5,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: STRATA Publishing House
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2021
Роман-путешествие в земном и ментальном пространстве, исход египетского юноши из мира магии древнего Египта к энотеизму кочевников. Запретная любовь становится причиной многих бед, постигших семью юноши, а его самого заставляет навсегда покинуть дом.
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 282
Ähnliche
Оглавление
Николай Иванов
ИСХОДНИКИ
«Исходники» — роман-путешествие в земном и ментальном пространстве, исход египетского юноши Мойсере из мира магии древнего Египта к энотеизму кочевников. Запретная любовь становится причиной многих бед, постигших семью юноши, а его самого заставляет навсегда покинуть отчий дом…
«Исходники» Николай Иванов
ISBN: 978-5-907314-71-9
© Иванов Н., текст, 2020
© Страта, оформление, 2021
Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель, а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельцев.
All rights reserved. No parts of this publication can be reproduced, sold or transmitted by any means without permission of the publisher.
КОРОВА
Славный город Миннофар просыпался. Белые стены Дома Пта казались розовыми в лучах восходящего Солнца — сияющего лика Ра. Статуи Великих, обращенные лицами на восток, взирали, как Хапи неспешно катил свои волны к далекому морю. «Хапи ну и» — говорили кеметяне, жители этой страны, что значило: «Хапи — наше все».
Приближался праздник Обновления времен, когда сиятельная Сопидат выводит за руку Ра из вод Хапи. Красивейшее зрелище!
Сарайат, старшая жена Рахама, поднялась, как только первые лучи Солнца проникли сквозь узкие просветы в тростниковых шторах на ее окне, и пошла обходить свои обширные владения. Семья, в которой Сарайат была старшей хозяйкой, состояла из двенадцати сыновей Рахама от трех его жен, семи дочерей, а также детей мужниного брата, погибшего на войне. Ей было за чем присматривать. И первым делом она направилась к своей любимой корове.
Надо здесь заметить, что если бананы, по словам кеметского мудреца, это порой просто бананы, то корова для кеметянки не просто корова — это образ и подобие богини Хатахеру, в молитвах которой женское сердце трепещет от сладкой истомы, настроение поднимается, а ноги просятся в танец.
Сарайат вошла в хлев и остолбенела. Не в том смысле, что мгновенно превратилась в соляной столб пустыни, хотя и это могло с ней случиться запросто — ведь магия и колдовство творились повсюду. Она просто замерла, выкатив глаза и поднеся ладонь ко рту, открывшемуся, чтобы издать полный боли и отчаяния крик. Но крик был задушен комком, подкатившим к горлу, и слезами зажгло прекрасные карие глаза Сарайат, очерченные углем. Ее любимая корова — коричневой масти, с белым пятном на лбу — лежала на боку, вытянув голову к самым ногам Сарайат. Глаза коровы были открыты и неестественно смещены, словно она пыталась разглядеть муху у своих ноздрей, под которыми высыхала небольшая лужица крови.
Несколько секунд Сарайат стояла неподвижно; мысли путались. И вдруг одна мысль пронзила ее своей очевидной и неоспоримой простотой: колдовство! Соседка, старая карга, сделала это! Сарайат припомнила, как накануне она шла с коровой по улице, а соседка, попавшаяся им навстречу, похлопала корову по холке, проскрипев что‑то вроде: «Добрая у тебя корова, Сарайат».
«Ах, ведьма! Ну я тебе отомщу! — подумала Сарайат. — Уж я тебе насыплю под дверь песка из Города Мертвых! Будешь знать!»
Вскоре представился ей случай побывать в Городе Мертвых. Через пару дней после смерти любимой коровы Сарайат позвали на похороны дяди, брата ее матери, Тиметэ. Он был зажиточным торговцем, имел большой дом с садом и бассейном. В детстве Сарайат с сестрой и матерью частенько бывали у него в гостях, купались в бассейне, ели фрукты и сладости.
Своих детей у дяди не было: его единственная жена была бесплодна. Однако по не известной никому причине он не брал себе ни другой жены, ни наложницы. Сказывали, что всему виной было колдовство, с помощью которого его женили на Пауни — так звали его избранницу. Она была из богатой семьи; не красавица, но статная. Приданого за ней дали столько, что кое‑кто из родни поговаривал, будто Тиметэ женился на приданом. И в самом деле: у друга на свадьбе его будто зельем опоили — и очнулся он утром в объятиях Пауни. По кеметским понятиям, соблазнил девицу — женись. Так и пришлось.
Тиметэ поначалу рад был богатству: купил лодку, нанял рыбаков, земли прикупил, развел скот, торговать начал, построил дом, разбил сад. А детей все не было. Он опечалился. Хотел было взять наложницу. Да куда там! Пауни оказалась ревнива до безумия. Запугала его проклятиями страшными, сказала, что лишит его жизни вечной в полях Иару. Ведь всем известно, что жизнь на той стороне зависит от того, как тебя к ней подготовят, снабдят ли всем необходимым. Сам ведь ты свое тело не очистишь, пеленами не повьешь. Кто подушку, набитую травами, в гроб тебе положит? Свитки, скарб, все самое необходимое для путешествия по подземному Хапи — кто соберет? Жена, дети. А если нет детей? Вот. То‑то и оно.
