Королева секретов. Роман об Анне Клевской E-Book

Alison WeirANNА OF KLEVE. QUEEN OF SECRETSCopyright © 2019 Alison WeirAll rights reserved

Перевод с английского Евгении Бутенко

Серийное оформление и оформление обложки Ильи Кучмы

16+

Уэйр Э.Королева секретов : Роман об Анне Клевской / Элисон Уэйр ; пер. с англ. Е. Бутенко. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2021. — (Великие женщины в истории).

ISBN 978-5-389-19724-4

Недавно овдовевший Генрих VIII, собравшись в очередной раз жениться, решает взять в жены немецкую принцессу Анну Клевскую, которую никогда раньше не видел. Анна, не обладающая ни красотой, ни прочими женскими достоинствами, не вызывает у любвеобильного короля пылких чувств, но, руководствуясь государственными интересами, он все же вступает с ней в брак. Вскоре внимание Генриха VIII привлекает одна из фрейлин Анны, и король начинает искать повод для развода. В довершение всех бед одинокая, непризнанная двором королева должна скрывать секреты, которые могут стоить ей жизни. Обвинит ли король Анну в прелюбодеянии, как несчастную Анну Болейн? Или с позором отправит домой?

«Королева секретов. Роман об Анне Клевской» — это четвертая книга популярного автора и известного историка Элисон Уэйр, решившей создать драматическую серию, посвященную шести женам короля Генриха VIII.

Впервые на русском языке!

© Е. Л. Бутенко, перевод, 2021© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021Издательство АЗБУКА®

Джону и Джо с любовью,а также Энн с благодарностью за щедрую помощь

Глава 1

1530 год

Анна смотрела из окна гейтхауса1 на катившую внизу карету. Девушка радовалась, что на ней красивое новое шелковое платье, и понимала, чего ждут от нее родители. В четырнадцать лет она должна была знать все домашние премудрости и уметь произвести впечатление на гостей своими добродетелями.

Каждое лето отец, известный подданным как герцог Иоганн III, перебирался с женой и детьми сюда, в Шваненбург — огромный дворец, построенный на крутом каменистом холме, который возвышался над могучим Рейном и славным городом Клеве. Сегодня к ним ненадолго приехали погостить дядя Отто фон Вилих, добродушный владыка Геннепа, и тетя Элизабет, никому не позволявшая забывать, что она дочь герцога Иоганна I. Они наверняка везли с собой Отто, дядиного побочного сына. Хотя двор Клеве имел репутацию места, где строго блюдут правила морали, бастардам здесь не отказывали в милостях. Дед Анны со стороны матери, герцог Иоганн II, имел тридцать шесть незаконнорожденных детей; не зря его прозвали «делатель детей». Умер он, когда Анне было шесть лет, так что помнила она его весьма смутно, тем не менее живые подтверждения дедовской необузданной плодовитости встречались ей при дворе и в домах клевской знати на каждом шагу. Казалось, она в родстве почти со всеми в находившихся под властью отца объединенных герцогствах и графствах Клеве, Марк, Юлих, Берг, Равенсберг, Зютфен и Равенштайн.

Герцог Иоганн, как обычно, был одет роскошно, когда вышел приветствовать гостей, карета которых подкатила к гейтхаусу. Темные волосы коротко подстрижены, челка и борода аккуратно расчесаны, мощная фигура облачена в алый дамаст. Анна смотрела на отца с восторгом. Да, герцог любил покрасоваться, выставить напоказ свое великолепие. По распоряжению Иоганна его жена и дети надели дорогие шелка и украсили себя золотыми цепями. Анна стояла в одном ряду с младшими братом и сестрой, Вильгельмом и Амалией, которую в семье любовно называли Эмили.

Отцу и матери не пришлось напоминать детям, что нужно поклониться, так как придворные правила вежливости отпрыскам герцога внушали с колыбели. Не позволяли забывать и о том, что они были потомками королей Франции и Англии, а также кузенами великого императора Священной Римской империи Карла V, повелителя их отца. Сознание этого должно было проявляться во всех поступках детей.

Когда юный Отто фон Вилих ступил на землю, сердце Анны едва не остановилось. Ей этот внебрачный кузен, двумя годами старше ее, казался Божьим даром, снизошедшим на мостовую. О, как он был красив! Непослушные каштановые кудри и высокие скулы, точеный подбородок, полные губы и веселые глаза. Да, Отто был прелестен! Когда он приветствовал всех, выражая должное почтение хозяину и хозяйке, в нем почти не наблюдалось неуклюжести, свойственной молодым людям его возраста. Поклонившись Анне, он выпрямился, и улыбка его была такой милой, что сердце юной девы буквально разрывалось на части.

Анна была помолвлена, а значит, все равно что выдана замуж, в одиннадцать лет. Обращаясь к ней официально, люди называли ее мадам маркиза, потому что будущим супругом принцессы Клеве был Франциск, маркиз Понт-а-Муссон, старший сын Антуана, герцога Лоррейнского. Жених и невеста никогда не встречались. Анна не видела даже портрета своего суженого, и хотя ей постоянно напоминали о ее великом предназначении, перспектива замужества казалась почти нереальной. Часть приданого уже была выплачена, и Анна ожидала, что свадьба состоится в этом году, как только Франциск достигнет брачного возраста — четырнадцати лет.

Она была слишком юна, чтобы выражать свою волю в момент помолвки. Ее согласие подразумевалось контрактом, который подписал отец. Анна беспрекословно приняла выбранного для нее мужа, так как ей с детства внушали, в чем состоит долг дочери герцога. Но теперь, видя Отто фон Вилиха, Анна впервые пожалела, что желания были высказаны за нее старшими. Глаз от чарующей улыбки юноши было не оторвать.

Пока Анна боролась с собой, силясь не выдать нескромных чувств, хотя мир вокруг нее рушился, отец вел гостей через Рыцарский зал. Его серьезное грубоватое лицо оживлялось, когда он показывал дяде Отто скульптуры.

— Говорят, этот зал был создан Юлием Цезарем, — заявил герцог Иоганн.

— Ах, какие здесь устраивали церемонии! Я их прекрасно помню, — отозвалась тетя Элизабет.

Они медленно шествовали через парадные залы. Анна ничего не замечала, кроме Отто, который шел рядом и не сводил с нее глаз.

— Мы обставили эти апартаменты на манер великолепных французских замков Луары, — похвалялся отец, обводя унизанной кольцами рукой красивую мебель и гобелены.

Анна заметила, как дядя и тетя обменялись завистливыми взглядами. Мать выглядела безмятежной. Все это великолепие было для нее чем-то вполне естественным, ведь она богатая наследница и принесла отцу обширные земли и титулы. Герцогиня Мария украшала собой двор Клеве по-королевски, но со скромностью, проявляя почтительность к супругу, как и подобает женщине. И она, и отец — оба были строги в соблюдении сложного этикета, установленного для герцогов Клеве их бургундскими предками. Уже почти сотню лет в том, что касается придворных манер и стиля, двор Бургундии задавал тон в христианском мире. Мать и отец перенимали новые идеи от великолепного французского двора, находившегося неподалеку, к западу от Клеве, а также из Италии, откуда новшества проникали на север благодаря заезжим визитерам, путешествовавшим по Рейну. Иногда Анна чувствовала, что отцовский двор на вкус матери был слишком утонченным и свободомыслящим; он казался гораздо более либеральным, чем двор Юлиха. Но мать никогда не критиковала происходящее в Клеве.

Когда они достигли личных апартаментов, подали вино, игристый «Эльблинг», который отцу регулярно доставляли вверх по реке с виноградников на Мозеле. Дядя Отто и тетя Элизабет с готовностью приняли кубки. Благо вечер еще не наступил: правила при дворе были строгие, и все вино, даже герцогское, гофмейстер, очень серьезно относившийся к своим обязанностям, запирал на ключ в девять часов.

Потягивая напитки из кубков тончайшего венецианского стекла, взрослые вели беседу, сперва довольно скованно, потом постепенно расслабляясь, а дети молча слушали. Анна ни на миг не забывала, что рядом с ней сидит Отто.

— У вашего отца чудесный дворец, — сказал он.

— Надеюсь, вам удастся познакомиться с ним получше. — Она почувствовала жалость к своему кузену, поскольку у Отто не было никакой надежды унаследовать приличный дом, хотя не его вина, что он родился бастардом. — Но я уверена, вам живется хорошо в Геннепе.

