Новое утро E-Book

Натали Дженнер

• Herausgeber: Инспирия
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 406

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

От автора бестселлеров «Общество Джейн Остен» и «Девушки из Блумсбери». Карьера драматурга Вивьен Лоури висит на волоске — поставленная в Вест-Энде пьеса провалилась из-за резких отзывов рецензентов. Будущее в Лондоне туманно, и по предложению подруги Пегги Гуггенхайм Вивьен уезжает в Рим, помогать в работе над сценарием фильма. В Италии, которая разрывается между запятнанным прошлым и потенциально светлым будущим, между освобождением послевоенного кинематографа и ограничениями католической церкви, которые пронизывают саму душу страны, Вивьен пытается построить новую жизнь. Но сталкивается с давно похороненной правдой о недавней мировой войне и тайной о том, что на самом деле произошло с ее женихом.

Leseprobe

Натали Дженнер Новое утро

Посвящается моим родителям,

которые научили меня прежде всего добру,

– и —

памяти Янко Марьяновича,

прекрасного учителя и добрейшего из людей

Лучшие из людей обладают чувством красоты, отвагой, чтобы рисковать, самообладанием, чтобы говорить правду, и способностью приносить жертвы. По иронии судьбы эти добродетели делают их уязвимыми; таким людям часто наносят раны, иногда смертельные.

Эрнест Хемингуэй[1]

Что это за мир, что мы за существа и насколько нам нужен контроль, чтобы не оставаться самими собой?

Джордж Стивенс

Давайте посмотрим правде в глаза.

Джамбаттиста Вико

Natalie Jenner

Every Time We Say Goodbye

Copyright © 2024 by Natalie Jenner.

By arrangement with the Author.

All rights reserved.

© Головей М., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Действующие лица

ИНОСТРАНЦЫ

Вивьен Лоури – лондонский драматург, писательница, пользующаяся дурной славой.

Сэр Альфред Джонатан Нокс – британский промышленник и филантроп.

Леди Браунинг – автор бестселлеров, более известная как Дафна Дюморье.

Пегги Гуггенхайм – известная нью-йоркская наследница и коллекционер произведений искусства.

Леви Бассано – нью-йоркский сценарист и бывший фотокорреспондент.

Дуглас Кертис – голливудский режиссер и бывший командир подразделения полевой фотографии во времена Второй мировой войны.

Джон Ласситер – американец, живущий в Риме.

Клаудия Джонс – голливудская кинозвезда.

Ада «Бриктоп» Смит – владелица ночного клуба.

Ава Гарднер – голливудская кинозвезда.

Табита Найт – продавщица в лондонском магазине «Санвайз».

Фрэнсис Найт – жена и мать из Хэмпшира.

Мими Харрисон – актриса лондонской сцены и бывшая голливудская кинозвезда.

Милко Скофич – бывший югославский беженец и врач.

ИТАЛЬЯНЦЫ

Scolaretta[2] – монтажер «Чинечитта́» и боец Сопротивления.

Маргарита Пачелли-Ласситер – сирота войны.

Марко Маркетти – кардинал Ватикана.

Анита Пачелли – итальянская кинозвезда.

Нино Тремонти – неаполитанский принц и кинорежиссер.

Сестра Юстина – сестра-каноссианка.

Габриэлла Джакометти – репортер журнала «Лайф».

Софи Лорен – итальянская кинозвезда.

Джина Лоллобриджида – итальянская кинозвезда.

Пролог

Гранд-отель «Флора»

Виа Венето, Рим

13 ноября 1943 года

SCOLARETTA

Дамская сумочка намного легче, чем кажется на первый взгляд: кошелек для монет, зеркальце, губная помада и пистолет, спрятанный в двойном дне.

Она села на заднее сиденье троллейбуса зеленого цвета, чтобы подобраться как можно ближе к отелю. Она выглядит школьницей с этой аккуратной сумочкой на коленях, хотя ей уже за двадцать. На самом деле, она могла бы сойти за любую девушку в оккупированном Риме среди тех, кто возвращается домой с работы на фабрике или в магазине и направляется на свидание со своими возлюбленными до наступления комендантского часа.

Она достает зеркальце и уверенным движением красит губы: она теперь умеет держать себя в руках и прекрасно обращается с оружием. Этому она научилась тем летом, в деревеньке к югу от Неаполя, стреляя по деревьям на вилле своего возлюбленного. Нино хотел, чтобы она могла защитить себя. Они оба – вооруженные и готовые убивать – присоединились к недавно созданной Группе патриотического действия[3] вместе с бывшими профессорами университета, в котором работал Нино. Группа стремится сделать все необходимое, чтобы избавить Италию от нацистов; все они сходятся во мнении, что ничего, кроме партизанской войны, не сработает.

Она впервые встретила Нино в «Чинечитта», огромной киностудии, теперь захваченной немцами и пособниками фашистов. Он снимал фильмы – или точнее, делал это до тех пор, пока правительство Муссолини не запретило его картины, – а она работала монтажером. Она и две ее старшие сестры выучились на швей и помогали своей измученной матери шить для соседей. И вот однажды старшая, Гримильда, самая красивая из всех, потащила их в студию, чтобы они занялись гораздо более высокооплачиваемой работой в массовке. Это было два года назад, до того, как немцы захватили «Чинечитта» и стали использовать студию и сложные декорации из папье-маше в качестве жилых помещений, – хотя в те времена Италия и без того была коррумпирована и опасна. Как и ожидалось, Гримильду взяли статисткой, а ее сестрам предложили работу в костюмерном цеху. И вот однажды, как и в кино, они оказались в нужное время в нужном месте. Встревоженный ассистент режиссера вбежал в цех, где две девушки тихо сидели за шитьем, в поисках женщин, которые могли бы резать пленку в монтажных и собирать ее в новом, точном порядке, вплоть до кадра.

Она осматривает себя в зеркальце и подкрашивает губы ярко-вишневой помадой, зная, что в этом она похожа на любую другую молодую женщину, которая едет в троллейбусе по Виа Венето в надежде, что ее увидят и на нее обратят внимание, иногда, в отчаянии, даже надеясь на предложение руки и сердца. Нацисты не возражают и даже поощряют такое. Вот для чего женщины нужны на войне. Немецкие мужчины ясно дали это понять за несколько недель оккупации. Она благодарна, что до сих пор была избавлена от такого внимания. Она думает о холодной гладкости револьвера «беретта» и о том, что он и дальше будет оберегать ее.

Она смотрит в окно троллейбуса, ее монтажерский взгляд замечает все: черные тучи скворцов, закат за собором Святого Петра, заливающий Рим золотом, которого он не заслуживает. Ее сердце разрывается от боли за свой народ. Они позволили разорвать себя на части и стали слабыми и неуверенными, как обрезки пленки, которые обретут смысл только после того, как их снова соединят. Она хочет объединить свой народ. Для этого потребуется призыв, широкий жест, в котором так хороши ее возлюбленный и ГПД. Такой жест никто не сможет проигнорировать.

