День, когда Бога не стало E-Book

Марина Чуфистова

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 249

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Начало нулевых, южный шахтерский городок. 15-летняя Марина и 17-летний Женя пытаются вырваться из обыденности и найти себя в этом мире. Марина, столкнувшись с несчастной любовью и предательством со стороны подруги, ищет спасения в мормонской церкви. Женя, не понимая, чего он хочет от жизни, пытается плыть по течению мутных вод. Их судьбы связаны, каждый сталкивается со своей темной стороной и каждый проходит инициацию. Кажется, что в городе всегда темно, но кто-то найдет способ включить свет… «День, когда Бога не стало» — яркий пример южной готики на российском материале: Ростовская область приобретает в романе Чуфистовой почти мифологические черты. Это история взросления, история принятия себя и своей судьбы в декорациях жаркого провинциального города, интонационно балансирующая между Харпер Ли и Верой Богдановой.

Leseprobe

18+

Оформление обложки Сергея Орехова

Чуфистова М.

День, когда Бога не стало : роман / Марина Чуфистова. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Азбука. Голоса).

ISBN 978-5-389-29437-0

Начало нулевых, южный шахтерский городок. 15-летняя Марина и 17-летний Женя пытаются вырваться из обыденности и найти себя в этом мире. Марина, столкнувшись с несчастной любовью и предательством со стороны подруги, ищет спасения в мормонской церкви. Женя, не понимая, чего он хочет от жизни, пытается плыть по течению мутных вод. Их судьбы связаны, каждый сталкивается со своей темной стороной и каждый проходит инициацию. Кажется, что в городе всегда темно, но кто-то найдет способ включить свет…

«День, когда Бога не стало» — яркий пример южной готики на российском материале: Ростовская область приобретает в романе Чуфистовой почти мифологические черты. Это история взросления, история принятия себя и своей судьбы в декорациях жаркого провинциального города, интонационно балансирующая между Харпер Ли и Верой Богдановой

Марина Чуфистова — писательница, живет в Ростове-на-Дону. Окончила литературную мастерскую Евгения Бабушкина, финалист премии «Лицей».

© М. Е. Чуфистова, 2025

© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025Издательство Азбука®

Глава 1

На Одоевского горел единственный фонарь. В круге света можно разглядеть мошек и мотыльков. Женя не разглядывал. Он заглушил мотор и покатил мотоцикл к дому. «Успеть бы принять душ до того, как напор превратится в тонкую струйку».

Невыносимая июньская жара толкает шахтинскую молодежь искать места для купания. Зачастую это технические водоемы, опасные для жизни. И случай с переломом шеи юного жителя района имени Фрунзе служит тому подтверждением. Кирилл Рогачев попал в больницу после неудачного вхождения в воду на каменном карьере, где еще в восьмидесятые свернули добычу...

Утром Женя выслушал от мамы пересказ статьи про мальчика, который сломал шею и выжил, и не поверил. Если бы это было правдой, вся округа гудела бы. Как было с Тарасом. Женя не был с ним лично знаком, но часто видел. Тарас тоже нырял и тоже сломал шею. Но попал не в больницу, а сразу в морг. Об этом «Шахтинские известия» не писали.

Женя не собирался проводить единственный за две недели выходной дома. Он не нырял, боялся сломать шею и умереть, он устраивался на плоском камне и загорал. Морской воздух и солнце всегда уменьшали страдания от псориаза, но этим летом деду стало хуже — деньги уходили на лекарства. О море не шло и речи.

Когда солнце спряталось за край карьера, Женя сел на мотоцикл и вернулся домой. До Одоевского ехать десять минут. Пешком идти почти полчаса. Хорошо, что он на мотоцикле. После воды всегда нестерпимо хотелось есть. Мать сварила борщ. Пахло даже у фонаря, который включался засветло. У Жени живот скрутило. Он вымыл руки под строгими взглядами матери и сестры, которая красилась тут же за столом в беседке. «Чего это они? Злятся, что уехал на весь день?» Аня ждала предложения от Макса, но предложения все не было. А ей так хотелось свадьбу летом. Они даже обсуждали с его родителями, что им подарят половину дома. Аня не раз подговаривала брата, чтобы спросил. И Женя каждый раз обещал, но каждый раз не решался. Макс был его боссом. А субординацию он соблюдал.

— Анька, деда покорми, — сказала Валентина Петровна.

— Ну уж нет. — Аня не отрывала взгляда от своего отражения. — Вся в этом борще буду.

— Жень...

Она не успела договорить, как Женя встал из-за стола, взял тарелку, ложку и пошел к летней кухне. Там обитал дед. Мама говорила, что так ему до туалета ближе. Но на самом деле, хотя бы в теплые месяцы года, Валентина Петровна могла проветрить дом от въедливого запаха мочи и лекарств.

Женя вошел в низенькую кухню. Половину комнаты занимала печь, которую уже много лет, с тех пор как умерла бабушка, никто не растапливал. А вторую — деревянный круглый стол. Фанера от сырости вздулась, и мать спрятала ее под старой полиэтиленовой скатертью. Женя с жалостью думал об этом столе. Хотелось бы его отреставрировать. Он иногда даже подсматривал за соседом, который делал на заказ гробы и двери. Работа у него выходила не самая изящная, но стол бы он точно смог починить. На столе лежала раскрытая газета:

Вчера Русская православная церковь молитвенно отмечала Святую Троицу, или Пятидесятницу, — праздник, посвященный великому евангельскому событию — сошествию Духа Святого на апостолов, обещанного им Спасителем перед Своим вознесением...

