Девочка-лёд E-Book

Анна Джолос

• Herausgeber: Жанры
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: ALL IN. Любовь без компромиссов
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 479

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Роман – типичный представитель золотой молодёжи. Самоуверенный, наглый мерзавец без рамок и тормозов. Его жизнь – словно сахарная вата. Моя – беспросветная чёрная полоса. Что ни день, то борьба. В том числе и с ним. Восемнадцатый день рождения моего мучителя. И присутствовать в его загородном доме я точно не должна была. Для его друзей это – лишь очередная забава, для меня – самый страшный кошмар...

Leseprobe

Анна Джолос Девочка-лёд

© Джолос А., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог

Безудержное пьяное веселье за стеной с каждой минутой набирает обороты. Привычно, но сегодня особенно страшно. К хорошему быстро привыкаешь, вот и мы… рано радовались.

Смотрю в перепуганные глаза-блюдца младшей сестрёнки и чувствую, как под рёбрами болезненно сжимается сердце.

– Ульян, я сейчас включу тебе мультики, хорошо? – улыбаюсь, пытаясь сдержать предательски подступившие слёзы.

Не должна она видеть меня такой.

Маленькая принцесса кивает и вздрагивает, когда в дверь снова громко стучат.

– Алёна! – сипло хрипит собутыльник матери. – Иди к нам, девочка! Открывай! Я знаю, что ты там!

Этот противный голос я узнала бы из тысячи. Вадим здесь. Вернулся.

Дрожащими руками фиксирую большие розовые наушники на Ульяне. Включаю на телефоне мультфильм и вкладываю гаджет в её вспотевшие от волнения ладони. Сестра послушно опускает глаза.

– Алёна, дрянь! Открывай, я сказал! – злится мужчина по ту сторону.

Он дёргает за ручку, и дверь начинает ходить ходуном. Замок очень хлипкий. Выдержит ли на этот раз – кто знает…

Вскакиваю с постели и под аккомпанемент нецензурной брани из коридора двигаю старый шкаф.

Тяжёлый. Толкаю из последних сил. Бессмысленно надеяться, что это спасёт, но всё же стоит попытаться. Нам нужно просто выиграть время и пережить эту ночь. Как было уже бесчисленное множество раз.

– Отойди! – кричит ему мать заплетающимся языком.

Трезва, как стёклышко, ну конечно… Сердце болит. Она снова меня обманула.

– Я сказал, пусть открывает! – повторяет мерзким командным басом Вадим.

– Не тронь её! Уйди оттудова! – голос матери раздаётся ближе.

Судя по грохоту и возне, они начинают драться. Мне кажется, что за годы жизни здесь эти отвратительные звуки въелись под кожу.

Сажусь на пол, прижимая к себе коленки. Затыкаю уши, потому что слышать то, что там происходит, – невыносимо. А знать, что не имею права вмешиваться, – неимоверно больно.

Я должна думать о сестре. Я обязана защищать в первую очередь её. Ведь кроме меня – больше некому…

Стоны, крик, удары… Жуткая какофония, заполняющая клеточку за клеточкой и смыкающая невидимые руки на моей шее.

– Не тронь её, только не её, Вадик! – повторно раздаётся сдавленная просьба, пропитанная отчаянием поплывшего от алкоголя разума.

И тут же я отшатываюсь от двери в нашу комнату. Вадим снова испытывает дешёвый замок на прочность, а пододвинуть шкаф поплотнее не получается.

Дёргаюсь в сторону сестры. Забираюсь с ногами на кровать, сглатывая тугой ком в горле. Ульяна жмётся ко мне, цепляясь ладошками за поношенную футболку.

– Я тебя достану, Алёнка! – раскатом грома звучит угроза, за которой следует нездоровый смех. – И на этот раз дружок твой тебя не спасёт!

Сердце работает на износ. Гулко стучит о рёбра, разгоняя по телу липкий страх и бесконтрольную панику.

– Не лезь к ней!

– Пошла! – звонкий шлепок.

– Вадим, я… про… прошу тебя! – умоляет мать не своим голосом.

Крупная дрожь прошибает тело, когда в следующую секунду раздаётся её душераздирающий вопль а после до меня доносятся непечатные слова Вадима.

Я, прижимая к себе младшенькую, затыкаю уши посильнее, но всё равно слышу то, что происходит в квартире.

Мама, мама… Что же ты сделала с нами!

По лицу градом катятся слёзы, сдерживать которые уже не могу. Трясущимися руками увеличиваю громкость на телефоне и замираю, сбрасывая вызов.

Вызов от него. Словно лезвием по сердцу. Будто чувствует… И от этого только хуже.

Ульянка рыдает, заливая слезами экран. Вышибая весь воздух из моих лёгких.

Хор нескладных голосов. Чей-то преисполненный ужаса, пробирающий до костей крик.

Копошение и топот шагов.

Хлопанье входной металлической двери.

Когда всё вокруг вдруг затихает, идеальная мёртвая тишина кажется давящей и до чёртиков пугающей. Ни единого шороха. Ни звука. В наушниках Ульяны играет весёлая песенка. И отчего-то становится жутко.

Пульс учащается. Предчувствие беды ползёт вдоль позвоночника. Едва я встаю, чтобы наконец выйти из нашего убежища, как в квартире снова становится шумно. Чьи-то торопливые шаги, шёпот и голоса. Настойчивый стук в дверь – и тревога с новой силой царапает изнутри острыми когтями.

Ульянка хватает меня за руку и тянет к окну.

– Слишком высоко, малыш, давай сюда, – приподнимаю одеяло.

Сестра послушно лезет под кровать. Не хочет отпускать мою руку, но времени очень мало. Шкаф опасно покачивается, и сейчас до нас точно доберутся.

Целую маленькие, холодные пальчики и даю ей обещание: «Всё будет хорошо».

Достаю из шкафа бейсбольную биту. Зажимаю в руке так, как учил меня Рома. Это ведь его подарок…

Делаю глубокий вдох.

Считая удары сердца, замираю, спрятавшись за углом, и когда дверь оказывается сорвана с петель, замахиваюсь, сжимая до хруста челюсти. Бью, но это не Вадим.

– Твою мать!

Я чуть не убила постороннего человека.

А дальше как во сне…

Люди в форме. Их обеспокоенные лица и бесконечные вопросы, но в ушах стоит один лишь гул.

Коридор.

Плачущая Ульяна, до боли стиснувшая мою руку.

И мама… которая лежит на полу маленькой кухни хрущёвки…

В ту секунду, когда видела эту квартиру в последний раз, я не чувствовала внутри себя ничего. Только лишь пустоту, окутавшую зыбким дурманом.

Но совершенно точно я думала о нём…

О парне, в чьих руках мне никогда не было страшно.

О человеке, готовом меня защищать.

О счастье, которое было таким коротким…

На губах вместе со слезами чувствуется привкус острой горечи.

Как бы я хотела ещё хотя бы раз обнять тебя, Рома…

1. Алёна Лисицына

за десять месяцев до пролога…

Лёгкий прохладный ветерок приятно освежает разгорячённую кожу. Вдыхаю чистый, утренний воздух, наслаждаясь тем, как он заполняет лёгкие. В небольшом лесопарке так рано— ни души. Только я и мои убитые, проверенные временем беговые кроссовки.

Останавливаюсь, вскидываю руку и, нахмурившись, смотрю на циферблат часов. Единственную вещь, доставшуюся мне от отца… Напоминающую о том, что он в моей жизни всё-таки был.

Шесть пятнадцать.

Тянусь вверх, восстанавливаю дыхание и запрокидываю голову. Разглядываю бездонную синеву неба, виднеющуюся за раскидистыми ветвями старых дубовых посадок. Зажмуриваюсь от слепящего лучика солнца, показавшегося из-за пухлого облачка. Вытаскиваю из ушей допотопные проводные наушники и слушаю тихое утро. Привычную и самую лучшую для меня музыку.

Шумит пока ещё зелёная листва, на пруду истошно горланит утка, а чуть в стороне гудит сонный город. Обожаю вот так рано просыпаться. Годами выработанная привычка.

Иду по вымощенной тротуарной плиткой дорожке, думая о том, что с превеликим удовольствием прогуляла бы и этот день тоже. Но, об этом можно только мечтать, ведь если вчера пресловутую линейку я пропустила по уважительной причине, то сегодня у меня таковой точно не имеется. А жаль…

Выхожу из лесопарка и направляюсь в сторону домов, построенных буквой «П». У серой неприметной пятиэтажки здороваюсь с нашей соседкой, выгуливающей своё лохматое чудовище, с каждым днём всё меньше напоминающее пуделя.