Путь к загробной жизни кеметянину предстоял неблизкий. Смерть, как говорили в народе, это только начало. И это начало у Тиметэ было легким — он умер во сне.
Утром Пауни позвала своего Ти к завтраку, но тот все не шел и не шел. Войдя в спальню, Пауни сразу все поняла: спящего человека не спутаешь с мертвым. Краем глаза Пауни увидела Ба покойного мужа в углу комнаты под потолком. Направив взгляд в угол, она, конечно же, ничего, кроме сходящихся балок, там не рассмотрела. Однако, взглянув на осунувшееся и как бы восковое лицо Тиметэ, боковым зрением снова заметила — сидит. Там. В углу. За стеной что‑то зашуршало. «Пауни…» — словно бы позвал кто‑то из кухни. Голос был тихий, едва различимый — это Ка Тиметэ пошел бродить по дому. Пауни всплеснула руками и бросилась вон, на улицу.
Первым делом она побежала к соседке, а там уж и разрыдалась в полную силу. Вместе с подругой они надели траурные одежды, осыпали волосы свои золой, смешанной с дорожной пылью. Отирая слезы и размазывая грязь по лицу, с криками и причитаниями, как это принято у кеметянок, они устремились по городу.
Пройдя несколько кварталов, пришли в контору к бальзамировщикам. Там, в конторе, крепкий молодой парень, чьи татуировки свидетельствовали о его пребывании на принудительных работах в карьерах, вежливо поинтересовался: по какому разряду следует обработать покойного? И сразу же принялся расписывать в подробностях весь набор их услуг с ценами по каждому пункту.
По первому разряду: извлечение части мозга крюком и растворение оставшегося синелью — стоит столько‑то; очистка брюшной полости и промывка пальмовым вином — столько‑то; наполнение чрева смирной, кассией, прочими благовониями — столько‑то. Кассию можно заменить канупером, так выйдет дешевле. Семьдесят дней натровой сушки — столько‑то. По истечении семидесяти дней — бинтование. Ткани можно выбрать разные: подешевле, подороже; бинты накладывать так и эдак, чтобы конечности гнулись непременно — или же это не обязательно? Смолу для бинтов, опять же, можно выбрать разную.
Пауни сначала слушала внимательно, потом потеряла нить и, едва сдерживая раздражение, спросила молодца:
— Сколько в итоге?
Тот зашелестел свитками, принялся что‑то писать на восковой дощечке и наконец выдал цифру.
— Так… понятно! — услышав ее, сказала Пауни. — Какие еще варианты? Мой муж был торговцем, а не чиновником в Большом Доме.
— Понимаю, — поспешил ответить приемщик и продолжил: — Я охотно расскажу вам про второй способ. Внутренности можно не извлекать, а растворить в кедровом масле. Масло мы заливаем внутрь, простите за подробности, через задний проход…
— Хватит, — прервала его Пауни. — Сколько?
Татуированный назвал сумму. Пауни взглянула на подругу; та склонилась к ее уху и что‑то зашептала.
— Есть третий вариант, — снова заговорил приемщик, и голос его, казалось, был обесцвечен тысячекратным повторением изо дня в день одних и тех же фраз. — Для растворения внутренностей мы используем сок редьки. Берем…
— Нас устроит второй вариант, — ответила Пауни. — Пришлите людей в дом Тиметэ, что на улице, идущей от восточного базара к реке.
На следующий день Пауни отправилась к деревянных дел мастеру — выбирать гроб. Здесь ей тоже пришлось выслушать рассказы о породах дерева, технике резьбы, количестве и содержании текстов, инкрустации и использовании стойких красок.
Хозяином мастерской оказался крепкий старик. Кожа на его руках походила на кору дерева. Он напомнил Пауни, что не ради красоты наносятся слова и рисунки внутри и снаружи гроба. Это карта — вроде той, что используют купцы или военачальники. На ней отмечены все опасности и ловушки долины сени смертной, населенной потусторонними зверями, готовыми растерзать путника. Против каждого из них магами-разведчиками выработаны заклинания. Кодекс их постоянно пополняется. Экономить на этом нельзя, иначе Ба покойного может угодить в чрево какого‑нибудь тамошнего Бегемота — а это смерть вторая, хуже которой и быть ничего не может.
Пауни выслушала мудрого человека и заказала гроб со всеми известными к тому моменту заклинаниями для новопреставленного путешественника в Та Аут — подземную страну. Здесь же у писцов ею был заказан свиток оправданий для суда Усира на сорок две главы с приложениями, рисунками и пояснениями.