Не стоит деду читать про вознесение.

Окно, куда целый день бился солнечный свет, было завешено старым одеялом. «Как в склепе», — подумал Женя. Надо будет завтра заставить Аньку вымыть полы и окна. В обмен на разговор с Максом. Довольный своим решением, Женя прошел к железной кровати, на которой сидел, опираясь на костыль, дед. Он смотрел в темный угол, где громоздились банки с летними заготовками, которые мать скоро попросит опустить в подвал, и новенький шланг. Женя проследил за взглядом деда:

— Дед, ты чего?

Дед не ответил. И как будто даже не заметил Женю. Женя поставил тарелку на табурет, а сам сел на другой и перемешал борщ в тарелке ложкой. Дед вздрогнул. Словно только заметил Женю.

— Есть. — Женя поднес ложку к лицу деда.

Дед неохотно открыл морщинистый рот и втянул красный бульон. Негладко выбритое лицо его скривилось, но он продолжил жевать. Женя подумал, что сегодня хороший день. В плохие дед мог осыпать проклятиями мать за то, что пересолено или слишком горячо. Но борщ пах так вкусно, что у Жени заурчало в животе. А дед не спешил. Он все смотрел в темный угол.

— Завтра уберу, — сказал Женя.

Ему все время было неловко оттого, что мать выселила деда в кухню, но и не мог не отметить, что в доме стало тише. Дед часто стонал по ночам, причитал, разговаривал с бабушкой, иногда ругался. Тогда мать вставала и колола ему обезболивающее. Он сильно сдал за последний месяц. Но оттого, что Женя реже видел деда, казалось даже, что все еще наладится.

Женя зачем-то подул на остывший борщ и протянул ложку деду. Шестую. Женя считал. Но дед плотно сжал губы. Женя придвинул ближе. Знал же, чем кончится, но верил, что сегодня хороший день. Дед зыркнул на Женю и замахнулся. Тарелка полетела на пол. Борщ капал с Жениных волос. Тарелка не разбилась.

— Что там у вас? — крикнула со двора мать.

— Ничего, — буркнул Женя.

В кухню вошла Валентина Петровна и щелкнула выключатель. Женя подбирал с пола капусту и складывал ее в тарелку.

— Иди, я сама.

Женя встал, глянул на деда. Тот, не моргая, смотрел на мать. Сейчас ему достанется, подумал Женя, но поспешил выйти.

— Сколько ж ты, ирод, будешь меня мучить?

Он побежал к колонке, открутил воду на полную. Та еле текла. Вечером напор совсем слабый. И вся улица старалась успеть вымыть посуду, что скопилась за день, и постирать все, что можно постирать. Женя вымыл лицо, прошелся мокрыми руками по волосам, снял остатки капусты. Он старался как можно громче плескаться, но все равно до него долетало дедово:

— Блядь... падла... убью!

В беседке он выловил утонувшую муху из тарелки, быстро, без хлеба, похлебал остывший борщ и вышел из-за стола.

— Ты сегодня едешь к Вовану? — спросила Анька, выводя жирную стрелку.

— Да, только сначала с Сашкой прокатимся. — Женя подумал, сколько времени нужно, чтобы нарисовать эти стрелки.

— Мы с Максом тоже заедем.

— А вам не пора уже на покой?

— Слышь, мелюзга, — хмыкнула она. — Поучи меня жизни. Девок своих учить будешь. Или лучше Санька.

— Ань.

— Чего?

— Помой окна деду...

— Да щас. — Она посмотрела на Женю черными глазами. — Он меня матом обкладывает, а я ему окна мыть?

— А я с Максом поговорю...

— Анька, — крикнула мать из кухни. — Анька! Неси ведро с тряпкой.

— Мам, я уже оделась, Макс скоро заедет.

— Женька!

Но Женя, только услышав голос матери, натянул чистую футболку, выбежал за калитку и тихонько покатил мотоцикл по улице, чтобы не заводить его под домом. А ведь хотел душ принять. Докатил мотоцикл до дороги, завел и поехал к Саше.

Саша жил у терриконов. Терриконы. Раскатистое «р», мелодичное «н». Это слово знают только жители шахтерских городков. Чем глубже штольни, тем выше горы.

Шахтинские горы росли с конца шестидесятых. В начале девяностых терриконы перестали новообразовываться. А вот болезни в телах шахтинцев — нет. Дело то ли в большом количестве бывших шахтеров с забитыми угольной пылью легкими, то ли в самих терриконах.

Опасность отработанной руды была одной из любимых тем местных журналистов. Женя об этом не думал. И никто об этом не думал. Даже дед, съедаемый опухолью, не думал об этом.

Саша выкатил свою «Яву» из гаража, прикурил сигарету, предложил Жене, тот отказался, бросил два месяца назад.

— Кружок до города? — спросил Саша.

— Бенза мало.

— Тогда до школы.