Ангелина Марковна произносит в ответ сухое «здрасьте» и одаривает коротким брезгливым взглядом. Смотрит на меня так, словно я ничтожество или падшая женщина, о которых она так любит разглагольствовать по вечерам.

Прохожу мимо и непроизвольно морщу нос. В душном подъезде стоит отвратительный смрад. Это быстро помогает вернуться в суровую реальность, где нет места литературным эпитетам. Исписанные нецензурной бранью стены это как нельзя лучше демонстрируют. Дом, да и в целом район, у нас, прямо скажем, неблагополучный. Но куда деваться, когда выбора нет…

Взбегаю по лестнице на третий этаж и тихонько открываю ключом дешёвую металлическую дверь, погнутую сразу в нескольких местах. Уже и не вспомнить сколько раз в неё колотили ногами. Бесшумно притворяю её за собой, двигаю хлипкую щеколду и на цыпочках крадусь в свою комнату.

Ульянка, сладко посапывая, спит. Я невольно засматриваюсь на милое кукольное личико младшей сестрёнки, целую пухлую щёчку и только потом отправляюсь в ванную, где, к своему ужасу, обнаруживаю отсутствие горячей воды.

Приехали… Неужели всё-таки отключили за неуплату? Хочется завыть волком.

Стиснув зубы, принимаю ледяной душ. Не могу же я пойти в школу не искупавшись… После короткой мучительной экзекуции трусцой возвращаюсь в свою комнату. Наспех вытираю окоченевшее тело, надеваю приготовленную с вечера школьную форму и пытаюсь осторожно разбудить сестру.

Ульянка капризно хнычет, но, потирая маленькими ладошками глаза, всё же отправляется чистить зубы. Я в это время снимаю с плиты надрывно посвистывающий старый чайник и делаю ей пару бутербродов. Без колбасы, конечно, но с маслом. Пока сестра без особого энтузиазма поглощает свой скудный завтрак, я осматриваю гору грязной посуды, сваленной в раковину. Снова открываю холодильник. Совсем пустой, несчастной мыши и то повеситься не на чем будет.

Тяжело вздыхаю, раздумывая – не попросить ли на работе деньги вперёд? Снова. Неудобно, конечно, но что делать? Нужно оплатить коммуналку за квартиру, иначе мы рискуем остаться не только без горячей воды, но также без света и газа. Продуктов купить. Одно радует: Ульянка завтракает, обедает и ужинает в саду. Клюёт, как птичка, перебирает, но это всё же лучше, чем ничего.

В животе громко урчит, и я пытаюсь приглушить этот постыдный звук голым чаем без сахара. Ульянка молча протягивает мне бутерброд. От этого её жеста грудь сдавливает болезненным спазмом. Я качаю головой и отворачиваюсь к раковине.

Спустя пятнадцать минут мы уже идём в сторону местного детского сада номер десять. В раздевалке сестра, как обычно, ворчит и ноет, но я только терпеливо поглаживаю её по голове, передавая из рук в руки молодой улыбчивой воспитательнице.

– Алён, мама придёт сегодня на родительское собрание?

– Она… – теряюсь всего на секунду, – работает. Вместо неё приду я.

– Маме нужно подписать согласия на прививки, – нерешительно сообщает она, протягивая мне бумажки.

– Хорошо, – киваю и убираю аккуратно сложенные листки в портфель, уже заранее зная, что распишусь там сама. Подходить к матери с этим вопросом бесполезно.

Прощаюсь с Олесей Викторовной и спешу на остановку. Можно было бы и пешком пройтись, но я уже порядком опаздываю, а быстро добраться на своих двоих с окраины в центр просто нереально.

Запрыгиваю в автобус как раз вовремя, двери за спиной захлопываются, едва не дав мне по хребту. Пробираюсь сквозь толпу в конец салона. Останавливаюсь почти в самом углу. Держась за поручни, смотрю на оживлённую улицу через замызганное стекло. В транспорте, несмотря на шум, укачивает, и очень быстро мои веки тяжелеют против воли. У матери опять была весёлая ночка, а потому поспать нам с Ульянкой практически не удалось.

– Предъявляем проездной, готовим билеты!

Эта фраза, произнесённая строгим женским басом, срабатывает получше любого будильника. В ужасе распахиваю глаза и вздрагиваю всем телом. Осторожно протискиваюсь между пассажирами, стремительно направляясь к двери. На моё счастье, она как раз открывается. И вот я уже радостно ставлю ногу на ступеньку, но внезапно кто-то резко дёргает меня назад. Оборачиваюсь и натыкаюсь на разъярённый взгляд контролёра.

– Ну-ка, стой, куда собралась? – зловеще интересуется этот цербер.

– Отпустите. Моя остановка, – дрогнувшим голосом отвечаю я, чувствуя тревогу всем телом.

Нельзя мне в полицию, никак нельзя.

– Сначала докажи, что оплатила проезд! – требует бультерьер, удерживая меня за ручку рюкзака.

У меня внутри всё переворачивается от ужаса. Ехала я зайцем, потому что денег попросту нет, и на транспортной карте в том числе.

– Пошевеливайся давай, не то наряд вызову!

Под рёбрами простреливает. Мне ни в коем случае нельзя попадать в неприятности.

– Дамочка, ну-ка, дайте пройти! – громко возмущается крупный пожилой мужчина, оттесняя контролёра в сторону.

Люди начинают выходить, и в какой-то момент ей приходится разжать толстые пальцы. Я, не теряя ни секунды, прытью вылетаю на свободу. Бегу ещё минуты три и, только убедившись в том, что за мной никто не гонится (а это в принципе затея бесполезная), останавливаюсь, тяжело дыша. Поднимаю голову. Осматриваю местность. Ленинский проспект. Замечательно. Почти добралась. Пару остановок всего не доехала.

В восемь двадцать я уже подхожу к школе. За высоким резным забором слышатся звонкие голоса и весёлый смех. Прикладывая к турникету карточку, здороваюсь с охранником, приветливым Иваном Васильевичем, вежливо поинтересовавшимся тем, как прошли мои каникулы. Уверяю, что хорошо, улыбаюсь и выхожу на улицу. Какое-то время с грустью осматриваю огромную территорию, посреди которой возвышается новое, современное здание гимназии имени Попова. Слышу, как поднимается шлагбаум, и едва успеваю отпрыгнуть в сторону. «Мерседес» папаши Абрамова чуть не укатал меня в асфальт.

– Сгинь с дороги! – слышу грубый голос из окна. Оказывается, за рулём мой одноклассник Ян.

Думаю, у вас на языке вертится резонный вопрос: как я вообще здесь оказалась? Ведь учёба в этой гимназии и моя жизнь – две параллельные прямые, которые пересечься, по законам ненавистной мне математики, ну никак не могли. Однако это всё же случилось.

Дело в том, что мною заинтересовался Степанов Пётр Алексеевич, тренер по лёгкой атлетике. Он заметил меня два года назад на городских соревнованиях, где я забрала все награды. Потому что как ни крути, а бегаю я быстрее всех. С лёгкой подачи Петра Алексеевича секретарь разузнала обо мне всю необходимую информацию, и тренер убедил директора рассмотреть мою кандидатуру на участие в социальной программе. Многочисленные спортивные победы, отличные успехи в учёбе и репутация спокойного, адекватного ребёнка сыграли мне на руку. Даже проблемы в семье и удручающее материальное положение не стали помехой. Кого это интересует, если есть возможность привнести в рейтинг школы заветные баллы?

Меня зачислили, и поначалу я была безумно этому рада. Казалось, что вот он, билет в счастливое будущее. Кто же знал, что моё пребывание здесь обернётся сущим кошмаром. Ведь для представителей золотой молодёжи такие, как я, в лучшем случае – грязь под ногтями. А в худшем – как красная тряпка для быка… Всем своим видом и поведением они настойчиво пытаются доказать мне, что «убогим» здесь не место.

Глупо думать, что выпускной класс станет исключением, поэтому я просто об этом не думаю! Одна радость – мои друзья. Пашка Аверин, прямо сейчас стискивающий меня в своих объятиях, и Данила Князев, направляющийся к нам.

– Привет, Алёнка! – Данька поднимает меня и кружит в воздухе.

– Привет, ребят! – широко улыбаюсь и ласково взъерошиваю отросшие за лето волосы Данилы. – Тебе надо срочно подстричься, Дань!

Князев ставит меня на ноги, но руку не отпускает. Я с интересом разглядываю Даньку. Он – меня. Не виделись три месяца, а ощущение, что целую вечность! Мальчишки снова вытянулись. Пашка теперь страшно гордится своим ростом. Может, в этом году рискнёт подойти к девушке, по которой (как сам он однажды признался) сохнет уже пятый год подряд. Её имени мы до сих пор не знаем, всё шифруется наш Аверин…

– Лисицына, идите в класс, первый звонок уже был, – командует завуч, окинув нас строгим взглядом.