За три дня до похорон гроб был полностью готов, и Пауни выставила его у дверей дома. Кроме обычных ушебти — потусторонних помощников Тиметэ, она решила отправить с ним еще и фигурки деревянных воинов, которые муж собирал всю жизнь. Без помощников кеметянину в загробном мире придется работать самому с утра до ночи. А кто же захочет, отработав всю жизнь, трудиться потом еще и целую вечность? Таких нет.
«Воины и защитить смогут, и работают хорошо, — разумно решила Пауни, — опять же — экономия, два в одном».
Посетила она и камнерезов. Конечно, Тиметэ заранее приобрел место для себя и супруги в Городе Мертвых на Западе Солнца. Место неплохое, надо сказать. Но гробницу он едва наметил — все у него были дела да случаи: то проект ему вдруг разонравится, то деньги закончатся.
Пауни же подошла к делу серьезно. Время поджимало. Наняла она двух мастеров, и они ей за шестьдесят дней высекли в песчанике двухуровневую просторную гробницу с шахтой, потайными ходами и тройной защитой от проникновения грабителей. Нашла она и художников не задорого. Стены оформили в лучшем виде: детство Тиметэ, все события их совместной жизни, его успешные предприятия, паломничество и поклонение богам — все было запечатлено в красочных рельефах. Заказала Пауни и модных тогда «Плакальщиц» — трогательную до мурашек картину, на которую, как говорится, без слез не взглянешь.
И вот наступил день переселения Тиметэ в его новый дом на Западе Солнца. Пауни разослала родственникам приглашения. Набралось человек десять-двенадцать, не более. Первыми пришли Сарайат со своей сестрой Сатайат. Всплакнули, конечно, обнялись с Пауни. Когда все собрались, мужчины поставили гроб на повозку и поехали забирать тело у бальзамировщиков. Пауни дала окончательный расчет мастерам бальзамирования — и ей вынесли тело мужа. Тиметэ за семьдесят дней стал легким как птичка. Теперь вся надежда родственников была на то, чтобы его сердце на весах богини Муэт не перевесило бы ее пера.
Тиметэ положили в гроб. Прочли заклинание «Мутт го иоб», и вся процессия двинулась за город. Шли часа два. На подходе к Городу Мертвых встретили попутчика для Тиметэ — процессия человек на сорок сопровождала хлебопека Амрэ.
— Лучшие люди уходят, — запричитала Сарайат, — что твой Тиметэ, что Амрэ. Я так боюсь потерять Рахама!
— Перестань, Сарайат, — сказала ей в ответ Пауни. — Рахам совсем еще не стар. Поди, согревает тебя в холодные ночи?
— Согревает, — кивнула Сарайат, — и Сатайат на него не в обиде. Только вот знаки…
— Какие знаки? — спросила Пауни. — Ты о чем?
— Знаки беды, — пояснила Сарайат. — Третьего дня у меня без причины умерла любимая корова. А вчера в амбаре мне под ноги бросилась мышь, и я со страху дала ей пинка. Такая мерзость! У меня до сих пор мурашки по коже, как вспомню.
— Это и впрямь нехорошо, — сказала Пауни, взглянув на Сарайат. — Сходи‑ка ты в Дом Пта, помолись там как следует, да не скупись на жертвы.
— Я, конечно, сказала, что корова моя умерла без причины, — продолжала между тем Сарайат, — но думаю, это соседка мне сделала. Как думаешь, Пауни: не насыпать ли мне песка из Города Мертвых ей под дверь?
— Что ты! — ответила Пауни. — А ну как это не она сделала? Тебе все вернется. Лучше иди к Пта.
Сарайат задумалась. Какое‑то время они шли молча. Лишь скрип колес повозки да шорох шагов нарушали мертвую тишину одноименного города.
Наконец процессия вышла к началу довольно крутого и узкого спуска в долину. В скалах слева и справа по бокам от тропы открылись взору черные проемы гробниц — помещений, вход в которые лишь символически намечался. Каменные двери внутри этих комнат никогда не открывались. Настоящий вход располагался этажом ниже и был засыпан песком.
Гробницы ближе ко входу в ущелье были самыми дорогими: с колоннами, обильно украшенные резьбой. Чем ниже в долину, тем скромнее становились усыпальницы, хотя и среди них вдруг попадались довольно качественно отделанные. Такой оказалась и гробница дядюшки Ти.
— О! Пауни, какую великолепную гробницу ты устроила мужу! — сказала Сарайат, а Сатайат закивала головой.
Пауни лишь всхлипнула и принялась отирать краем плата набегавшие слезы.
— Здесь и мне лежать, — промолвила она, выдохнув. Сарайат и Сатайат обняли ее в ответ.
В этот момент подъехал жрец на колеснице, сверкавшей на солнце яркими красками, лаком и золотом. Он привез благовония, кадильницу, ящичек с инструментами для обряда отверзания уст и очей. Гроб Тиметэ поставили возле гробницы на «ноги»: форма гроба повторяла контуры тела покойного, и его деревянные ступни могли твердо стоять на любой ровной поверхности.