Она хочет, чтобы Нино гордился ею. Когда все это закончится, она хочет снова снимать с ним кино. Конец, должно быть, уже близок: союзники наступают, а шаткая власть Муссолини осталась только на севере. Немцам не сладко, приходится управлять страной, которая им сопротивляется. Средняя сестра, Рената, присоединилась к ней в качестве staffetta[4] и передавала сообщения между партизанами Сопротивления и союзниками. В последние недели американские и британские войска прорвали две линии фронта Вольтурно и Барбара, продвигаясь на север, чтобы освободить Рим. Такие девушки, как она и ее сестра, – такая же часть Сопротивления, как и мужчины, в стране, где женщины не могут голосовать. Никто не заподозрит, что юные красавицы прячут шифрованные послания в швах юбок и в каблуках туфель. Никто не заподозрит, что у такой девушки, как она, есть оружие.

Сегодня вечером ее цель – командир СС фон Шульц, человек, ответственный за превращение жилого дома по соседству со школой-интернатом для мальчиков в тюрьму. Партизаны, антифашисты, заслуживающие доверия гражданские лица, включая врачей, монахинь и духовенство: существует подпольный мир, который пытается найти способы защитить евреев и беженцев, в то время как немецкие оккупанты хотят найти место для пыток и уничтожения. Она же уничтожит фон Шульца.

Оберфюрер должен покинуть отель ровно в 19:55 и сесть в ожидающий его автомобиль, чтобы поужинать в «Казина Валадье» – роскошном ресторане, расположенном на вершине холма Пинчьо. Фон Шульц известен своей безжалостной точностью, поэтому время указано так четко. В этот час на Виа Венето будет многолюдно из-за немцев, которые захватили самую оживленную улицу Рима, – она знает это, потому что отрепетировала все неделю назад. Ее миссия проста. Убить нацистского командира, прячась в сени Порта Пинчиана, что через дорогу, на расстоянии десяти метров, а затем проскользнуть обратно через древнюю арку в парк Боргезе. В роще за маленьким детским кинотеатром «Тополино» для нее спрятан велосипед. Она поедет на синем велосипеде в темноте, пока не увидит Нино, готового в грузовичке отвезти ее через Тибр и подняться на холм к обители каноссианок.

Она укроется в монастыре до тех пор, пока не закончится активная фаза поисков убийцы фон Шульца. Монахини не знают, что она убийца, – они охотно обеспечивают укрытие всем staffette на пути между городом и горами, передавая зашифрованные сообщения в подпольную церковь и никогда не задавая вопросов. Сестры, в свою очередь, были выбраны потому, что они никогда не проболтаются – даже под самым жестоким давлением. Из монастыря она отправится проселками, минуя немецкие блокпосты, и будет идти всю ночь, пока не доберется до безопасного места. Она никогда не сможет вернуться домой. Она не имеет права так рисковать жизнью своей семьи.

В конце концов она получит новые приказы, новые боеприпасы, новые послания для передачи. В ее сердце нет страха. В страхе нет смысла. Страх привел к тому аду, в котором они оказались. Все, что она чувствует, – это гнев, а все, что можно сделать с гневом, – это действовать. Каждое действие будет стимулировать следующее, а за ним и еще одно, пока наконец не настанет день, когда все эти действия не сольются, подобно потоку, в гремящее целое, сила которого приведет их к победе. Ее народ должен найти способ двигаться вперед вместе, иначе весь мир будет потерян навсегда. Это их долг перед мертвыми.

Троллейбус подъезжает к гранд-отелю «Флора» с южной стороны города. Через открытое окно она видит немцев во внутреннем дворике, они слоняются без дела в отглаженной форме и начищенных сапогах – громогласные, самоуверенные и невыносимые, хлещущие пиво и дымящие сигарами в голодающем городе. Иногда среди них попадаются молоденькие римлянки с копной кудрявых волос до плеч – как раз такие нравятся этим мужчинам. Каждая хочет выглядеть привлекательной для немцев, но не слишком сильно. Ровно настолько, чтобы подыграть им, чтобы они чувствовали, что в мире, который они украли, все идет как по маслу, все именно так, как они хотят. Фашисты такие же, пусть и хотят разного, и поэтому эти две фракции не могут долго сосуществовать. Что-то должно сломаться.

Она осторожно смотрит на маленькие наручные часики, затем встает и исчезает в толпе пассажиров, собирающихся выйти. В городе и стране, где мало что меняется, троллейбус всегда приходит вовремя. Она начинает ритмично считать в уме. Она должна быть через улицу, как раз когда командир выйдет через вращающиеся золотые двери отеля.

Un-o… du-e…[5]

Она не боится. Нет места для страха.

Ot-to… no-ve…[6]

Она будет видеться только с Нино. Он поможет ей оставаться в безопасности. Он всегда приходил на помощь.

Do-di-ci, tre-di-ci…[7]

…и мотор.

Глава 1

Театр Олдвич, Лондон

10 декабря 1954 года

Одиннадцать лет спустя

Вечер премьеры для Вивьен прошел как во сне.

Опасения не сбылись, а запасные варианты, отработанные на репетициях, не понадобились. Зрители смеялись в нужных местах и плакали в финале. В том сезоне на лондонской сцене дали четыре представления единственной пьесы, написанной женщиной, сопровождаемые продолжительными аплодисментами даже после того, как тяжелый красный бархатный занавес опустился.

Вивьен все еще слышала рев толпы, стоя на втором этаже «Санвайза», книжного магазина в Блумсбери, который обеспечивал ее писательскую деятельность. Как крупный акционер, она каждый год получала от магазина небольшие дивиденды и несколько дней в неделю проводила за кассой. Она любила это время – неторопливую, не-уверен-даже-зачем-я-сюда-заглянул энергию по сравнению с шумом утренних клиентов, которые приходили с набором причудливых запросов. Табита Найт, их самая молодая сотрудница, была более искусна в общении с такими людьми благодаря своему невинному лицу и сдержанным манерам.

Было уже далеко за полночь, и рецензии на «Эмпиреи», вторую пьесу Вивьен, вскоре должны появиться в газетных киосках по всему Вест-Энду. Алек Макдоно, ее верный редактор, выскочил из дома во время вечеринки, чтобы прихватить стопку газет. Ее первая пьеса была поставлена двумя годами ранее, но не удостоилась должного внимания ни зрителей, ни критиков, однако премьерный показ приняли, несомненно, очень хорошо. Вивьен испытывала странную смесь предвкушения и страха, которая свойственна автору. Результаты многолетней работы теперь покоились в перепачканных чернилами руках горстки прожженных критиков.

Пока Вивьен стояла в углу, нервно потягивая бренди из хрустального бокала, сэр Альфред Джонатан Нокс наконец сделал свой ход:

– Как вы думаете, вы продолжите писать?

Вивьен повернулась к нему, удивленная фамильярностью его вопроса. Они познакомились накануне вечером: ее подруга Пегги Гуггенхайм расхваливала его филантропические усилия за кулисами, в то время как он был явно смущен.

– Я имею в виду… – Он прочистил горло, и она заметила, что его руки засунуты в карманы черного смокинга. – Я только хотел сказать, что если вы остепенитесь…

– О, я никогда не остепенюсь.

– Простите?

– Я могла бы выйти замуж – в конце концов, большинство женщин так и поступают, – но это не будет означать, что я остепенюсь.

