Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Strelbytskyy Multimedia Publishing
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2024
В самую длинную, самую темную ночь годового круга сдвигаются границы между мирами и меняется реальность. Метель заметает дороги и путает следы сбежавшей из родового поместья юной панночки, открывает зареванной глупой девчонке тропу в Истинный Лес. Кем выйдет оттуда Ядвига, как распорядится обретенной силой, сможет ли остаться человеком в череде бесконечных прожитых лет? Люди и нелюди, мрачное прошлое и неясное будущее, любовь и проклятия, — все вплетает в свой вечный узор Хозяйка Судеб накрепко связывая жизни героев.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 268
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Надежда Костина
Ни конному, ни пешему…
В самую длинную, самую темную ночь годового круга сдвигаются границы между мирами и меняется реальность. Метель заметает дороги и путает следы сбежавшей из родового поместья юной панночки, открывает зареванной глупой девчонке тропу в Истинный Лес. Кем выйдет оттуда Ядвига, как распорядится обретенной силой, сможет ли остаться человеком в череде бесконечных прожитых лет?
Люди и нелюди, мрачное прошлое и неясное будущее, любовь и проклятия, — все вплетает в свой вечный узор Хозяйка Судеб накрепко связывая жизни героев.
Солнцеворот
«В некотором царстве, в некотором государстве, в дремучем лесу на гиблом болоте стояла избушка на курьих ножках. И не было туда ходу ни конному, ни пешему. И жила в той избушке ведьма лесная баба Яга. Жила она там не одна, а с внучкой своей Василисой. Девицей лицом прекрасною, да нутром колдовским черною…» — тьфу, пропасть. 21 век на дворе. Ци-ви- ли-за-ци-я! Ну какая уважающая себя Яга будет жить в избушке, на болоте, где ни водопровода с электричеством, ни супермаркетов днём с огнём не сыскать. А интернет! Разве в лесу нормальный интернет есть!? Нет. То-то же… Салон красоты, опять же, поликлиника. А что, думаете, если бабушке 300 лет, а выглядит она на 60, то ей врачи не нужны? Спину давеча прихватило, ни вздохнуть, ни выдохнуть. Так участковая через 10 минут прибежала, укольчик сделала, к массажисту записала. Даже денег не взяла.
— Что вы, что вы, Ядвига Лихославовна! Какие деньги?!
Хе-хe, знает, шельма, кто ее супружнику в казённый дом дорожку запечатал. Ох, простите — от водки закодировал.
Или вот — ночью снега навалило, как зимой 12 года, когда замёрзшие французики через ее лес пробирались. Пробирались-пробирались, да не все выбрались. Одного она тогда подобрала в сугробе. А что, мужик в хозяйстве завсегда пригодится. А тот чернявый был, молодой… Так! О чем это я? Ах, да. Ночью выпал снег. Так сосед Мишка сам утром все дорожки во дворе расчистил, ворота откопал. И на все ласковые уговоры: «Мишаня, зайди, присядь, хоть пирожочков возьми от бабушки», — только руками махал. Знает он ее угощение. Когда к нему прокурор с мэром приезжали в гости на охоту (охота в наших краях знатная!), честнАя компания на ее пирогах так куролесила, что фото в интернет попали. Дело было гроооомким. Мишаня, он же Михаил Данилович, он же Миха Кирпич остался довольным. Только бизнес, ничего личного. А каким путем цель достигнута, не важно. Кто подумает на пироги с вишнями?
А вы говорите — избушка, болота… Жизнь — она тут. А избушка…есть, конечно. Не на курьих ножках, но… Заимка в лесу у Ядвиги была. Как без нее? От поселка пару часов на внедорожнике, и потом ножками по заветной тропинке. И вот там уж ни конному, ни пешему… С лешим у нее уговор давний. И крепкий. Кровью и словом колдовским скрепленный. Не пропустит старый пень к ее логову ни духа, ни человека. А чем она с ним в свое время расплачивалась, так то не вашего ума дело.
Яга допила кофе. Поставила чашку на стол. Вздохнула. Все-таки старею. Воспоминания сами в голову запрыгивают, как шаловливые котята. Не удержать. Может, зелье сварить, или колдунуть че-нить… Настроение не то. Для колдовства вдохновение нужно, кураж…
Бах-бабах!!! Яга подпрыгнула на стуле от неожиданности.
— Да чтоб тебя кикиморы полюбили! Фух!
Сама же напоминалку на телефоне поставила. Ещё хихикала про себя — мертвого поднимет. Ведьма глянула на экран смартфона. На кроваво- красном поле мигали черные буквы. «Если ты, старая дура, забыла, то я напоминаю — сегодня САМАЯ ДЛИННАЯ НОЧЬ!!!»
— Батюшки, а ведь отшибло память! Совсем из головы вылетело! День зимнего солнца. Вот меня и крутит всю, вот и покоя нет. Сила-то на пик выходит!
Ядвига встала, глубоко вздохнула и задержала дыхание. Внутри разгоралось тепло. Жар волной побежал по рукам, замер на кончиках пальцев. Старая ведьма закрыла глаза. Да. Зимнее солнце завтра. Самая длинная ночь. Лес и болота, ручьи и озера, камни и спящая земля ждут. Ждут ее.