– Мегера Львовна в своём репертуаре, – шепчет Пашка и корчит забавную рожицу.

– Я всё ещё здесь, Аверин! – возмущается Дубинина.

Я смеюсь, но послушно плетусь в кабинет, уже при входе замечая презрительно поджатые губы и кислые взгляды. Девочки у нас что надо, таких и врагу не пожелаешь. Те ещё отъявленные стервы.

– Явилась, убогая, – прилетает мне в спину, пока я по привычке усаживаюсь за третью парту левого ряда.

– Грановская, так и не удалось пополнить словарный запас? – пока ещё спокойно интересуюсь я.

Она насмешливо вскидывает бровь и оценивающе меня разглядывает.

– А тебе, судя по всему, так и не удалось пополнить свой гардероб. Наверное, потому и не пришла вчера на линейку? Не захотела позориться? Правильно, ни к чему портить классу школьный фотоальбом!

Она ухмыляется. И вся её речь сопровождается противным хихиканьем «придворной свиты».

– Алёна, между прочим, защищала честь нашей гимназии на спартакиаде, – вмешивается рыжеволосая Сашка Харитонова.

– Кто там подал голос? Мелочь конопатая, ты, что ли? – фыркает Грановская. – Ну-ка, немедленно и молча умри!

Звонок заглушает ответ Харитоновой, но зато средний палец всем виден отлично. Ника уже встаёт, злобно одёргивая короткую до неприличия юбку, но в этот момент в класс заходят Они: Юнусов, Бондаренко, Абрамов и Беркутов. Весь «цвет», так сказать.

Одноклассники сперва благоговейно замирают, а затем, как по команде, начинают громко их приветствовать. Пресмыкающиеся, что с них взять!

– Ромка! – вопит Грановская, бросаясь на шею последнему в списке.

Я опускаю глаза и, стиснув от досады зубы, принимаюсь старательно подписывать новую тетрадь по алгебре.

Рано я радовалась отсутствию самого ненавистного человека на этой земле…

2. Алёна

то ж, знакомьтесь, типичные представители «рождённых с серебряной ложкой во рту».

Вечно угрюмый самбист Камиль Юнусов. Сын известного депутата, между прочим. Самый приятный из компании этих мажоров, несмотря на грозную внешность. Камиль – весьма немногословен и закрыт, чего не скажешь, например, о том же Бондаренко. Алексей – популярный видеоблогер, местный шут и тот ещё выпендрёжник. Любитель совсем недетских развлечений, что и приносит регулярные хлопоты матери-судье.

Следующий в списке – Ян Абрамов. Крайне неприятный и опасный тип. Это если мягко сказано. На деле – конченый отморозок, замешанный в столь грязных вещах, что даже рассказывать стыдно. В том году, например, по его милости наша одноклассница Даша неожиданно стала звездой ютуба. Звездой с очень сомнительной репутацией, чтоб вы понимали.

А последний… Я всё же поднимаю взгляд и хмуро смотрю в сторону высокого темноволосого парня, на котором в данный момент активно виснут пятьдесят пять килограммов тюнингованной красоты нашей местной королевы. Эти двое весьма откровенно целуются. На лицах такое удовольствие, что становится почти противно. Наверное, я чего-то не понимаю, но как может нравиться чужой язык, хозяйничающий у тебя во рту! Да к тому же такая зверская антигигиена! Вот вы знали об исследовании микробиологов из Нидерландов, что во время десятисекундного поцелуя происходит обмен 80 миллионами бактерий? Это представить невозможно, тем более допустить!

Нет, не подумайте. Я целовалась. Один раз, правда, но всё же. В далёком восьмом классе, а послужил этому неожиданный поступок ботаника-одноклассника (кто бы ожидал!). Я его учебником геометрии (тем самым, который толстенький и рассчитан на программу 7–9 классов) за это по дурной головушке приложила неслабо. Вовочка в ответ заблеял и робко заявил, что просто хотел потренироваться, прежде чем подходить к объекту воздыхания, молоденькой учительнице литературы.

Гений убогий! Нашёл тренажёр!

Возвращаясь к теме поцелуя… Мне не понравилось. От слова «совсем». Так себе впечатления! Мокро и мерзко, вот и всё, что могу сказать.

Взгляд снова невольно уползает в сторону увлёкшейся друг другом парочки. Вероника гладит наманикюренными пальчиками сильную шею парня и призывно выгибается, прижимаясь к нему всем телом. Тот горячо целует губы девушки, и рука его давно уже находится гораздо ниже её талии.

Увы, стеснение – чувство, чуждое им обоим.

– Беркут, ну заканчивайте, у меня уже пожар в трусах, – как всегда, в своём духе похабно шутит Бондаренко.

Тот в ответ лениво отодвигает от себя Грановскую, ухмыляется и здоровается за руку с верзилой Пилюгиным.

Итак, Беркут… Он же Роман Беркутов, сын крупного бизнесмена, чьё состояние оценивается неприличным количеством нулей. Самоуверенный, наглый и высокомерный мажор. Циничный потребитель, не привыкший слышать слово «нет». Человек, не ведающий о том, что такое границы и мораль. Кладезь пороков, его недостатки я могу перечислять до конца урока…

– Лисицына, – слышу я его голос, непроизвольно вздрагивая всем телом. Его обращение ко мне – априори сигнал к тому, что ничего хорошего не жди.

Боже, как же было прекрасно летом и как же не хотелось возвращаться в этот кошмар! Хорошо, что класс выпускной.

– Чего тебе? – спрашиваю, с опаской глядя в его сторону.

Рукава белоснежной брендовой рубашки нарочито небрежно закатаны до локтей, на запястье блестят дорогие часы, туфли начищены до зеркального состояния. Даже такие, как он, вынуждены следовать уставу гимназии и придерживаться в стенах учебного заведения классики. У девочек и вовсе с этим строго. Но «поцелованные в пятую точку самой судьбой» умудряются и тут выделиться.

Но вернёмся от девочек к мальчикам. Точнее, к одному конкретному представителю мужского пола. Беркутов стоит, опираясь на парту. Травит меня взглядом. Поза максимально непринуждённая и расслабленная. А чего, собственно, напрягаться, если жизнь твоя точно сахарная вата: сладкая, лёгкая и воздушная…

– Выиграла вчера, говорят? – издалека начинает он, ловко касаясь пальцами экрана айфона последней модели.

Я вскидываю бровь, уже готовая к очередной гадости.

– Циркуль сказала, – поясняет он, осматривая меня с ног до головы. Будто кипятком обдавая.

Плевать…

Циркуль, чтоб вы понимали, – это наш учитель математики и по совместительству классный руководитель, Элеонора Андреевна Пельш. Она хромает, к сожалению, и, поворачиваясь, описывает ногой некий круг. Отсюда и прозвище. Считают, что это смешно…

– Мы тут с ребятами посовещались, – тянет он, отталкиваясь от парты. Забирает что-то у Абрамова и медленно направляется в мою сторону. – И решили поздравить тебя. От лица всего класса.

Ой, подозрительно… Я прищуриваюсь.

Останавливается всего в шаге от меня, и до моих ноздрей долетает ненавязчивый, но при этом самый что ни на есть мужской парфюм. Стоимость которого наверняка превышает сумму средней ежемесячной заработной платы по стране. Протягивает руку, которую до этого держал за спиной, и жестом фокусника демонстрирует мне букет из многочисленных купюр разного номинала: по пятьдесят, сто, пятьсот и тысяче. В середине даже есть щедрый круг из пятёрок. Это так унизительно!

Одноклассники издевательски присвистывают. Чувствую, как щёки стремительно покрываются багровыми пятнами. И не только мы вдвоём понимаем почему эти купюры оформлены именно так… Ведь с букета когда-то и началась наша с ним вражда.

– Бери, Лиса! – тычет букетом практически мне в лицо.

– Отстань!

– Да брось, Лисицына! Купишь себе новые кроссовки! – насмешливо произносит этот идиот. Ситуация его крайне забавляет, а меня раздражает до зубовного скрежета.

Несколько долгих неприятных секунд, в течение которых я успеваю заметить ровный золотистый загар на его коже, мы прожигаем друг друга взглядами, полными ненависти. Наверняка опять ездил за границу. Куда там обычно отправляют своих отпрысков богатые родители? Бали? Сан-Тропе? Дубай? Я только на карте смогу показать все эти места. И то потому, что в отличие от некоторых на географии занимаюсь исключительно ею.

– Бери, говорю. Или здесь мало? – надменно интересуется он, насмешливо вскидывая бровь.