За прошедшие годы Вивьен не раз разбивали сердце, но наблюдать за тем, как мужчина пытается сказать на эту тему хоть что-то связное, было особенно обескураживающе. На простом, но достаточно приятном лице сэра Альфреда замешательство быстро стало озабоченностью, и он, казалось, был готов сменить тактику. «Сейчас о детях заговорит», – с гримасой подумала она, но тут же пожалела об этом. В конце концов, он был прекрасным примером гражданского поведения, известным всей стране благодаря промышленным успехам и филантропической деятельности.

– Дети приезжают в Девон на выходные, чтобы покататься верхом, взять другие уроки и осмотреть окрестности. В течение многих лет мы – то есть я и моя покойная жена – делали все возможное, чтобы у них был дом, так сказать, собственное место, где они могли бы, э-э, остепениться.

Вивьен невольно рассмеялась про себя, услышав, что он снова употребил это слово. В то же время она чувствовала себя ужасно. Ей следовало бы рассмотреть такого кандидата, как сэр Альфред, такого щедрого, милосердного и стремящегося угодить. Почему его доброта так раздражает ее? Она склоняется к тому, что его доброта – своего рода маска, призванная отвлечь внимание от его настоящих желаний. Конечно, он хотел помочь детям, находящимся на его попечении, но он также хотел, чтобы люди вспоминали об этой щедрости, когда думали о нем: иначе зачем бы ему так говорить? Больше всего на свете он хотел, чтобы о нем думали. Ему явно нужна была другая жена. Но если Вивьен когда-нибудь выйдет замуж за такого человека, как сэр Альфред, ей, несомненно, придется продолжать писать, учитывая ограниченный круг общения.

Послышались шаги Алека, поднимающегося по лестнице. Он достиг лестничной площадки, и Вивьен, стоя на другом конце комнаты, сразу заметила выражение разочарования и тихой паники на его лице.

– О боже, – пробормотала она, в то время как ее наставница, леди Браунинг, подошла, чтобы взять у застывшего в дверях Алека газету.

Все женщины – а по второму этажу книжного магазина, как обычно, слонялись в основном женщины – наблюдали, как леди Браунинг опытной рукой открыла «Дейли Мейл» на нужной странице, а затем беззвучно проговаривала слова, шевеля губами.

– Невыносимые зануды! – Она отбросила газету и сердито ткнула пальцем в Алека, который беспомощно пожал плечами, как самый близкий к ней представитель мужского пола. Несколько других присутствующих мужчин уже предчувствовали надвигающуюся опасность и готовились к отступлению, но из-за позднего часа и джентльменского долга перед спутницами оказались в ловушке.

– Я не хочу это читать, – снова пробормотала Вивьен, в то время как Пегги Гуггенхайм подошла, чтобы забрать газету. Давний покровитель магазина, знаменитый коллекционер произведений искусства, она прибыла в тот день из Венеции как раз к премьере Вивьен и рождественскому светскому сезону. – Нет, подожди. – Вивьен опустила взгляд на свои дрожащие руки, и ее длинные темные волосы упали на лицо, словно занавес. – Прочти мне.

– «В „Эмпиреях“ изображена группа крестьянок, которые сами защищают себя во время войны и попадают в утопическое общество, которое они упорно отказываются разрушать. Это подчеркивает их политические взгляды. Представления мисс Лоури о счастливом финале, возможно, и оставляют желать лучшего, но, к сожалению, являются единственным положительным аспектом этой грубой и сырой работы второкурсницы».

– Предполагается, что в пьесе не должно быть счастливого финала. – Снова взглянув на Пегги, Вивьен раздраженно закатила глаза. – И это должна быть абстракция.

– Грубая, скажите на милость, – практически выплюнула Гуггенхайм, массивные серьги в стиле Колдера яростно закачались в ее ушах. – Если бы ты была мужчиной, они назвали бы пьесу прогрессивной.

– А что говорит Спенсер? – Леди Браунинг, более известная как писательница Дафна Дюморье, задала этот вопрос, имея в виду своего и Вивьен агента.

– Кажется, в этот раз он буквально сказал следующее: «Делай или умри». – Вивьен плюхнулась в одно из больших кресел у камина, который согревал галерею, а Пегги Гуггенхайм села в такое же кресло рядом. – И, как ты знаешь, он не из тех, кто говорит абстрактно.

Табита Найт бесшумно вошла в комнату с чайником на серебряном подносе и быстро оглядела грустные лица присутствующих. У нее были изысканные манеры, художественный вкус и некоторый интерес к книгам. Мать Табиты, отчаявшаяся из-за того, что ее дочь не интересуется ничем, кроме искусства, предложила ей работу продавца-консультанта в Лондоне, чтобы «выбить ерунду из головы». Табита, однако, чувствовала себя счастливее всего в одиночестве в галерее на втором этаже, где было выставлено несколько бесценных экспонатов из личной коллекции Пегги Гуггенхайм. Большую часть того вечера Табита размышляла о последней находке Гуггенхайм, которую на время предоставила магазину, – «Курящий парень» Люсьена Фрейда. Вивьен случайно услышала, как молодая женщина прокомментировала эффектность портрета из-за отсутствия контекста, и Гуггенхайм ответила, что частью зарождающегося гения Фрейда является то, как он отделил тело от души. Вивьен слушала с любопытством, потому что, когда она посмотрела на картину, все, что она увидела, – это плавающую голову.

– Поезжай в Италию, – сказала Гуггенхайм сидевшей рядом Вивьен, описывая круги в воздухе мундштуком. – Мой друг Дуглас Кертис едет туда, подальше от этого дурацкого маккартизма и «охоты на ведьм». У него контракт на режиссуру двух картин и незаконченный сценарий.

– Тогда они просто скажут, что я решила сбежать. – Именно так Вивьен всегда отзывалась о лондонских театральных критиках, вездесущих «они», о которых предупреждали ее наставница Дюморье и другие писатели.

– В Италию едут не для того, чтобы убежать от прошлого, а чтобы обрести его, – ответила Пегги, подмигнув. Гуггенхайм все делала с размахом – от костюмированных вечеринок и огромных абстрактных сережек до пожизненной вражды с теми, кто переходил ей дорогу.

«Может быть, секрет счастливой жизни в том, чтобы жить ее именно так?» – в отчаянии подумала Вивьен.

– Я напишу Дугласу, – продолжила Гуггенхайм. – Представь, что ты снимаешь что-то, чему не видно конца. Это все равно что попытаться нарисовать персики, глядя на тарелку с грушами.

Краем глаза Вивьен заметила, что Табита Найт, возясь с чайной сервировкой, прислушивается к их разговору.

– Она хочет посмотреть мою коллекцию, – шепнула Пегги, кивнув в сторону девушки. – Восемнадцать – идеальный возраст для посещения Италии: достаточный, чтобы ценить историю, и при этом самой не выглядеть как древний экспонат.

Вивьен уловила уныние в голосе Пегги из-за разговоров о возрасте. Они все были такими – самой Вивьен исполнилось тридцать пять, и она давно вступила в ряды старых дев.

– Таби уже бывала там, – ответила она, тоже понизив голос.