Далеко в глубине леса старый Лешак поднял голову, прислушался. Ухмыльнулся. Он-то знал, что жизнь — она тут. В корнях и ветвях, в подземных источниках и следах полевок…
Резко зазвонил телефон. «Выкину эту дрянь к чертовой матери», — в сотый раз пообещала себе Яга и взяла трубку.
— Добрый день, Ядвига Лихославовна! Это Козодоев. Вы не могли бы…
— Нет, — рявкнула Яга, — и отключилась.
Телефон зазвонил опять. В жабу превращу, в слизняка!!!
— Госпожа!!! Не бросайте трубку, прошу. Моя внучка ВЕДЬМА!!!!!
Яга медленно поднесла телефон к уху.
— Говори.
— У меня внучка. Ей 10 лет. Дочь с зятем в Америке. Справиться с ней не могут. Сослали мне. А она — ВЕДЬМА!!!
Яга включила видеосвязь. На экране замаячил Степан Сергеевич Козодоев. Он же в бытность свою Стёпка лысый — директор банка, хозяин заводов, газет, пароходов. Фигура в городе если не первая, то и не третья. Не без ее, Яги, участия…
— Если ты, Лысый, с собственной внучкой общий язык не нашел, это не значит, что девка ведьма. Иди к своему психиатору, или к кому вы там ходите…
— К психоаналитику, — обиженно поправил Козодоев.
— Вот-вот. Пусть он тебе мозги вправит и объяснит, как с ребенком общаться.
— Вы не понимаете! — Козодоев опасливо оглянулся и начал докладывать шепотом. — Она меня прокляла! Смеётесь, не верите?! Полюбуйтесь!
Банкир отошёл от экрана, плеснул в рюмку коньяка и сделал маленький глоток. Из его глаз мгновенно потекли слезы, лицо покраснело. Тело скрутило сильнейшим приступом кашля.
Яга внимательно наблюдала. А ведь, похоже… Похоже, черт возьми! На проклятие! Настоящее! Да сильное какое. Ведьма терпеливо ждала, когда закончится приступ. Козодоев отдышался, вытер мокрое лицо салфеткой и сиплым голосом спросил:
— Теперь верите?
— Да. Жди. Еду.
Давно, ой как давно не встречала Яга одаренных. За всю свою долгую жизнь всего троих-то нашла. Троих обучила. И где они теперь? Мара сгинула в чумном городе. Не от болезни. Нет. Сожгла себя девочка, пытаясь людям помочь. Не умела силы рассчитывать…
Вторая, Катька, в первую мировую пропала. А Васька в 41-м под Москвой….
— Ни-ки-фооор!!! Лапоть старый, быстро ко мне!
Ядвига стояла посреди кухни, уперев руки в бока. Домовой мгновенно возник в дверях.
— Коней седлай. Тьфу, машину из гаража выведи, бензин проверь. Запас еды на двоих на пять дней — в багажник. Теплые вещи, одеяла. Ну, ты знаешь.
Домовой уважительно поклонился и кинулся выполнять приказ хозяйки.
Мурза!!! Кошка драная, хватит спать. Со мной поедешь.
Черная кошка с огромными желтыми глазами потерлась об ноги, мурлыкнула. Мол, чего кричишь, хозяйка, мррр, куда я денусь, мррр. Яга погладила наглую мерзавку, почесала за ушком.
— Иди в машину, я сейчас, — сказала уже спокойнее.
«Мррр, ну вот так-то лучше, мррр»…
Погода портилась. Снегопад усиливался. Начиналась метель. Машина неслась в ранних декабрьских сумерках по пустой трассе. Старая ведьма вжимала педаль газа в пол. Она не боялась разбиться. Лошади всегда ее слушались с полуслова. А чем машина не лошадь?
В город добрались ближе к ночи. Дом Козодоева встретил Ягу гостеприимно распахнутыми воротами. Хмурый охранник вежливо поклонился и сообщил по рации о прибытии «старой хрычевки». Уважает, ухмыльнулась «хрычевка». Слух у нее был отменный.
В кабинете Лысого было жарко. Горел новомодный камин. Хозяин вскочил с кресла, приветствуя позднюю гостью.
— Слава Богу, вы приехали, Ядвига Лихославовна. Не знаю, что с ней делать. Только вы мне можете помочь. А я уж отблагодарю…
Яга поморщилась.
— Давай по порядку и коротко. — Она села в кресло и приготовилась слушать. — Мне до полуночи нужно из города выехать. Солнцеворот начинается.
Банкир понимающе кивнул. Он был далеко не дурак, этот стареющий лысоватый мужик. Не-е-т. Не дурак. Боялся ее. Это да. Был благодарен за помощь? Пожалуй…
— Моя дочь живёт в Штатах, вы знаете. У них с мужем там бизнес. — Козодоев скривился, махнул рукой. — Хотя, какой там бизнес. Понты одни на мои деньги. Да ладно. Это дело семейное. Внучка Лизка, она от первого брака ребенок. Америкашка ее не любит. У них с Анькой двое общих детишек родилось. Тоже типа внуки…
Козодоев налил себе воды. Залпом осушил стакан. Не церемонясь, уселся на стол, развязал и бросил на пол галстук. Яга внимательно слушала, наблюдала. Таким Стёпка нравился ей намного больше.