У девятиклассников выпускной. Женя вспомнил, как так же два года назад он получал аттестат. Ему стоило больших трудов окончить девять классов. Не потому, что он не способен запомнить год Крещения Руси, а потому, что само обязательство запоминать нелепые даты нервировало. Как-то в начальной школе учительница вызвала Женю к доске. Обычное дело — проверить, как ученики выучили таблицу умножения. Женя учил. Все лето повторял эти столбики на обороте тетрадки в клетку. Но столбик на семь не давался. Какие бы ассоциации ни придумывала мама, что семью шесть сорок два, в сорок втором деда призвали в армию. Или семью восемь пятьдесят шесть. В пятьдесят шестом родился дядя Жорик, мамин брат. Все это оказалось бессмысленным, когда Лидия Владимировна перед всем классом спросила Женю, сколько будет восемью семь. Женя почесал голову, потом еще раз. Кто-то засмеялся. Лидия Владимировна что-то сказала про вшей, и класс взорвался хохотом. Женя и сейчас не знает, сколько будет восемь на семь.

Они с Сашей наблюдали, как группки веселых одноклассников и их захмелевших родителей разбредались по домам, планируя продолжить вечер. Выпускной в школе — событие для всего района. Повод отпраздновать жизнь.

Саша ткнул Женю в бок и кивнул в сторону группки девчонок. Две из них закурили.

— Это ж Каринка. — Саша тоже подкурил «винстон».

— Может, поедем уже к Вовану, пока он не отключился?

— Давай девочек возьмем.

Женя привык, что друг только и думает что о девчонках. Его должны осенью призвать в армию, и он хочет «надышаться перед смертью». Женю в армию не возьмут, поэтому «дышать» ему не нужно. Ну разве что иногда.

Саша крикнул. Карина обернулась, выпустила в их сторону дым и подошла.

— А Юрец где? — спросил Саша.

— У Вовы, — ответила Карина.

— А ты почему не там?

— У меня выпускной, вообще-то.

— И как все прошло?

— Нормально.

— Отличница?

— Есть немного.

— Повезло Юрку. Умная досталась. И красивая.

— Грабли убрал. — Карина сбросила с себя руку Саши. — Давно нос не ломали?

— Да ты ж мне как сестра!

— У тебя на всех сестер стоит?

— Злая ты.

Карина выбросила потухшую сигарету и забрала себе Сашину прикуренную.

— С подругами познакомишь?

— Не узнал Маринку?

— Которую я катал? Она мне чуть ребра не сломала, — сказал Саша и пригляделся.

— Она в тебя влюбилась, кстати.

— А рядом кто?

— Катя. Подружка ее.

— Ничё так. Она и постарше будет. Опытнее.

— Губу закатай.

Карина докурила сигарету Саши, затушила бычок серебристой босоножкой и медленно вернулась к подругам.

Женя смотрел на девчонок, и можно было бы порадоваться перспективе хорошего вечера, но что-то не давало ему покоя. Какое-то щемящее чувство не отпускало. Он попросил у Саши «винстон» — два месяца завязки коту под хвост. Затянулся, тепло прошло по горлу и разлилось внутри. Пальцы все еще дрожали, но зуд стал тише.

С Женей ехала Карина и ее молчаливая подруга Марина. У Саши сзади поместилась Катя. Не потому, что она больше места занимала, а как-то так вышло. Карина отказалась ехать с Сашей, а Марина не успела сообразить, Саша с Катей быстро укатили.

Карина всю дорогу обнимала голыми коленями бедра Жени и кричала на ухо что-то про Юру. Что-то очень бытовое, что не интересовало Женю, но он кивал, соглашался, удивлялся. Поддерживал разговор. От Карины пахло сигаретами и сладкими духами. Может, аромат бы ему понравился, если б его не перебивала табачная вонь. Женя не терпел, когда девушки курили. Он и сестру свою презирал, когда видел, как она зажимает пальцами с длинными ногтями тонкую сигарету и прикуривает. Ни одна девушка не выглядит в этот момент привлекательно. Брови сдвигаются, лоб нахмуривается, губы становятся похожими на куриную гузку. Никакая красавица в этот момент не красива.

Карина считалась красивой. Многие завидовали Юрку. Удивлялись, чем он ее взял. Невысокий, сомнительной внешности, еще более сомнительного ума. Саша никак не мог себе простить, что упустил такую рыбку. Иногда он говорил, что, если бы он подошел первым, Карина была бы его. Женя в этом сильно сомневался. В Юрке было то, чего не хватало Саше. Юра любил Карину. На сколько хватило бы Сашиной любви?

Вова жил на краю поселка. Это буквально был край. Дальше за домом начинались поля. Не бескрайние, но долгие. И заброшенные. А за полями находилась зона строгого режима. Ее построили в шестидесятых. Почти в каждом доме были резные столы, рамы для зеркал, разделочные доски, шахматы, которые выпиливали зэки. В доме Вовы имелся резной столик, шахмат там никак не могло быть.

За этим столом и расселись немногочисленные гости. Большая их часть недотянула до вечера. Вову никто не мог перепить. Да и не пытался. Даже Юра не мог угнаться за старшим братом.

Женя заглушил мотор рядом с «Явой» Саши и «Ижем» Юрка. Карина спрыгнула, поправила платье и, взяв Марину под руку, повела в дом. Женя почесал голову. Потом шею, живот под футболкой.

— Есть курить? — спросил он Катю, которая стояла с зажженной сигаретой.

Она протянула пачку тонких. Женя прикурил, затянулся, сдержал позыв почесаться. Посмотрел на Катю. Она улыбалась. «Прикольная», — подумал Женя. И курить ей идет.

— Жека, водка стынет! — крикнул Саша.

Как часто Женя слышал эту фразу. Как водка могла стыть, если никто никогда ее не грел? Женя сделал последнюю затяжку. Катя тоже. Ее лоб собрался мелкими морщинками. «Все равно красивая», — отметил Женя. Выбросил окурок в клумбу и поднялся по ступенькам в дом.