Пегги повернулась к Вивьен, позвякивая серьгами, и посмотрела на нее в замешательстве:

– Я думала, они нашли ее на Кипре.

Вивьен покачала головой.

– Это был лагерь для перемещенных лиц. Сначала они с братом были в детском концентрационном лагере в Югославии, а потом каким-то образом сбежали через Альпы в Италию, где их спрятал падре.

– Она тебе это рассказала?

– Нет, ее мать Фрэнсис. Таби никогда не говорит об этом. – Вивьен колебалась. Это было правдой: Табита упоминала лишь, что осиротела во время войны и была на попечении сэра Альфреда, пока Фрэнсис Найт и ее муж не предложили их с братом усыновить.

– После освобождения они с братом находились на судне с беженцами, направлявшемся из Италии в Палестину, когда британцы атаковали их недалеко от Хайфы. Молодые люди на борту пытались отбиться, но все были депортированы на Кипр. Именно тогда Красный Крест привез Табиту с братом сюда. – Вивьен снова сделала паузу. – Представь, каково это, оказаться в стране, которая на тебя напала. Целый фильм можно снять.

– Видишь? – спросила Гуггенхайм, многозначительно положив руку на предплечье Вивьен. – Ты уже на полпути к цели.

После вечеринки Вивьен поздно легла спать и оставалась в постели, стремясь избежать резкого дневного света и еще более резких рецензий. Она плохо переносила критику, особенно злобную, к тому же Дюморье и другие всегда призывали ее отступить. Однако даже на начальном этапе своей карьеры Вивьен чувствовала, что ей некуда идти.

Зазвонил телефон, и, все еще не открывая глаз, она протянула руку к медной трубке, покоящейся на мраморном основании. Телефон ей подарила на Рождество Пегги – она отказывалась от всего уродливого в доме и начала пускать к себе туристов, как в музей.

– Вивьен? – спросил молодой задыхающийся женский голос в трубке.

– Угу. – Вивьен зевнула. – Да, здравствуйте, кто это?

– Эйвери. – Пауза. – Сент-Винсент.

Вивьен села и прижала свободную руку к правому виску.

– Эйвери? Это действительно ты?

Последовала еще одна долгая пауза, и Вивьен услышала нервное постукивание ногтей по одной из покрытых лаком старинных поверхностей, которые она помнила слишком хорошо. Четырнадцать лет назад Вивьен обручилась с братом Эйвери Дэвидом, наследником графства Сент-Винсент, и они с нетерпением ожидали приказа об отправке на фронт. В начале 1942 года его батальон был отправлен в африканскую пустыню сражаться с немецко-итальянской коалицией. Оказавшись втянутым в злополучную битву при Газале, Дэвид был объявлен пропавшим без вести и считался погибшим, а его знатная семья перестала выходить на связь. До сих пор.

– Мама и папа не знают, что я звоню.

Мама и папа. Как это похоже на Эйвери. Вивьен быстро подсчитала и поняла, что «девочке» сейчас, должно быть, около двадцати пяти лет.

– Я хотела написать вам, но не знала и куда. Потом я увидела рекламу вашей пьесы. Режиссер-постановщик дал мне этот номер.

Вивьен вспомнила детскую склонность Эйвери Сент-Винсент к дедукции, стопки романов Агаты Кристи под ее lit à la duchesse[8], но ничего не сказала.

– Я полагаю, вы все еще сердитесь на нас.

У Вивьен начала раскалываться голова. Только что подвергшаяся нападкам со стороны ведущих лондонских театральных критиков, она была не в настроении разговаривать по телефону с младшей сестрой своего покойного жениха.

– Ну, по крайней мере, это вы обо мне помните.

Последовало молчание, затем снова нервное постукивание ногтями. Вивьен удивилась, что до сих пор не напугала Эйвери. Она задавалась вопросами, какой молодой женщиной выросла Эйвери и насколько она похожа на своего любимого брата.

– Просто, видите ли, мы получили письмо. После войны.

У Вивьен свело левую руку, которой она вцепилась в изящную медную ручку телефонной трубки.

– Письмо?

– Да. Дэвид был в списке пропавших без вести военнопленных. – Еще одна пауза. – Боюсь, что ни могилы, ни какой-либо другой информации нет.

– Он не погиб в Газале?

– Кажется, часть батальона попала в плен и была отправлена на юг Италии после падения Тобрука. Один из пленных упомянул Дэвида в протоколе допроса после войны. – Вивьен услышала, как она резко вздохнула. – Мы должны были сказать вам давным-давно. Но мы не знали, где вы.

– По вашей вине.

– Да, конечно. – Еще одна пауза. – Я знаю, что этого очень мало…

– Нет, это не так. Это лишь то немногое, что у меня могло остаться. И этого довольно много для меня.

Эйвери разрыдалась, и Вивьен почувствовала, как все напряжение многих недель, предшествовавших постановке, – вся эта работа, и все впустую – рассеивается перед лицом ее прошлого.

– Я все думала, что время поможет, – сказала молодая женщина между всхлипами.

– Как что-то может помочь? – Вивьен положила руку на живот, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание от горькой правды.

– Папа много лет проработал в военном министерстве, пытаясь узнать больше.

– Полагаю, я должна быть благодарна за это.

Еще одна неловкая пауза.

– Вы можете простить нас?

– О, Эйвери, если вы еще что-нибудь помните обо мне…

После звонка Вивьен осталась в постели. Телефон молчал – женщины из магазина знали, что после такой публичной порки Вивьен нужно оставить в покое. Она продолжала размышлять о том, как кстати пришлись слова Пегги, сказанные прошлой ночью: «В Италию едут не для того, чтобы убежать от прошлого, а чтобы обрести его». Какая горькая ирония – думать о том, что сам Дэвид был там, живой, и ждал, когда она – да и кто угодно – найдет его.

Вивьен редко плакала, что было благословением при ее тяжелой профессии, но, к ее удивлению, долго сдерживаемые слезы теперь лились рекой. Сент-Винсенты, возможно, и подвели ее как семья, но она подвела себя вдвойне: она не отвергла официальное, а теперь безосновательное объяснение смерти Дэвида во время войны и не искала правды, и с тех пор по-настоящему не изменилась сама. Молодец, что еще скажешь. Вместо этого правда настигла ее, сделав прошлое еще более болезненным, – до сих пор Вивьен и представить себе не могла, что такое возможно. Она бы поступила совсем по-другому, если бы только знала.

После войны прошло десятилетие, и все, кто мог двигаться дальше, сделали это – гораздо успешнее, чем Вивьен. Все остальные сотрудницы книжного магазина целенаправленно шли вперед после вдовства, замужества и развода. К тому же на подходе были новые дети, к чему Вивьен относилась неоднозначно. Почему бы не принять настоящее, если нельзя исправить прошлое?

Конечно, Вивьен не сделала ни того ни другого, оставив свою жизнь в лучшем случае наполовину размеренной. Вместо этого она продолжала писать в атмосфере жестокости лондонского театрального мира, полного неписаных правил, свинцового неба и салата с ветчиной к чаю. Она оберегала свое сердце от многочисленных поклонников. Она держалась подальше от возможной боли. Но все это не отдавало должного памяти Дэвида. У него не было шанса избежать боли: ему не дали шанса снова окунуться в жизнь.