— Короче, не нужна им девка стала. Мешает. Младших близняшек я и не видел ни разу. А Лизка тут родилась, со мной до пяти лет жила. Пока ее мамашка не укатила к своему янки. Вроде и неплохо внучке в Америке жилось. А потом ее в частную школу отправили. Прикинь, Яга, при живой матери в детдом сослать. Мне не говорили, помалкивали. Не зря! Я как узнал, Аньке пригрозил деньгопровод заткнуть. Условие поставил: или они ребенка в семью забирают, или пусть к деду едет. Вот неделю назад она и прилетела.
— Ииии…?
— Что «ииии»?! Эта дуреха малолетняя, когда злится, то хоть из дому сбегай. Взглядом вещи швыряет. А злится она, Ядвига, так по пять раз на дню.
Банкир перешёл на «ты» — такое себе с ней мало кто мог позволить. Силен мужик. Только выглядит рохлей. И такого волчару какая-то соплюха скрутила. Хотя…кровь не водица. Его внучка, не приблуда какая…Яга улыбнулась. Предвкушая…
— Ещё что было?
— Материться не могу! Кишки сразу крутит. До горшка еле добегаю!
— Так не матерись! — Яга веселилась от души. — У тебя ребенок в доме!
— А как мне с моими упырями в мэрии и налоговой беседовать?! Не соблаговолите ли, милостивый государь?! На меня третий день охранники косятся. Чего-то Сергеич вежливый такой стал. Может, приболел или стремается кого? Ага, я и боюсь, блин. Ой! — Банкир хватился и зажал рот ладонью. — Фух! Пронесло. Блин — можно.
Яга уже откровенно смеялась. Давно, ох, давно ей не было так хорошо.
— Ну а про спиртное ты знаешь. Эта сопля увидела меня после… гостей. И заботливо так: «Чтоб ты, дедуля, своей водкой подавился!» А потом… Нет, ты представь, Яга. Блин, ну что ты ржешь?! Она стала пальчики загибать и перечислять: и вином, и коньяком, и виски…Долго так перечисляла. Пиво забыла. Я теперь пиво по ночам пью, когда внученька почивать изволит. Зараза. Что делать, не знаю. Люблю ее, переживаю. Старею, наверное…
— Все мы стареем, это нормально.
Яга встала с кресла, медленно подошла к Степану. Коснулась кончиками пальцев седых висков. Банкир закрыл глаза, расслабился. Ведьма осторожно выпустила силу, прощупывая, исцеляя. Сердце шалит, печень на износ пашет, язва вот-вот откроется… Всего не уберешь, но что может — она исправит.
— Спасибо, — тихо прошептал Степан Сергеевич, он же Стёпка Лысый. Он же оборванец, давным-давно пойманный за руку странной тёткой при попытке стырить на рынке ее кошелек. — Спасибо, бабушка. — Он прижался щекой к ее ладони, как когда- то давно.
В детской комнате горел ночник. Девочка крепко спала, обняв облезлого плюшевого мишку. Светлые кудряшки разметались по подушке. Мурза запрыгнула на кровать, заурчала…Лиза открыла глаза.
— Кошка!!! Дедушка, ты мне подарил кошку? Я маму так просила котенка, так просила, а она не разрешала. Говорила, что у меня аллергия.
Дедушка отчётливо заскрежетал зубами. Яга сжала его ладонь, успокаивая. Мол, потом с дочкой разберёшься…
— А вы кто? — Лиза, поглаживая Мурзу, уселась на постель.
— Я….ммм…Бабушка твоего деда. — Дед почему-то вдруг закашлялся. Яга опустилась на колени перед малышкой, взяла ее ладошки в свои.
— А почему ты не старая?
Яга тихонько рассмеялась.
— А это потому, внученька, что я хорошо кушаю, занимаюсь спортом, много сплю. И ещё я ведьма.
— Как я? — Лизка недоверчиво сморщила нос.
— Нет. Это ты — как я!!!
Зима входила в полную силу, распахивая над миром белые крылья. По небу неслись призрачные кони северных ветров. Метель заметала прошлое и скрывала будущее. Наступала ночь солнцеворота. Самая длинная, самая темная ночь годового круга.
Черный внедорожник летел, не касаясь колесами дороги. Маленькая девочка в сиреневой пижаме мирно спала на заднем сиденье. Возле нее дремали черная кошка и старый плюшевый мишка. А за рулём, уверенно направляя джип в самое сердце метели, сидела Яга.
Мара
— Нет!!! Слышишь, Мара! Я НЕ-ПОЗ-ВО-ЛЯ-Ю!!!
Бах! Медный поднос полетел на пол, опрокидывая тарелки с поздним ужином. Нехитрая снедь разлетелась по углам комнаты.
— Посмотри мне в глаза, дура!!!