Дом Вовы требовал ремонта. В нем не было никаких удобств. Но это был дом Вовы. Собственный. И Женя ему завидовал. И мечтал, что тоже однажды купит себе дом. А может, построит. Дед же как-то построил.

В первой комнате, она же веранда, стояла кровать. Тут Вова отдыхал после работы. Дальше комната побольше, где накрыт стол. Аня с Максом уже были веселые. Вернее, Аня навеселе, а Макс в отключке. Карина сидела на коленях у Юры. Девушка Вовы, Света, нарезала хлеб и раскладывала остатки шашлыка. Вова пытался бренчать на гитаре. Он плохо играл, но у него единственного была гитара. Юра, придерживая одной рукой Карину, второй разлил водку по стаканчикам. Аня протянула ему вилку с наколотым шашлыком. Макс спал, а ее потребность за кем-то ухаживать — нет.

Сказали какие-то слова про здоровье, деньги и мужскую силу, выпили. Тепло растеклось внутри Жени. Зуд отступил. Он посмотрел на Сашу. Тот обнимал Катю. Жене почему-то стало противно. Он тоже хотел обнять кого-то. И Катя была самой подходящей для этого. У нее серые глаза и неровные, но белые зубы. И она смешная. Ее можно было бы обнять. И Жене вдруг захотелось прижать ее в темном углу. Просто вдавить в стенку. Ненадолго. Но ее не отпускал Саша. Светка? Можно и Светку, но Вован друг. Нехорошо. Марина? Какая-то она жесткая. Холодная.

Женя не смог бы объяснить, что ему нравилось в девушках. Но что он всегда чувствовал, так это холодность. Бывает симпатичная девчонка, а веет холодом. И тогда Женя даже не смотрит на нее.

Пока Светка устраивала танцы под «Многоточие», а Вова подбирал аккорды «Кукушки», Саша с Катей вышли. Они вышли покурить, но не вернулись. Жене тоже хотелось курить, он выпил, и уже нет смысла сдерживать себя. Он попросил сигарету у Юры, который тискал Карину, открыл форточку и закурил. Света пробовала возмутиться, но и сама закурила. Аня рассказывала, как они с Максом съездили на море две недели назад. Начало сезона. Море холодное и дешевое.

Заиграла «На сердце боль». Света выбросила сигарету в форточку, Аня забыла, о чем рассказывала, даже Юра с Кариной отлепились друг от друга. Начались танцы. Кто-то включил гирлянду. Женя не танцевал, он недостаточно выпил. Заметил, что сидеть остались только Марина и спящий Макс. Не зная, куда себя деть, Женя закурил снова. Уже не спрашивал, достал «винстон» из пачки на подоконнике. На повторе песни Марина вышла.

Туалет у Вовы был на заднем дворе под яблоней. Не самое удачное соседство. Тропинка к нему не освещалась — легко оступиться. Уже можно было вернуться, но Марина не возвращалась. Жене было бы безразлично, но стало скучно смотреть на танцы.

Он вышел на веранду. Там целовались Саша и Катя. Они не заметили его или сделали вид. Женя почесал голову и спустился с крыльца. Двор освещала тусклая лампочка. На заднем дворе что-то хрустнуло. В темноте Женя увидел силуэт. Подошел ближе. Марина сидела на тропинке и держалась за колено, сквозь пальцы проступала кровь. Женю затошнило.

Он не знал, что делать, поэтому вернулся в дом за помощью. Саша поднял Марину на руки и внес на веранду. «Мужик», — подумалось Жене. Началась суета. Девушки перебирали аптечку, Саша держал голову Марины и просил ее не отключаться. Рану стоило бы зашить, но Света засыпала ее стрептоцидом и наклеила пластырь. И сказала Вове, что торчащая арматура на тропинке когда-нибудь кого-нибудь убьет. Вова обещал исправить.

Когда шумиха улеглась, а Марина уснула или отключилась, все вернулись к столу. Инцидент всех взбодрил, даже Макс проснулся. Выпили еще. Женя не хотел, но выпил. Голова снова начинала чесаться.

Было около двух ночи, когда Вова все-таки подобрал аккорды «Кукушки». Любимая песня Светы. Женя не любил самодеятельность, поэтому вышел. На веранде никого не оказалось. Кровать пустовала. Вышел во двор, калитка была открыта. Сердце дрогнуло. Он поспешил проверить мотоцикл. Все три на месте. С чего он вообще решил, что открытая калитка и пропажа мотоцикла были бы как-то связаны? Единственная лампа освещала только часть улицы, но вдалеке он увидел хромающую фигуру.

— Эй, — крикнул он.

Не звать же ее по имени. Может, это и не она вовсе. Фигура ускорила шаг. Женя снова крикнул: «Эй», уже громче. Фигура побежала. Ничего не оставалось, как погнаться за ней.

Не с первого раза он завел свой мотоцикл. Фара освещала улицу, но фигура будто растворилась. Женя проехал немного и остановился. Заглушил мотор, чтобы не расходовать бензин, которого и так мало. Нужно решить, что делать дальше. Возвращаться к Вове или ехать домой? Хотелось домой. Но бросать девчонку одну казалось неправильным. Пока он размышлял, фигура снова появилась. Она не видела его и ковыляла навстречу.

— Садись, подвезу!

Марина от неожиданности споткнулась, но Женя успел поддержать ее за локоть.

— Сама дойду.