— Не так, как вам здесь, Анна, — ответил он и снова одарил ее обворожительной улыбкой, а она затрепетала, услышав из его уст свое имя. — Но мне повезло. Мой отец и мачеха относятся ко мне как к своему законному сыну. Ведь других детей у них нет, понимаете?

— А друзья у вас есть?

— Да, к тому же я учусь, и у меня очень добродушный наставник. Ведь мне придется самому прокладывать себе путь в жизни, может быть, на службе Церкви.

— О нет! — воскликнула Анна, не успев удержаться. — То есть вы могли бы иметь более счастливую жизнь, занимаясь чем-нибудь другим.

— Вы думаете об удовольствиях, которых я буду лишен, — усмехнулся Отто, и Анна зарделась. — Поверьте, я тоже о них думаю. Но у меня нет наследства, Анна. После смерти отца все перейдет моему кузену. Что еще мне остается?

— Мой отец найдет вам место здесь или доктор Олислегер, его главный советник. Я уверена!

— Как вы добры, Анна, — пробормотал Отто. Глаза их встретились, и она прочла в его взгляде ответ на все свои надежды. — Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем возможность остаться при дворе Клеве. Тогда я смог бы чаще видеть вас.

От его слов у Анны перехватило дыхание.

— Значит, я попрошу за вас, — пообещала она и заметила, что ее мать наблюдает за ними, слегка хмурясь.

Отец переключился на свою любимую тему, и герцогиня не сомневалась: скоро прозвучит имя Эразма. Великий ученый-гуманист был кумиром отца; герцог восхищался им, как никем другим, и советовался с ним по религиозным вопросам.

— Эразм говорит, Церковь — это не папа, епископы и клир, — произнес герцог Иоганн. — Это весь христианский люд.

Тетя Элизабет выглядела озадаченной, герцогиня сохраняла непроницаемое выражение лица. Анна знала, что в отношении религии мать с отцом не согласна. Набожная, словно монахиня, она, вероятно, внутренне морщилась, слыша, как о Святом отце, сидевшем в Риме, отзываются уничижительно, будто он какая-то мелкая сошка.

— Эразм проповедует всеобщий мир и терпимость, — продолжил отец, ничего не замечая. — Нет и не может быть более высокого идеала. Он вдохновляет меня жить так, как я живу, как управляю своим герцогством и своим двором, как воспитываю своих детей.

— Это высокий идеал, но опасный, — заметил дядя Отто. — Даже если Эразм и не имел такого намерения, он исподволь подстрекает людей к нападкам на Церковь. Отсюда один шаг до ереси Мартина Лютера.

— Лютер во многом говорит разумные вещи, — возразил отец. — В Церкви действительно творятся ужасные вещи, и она нуждается в очищении.

— Милорд запретил труды Лютера, — быстро проговорила мать.

— Да, дважды, — подтвердил герцог. — Но некоторые обвинения, выдвинутые им против Церкви, справедливы. Никто не должен платить священникам за отпущение грехов и спасение от Чистилища; неправильно, что князья Церкви живут в роскоши, когда наш Господь был простым плотником. Но отрицание пяти таинств — это уже чистая ересь.

— Ваш зять не согласился бы с этим, — сказал дядя Отто.

— Курфюрст Саксонии держится радикальных взглядов, — с болью в голосе ответил отец, — и я боюсь, Сибилла заразилась ими, ведь жена обязана следовать за своим мужем. Курфюрст призывает меня вступить в его Шмалькальденскую лигу германских лютеранских принцев, но я никогда этого не сделаю.

— И тем не менее вы породнились с ним благодаря браку дочери, — не уступал дядя Отто. — Вы связаны с лигой, нравится вам это или нет.

Настал черед матери принять страдальческий вид: замужество дочери с протестантом шло вразрез со всеми ее убеждениями. Казалось, разгорается ссора, но тут колокол на вершине башни Йоханнистурм во внутреннем дворе пробил четыре раза, и герцогиня Мария ухватилась за открывшуюся возможность избежать дальнейших пререканий. Анна полагала, матери не хотелось, чтобы ее отпрыски слушали разговоры, направленные против Церкви и истинной веры, в которой она их взрастила.

— Дети, — бодро проговорила герцогиня, — почему бы вам не показать кузену Отто остальную часть замка?

Все повскакивали на ноги. Анна втайне возликовала.

— Мы с удовольствием сделаем это, — честно признался тринадцатилетний Вильгельм. Анна понимала, что скоро Отто прослушает лекцию об архитектуре Шваненбурга и славной истории Клеве, и не ошиблась. Пока они шли назад через парадные залы, Вильгельм, наделенный всеми добродетелями, кроме чувства юмора, гуманности и сочувствия к другим, разглагольствовал о том, что родился здесь, в Шваненбурге, и похвалялся богатством и процветанием герцогства Клеве.

— Нашего отца прозвали Иоганн Миролюбивый, потому что он правит весьма мудро, — хвастал Вильгельм. — Когда он женился на нашей матери, она принесла ему Юлих, Берг и земли, которые тянутся на четыре сотни миль. Став герцогом Клеве, я унаследую все это и буду таким же мудрым, как мой отец.

Анна увидела, что Отто подавляет улыбку.

— Отто приехал сюда не затем, чтобы выслушивать все это, Bruder2. Сегодня такой прекрасный день, и вас освободили от послеобеденных уроков. — Она повернулась к Отто и почувствовала, как ее бросило в жар. — Хотите подняться на Шванентурм? Оттуда открывается прелестный вид, и я расскажу вам легенду о Лоэнгрине.

— Слишком жарко ползти туда по всем этим ступенькам, — надув розовые губки, капризно проговорила Эмили.

— Какая же вы лентяйка, сестрица, — вздохнула Анна.

— Но я очень хотел бы полюбоваться видами, — сказал Отто, не сводя сверкающих глаз с Анны, — и физическая нагрузка пойдет нам на пользу.

— Думаю, Отто больше понравится осмотреть Шпигельтурм, — вмешался Вильгельм, как будто Отто ничего не говорил. — Архивы герцогства — это самое интересное.

— О Вильгельм, вы всегда настаиваете на своем! — воскликнула Эмили.

— Вы можете сводить туда Отто позже, — твердо сказала Анна. — Но сперва он хочет подняться на Шванентурм.

— Тогда ведите его сами, — начальственно заявил Вильгельм. — А я пойду и поищу то, что хочу показать ему.

— Я пойду с вами, — присоединилась к брату Эмили. — Помогу искать.

— Просто вам лень подниматься наверх, — хмуро пробурчал Вильгельм, вовсе не обрадовавшись тому, что двенадцатилетняя сестрица решила составить ему компанию.

— Пойдемте. — Анна протянула руку Отто. — Оставим их, пускай препираются.

И она решительно повела своего кузена к башне. Вильгельм не успел остановить ее. Вот повезло!

Вся жизнь Анны строилась вокруг правил, ритуалов, бесконечного шитья и проходила под строгим материнским надзором. Возможность провести немного времени наедине с прекрасным юношей превосходила любые ее самые буйные фантазии. Невероятно, что все сложилось так легко, без всяких усилий с ее стороны. Это была эскапада, которую мать наверняка не одобрила бы, ведь она неустанно твердила, что юная леди никогда не должна оставаться наедине с мужчиной, чтобы не скомпрометировать свою репутацию. Хотя ни разу не объяснила, что именно может произойти, впрочем, было ясно: речь шла о чем-то ужасающем. Но ведь Отто не в счет, правда? Он член семьи и ненамного старше Анны.

Могучая башня Шванентурм возвышалась над ними, на мощеный двор падала ее квадратная черная тень. Анна остро ощущала, что по пятам за ней идет Отто. Она радовалась, что надела новое красное шелковое платье с золотым лифом, расшитым петлями из жемчуга. В этом наряде и с распущенными по спине светлыми волосами Анна чувствовала себя красавицей. Сибилла, изображенная на портрете с раскосыми глазами и длинными золотистыми локонами, которые пленили курфюрста, считалась главной красоткой в семье, все соглашались с этим, но сегодня Анна упивалась мыслью, что тоже может выглядеть прелестно.

Стражники у дверей взяли на караул при их приближении.

— Эту башню построил мой предок, герцог Адольф, — сказала Анна, налегая на тяжелую дверь.

— Позвольте мне, — вмешался Отто и тоже приложил силу.

Анна пошла вперед, приподняв пышные юбки, чтобы удобнее было подниматься по ступенькам.

— Старая башня рухнула лет сто назад, — продолжила она, пытаясь спрятать свою нервозность за стеной фактов. — Герцог Адольф сделал ее выше прежней.