Вивьен, возможно, никогда не узнает, что случилось с Дэвидом, но одно она знала наверняка: он бы боролся за нее до самого конца. После стольких потерянных лет неожиданная новость от Эйвери давала ей шанс сделать то же самое для него.

В жизни никогда не знаешь, когда могут нагрянуть неожиданности, но даже писатель внутри Вивьен не мог себе такого представить.

Глава 2

Рим, Италия

1 февраля 1955 года

Когда Вивьен вышла из самолета в аэропорту Чампино на окраине Рима, она сразу почувствовала, что одета чересчур нарядно, и не только из-за весенней погоды. Пегги Гуггенхайм позвонила из Венеции и предложила костюмы для поездки Вивьен в Рим, но одежда для Пегги была формой художественного самовыражения: яркие узоры, причудливые украшения и свободный, удобный крой, замаскированный эффектными линиями. А Вивьен, окруженная на работе мужчинами, использовала моду, чтобы почувствовать себя более уверенной. Судя по переполненному терминалу аэропорта, самообладание было далеко не так важно для молодых и модных итальянок. Повсюду мелькали голые плечи и ноги, и первое, что Вивьен поклялась себе купить в Риме, – это облегающую футболку в американском стиле и платье на бретелях.

Выйдя на послеполуденное солнце, Вивьен заметила старый военный джип, который ей было велено отыскать. Водитель, приветливый мужчина со смуглой средиземноморской внешностью, улыбнулся очень по-американски и, выпрыгивая из машины, весело помахал рукой:

– Привет, Вивьен, верно?

Она кивнула и с радостью позволила ему забрать у нее два тяжелых чемодана, набитых ее любимыми книгами.

– Я Леви Бассано. Запрыгивайте.

Запустив двигатель, Леви кивнул на сумку-холодильник на заднем сиденье:

– Хотите кока-колы?

Вивьен улыбнулась:

– От старых привычек трудно избавиться?

Он улыбнулся в ответ:

– Особенно таким твердолобым американцам, как я.

Вивьен почувствовала облегчение, услышав его живую речь: в конце концов, он должен был стать ее партнером по написанию текстов. Леви также не проявлял никакой внешней бравады, с которой она часто сталкивалась в общении с мужчинами и которая оказывалась впоследствии чистым притворством. Во время своего пребывания в Италии Вивьен намеревалась решительно исправить свою личную жизнь, а также сценарий Дугласа Кертиса, но в случае с Леви она сразу поняла – как всегда можно понять обратное – романтики не будет.

– Вас зовут Бассано – это итальянское имя?

– И еврейское. Мои родители родились здесь.

– Значит, вы можете мне переводить.

– Что-то подсказывает мне, что вы быстро освоитесь. Говорят, что мой итальянский così così[9]. Вы впервые в Италии? – спросил он, не выпуская сигарету изо рта.

– Да, вообще я впервые уехала из Англии. А вы давно здесь?

– С войны.

– В самом деле? Вы выглядите таким молодым.

Он ухмыльнулся:

– Я соврал, чтобы попасть на фронт. Я встретил Кертиса на крейсере, направлявшемся в Салерно, – это был мой первый выезд из дома. Он был командиром нашего полевого фотоотряда. Мы снимали кадры для новостных роликов и прочего, двигаясь позади войск, – ну, большую часть времени. С тех пор Кертис присматривал за мной. – Он бросил на нее быстрый взгляд. – Вот так я и получил эту работу. Ведущего сценариста вызвала в суд КРНД – Комиссия по расследованию неамериканской деятельности, и Кертис каким-то образом узнал, что я следующий. Смешно сказать, но здесь я в большей безопасности.

– А я жалела себя, потому что моя пьеса провалилась.

– Кертису понравилось то, что он прочитал. «Эмпиреи». Он говорит, что вы мастер по части диалогов и концовок, и мы отчаянно ищем что-то подобное.

– Вы давно готовитесь к съемкам?

– С начала года. Мы с Кертисом прилетели вместе. Начнем только в апреле, хотя наша звезда, мисс Клаудия Джонс, уже здесь, на других съемках. Она будет рада увидеть женское лицо. На студии их не хватает, за исключением, как ни странно, монтажниц.

– Монтажеров?

– Угу. К тому же теперь вы должны знать, что все мы родственники друг другу.

– Одна большая счастливая семья.

Он рассмеялся:

– Я бы так не сказал.

Киностудия «Чинечитта» была построена в 1930-х годах бывшим фашистским правителем Бенито Муссолини под лозунгом «Кино – самое мощное оружие». Семьдесят три здания – павильоны, рестораны, офисы, бассейны – возвышались над лесом огромных пиний в нескольких минутах езды к югу от центра Рима.

Вивьен удивилась, увидев похожие на казарменные ворота, когда джипу помахали, чтобы он проезжал. На самом деле, вся окружающая архитектура была внушительно квадратной («Они называют ее рационалистической – забавное слово для кинобизнеса», – объяснил Леви), что, по мнению Вивьен, подходило для студийного комплекса, основанного Муссолини в пропагандистских целях. На первоначально розовых оштукатуренных стенах, которые со временем выцвели до неузнаваемого цвета, все еще виднелись отверстия от пуль, выпущенных сначала немцами, а затем союзниками. За десятилетие, прошедшее с окончания войны, Италия стала вторым по величине производителем фильмов в мире. «Чинечитта», со своими девятью павильонами и девяносто девятью акрами открытых площадок, выпускала в год более сотни фильмов и была центром этого киномира.

Леви заметил выражение лица Вивьен.

– Я знаю, это не очень роскошно. Они берегут все это для декораций Древнего Рима. – Затем он взглянул на ее туфли на высоком каблуке. – Нам еще далеко. Джип я взял напрокат, может быть, мы сможем найти вам велосипед?

– С удовольствием.

Он повел джип по узкой улочке, по обеим сторонам которой возвышались здания ржавого цвета.

– Это teatros, павильоны. Наш – пятый. Кертис встретил бы вас сам, но его жена приехала на день раньше.

– Надеюсь, я никому не помешала?

Леви снова ухмыльнулся:

– Не беспокойтесь об этом.

Дуглас Кертис ждал их в конце длинного коридора, держа в одной руке сценарий, а в другой – нераскуренную сигару. У него было приятное морщинистое лицо с обвисшими щеками, коротко подстриженные седые волосы и легкая щетина. Недавно Кертис заключил соглашение о совместном финансировании двух картин с крупнейшей продюсерской компанией Италии «Минотавр», которое предоставило ему значительные налоговые льготы, а также доступ к знаменитой киностудии «Чинечитта».

Пегги объяснила Вивьен, что Дуглас – редкий зверь в Голливуде: режиссер, владеющий собственной продюсерской компанией. После войны он многое оставил, кроме своей набожной жены-католички, которая отказывалась его отпускать. Сам Кертис не мог инициировать бракоразводный процесс в Калифорнии, если у него не было на то оснований, которых благочестивая Мэри Кейт также никогда бы ему не дала. Это сделало Кертиса еще большей аномалией в Голливуде: влиятельный человек, который не может развестись.