— Хочешь, чтобы какой-нибудь сбежавший зэк тебя изнасиловал?

И почему на ум приходит именно изнасилование? На ней золотые серьги и цепочка с кулоном. Можно и ограбить.

— Отвали, — сказала она.

Женя не терпел грубости. Он быстро включался, и ему хотелось ответить тем же. Потом приходилось жалеть. Он уже пожалел, что разозлился. Что с нее взять? Девчонка. Еще и пьяная.

— Не бузи, я тебя отвезу.

Марина шаталась, и Жене стоило большого труда усадить ее на мотоцикл. Он и сам был нетрезв. Но рядом с более пьяным человеком организм как-то мобилизуется. Она ухватилась за него так сильно, что он едва мог дышать первые секунды. Потом привык. Ее голова упиралась в его спину, и Женя подумал: «Только бы не стошнило на чистую футболку».

Он остановился у зеленого забора на Пограничной. Она долго сползала с мотоцикла, хватаясь то за его шею, то за руку.

— Ой, — вскрикнула она, села на землю и заплакала.

Ну конечно, обожглась о трубу. Женя заглушил двигатель. В свете фонаря видно было, какая грязная у нее одежда. Пряталась за кучей угля. И пятна засохшей крови. Женя присел на корточки рядом, почесал голову и посмотрел на ногу, волдырь вздулся мгновенно. Ну и ночка выдалась. Женя не любил слезы, но поглядел на израненные ноги, и ему стало ее жалко.

— Ладно тебе! Помажешь пантенолом, заживет.

— Твой друг козел.

— Санек?

— Сказал, что я слишком для него хороша. А сам с Катей...

— Ты сама дойдешь?

Она ничего не ответила. Встала, поправила юбку. Ну и видок же у нее. Наверняка влетит дома.

Женя завел мотоцикл. Ночь была теплая, даже слишком. Алкоголь уже выветрился, и зуд становился сильнее. Нужно снова купить мазь и мазать, мазать, мазать, пока эта зараза не пройдет. Если пройдет. У деда так и не прошло. За семьдесят лет.

У остановки, где в такое время разве что шахтерский автобус проедет, стоял мотоцикл. Правила приличия обязывают остановиться и поздороваться. Мотоциклист мотоциклисту — друг. Женя подъехал. Это были Стас, Каспер и девчонка с выпускного, лицо знакомое, хоть и вдрызг пьяное. Ничего хорошего ее не ждет в остаток этой ночи.

— Ты откуда и куда? — спросил Стас.

— Был у Вована...

— Думал заехать, но вот. — Он махнул на девчонку.

— Что с ней?

— В хламину.

— Я такую же домой отвез.

— У нас другие планы.

Стас усмехнулся, а Жене захотелось расчесать голову до крови. Он попросил сигарету. Затянулся. Посмотрел на девчонку. Он часто ее видел. Симпатичная, мягкая. От таких всегда тепло. Но не сейчас. Почему она не идет домой? Ей точно нужно домой. И Женя хотел домой, но стоял и курил. Стас протянул полторашку пива. Женя не хотел, но отхлебнул. Горькое, теплое, выдохшееся. Зуд не утихал. Женя закурил еще одну. Нужно купить себе пачку.

Он постучал в окошко. Сонная продавщица ночного ларька кивнула ему и протянула синий «винстон» и зажигалку. А ведь хотел экономить. Вернулся к остановке. Стас обнимал за мягкую талию новую подругу. Женя отдал ему долг из двух сигарет, Стас взял одну. Они пожали друг другу руки, Женя бросил взгляд на девчонку, та едва могла сфокусироваться на нем, завел мотоцикл и поехал к дому.

На Одоевского у фонаря он заглушил мотор. Что-то заставляло его так делать поздней ночью. Уважение к соседям или страх получить взбучку от мамы. Он подкатил свою «Яву» к забору, медленно открыл калитку, чтобы не скрипела, но она все равно скрипнула.

Во дворе свет не горел. Мама всегда выключала, чтобы ворам не было видно, что можно украсть, но безоблачное небо и почти полная луна ярко освещали площадку перед домом. Женя прошел к беседке. В вазочке, накрытой металлической чашкой, лежал с ужина нарезанный хлеб. Женя взял кусок и в три укуса проглотил. Понял, какой он голодный, у Вована совсем ничего не ел. От воспоминаний живот заболел. На плите все еще стояла кастрюля с борщом. Запах кружил голову, но искать тарелку не стал. Женя схватил еще кусок хлеба и затолкал его в рот.

В душ идти было лень, он сполоснул руки и ноги под сильным напором колонки. Попил тут же. Почти четыре. Вот когда хорошо идет вода. Набрать бы пару ведер, но неохота шуметь. Нет ничего пронзительнее, чем струя воды, бьющая в дно дюралевого ведра в предрассветной тиши.

В доме слышно тиканье часов и материн храп. Она не закрывает на ночь двери. А Женя боится лягушек, которые так и норовят запрыгнуть внутрь. В июне их не так еще много. Но вот в августе настоящее нашествие. Жаль, Белка умерла в начале весны, а то гоняла бы скользких тварей. Новую собаку Валентина Петровна не хотела заводить. А ведь летом в самый раз. Чтобы привыкла до зимы.