— Да, она и правда высокая! — поддакнул Отто. — Эти ступеньки, наверное, никогда не закончатся. Давайте немного передохнем.

Анна повернулась и поймала на себе восторженный взгляд юноши.

— Вы очень милы, — сказал Отто, — и это платье вам к лицу.

Глаза его совершили путешествие от ее стройной талии к выпуклостям груди под бархатным лифом.

Затрепетав от похвалы, Анна улыбнулась, просто не могла удержаться. Она знала: нельзя позволять ему говорить такие интимные вещи, а себе — принимать комплименты. Но ее так и распирало от радости; она не могла сдвинуться с места, уйти и испортить этот момент.

Оба они слегка запыхались, когда преодолели последний лестничный пролет, который вел к туррету3 наверху башни, и вошли в узкую, почти ничем не обставленную комнату с окнами в каждом торце. Турецкий ковер в свое время, наверное, обошелся предкам Анны в целое состояние, но теперь был потертым. Девушка подошла к окну с видом на реку. Внизу перед ней простирался город Клеве — лоскутное одеяло из красных крыш и шпилей.

Отто остановился сбоку от нее.

— Прекрасный вид, — сказал он, глядя поверх ее плеча. Анна чувствовала его дыхание, оно нежно касалось уха. — Так поведайте же мне о Лоэнгрине. — Голос Отто был как ласка.

Анна попыталась сосредоточиться на легенде, которую обещала рассказать, но разум ее был переполнен этим странным, головокружительным чувством. Неужели это любовь? Она видела, как сильно любят друг друга ее родители, и знала, наслушавшись болтовни фрейлин и горничных, что любовь иногда бывает похожей на помешательство и толкает людей на глупые поступки, как будто они лишились рассудка. Любовь способна сделать человека невероятно счастливым или бесконечно несчастным. И теперь, стоя в этой пыльной комнатушке, впервые оказавшись наедине с молодым человеком, Анна поняла, что такое сильное влечение к кому-то. Чувство было восхитительное, но и пугающее, словно ее тянуло к чему-то грандиозному и опасному, и она не знала, как остановить себя.

Но она должна! Скоро ей предстоит стать замужней женщиной, и Анна научена хранить верность своему будущему супругу.

— Вы знаете, почему эту башню называют Лебединой?4 — спросила она у Отто, заставив себя собраться с мыслями и продолжить разговор. — Не думаю, что в Лимбурге вы слышали легенды, которые известны в Клеве.

— Когда я был маленьким, мать рассказывала мне разные истории, но я почти все забыл.

— Над нами, наверху туррета, есть золоченый флюгер, — сказала Анна, слегка задыхаясь. — На нем сидит лебедь, которого в старину изображали на своих гербах графы Клеве в честь Рыцаря Лебедя, загадочного Лоэнгрина. Взгляните сюда. — Она повернулась и вытащила из-под лифа эмалевую подвеску. — Это моя личная эмблема. Два белых лебедя обозначают невинность и чистоту.

Отто взял руку Анны в свою и наклонился, чтобы рассмотреть, что лежит у нее на ладони. И вдруг легонько поцеловал ее запястье. Анна вздрогнула от удовольствия.

Она еще не обезумела — пока нет. Была научена, что добродетельная женщина не должна позволять мужчине целовать себя, пока не станет его нареченной невестой. Анна отдернула руку, и Отто выпрямился.

Слегка дрожащим голосом она продолжила рассказ:

— Два белых лебедя направляли лодку Лоэнгрина, когда он плыл по Рейну давным-давно, чтобы посетить графиню Клеве по имени Эльза. Она пребывала в большой печали, потому что ее супруг умер и какой-то деспот пытался занять его место, принудив несчастную вдову выйти за него замуж. Лоэнгрин пришел на помощь. Он сверг тирана и женился на Эльзе.

Отто во все глаза глядел на Анну.

— Если она была так же красива, как другая принцесса Клеве, которую я могу назвать, тогда я снимаю перед Лоэнгрином шляпу. — Голос его звучал немного хрипло.

Анна вдруг ощутила жар на щеках. Она понятия не имела, как реагировать на такой комплимент.

— Он был знаменитым героем, — вновь заговорила Анна, стараясь сохранить спокойствие. — Но на следующий день после свадьбы он взял с Эльзы обещание никогда не спрашивать, как его зовут и кто его предки. Неизвестный ей и никому другому, он был рыцарем Святого Грааля и часто отправлялся выполнять секретные поручения. Эльза согласилась, они жили счастливо, и у них родилось трое прекрасных сыновей, которые стали моими предками.

— Сейчас вы скажете, что все закончилось плохо, — высказал предположение Отто.

— Да. Эльзе очень хотелось узнать, получат ли ее сыновья большое наследство от отца. Она не смогла удержаться и задала ему вопрос, которого поклялась никогда не задавать. Когда она это сделала, Лоэнгрин испытал невыразимую муку. Вырвался из ее объятий и покинул замок — этот самый замок. И там, на реке, его ждали два лебедя с лодкой, на которой он прибыл в Клеве. Он уплыл на ней, и больше его никто не видел.

Отто качал головой, не отрывая глаз от Анны:

— И что стало с Эльзой?

— Ее охватила такая печаль от этой утраты, что она умерла. Ведь она очень любила Лоэнгрина.

Впервые Анне стало ясно, как ужасна была потеря Эльзы. Вероятно, на ее лице отразилась печаль, потому что Отто без всяких предисловий шагнул к ней и обнял ее, прижав к себе. Не успела Анна остановить его, как он прикоснулся губами к ее губам и лизнул ее язык своим. Это было чрезвычайно странно, приятно и вместе с тем отвратительно. Она и представить себе не могла, что поцелуи могут быть такими, но знала: так делать нельзя, это плохо. Что подумают о ней родители?

— Нет, — сказала Анна, отстраняясь.

Отто крепко держал ее в своих объятиях.

— Да! — выдохнул он. — Прошу вас, не лишайте нас этого удовольствия! В этом нет ничего дурного. Не нужно бояться.

— У меня может быть ребенок, — запротестовала Анна и удивилась, когда Отто засмеялся. — Может, — предостерегающим тоном повторила она. — Матушка Лёве говорила, что от поцелуев появляются дети.

— Кто такая матушка Лёве? — спросил Отто, а сам при этом терся носом о ее нос, пока она вполсилы пыталась высвободиться.

— Моя няня.

— Ничего-то она не знает! Ребенка от поцелуев у вас быть не может. Это безвредно. И вам понравилось, я точно знаю. — Он продолжал крепко держать ее и так соблазнительно улыбался, что у Анны стали подкашиваться колени.

Как же страшно говорить о таких вещах с мужчиной!

Отто снова поцеловал ее, на этот раз мягко и нежно, а потом потянул на ковер, целуя ее полузакрытые глаза и гладя по щекам. Руки его блуждали повсюду, и восхитительное ощущение, которое он пробуждал в ней, затмило звучавший в голове тревожный колокольчик. Он сказал, тут нечего бояться, и она ему поверила. Он был гостем в доме ее отца — благовоспитанный молодой человек, который, она могла на это рассчитывать, знал, как следует себя вести. И в нем нарастало захватывающее дух возбуждение, которое было таким заразительным.

— О Анна! — тихо воскликнул Отто, не отрывая от нее глаз и наматывая на пальцы локон ее волос; дыхание его становилось все более частым и прерывистым. — Позвольте мне любить вас! Я не причиню вам вреда.

Его губы вновь сомкнулись на ее губах с большей горячностью, а потом он протянул руку вниз, задрал ей юбку, сорочку и — к изумлению Анны — начал нежно трогать ее потайные места. Она не сопротивлялась: ее слишком сильно захватили чувства и ощущения, о которых Анна никогда даже не мечтала.

— Как у вас есть губы здесь, — прошептал он, нежно водя по ее рту языком, — так же есть они и здесь, для тех же целей.

Пальцы его двигались ритмично, исследовали ее все смелее, и Анна почувствовала нараставшее внутри исключительно приятное ощущение. Она не испугалась, но удивилась, как мало знала свое собственное тело, и никакого стыда не было. Вот оно, безумие, о котором шептались женщины! Жила ли она вообще до этого момента?

То, что случилось дальше, было невероятно прекрасно, и Анна отдалась этому, ни о чем больше не думая, потому что просто не могла мыслить разумно. Несильная боль, а потом она вознеслась на Небеса. Удовольствие нарастало, и она почувствовала, как тело Отто содрогается в спазмах. Он вскрикнул и стал медленно расслабляться, лежа поверх нее и внутри нее, прижимая ее к себе и бормоча бессвязные слова любви, а ее накрыло волной безудержного экстаза, который все усиливался и усиливался, пока она не подумала, что вот-вот потеряет сознание.