– Он доставил вас сюда целой и невредимой. – Кертис тепло улыбнулся, пожимая Вивьен руку.

– Это только начало, – ответила она с улыбкой. Сквозь длинное стеклянное окно кабинета она увидела женщину лет пятидесяти пяти, одиноко сидевшую за центральным столом с четками на шее.

– Познакомьтесь с Мэри Кейт. – Кертис жестом пригласил Вивьен пройти вперед, но ей было неловко так скоро знакомиться с семьей своего нового босса. Когда Кертис представил ее, женщина осталась сидеть, оценивая Вивьен опытным взглядом собственницы.

– Вчера поздно вечером Баумгартнера вызвали в суд. – Кертис бросил сценарий на массивный стол из красного дерева и раскурил сигару. – Мы вытащили тебя как раз вовремя, малыш.

Леви вздохнул:

– Это, должно быть, какая-то невероятная удача – соврать о своем возрасте, чтобы записаться в армию и все равно считаться предателем.

– Или записаться в армию на следующий день после Перл-Харбора, имея четверых маленьких детей. – Кертис постучал пальцем по тексту рядом с собой. – Бросить кого-то за решетку за то, что он был самим собой, – разве не против этого была затеяна вся эта чертова война?

Во время их поездки на джипе Леви был необычайно откровенен с Вивьен о своих политических переживаниях. В КРНД на него обратили внимание, когда узнали, что в детстве он бывал в «Киндерленде», летнем лагере для евреев, входящем в Международный орден трудящихся[10]. Правительство США только что закрыло и ликвидировало МОТ из-за обвинений в коммунизме; тем временем расследование комитета Палаты представителей по делам «детей в красных подгузниках»[11] распространилось на отдыхающих в лагере «Киндерленд» с родителями, придерживавшимися левых взглядов, среди которых были мистер и миссис Бассано. Переезд в Италию был попыткой Кертиса обезопасить их сына-сценариста.

Кертис попросил Леви отвезти Мэри Кейт на исповедь в собор Святого Петра, а сам решил показать Вивьен студию. Они вместе прогулялись по импровизированным улицам, которые казались невыносимо узкими из-за сорокафутовой[12] высоты павильона и толп людей, собравшихся на каждом углу. В театре Вивьен привыкла видеть, как актеры в перерывах между выступлениями густо накладывают грим, но здесь люди целый день ходили в костюмах, ожидая своего звездного часа на экране. Вид гладиаторов, ковбоев и клоунов, болтающих с танцовщицами, монахинями и рабынями, вызывал диссонанс, как и само расположение студии в пустынном пригороде. Проезжая через парадные ворота, Леви указал Вивьен на длинную очередь статистов, из которых итальянскую актрису Софи Лорен отобрали на неуказанную в титрах роль в фильме «Камо грядеши?». На заднем плане Кертис показал Вивьен декорации, оставшиеся от того блокбастера, а также гигантского троянского коня, которого собирают для нового фильма о Елене Прекрасной.

– Дебора Керр, Хамфри Богарт, Грегори Пек, Одри Хепберн, Ава Гарднер, Монтгомери Клифт, – все они снимались здесь в последнее время. Это самая большая студия в Европе.

– Леви предложил покататься здесь на велосипеде.

Кертис кивнул.

– Я уверен, что мы сможем раздобыть что-нибудь из реквизита. Итак, давайте дадим вам несколько дней, чтобы освоиться, и увидимся в понедельник бодрыми и с утра пораньше. Где-то в десять, – добавил он. – Нам особенно нужна помощь со сценами в полицейском участке. Мне нравится, как вы изображаете людей, ссорящихся на работе. Очень реалистично – как будто вы сами это пережили, – сказал он, подмигнув. – Я попрошу ассистентку принести вам копию сегодня попозже – сценарий меняется каждый час.

– Леви говорит, что у Кинга Видора те же проблемы с «Войной и миром».

Кертис вздохнул.

– Наш фильм – не «Война и мир».

– Вы задаете вопрос, который не так прост.

Вивьен пристально посмотрела на пожилого итальянца, сидевшего за столом. В подставке стоял национальный флажок, а под пресс-папье из муранского стекла было очень мало бумаг. Она записалась на прием к министру здравоохранения месяцем ранее, на той самой неделе, когда получила запоздалое известие о том, что Дэвид был депортирован из Северной Африки в Италию в качестве военнопленного.

– Я ценю вашу любезность. И конечно, я ценю ваше время. Но, конечно, вы понимаете мое желание узнать как можно больше о судьбе жениха и его пребывании здесь.

– Мы предоставили вашему правительству все, что у нас есть.

– Это было много лет назад. С тех пор все могло измениться.

– Вы не являетесь близкой родственницей.

– Мы должны были пожениться. Итальянцы с большим трепетом относятся к обрученным.

Чиновник улыбнулся ее настойчивости.

– Мы чтим статус брака, sì[13], но ваш случай не совсем такой, это не… – Он беспомощно развел руками: жест, который Вивьен уже не раз видела в первые дни своего пребывания в Риме. – Вы говорите, что он был схвачен в Африке…

– В Ливии, недалеко от порта Тобрук.

– Вместе с тридцатью тысячами других людей.

– Семье сказали, что он был депортирован на грузовом судне, направлявшемся в Италию.

Он пожал плечами.

– Как вы знаете, британцы разбомбили и эти корабли тоже.

Тогда Вивьен поняла – возможно, он все еще ненавидел ее страну, несмотря ни на что. Это было неуловимо, но многое объясняло. Когда в Риме они начали разговор о войне, Леви предупредил ее, что никогда нельзя сказать, кто был фашистом, кто помогал нацистам, а кто сопротивлялся и тем и другим.

– Во время войны мы поделились нашими данными с вашим отделом по делам жертв, – продолжил служащий. – Семьдесят пять тысяч военнопленных, половина из которых сбежала.

– И еще пять тысяч до сих пор числятся пропавшими без вести.

Он поднял ладони вверх, как будто физически отгораживаясь от ее просьбы. Вивьен не понимала его безразличия – она скорее думала, основываясь на опыте, что мужчины здесь сразу обратят на нее внимание.

– Мы все перевернули. Пятьдесят тысяч человек были отправлены в Германию. Попытайте счастья там.

– Я не понимаю. – Но она на самом деле понимала. Он хотел, чтобы о войне больше никогда не упоминали, что было странно, учитывая его звание и должность в архивах итальянской армии. Она могла только гадать о том, что он, возможно, пережил во время войны или позволил другим пережить, но это был самый большой урок, который он, по-видимому, извлек.

Глава 3

Мартовские иды 1955 года

Рим, Италия

Все в жизни зависит от темпа.

Ласситер уже пару раз замечал эту женщину, или ему казалось, что он ее заметил (может, он ее придумал?). Первый раз это было теплым февральским днем, когда он тайком уходил с закрытой встречи в «Чинечитта». Она выехала из-за угла студии на ярко-синем велосипеде, в плетеной корзине на руле лежала стопка бумаги, придавленная парой модных туфель на высоких каблуках. Ноги у нее были босые, и он сразу предположил, что это одна из сценаристок. Или – еще лучше – актриса, с волнистыми волосами цвета воронова крыла и изысканными манерами.