Женя закрыл в свою комнату дверь и лег. Кровать была расстелена. Мама всегда так делала, когда он уходил гулять. Просила, чтобы мыл ноги, прежде чем лечь на белую простыню. С белым бельем мать возилась как с самой большой ценностью. Кипятила, вымачивала, отпаривала. Оно сияло и скрипело, как редкий снег в феврале. И пахло так же. Все, что показывают в рекламе стирального порошка, ни в какое сравнение не идет с тем, чего добивалась Валентина Петровна простой синькой.

И хотя белье приятно освежало прохладой, в комнате было душно. Женя встал и открыл окно. На заднем дворе, куда сквозь плодовые деревья просвечивал предрассветный свет, было тихо. Так тихо, что холодок пробежал по коже. Женя почесался. Еще и еще.

Из заднего кармана джинсов, брошенных на пол, Женя достал пачку «винстона». Мать узнает, что он курил в комнате, влетит. Но курить хотелось нестерпимо, а выходить во двор лень. И как-то странно и страшно ему было думать о том, чтобы выйти. Женя свесился с подоконника и подкурил сигарету. Затянулся. В горле запершило, но он сдержал кашель, чтобы не разбудить мать. У нее чуткий сон. Наверняка она слышала, как он возился с колонкой.

Першение отпустило, Женя сдавленно кашлянул в руку и снова сделал затяжку. Он подумал о сексе. В такие моменты, когда он был один в ночной тиши, ему хотелось, чтобы кто-то, какая-нибудь девчонка вдруг оказалась рядом. Просто вдруг очутилась голая в его кровати. И чтобы не нужно было ничего говорить, а просто снять трусы и войти в нее. И чтобы после она просто исчезла. Молча ушла. О ком он думал? О таких, как Катя. Мягкие и податливые, как нагретый на солнце пластилин. Женя затянулся сильнее. Нужно выбросить ее из головы. Подумать о чем-то другом. Просто переключить внимание.

Он затушил окурок о кирпичную стену под окном и положил его обратно в пачку. Хотел закрыть окно, чтобы соседская кошка не запрыгнула к нему утром, но что-то блеснуло в глубине двора.

Розовый свет освещал сад на заднем дворе. Женя присмотрелся. Что-то блестящее оказалось насадкой для полива. Мать купила на прошлой неделе. И Женя лично установил ее на новый пластиковый шланг взамен старого тяжелого из резины. У насадки несколько режимов. Мама пользуется дождиком.

Это в самом деле блестит насадка. Что она там делает? В глубине сада. Висит на шланге. А шланг намотан на ветку грушевого дерева. В этом году плохой урожай, но цветы цвели весной красиво. Женя помнил, что шланг этот должен лежать в летней кухне. Мама боится, что его украдут. Это хороший, удобный шланг, сам распрямляется от воды и собирается обратно. Что шланг делает на дереве? Женя почесал голову.

На шланге висел дед.

Глава 2

Марина открыла глаза, вспомнила вчерашний вечер и снова закрыла. Уж лучше и вовсе не просыпаться.

Сколько могла, она пролежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к голосам. Бабушка, кажется, спросила, почему она еще не вышла. Мама что-то тихо ответила. В туалет хотелось нестерпимо, но, если сильно-сильно сжать ноги, можно еще немного полежать.

Воспоминания обрушились с такой силой, что Марина забыла про мочевой пузырь. Саша смотрел на нее своими бледно-зелеными глазами, выпускал ей в лицо дым и говорил, что она слишком хороша для него. Что это вообще значило? Что она ему не нужна. Ему нравилась Катя.

Может, это правда? Может, Марина действительно слишком хороша. Красивая, умная, интересная. Что еще надо? Но Катя. Катя красивее и интереснее. А ум? Может, Катя и умнее. Но ему не нужен ум. Ему надо целоваться. А может, и что-то больше.

Об этом «больше» Марина часто думала. Когда? Как? А главное, с кем? Но только не сейчас. Сейчас мир разрушен. И хочется никогда не просыпаться.

— Ты вставать собираешься? — спросила бабушка.

— А мама где?

— Ушла. Иди завтракать.

Марина дождалась, пока бабушка выйдет, и встала с постели. Ноги ее были грязными, будто она никогда не носила обуви, пластырь на колене пропитался сукровицей и прилип так, что отрывать его лучше под наркозом. Юбка и топ валялись у кровати. Хотя больше походили на рваные тряпки, которыми бабушка моет Зорьку, когда та вывозится в собственном навозе. А сколько планов было на этот костюм. Но может, еще не все потеряно? Марина повертела юбку в руках. В районе коленей дыра, кое-где засохла кровь, а сзади красовалось черное пятно. Она вспомнила, как пряталась за угольной кучей. И тут же посмотрела на место ожога. Ну что за невезение. Кожа на лодыжке подпалена, кое-где блестели еще не лопнувшие волдыри.

Можно было бы просто умереть. Тогда бы она избежала разговора с мамой. Ей бы не пришлось краснеть перед бабушкой и даже Зорькой за то, что она испортила вещи, деньги на которые мама тяжело зарабатывала. Но главное — ее жизнь разрушена. Сердце разбито, и больше нет смысла оставаться на этой земле. Почему-то в голове крутились строчки песни группы «Темные и холодные». Когда-то она записала стихи в тетрадь, но потеряла ее.

