, что нет, но я думаю, ей невыносима мысль о возвращении в тот мрачный Париж. Она боится того, что может найти.

– Многие не вернулись, – грустно произнес он, поудобнее устраиваясь на стуле. – Они всё и всех погрузили на грузовики. Моя мать посадила меня в поезд и отправила в окрестности Амбуаза, чтобы спасти от опасности. Я узнал о том, что отца расстреляли как участника Сопротивления, только после окончания войны. Он умер двадцать четвертого августа тысяча девятьсот сорок четвертого года. В мой день рождения. Всего один день – и он бы увидел освобождение Парижа. Всего один день.

Он опустил ладонь на стол, взгляд его стал острым, воспоминания оборвались. Он снова сосредоточился на ней.

– Ваша карьера… – он старался найти английское слово, – рушится. Да?

Джемма почесала шею, чувствуя, как ей становится жарко. Она думала, что обмен любезностями продолжится еще некоторое время, но она ошибалась. Раньше она была способна очаровать любого режиссера светской беседой, но сейчас, возможно, лучше перейти к делу и встретить неизбежное.

– Боюсь, это так.

– Почему? – Он склонил голову к плечу в ожидании ответа.

Такой прямой вопрос поразил ее. В Голливуде никто никогда не говорил по сути дела. Деловые вопросы решались через посредников, а плохие новости подавались так мягко, что часто вы даже не понимали, что ваша карьера закончилась. Она часто с таким встречалась.

– Простите?

– Почему ваша карьера рушится? – На этот раз Вальдон справился с английским.

Что она могла ответить? Что она, очевидно, переоценила свой талант? Что предлагаемые ей роли в фильмах о серфинге были такими скучными, что она их даже читать больше не могла и поэтому рискнула попробовать сняться в вестерне, а потом в триллере? Могла ли она признаться режиссеру, что ее последний фильм загубили в результате монтажа? Нельзя винить монтаж, это непрофессионально. Настоящим ответом было бы то, что она глупо рискнула своей карьерой и сделала плохой выбор, но не она одна виновата в провале этих лент, хотя всю вину свалили на нее.

– Простите, – сказал он. – Невежливо задавать такой вопрос.

Она не стала возражать; возможно, ей следовало проявить деликатность, но он ведь не щадил ее чувства.

– Я изо всех сил старалась лучше сыграть в каждом новом фильме, мсье Вальдон, и рисковала. Я горжусь своей работой, но не все согласны, что мое исполнение этих ролей было… – Она умолкла, у нее сорвался голос. – Ну, что оно чего-то стоило.

Сказав это, она перевела взгляд на пол, надеясь, что он просто закончит это глупое интервью и пригласит вместо нее Жанну Моро. Она чувствовала себя опустошенной. Все это оказалось насмешкой – ее встреча со славой, вся ее карьера.

Он наклонился к ней через стол и положил ладонь на ее голову.

– Знаете, в чем проблема, по-моему?

Она мрачно покачала головой и прикусила губу, ей было страшно услышать, какой ее недостаток он сейчас назовет.

– У вас никогда не было гениального режиссера, – произнес он и улыбнулся так широко, что показал все белые волчьи зубы. Его передние зубы чуть находили друг на друга, и этот маленький дефект делал запоминающимся все его лицо.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Это был действительно интересный вывод. Ее брови приподнялись, и она закончила его мысль:

– Но с гениальным режиссером… – Она не договорила, подняла голову. Когда-то, еще юной девушкой в танцклассе, Джемма никак не могла научиться вальсировать.

«Нет… нет… нет… – твердил в отчаянии инструктор, показывая на ее несчастного партнера. – Ты пытаешься вести; позволь ему вести». Она тогда так и не поняла, что он хотел этим сказать, поняла только сейчас.

– Oui, – сказал Вальдон. – У гениального режиссера вы могли бы сыграть роль, которая запомнится на всю жизнь. – Теперь он говорил серьезно и барабанил пальцами по столу. – Скажите, кто был первым режиссером, вдохновившим вас? Дайте интересный ответ, пожалуйста. Не заставляйте меня пожалеть об этом.

– Жан Кокто, – ответила она слишком быстро. Она не ожидала увидеть презрения, тут же появившегося на его лице.

– Какого черта вы выбрали его? – Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, сделавшись похожим на задумчивого профессора. – Не Джон Форд и не Хичкок?

Она обмякла на плетеном стуле, у нее вытянулось лицо. Всякий раз, когда ей кажется, что ей удалось нащупать контакт с этим человеком, она все портит. Эта роль слишком важна, она не может ее упустить, и мысль о том, что она недостойна такого человека, как Тьерри Вальдон, была сейчас невыносима. Она почувствовала, что ее глаза наполняются слезами, и усиленно заморгала. Она надеялась, что этот ланч сотворит метаморфозу. Что она не вернется в Лондон – к Чарли – и снова станет Джеммой Тернер.