Началась самая важная часть погребения. В былые времена, когда ритуал отверзания уст еще не был открыт, священники, общаясь с покойными, узнали, что люди там «не все говорят и не многие ходят». Постепенно были найдены нужные заклинания и изготовлены инструменты. Это намного облегчило посмертную участь кеметян. Слава Птаху! Слава Тоту! Атуму — слава! Жрец воскурил благовония и запел:
Птах по великой милости своей отверз мои уста.
Инпу очистил меня, от всего нечистого избавил меня.
Нет за мной никаких злодеяний.
Да явлюсь я трезвым на суд Усира.
Был зачат я в любви и восторге принят матерью
на лоно ее.
Муэт явила мне истину, и я возлюбил ее.
Хика омыл меня иссопом, и стал я белее снега.
Ахейа отверз уши мои и слуху дал радость и веселие.
Нет во мне прегрешений, и беззакония я не творил.
Сердце мое легче пера Муэт.
Да не отвратится от меня лицо Усира.
И буду жить вечно в местах благих, где нет места нечестивым.
Тот научил меня заклинаниям и освободил меня от Сета, связавшего мои уста.
Возрадовался язык мой правде Муэт.
Птах отверз уста мои резцом металлическим,
и уста мои хвалят его.
Атум разрешил узы на руках моих, они защитники мои, развязал путы на ногах, да не преткунтся о камень ноги мои.
Да сияет вечно солнце Ра, да стоят крепко белые стены Миннофара, и да приносятся в жертву тельцы.
Когда голос жреца стих, некто из присутствующих возгласил: «Мэр сим та ку хмим!»
После этого все по очереди стали прощаться с усопшим. Подходили, кланялись, желали легкого пути и доброго ответа на страшном, но справедливом судилище Усира. Пауни разрыдалась в голос, ее принялись утешать. Наконец стихли разговоры и причитания. Работники, нанятые Пауни, опустили гроб в проем и повлекли его вглубь гробницы, освещая себе путь масляными лампами.
К полудню все было кончено, лазы засыпали камнями и песком. Родственники и знакомые, тихонько переговариваясь, потянулись вверх по ущелью. В доме Пауни их ждала поминальная трапеза.
Сарайат какое‑то время колебалась, не набрать ли ей песка, и решилась‑таки. «Пригодится. Не в этот раз, так в другой», — подумала она.
ЖЕНЩИНЫ
Колдовство — дело преимущественно женское. Именно через женщин оно распространилось по миру. Так, по крайней мере, записано в свитке жреца Мерикара «Цеп скоробей». Вторит ему и свиток жреца Анокха: в нем рассказывается, как в стародавние времена, называемые «О́но», сошли на землю небесные воины — и так пленились красотой кеметских женщин, что стали брать их себе в жены.
Жители небесной страны научили жен подводить углем глаза, отчего женский взгляд становился неотразимым. Научили их готовить зелья из трав, творить заклинания, делать фигурки подобия, видеть в темноте и за спиной, толковать сны — и еще очень многому, но особенно искусству соблазнения и очарования, пробуждения мужской силы и создания преград ее напору. Большая часть этих «тайных знаний» была совершеннейшей чепухой, но женщины есть женщины — верят всему, что говорят им красивые и статные мужчины.
Другое дело — истинная магия. Здесь тоже присутствуют таинство, слово и образ, однако сил магия требует не в пример больше, чем колдовство. Для магии нужны храм и множество людей, в уединении она не творится. Однако гору простая хозяюшка хоть и не сдвинет, но лишить молока соседскую корову сможет. Да и погубить ее при большом и искреннем чувстве тоже, пожалуй, сумеет.
В свое время Сарайат натерпелась от свекрови. Та была знатная колдунья, настоящая ведьма. Сколько слез пролила Сарайат, сколько болезней не своих претерпела, сколько в ответ шептала проклятий!
Здесь, возможно, стоит оговориться, что значит «не своих болезней». Каждая кеметянка знала, что есть свои болезни, которые по судьбе ее мучают, а есть наведенные — «сделанные». Различить их несложно. Если каждый месяц у тебя привычно тянет спину, а от жирной рыбы колет под ребрами, а потом вдруг ни с того ни с сего начинает ломить колени — это, к бабке не ходи, порча.
Но вот отделилась семья. Теперь Сарайат — главная на большом хозяйстве. Жить бы да радоваться. Да куда там! Старший сын привел в дом невестку. Тихая, молчаливая. Слова поперек не скажет. Но делает все не так: ни стряпать толком не умеет, ни мужу угодить. Сарайат ее учит-учит, а та скажет: «Да, мама», — а сделает все по‑своему. А тут еще и затылок ломить стало после наставлений непутевой. Беда. Все повторяется в этом мире, и, как говорил Силумин, жрец Дома Ра: «Солнце восходит и заходит, и спешит к месту, где оно восходит».