В ванной она посмотрела на себя. Тушь размазалась по щекам, французские косы, с которыми можно было бы ходить три дня, растрепались, и кажется, в них застряла жвачка. Марина попробовала расчесать, но получалось только с болью выдирать волосы. Тогда она взяла маникюрные ножницы и отрезала спутанный ком почти под корень. Посмотрела на клок, торчащий на затылке, и заплакала. Целый год она отращивала волосы ради прически на выпускной. Она взяла мамин станок для бритья и осмотрела. Нет, наверно, так будет больно. Лучше начать с пальцев. Марина набрала побольше воздуха и полоснула по подушечке среднего пальца. Боль обожгла. Из тонкого разреза показалась капля крови. Марина сдавила палец. Вытекай! Так не пойдет. Невозможно потерять три литра крови, порезав палец. Она зажмурилась и полоснула по безымянному. Неспроста же в больнице берут кровь именно из него.

Марина сидела в ванне и выдавливала в воду красные капли. Бесполезно. Пластырь с колена отлепился, и она смогла рассмотреть рану. В глубине красной воронки виднелись комочки грязи. Она попробовала ногтем достать, но стало больно. Она поморщилась и посмотрела в окно под потолком. Солнце вовсю припекало. Наверное, Катя с Сашей поедут на карьер на его мотоцикле. И будут плавать и сосаться. Затошнило.

И что за дурацкий дом. Как можно так жить? Кровать на веранде. Зачем она там? У Марины во дворе тоже летом стояла железная кровать. Но исключительно для дневного отдыха в тени после хозяйственных дел.

Наконец Марина вышла из ванной. Бабушка уже легла отдыхать. Ее день начинался в три часа утра, и к десяти она успевала устать. Марина, стараясь не шуметь, налила холодный чай и выпила залпом. Все это время хотелось пить. А вид поджаренных гренок с яйцом вызывал тошноту. Но она взяла одну. Вспомнила, как дед с похмелья обязательно ел жирную еду. Холодец был идеален, но летом никто холодец не варит.

После завтрака Марина вышла во двор. Ее ждали обычные дела: подмести двор, набрать воду в летний душ, чтобы она успела за день нагреться и не пришлось бы использовать тэн, проверить огород, не выросли ли со вчера новые сорняки.

За делами она немного отвлеклась, почти забыла, что вчера случилась трагедия. Но пришла мама, и горе обрушилось на Марину с новой силой. Горе и стыд.

— Я встретила Любовь Васильевну, — сказала мама. — К себе вызывает.

— Зачем?

— Завтра и узнаем.

Завтра! Это прозвучало как приговор. Завтра ей отрубят голову. Вернее — выгонят из школы. За пьянство и распутство. Так и будет.

— А что с твоими волосами?

Марина весь день пряталась в огороде, где сидела под яблоней и плакала. Плакать она бы предпочла в кровати, но в семье не поощрялось бесцельное лежание. Цель у Марины была. Наплакаться так, чтобы легкие наконец перестали содрогаться и она бы уснула вечным сном. Как-то в газете «Спид Инфо» написали, что женщина умерла от горя. Остается только ждать, когда и Марину призовут небеса. Отец наш небесный, дай нам на сей день. Вернее, не давай. Ничего не давай. Просто забери.

Вечером Марина отправилась с бабушкой за Зорькой. Забрать из стада. Это как детский сад для коров. Там Марина отвлеклась, слушая о горестях других женщин.

— Мой-то что учудил вчера, — сказала женщина в шерстяных чулках и резиновых калошах. — Я сварила кашу уткам, накидала туда очисток от картошки. Наваристая получилась, ложка стоит. Пока в душ сходила, этот гад чуть не полкастрюли сожрал. И не поперхнулся же. И на недосол не пожаловался. Я говорю: уткам что давать? А он смотрит на меня, блымает глазами, и давай ложкой дальше работать. Плюнула и пошла спать. Утром утки орут, голодные. Отдала остатки, и пришлось травы надергать.

— Ну чудак, — засмеялась бабушка.

— Да чтоб он подавился! — плюнула женщина в чулках.

Марина стояла, прислонившись подстриженным затылком к дереву. Терриконы отливали золотом. Где-то там жил Саша. Марина услышала звук мотоцикла и вздрогнула. Это всего лишь ржавый «Урал» проехал. Марина выдохнула.

Солнце опускалось за терриконы, и коричневые пятна стали показываться в низине. Идут. Марина считала Зорьку самой красивой. Ни одного пятнышка, идеальные опасные рога. Некоторым коровам спиливают кончики, но бабушка жалела. Хотя нрав у коровы был резкий. Зорька прошла мимо. Она знала дорогу домой, поэтому даже голову не повернула в их сторону.

Дома Зорьку уже ждали отруби и свежая вода. Первым делом она всегда пила. Полведра зараз. Потом приступала к еде. А бабушка тем временем доила. Марина тоже доила, но в ее руках было куда меньше сил, чем в бабушкиных, поэтому Зорька часто не подпускала Марину к себе.

Когда домашние уже легли — бабушка спать, а мама смотреть телевизор, Марина проскользнула в ванную с выпускной юбкой, которую прятала весь день под кроватью, и большими ножницами. Нужно просто все исправить. Но сначала отстирать. Она взяла кусок мыла и начала сильно-сильно тереть по бледной ткани. Угольная пыль не поддавалась. Казалось, она размазывалась еще сильнее.

Мимо окон проехал мотоцикл. Марина снова вздрогнула. Теперь она знала, что это не «Урал». Может, это Саша? Понял, что совершил ошибку, и хочет все исправить. Но он ведь не знает адреса. Он мог спросить у друга. Марина прислушалась. Мотоцикл уже далеко. Нет, он не к ней.