Дзинь. Бутылка разбилась о спинку кровати, на которой сидела молодая женщина в рясе. Вино растеклось по серым трактирным простыням. Красное, как кровь. Брызги попали на лицо сидящей. Ее спутница, высокая брюнетка в богатом дорожном платье, замерла с глиняной кружкой. Беспомощно опустила руку, разжала ладонь. Несчастная кружка покатилась по полу к ногам девушки. Та молча подняла, поставила на стол. Ядвига без сил опустилась на колени перед монахиней.
— Марушка, доченька, прошу тебя, пойдем со мной! Лес ждет, как он без тебя?!
— НЕТ! Одна уходи. Я найду тебя, когда…все закончится.
Ядвига уткнулась лицом в колени дочери, замерла. Мара ласково гладила мать по голове. Яга оторвала заплаканное лицо, сиплым от слез голосом прошептала:
— Я больше не увижу тебя, я знаю. Я видела смерть…
— Мне ли боятся смерти, мама? — так же шепотом ответила Марена. — Мне ли ее боятся…
* * *
Лизка с Мурзой наряжали ёлку. Лесная красавица стояла посредине гостиной. Аромат ванили и шоколада смешивался с запахом хвои.
Домовой сегодня расстарался. Каждый день Никифор из кожи вон лез, чтобы порадовать малышку. Виданное ли дело, — за столько лет в доме ребенок! Хозяйка к его стряпне всегда равнодушна была. Есть еда — и хорошо. Свежая, горячая — что ещё нужно. А тут — девочка! Ее кормить — одно удовольствие. По всему дому носится, в подвал за припасами ходит, сказки слушает. Давеча тесто на пироги вместе месили. Вся кухня в муке была.
Хозяйка заглянула, хмыкнула и ушла. Малышка притихла на минутку, а потом опять давай рассказывать про заграницы всякие, да про то, как они с бабушкой Ядвигой в лесу куролесили. Старый домовик слушал и только слезу украдкой смахивал. Умилялся…А сегодня — настоящий праздник. Стёпка приехал внученьку навестить. Постарел. Годы у людей сыплются, как листья с деревьев. Кажется, ещё вчера его метлой по двору гонял. А теперь, поди ж ты, — лысый да пузатый.
— Бабушка Яга! Мне Мурза котёночка пообещала родить!
Ядвига недоверчиво покосилась на кошку.
— Ну-ну…
Кошка запрыгнула на стол, фыркнула. Степан Сергеевич с опаской отодвинулся от черной бестии.
— Как там в лесу? Нормально? Лешак не подох еще?
Козодоев отхлебнул травяной настой. Блин, новый год, а он вареную траву глушит! Ромашечку, шиповничек, крапиву или что там Яга намешала…Редкая гадость!
Девочка бросила разбирать подарки и уставилась на деда. Потом встала, уперла руки в бока:
— Между прочим, ёлку мы с ним выбирали. И ёлочка эта с Того леса. И я Туда с дедушкой лешим ходила. Вот!
Степан поперхнулся, глядя на ухмыляющуюся Ягу.
— Ну, знаешь, Лихославовна! Ребенка — с этим уродом! Он же больной на всю голову! Он меня чуть не угробил! За ноги через лес тащил, я все муравейники мордой пересчитал. Лизка, прекрати ржать! А потом с размаху в болото закинул, еле выбрался.
— Я знаю. Дедушка леший рассказывал. Когда тебе было пятнадцать…Ты на старом дубе слово из трёх букв вырезал. Я видела. Он сказал, что это твоя подпись, — невинно моргая голубыми глазками, съязвила девочка.
— Ну, блин, Лизка, ведьма малолетняя! Яга, ты чему ребенка учишь?!
Ядвига пальцем подозвала названную внучку. Лизавета вздохнула, покаянно опустила голову и подошла.
— Давай-ка спать ложись.
— А салют?!
Лизка упрямо вскинула подбородок. Две ведьмы, не моргая, смотрели в глаза друг дружке.
— Салют ещё не скоро. Мы тебя разбудим.
Девочка зевнула и обняла Ягу. Старая ведьма осторожно прижала ребенка, погладила светлые кудряшки. Хитрюга…
Малышка быстро заснула, уютно устроившись на диване. Ядвига задернула плотные гардины. Взяла теплый плед, укрыла Лизку. Вернулась к столу, махнула рукой гостю.
— Садись, Стёпка. Проводим старый год, что ли. Наливай.
— Эээ…А можно?
Козодоев робко взял бутылку, неуверенно посмотрел на Ягу. Налил, осторожно понюхал коньяк.
— Сегодня можно, — ведьма подняла бокал. — За что пить будем, Степушка?
Оба, не сговариваясь, повернули головы в сторону спящей Лизки. В комнате стало теплее, сами собой замигали огоньки на елке.
Домовик застыл в дверях с подносом.
— Хозяйка, горячее подавать?
— Неси, и давай к нам подсаживайся.
Никифор поставил на стол жаркое, оправил пояс, степенно поклонился Яге. Хоть и помнил ее девчонкой сопливой, а ведьма завсегда главнее нелюдя будет. На два мира живёт, две стороны связывает…
Бутылка опустела.