Второй раз это случилось на костюмированной вечеринке Пегги Гуггенхайм на Марди Гра несколько недель назад. Они оба были в костюмах, и это, должно быть, запутало его – в любом случае, к тому времени, как он хоть в чем-то разобрался, она уже ушла.

С тех пор он не видел ее в студии. Он, конечно, не ожидал встретить ее здесь, когда она в одиночестве бродила по Виа Сакра. Ему нравилось срезать путь через Форум, когда он возвращался домой от Аниты задолго до того, как начинали работать фотографы. На рассвете по всему дому хозяйничали кошки, и это заставляло его чувствовать себя совершенно диким. В свои пятьдесят с небольшим он все еще демонстрировал американский атлетизм своей ушедшей юности, прогуливаясь по sampietrini[14] послевоенных улиц Рима с проворством человека вдвое моложе себя.

Когда он увидел, что она стоит там в белой мужской рубашке, завязанной узлом, и яркой длинной юбке, меланхолично откусывая кусочек maritozzi[15], завернутой в пергаментную бумагу, он задумался, не пора ли что-нибудь сказать. В кино это был бы идеальный момент: девятнадцатая минута из девяноста и третья встреча главных героев.

Затем, как это часто бывает в кино, произошло следующее: она повернулась к синему велосипеду, прислоненному к двухтысячелетней треснувшей колонне, наконец заметила его и прошла мимо. Если она и узнала его, то не подала виду.

– Mi scusi…[16]

Услышав его слова, она резко обернулась, вытерла размазавшийся крем с уголков губ и изобразила улыбку, граничащую с ухмылкой.

– Не напрягайтесь. Я тоже иностранка.

От ее слов, произнесенных с безупречным британским акцентом, у него заломило затылок. Он прожил в Италии почти десять лет.

– Вообще-то я живу здесь.

– Я тоже.

– Я имею в виду, что живу много лет.

– Не думаю, что это делает кого-то итальянцем, не так ли?

Он понял, что она шутит над ним в своеобразной британской манере, которая всегда казалась ему утомительной, даже в такой красивой женщине, как она. Он также понял, что пощады от нее ждать не стоит.

– По-моему, мы оба были на вечеринке у Пегги.

Она бросила пустую обертку от булочки в корзину на руле велосипеда.

– Я не помню, чтобы мы были представлены друг другу.

Он протянул руку.

– Джон. Джон Ласситер. «Артемис Продакшнз».

Солнце медленно поднималось за его спиной, и она прикрыла глаза правой рукой, чтобы получше разглядеть его.

– Богиня-воительница, – вот и все, что она ответила.

– Среди прочего. – Он обогнал ее, затем жестом предложил идти, а сам по-джентльменски покатил велосипед. Заметив сценарий в корзинке рядом со скомканной оберткой от булочки, он попробовал еще раз: – Вы ведь из студии Teatro 5, верно? Снимаетесь в…

– Не «в». – Похоже, ее позабавила его реакция. – Я дорабатываю сценарий «Когда ничего не останется».

– Я слышал, что он сырой и неровный.

– Он такой же сырой, как и обертка от моей булочки со сливками. – Она криво усмехнулась. – По крайней мере, я ценю вашу прямоту.

Слова «по крайней мере» не ускользнули от него. Ему оставалось пройти всего несколько метров по Виа Сакра.

– Вы часто здесь гуляете?

Она покачала головой.

– Только для вдохновения и, конечно, чтобы почувствовать историю. Как вы знаете, сегодня мартовские иды.

Он не знал. Несмотря на все утренние прогулки, Ласситер не подозревал, что они стоят на том самом месте, где умер Юлий Цезарь, заколотый собственными сенаторами. У продюсера были огромные пробелы в образовании, которые он всю жизнь скрывал практически любыми способами, за исключением книг.

– Точно, – вот и все, что он сказал.

Когда они повернули на проспект Виа-дей-Фори-Империали, запруженный визжащими машинами, она потянулась к ручкам велосипеда. Он задел ее крепкой загорелой рукой и был рад, что она не отстранилась так быстро, как могла бы.

– Что ж, увидимся в студии, мистер Артемис.

– Ласситер. – Ему было неловко поправлять ее. Но она только улыбнулась, и он понял, что она снова дразнит его. – А как зовут вас?

– Лоури. Вивьен. – Она села на велосипед и умчалась, но он заметил, что она оглянулась на повороте. В конце концов, у него все получилось.

– Вивьен, per l’amor, ради бога, мы не можем начинать сцену в спальне.

Вивьен бросила карандаш и отодвинула стул от стола в знак протеста. Съемочная группа проводила экстренное совещание из-за плачевного состояния сценария новой постановки Дугласа Кертиса «Когда ничего не останется». Это была мелодрама в стиле Дугласа Сирка, фильм об итальянском полицейском, который влюбляется в знаменитую американскую певицу, находящуюся под его защитой во время гастролей.

Обычно они встречались в «Чинечитта», но Кертис часто работал в своем отеле. Поэтому сейчас двенадцать человек – «враждующие апостолы», как он в шутку их окрестил, – спорили, рассевшись за большим столом, покрытым белой скатертью, в обеденном зале гранд-отеля «Флора».

Отель располагался на Виа Витторио-Венето, главной артерии римской жизни, которая пульсировала двадцать четыре часа в сутки, а ее левый и правый «берега» были расцвечены кафе, ресторанами и кабаре. В древности на этой улице располагались увеселительные виллы Цезаря и Катулла, а во время войны – оккупационный штаб немецких войск. Сегодня этот район мог бы стать гостеприимным местом для любителей кино, но не так давно режиссера Лукино Висконти по прозвищу Красный граф посадили в тюрьму и избивали по три раза в день. Распродавая семейные реликвии для финансирования деятельности Сопротивления, он чудом избежал казни, благодаря высадке союзников, которые затем поручили Висконти снять на видео казнь того самого человека, который сам отдавал приказы о пытках и смерти.

Рим представлял своего рода замкнутый круг истории, повторяющийся снова и снова. Богатство переходит в нищету и снова в богатство. Все, что могло случиться, уже случилось здесь. Так почему бы тогда не забыть обо всем этом и не сосредоточиться на dolce vita?[17]

Отказавшись от вина санджовезе, которое в изобилии разливалось мужчинами, Вивьен пила свой второй кофе за день. Это никак не улучшало ее настроения. Здесь было так много творческих ограничений, к которым она не привыкла и о которых ее не предупреждали. Вивьен всегда ценила, когда ее предупреждают.

– И, – продолжил Дуглас Кертис, – наших главных героев совершенно определенно нельзя показывать вместе в постели, даже полностью одетыми.

– Кого это может оскорбить?

– Богобоязненную американскую публику.

– Но прошлой весной «Три монеты в фонтане» были выпущены с точно таким же кадром, – настаивала Вивьен.

– Кадр обрывается, перед тем, как что-то происходит, – напомнил ей Кертис.

– Очень похоже на вашу личную жизнь, – заметил один из ассистентов режиссера.