Всматриваясь в лицо Вальдона, она старалась понять, чего он от нее хочет. Как актриса, как женщина, она раньше владела этим искусством.

– Я захотела стать актрисой, посмотрев «Красавицу и Чудовище». Посмотрите, что сделал Кокто для Жозетт Дэй[4]. Он добился от нее несравненной игры.

Он медленно, неохотно кивнул в знак согласия.

Джемма кротко улыбнулась ему.

– Можно вам кое в чем признаться? – Мик пришел бы в ярость от того, что она сейчас скажет. Он всегда предостерегал ее против слишком преувеличенной реакции.

Вальдон заинтересованно склонил набок голову.

– Конечно.

Она наклонилась ближе, словно сообщая ему некую тайну.

– Я немного писала в колледже, ничего подобного тому, что делали вы, разумеется. – С этими словами она опустила глаза, уступая ему. – Но я написала свою собственную версию «Красавицы и Чудовища». На этот раз Красавица была чудовищем.

– Вы пишете? – Он сдвинул брови. – Красавица в роли чудовища. Это умно.

Она ступила на опасную почву. Она должна заинтересовать его, но не поставить себя под угрозу.

– Un peu[5]. – Она сдвинула кончики пальцев. – Трудно представить себе, что кто-то полюбит женщину-зверя, но мне нравятся истории, которые гладят против шерсти. Именно этого вы добиваетесь в ваших фильмах, мсье Вальдон.

Она широко развела руки в стороны и увидела, как он расцвел, прямо-таки раздулся от гордости у нее на глазах.

– Когда я был мальчишкой, у нас телевидение появилось не так быстро, как у вас, американцев,– сказал он, поднимая указательный палец, чтобы подчеркнуть значение своих слов.– Мы с друзьями ездили на машине в Тур, чтобы посмотреть на ваших киношников. Многие у нас во Франции терпеть не могут американских режиссеров, таких как Николас Рей и Орсон Уэллс. Но не я. Мне очень понравился «Гражданин Кейн»[6]. – Тут он пожал плечами. – Забавно, что вас вдохновляет Кокто, а не один из ваших режиссеров. – И без паузы кивнул на меню. – Здесь отлично готовят утиную ножку конфи.

Она заметила маленькие пучки черных волос, выглядывающих из-под манжеты на его рукаве. Он так непохож на Чарли, у того лицо херувима, лишенное каких-либо углов, и нежные русые кудри. Она заметила у Тьерри Вальдона тысячи мелких деталей: затяжки на свитере, безупречный нос, очень подвижные брови. Он поймал ее взгляд, и она увидела на его лице нечто неожиданное. Тьерри Вальдон нервничал. Актрисы привыкли к нервным фанатам, но мысль о том, что она, кажется, привела его в замешательство, потрясла ее.

– Вы все время это делаете. – Она выдавила лимон в свой бокал с водой с уверенностью человека, который только что почувствовал, что разговор складывается в его пользу.

– Что?

– Смотрите на меня. – Она перевела взгляд с лимона на него.

– В этом нет ничего странного. Я пригласил вас на ланч именно для того, чтобы на вас посмотреть, мадемуазель Тернер. Я снимаю фильмы, я художник-визуал, а ваше лицо расклеено на рекламных щитах по всему Парижу. Я думаю, вы должны были к этому привыкнуть.

Правда заключалась в том, что за все эти годы съемок в кино и для модных журналов Джемма привыкла ко всякому мужскому вниманию, но его спокойный взгляд не унижал ее, как взгляды тех мужчин, которые свистели ей вслед на улицах, или взгляды тех фотографов, которые надеялись затащить ее в постель после съемки. Или даже взгляд Чарли, который испытывал к ней почти животное влечение. Нет, его взгляд был добрым, он словно надеялся установить с ней мысленную связь.

– Вы меня заставляете нервничать. – Она пожала плечами и ответила таким же напряженным взглядом, предлагая ему свое откровенное признание как жертвоприношение божеству.

Последовавшее за этим молчание вызвало у Джеммы внутренний трепет. Она положила ладонь на шею сзади, ощутила ее прохладу и поняла, что ей жарко, несмотря на свежий сквозняк, возникающий в кафе каждый раз, когда открывались двери.

– Я подумал, что в фильме у вас должны быть волосы цвета меди.