Отворачиваюсь, сжимаю челюсти. Переключаю внимание на интерактивную доску. Ощущаю неприятное жжение в глазах и стараюсь вспомнить теорему Виетта. Ненавистная алгебра, которая для меня выглядит китайскими иероглифами, должна помочь мне отвлечься. Но не выходит… Никакой от неё пользы!

– Сколько надо, Лисицына? Я подкину ещё…

Пытаюсь взять себя в руки и успокоиться. Плакать при нём нельзя. Я никогда себе этого не позволяю, что бы ни происходило.

– Твоя мамашка с удовольствием взяла бы, – развязно произносит Абрамов во всеуслышание.

Я поворачиваю голову, вперившись в него яростным взглядом.

– И не только деньги, верно? – делает отвратительный жест языком.

– Бери давай, – ухмыляется гад, что стоит напротив. – Всё продаётся и покупается, а такие, как ты, тем более…

Чаша моего терпения переполняется. В мозгу замыкает. Под общий хохот присутствующих я вскакиваю со своего места и выдёргиваю «подарок» из рук Беркутова. Со всей дури начинаю лупить идиота бумажным творением извращённого флориста. По башке, лицу, широким плечам.

Цветные шелестящие купюры, в подлинности которых я нисколечко не сомневаюсь, разлетаются в стороны и осыпаются бумажным дождём на пол. Беркутов лениво закрывается одной рукой. Одноклассники заливаются звонким смехом, а кто-то даже снимает происходящее на телефон. Но мне уже плевать. Меня трясёт от нахлынувшего бешенства. Внутри клокочет гнев. Я готова разодрать ему лицо, хоть у меня толком ногтей и нет. Сейчас очень пригодились бы такие, как у Грановской: длинные, острые, сделанные мастером в салоне.

– Я тебе эти деньги сейчас в глотку засуну! – зло обещаю, тяжело дыша.

– Ээ, полегче, Лисицына, иначе будешь отрабатывать ущерб этой самой глоткой, – склоняясь к моему лицу, вкрадчиво произносит он так, чтобы его услышала только я.

– Мерзость какая! – морщу нос.

Бросаюсь на него и бью, что есть сил. Яблоко раздора (общипанный букет) падает мне в ноги. Все вокруг визжат, Ян громко свистит, а у меня в горле ком застревает. Кровь расплавленной яростью стучит по венам, обида жжёт лицо, и чёрная ненависть находит выход только через удары, которые я обрушиваю на Беркутова.

– Что. Здесь. Происхооодит? – в своей размеренной прибалтийской манере интересуется Элеонора Андреевна. – Лисицына! Лисицына! Немееедленно прекрати!

Но меня уже не остановить. Я остервенело луплю одноклассника. Он почти не защищается. Хохочет. Кандидату в мастера спорта по рукопашному бою мои тумаки что укус комара слону, но всё же…

– Вы с ума сошли? – в ужасе причитает Элеонора Андреевна, встав между нами.

Моя грудь тяжело вздымается, волосы растрепались. Я пытаюсь восстановить дыхание, а Беркутов, как обычно, наслаждается ситуацией. Пялится на меня сверху вниз, не моргая. Ликует, что в очередной раз сумел втоптать меня в грязь. Я гневно смотрю в ответ, не без удовольствия отмечая про себя, что оставила-таки пару царапин на его наглой морде.

– Лисицына, сию минуту убери ээээто!

Элеонора указывает пальцем на порванные купюры, и я отрицательно качаю головой. Ползать перед ним на коленях и собирать чёртовы бумажки я не стану ни за что на свете! Достаточно унижений на сегодня.

– Сейчас же убери, Лисицына!

– Беркутов пусть убирает! – хватаю свой рюкзак и пулей вылетаю в коридор, игнорируя возгласы возмущённого классного руководителя.

Урод моральный.

Бегу к лестнице, спускаюсь на первый этаж. Нижняя губа предательски дрожит. Закусываю её до боли и чувствую на языке солёный привкус. Даже и не заметила, когда по щекам побежали настырные слёзы – проявление моей слабости перед Ним.

Нарочно. Он это всё нарочно! Из-за того букета!

Толкаю дверь женского туалета. Сейчас во время урока здесь пусто, и я могу спокойно привести себя в порядок.

Ненавижу! Ненавижу его!

Бросаю рюкзак, купленный на честно заработанные деньги. Трясущимися руками умываю лицо холодной водой. Выпрямляюсь. Делаю глубокий вдох. Ещё один. И ещё. Тяну за край бумажного полотенца и поднимаю взгляд. Зеркальная поверхность демонстрирует мне заплаканную девчонку с покрасневшим лицом.

– Привет, одиннадцатый класс, – невесело выдаю своему отражению, и мой голос эхом отдаётся от стен, выложенных дорогим кафелем.

Качаю головой. Расплетаю причудливые косы, мало напоминающие ту красоту, которая была утром. Достаю расчёску и пытаюсь усмирить вьющиеся русые пряди. Безжалостно деру их гребнем. Швыряю его в сторону и сажусь на плитку прямо у раковины. Закрываю лицо руками и снова дышу.

В висках грохочет кровь, но с каждой секундой гнев и злость потихоньку отступают. На их место приходит горькая обида и отчаяние. Заставляя чувствовать себя отвратительно. В очередной раз униженной кучкой недоумков с опостылевшим Беркутовым во главе.

Так и сижу всё оставшееся время. Успокаиваюсь и за десять минут до конца первого урока отправляюсь в спортзал. Потому что по расписанию любимая физкультура. Переодеваюсь и сразу иду на стадион, не дожидаясь пока в раздевалке появятся учащиеся 11 «А» и 11 «Б». Сажусь прямо на зелёный газон и запрокидываю голову. Пальцы касаются мягкого травяного покрытия.

Фальшивое. Как и всё в этом месте…

Утреннее солнышко на миг выглядывает из-за облака и ласково припекает кожу. Но небо хмурится с каждой минутой всё сильнее. Тяжёлые свинцовые тучи стремительно сползаются, сталкиваясь друг с другом. Испортилась погода. Под стать моему упавшему в ноль настроению. И ведь весь день с самого начала наперекосяк!

Иногда я задаю себе риторический философский вопрос: что в этой жизни я сделала не так? Почему в ней одна сплошная чёрная полоса? И наступит ли когда-нибудь белая?

Звенит звонок, и на стадионе один за одним появляются громко переговаривающиеся учащиеся обоих классов. Бросают в мою сторону насмешливые взгляды и шепчутся. Делятся, наверное, впечатлениями от шоу.

Держись, Лисицына! Ты же боец? Боец! Ещё какой! Бывало гораздо хуже. Думай о хорошем! Девять месяцев школы – и ты свободна. Работа на полный день, отдельная квартира… Жаль, что нельзя всё это устроить прямо сейчас.

Поднимаюсь на ноги. Замечаю, что почти все сегодня в форме. А как иначе? Пётр Алексеевич никому спуску не даёт и в аномальные женские дни, проходящие дважды, а то и трижды в месяц не верит.

Рассматриваю одноклассников, разодетых в фирменные шмотки и обувь. Даже при наличии больших денег они умудряются выбирать полнейшую безвкусицу. Разве что на Веронике Грановской, пожалуй, действительно красивый костюм. А ещё на ней те самые беговые кроссовки, на которые я иногда позволяю себе засматриваться. И даже с замиранием сердца потрогать, стоя в магазине… Только я прихожу в восторг не от цвета и формы (уж Ника при выборе явно руководствовалась именно этими критериями), а наслаждаюсь совершенно иными деталями.

Вряд ли она обратила внимание на геометрию протектора, амортизацию, ширину колодки и пронацию. Сомневаюсь, что Ника знает хотя бы половину из этих слов. Зачем ей? С такой внешностью и деньгами это в жизни точно не пригодится.

Замечаю, что одноклассники как-то странно скучковались. Девчонки визжат, парни одобрительно кричат. Встаю и направляюсь туда, ведомая нехорошим предчувствием.

– Что там? – спрашиваю у Харитоновой, поправляющей на носу большие очки дичайшей расцветки. В них она похожа на черепаху Тортиллу, ей-богу!

– Сцепились. Рома и Даня.

Ох, нет, нет, нет. Опять.

Я локтями расталкиваю одноклассников и пробираюсь в эпицентр. Беркутов и Князев друг друга на дух не переносят: вечно во всём соперничают, без конца задираются в коридорах и регулярно устраивают мордобой. Это ожесточённое противостояние продолжается уже несколько лет.

– Дань, перестаньте! – кричу я, глядя на то, как эти двое сцепились.

Парни катаются по искусственной траве. Князев, всю сознательную жизнь занимающийся плаванием, заметно уступает Беркутову, для которого подобные стычки – очередной вызов и возможность показать свою силу.