Всегда отличавшийся веселым нравом, Кертис состроил игривую гримасу, когда мужчины вокруг него рассмеялись, а затем повернулся к Вивьен:

– Виви, ты не хуже меня знаешь, что это никогда не пройдет мимо церкви.

Теперь настала очередь Вивьен состроить гримасу:

– Тогда зачем я здесь? Пусть церковь переписывает это. – Она оттолкнула сценарий, словно испытывая отвращение.

– Вивьен, милая, я серьезно. – Кертис начал барабанить указательным пальцем правой руки по своему экземпляру сценария. – Кардинал Маркетти грозится посетить съемки.

Мужчины на студии часто упоминали кардинала так, словно он был могущественен, как Бог. Вивьен это не испугало, но заинтриговало. Ассистентки дали Маркетти прозвище bestiaccia, что означает «монстр». Ватикан прислал кардинала, когда узнал от своих шпионов о каких-то сомнительных материалах. Это была неформальная сеть людей на всех уровнях студии, которые упорно сохраняли свои рабочие места после падения фашизма.

Вивьен узнала, что итальянские мужчины упрямы во многих отношениях. Они показали себя особенно непреклонными, если отвергать их знаки внимания. В Англии простое язвительное замечание могло навсегда поставить мужчину на место. В Италии все было не так. Здесь мужчины практически наслаждались отказом.

– Так пусть кардинал приходит.

Кертис раздраженно развел руками и всех отпустил. Когда Вивьен вышла из обеденного зала, Леви Бассано бросился к ней. Вместе они прошли мимо бара, где Федерико Феллини проводил столько встреч, что персонал отеля называл его ufficio[18], затем пересекли вестибюль, который был почти пуст, так как вся страна спала.

– Мы спорим об этом уже несколько дней, – сказала она со вздохом.

– Ты с этим споришь, – поддразнил ее Леви.

– О да, я знаю, это из-за моего характера.

– Кертису нравится ставить людей в дурацкое положение, но в глубине души он знает, что ты права.

Вивьен бросила на Леви благодарный взгляд. Они тесно сотрудничали в «Чинечитта» уже два месяца. За это время Леви ни разу не заигрывал с Вивьен, вместо этого проявляя великодушие и дружелюбие. Она сочла такое поведение одновременно освежающим и удивительным, учитывая, что Леви был всего на несколько лет моложе нее и казался таким же раскованным и свободным.

Подойдя к вращающимся золотым дверям знаменитого гранд-отеля, Леви склонил голову набок, любуясь видом на парк Боргезе.

– Что ты знаешь о scolaretta? – спросил он.

Вивьен рассеянно хмыкнула, заметив знакомого мужчину в темных очках на круглом диванчике в центре вестибюля. Маленькая девочка послушно стояла перед ним, пока он поправлял ее косичку.

– Это было ее подпольное имя – школьница-убийца. Она застрелила командира СС прямо за этими дверями. – Леви указал сквозь стекло. – На этом самом месте.

Вивьен наконец вспомнила мужчину и с удивлением повернулась к Леви.

– Во время войны весь этот отель принадлежал немецкому командованию, – продолжил он. – На третьем этаже пытали партизан. Они даже взорвали вестибюль самодельными бомбами. – Леви уставился на тротуар за окном. – Ты бы никогда не догадалась об этом, не так ли? – добавил он почти шепотом.

Действительно, от немцев, которые когда-то жили здесь и вершили суд, не осталось и следа, равно как и от многих зверств, содеянных при их правлении. Вивьен задавалась вопросом, чего стоило гражданам бывших оккупированных стран не вспоминать об этом.

– Вообще-то, мне нужно кое с кем поговорить, – ответила она ему. – Увидимся завтра?

Согласно кивнув, Леви прошел через вращающиеся двери, а Вивьен повернулась к Джону Ласситеру и маленькой девочке. Вивьен не думала о нем со времени встречи на Форуме. Она вспомнила, что тогда ей понравился его явный интерес к ней, но теперь она не удивилась, узнав, что, как и у большинства мужчин старше определенного возраста в Италии, у него есть жена и ребенок.

– Мисс Лоури, мы снова встретились. – Он поднял солнечные очки на лоб, затем встал, возвышаясь над маленькой девочкой, топтавшейся рядом с ним. У нее были светлые волосы и зеленые глаза, характерные для северных районов Италии. А его песочный оттенок кожи оттенял темно-медный цвет коротко подстриженной бороды и усов.

– Это моя дочь, Маргарита Ласситер. Маргарита Пачелли-Ласситер.

Вивьен узнала фамилию одной из самых знаменитых актрис итальянского кинематографа, главной героини фильма, съемки которого проходили в соседнем павильоне.

– Дочь Аниты Пачелли?

Девочка посмотрела на отца, словно ожидая сигнала, затем шагнула вперед и присела в легком реверансе. Вивьен не могла не быть очарована – совсем малышка, Маргарита уже обладала уравновешенностью и неземной красотой своей знаменитой матери.

– Я большая поклонница фильмов твоей мамы. – Вивьен улыбнулась и стала ждать. Она не всегда чувствовала себя естественно в обществе самых маленьких. Одним из аспектов итальянской культуры, к которому ей сильнее всего приходилось приспосабливаться, было снисходительное отношение к ребенку. Bambini[19] были повсюду: они доминировали на поздних ужинах в trattorie[20], кричали на бортиках фонтанов, носились по садам виллы Боргезе в маленьких зеленых машинках.

Девочка улыбнулась, но снова ничего не сказала. Вивьен показалось, что она застенчива до пугливости. Вивьен часто производила такое впечатление на детей. Они как будто чувствовали ее незаинтересованность. Их реакция только усиливала ее неестественность в общении с ними, и это усугубляло ситуацию. Вивьен привыкла располагать к себе людей, когда старалась.

Девочка замолчала, и Ласситер притянул ее к себе.

– Сегодня мы вместе, не так ли, passerotta? – Он оглянулся на Вивьен и перевел: – Мой маленький воробышек. – Под его уверенной внешностью она разглядела мальчишеское и, несомненно, подкупающее желание угодить.

– Тогда я, пожалуй, пойду. – Вивьен заметила, как по его красивому лицу пробежала тень разочарования. Тем не менее дочь явно обожала его, и ей показалось неправильным вторгаться в их совместное времяпрепровождение. – Рада познакомиться с тобой, Маргарита.

Несмотря на всю поспешность, Вивьен не могла знать, что эта встреча прошла в значительной степени по плану, как будто была написана, отрепетирована и поставлена самим Ласситером.

Глава 4

Гранд-отель «Флора»

Виа Венето, Рим

19:55, 13 ноября 1943 года

SCOLARETTA

Она делает глубокий вдох и спускает курок.

Золотые двери вращаются за спиной оберфюрера, как пустые патроны в барабане, – щелк, щелк, щелк. Стоя на тротуаре, он смотрит на часы, затем переводит взгляд через проспект прямо на нее. Словно услышал ее дыхание.

Они пристально глядят друг на друга. Он инстинктивно прижимает атташе-кейс к груди – ее мишени. Она думает, что он уже бывал в такой ситуации раньше, и поднимает руку, чтобы прицелиться в голову. Она должна пристрелить его быстро, одним выстрелом.