Она лежала, совершенно ошеломленная, а он повернул к ней голову и улыбнулся:

— Вам понравилось, как мы целовались, Анна?

Девушка кивнула, думая, какие же красивые у него глаза.

— О милая Анна, — проворковал Отто, снова касаясь ее губ губами, — вам понравилось, правда? Я вижу.

— Да. Я и не представляла, что бывают такие удовольствия. — Анна лежала в его объятиях, чувствуя себя невероятно счастливой, и ей хотелось, чтобы это мгновение длилось как можно дольше.

— Вот для чего Бог создал мужчину и женщину! — Отто улыбнулся.

— Так делать было нельзя, да?

Здравомыслие возвращалось к ней, и вместе с ним явилось осознание того, что она участвовала в чем-то запретном.

— Конечно нет. — Он отпустил ее и, сев, стал зашнуровывать рейтузы. — Но пусть это будет нашим секретом. Родители этого не поймут. Они считают, такие удовольствия доступны только в браке, но я не вижу ничего дурного в том, чтобы наслаждаться ими и раньше.

Анна ощутила чувство вины. Унесенная потоком безумия, она нарушила заповеди, внушенные ей матерью. Но это было так прекрасно! Почему же тогда она чувствует, как в нее заползает страх? Это был страх, что все откроется, — поняла Анна, — и ничего больше. Неужели она станет жалеть о том, что доставило ей такую радость?

— Мы можем пожениться, Анна? — спросил Отто, глядя на нее жадными глазами.

— Мне хотелось бы этого! — с жаром отозвалась она. — Но меня обещали сыну герцога Лоррейнского. — Слова застыли у нее в горле.

Отто молча уставился на нее:

— Я не знал.

Анна покачала головой:

— Я этого не хочу, но мой отец ищет союза с Лоррейном.

Слишком поздно поняла она: то, что сотворили они с Отто, должно было произойти после брака. Они похитили сокровище, по праву принадлежавшее Франциску.

— Помолвку можно расторгнуть, — сказал Отто.

— Сомневаюсь, — покачала головой Анна, почувствовала, как подступают к глазам слезы, и поняла, что на ее лице должно было отобразиться страдание.

Бедняжка встала, привела в порядок платье и направилась к двери.

— Куда вы, Liebling?5 — с изумленным видом спросил Отто.

— Нам нужно возвращаться. Мы пробыли здесь слишком долго, — ответила Анна.

Он снова обнял ее и поцеловал, долго и страстно, не оставив в ней никаких сомнений по поводу его чувств. Теперь они принадлежали друг другу, и ничто не могло изменить этого: вот о чем говорили ей его губы. Анну захлестнули эмоции. Ей хотелось, чтобы этот момент длился вечно, но она заставила себя отстраниться, не смея оставаться наедине с ним еще хоть на миг дольше.

— Я люблю вас, Анна, — услышала она шепот Отто.

Не обращая внимания на болезненное ощущение между ног, она стала торопливо спускаться по лестнице. Ей нужно поскорее добраться до своих покоев, где можно будет излить в слезах свою печаль. Там есть чистая вода, мыло и полотенце, чтобы смыть с себя следы греха, и она снимет платье, которым так гордилась, но которое теперь замарано пятнами ее морального падения. Отто прав. Произошедшее между ними нужно держать в секрете; к тому же у Анны просто не имелось в запасе слов для описания случившегося. Если родители узнают, ее станут винить. Начать с того, что она не должна была оставаться наедине с Отто, тем более позволять ему целовать себя и ложиться рядом с собой. Они скажут, что он обесчестил ее, принцессу Клеве, находясь гостем в доме ее отца. Но все же было не так! Она легла с ним по своей воле — и была в полном восторге. Отто сказал, что любит ее, и завел речь о браке, хотя никогда им не принадлежать друг другу. Глаза Анны вновь наполнились слезами. Она вышла из башни, молясь про себя, чтобы стражники не заметили ее отчаяния.

— Анна! — крикнул у нее за спиной Отто. — С вами все в порядке?

— Шпигельтурм там! — срывающимся голосом крикнула она в ответ. — Они будут ждать вас. Скажите им... скажите, что у меня разболелась голова и я пошла прилечь.

Оставив Отто стоять столбом, Анна быстро пошла в свои покои. К счастью, там никого не было. Матушка Лёве, по своему обыкновению, наслаждалась послеобеденным сном.

Заливаясь слезами, Анна расшнуровала лиф и рукава платья и сбросила его на пол, потом налила воды из кувшина в таз. Обмывая себя, она заметила кровь на батистовой сорочке. Были ли это месячные гости, о появлении которых предупреждала мать? Когда Анна спросила, почему у женщин должна течь кровь, мать просто ответила, что такова воля Божья и она узнает об этом больше ближе к свадьбе. Анна задумалась, имеет ли эта кровь отношение к тому, что случилось сегодня.

Она поменяла сорочку, а испачканную положила отмокать в таз с водой. А что делать с платьем? На его подкладке тоже была кровь. Анна взяла влажную тряпку, которой мыла себя, и принялась оттирать пятна. Вскоре они стали почти незаметными; если специально не искать, ничего и не увидишь. Сырое платье было засунуто в сундук, а надето другое, из кремового шелка с алой отделкой. Потом Анна посмотрела на себя в зеркало, чтобы проверить, не приметит ли кто, что она плакала. Глаза слегка покраснели, но объяснить это можно, сославшись на головную боль. А голова у нее и правда побаливала от груза любви, вины и отчаяния, который она теперь несла.

Когда башенный колокол позвал всех к ужину, Анна быстро спустилась по лестнице и прибыла в столовую вовремя. Отец терпеть не мог опозданий.

Отто уже был там с дядей Отто и тетей Элизабет. Анне хотелось броситься к нему в объятия, но вместо этого она заставила себя не смотреть на него, понимая, что он жадно ищет ее взгляда. Никто не должен догадаться, что у них есть тайна.

— Как ваша голова? Лучше? — спросила тетя Элизабет.

— Гораздо лучше, благодарю вас, — ответила Анна.

— Вы сменили платье, дитя мое, — заметила мать.

— В том было жарко. — Она молилась, чтобы Отто не выдал их каким-нибудь случайным словом или взглядом; мать иногда бывала очень наблюдательной.

Трапеза оказалась тяжелым испытанием. Анна старалась вести себя как обычно и съесть отборного карпа и жареную свинину, которые ей положили. Она не смела вспоминать о случившемся в башне, чтобы не залиться краской и не выдать себя. Это было нелегко, когда Отто, такой красивый, сидел в опасной близости от нее, и живот у Анны сжимался от любви и желания. Ей потребовалось собрать все внутренние силы, чтобы не подавать виду. Но, кажется, никто не заметил в ее поведении ничего необычного.

После ужина пришли музыканты с трубами, лютнями и арфами. Мать предпочла бы всегда слушать только арфу, свой любимый инструмент, если бы это было в ее власти. Когда отзвучала последняя нота, герцогиня одарила музыкантов улыбкой, что случалось с ней нечасто.

— Мне хотелось бы потанцевать, — задумчиво проговорила Эмили, — или спеть.

Мать нахмурилась:

— Мое дорогое дитя, вам известно, что женщине неприлично танцевать и петь на людях.

— Знаю, — мрачно буркнула Эмили, — но я так люблю музыку и танцы.

Тетя Элизабет неодобрительно посмотрела на нее.

— Она унаследовала от меня любовь к музыке, — объяснила мать.

Элизабет понимающе улыбнулась. Мужчины говорили о политике.

— Император амбициозен. Он хочет получить графство Гелдерн, — сказал отец. — Но оно отойдет жениху Анны. — Анна увидела, как помрачнел Отто, а герцог Иоганн продолжил как ни в чем не бывало: — Герцог Карл бездетен, и Франциск, как его внучатый племянник, станет наследником. У меня у самого есть виды на Гелдерн, но я отказался от них по условиям брачного контракта. Я удовлетворюсь тем, что моя дочь станет герцогиней Гелдерна.

Анна с трудом сохраняла спокойствие. Ей, разумеется, вовсе не улыбалась такая перспектива. В ее воображении Франциск превратился из обходительного, улыбчивого юноши во вздорного, подозрительного мужчину.

— Но у императора тоже есть притязания на Гелдерн, разве нет? — спросил дядя Отто.