Вторую жену Рахама звали Сатайат, и была она младшей сестрой Сарайат. Если Сарайат — высокая и стройная, то Сатайат — небольшого роста, чуть полноватая, но в меру. Волосы же у обеих женщин были черные, прямые, длины в пояс.Сестры никогда не ссорились, что было довольно удивительно, потому что в детстве, как сама Сатайат рассказывала Рахаму, ей частенько доставалось от старшей. Но тут надо отдать должное их мужу — умел он так дело поставить, чтобы все были довольны.
Долгие годы провел Рахам в семье своего тестя, пока ему, наконец, не удалось всеми правдами и неправдами отделиться и зажить самостоятельной жизнью. Вместе с сыновьями он построил просторный дом и взял себе третью жену — Саламит, четырнадцатилетнюю красавицу с фигуркой как у статуэтки от искусного мастера. Она вся источала магический аромат молодости.
Ножки ее были стройны, не полны, но и не худы; руки от запястья до локтя покрывал легкий пушок. Волосы ее, длиною ниже пояса, были темными и на солнце искрились едва заметной рыжиной. Глаза… Ох уж эти глаза! В них невозможно было взглянуть, не затрепетав от волнения, в эти черные глаза сказочной птицы. Бродячий певец, увидев их, написал песню, которую и теперь, по прошествии многих лет, можно услышать на городском базаре.
Брови Саламит были просто идеальны — умеренной ширины, не узкие, но и не широкие, они не нуждались в исправлении и подкрашивании. Носик удлиненный, с низкой переносицей; губки пухлые — словом, в глазах Рахама она была совершенством.
СЕМЕЙСТВО РАХАМА
Рахам родился и вырос в славном городе Миннофар. Отец его был коренным кеметянином. Семейное предание гласило, что когда‑то давно народ предков Рахама пришел на берега Хапи, гонимый наступающими песками пустыни. Им пришлось нелегко: «люди из Заречья», с правого берега Хапи, не давали жить спокойно — нападали, грабили и жгли, требовали дани. Но предки Рахама сумели отстоять эту землю, ставшую их родиной ценой пролитой крови.
Когда Рахам был молод и неженат, он любил посещать празднества и участвовать в играх молодежи, где пиво лилось рекой. Девушки были милы и приветливы, парни — веселы и озорны; плясали парами и в кругу. А там, где веселье и много хорошеньких девушек, нередко случаются драки. И вот на одном из таких праздников случилась потасовка, которую Рахам запомнил на всю жизнь. Повода к ней никто уже и не вспомнил бы: то ли кто‑то кому‑то на ногу наступил, то ли не ту девушку пригласили на танец, но завязалась кровавая битва.
Кто‑то крикнул: «Камни выкидываем! Никаких ножей!» Однако Рахаму и не нужен был нож. Ударом в челюсть он свалил одного из своих соперников, да так, что осколок зуба несчастного застрял между костяшек пальцев Рахама, серьезно повредив сустав.
И тут ему самому, что называется, прилетело так, что искры посыпались — нет, не из глаз. Когда голый кулак входит в скулу, можно наблюдать искрение. Так бывает. Это какое‑то необъяснимое явление — прорыв защиты, ограждающей живую плоть. В общем, посыпались искры, и сознание покинуло Рахама.
Очнулся он лишь с закатом. С трудом встав и держась за голову, которая гудела, побрел в сторону дома. И тут вдруг кто‑то окликнул его: «Рахам!» — «Хам-хам-хам», — отдалось в больной голове.
Вокруг никого не было. Голос раздавался словно бы с небес. Рахам потряс головой и прижал к животу досаждавшую болью правую руку. Он сделал еще шаг в сторону дома, но тут же услышал:
— Повороти свои ступни и следуй, куда я скажу!
Это так потрясло Рахама, что он развернулся и двинулся прочь от дома. Тем временем голос продолжал:
— Сними обувь свою и брось у дороги.
Рахам подчинился.
— Сними амулет, что на шее у тебя, и брось в кусты! — приказал голос.
И это исполнил Рахам и пошел дальше по дороге. Как долго он шел, потом не мог вспомнить. А только остановился он у незнакомого ему небольшого храма. Храм этот не имел входа. Точнее, двери его были вырезаны в камне и не могли открываться. Весь он был покрыт надписями и изображениями.
Рахам вздрогнул, когда чужой голос снова пронзил его слух:
— Сей храм не для тебя, но ты достигнешь своего. Иди!
Рахам повернулся и пошел в ночь. Лишь с рассветом он добрался до дома, упал на постель и проспал до вечера…
Вскоре случилась война. Люди с того берега Хапи разорили хозяйства в предместьях славного города Миннофар. Рахам был призван в ополчение и жил в воинском стане, в палатке. Ночами, как это заведено испокон веков, молодые воины совершали отлучки, кто в разведку к вражескому стану, а кто и в тыл, к девушкам. Рахам, бывало, ходил в разведку, но чаще оказывался костровым — собирал ветки и дрова, разжигал и поддерживал огонь костра в течение ночи. Костер для войска — как отец родной, он и накормит, и обогреет, и братскую чашу пить приятно в его компании. Как поется в одной солдатской песне:
Нам палаткой небо, звезды над головой,
Нам бы корку хлеба, да запить бы водой,
Командир поднялся: «Становись давай!»