— Не думай, что выучить ведьму легко! — заявила Ядвига, откидываясь на стуле.
— Да я, ничего такого, — слегка заплетающимся языком начал отнекиваться банкир, но Яга хмуро зыркнула, и слова сами застряли в горле.
— Первую свою ученицу я нашла ооочень давно. Мне тогда не больше полтинника было. Ни опыта, ни мозгов…
В комнате потемнело, в тусклом свете лицо Яги изменилось. Заострился нос, под блеснувшими зелёным огнём глазами залегли тени.
Тикали старые часы, мурлыкала рядом Мурза, с улицы доносились музыка и смех. Старая ведьма тяжело поднялась, подошла к окну.
Козодоев снова хотел что-то брякнуть. Но домовой его опередил, глянул строго, приложив палец к губам.
— Она родилась в захолустье, — откровенничала Яга. — Грязь, убожество и беспросветная нищета. Лет к семи родные замечать стали…всякое. Сперва хотели по-тихому прикопать в лесочке, но потом испугались. Шутка ли — ведьму рядом с хатами убить. В монастырь отвели. Рассказали все как есть. Дескать, девка — ведьма, отродье дьявола. Построже с ней. Построже…
Ядвига прикрыла глаза, вспоминая…
* * *
Снег заметал дороги. Роскошный экипаж, запряженный четверкой вороных, въехал во двор монастырской гостиницы. Оружный пан в высокой меховой шапке вышел из кареты, разминая затекшие от долгой езды ноги. Помог выйти своей спутнице. К позднему гостю спешил с фонарем привратник.
— Казимир, что мы забыли в этой дыре!?
Укутанная в меха женщина насторожено оглядывала двор, темную громаду монастыря, крепостную стену, ворота…
— Ядвига, душа моя, не сердись. Кони устали, метель начинается. Переночуем, а завтра по-светлому поедем дальше. К вечеру будем дома. Здешняя настоятельница — родственница моей матушки.
Он обнял красавицу, нежно поцеловал в замерзшую щеку.
Ночью Ядвиге не спалось. И виной тому не храпящий рядом мужчина и не холод покоев, который не могли разогнать принесенные второпях жаровни. Отзвук запаха, тоскливо звенящая тишина, эхо умирающей силы… Она закрыла глаза и ПОСМОТРЕЛА. Где-то рядом умирала одаренная. В ледяной келье на старой истлевшей соломе…
Ядвига бесшумно оделась, остановилась у самой двери, обернулась на спящего. Хорош, мерзавец! Ничего, найдет ещё заможный пан себе невесту.
Глухой ночью из монастыря вышли двое. Наутро старый привратник напрочь забыл, как открывал ворота, и знать не знал, кому отдал теплый овчинный тулуп. Снег засыпал следы беглянок. Мать-настоятельница отчитывала взрослого племянника. Он не мог поверить, что все так обернулось. Как?! Его Ядвига, его кралечка — похитила из святой обители заблудшую душу. И сама, возможно…Только — тсс! Уже через три месяца ясновельможный пан сыграл пышную свадьбу, и старался не вспоминать, с КЕМ однажды свела его судьба.
* * *
— Я увела ее в лес. Сперва она не понимала, где находится, от сытной еды теряла сознание, спала или сидела, как дикий зверек, забившись в угол. Одни молитвы бубнила. Сколько я в нее силы влила! Да все без толку. Как вода в песок. Они ее сломали, Стёпка. Сломали! Сколько лет жила впроголодь, спала урывками. Бесконечные молитвы и непосильная работа. Но это не самое страшное. Монашки внушили, что она проклята, что в ней грех, тьма, и легион бесов. И только постом и молитвой можно душу спасти. Я нашла больную девчушку с потухшими глазами, шрамами на спине и плечах. Она не поднимала головы, почти не говорила, имени не помнила…Твари!
Как ее вытащить, придумал леший. Не кривись, Козодоев. Когда Мара окрепла и смогла ходить, он стал брать её в лес. В истинный Лес. Попервах недалеко, а потом все глубже на ТУ сторону заводить стал. Назад на руках тащил. И — дело пошло. Сила по капле возвращалась. Лес ее принял, и она его слышать стала. Как-то прихожу, а Мара сидит на пороге и оленёнка на руках баюкает. Охотники важенку убили. Вот зверек и прибился. Начала моя девочка оживать. Земля с ней щедро силой делилась, лесные духи ее, как меня, слушались. Дикие твари, и те к ней ластились. Всех она лечила, кормила, жалела. Однажды на моей поляне мелкий упырек объявился, я его шуганула, а доченька меня стыдить начала:
— Негоже, матушка, убогого гнать. Он не виноват, что таким уродился. Я его третий день выхаживаю.
— Зачем? — спрашиваю. — Его небось мужики на вилы подняли, или поп крестом припечатал, вот упырь и мается. Кого ты на ноги ставишь?! Он же скот ворует, а то и ребенка утянуть может. Лешаки это отродье испокон веков за гранью удержать пытаются. А ты жалеешь!