— Да, через его мать, — ответил герцог Иоганн. — Но если он будет настаивать, мы готовы к этому. Клеве, может быть, и является частью Священной Римской империи, но, кроме того, это одно из мощнейших германских княжеств. Мы не позволим императору диктовать нам свои условия. Мы защитим свою независимость. У нас есть свои суды и собственная армия, и я контролирую нашу внешнюю политику.

Вильгельм жадно слушал отца.

— Но Карл очень силен. Возникнет распря, — заметил дядя Отто.

— Ах, но он будет занят войной с Англией, если король Генрих продолжит попытки развестись с теткой его императорского величества Екатериной, чтобы жениться на куртизанке. Я рассчитываю, что Карл, скорее, озаботится этим да еще турками, которые посягают на его восточные границы, так что ему будет не до Гелдерна. Я способен собрать сильную армию. — Герцог замолчал, ожидая, пока слуга заново наполнит вином его кубок. — Один раз я встречался с королем Генрихом, вы знаете. Восемь лет назад, когда посещал его королевство в свите императора.

— И каков он, отец? — спросил Вильгельм.

— Красив. Высокопарен. Горд своим новым титулом. Папа только что назвал его Защитником Веры за книгу, которую король написал против Мартина Лютера.

Беседа тянулась бесконечно. Никакой возможности перемолвиться с Отто хотя бы словечком, ведь между ними сидели Вильгельм и Эмили. Ровно в девять часов явился гофмейстер, чтобы убрать вино, и это был сигнал: пора расходиться. При дворе запрещалось засиживаться дольше за игрой в карты, выпивкой или просто разговорами, и отцу нравилось подавать в этом добрый пример.

Все пожелали друг другу спокойной ночи. Когда Анна покидала зал, то почувствовала, как кто-то сзади взял ее за руку и вложил что-то ей в ладонь. Она обернулась и увидела с тоской смотревшего на нее Отто. К счастью, кажется, никто ничего не заметил. Выходя из столовой, Анна получила родительское благословение и взбежала по лестнице в свою комнату.

Только там она раскрыла ладонь. На ней лежал крошечный сверток из кусочка дамаста, а внутри него — кольцо, украшенное красной эмалью. К нему была приложена записка: «Милая Анна, прошу вас, примите этот знак моего глубокого почтения. На фамильном гербе моей семьи изображено красное кольцо, так что это для меня особый символ. Надеюсь, вы будете носить его и вспоминать добрым словом своего верного слугу».

Он преподнес ей такую вещь! Ах, если бы это было обручальное кольцо! Но все равно, как бы там ни было, а оно символизировало вечную любовь.

Анна не посмела сохранить записку. С болью в сердце она разорвала ее на мелкие кусочки и выбросила в окно. А кольцо спрятала под неприколоченной доской в углу своей спальни.

Через два дня фон Вилихи уехали. Анна разрывалась между грустью оттого, что пришлось распрощаться с Отто, и облегчением. Больше не нужно защищаться от его настойчивых попыток тайком переговорить с ней. Раз он уехал, забрав с собой страх разоблачения, Анна могла расслабиться и сказать себе, что не должна больше о нем думать, чтобы не сойти с ума. Не смела она и попросить отца о месте для Отто, чтобы ее явный интерес к делам этого молодого человека не вызвал неудобных вопросов. И все же было невероятно трудно вернуться к обыденной жизни, а ведь они с Эмили бóльшую часть времени проводили в апартаментах матери в кругу женщин и редко оставались одни, за исключением ночи, которую проводили вдвоем с сестрой в их общей спальне.

Вильгельму повезло больше. С семилетнего возраста он получал образование под руководством ученого советника отца герра Хересбаха, которого порекомендовал сам Эразм. Брат без конца хвастал, что Эразм посвятил ему, пятилетнему мальчику, книгу. Теперь он бегло изъяснялся на латыни и французском, тогда как Анна и Эмили говорили только по-немецки. Мать не верила в необходимость образования для женщин, помимо обучения их чтению и письму.

— Знатным дамам неприлично быть образованными, — часто говаривала она. — Вам, девочки, не нужно говорить ни на каком другом языке.

Анна не могла представить, чтобы ее мать когда-нибудь поддавалась такой страсти, какую испытала она сама. Матушка, внешнее сходство с которой Анны все отмечали, в других отношениях (с грустью понимала дочь) была слишком степенной, слишком спокойной, слишком набожной. Она следила за дочерьми почти непрерывно. Даже когда Анна и Эмили выходили на улицу немного погулять, мать была тут как тут — шла сзади вместе со своими дамами.

— Мы всегда у нее под рукой! — ворчала Эмили, видя, что мать следит за ними, пока они обходят сад.

Анна заметила, что стала еще больше раздражаться из-за этой постоянной материнской бдительности.

— Герцогиня — мудрая женщина, — с укоризной говорила им матушка Лёве, когда, вернувшись домой, сестры жаловались ей на заведенные матерью порядки. — Это редкость — встретить мать, которая так строго следила бы за своими детьми.

Няня тоже была дамой весьма достойной, несмотря на полноту, румяные щеки и туго закрученные вокруг ушей косицы. Анна и Эмили не сомневались в ее любви к ним, но она в один голос с матерью внушала им необходимость быть скромными, целомудренными и покорными. Все, чему они научились от матери и няни, было направлено на то, чтобы сделать из них добродетельных будущих жен для принцев; и если они отклонялись от намеченного для них узкого пути или начинали предаваться несбыточным мечтам, что ж, тогда мать и матушка Лёве быстро находили им занятие и отвлекали от глупостей молитвами или шитьем. «Не дай Бог, — думала Анна, — чтобы они когда-нибудь узнали, как далеко я уклонилась от их предписаний!»

— Вы должны быть как монахини, — снова завела речь о своем мать. Она имела склонность давать им наставления, пока они работали иглами. Прошла неделя после отъезда гостей, и Анна с легкой тревогой размышляла, заметила ли мать ее реакцию на Отто. — Вы должны научиться строго следить за своими глазами. Никогда не позволяйте им заглядываться туда, куда не нужно. Будьте скромны в жестах и выражении лица.

«Даже если заметила, то не могла знать всей правды», — заверила себя Анна, подавляя угрызения совести, которые не давали ей покоя. Ее продолжало удивлять, что она так беспечно отнеслась к наставлениям матери. Строго следить за глазами? Да она вообще ни за чем не уследила! «Я не достойна стать чьей-нибудь женой, — с горечью в душе твердила себе Анна. — Не достойна любви родных. Если бы они знали, какова я на самом деле, то отвергли бы меня, и поделом».

Она ничего никому не говорила о своих страданиях. Нужно было держать в секрете и радость, и печаль, и чувство вины. Это стало ее наказанием.

Теперь Анне хотелось иметь больше разных занятий, чтобы отвлечься. Дни тянулись томительно скучно, похожие один на другой: все тот же неизбывный круговорот из молитв, шитья, вязания, готовки и наставлений о том, как управлять большим хозяйством. Однако игры и пение были запрещены в Клеве как непристойные. Эмили хитро обходила этот запрет. Среди разных вещей, в беспорядке засунутых под ее кровать, имелась лютня, на которой она тихонько играла по ночам или в те редкие моменты свободы, которые ей удавалось улучить. И еще Эмили записывала слова песен, которые сочинила. Но Анне не хватало дерзости на такое безрассудство, к тому же она не умела играть ни на каком инструменте и петь тоже, конечно, даже не пробовала.

Казалось, ее мир вечно будет ограничен пределами замка и церкви, хотя иногда им с Эмили позволяли развлекать за ужином гостей вместе с герцогом и герцогиней, потому что в Клеве родители воспитывали своих дочерей так, чтобы те могли быть радушными хозяйками. Гости, которых специально подбирали, были неизменно или ученые-гуманисты, или церковники, или советники, которых хотел приветить отец. Они хвалили очарование и грацию Анны, а мать одобрительно взирала на это, убеждаясь, что сделала все очень хорошо, вырастив своих дочерей такими добродетельными.

Мать держала детей в строгости, но, несмотря на это, Анна любила ее. Она была камнем, на котором покоилось основание их мира, и становилась путеводной звездой, когда жизнь разлаживалась. От одного вида ее бесстрастного лица, звука ее спокойного голоса возникало ощущение благополучия и безопасности. А вера ее вдохновляла.