Левой, левой, левой, ях-ха-хай-хай.
Никто уже и не помнил, что это за «ях-ха-хай» такое. Скорее всего, это заклинание древних воинов, язык которых давно исчез, растворился в языках вновь народившихся племен… Кеметские воины, бросаясь на врага, призывали в помощь бога Ра: «Ху-Ра!» — кричали они, и не слышало небо более грозного воинского клича.
На привале живо мы разгоним мрак,
У тебя огниво, у меня танак.
У костра присядем — эй, брат, не унывай!
Я с тобою рядом. Ях-ха-хай-хай.
Однажды ночью, когда Рахаму не нужно было исполнять никакие воинские обязанности, он лежал в своей палатке, и ему не спалось. Проворочавшись с боку на бок некоторое время, он так и не смог уснуть. Поднялся, тихонько выбрался из палатки и, крадучись, покинул стан. Вначале он вышел к реке и пошел вдоль берега. Месяц смотрел вверх своими рожками. Новая Луна — новая жизнь. Что‑то новое должно было произойти в его жизни, — думалось Рахаму в эти минуты.
Почти дойдя до города, Рахам услышал плеск воды у берега. Припав к земле, как это делают почуявшие опасность воины, он стал наблюдать. Вначале он подумал, что это вражеский разведчик, и сердце его заколотилось. Однако через мгновение, когда торс пловца показался из воды, сердце Рахама еще и екнуло. Это была девушка.
Тут Рахаму пришла в голову шальная мысль. Он бесшумно, как хороший охотник, подкрался к тому месту, где девушка оставила свою одежду, и стащил ее, спрятав под рубахой. При этом он ощутил аромат, исходивший от платья девушки, и голова его закружилась. Девушка тем временем в недоумении бродила по берегу, должно быть, думая, что позабыла, где разделась. Рахам наслаждался каждой минутой.
— Что потеряла, девица? — спросил он, выйдя из укрытия.
Девушка вскрикнула и бросилась бежать. Рахам быстро догнал ее — воины бегают, как псы. Она принялась было кричать, но он зажал ей рот рукой и зашептал:
— Прости мою глупую шалость! Я Рахам, воин. Гулял здесь по берегу — и увидел тебя. Никого прекраснее я не видел в жизни. Вот твоя одежда. Возьми ее.
И Рахам вынул платье из‑за пазухи и положил его к ногам девушки, которая стояла, прикрывшись руками и изгибами своего тела напоминая изящную статуэтку.
— Прости меня и позволь проводить тебя до дома, — сказал он.
— Хорошо. Пойдем. Я живу у пристани.
Всю дорогу они молчали, каждый по‑своему переживая произошедшее.
У дома девушки Рахам спросил:
— Как зовут тебя?
— Сарайат.
— Можно я буду приходить к тебе, Сарайат?
— Приходи.
На том и расстались.
С тех пор Рахам стал при первой возможности наведываться к Сарайат. У нее была младшая сестра Сатайат, которая понравилась Рахаму даже больше, чем старшая сестра. Сарайат была одного с Рахамом возраста, а Сатайат — на пару лет моложе. Когда закончилась война, Рахам решил жениться на Сарайат. Отец Сарайат, Ливан, в качестве выкупа за дочь предложил Рахаму возделывать его обширное поле в течение семи месяцев.
Семь месяцев Рахам тяжко трудился на земле Ливана, и наступил день свадьбы. После застолья, хмельной и счастливый, он вошел в спальню и лег с Сарайат. Когда они погасили свечи, в спальню вошла Сатайат и села на край ложа. Она сказала:
— Я вижу, Рахам, как ты смотришь на меня. Да и ты мне по нраву. Будь же мужем и мне.
На следующий день Рахам попросил у Ливана и вторую дочь себе в жены. Ливан не отказал ему, сказав:
— Возделывай поле мое еще семь месяцев — отдам тебе в жены и Сатайат.
По понятным причинам детей у Рахама было много. Однако первых двух мальчиков унесла болезнь, когда одному было три, а другому — четыре года от роду. Умирали также и девочки. Двенадцати сыновьям удалось выжить. Имена их: Упат, Тиче, Минче, Хатэра, Тиби, Шеф, Рековер, Реконджес, Ринутет, Хонсу, Хенти, Мойсере. Последний, самый младший, Мойсере, или, как звали его близкие, Мойсе, был рожден любимой женой Рахама, Саламит. Рахам был уже в летах и не надеялся более увидеть новых своих сыновей. Оттого, наверное, Мойсе был обласкан отцом более других детей. Он не знал отказа ни в чем.