Джемма поднесла руку к своим светлым волосам с рыжеватым оттенком. Они были прямыми, как волосы матери, и ей повезло, что это модный цвет. В детстве мать заставляла ее на ночь закалывать кудряшки шпильками и коротко стригла, чтобы она была похожа на Ширли Темпл[7]. Став достаточно взрослой, Джемма отрастила их ниже плеч в знак протеста. Они были густыми и тяжелыми, но цвет она не меняла, даже для съемок в пляжных фильмах, где, как она думала, ее попросят высветлить волосы и стать золотистой блондинкой.

Она на секунду попыталась представить себя с медно-рыжими волосами.

Вернулся официант и прервал неловкое молчание. Джемма заказала утиную ножку.

– Я стараюсь получить самый яркий цвет прямо из кинокамеры, не признаю никаких этих ухищрений после съемок, – сказал Вальдон, продолжая беседу с того места, где они ее прервали. – Костюмы будут сапфирово-синие и желто-зеленые. Медный цвет будет выглядеть великолепно.

Никто никогда не советовался с ней по поводу таких вещей до того, как предложить роль. Режиссеры обычно присылали пожелания через агента, они никогда не общались напрямую с актером. Похоже, Тьерри Вальдон предлагает ей роль. У Джеммы быстрее забилось сердце.

– Я в этом фильме сделаю кое-что по-другому, – сказал он и наклонился к ней, будто не хотел, чтобы кто-то в пустом ресторане подслушал их разговор. – Как вы и предлагали, я поглажу зрителя против шерсти. Я пробую себя в фильме ужасов – он называется «Странная луна», это рабочее название. Фильм о вампирах, так можно сказать. Вампиры метафорические, конечно, но жители деревни этого не знают.

– Метафорические?

– Вампир представляет нечто другое – их скрытые желания и тьму. – Одна прядка волос упала на его щеку. Она была длинная и лежала на щеке, как завиток рококо.

У нее вырвался смех, она даже будто фыркнула.

– Я понимаю, что такое метафора, мсье Вальдон. – Должно быть, он считает ее глупой, но она привыкла, что режиссеры считают актрис глупыми. И все же, подумала Джемма, концепция этого фильма кажется странной. – Я просто удивляюсь, как ее можно применить в фильме ужасов «новой волны». У вас есть сценарий, который я могу посмотреть?

– Прошу вас.– Он поднял руку, чтобы остановить ее.– «La Nouvelle Vague», не «новая волна»,– сказал он, передразнивая ее американский акцент, из-за которого она говорила как Джон Уэйн[8]. – Фильм описывает опасность вторжения. Нетрудно понять аналогию между моими вампирами и оккупацией. Съемки начнутся в июне в Амбуазе.

Две порции утиных ножек конфи принесли так быстро, что Джемма была уверена – их заказали до ее прихода. Это была мелочь, но она почувствовала, что ею манипулировали. То, что Тьерри Вальдон заказал для нее еду, ей не понравилось.

– А сценарий, мсье Вальдон?

Он покачал головой и начал резать мясо.

– Раз вы сами пишете, я бы очень хотел получить ваш отзыв о режиссерском сценарии.

– Неужели? – Джемма открыла рот от удивления. Никто, ни один сценарист, ни один режиссер Голливуда или студий Пайнвуд никогда, ни разу не спросил ее мнения о чем-то, касающемся творчества. Она была для них всего лишь куклой, которую сняли с полки и поставили на съемочную площадку.

– Конечно, – сказал он. – Мы, французы, всегда готовы к сотрудничеству. Учтите, сценарий не окончательный, мои сценарии всегда не окончательны, но у меня имеются заметки, которые я вам пришлю. Где вы остановились? В «Георге V»?

Она кивнула, потеряв дар речи и утратив способность дышать. Неужели Тьерри Вальдон не только дает ей роль, но и предлагает рассмотреть его сценарий? На секунду она увидела мелькающие на экране титры фильма со своим именем не только в качестве актрисы, но и одного из сценаристов.

– Вы уверены, что говорите серьезно? Вы действительно хотите узнать мое мнение?

Его смех напоминал тихие раскаты грома.

– Именно в этом весь смысл «Nouvelle Vague». Не эта голливудская патриархальная ерунда, когда студийные боссы требуют избитых сюжетных ходов. Нет, ваши идеи на моей съемочной площадке будут приветствоваться. Однако я вас предупреждаю: Франсуа в прошлом году дал мне взглянуть на один из своих сценариев. Я так работать не могу… все делается в точности до реплик и по подробным заметкам. – Он скорчил гримасу. – Это не творческий подход. У нас есть ежедневный сценарий, на основании которого мы работаем, но я хочу видеть, как вы создаете характер Жизель Дюма. Никакого точного воспроизведения, пожалуйста. Это не Экклезиаст. – Вальдон склонил голову к плечу, ожидая ее ответа.