– Дань! – дрогнувшим голосом повторяю я.

Беркут вообще себя не контролирует. Бьёт Князева так, что страшно становится. Хочу подойти ближе, но меня внезапно хватает Абрамов.

– Не мешай, Лисицына! Такое представление! – смеётся он, стискивая покрепче.

– Отпусти, Ян! – беспомощно дёргаюсь в его руках.

Озираюсь по сторонам. Как назло, нигде не вижу Пашки. Будто сквозь землю провалился!

– Разнимите их, пожалуйста, не стойте!

Но мне в ответ звучит лишь смех. Этим людям нравится то, что происходит.

– Отпусти! – пытаюсь освободиться, но Ян лишь сжимает меня сильнее.

– А ты ничего на ощупь, Лисицына! – хрипло шепчет мне в ухо, и я резко отшатываюсь, словно ошпарившись.

Где-то далеко слышится звук свистка Петра Алексеевича, но он тут же тонет в нескладном хоре подбадривающих голосов. Я в ужасе наблюдаю за тем, как из носа моего лучшего друга на белую футболку капает кровь. Со всей дури пинаю Абрамова локтем в живот, обретая долгожданную свободу. Подбегаю к дерущимся парням и делаю первое, что приходит в голову.

3. Алёна

Злая и взбесившаяся, с разгона запрыгиваю на спину ненавистного одноклассника.

– Отпусти его! – кричу Беркутову прямо в ухо, повиснув на нём как цирковая обезьяна. Ещё и шею его сжимаю внутренней стороной локтя.

Парня, не ожидавшего нападения сзади, немного ведёт в сторону, но ему чудом удаётся-таки удержать равновесие. В этот же момент страшно гремит гром, оповещая о грядущем дожде, запах которого уже витает в воздухе. Сверкает молния, на секунду освещая поле яркой вспышкой. Непогода сегодня разыгралась ни на шутку.

– Слезь… с меня, Лиса, – орёт Беркутов, прерываясь на кашель.

Пытается сбросить меня, громко и нецензурно при этом выражаясь. Данька переворачивается, загибается, хватаясь за живот, и сплёвывает кровь на траву. Кажется, в этот момент Роман собирается добить свою жертву, но я ему ни за что не позволю.

– Отойди от него! – шиплю яростно, отчаянно стараясь его придушить. Другой ладонью вслепую закрываю лицо.

– Свихнулась, дура конченая?

Затянутое грозовыми тучами небо снова заходится раскатами. Ребята вокруг пищат, потому что внезапно начинается самый настоящий ливень.

Парень предпринимает очередную попытку стряхнуть меня со спины, и что-то идёт не так. Беркутов то ли заплетается в собственных ногах, то ли теряет ориентацию в пространстве. Как итог, мы оба с глухим шлепком падаем на мокрую траву.

– Ай…

Рухнуть вот так оказалось не очень приятно. Даже с учётом того, что тело парня однозначно смягчило удар.

– Одурела, Лисицына? – недовольно возмущается он, перекатываясь на спину. – Какого ты влезла, придурочная?

– Посмотри, что ты наделал! – слышу, как натужно кашляет Князев чуть в стороне. – Скотина! Какая ты скотина, Беркутов!

Во мне столько злости, что я сама не замечаю, как снова начинаю драться с ним. Ощущаю мощный прилив непонятной энергии. Дурной. Бесконтрольной совершенно. Потому что достал! Потому что ненавижу! Так сильно, что готова взять грех на душу!

Ослеплённая яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот – и ещё больше раздражаюсь оттого, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ, просто лежит и позволяет себя лупить. Смотрит, и всё. Словно хищник, готовый откусить жертве голову, но только после того, как у неё кончатся силы на последнее сопротивление.

И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной. Хочу встать, внезапно осознавая, в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь. Сижу на нём.

Пытаюсь подняться, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически.

– Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, – тихо, сквозь зубы, цедит он.

– Да пошёл…

Закрывает мне рот рукой.

– Заткнись. Просто заткнись, – прищуриваясь, угрожает, тяжело и надсадно дыша.

Не моргая, смотрим друг на друга. Три месяца. Ещё столько бы его не видела с превеликим удовольствием! А лучше никогда!

Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил голову, сковал вмиг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться.

Я впервые так близко вижу его глаза: карие, с зелёными вкраплениями. Такие яркие и необычные. А сколько всего в них отражается…

– Поднимайтесь на ноги, живо! – сквозь стену проливного дождя слышим мы строгий голос Петра Алексеевича.

Беркутов не двигается. Пялится на меня. Странно, чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки. Вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит абсолютно неадекватно. Может, принял что? У таких, как он, это вроде является нормой.

Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В лёгких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Презрительно кривится и наконец встаёт с меня, трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.

Наркоман проклятый! Я слышала, что представители золотой молодёжи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и тем, что посерьёзнее. Кошмар.

– В зал, Лисицына! – командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.

– Данька, – касаюсь его лица пальцами. – Ты как?

– Нормально, – отвечает, небрежно стирая кровь рукавом толстовки.

Уже в спортзале Пётр Алексеевич начинает разбор полётов. Строит класс шеренгой, заново разжёвывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.

– А вы, трое, придёте после занятий отрабатывать своё наказание! – говорит он нам сердито.

– У меня другие планы, – громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.

– Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! – безапелляционным тоном командует Пётр Алексеевич.

– Я не приду, у меня тренировка, – бросает в ответ Роман, вытирая всё той же футболкой свои тёмные волосы.

Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и пялятся на его оголённый, атлетично сложенный торс. А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…

– В таком случае я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!

– Стучите, мне фиолетово, – грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.

Садится, вытягивает вперёд длинные ноги и откидывает голову на стену.

– Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!

Тот скалится и закрывает глаза. Невыносимый до ужаса! Грубиян и хамло. Вот кто он.

Данька шмыгает носом, убирая от лица бинт.

– Кто первый начал, Князев?

Друг молчит. Как всегда.

– Беркутов? – обращается к нему тренер. – Ты?

– Да, – отвечает с вызовом.

А этот, конечно, согласен взять всё на себя. На самом деле, по-честному, они оба хороши. Задирают друг друга регулярно и поочерёдно. Даже не верится, что когда-то были лучшими друзьями.

– От тебя, Лисицына, вообще не ожидал! – качает головой тренер, и это простое порицание заставляет меня виновато опустить голову. – Грановская, я не понял, ты там язык разминаешь или голеностоп?

Тренер отвлекается, дабы приструнить выпускников, весьма неохотно выполняющих опостылевшие за одиннадцать лет физические упражнения.

– Дура бешеная, – слышу я в этот момент в свой адрес от Беркутова. И щека начинает адски гореть от его колючего взгляда.

– Рот закрой! – злится Князев и порывается подойти к нему снова. – Не дыши даже в её сторону, понял?

– Дань, пожалуйста, не надо, Дань, – жалобно прошу я, перехватывая его руку.

– Далась мне твоя убогая, – уничижительно фыркает Беркут, и грудь помимо воли сдавливает от того, насколько брезгливо звучит его голос. Может, потому что именно так Он не называл меня никогда…

Пытаюсь убедить себя в том, что это просто слова. Набор букв, брошенный для того, чтобы в очередной раз зацепить и задеть меня и Князева.

– Дань, чё такое?

Рядом с нами вырастает высокая фигура Пашки Аверина. Он растерянно смотрит на разбитое Данькино лицо, на меня, промокшую насквозь, и на самодовольную морду ухмыляющегося врага, в расслабленной позе развалившегося на скамейке.

– Этот урод опять…

– Аверин, иди сюда, – манит пальцем и задирает Роман теперь и Пашку. – Тебя для пропорции я тоже готов разукрасить.

– Ну-ка замолчали! – гремит не хуже грома голос Петра Алексеевича. – Упали, отжались оба. Аверин, штраф за опоздание!

– Так это, Циркуль, – осекается под взглядом физкультурника, – то есть Элеонора Андреевна попросила помочь, так я и это…

– Ты у меня сейчас сам циркулем на шпагат сядешь! Быстро на разминку! А ты, Лисицына, пойди переоденься. У Пилюгина чересчур обильное слюноотделение. Того и гляди приступ начнётся.

Я, краснея до самой макушки, удаляюсь в раздевалку. И последнее, что успеваю заметить, – Даню и Романа, опустившихся на пол.

* * *

Второе сентября кажется поистине бесконечным. Русский язык, химия, литература… И на каждом из уроков Беркутов считает своим долгом так или иначе меня затронуть. На алгебре и вовсе издевается с каким-то нескрываемым, нездоровым удовольствием. Потому что отлично осведомлён о том, что этот отвратительный предмет – моё самое слабое место. Ахиллесова пята, если хотите.