Кроме детей, в доме Рахама было множество кошек. А получилось это вот как. Однажды утром Сарайат вышла из дома — и чуть не наступила на котенка, черного как смоль, с белой манишкой. Он сидел, сжавшись в комочек, и дрожал. Сарайат умилилась его беззащитности, взяла в дом, напоила молоком и долго носила на руках, словно младенца. Она назвала котенка Сибас. Вскоре он стал любимцем Сарайат, она играла с ним, кормила рыбкой. Когда Сибас вырос в настоящего кошачьего повесу, Сарайат принесла ему кошечку. Она устроила животным целую свадьбу с наряжанием невесты и угощениями. Все в доме забавлялись выдумкой Сарайат.
Вскоре семейство новобрачных пополнилось четырьмя очаровательными котятами. Каждый день они играли, бегали и прыгали по всему дому и двору, путаясь под ногами. Одного Рахам нечаянно придавил дверью. До смерти. Как рыдала тогда Сарайат! Она обиделась на мужа и не разговаривала с ним три дня. Тогда ему пришла в голову мысль принести в дом с базара еще одного котенка. Котенок был редкой породы, и Сарайат утешилась и простила Рахама.
Прошло какое‑то время, и одна из дочерей Сарайат тоже принесла котенка с улицы. Он, видите ли, увязался за ней, а ей стало жалко. Через год поголовье кошек в доме Рахама насчитывало уже тринадцать штук! Он сердился и выходил из себя, когда наступал спросонья на пушистую тварь. Грозился даже утопить их в ведре, но Сарайат неизменно вступалась за питомцев, говоря, что обижать священных животных нельзя, иначе богиня Бастет разгневается.
— Вспомни, Рахам, как ты мучился болями в спине, когда раздавил котенка, — говорила мужу Сарайат.
МОЙСЕ
В то время как братья трудились в поле, Мойсе посещал школу писцов в Доме Муэт. Туда определил его отец, который и оплачивал обучение немалыми приношениями.
Учеба не задалась у Мойсе. Ему было сложно усидеть, часами выводя священные каракули. Частенько он получал нагоняи от учителя. «Уши юноши — на его спине», — говорили кеметские учителя, с оттяжкой прикладывая к этой спине тростину.
Однажды утром, когда братья отправились в поле, Мойсе вместо школы пошел бродить по городу, чтобы, как говорится, и город посмотреть, и себя показать. А показать ему было что. Мойсе вырос статным юношей. Под яркой цветной одеждой угадывалось атлетическое сложение тела, несмотря на то что тяжелым трудом, как его братья, он никогда не занимался. Как его мускулы приобрели такую массу и рельеф, одним богам было известно. Видимо, его мать, вынашивая Мойсе, частенько бывала в Доме Ра и любовалась на колоссальные каменные фигуры Великих.
У Дома Пта царило оживление. Ожидалась церемония освящения урожая. Множество народа собралось во дворе храма. Каждый принес плоды своей земли — да благословит Пта урожай этого года! Толпу составляли старики и женщины, некоторые с малыми детьми. Мужчин было мало.
Мойсе принялся разглядывать женщин, среди которых попадались и довольно юные особы. В этот момент он ощутил легкий порыв ветра, донесший до него тонкий аромат дорогих благовоний. Мойсе обернулся — и обомлел. Это была Она. Спроси его кто‑нибудь, что значит это «Она», он не смог бы ответить вразумительно, но сердце его забилось, забилось и упало в пропасть, как это бывает, когда засыпаешь — и вдруг проваливаешься в глубокий колодец.
Через мгновение он очнулся и пошел ей навстречу — но вовремя спохватился, увидев ее свиту, состоящую из нескольких девушек и двух мускулистых рабов. Когда они проследовали мимо, ему оставалось только жадно вглядываться в складки ее одеяний, пытаясь уловить очертания смуглого молодого тела и обонять волшебный аромат благовоний, исходивший от ее одежд. Какой‑то старичок ткнул Мойсе в бок и бесцеремонно произнес:
— Не про тебя пташка, сынок. Это Меританейт — жена Патипара, начальника стражи Большого Дома. Заглядываться на нее опасно.
Сказал — и исчез, растворился в толпе.
И тут трубы возгласили выход главного жреца с ковчегом благословения. Мойсе, смущенный, в смятении вышел из храма и пошел к реке, размышляя только о том, как бы снова увидеть Меританейт.
АСТИ
Вечером ноги сами понесли его к дому Патипара. Дом этот — вилла с бассейном и садом — находился в богатом квартале города. В тени плодовых деревьев прогуливались павлины. Бассейн был прямоугольным, со ступенями у каждой из четырех сторон. Мойсе представлял, как с восходом солнца босые ножки Меританейт легко касаются гладких и прохладных ступеней, и эта мысль вызывала на его лице жар, словно он склонялся к огню.