Джемма поняла, что тот Франсуа, которого он только что небрежно упомянул, – это режиссер Франсуа Трюффо. Тем не менее ей нужен сценарий, особенно если фильм будут снимать на французском языке. Но она была в восторге. Этот человек хочет взять ее в свой фильм.

– Я должен задать вам щекотливый вопрос. Мы уже выяснили, что вы в последнее время не работали, – сказал он, отправляя в рот кусок за куском.

– Я переехала в Европу. Работала моделью «Диор». – Она не совсем понимала, куда ведет этот разговор.

Он махнул рукой.

– Это не совсем правда, не так ли? Все в Париже видели рекламные постеры «Диор», мадемуазель Тернер, но это было больше года назад. Дело в том, что вы не работали из-за бойфренда. – Говоря это, Вальдон мрачно смотрел в свою тарелку, словно собирался с духом, чтобы произнести следующую фразу. – Не создаст ли он проблем? Его репутация опережает его.

– Нет, – ответила она, раздраженная тем, что Чарли проник в ее профессиональную беседу. – Он не создаст проблем.

– Мы будем снимать в моем доме. Я хочу ясно дать понять, что вы будете в нем жить, но он не будет. – Он поднял на нее глаза, ожидая подтверждения.

– Понятно.

Он проглотил еще два кусочка и показал на нее вилкой.

– И еще я не позволю вам опаздывать. Американские актрисы думают, что часы ходят, как им удобно. Я этого не потерплю. Вы сегодня опоздали на четыре минуты. – Он поднял четыре пальца. – На четыре.

Не успела она ответить, как Вальдон встал, встряхнулся, у него портилось настроение.

– Это был ланч, полный сюрпризов, мадемуазель Тернер, но, как мне ни жаль, у меня уже назначена встреча, на которую я должен успеть. Ничего не поделаешь.

Эта резкая перемена в разговоре так ее потрясла, что она уставилась на него с открытым ртом и слишком долго задержала взгляд. Воздух между ними сгустился. К своему удивлению, она обнаружила, что перестала дышать. По его ошеломленному выражению лица она поняла, что он тоже ощутил возникшую между ними связь, как разряд электричества. Из далекой кухни доносился металлический звон серебряных приборов.

Вальдон лихорадочно натягивал на себя пальто, не спуская с нее глаз. Одевшись, он откинул назад волосы, лицо его покрылось испариной, напряжение висело в воздухе. Он часто дышал, как будто для него было мучением пробыть с ней еще хоть одно мгновение, и все же он не уходил.

– Ох, – вырвалось у нее громко, ведь она вдруг осознала, что вместе с этим фильмом этот человек станет самым важным мужчиной в ее жизни. Глупо было так думать. Человек, с которым она делила трапезу, был известным плейбоем. Четыре года назад он даже бросил первую жену с двумя детьми ради актрисы Манон Маркиз, теперь Манон Вальдон. Она слышала слухи о нем и все-таки почему-то никогда не думала, что они будут иметь к ней отношение. По наивности Джемма считала, что устоит перед его обаянием. Это было жестоким просчетом. Его притяжение оказалось настольно сильным, что повергло ее в шок. Этому человеку нужны ее идеи. Он хотел с ней сотрудничать. Ни один режиссер Голливуда никогда с ней так не обращался – как с равной. Это опьяняло, и она чувствовала, что задыхается, голова кружится, комната плывет. Она почти не могла дышать.

– Я потерял дар речи, – сказал он с нервным смехом. – Мне действительно надо идти. Мне очень жаль. Этого нельзя избежать.

– Разумеется, – ответила она, грустно улыбаясь уголками губ.

Он двинулся к выходу, но обернулся и взялся руками за спинку стула.

– Я не согласен с критиками. Вы чудесно сыграли в том триллере. Монтаж сделал фильм кошмарным. Это видно любому, кто разбирается в кинематографе.

Он быстро поклонился, словно был мужчиной из другого времени, когда учтивость была в моде, потом снова повернулся к двери.

– Я пришлю вам в гостиничный номер вариант режиссерского сценария, который я закончил. – Он показал рукой на стол: – Счет оплачен, так что, прошу вас, останьтесь и получите удовольствие.

А потом он ушел, а запах его мыла задержался, когда волна холодного воздуха окатила зал.

Лицо Джеммы вспыхнуло. Она чувствовала себя так, будто ее только что бросил возлюбленный, и пустой стул напротив вызывал тоскливое желание вернуть его. Через несколько минут подошел официант, убрал брошенную тарелку и смахнул несуществующие крошки с места Вальдона, словно его там никогда и не было. Вот только режиссер оставил в ней какое-то неизгладимое впечатление, словно клеймо.