Я стою у доски и пытаюсь сконцентрироваться на задании, вперившись взглядом в учебник.

– Лисииицына, – обращается ко мне Элеонора Андреевна, – ещё раз прочитай условия задачи.

– Ей это не поможет, – язвительно прилетает от Грановской в ответ.

Вот уж кто бы рот не открывал! Таблицу умножения до сих пор не знает!

– Читаем, Алёна!

– Винни-Пух и Пятачок пришли в ресторан Совы и заказали две большие банки мёда на двоих, – тяжело вздохнув, под сдавленный смех одноклассников начинаю читать я. – Винни съедает такую банку мёда за четыре часа, а его друг Пятачок съедает половину такой же банки мёда за восемь часов. За сколько минут они съедят банку мёда вместе?

– Типовая задача экзамена, – кивает Элеонора, поправляя очки. – Ну-с…

– Под чем был тот, кто составлял эту задачу? – просыпается Пилюгин.

– Примем всю банку мёда за икс килограмм, – пишу я. – Составим таблицу: объём еды, время, производительность.

Абрамов усмехается. Уж не знаю, что его рассмешило.

– В минуты переведи всё, тупица, – доносится с последней парты Его голос.

– Ромааан! – возмущается учительница.

– Что? – отвечает недовольно. – Пусть научится читать условия задачи.

Сжимаю пластмассовый стилус от интерактивной доски с такой силой, что того и гляди сломается напополам. Перевожу часы в минуты и заполняю столбцы. Ненавижу математику! Мой мозг реагирует на неё отторжением. Сколько себя помню, столько борюсь со своей нелюбовью к теории вероятности, стереометрии, логарифмам и прочей математической ереси. Тоже мне, царица наук! Не даются мне алгебра и геометрия, хоть убей. Зависаю, проверяя вводные данные. Вдруг закралась ошибка…

– Без мёда, по ходу, останутся, – плоско шутит Бондаренко, который и сам не блещет знаниями в области математики.

В класс заглядывает завуч. Просит Элеонору выйти. Я в задумчивости пожёвываю нижнюю губу и беспомощно смотрю на таблицу. Ну а дальше-то как?

– Лисицыну Пятачок и Пух озадачили не по-детски, – комментирует Беркутов.

По классу прокатываются смешки. Я записываю решение, стиснув зубы.

Достал меня.

Старательно считаю. Ну вот… получается вроде.

– Когда они едят мёд вместе, производительность одного и второго складываются, олень ты лесной…

Я чувствую, что снова подкатывает злость. Ему обязательно делать это? Унижать меня при всех?

Произвожу расчёты, игнорируя очередную колкость до тех пор, пока в спину не прилетает что-то.

– Алён, Абрамов… – пищит Харитонова.

– Погоди, – отмахиваюсь, погруженная в решение треклятой задачи.

Плевать. Сейчас я досчитаю…

– Тааак, Алёна, ну что там у нас получилось? – зычно интересуется Элеонора, возвращаясь к своему месту. – У тебя выпало что-то, подними.

Нехотя отвлекаюсь, чтобы мельком взглянуть на пол. В ужасе смотрю на лежащий у моих ног предмет. Совершенно точно краснею и теряюсь. Пока Элеонора проверяет решение, я лихорадочно соображаю, что делать. Поднять – означает признать, что эти штуки в фольге мои. Господи… нет. Лицо огнём полыхает.

– Хорошо, но слишком долго и муторно, – своеобразно хвалит математичка. – Садись, четыре.

На негнущихся ногах иду к своему месту. Черти притихли. О да, они прекрасно осведомлены о том, что именно лежит там на полу.

– Итак… – хмуро глядя на переглядывающихся учеников, продолжает она, – теперь сделаем задание со звёздочкой, оно…

– Не наступите, изделие пострадает! – театрально хватаясь за сердце, предупреждает её Ян. – Тогда Лисицына до типовой задачи, как и до самого ЕГЭ так и не доберётся! Девять месяцев, все дела…

Волна дичайшего хохота гулко прокатывается по кабинету. Осознав, что он имеет в виду, я заливаюсь алой краской пуще прежнего.

– Что вы…

Весь кошмар в том, что Элеонора, пыхтя, наклоняется и подбирает с пола злосчастные пакетики. Сердце отбивает дробь. Внутренности скручиваются в тугой узел, когда она, покрываясь бордовыми пятнами, растерянно смотрит в мою сторону.

– Алёна! – падает её голос на октаву вниз. – Ты… Я… Встань!

Ошарашенно сверлит меня широко распахнутыми глазами из-под очков с толстой оправой.

– Не моё, – тихо шепчу на глубоком выдохе, не в состоянии произнести это громче.

Стыд густо оседает на щеках. Руки на нервной почве принимаются трястись, и я непроизвольно сжимаю ладони в кулаки.

– Какой… какой срааам! – возмущённо кричит она и трясёт находкой в воздухе, веселя тем самым всех вокруг.

– Я… Это не моё, Элеонора Андреевна, клянусь, кто-то кинул, – запинаясь, в отчаянии объясняю я пожилой женщине.

На её лице застыл первобытный ужас, перемешанный с брезгливостью.

– Да расслабьтесь, Лисицына не забывает о защите, это похвально, – насмешливо произносит Беркутов. – Князев и Аверин, видимо, не в состоянии самостоятельно позаботиться об этом…

Ну всё. Дамбу прорывает. Чека выдернута. Ярость взрывается в груди атомной бомбой.

Я резко вскакиваю со своего места. Отравленная ненавистью кровь стучит по венам. Звенит звонок, но меня сейчас не способно остановить даже начавшееся землетрясение. Беркутов равнодушно вскидывает бровь, наблюдая за моим бешенством. Я хватаю с полки шкафа прошлогоднюю награду, полученную нашим классом по итогам игры КВН, и запускаю в его сторону.

– Лисиииицына! – вопит Элеонора, глядя на дьявола во плоти, вовремя увернувшегося от статуэтки.

– Урод!

В ход идёт всё, что попадается под руку.

– Ненормальная, – потешаясь, смеётся он.

Одноклассники снова шумят и веселятся.

– Алёна! – тяжело дыша, «спешит» ко мне классный руководитель, как раз в тот момент, когда я беру в руки вазу.

– Чтоб ты сдох, исчадье ада! – замахиваюсь, отправляя керамический предмет искусства в Беркутова.

Он наклоняется вправо. Вазу с невозмутимостью, присущей только ему, ловит не растерявшийся Юнусов, который сидит по соседству с демоном.

– Сееели на местаа, 11 «А»! – срываясь на крик, требует Элеонора и закрывает собой дверь в кабинет.

4. Алёна

О безответственности, нравственности и морали Элеонора трубила всю большую перемену, тем самым лишив класс и обеда, и «законного» перерыва на отдых. Представители популяции 11 «А» пыхтели, ворчали об ущемлённых правах и громко бунтовали, но Пельш была непреклонна. Воспитательную беседу пришлось выслушать всем без исключения. И Пилюгину, разглагольствующему о стремительно исчезающих в желудках «бэшек» столовских булочках, и Грановской, демонстративно доставшей профессиональный бокс с косметикой и развернувшей салон красоты на пару с подружкой Ангелиной. И даже Абрамову, который вообще грозился написать на учителя жалобу в Департамент образования.

Элеонора, стойко держа оборону, невозмутимо продолжала неприятный разговор с «почти взрослыми людьми», коими она нас окрестила ещё в прошлом году. В дополнение ко всему объявила о том, что пятничный классный час непременно состоится и будет посвящён теме: «Ранние половые связи и их последствия». Ввиду найденных на её уроке предметов…

Боже!

– Лисицына, всё из-за тебя! – спустя двадцать пять минут качает головой Беркутов, не обращая внимания на Элеонору Андреевну, распинающуюся об отсутствии ценностей у подрастающего поколения.

Краска опять ударяет в лицо. Сжимаю зубы до хруста. Один только его голос заставляет чувствовать всю палитру отрицательных эмоций: бесконтрольную злость, лютую ненависть и безудержный гнев. Это продолжается уже на протяжении двух лет. И становится только хуже. Полагаю, в выпускном классе он решил оторваться на мне в геометрической прогрессии…

Деревянная линейка в моих пальцах трещит и ломается напополам с характерным звуком.

НЕНАВИЖУ ЕГО…

Смешки. Шепотки и язвительные комментарии за спиной становятся всё громче. Разве что ленивый не поучаствовал в обсуждении произошедшего. Да, я сегодня – просто звезда, не иначе… Сперва унизительный денежный букет, а потом и… средства защиты.