Сколько я ее в лесу держала — не помню уже. Опекала, боялась к людям отпускать. Только Мара сама к ним отправилась. Девка тропы открывать научилась, что ты счета в банке. Вначале она по хуторам и деревням ходила. Раны заговаривала, детей и скотину исцеляла, роды принимала. Потом в больших городах появляться стала. Вот тогда я и заподозрила неладное. Не видела девочка ничего, кроме боли и страданий. И выносить их не могла. Только тогда радовалась, когда помочь могла кому-то.
— А разве это плохо? Ну, типа, всем помогать. Хотя… — Козодоев почесал в затылке.
— Она считала себя виноватой. Понимаешь? Перед всеми. Она не людей спасала, а себя. Хотела искупить грехи. Я не смогла выбить из нее то, что ей монахи внушили. А потом было уже поздно.
Она умерла в чумном городе, стараясь остановить смерть. Я пыталась ее увести, но Мара словно обезумела. Ходила по улицам в рясе, вливая силу в людей, облегчая мучения. Все без толку — народу слегло слишком много. Сотни, а она одна. В какой-то момент девочка просто упала как подкошенная на мостовую, и — все!
Яга устало опустилась в кресло.
— Наливай, Степка, помянем мою старшенькую.
Они долго сидели в тишине гостиной. Мигали огоньки на ёлке. Стрелки на старых часах ползли к полуночи.
— Новый год, — тихо сказал Козодоев. — Лизка салют хотела посмотреть.
Он осторожно погладил внучку по макушке. Девочка открыла глаза, потянулась.
— Салют, — шепотом напомнил дедушка.
Малышка выпуталась из одеяла и подбежала к окну.
Салют был роскошным. Небо над поселком загоралось разноцветными сполохами, расцветало причудливыми цветами, осыпалось золотой и серебряной пылью. Ядвига стояла у окна и грустно улыбалась. Прошлое ушло, растворилось в воспоминаниях. Будущее зыбко и непонятно. Но, блин, как говорит Степка, а когда оно было другим?
Катенька
— Бабушка Яга, смотри, кораблик!!! Белый, как мое мороженое!
Лизка носилась по террасе с парочкой таких же шалопаев. Ядвига сидела за столиком уличного кафе, наслаждаясь весенним теплом, ласковыми лучами солнца и … счастьем? Да, пожалуй, счастьем. Она любила этот Город. Любила давно и взаимно. Она видела его разным: умирающим от голода и утопающим в роскоши, озлобленным и благодушным, жестоким к собственным детям и трепетно заботливым к ним же. Хищный Город! Опасный! Стоящий на древних холмах. Не прощающий ошибок и слабостей, не верящий слезам…
По Москве-реке шел теплоход. На палубе толпились туристы, звучала музыка, играли и смеялись дети. Лиза подбежала, порывисто обняла старую ведьму.
— Куртку накинь. Ветер с реки холодный. — Яга погладила лохматые кудряшки.
Девочка схватила висящую на стуле оранжевую курточку, развернулась и…завопила:
— Дедушка!!!! Мы туууут!!!!
Она помчалась навстречу деду, балуясь, боднула головой в живот. Степан Сергеевич подхватил внучку, крепко прижал к себе, потом охнул (тяжёлая, коза), поставил на землю, подошёл к столику.
— Ядвига Лихославовна, мое почтение. Вы сегодня обворожительно выглядите! Эти бусы из когтей вурдалаков так подходят к цвету ваших клыков! — Он, приложив руку к груди, галантно поклонился.
Яга сделала глоток кофе из крохотной чашечки, широким жестом указала гостю на стул.
— И тебе не хворать. Вижу, Лизкины проклятья на пользу идут: цвет лица здоровее стал, отеки пропали, мешки под глазами исчезли, говоришь вежливо…
— Вот знаешь ты, Лихославовна, чем уесть, — разом сменив шутовской тон, нахмурился Козодоев. — Я уже две недели в Москве. Куча встреч, переговоров, всяких фу-ты ну-ты бизнес-ланчей. Знаешь, что я всем сразу заявляю?! Что моя внучка и моя бабка — ведьмы. Порчу на меня навели, мне теперь пить нельзя — сдохну! Отмазка железная. У меня две бабы просили твой телефончик. Для мужиков своих. Дуры!
Девочка подбежала, обняла деда сзади за шею, зашептал на ухо:
— А мы ходили дом старый смотреть, только его там уже нету. И ещё на кладбище были, на могиле моего прапрадеда. Они с бабушкой Ягой в церкви старой женились. Мы в церкви тоже были, только там холодно, и поп то и дело на нас поглядывал…э-э… не-дру-же-люб-но. Вот! — выпалила Лизавета, устало плюхнулась на стул, подвинула к себе вазочку с мороженым.
Козодоев ошарашенно пялился то на внучку, то на Ягу.
— Какой прадед, какое кладбище?! Ты что несешь, мелочь пузатая?
Девочка упрямо нахмурила светлые бровки, в упор уставилась сначала на деда, потом на старую ведьму. Чего-то себе надумала, насупилась, опустила голову и принялась молча доедать десерт.