Забраться в сад было бы верхом неосмотрительности, поскольку там его могли встретить собаки. Поэтому Мойсе лишь влез на каменную ограду, как делал это в детстве. Мальчики во все времена любили лазить по заборам и деревьям — и вовсе не для того, чтобы сорвать абрикосов, а просто так, чтобы почувствовать высоту забора и силу своих рук.
Теперь Мойсе испытывал смешанные чувства. Он не был ребенком, но вел себя как мальчишка. Сидя на заборе, он следил за окнами дома в надежде, что Меританейт появится возле одного из них. Ему было жарко от того, что Она так близко, рядом, в паре десятков шагов. Он не хотел уходить. Лишь когда начало быстро темнеть, он спрыгнул в наступавшую прохладу вечера и побрел домой.
И на следующий день Мойсе ходил к дому Патипара, и на следующий… Луна успела созреть, как плод, и уже почти увяла, когда он, возвращясь домой, случайно оказался в квартале, где жили служительницы Дома Асет. Окно одного из домов тускло светилось красным благодаря шторам необычного — и дорогого, надо заметить, — оттенка. У порога дома сидела его хозяйка, молодая кеметянка в полупрозрачном наряде. Наряд этот женщины Дома Асет искусно складывали из прямоугольного куска ткани, оборачивая им изгибы своего тела несколько раз и связывая уголки в разных местах. Комбинируя складки и узлы, они могли создавать весьма замысловатые одеяния.
Женщина окликнула Мойсе и предложила войти к ней. Он задумался на минуту, но отчаянная любовь к недоступной Меританейт толкнула Мойсе в объятия жрицы Дома Асет, и он перешагнул порог дома с красным окном.
— Как тебя зовут? — спросила хозяйка дома.
— Мойсере… Близкие называют меня Мойсе.
— Мо-о-ойсе, — протянула женщина. — Проходи, Мо-о-ойсе, чувствуй себя как дома.
Она улыбнулась ему. Но улыбка эта не понравилась Мойсе. Он напрягся:
— А как тебя зовут?
— Меня зовут Асти, — ответила женщина и продолжила: — По всему видно, привела тебя сюда безответная любовь. Рассказывай!
Мойсе вовсе не хотел ничего рассказывать, но вместо этого вдруг горячо заговорил, глядя в пол:
— Понимаешь… Со мной случилось… Я не знаю, как сказать. Когда я думаю о ней, мое тело наполняется теплотой, становится слабым, я ложусь на бок и лежу, поджав колени. И мне так хорошо! Но это чувство скоро сменяется горячим желанием снова увидеть ее! Это чувство жжет меня изнутри. Я прихожу к ее дому и подолгу стою, глядя в окна в надежде увидеть ее. Проходят часы, прежде чем она окажется у окна. Но когда это происходит, нет на свете человека счастливее меня. Вся кровь моя вскипает и бросается к лицу, и тогда я готов прыгать и переворачиваться в воздухе, как это делают акробаты на рынке. Однажды я попробовал так прыгнуть, но упал и разбил голову.
Асти засмеялась и обхватила голову Мойсе. В следующее мгновение она припала к его губам, намеревавшимся продолжить повествование. Все случилось быстро и не так, как представлял себе Мойсе.
Потом они лежали на тростниковой циновке. Асти положила голову на его грудь.
— Что мне делать? — спросил Мойсе. — Как оказаться с ней наедине? Как добиться ее расположения?
— Очень просто! — сказала Асти. — Я дам тебе приворот. Мне понадобятся твои семя и кровь. Одна составляющая у нас уже есть, — лукаво усмехнулась она. — Я приготовлю напиток, который ты дашь ей выпить. Замани ее ко мне — как это сделать, придумай сам. Ведь это твое решение.
И она снова скривила рот в той самой улыбке, от которой Мойсе стало не по себе в самом начале разговора.
— Это еще не все, — продолжила она. — Я научу тебя, как заявить возлюбленной о себе. Ты должен прийти к ней во сне.
Эти слова Асти очень удивили Мойсе.
— Я не хожу во сне, — пробормотал он в недоумении.
— Ты ведь знаешь дорогу к ее дому? — продолжала Асти. — Когда ты уснешь, постарайся во сне пройти этот путь. Заберись в ее окно и, склонившись к ней, прошепчи свое имя. Сделать это нужно до наступления полнолуния. А чтобы ноги твои могли ходить по дорогам сна, я дам тебе трав и расскажу, как их приготовить. Ты умеешь читать священные письмена?
— Да, я обучен чтению и письму, — ответил Мойсе. — Как мне отблагодарить тебя?
— Не стоит меня благодарить. Я служу богине. Пожертвуй ей золото… Одежда твоя выдает любимого сына богатого отца.
Мойсе достал из кожаного кошелька кадет золота и положил его на низенький столик, стоявший у стены, где в нише разместилась статуэтка богини. Асти вышла в другую комнату и долго шуршала там не то сухими травами, не то листами папируса. В какой‑то момент Мойсе услышал из‑за стены звук, похожий на утробный выдох крупного животного, и очень испугался.