Как только звенит звонок, вскакиваю с места и спешно выхожу из кабинета. Дальше по расписанию факультатив. Радует, что хотя бы там я смогу ненадолго выдохнуть и расслабиться. Потому что на седьмом уроке класс расходится по группам. И Дьявол, слава небесам, не в моей!

– Алён! – догоняя меня в коридоре, окликает запыхавшаяся Сашка Харитонова. – Держи, ты забыла.

– Спасибо, – благодарю, принимая увесистый учебник из её рук.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, но девчонка вдруг касается моего локтя, останавливая.

– Не расстраивайся, ну… насчёт того, что случилось на математике, – мнётся она. – Я сказала Элеоноре, что те штуки подкинул Абрамов.

– Не важно, Саш, – отмахиваюсь и дёргано пожимаю плечами, ощущая внутри тяжёлый осадок от произошедшего на уроке.

– Ещё как важно! – деловито поправляя очки в черепашьей оправе, запальчиво спорит она.

На губах непроизвольно появляется улыбка. Харитонова – тот ещё правдоруб.

Пока она произносит пламенную речь о том, что наказан должен быть исключительно тот, кто виновен в содеянном, я любуюсь тем, как солнечные лучи играют переливами на её волосах удивительного, насыщенного, ярко-рыжего оттенка. Почти алого. Это выглядит так красиво, что невозможно оторваться.

Александра Харитонова – для меня эдакая тёмная лошадка. Она, как и большинство обучающихся этой престижной гимназии, из состоятельной семьи. Мама владеет сетью салонов красоты, а отец занимает высокую должность в правоохранительных органах. Но при этом Сашке не свойственны такие черты характера, как высокомерие, хвастовство и эгоизм. Эрудированную, добрую и прямолинейную Харитонову нельзя назвать жертвой прямого буллинга, но и центром «золотого общества» Сашка тоже не является. Держится особняком, сколько я её помню… Усердно грызёт гранит науки, защищает себя при надобности и порой острит так, что уши в трубочку сворачиваются. В такие моменты даже главный шут класса, Бондаренко, теряет дар речи и бросает на Коноплю (как он называет её из-за наличия россыпи золотистых веснушек на щеках) восхищённые взгляды.

Одно могу сказать точно: Саша вызывает у меня уважение хотя бы потому, что у неё всегда есть собственное мнение. И да, ей плевать на то, что оно часто не совпадает с точкой зрения большинства.

* * *

На факультативе по химии я поглощена разбором типовых заданий формата ЕГЭ. С энтузиазмом впитываю всё, что пытается вложить в нас Настасья Сергеевна, улыбчивая, располагающая к себе и пока ещё неравнодушная к своей непростой профессии.

Её уроки разнообразны, информативны и полезны. Поэтому издевательства над молодой учительницей, были совсем недолго. Стать учениками Агриппины Михалны, престарелой, недовольно каркающей вороны, никто не хотел…

Всё хорошее быстро заканчивается. Сорок пять минут активной работы пролетают незаметно. Получив очередную похвалу от Настасьи Сергеевны, нехотя плетусь в сторону спортивного зала. Наказание… Хотелось бы забыть, но разве могу я ослушаться Петра Алексеевича? Он мне подобного трусливого поведения ни за что не простит.

За поворотом длинный пустой коридор. И я, завернув за угол, с неудовольствием отмечаю знакомую фигуру, движущуюся прямо навстречу. Грррр! Все рецепторы сразу моментально улавливают приближение врага. Беркутов собственной персоной явно направляется туда же, куда и я. Уверенная походка, руки в карманах модных брюк и насмешливый взгляд.

Урод!

Не знаю, то ли замедлиться, то ли что… Лишь бы не оказаться у заветной двустворчатой двери вместе с этим самовлюблённым павлином. Семеню ногами быстрее, но мы всё равно подходим к спортзалу одновременно. Пальцы касаются прохладной металлической ручки, но открыть дверь он мне так и не даёт.

– А я и думаю, кто это гремит костями…

Поджимаю губы.

– Где потеряла своего Ихтиандра? – спрашивает, параллельно с этим надавливая крепкой ладонью на дверь.

Ихтиандром он иногда называет Даньку. Это, пожалуй, самое безобидное из разнообразия тех красочных прозвищ, придуманных на целый словарь. Видимо, это наиболее ярко отражает увлечение Князева водными видами спорта.

Дёргаю ручку, игнорируя вопрос, но дверь под его натиском не подаётся.

Как же он достал меня!

– Дай пройти, – шиплю сквозь почти сжатые губы.

– Разобралась с несчастными Пятачком и Пухом, Лиса? – опять поднимает он тему моих страданий. – Или твой мозг не способен даже на такие простейшие операции?

Закатываю глаза и цокаю языком.

– Отойди от двери, – повторяю упрямо.

– А ты заставь меня, – с вызовом произносит он, и уголок его рта при этом едва заметно дёргается.

Ладонь потеет от нервного напряжения, а в груди опять зарождается желание ударить по самодовольной роже.

– Руку убери.

– Букет почему не взяла? – мрачно интересуется, нависая надо мной чёрной грозовой тучей.

– Не пойти ли тебе… – вскидываю на него пропитанный едкой ненавистью взгляд.

Выжечь бы ему глаза… Переломать кости. И чтобы кровью своей захлёбывался. Как Данька сегодня. Очень надеюсь, что на районных соревнованиях какой-нибудь спортсмен осуществит мою мечту.

– Чё ты там прошелестела? – угрожающе склоняется ко мне, сокращая расстояние.

Боюсь, ещё секунда – и мы снова вцепимся друг другу в глотки. Но дверь внезапно открывается изнутри. Недовольный Пётр Алексеевич бросает на Беркутова подозрительный взгляд.

– Опаздываете! Плюс полчаса! – констатирует сухо.

Я мышью проскальзываю в зал. Данька, завидев меня, резко поднимается с лавки. Пока идёт ко мне, сверлит хмурым взором того, кто шагает за моей спиной.

Ох, чую, Князеву уже известно о том, что случилось на алгебре. Новости в этой клоаке распространяются с огромной скоростью…

– Ты отправляешься со мной, драить свой горячо любимый бассейн, – информирует его Пётр Алексеевич. – Вы занимаетесь залом. Инвентарь убрать, полы помыть до блеска. Зинаида Генриховна проследит.

Уборщица с нескрываемым удовольствием ставит к нашим ногам швабру и вёдра, активно кивая в подтверждение сказанного.

– Чё за пионерские методы? – морщится Роман, глядя на вверенный нам рабочий инвентарь.

– Твой отец меня поддержит, не сомневайся!

Беркут фыркает.

– И без глупостей, понял меня? – предупреждает физкультурник его сурово. – Ведро, тряпка, швабра. Фронт работ – весь зал.

– А резиновую защиту ей? – выдаёт насмешливо брюнет.

Кретин. Речь о перчатках, но нам с Князевым предельно ясно, к чему брошена эта фраза.

– Мразь! – тихо шипит Данька.

– Ну-ка повтори, ушлёпок. – Роман прищуривается и делает шаг вперёд, выгибая шахматным конём шею.

– Рты закрыли оба! – басом ревёт тренер. – Хватит мне тут петушиные бои устраивать!

– Пусть идёт в бассейн, – натужно дыша, просит Даня. От разрывающей его злости аж брови сошлись на переносице. – Либо Алёна туда, а я останусь здесь.

– Нет, – сразу обрубает тренер. – Тут хотя бы на благоразумие Лисицыной можно рассчитывать. Верно, Алёна?

Пытается таким образом получить от меня клятвенное обещание не прибить в ближайшие полтора часа человека, изощрённо превращающего мою жизнь в ад.

Киваю. Беру ведро и, чтобы успокоить друга сдержанно улыбаюсь, проходя мимо. Его лицо выражает крайнее недовольство сложившимся раскладом, но мы оба знаем, что против Петра не попрёшь…

– Я уйду в четыре тридцать, – объявляет Беркутов.

– Уйдёшь, если зал будет готов, – меняет формулировку его заявления мужчина.

– Так и так уйду, – бросает наглец в ответ и удаляется скручивать натянутую волейбольную сетку.

– За мной, Князев, – слышу я, как командует физкультурник.

Наполняя в туалете большое алюминиевое ведро водой, думаю о том, как мне продержаться наедине с этим… представителем двуногих. Надо отработать наказание как можно быстрее, сократив время вынужденного общества друг друга.

Да. Отличное решение. Просто прекрасное. Продержаться. Дай мне терпения, Господи…

Возвращаюсь в зал и начинаю воодушевлённо заметать мусор веником. Спортивная площадка у нас огромная. Прикидываю, сколько времени придётся потратить на мытьё полов, и дурно становится. Дай бог управиться до пяти.

