9,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Инспирия
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Королевская трилогия Элизабет Фримантл
- Sprache: Russisch
«Соперница королевы» – третья книга цикла Элизабет Фримантл о выдающихся женщинах английской истории. Она повествует о судьбе Пенелопы Деверо (в замужестве Рич), которая смогла завоевать положение при дворе благодаря силе характера. Для поэта Филипа Сидни она была музой, для королевы Елизаветы I – дочерью заклятого врага, для короля Якова – «красавицей с черной душой». Жизнь Пенелопы проходила в тени блестящих современников, но Элизабет Фримантл вывела героиню на авансцену. Наделенные красотой и обаянием, юная Пенелопа и ее брат, граф Эссекс, прибывают ко двору и быстро завоевывают расположение стареющей королевы Елизаветы. Пенелопа влюблена в одного, а замуж ее выдают за другого, ведь жизнь при дворе – это не только разбитые сердца, но и разрушенные судьбы. «Соперница королевы» – это история, наполненная любовью и ненавистью. Это последние моменты правления Елизаветы и смертельная борьба за власть в умирающей династии. Это судьба необыкновенной женщины, достойной аплодисментов.
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 504
Veröffentlichungsjahr: 2025
Ähnliche
Элизабет Фримантл Соперница королевы
Elizabeth Fremantle
Watch The Lady
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Copyright © Elizabeth Fremantle
First published as WATCH THE LADY in 2015 by Michael Joseph
Michael Joseph is part of the Penguin Random House group of companies
© Хохлова Ю., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Дуэль
Октябрь 1589, Лестер-хаус, Стрэнд
Капли воска с шипением падают на бумагу, в воздух поднимается едкий дымок. Пенелопа прикладывает печать, слегка поворачивает, чтобы оттиск получился смазанным. Стоит ли отправлять это письмо? Попади оно не в те руки, его автор окажется на плахе за государственную измену.
– Значит, ты считаешь… – обращается она к Констеблю, стоящему у нее за спиной.
– Считаю, вы слишком рискуете.
– Я должна обеспечить будущее семьи. Королева уже немолода. Если с ней… – Пенелопа настороженно оглядывает комнату; за шторами могут притаиться слуги, готовые продать драгоценные сведения тому, кто больше заплатит. – На жизнь ее величества покушались, и не раз, а наследника она так и не назначила. – Нет нужды объяснять: к короне Елизаветы приковано внимание всей Европы. – Род Деверо нуждается в надежных союзниках.
– А Яков Шотландский – самый вероятный претендент на английский престол.
– Так говорят. – Пенелопа твердо завершает обсуждение. Об этом вопросе многократно говорили с ее братом и матерью, которая разбирается в дипломатии лучше, чем все они, вместе взятые. – Я поступаю так не ради себя, а ради Эссекса. Моему брату нужны могущественные друзья. – Она вручает Констеблю письмо.
Тот легонько проводит пальцем по бумаге, словно по коже возлюбленной.
– Если оно попадет не в те руки…
Речь, разумеется, о Роберте Сесиле, сыне лорда-казначея Берли, крепко держащего бразды правления Англией. У Сесила везде глаза и уши.
Пенелопа загадочно улыбается:
– Это не более чем предложение дружбы, к тому же исходящее от дамы. – Она изящным жестом прикладывает ладонь к груди и округляет глаза, будто желая показать, что слова женщины не имеют никакого веса. – Тайные сношения с правителем другой страны могут повредить Эссексу, однако если переписку веду я… – Она с показным смирением склоняет голову. – Полагаю, подобное послание совершенно безобидно.
– Письмо от дамы? – смеется Констебль. – Ну конечно, никто ничего не заметит.
Остается молить Господа, чтобы так оно и было.
– Ты уверен, что готов выполнить мое поручение?
– Для меня величайшее удовольствие – служить вам, миледи.
У Пенелопы нет причин сомневаться в его словах. Констебль сочинил не менее сотни стихов в ее честь, и не он один. Вокруг Эссекса увиваются поэты и философы; они притягиваются к нему, словно железные опилки к магниту, из кожи вон лезут, дабы заслужить расположение, в частности воспевая хвалы его сестре. Тем не менее, несмотря на бесчисленные рифмованные банальности, превозносящие ее красоту, – глаза словно звезды, локоны, подобные золотому руну, голос, как у соловья, белоснежная мраморная кожа, – мужчина, за которого Пенелопу выдали замуж, не скрывает своего к ней отвращения. Красота хороша для сонетов, однако хрупка, словно яичная скорлупа, и столь же непроницаема; невозможно разглядеть, что под ней скрывается.