Как и отец, мать дружила с учеными-гуманистами, но те, которых принимали в ее круг и сажали за стол, держались с ней одного мнения в неприятии учения Мартина Лютера. Мать искала утешения у своего духовника отца Герехта, приора картезианского монастыря в Кантаве, неподалеку от ее родного Юлиха. Он был монахом ордена картезианцев, отличавшегося большой строгостью, и тем не менее, хотя вел затворническую аскетическую жизнь за монастырскими стенами, не утратил сострадания и любви к живущим в миру несчастным душам и каждую неделю приезжал ко двору. Он написал два трактата против Лютера, но не питал к нему ненависти. Анна любила слушать проповеди отца Герехта, потому что говорил он в них только о любви.

— Никогда не упускайте из виду любовь Господа к людям, — говорил монах, благосклонно улыбаясь ей и Эмили, сидевшим за столом с матерью. — Вы христианские принцессы и должны нести перед собой Святое Сердце Господне как объект особого почитания и подражания.

Анна пыталась следовать его советам, но по мере взросления обнаруживала, что мир предлагает слишком много вещей, отвлекающих от этого, и бóльшая часть из них была для нее под запретом.

Мать, разумеется, не опускалась до мирских развлечений. Ее задачей было вырастить своих детей добрыми католиками.

— Я всегда напоминаю им семейный девиз: «Candida nostra fides» — «Наша вера чиста», — сказала она, делая небольшой глоток вина. — Так и должно быть. Двор моего супруга — школа этого Нового Учения. Верно, что мы можем многое узнать из этих заново открытых текстов Древней Греции и Рима, и все же я боюсь, они подвигнут людей на то, чтобы подвергать сомнению учения Церкви.

— Изучение античных трудов казалось замечательным делом несколько лет назад, — заявил отец Герехт, когда подали фрукты, — но ваша милость правы, это оказалось опасным, так как действительно привело к тому, что люди стали задаваться вопросами по поводу веры и религиозных доктрин. — Он выглядел расстроенным. — Некоторые считают, что Писание должно быть доступно для чтения всем.

Монах не упомянул Эразма, да это было и не нужно: все они знали, что Эразм — сторонник перевода Писания на язык народа и сам занимается этим. К тому же герцог Иоганн поддерживал идею реформатора.

Мать ни за что не стала бы критиковать супруга или открыто перечить ему. А так как герцог любил Эразма, она и его не подвергала критике.

Герцогиня Мария просто сидела и с задумчивым видом изящно резала еду.

Отец Герехт покачал головой:

— Если мирянам будет позволено читать Писание, они, того и гляди, начнут хвастаться, что разбираются в нем лучше церковников, которые обучены толковать его и рукоположением в сан наделены духовной силой для этого.

Вильгельм, с интересом слушавший разговор, вдруг заговорил:

— Простите меня, отец, но, говорят, не все священники достаточно образованны для толкования Святого Писания своей пастве, и некоторые объясняют его избирательно, сообразуясь со своими нуждами.

— Вильгельм! — воскликнула шокированная мать.

Старый монах улыбнулся:

— Ваша милость, в юном возрасте вполне естественно задавать вопросы, и если молодой человек слышал такое, значит ему нужно услышать и о том, что подобные случаи крайне редки. Продажные души есть везде, чем бы люди ни занимались, даже среди священников, к сожалению. Но большинство набожны и честны в своем призвании. Такой ответ удовлетворяет вас, мой юный господин?

— Да, отец. — Вильгельм не выглядел убежденным.

— Я надеюсь на это, — строго сказала мать.

Сын повесил голову.

Оставалось совсем немного времени до пятнадцатого дня рождения Анны. Он приходился на сентябрь, Эмили родилась в октябре, и отмечали оба праздника всегда вместе. Обычно устраивали небольшой торжественный ужин с родителями и несколькими приглашенными гостями, которые приезжали с поздравлениями и подарками. По крайне мере, это был повод нарядиться.

Анна стояла в сорочке посреди своей комнаты и рассматривала красивую одежду, разложенную на ее кровати. Эмили юлила вокруг, уже одетая в зеленое как мох платье с широким черным бархатным поясом и тщательно отделанными разрезами на узких рукавах.

— Черный бархат — это слишком мрачно, Анна.

— Да, но это мое самое дорогое платье. — Анна наклонилась над копной алого бархата. — Я надену это. И наверное, мой новый Stickelchen, из-под которого будут видны косы. — Она взяла в руки расшитый бусинами головной убор с декоративной золотистой вуалью.

— Весьма уместно, мадам маркиза, — прокомментировала матушка Лёве, деловито вошедшая в комнату со стопкой чистого белья, которое собиралась положить в сундук под кроватью. — Теперь, когда вы почти уже солидная леди пятнадцати лет, нужно и выглядеть соответственно! Но это алое не сочетается с вашим головным убором. Наденьте лучше красный шелк.

Анна заколебалась. Она не притрагивалась к этому наряду с июня, не хотелось ей делать этого и сейчас. На платье остались едва заметные пятна — напоминания о том, что произошло между ней и Отто, если кто-нибудь присмотрится хорошенько.

— Нет, я лучше надену черное, — быстро сказала она. — Золотой пояс с большой пряжкой хорошо будет смотреться с ним.

Матушка Лёве зашнуровала на ней платье.

— Хочу заметить вам, миледи, что вы поправились. В прошлый раз я затягивала его туже.

— Это потому, что она слишком налегает на Kuchen6, — съехидничала Эмили.

Анна не засмеялась. Она вовсе не ела пирожных больше, чем обычно, и тем не менее замечала, что грудь у нее в последние недели увеличивается как-то слишком быстро и живот округлился. Все это означало, что она превращается в женщину. Анна это понимала, но ей не хотелось стать толстухой.

Она надела пояс. И правда: талия ее стала шире.

— Мне нужно последить за диетой.

— Для юных леди вашего возраста поправляться — это обычное дело, — утешила ее матушка Лёве. — Если вы будете меньше есть, все это уйдет, помяните мое слово.

Но ничего никуда не уходило. Через месяц, когда вокруг башен начал завывать ветер, камни на мостовой стали скользкими от прилипших к ним осенних листьев и все в замке занялись приготовлениями к отъезду в Дюссельдорф, как делали каждую зиму, Анне уже было не отмахнуться от того факта, что ее живот и груди определенно раздулись. Может, она больна, хотя чувствует себя прекрасно? И какое же заболевание проявляется таким образом?

Ужасная возможность открылась ей. Когда замужние женщины двора ее матери были enceinte7, их животы увеличивались в размерах. Дамы эти отправлялись на несколько месяцев в свои поместья, потом снова появлялись при дворе стройные как тростинки и без конца трещали о своих младенцах. Но она не может быть enceinte. Начать с того, что она не замужем, и Отто уверял ее, что поцелуи, даже более интимного свойства, безвредны. Матушка Лёве говорила, что это не так, дабы отвратить своих воспитанниц от желания целоваться с любым молодым человеком, который им понравится.

Но что, если Отто ошибался? Что, если поцелуи вовсе не так безвредны, как он говорил?

Глава 2

1530–1531 годы

Наступивший ноябрь принес с собой туманы. Подготовка к отъезду почти завершилась. Завтра они покинут Шваненбург.

Ночью Анна лежала без сна, держа руки на животе. Он явно стал толще, и ей часто приходилось бегать в клозет. Она встала и опустилась на колени рядом с кроватью. Приподняв доску пола, вытащила кольцо Отто. Оно должно поехать с ней; она ни за что не оставит его здесь. Кроме этой драгоценности, у нее больше ничего не осталось от любимого.

Анна вернулась в постель, но сон ускользал от нее. Посмеет ли она посоветоваться с одним из отцовских врачей? Доктора дают клятву не разглашать тайны своих пациентов, но не посчитает ли доктор Шульц более обязывающим с точки зрения морали долг верности своему господину? И как Анна сможет подобрать слова, чтобы объяснить ему, чем они занимались с Отто?

Но ей нужно понять, что с ней происходит, иначе она могла умереть или, не дай Боже, заиметь ребенка, а это еще хуже. Держать в секрете симптомы «болезни» больше не представлялось возможным. Ей уже приходилось затягивать пояса так туго, как только она осмеливалась, и надевать на себя самые широкие сорочки до того, как утром приходила матушка Лёве, чтобы помочь ей одеться. Вскоре сама няня наверняка заметит неладное.

Анне не удалось обмануть матушку Лёве. На следующее утро эта уважаемая дама вплыла в комнату прежде, чем ее воспитанница успела встать с постели.