— Не ругай свою внучку, она все правильно сказала. — Яга медленно допила вторую порцию кофе. Поставила чашку на стол, смерила на банкира долгим, задумчивым взглядом.
— Мы ходили на кладбище, где похоронен мой муж — ваш с Лизой, не знаю точно какой по счету прадед. Я прожила с ним без малого полсотни лет, венчалась в церкви. С ним вырастила Катеньку — мою вторую дочку. Походил он из старого купеческого рода. Первая жена родила ему троих. От кого-то из его детей и твоя кровь идёт. Я ещё тогда почуяла, когда ты сопляком был…
Козодоев потрясенно молчал.
* * *
Надо уходить! НАДО У-ХО-ДИТЬ!!! Бежать, не разбирая дороги, бежать из города не оглядываясь, не вспоминая стоны раненых и проклятия умирающих, не видя отчаяния в глазах беженцев, не слыша…
«Горе, горе тебе, город великий! — вспомнились выкрики кликуши две седмицы назад. — Горе тебе, город крепкий, ибо в один час пришел суд твой!!!» Уж на что батюшка местной церкви был человек кроткий да набожный, однако и он не выдержал. Так припечатал «пророка» по лбу, что тот в пыли еще долго валялся.
— Прокляну, ирод!!! — погрозил кулаком, плюнул и подался усаживать в телегу матушку с чадами да нехитрыми пожитками. Матушка плакала, причитала не хуже кликуши, но попик оказался кремень.
— Езжай, детей увози, а я с божьей помощью тут останусь.
Где теперь тот батюшка? Жив ли…
День за днём она смотрела, как люди уходили из Города. Через все заставы тысячи карет, повозок, телег оставляли Москву. На Рязань, на Нижний, на Ярославль… Нескончаемый людской поток вытекал, как кровь из раны, как жизнь… а потом резко оборвался. Опустела улица перед ее домом, только брошенные псы, потеряв хозяев, жалобно выли в подворотнях. Только стаи ворон кружили, чуя скорую поживу, да валялся неподалеку обглоданный труп лошади…
Ядвига прижалась лбом к стеклу, до боли прикусила губу. Боль отрезвила. Нет. Она не сойдет с ума от тревоги. Она обязательно найдет мужа. Никифор с ним ушел. Бурчал домовик, не хотел хозяйку оставлять одну в пустом доме, но ослушаться не посмел. Только углей с печки выгреб, да веник старый прихватил. Война войной, а традиции он чтил свято. Кто ещё кроме верного нелюдя и глаза отведет, и тропинки спутает? Кто с лешаком через корни любых деревьев сговориться сможет? Довезет, лапоть старый, а Савелий простит. А не простит — так хоть живым будет!
Детей своих от первого брака, двух девок и старшего сына, он ещё в начале августа отослал к дальней родне. А с ними самое ценное, что в московском доме хранилось. Дети и дворня выехали задолго до толпы. Тогда и лошади были, и телеги…
Ушлый он был — купец второй гильдии Савелий Игнатич. Не боялся ни бога, ни черта, ни ее — ведьму лесную. Без ведовства беду чуял. Да и как не чуять, когда французы к Москве рвутся, что волки бешеные. Каждый день новости одна чернее другой. А Ядвигу в городе держало смутное, неясное предчувствие. Ночью, забываясь коротким тревожным сном, она видела огонь, и в огне…кого?!
Савелий с ней оставался. Рогом уперся, — не уеду без тебя. Днём муж уходил куда-то, возвращался уже в сумерках уставший, злой, отчаявшийся. От него разило кровью и порохом — запахом боли и смерти. Яга не расспрашивала, молча обнимала, делилась каплями силы, тепла. Однажды после скудного ужина в пустой гостиной он уронил голову на руки и…заплакал. Она рванулась к мужу, упала перед ним на колени, прижалась испуганно.
— Что?!
— Город сдают французам. — Он поднял мокрое от слез лицо. — А когда их армия войдет, — Москву подожгут со всех сторон. Мы с тобой уходим немедля. Ночью. Никифор уже седлает коней. — Ядвига кивала, соглашаясь…
Савелий с Никифором три дня, как ушли. Пришлось морок наводить. Купец рядом с собой в седле жену видел. Радовался, что его ненаглядная ехать согласилась. Домовик личину пару дней продержать сможет, а там, как бог даст…
Она отошла от окна, спустилась по лестнице, вышла на пустынную улицу.
— Что ж ты, матушка, одна в такой час бродишь? — раздался сзади тонкий девичий голосок. — Или смерти себе ищешь?!
Ядвига резко обернулась. В клубах дорожной пыли стояла огневица — невысокая девушка с копной золотистых волос. Силуэт ее дрожал, плыл в лучах закатного солнца, теряя очертания, — плохо дело. Вот-вот нелюдь разум потеряет, пламенем растечется по земле — и не погасить такое пламя…
Огневица схватила Ягу за руку, потянула за собой:
— Пойдем, быстрее!
— Куда ты меня тащишь?! Или вежество забыла, девка? — Ядвига резко выдернула задымившийся рукав, сбила искры.