– Передай письмо королю лично в руки. – Пенелопа отлично понимает, насколько опасна эта задача. Впрочем, Констеблю не впервой выполнять столь деликатные поручения.
– Но как мне к нему приблизиться? – помедлив, говорит он.
– Ты же поэт; используй свой дар. Моя печать поможет проникнуть в королевские покои, – она кладет ему на ладонь свой перстень. – В конце концов, я – сестра графа Эссекса, фаворита самой королевы, и ее внучатая племянница; разве этого мало? – В голосе невольно прорезаются жесткие нотки. Констебль неуверенно переступает с ноги на ногу. Чтобы его подбодрить, Пенелопа милостиво улыбается. – Храни перстень отдельно от письма. А если король попросит дополнительных доказательств, передай ему вот это, – она достает из позолоченной шкатулки свой миниатюрный портрет.
– Хиллиард[2] неточно передал ваши черты, – задумчиво произносит Констебль. – В жизни вы намного красивее.
– Пустяки, – отмахивается Пенелопа. – Внутренняя красота важнее внешней. Для моей цели сходство с оригиналом вполне удовлетворительное.
Констебль прячет перстень, портрет и письмо за пазуху.
Спаниель Сперо лает и скребется в дверь, порываясь выйти. Слышится лязг отворяемых ворот, цокот копыт по булыжникам и тревожные выкрики.
В комнату врывается Жанна, компаньонка Пенелопы.
– Скорее, твой брат ранен. – Из-за французского акцента ее слова не кажутся столь пугающими.
– Как? Когда? – Подобно молоку, оставленному над огнем без присмотра, в душе Пенелопы вскипает паника. Усилием воли она берет себя в руки.
– Меррик говорит, на дуэли. – Лицо у Жанны пепельно-серое от страха.
– Рана тяжелая? – Девушка молча кивает. Пенелопа берет ее под руку и обращается к спускающемуся по лестнице Констеблю: – Отправь слугу за доктором Лопесом.
– Ему нужен не лекарь, а хирург, – возражает тот.
– Я полностью доверяю доктору Лопесу. Он знает, что делать.
Они спускаются в холл. Эссекс уже там; его поддерживают двое мужчин. Впереди – верный Меррик, широкоплечий, коренастый: на веснушчатом лице написано беспокойство, глаза возбужденно сверкают из-под бесцветных ресниц. Он приглаживает волосы ладонью; на ней темнеет кровавое пятно.
– Принесите горячей воды! – приказывает Пенелопа глазеющим слугам. Жанна вся дрожит; она не выносит вида крови, поэтому отправляется в прачечную за бинтами.
Эссекса положили на стол; он полусидит-полулежит, опершись на локти и стиснув зубы. Гордость не позволяет ему проявлять слабость.
– Просто царапина. – Он откидывает плащ. На бедре глубокий порез; кровь, обагрившая белые шелковые чулки, стекает в сапог.
– Меррик, дай мне нож, – говорит Пенелопа.
Тот непонимающе смотрит на нее.
– Надо срезать чулок. А ты о чем подумал? – И снова в ее голосе звучат невесть откуда взявшиеся резкие нотки. – Помоги снять с него сапоги. – Она обеими руками берется за каблук, стаскивает сапог и осторожно приподнимает ткань. Кровь уже запеклась и присохла. Эссекс морщится, отворачивается. Пенелопа разрезает чулок от бедра до колена. – Не так плохо, как я опасалась. Рана неглубокая. Выживешь.
Она легонько целует брата в щеку, чувствуя невыразимое облегчение.
Служанка ставит таз с горячей водой, подает чистый кусок муслина.
– Проклятый Блаунт, – злобно цедит Эссекс.
– Кто кого вызвал? – Праздный вопрос: наверняка причиной ссоры стал вспыльчивый характер брата. Пенелопа аккуратно промокает рану; из нее по-прежнему струится на удивление яркая кровь, однако бояться нечего – жизни Эссекса ничто не угрожает. Придись удар на дюйм ближе к паху, где вены выходят на поверхность, все сложилось бы совсем иначе.