— Торопитесь, мадам маркиза! — сказала нянюшка. — Нас ждет путь в сотню миль, и ваш батюшка хочет выехать как можно скорее, чтобы успеть за день проехать как можно больше. Я сейчас налью вам теплой воды и положу сорочку поближе к печке, чтобы согрелась.

Анна выскользнула из постели. Еще недавно ее совсем не беспокоило раздевание и мытье на глазах у няни. Повернувшись к ней спиной, Анна спустила ночную рубашку до талии, взяла чистую тряпицу и стала намыливать лицо и руки, молясь, чтобы матушка Лёве не заметила, как изменилось ее тело.

— Анна, взгляните на меня! — Матушка Лёве назвала ее по имени, как в детстве, и строгость команды не оставила у воспитанницы никаких сомнений в том, что ее тайна раскрыта. На лице матушки Лёве изобразился такой ужас, что Анна похолодела. — Вы ничего не хотите мне сказать, дитя? — запинаясь, проговорила няня. — Mein Gott8, я догадывалась, но сказала себе, нет, только не моя Анна, это невозможно. Она хорошая девочка и невинна в таких делах. Анна ничего подобного не сделает. Скажите мне, что вы не опозорили нас всех!

Анна бросилась в слезы.

— Я не знаю! — прорыдала она. — Он сказал, ничего плохого не будет.

Рука матушки Лёве подлетела ко рту.

— Он? Лучше расскажите мне все! — Няня силилась совладать с собой, но то, что она в шоке, было очевидно.

Анна повесила голову и приготовилась встретиться лицом к лицу с последствиями своего безумства, зная, что матушка Лёве тут ничем ей не поможет. И все же, по мере того как история вываливалась из нее отдельными кусками, с дрожью и использованием неуклюжих эвфемизмов, ей становилось легче, она будто снимала с плеч невыносимо тяжелую ношу.

Пока Анна говорила, матушка Лёве дрожащими руками одевала ее. «Эта история плохо скажется на няне», — поняла воспитанница. Мать решит, что та недостаточно хорошо следила за своей подопечной и не внушила ей должным образом правила приличия. Но это будет несправедливо, потому что мать сама предложила Анне, Эмили и Вильгельму показать Отто замок. Она не сказала, что они должны взять с собой матушку Лёве, так как знала, что та спит. И мать сама втолковывала Анне, что необходимо быть целомудренной, а значит, она тоже не преуспела в выполнении своего долга, потому что не объяснила Анне, от чего ей нужно защищать себя и воздерживаться.

— Он точно был внутри вас? — сурово спросила матушка Лёве, и щеки у нее порозовели.

— Да, — прошептала Анна. — Он сказал мне, что это поцелуй и он безвреден.

— Безвреден, как же! Этим мужчина и женщина занимаются, чтобы завести ребенка. И кажется, у вас он завелся, бедная овечка. — Няня тяжело вздохнула. — Что теперь делать, я даже не знаю. Нужно сказать вашей матушке.

— Нет! — крикнула Анна, вдруг разозлившись на Отто за обман — неужели он сделал это намеренно? — и страшась испуга матери, ее разочарования и гнева, который наверняка за этим последует.

— У меня нет выбора, — твердо заявила матушка Лёве. — Герцогиня должна знать и решить, что делать. Но предоставьте это мне, я скажу ей сама, по-своему, чтобы она поняла: хотя вы повели себя глупо и недостойно, вашей неопытностью воспользовался юный проходимец, которому следовало бы дважды подумать, прежде чем решаться на такое!

Анна дрожала. Она хотела возразить, что нет, все было не так! Но не посмела. Ей нужна была поддержка матушки Лёве.

— Как вы думаете, что она скажет? — прошептала бедняжка.

— То, что сказала бы любая мать, услышав такую новость! — отрезала няня. — И вы должны принять ее праведный гнев. Но думаю, я достаточно хорошо ее знаю: когда госпожа успокоится, она поступит по справедливости.

— Вы скажете ей прямо сейчас? — запинаясь, проговорила Анна.

— Нет, дитя. — Матушка Лёве сняла с крючка накидку Анны. — Нам нужно ехать. Лучше подождать, пока мы не доберемся до Дюссельдорфа.

— Но на дорогу уйдет три дня! — воскликнула Анна.

— И в пути трудно будет поговорить с глазу на глаз. Нет, мы должны подождать приезда, и мне нужно обдумать, как подступиться с этим к вашей почтенной матушке.

Никогда еще поездка не казалась Анне такой долгой. Прошла целая вечность, но вот наконец вдалеке показались окутанные туманом стены, шпили и купола столицы герцогства.

Анна родилась здесь, во дворце с видом на Рейн, и отсюда Сибилла уехала, чтобы выйти замуж за курфюрста Саксонии. Но сегодня возвращение домой, обычно такое приятное, не радовало Анну. Ее слишком сильно угнетал страх. Спустившись из кареты и ступив во двор, она думала только о том, что сегодня вечером решится ее судьба. Анна не могла представить, какой она будет. Расторгнут ли помолвку? Отправят ли ее саму в монастырь доживать дни в стыде? Или еще хуже, вдруг родители лишат ее наследства? Или — и она принялась лелеять в душе золотой огонек надежды — заставят Отто жениться на ней? Может быть, в конце концов все обернется к лучшему.

Отец слезал с коня, удовлетворенно окидывая взглядом две башни по бокам от выхода с просторного двора, каждая была увенчана куполом. Мать отдавала распоряжения фрейлинам, чтобы те занялись ее багажом.

— Девочки, идите в свои комнаты, — сказала она дочерям. — А вы, Анна, постарайтесь принять более веселый вид. Скоро Рождество.

— Да, миледи, — ответила Анна, вымученно улыбнулась и быстро отвела глаза, чтобы мать не заметила блеснувшие в них слезы. К Рождеству ее могут изгнать из семьи.

Анна пошла к лестнице, Эмили держалась следом, и они вместе поднялись в свои комнаты на втором этаже. Личные покои по приезде всегда заново поражали Анну роскошью, но сегодня не произвели на нее никакого впечатления. Она закрыла за собой дверь и, давясь слезами, опустилась на резной деревянный ларь. Горничная постучалась к ней, спрашивая, нужно ли разбирать вещи, но Анна отослала ее.

Она сильно нервничала и не могла взяться ни за чтение, ни за вышивку, а вместо этого встала у окна и устремила взор на крытые серой плиткой крыши галереи и лоджии, которые находились внизу и выходили на ту сторону, где располагалась пристань. В апартаментах под ней обустраивается мать, не подозревающая, что ее мир вот-вот рухнет. При мысли об этом Анна снова заплакала.

Ужин для детей герцога, как обычно, подали в их собственных покоях. Анна только взглянула на поставленную перед ней тарелку с Sauerbraten9 и жареным шпинатом и отослала все это обратно на кухню. Ее тошнило.

— Я не голодна, — сказала она горничной.

Ее лихорадило от тревожного ожидания: поговорила матушка Лёве с матерью или еще нет? Только когда колокол пробил семь раз, няня пришла к ней в комнату с мрачным лицом.

Анна встала, вся дрожа, не в силах произнести ни слова. Горло у нее сжималось. Она пошла впереди матушки Лёве вниз по лестнице через общие комнаты к двери, которая вела в покои матери; ноги у нее подкашивались. Стражники взяли на караул, подняв скрещенные пики. Вперед выскочил церемониймейстер и открыл двери.

— Мадам маркиза де Понт-а-Муссон! — объявил он.

Анна прошла за ним. Делая реверанс, она тревожно вглядывалась в лицо матери.

Герцогиня была одна, сидела в своем привычном кресле. По ее кивку двери за Анной и матушкой Лёве закрылись. Анна пришла в ужас, увидев, что мать недавно плакала, чего не случалось с ней никогда. Она делилась своими тяготами с Господом, уверенная в Его помощи. Но, очевидно, в этом испытании, уготованном ей дочерью, на поддержку Всевышнего рассчитывать не приходилось.

— Садитесь, Анна, — произнесла мать, указывая на стул, и ее голос дрогнул. — Вы знаете, зачем вас сюда позвали. Повторять сказанное матушкой Лёве слишком тяжело, так что не будем на этом задерживаться. Вам нужно исповедаться, пройти покаяние и примириться с Господом. Меня тревожит то, что происходит сейчас... Матушка Лёве считает, вы где-то на пятом месяце... — Она невольно вздрогнула.

— Да, миледи, — прошептала Анна. — Мне так жаль.