Она услышала, как где-то далеко звонит телефон. Вернувшийся к столику официант выглядел шокированным.

– Простите, мадемуазель, но вас требует к телефону какой-то очень сердитый человек из Лондона. Он утверждает, что обзвонил все рестораны Монпарнаса в поисках мсье Вальдона и приглашенной им на ланч гостьи.

Джемма закрыла глаза, она чувствовала, как в ней закипает гнев. Как Чарли смеет звонить повсюду, разыскивая ее, словно сбежавшего подростка? Задержись Тьерри Вальдон еще хоть на минуту, он бы услышал, что звонит ее «бойфренд», и все бы пропало. Она могла себе представить, что бы сделал Вальдон, если бы услышал это. Он бы, конечно, закончил все переговоры с ней об этой роли. Она выдохнула и схватилась за край стола, сердце ее сильно забилось.

Но ей повезло – или судьба вмешалась.

Теперь Джемме все равно, пусть даже тот сценарий, который пришлет Вальдон, будет чепухой, хотя она в этом сомневалась. Она поедет в Амбуаз и сыграет главную роль в этом фильме.

Она последовала за официантом к телефону на стене, как заключенный на виселицу. Устало приложила трубку к уху, не сомневаясь, кто на другом конце линии.

– Чарли?

Его голос дрожал от гнева.

– Тащи свою задницу на самолет и сейчас же возвращайся сюда, иначе, клянусь, я спрыгну. Ты меня слышишь?

Она представила себе его на карнизе отеля «Савой» в Лондоне; представила, как он выпрыгивает из номера Моне – ох, этот несчастный номер Моне, – самого знаменитого номера, который был похож на свалку, когда она улетала в Париж. И все же она сомневалась, что он прыгнет с балкона отеля на набережную внизу. Чарли никогда не оставался один, он и сейчас не один. Быть его девушкой означало терпеть женщин, которые, по его утверждению, «не имеют никакого значения». Все эти девушки – а их было так много – понятия не имели, что значит быть с Чарли изо дня в день. В конце концов она решила, что он прав: ни одна из них не имеет значения, и она в том числе. Она просто обманывала себя, считая, что отличается от остальных. Кроме него самого, никто не имел значения для Чарли Хикса.

– Я тебе говорила. Вернусь утром.

– Сейчас же, – пролаял он. – Ты мне нужна здесь, сейчас.

– Завтра, – ответила она, цепляясь за это слово, как утопающий за соломинку. Она знала, что есть рейсы в Лондон во второй половине дня, и прежняя Джемма полетела бы одним из них только для того, чтобы прекратить его истерику.

– Сейчас же, – сказал он и швырнул трубку.

Когда она вернулась в свой отель, на стойке регистрации ее ждал конверт. В нем лежало семьдесят страниц «Странной луны» с адресом и датой. Быстро листая страницы, она гадала, какими могут быть съемки фильма с таким человеком, как Вальдон. Потом закрыла дверь номера и сняла трубку с телефонного аппарата.

Упала на кровать, стряхнула туфли с ног и открыла первую страницу сценария.

Глава 2

Джемма Тернер

14 апреля 1968 года

Отель «Савой», Лондон

Джемма Тернер вошла в вестибюль с блестящим полом, похожим на шахматную доску, одергивая черный джемпер без рукавов, с поясом, надеясь, что ее юбку сочтут приемлемой длины и пропустят к лифтам отеля «Савой». В отеле останавливалось множество королей и королев, как настоящих, так и киношных, но безбашенные шестидесятые еще не проникли в это знаковое место, прославившееся своим строгим дресс-кодом, консервативной французской кухней и старинной мебелью. Однако его не считали пережитком прошлого; казалось, все богемные рок-звезды и актеры старались украсить своим присутствием его коридоры, как будто доступ сюда делал законным их существование. Однажды The Beatles получили от ворот поворот за ненадлежащую одежду. Эта легенда припомнилась Джемме, когда она натягивала юбку на колени. «Номер шестьсот восемнадцать», – сказала она лифтеру, который ее узнал.

– Номер Моне, конечно, мисс Тернер, – кивнул он.

Номер 618, из которого открывался потрясающий вид на мост Ватерлоо и Темзу, когда-то два месяца служил убежищем художнику Клоду Моне, бежавшему из Франции. Теперь и отель, и его престижный номер, наряду с еще тремя номерами на шестом этаже, служили временным домом Prince Charmings, которые поселились здесь на время записи их четвертого альбома. Несмотря на название группы, Prince Charmings вовсе не были прекрасными принцами.