— Уж прости, матушка, только времени на поклоны у меня нету. Я ещё помню тепло очага, хлеб в печи, молоты в кузне. А сестры мои дикие, для них что человек, что дерево — пища добрая. Бежим. Дите твоего рода там …
Они неслись по страшному городу. Мимо горящих зданий, мимо конных разъездов, мимо пьяной от вина и крови солдатни, мимо ломаемых дверей, мимо свежих трупов, переступая через лужи крови, огибая на бегу горящие деревья и падающие балки. Огневица то растекалась языками пламени, закрывая собой задыхающуюся от бега и дыма Ядвигу, то снова становилась человеком…
Пятеро огневок стояли возле годовалой девочки кольцом, но тронуть не решались. Пока…
Живое пламя текло вокруг, переливалось, расцветало сказочными узорами, взлетало на огненных крыльях. Ребенок сидел, вцепившись в руку мертвой матери. Несчастная женщина лежала на дороге с пробитой головой.
— Отошли!!! — заорала Ядвига, срывая голос, — отошли, холопки!!!
Огневки повернулись к ней, зашипели, жадно оскалились. Потянулись жаром. Сильные, сытые, наглые. Не совладать с ними! Сожрут, твари!
— Забыли, кто над огнем стоит?! Так я напомню!!!
Ведьма выхватила нож, резанула себе запястье. Кровь щедро потекла на раскаленную землю. Задыхаясь от жара, слабея от потери крови, Яга звала силу лесов, силу сырой земли, силу корней и камней. Мать сыра земля — главная, дочь ее старшая — водица студеная, сынок любимый, балОванный — ветер-ветерович. А огонь завсегда слугой им покорным быть обязан.
— Нас-с-с люди призвали! — не отступали огневки. — Люди, этой земли хозяева, — нас-с-с уважили! На семи холмах наша влас-сть!!! — сычали гадюками.
Яга набрала пригоршню кипящей силою крови, плеснула в огненные пасти. Униженное пламя упало на землю, отползло, злобно затаилось…
Ведьма схватила девочку на руки, на ходу шепча заговор, затворяющий рану. И что есть мочи побежала от огненных духов. Рыжеволосая девушка снова возникла рядом.
— Бежим, матушка! Покуда разум при мне — выведу!!!
Ядвига не помнила обратный путь через полыхающие улицы. Огневица тянула ее, прикрывала, прятала. Потом они брели по темным переулкам, слыша выстрелы, крики, пьяные вопли. На каком-то перекрестке их схватили солдаты.
— Эй, да тут бабы! Неужели?! В этом чертовом городе?!
Чужая речь иглой ввинчивалась в виски…
— Молодые?! Красивые?!
— Одна старуха с младенцем. Страшная, как лошадь капрала, а вторая — ягодка!
— Старуху и ублюдка убей, а красотку сюда тащи.
«Красотка» медленно вышла вперёд, пряча Ягу. Золотые волосы змеями заструились по плечам.
— Зачем тащить? Я девка горячая. Сама к вам пойду, коли зовёте! Прощай, матушка, может, свидимся.
И обнаженное пламя, раскинув руки, хищно шагнуло к заворожённым людям. В сторону доброй поживы…
Гори, Москва!!!
* * *
— Мы с Катенькой почти месяц в доме прятались. Нашу улицу огонь не тронул, дом на крови давно заговорен был. Его стороной обходили. Мука была, молоко дочке старым способом добывала — нож в дверной косяк, — и готово. Продержались. Савелий в город вернулся с первыми обозами. На ту пору я давно бояться разучилась, а как его седого на пороге увидела — ноги от страха подкосились: за него, за себя, за детей наших, за город сгоревший.
Девочку мою он дочкой считал, баловал ее без меры. Ой, редко когда ведьме везет в любви и достатке вырасти, да при большой родне, да в богатом доме столичного города. Катерину судьба любила, хоть и недолог век дала — только первую сотню разменяла. Зато радости и любви отмерено ей было щедро! Пропала моя девочка в первую мировую на западном фронте. Муж ее был хирургом, а она при нем… помощницей. Вот такая история…
От воды тянуло прохладой, зажигались фонари. Вечерняя Москва расцветала огнями. По реке снова шел теплоход. Яркий, праздничный, сияющий.
— Красиво, — тихо сказал Козодоев. Он обнял прижавшуюся к нему внучку, укутал полой плаща. — Слышь, коза! Мы с тобой, оказывается, не абы кто, а древнего купеческого рода наследники, прикинь!
Лизка тихонько хихикнула, толкнула деда локтем.
— Дурень, ты Степка, — беззлобно ухмыльнулась Яга…
Василиса
Снега навалило немеряно. Все тропинки замело да засыпало. Метель три дня бушевала. Вековые дубы под напором бурана стонали. Зверьё по норам попряталось. Замер лес, затаился, укутался снежною шубою. Зима — она хозяйка суровая, с ней не забалуешь, — всех на крепость проверит. И людей, и нелюдей. Слабые не доживут до весенних оттепелей. Грозная она — зимушка, — одной рукой жизни срезает, что колосья в поле, другой укрывает, защищает, прячет. От щедрот ее урожай будет, а значит, и жизнь продолжится…