Беркутов таскает маты. Судя по ритмично играющей гавкотне, он в наушниках. Наслаждается музыкой. Оно и к лучшему. Зинаида Генриховна сперва, зевая, отгадывает кроссворд в какой-то газетёнке. Потом, убедившись, что мы заняты работой, и вовсе испаряется. Стопроцентно пошла в буфет. Ну и пусть. Мне даже приятно, что я могу взять часть её работы на себя.

Закатываю рукава рубашки и натягиваю на руки перчатки. Слышу смешок.

Гоблин мерзкий…

Развожу моющее средство с водой в пропорции один к трём и окунаю тряпку. Выжимаю, представляя, что это шея вон того идиота. Цепляю тряпку на швабру и только сейчас задаюсь вопросом, почему в нашей новомодной гимназии нет современной поломоечной машинки. По типу тех, которые можно увидеть в торговых центрах.

Поднимаю ведро. Несу в конец зала, чтобы начать от стены и двигаться к выходу. Принимаюсь за работу. Минут сорок спустя движения выполняю уже на автомате. Руки болят, я устала, сил нет совсем, но надо добраться до середины. И свою половину я выстрадала.

Беркутов всё это время развлекается с баскетбольным мячом, то и дело забивая трёхочковый. Несколько раз нарочно кидает мяч в меня. Не больно, но всё же неприятно. Задирает, как обычно. Отскакивая, мяч прямо в эту секунду попадает в ведро, расплёскивая воду.

– Я домываю до центрального круга, – сообщаю ему, орудуя шваброй.

– И? – под размеренный стук мяча о пол спрашивает он.

– Дальше ты.

– Не, Лисицына, я пас, – огорошивает меня этот наглый пижон.

Выжав в очередной раз тряпку, разгибаю ноющую поясницу.

– Что значит пас? Поровну будет честно, – возмущённо отвечаю я на его реплику.

– Сама домоешь, – бросая мяч в корзину, заявляет он.

– Ну уж нет, Беркутов. Я не нанималась делать твою работу! – говорю, гневно швыряя тряпку на пол.

– Мой молча, Лисицына, – отзывается он. – У тебя отлично получается, но только когда твой рот закрыт.

Меня начинает трясти. Пальцы дрожат, пульс учащается.

– Ты думаешь, что я стану делать это за тебя? – громко уточняю, вперившись в него возмущённым взглядом из-под широко распахнутых от негодования ресниц.

– Станешь, – прилетает самоуверенное в ответ, и моё внутреннее «я» начинает клокотать от бешенства, разливающегося по телу горячим оловом.

– Нет! – качаю головой, заканчивая с левой стороной. – Ошибаешься. Не стану!

– Ты же понимаешь, Лисицына, что в этом случае мы тут застрянем ооочень надолго, – опять кидает в меня мяч. – Оно тебе надо?

Удар приходится по спине.

– Я свою часть работы сделала! – ору и топлю тряпку в потемневший воде.

– Молодец, могу дать пососать леденец, – раздаётся насмешливое рядом.

Протягивает разноцветного петушка, оставленного кем-то из школьников на лавке.

Мерзкая скотина.

– Держи! – стаскиваю жёлтые перчатки и протягиваю ему.

– После тебя? – брезгливо смотрит на них. – Да ни за что!

Сволочь треклятая.

Бросаю перчатки чуть ли не в надменную морду.

– Немедленно мой свою половину! – в отчаянии повышаю голос.

Звучит так себе…

– Размечталась. И не подумаю даже, – прищёлкивая языком, отрицательно качает головой он.

– Тогда я… – пальцы сжимаются в кулаки от нарастающий злости. – Я… я…

– Ну и что ты сделаешь? – открыто провоцирует, забавляясь. – Беги давай, стучи Петру. Мне по барабану на эту его долбаную трудовую дисциплину, если ты ещё не догнала.

– Свинья… В драке виноваты вы оба! Значит, и ответственность несёте тоже на пару!

– Твой дегенерат сам полез, так что не обессудь! – веселится он. – Ну как тут отказать, когда так просят…

– Не трогай его, понял? Сколько уже можно? – пытаюсь воззвать я к его совести. Но разве она у него есть?

– Трясёшься за своего ненаглядного? – цедит, даже не пытаясь скрыть плещущееся через край пренебрежение.

Смотрю в глаза, полные презрения, и едва сдерживаю желание расцарапать ему лицо.

– Не хочу, чтобы у Дани из-за тебя были неприятности! Не цепляй его, ясно? – смело проговариваю на выдохе.

– Ты чё, Лиса, перепутала меня с кем-то? Приказывать будешь своим ручным псам, поняла? – раздражённо чеканит по слогам.

Скрипя зубами, поднимаю ведро с грязной водой и несу его до туалета. С меня хватит! Наши диалоги всегда заканчиваются одинаково. Взаимными оскорблениями или дракой. А если так пойдёт и дальше – меня точно за тяжкие телесные отправят в тюрьму. Дрожащими руками ставлю ведро в раковину.

– Слушай, Лисицына, – мерзавец заходит следом, ногой придерживая дверь.

И нет, его нисколько не смущает тот факт, что туалет женский.

– Мне вот интересно, – тянет насмешливо, останавливаясь рядом, – ты как… спишь с ними по очереди или…

Пальцы сжимают холодный алюминий до побелевших костяшек. Поднимаю полыхающий кострищем взгляд на зеркало. Испепеляю взглядом его отражение несколько долгих секунд. По коже ползёт отвратительное чувство того, что тебя смешали с грязью.

Больной. Таким невдомёк, что в мире существует настоящая дружба, ведь его в отличие от меня, окружает кучка таких же избалованных, испорченных недоумков.

– Что? – театрально вздёргивает бровь, и его рот продолжает извергать мерзости: – С обоими сразу, Лиса? Ты из тех, кто любит пожёстче?

Вообще не помню, как это произошло. Но видимо, я, находясь в состоянии аффекта, схватила ведро.

Иначе как объяснить это?

Беркутов ошалело пялится на меня потемневшими, сверкающими яростью глазами. Кашляет. С волос капает вода, стекая по вытянувшемуся от удивления лицу. Идеально выглаженная рубашка мокрая до нитки и уже отнюдь не является белоснежной…

5. Алёна

Пользуясь его секундным замешательством, бросаюсь к спасительному выходу. Налетаю на Зинаиду Генриховну, пришедшую, очевидно, на разведку. Старушка, всплёскивая руками, начинает громко кудахтать и корить меня за неосторожность.

– Простите, – извиняюсь я и, заприметив в проёме высокую фигуру Беркутова, пускаюсь наутёк.

Бегу, активно переставляя ноги, и его разъярённый голос эхом отскакивает от стен.

– Конец тебе, Лиса! – истошно орёт мне вслед.

Длинный коридор. Поворот. Пустая рекреация. В холле двое мальчишек, почёсывая затылки, играют в шахматы. Сбегаю вниз по ступенькам. Чудом не сбиваю с ног достопочтенную Элеонору Андреевну.

– Лисииицына, опять ты! Ну-ка немееедленно остановись! – басит она, но я игнорирую замечание классного руководителя, потому что Беркутов значительно сократил дистанцию, перемахнув через перила.

Ай-яй-яй. Догоняет…

Замечаю единственную настежь распахнутую дверь. На всех парах мчусь туда, в столовую. Десятиклассники, которые по средам остаются допоздна после уроков и готовятся ко Всероссийской олимпиаде школьников, отрываются от своих тарелок, обрывая шумную дискуссию.

– Молись, дрянь! – угрожает он.

Ныряю за символическую перегородку буфета.

– Вылезла оттуда быстро, – цедит Беркут сквозь зубы.

– Ага, как же! – качаю головой я.

Замираем оба. Сверлит меня недобрым взглядом, а я не могу сдержать довольный смешок. Потому что его внешний вид изрядно меня веселит.

– Сюда вышла! – приказывает властно.

– Что такое? – вскидываю бровь. – Не нравится, когда тебя поливают грязью? В прямом смысле слова.

Его скулы напрягаются. Он делает резкий выпад вперёд и хватает меня за блузку, дёргая к пустой витрине.

– А-а-а-а-а, – верещу испуганно, когда тонкая ткань от натяжения издаёт опасный треск.

Хватаю пластиковый поднос и луплю им мальчишку. Зажмуривается и склоняет голову чуть влево. Защищаться он не может. Одной рукой держит меня, а второй – то самое ведро, которое я использовала как орудие мести.

– Ты что тут делаешь? – громко возмущается работница столовой.

Изловчившись, выкручиваюсь. Но рубашке конец однозначно. Она рвётся, и сердце кровью обливается. Сделала себе подарок к первому сентября, называется… Я вещи годами ношу, а тут такое! Чёрт бы побрал тебя, Беркут!