Чарли в то утро звонил четыре раза, скандалил. Четвертый альбом ансамбля был кошмаром, и все имеющие к нему отношение – менеджер, старший лакей, другие члены группы, а также постояльцы, которых Чарли встречал в лифтах отеля, – были «полными ублюдками». Джемма должна была немедленно приехать в «Савой» и «что-то с этим сделать».

Поэтому она сегодня утром прилетела из Парижа, ненадолго заехала в их квартиру в Мейфэр и переоделась. Она понятия не имела, что может «сделать» для записи их альбома, но она сейчас была здесь. Чарли ни разу не спросил ее о встрече с Тьерри Вальдоном, словно она была досадной мелочью в их отношениях.

Еще не войдя в лифт, она заметила телефон-автомат в конце вестибюля.

– Мне надо сперва позвонить, – сказала она лифтеру. Закрыв за собой дверь кабинки, чтобы никто не услышал ее разговора, она набрала номер Мика в Лос-Анджелесе и перевела оплату на вызываемого абонента. На западном побережье сейчас утро.

Как только он ответил, она услышала его восторженный голос.

– Джемма, дорогая! Рад, что позвонила. Только что закончил разговор с людьми Вальдона. Роль твоя, – сказал Мик своим гнусавым тенором, а крики чаек вдалеке вызвали у нее ностальгию по Калифорнии. – Они завтра пришлют контракт. Сумма примерно вдвое меньше твоего прошлого гонорара, но эти французские режиссеры не так набиты деньгами, как здешние студии.

– Я понимаю, – ответила она, крепко зажмурившись, готовая взорваться от возбуждения. Джемма прислонилась к стенке кабинки, чтобы не упасть. Только когда ее сердце пропустило удар, она поняла, что не дышала все это время. Она надеялась, что роль отдадут ей, но, когда Мик это произнес, это стало реальностью. – Ты уверен, что роль моя? Ты уверен?

– Она твоя, – подтвердил он. – Конечно, тебе нужно бы появиться перед прессой в следующие несколько недель, но я им сказал, что ты будешь готова. Выбор Тьерри Вальдоном американской актрисы – большая новость, так что тебе понадобится давать интервью газетам и здесь, и там. Вальдон в восторге, что ты бегло говоришь по-французски. Съемки начинаются в июне?

– Он так сказал.

– Это через семь недель. – В голосе Мика прозвучали резкие нотки, и под конец фразы он повысил голос; это значило, что он хочет быть уверен, что она его хорошо поняла.

– Я умею считать, Мик. – Она нервно дернула пальцем металлический шнур.

– Когда собираешься сказать Чарли?

– Не прямо сейчас, – ответила Джемма. – Когда я ему скажу, мне надо быть готовой немедленно вылететь в Париж.

Мик громко вздохнул.

– Это было бы разумно. Не позволь ему все испортить, детка. Не думаю, что тебе это надо говорить, но я все равно скажу. Роли иссякли. Ты не виновата, но режиссер того последнего фильма не собирается винить самого себя в провале. Просто так все поступают. Легче обвинить старлетку[9].

– Я знаю, – сказала она, ощетинившись в ответ на его замечание, пусть даже это правда.

– Знаешь? Мне было бы очень неприятно увидеть тебя прислуживающей за столиками, или отвечающей на телефонные звонки в приемной доктора, или еще что похуже. Вы, девочки, не выкарабкиваетесь, когда падаете. Ты меня понимаешь? Я знаю, ты думаешь, что сможешь вернуться сюда и снова сниматься в фильмах о серфинге, но тебе уже не восемнадцать, и Сьюзи заняла твое место. Студия ее любит. Она делает то, что ей велят.

Упомянутая Миком Сьюзи была Сьюзи Хаттон, милой девочкой и доброй подругой, сыгравшей ее младшую сестру в двух пляжным фильмах. Очень просто оказалось дать персонажу Сьюзи, Лейси, новые эпизоды сериала, когда Джемма не вернулась.

– Твоя проблема в том, Джемма, что ты импульсивна и нетерпелива. Мы могли бы успеть выстроить твою карьеру, но ты хотела больше и быстро. Я хочу сказать, что тебе надо бросить и эти твои попытки писать. Ты не писатель.

– Я понимаю, – сказала она, стиснув зубы, понимая, что он бы пришел в ярость, если бы узнал, что она рассказала о своих пробах пера Тьерри Вальдону. Она может стать писателем, а Тьерри Вальдон сказал, что готов слушать ее идеи. Возможно, движение «новой волны» в Париже скорее ее признает, чем Голливуд. – Спасибо, Мик.