Она села на пол и попыталась заплакать. Хотя бы пару слезинок, чтобы стало легче. Глаза оставались сухими. Тогда она собрала хвост и одним движением больших ножниц отрезала все, что удалось отрастить. Волосы упали в раковину. Она посмотрела на себя в зеркало, пряди едва закрывали мочки ушей. Слишком коротко. Марина взяла кусок мыла и приложила к ране на ноге.

В кабинете директрисы мама глубоко дышала. Марина даже слышала стук ее сердца. Любовь Васильевна начала издалека:

— Наши дети — это лицо школы. Особенно старшеклассники. Совершенно недопустимо, чтобы кто-то порочил честь школы.

Мама согласно кивала и не моргала.

— Елена Юрьевна, до нас дошли сведения. — Директриса сделала паузу. — Что Марина вела себя неподобающе.

— Да, я понимаю, — зачем-то сказала мама.

— Нет, боюсь, что не понимаете. Ее видели пьяной, бредущей вдоль дороги, а проезжающие машины освещали ее фарами, улюлюкали и сигналили.

Тут мама забыла сделать вдох. Как и Марина. Обе непонимающе уставились на Любовь Васильевну. Та выжидающе молчала.

— Не было такого, — выкрикнула Марина.

Она не совсем четко помнила тот вечер, но прогулку вдоль дороги с проезжающими машинами она бы не забыла.

— Мам, не верь! — взмолилась она.

— Мы бы хотели, чтобы за лето вы повлияли на вашу дочь. — Директриса сложила губы трубочкой. — Иначе нам придется принять меры.

— Да, конечно, — бормотала мама, пока вставала со стула.

Разговор этот не имел смысла. Это больше походило на то, что Любовь Васильевна хотела показать, кто здесь главный. И что даже отличницы должны опасаться быть отчисленными.

— Во сколько Марина обычно приходит вечером домой? — спросила она, открывая дверь.

— В десять.

Мама соврала. Намного позже.

— Да вы что! — Любовь Васильевна снова свернула свой ротик в дудку. — А как же новости в девять часов?

Мама что-то попыталась ответить, но Любовь Васильевна уже не слушала, она кивком приглашала войти других маму и дочь. Марина и девочка из параллельного класса, Лена, переглянулись, и Марина поняла, что директриса сейчас начнет такой же разговор о неподобающем поведении.

Пока они шли по коридору, Марина тайком глянула на мать. Та была почти пунцовая от стыда. И Марина боялась момента, когда они выйдут на улицу. Но на улице ничего не произошло. Мама шла молча. И Марина молчала.

Уже дома Марина сказала:

— Мам, это все неправда.

— Я знаю.

Пошел дождь. Марине нечем было себя занять остаток дня. Мама больше не говорила с ней о выпускном и об испорченной юбке. Об остриженных волосах она лишь сказала, что ей не идет каре. Это было не самым плохим разрешением ситуации. Марина устроилась у окна и смотрела, как капли стекают по стеклу. Из маленького кассетного магнитофона, единственного подарка пропащего отца, звучала песня Рики Мартина. Какой же он красивый. Кожа цвета загорелой оливки, карие глаза и медовые волосы всегда нравились Марине. Жаль, что такое сочетание редко встречается в их краях. Саша был бледным, и волосы у него были бледными. А глаза и вовсе болотного цвета. И что Марина в нем нашла? Но сердце от воспоминаний заболело.

Не успела она подумать о боли, как в комнату вошла Катя. Бабушка всегда всех пускала в дом. Марина не рассказала ни маме, ни бабушке о предательстве. Тогда бы пришлось рассказать и про Сашу, и про мотоциклы. У отца был мотоцикл. Марина помнила, как они все вместе ездили на карьер. Папа, она и мама. У него тоже была «Ява», как сейчас почти у всех.

— Чего тебе?

— Ты обиделась? Ты же знаешь, что он сам...

— Связал тебя? Заставил?

— У вас бы все равно ничего не вышло... Не нравишься ты ему! Ты подстриглась?

Марина молча смотрела на подругу.

— Прости меня. — Катя казалась по-настоящему раскаявшейся. — Но я никогда такого не чувствовала...

— А как же Игорь?

— Я не знаю...

Катя расплакалась. Через каких-то пару месяцев она должна уехать в Алма-Ату к Игорю. Они целый год писали друг другу. И Марина завидовала их любви. Целый год они были далеко друг от друга, но продолжали любить.

— Ты мне противна, — сказала Марина.

Катя театрально рухнула на пол и дергалась в рыданиях. Марина не удержалась. Отчего-то ей стало жаль ее. Катя была раздираема страстями, Марина читала о таких женщинах в книгах. И завидовала ее способности чувствовать. Катя умела любить, грустить, радоваться. И все это будто выкручено на самую большую мощность. Это людям нравилось. У Марины же были самые базовые настройки.

Невозможно ненавидеть плачущего человека. Особенно если этот человек твоя лучшая подруга, пусть и бывшая. Истерика Кати зашла так далеко, что Марине ничего не оставалось, как сесть рядом с ней на пол, крепко обнять и тоже заплакать.

— Мне так много тебе хочется рассказать, — проговорила наконец Катя.

Придется быть настоящей подругой. Показать, как это делается.

— Я никого никогда так не любила...

— Вы знакомы два дня...

— Я увидела его, и меня словно током ударило. Пробило до самых пяток. Я хочу родить ему детей.

— Он вроде в армию уходит, — сказала Марина.

— Я дождусь.