— В этом я не сомневаюсь. — Голос матери был резким. — Думая о том, сколько раз я взывала к вашей добродетели, меня тянет к слезам. Если бы вы прислушивались к моим словам должным образом, мы сейчас не вели бы этот разговор. Но сделанного не исправишь, как бы это нас ни печалило. И матушка Лёве сообщила мне, как сильно огорчены вы тем, что вам придется жить с последствиями своего греха. Я держу в уме ваши юные годы и вашу невинность. Мне хочется думать, больше согрешили против вас, чем вы сами. Кажется, так и было.

Анна наклонила голову. Она не заслуживает такого понимания и будет вечно благодарна матушке Лёве за то, что та представила ее проступок в таком вызывающем сочувствие свете.

Настал момент молить о своем будущем.

— Миледи, — осмелилась подать голос Анна, — мы поступили очень плохо, но мы любим друг друга. Отто хочет жениться на мне!

Мать уставилась на нее:

— Вы в своем уме, девочка? Вы действительно думаете, что ваш господин и отец отдаст вас замуж за бастарда?

Анна никогда не слышала, чтобы мать говорила с такой горячностью.

— Но это позволит нам избежать позора, миледи, — прошептала она.

— Для этого есть другие способы! — Герцогиня покачала головой, как будто приходя в отчаяние. — Анна, послушайте меня. Никто не должен знать, что вы ждете ребенка. Вы кому-нибудь говорили?

— Нет, мадам. Но разве не нужно сообщить Отто?

Глаза матери округлились от удивления.

— Ни в коем случае! Его следовало бы выпороть за то, что он сделал с вами, но лучше ему пребывать в неведении относительно того, какие это имело последствия. И ваш отец тоже ничего не должен знать. Это разобьет ему сердце... как разбито мое. — Голос герцогини снова дрогнул.

Анну переполняло раскаяние — и негодование. Она причинила боль матери, и все же та вела себя очень неразумно.

— Итак, — мать снова заговорила оживленно, — мы скажем, что вы больны, у вас несварение желудка. Матушка Лёве обратила внимание, что в последнее время вы мало едите, может быть, и другие это заметили. Вы отправитесь в Шлоссбург, где воздух здоровый, и там к весне, по милости Божьей, полностью поправитесь. Матушка Лёве поедет с вами, она же пригласит повитуху, которая поможет в должное время. Когда... когда все закончится, вы сможете вернуться ко двору, как будто ничего не случилось, и никто ничего не узнает.

— Да, матушка, — безучастно ответила Анна.

Наказание оказалось не таким уж и строгим, мать могла вовсе отказаться от нее, лишить своей любви, но неужели она не способна проявить больше понимания и использовать свое заметное влияние на отца, чтобы убедить его: пусть позволит Анне выйти замуж за Отто! Какое это было бы счастье! А теперь...

— Что будет с ребенком? — спросила несчастная, разыгрывая свою последнюю карту. — Ему нужен отец.

Мать поджала губы:

— Вам следовало думать об этом раньше! Младенца отдадут кормилице и вырастят. Кто его родители — останется тайной. Матушка Лёве, вы организуете это, пока находитесь в Золингене.

— Да, мадам, — кивнула няня.

Герцогиня повернулась к Анне:

— Вам, вероятно, сейчас так не кажется, но все это к лучшему. Я рассчитываю на ваше содействие и благоразумие.

— Да, мадам, — прошептала Анна, не в силах больше сдерживать слезы. — Мне исповедаться отцу Герехту?

Ей стало дурно от такой перспективы, и она вдруг испугалась при мысли о том, что ее ждет, когда она лишится утешительного присутствия матери.

— Нет. Матушка Лёве устроит, чтобы в Шлоссбурге к вам пришел священник, который вас не знает, — ответила герцогиня.

Несмотря на возмущение, Анна понимала, что ей крупно повезло.

— Мадам, я не знаю, как благодарить вас за доброту ко мне, которой я не заслуживаю и знаю это, — проговорила она сквозь слезы. — Простите меня, что я так опечалила вас. И я буду скучать. — Анна встала на колени и уткнула лицо в ладони, вздрагивая от рыданий всем телом.

На плечо ей легла чья-то мягкая рука. Девушка подняла мокрое лицо и увидела склонившуюся над собой мать.

— Я тоже буду скучать по вам, моя Анна, — сказала герцогиня более мягким голосом.

Анне стало ясно, что сдержанность матери была вызвана скорее печалью, чем неодобрением. Она, как обычно, скрывала эмоции. Сама Анна пока еще не овладела этим искусством. Раскинув руки, она обхватила мать за талию и воскликнула:

— Не бросайте меня! Пожалуйста, не прогоняйте. Лучше я умру, чем потеряю вашу любовь.

Мать отцепила от себя ее руки и держала их в своих:

— Никто не гонит вас, Анна. Я делаю то, что в ваших интересах, из любви к вам. А теперь идите в свою комнату, лягте в постель и притворитесь больной. А когда вы уедете, мы станем писать друг другу, и вы будете сообщать мне, как идут дела. Даю вам свое благословение, и да хранит вас Господь.

Шлоссбург Анна всегда любила. Она провела здесь бо`льшую часть детства. Изолированный на скалистом плато высоко над рекой Вуппер и окруженный густыми лесами прекрасный замок, в былые времена главная твердыня предков герцогини Марии, графов Берга, был также и любимой резиденцией герцога. Окрестности его славились богатыми дичью охотничьими угодьями, к тому же это было прекрасное место для проведения придворных праздников, которые так любил отец Анны. В прежние времена Шлоссбург, занимавший выгодное положение на местности и способный выдержать осаду, был крепостью. Теперь он представлял собой скопление похожих на мельницы для перца башенок и прелестных черно-белых деревянных домов, окружавших донжон. Отец ценил Шлоссбург за красоту и безопасность, которую замок давал семье, и еще за то, что это было гораздо более здоровое место для детей, чем Дюссельдорф с его городским воздухом.

Опираясь на руку матушки Лёве, — горничная, которую выбрала няня, ждала их, чтобы поприветствовать, внутри мощных арочных ворот Цвингертор, — Анна медленно шла по двору, понимая, что за ней сочувственно наблюдают двое рыцарей из ее эскорта. Очевидно, она весьма убедительно разыгрывала болезнь, и мужчины, без сомнения, думали, что их юная госпожа приехала сюда в отчаянной надежде продлить свою жизнь. К счастью, была зима, и тяжелая меховая накидка скрывала выступавший живот «страдалицы».

По великолепной парадной лестнице Анна поднималась с трудом, перешагивая со ступеньки на ступеньку. Наконец они достигли общих комнат на первом этаже и вступили в просторный Рыцарский зал с боковыми галереями. Издавна его использовали для торжественных государственных церемоний, которые устраивали герцоги Клеве, а до них — графы Берга. Двадцать лет назад здесь состоялась свадьба отца с матерью, а потом была помолвка Сибиллы с курфюрстом. Сегодня к приезду гостей в двух элегантных каминах во французском стиле разожгли огонь, но зал все равно не прогрелся, словно ему было необходимо присутствие толпы людей, чтобы напитаться их теплом. Свечи не горели, что придавало залу мрачности, и, проходя мимо каменных колонн, на которых покоился высокий потолок с деревянными балками, Анна дрожала от холода и ощущения покинутости.

За Рыцарским залом располагались просторные личные покои членов семьи герцога. Много дней провела Анна в комнате фрейлин матери, Kemenate, где жили женщины семьи, когда отец отсутствовал. Из всех окон открывались прекрасные виды на живописные окрестные пейзажи. Позади Kemenate находилась часовня, где герцогиня, проживая в резиденции, каждый день участвовала в литургии Часов10, сама произносила слова службы, а дети стояли рядом с ней на коленях.

Слуги приготовили спальню для Анны. Стоявшая в углу печь, отделанная зеленой плиткой, была затоплена, перина взбита, гобелены с изображением цветов повешены на стены. Матушка Лёве приказала молоденькой горничной Герде распаковать сундуки Анны, и вскоре комнаты приобрели жилой вид, за исключением того, что люди, которые делали Шлоссбург настоящим домом, отсутствовали.

Когда наступила зима, ребенок подрос и стал толкаться в утробе у Анны. Сама она превратилась в затворницу и почти не выходила из своей комнаты. За ней присматривали матушка Лёве и горничная Герда, которой сказали, что ее госпожа страдает тяжелой формой водянки. Догадывалась ли служанка, чем страдала Анна на самом деле, кто знает. Герда была неграмотной дочерью фермера, обладала живым воображением, была расторопна и очень добра к Анне. Оставалось надеяться, что она не вникает в подробности жизни своих господ и не задается лишними вопросами.