– Всегда пожалуйста, – ответил он.

Повесив трубку, она подумала, не стоит ли вернуться в их с Чарли квартиру и уложить все вещи – так ей захотелось немедленно убежать в Париж. У нее есть небольшие сбережения, раньше она хорошо зарабатывала, предостережения Мика пугали ее. Если этот фильм Вальдона потерпит неудачу, ей потребуются все имеющиеся у нее средства на будущее, а если снять квартиру в Париже на семь недель, это нанесет большой ущерб ее сбережениям. Нет, пока ей нужно оставаться в Лондоне.

Джемма собралась с духом и поднялась на лифте на шестой этаж. Подошла к номеру и на секунду оперлась ладонью на дверь, чтобы успокоиться до того, как постучать.

Измученный лакей впустил ее в номер. Этот человек явно не зря получал свою зарплату сегодня вечером. Несмотря на все усилия, комната была завалена пепельницами и пустыми бутылками из-под пива и джина, которые он сейчас пытался собрать. Все в комнате только и говорили о том, что его зовут Сергей и что он умеет играть на бас-гитаре. Всякий раз, когда Сергей брал бутылку, ее вырывали у него из рук и вели его, невзирая на сопротивление, к бас-гитаре, чтобы он продемонстрировал свое умение.

Джемма терпеть не могла эти детские розыгрыши. Их жертвой мог стать тайный мастер игры на гитаре, отрывающий билеты на железнодорожной станции, но чаще всего они веселились при виде того, как плохо можно играть на гитаре или на барабанах. Это была жестокая издевка, и Джемма ненавидела за нее их всех. Она видела, что Серж страдает и что ему надо убрать номер, чтобы сохранить работу.

По расписанию они должны были записывать песни в загородном доме барабанщика Гэри Уэйнрайта в Солсбери. К несчастью, он уснул с зажженной сигаретой, и его матрас загорелся, а через семь минут огонь охватил большую часть второго этажа и, что важнее, студию звукозаписи, которая была его сокровищем. Теперь Prince Charmings записывали альбом в корпоративной студии звукозаписи и в поисках вдохновения разместились здесь.

Такое изменение планов приводило всех в дурное настроение. Студия звукозаписи ненадолго успокоила разъяренного управляющего отелем, но они брали время взаймы. Четверка тайком пронесла полную барабанную установку в одну из комнат и прислонила к стене матрас в бесполезной попытке создать звукоизоляцию. Постояльцы жаловались на шум, поэтому отель освободил весь шестой этаж за счет звукозаписывающей компании.

Основная причина всего этого беспорядка и дурного поведения заключалась в том, что группа понимала: их четвертый альбом полное дерьмо. Чарли Хикс упорно произносил это слово на английский манер, подражая британцам. Джемму смешило, что теперь Чарли употреблял слова «дерьмо», «жопа» и «чушь» на английский манер. Истинно американский ведущий гитарист родился в одной из сельских областей Виргинии, но теперь говорит с британским акцентом, стараясь вписаться в компанию членов своей группы родом из Великобритании.

На обеденном столе стоял проигрыватель, и Джемма узнала «Jambalaya» Хэнка Уильямса[10]. Это было странное сочетание: пьяная кантри-музыка звучит с проигрывателя, пока английский лакей обслуживает группу детей, одетых как взрослые.

– Джемми!

Джемма услышала за спиной голос, оглянулась и увидела Чарли Хикса – его худую фигуру и все остальное, – который пробирался к ней сквозь толпу с двумя повисшими на нем с разных сторон девицами. Она заметила, как с ее появлением эти девицы – Тамсин и Пенни – переглянулись, прикидывая, что означает для них ее присутствие. Должны ли они остаться? Достаточно ли хороша эта вечеринка?

– Вовремя ты появилась, – сказала Тамсин, выпятив подбородок. Тамсин, девушка со стрижкой под мальчика, и ее приятельница Пенни, вся в светлых кудряшках и с ангельским личиком, всегда были где-то рядом с Чарли в последнее время.

Чарли, одетый с головы до ног в черное, напоминал ковбоя-битника: расклешенные джинсы и рубашка в стиле вестернов, ковбойские сапоги и солнцезащитные очки. Джемма сомневалась, что, реши он выйти из отеля, его пустили бы обратно через парадный вход в таком виде. Даже свои длинные грязные русые волосы он укладывал с высоким начесом, как его идол, Джонни Кэш[11]. Когда Чарли было три года, ему в лицо вцепился пес, оставив шрам на лбу, изогнувшийся над ярко-голубыми глазами в виде перевернутой концами вниз буквы «С». Собака явно чуть было не лишила Чарли левого глаза. Так же, как слишком широкая улыбка Мика Джаггера, этот шрам делал внешность Чарли уникально своеобразной; это был мужской трофей, резко контрастирующий с лощеной внешностью Рена. У него было лицо херувима: пухлые щеки, идеальной формы рот сердечком, растрепанные русые волосы и та «магия», которой обладали актеры и музыканты, когда появлялись на экране.

Именно эта магия очаровала Нильса Таркентона, который был так потрясен мальчишкой, исполняющим песни Фэтса Домино[12] в захудалом танцевальном зале в Нью-Джерси, что позвонил из таксофона в вестибюле Рену Аттикусу, чтобы вокалист сам его послушал.

Медовый голос Аттикуса имел достаточный диапазон, чтобы Рен мог справиться со всем, что ему давали; но сам он не писал песни, и все, что он придумывал, было похоже на подражание The Beatles.

Потом это станет одной из самых больших ошибок в истории рока из-за плохой коммуникации: фразу «звучит здорово», сказанную Реном по междугороднему телефону, Нильс принял за согласие взять Чарли Хикса в группу. Недопонимание в разговоре между этими двумя людьми стало причиной несчастий, преследовавших коллектив долгие годы. Убежденный в том, что высокий американец именно то, что нужно группе, чтобы выйти в первые ряды, Нильс тут же заключил договор с Чарли. Хотя Таркентон был прав насчет таланта Чарли, в итоге он очень ошибся в оценке его места и дорого заплатил за это. Группа уволила своего менеджера, когда начала записывать четвертый альбом, и заменила его Кенни Килгором, который до этого имел только опыт управления рестораном.

Со свисающей с губ горящей сигаретой Чарли пробирался к ней сквозь тесное море тяжелой мебели. К своему ужасу, Джемма не видела поблизости ни одной пепельницы. Заметив у него под ногами красивый ковер, Джемма поспешно схватила пепельницу с тумбочки и подставила ему под руку как раз в тот момент, когда гигантский столбик пепла упал с сигареты «Парламент». Он смутился, потом глубоко затянулся и потушил ее, вдавив в пепельницу. Чарли обвил рукой шею Джеммы и поцеловал ее в висок, прижав к себе. Он был пьян и пошатывался.

– Мы с девочками гадали, когда же ты доберешься сюда.

Когда он упомянул о «девочках», Джемма остановилась. Она не хотела, чтобы ее сравнивали с фанатками, даже с американскими фанатками, особенно с американскими литературными фанатками, и сомневалась, что эти двое с нетерпением ждали ее приезда. Неужели Чарли считает ее такой? Фанаткой?

По-видимому, он не считает ее равной ему артисткой, но это и неудивительно. Она позволила разрушить свою собственную карьеру. Сделал бы он то же самое ради нее? Стал бы ездить по всему миру ради того, чтобы удовлетворять каждый ее каприз? Она знала ответ на этот вопрос.

– Это был просто отпад, – сказала Пенни, изображая какой-то акцент, чтобы заявить о своей искушенности, и тоже затянулась сигаретой. – Песни Чарли изумительны.

– Неужели? – Джемма удивленно приподняла брови. Его последняя песня, написанная для альбома, была балладой «And Yet God Has Not Said a Word». Это последняя строка мрачной поэмы Роберта Браунинга «Возлюбленный Порфирии» о человеке, который душит свою возлюбленную ее собственными волосами.

– Если бы ты была здесь, ты бы их услышала, – сказала Пенни, будто близость к Чарли превращала ее в музыкальный авторитет. Чем дольше Тамсин и Пенни вертелись в этом кругу, тем смелее становились.

– Моя девочка. – Чарли держался за нее, не только чтобы самому не упасть, но и считая ее неким трофеем.

Джемма терпеть не могла, когда он ее так называл. Она не чья-то девочка.

Сегодня в номере было человек десять. На очень длинном бежевом диване Гэри Уэйнрайт увлеченно беседовал с кинопродюсером Топазом Маркони, который, по слухам, покупал документальный фильм о группе для одной крупной голливудской студии. Напротив дивана в кресле с подголовником сидел незнакомый человек в черных очках, одетый как лорд Байрон, и с любопытством пристально наблюдал за Чарли. Она вспомнила, что Рен работает с оккультистом, и решила, что это, должно быть, он. Из-за его маскарадного костюма она подумала, не призрак ли это самого Моне.

Очень беременная подруга Гэри Уэйнрайта, Минерва Смайт, устроилась, присев бочком на декоративном стуле рядом с Литературным занавесом. Короткая геометрическая стрижка русых волос Минервы резко контрастировала с длинными, пышными рыжеватыми локонами Джеммы.