– Это Блаунт во всем виноват. – Пенелопа видела Чарльза Блаунта при дворе всего пару раз. Он показался ей благоразумным и сдержанным человеком. А еще он хорош собой – достаточно, чтобы составить конкуренцию Эссексу перед королевскими фрейлинами и, что гораздо важнее, перед самой королевой. Ходили слухи, будто бы Блаунт удостоился монаршей милости. Пенелопа знает, каков ее брат: желает быть единственной звездой на небосклоне. – Он первый начал!
– Тебе двадцать три, а не тринадцать, Робин, – мягко говорит она. – Из-за своего буйного нрава ты можешь попасть в беду. – Между братом и сестрой меньше трех лет разницы, но Пенелопа чувствует себя намного старше. Эссекс явно возмущен и расстроен из-за поражения в необдуманном поединке, ведь он считает себя лучшим бойцом в королевстве. Пенелопу так и подмывает напомнить, что ему еще крупно повезло, но она сдерживается. – Ее величество будет недовольна.
– А кто ей скажет?
Нет нужды отвечать. Им обоим известно: во всей Европе спокойно чихнуть нельзя – не успеешь достать носовой платок, как Роберт Сесил уже доложил королеве.
– Тебе нужно пару дней отдохнуть. – Пенелопа окунает ткань в таз; вода тут же розовеет. – И на недельку воздержаться от любовных похождений.
Брат с сестрой переглядываются. Эссекс принимается набивать трубку.
Приходит доктор Лопес и после краткого обмена любезностями принимается за работу: присыпает рану белым порошком, чтобы затворить кровь, предлагает Эссексу закусить деревянную палку. Тот отказывается, просит Меррика разжечь трубку. По его словам, лучшее средство отвлечься от боли – пение сестры, поэтому Пенелопа принимается напевать. Лопес заправляет в иглу нить кетгута. Эссекс выпускает через ноздри клубы дыма; с виду он совершенно спокоен, пока игла снует туда-сюда, стягивая края раны.
– Вы способны посрамить королевских вышивальщиц. – Пенелопа с восхищением разглядывает аккуратные стежки.
– Я обучился этому мастерству на поле боя. – Доктор по-отечески приобнимает ее за талию. У него простое честное лицо, короткая стрижка и седеющая борода, а когда он улыбается, вокруг глаз появляются морщинки. – Удостоверьтесь, чтобы ваш брат находился в покое и не нагружал ногу.
– Постараюсь. Вы же знаете, какой он. – Пенелопа медлит. – А…
– Рана дальше не распространится, миледи, – словно прочитав ее мысли, отвечает Лопес.
– Спасибо вам, доктор. – Ей не в первый раз приходится его благодарить. Если бы не он, она могла бы потерять своего первенца.
Потом они собираются у камина послушать новые стихи Констебля.
Пенелопа представляет, как он скачет по Великой северной дороге, храня за пазухой письмо. Ее пробирает дрожь – отчасти от страха, отчасти от волнения.
– Какая корявая фраза, Констебль, – говорит Эссекс. Раненая нога покоится на табурете. – Не разобрать, что к чему.
– Не придирайся, – возражает Пенелопа. – Это же для рифмы. Чудесные стихи, – она подмигивает поэту.
– Очаровательно, – поддакивает Жанна, отрываясь от рукоделия. У нее маленькие, почти детские руки и изящная фигурка. Женщины вышивают цветки мальвы на подоле платья: они двигаются с краев, намереваясь встретиться в середине, однако Пенелопа думает о своем, и ее игла праздно свисает на нитке. Констебль, смущенный замечанием Эссекса, молча стоит посреди комнаты, не решаясь продолжать. Странно, что он столь чувствителен, ведь ему довелось долгое время служить посланником у Уолсингема[3], а шпиону требуется стойкость.
– Мы с радостью послушаем дальше, – подбадривает его Пенелопа.
Вошедший Меррик вручает Эссексу письмо с королевской печатью. Констебль откашливается, бросает взгляд на графа, но тот сосредоточенно читает послание.
Щеки Эссекса заливаются краской. Он комкает бумагу, с проклятием бросает в огонь.
– Я отлучен от двора. Она считает, пора научить меня хорошим манерам! Что за вздор!
– Несколько недель вдали от двора пойдут вам только на пользу, – говорит Меррик. – Не стоит выставлять рану напоказ, люди будут насмехаться.
«Как ловко он обращается с моим братом, – думает Пенелопа. – Впрочем, ничего удивительного – они же вместе росли».
В комнату заглядывает паж, машет Меррику. Тот выслушивает мальчика, возвращается к графу и шепотом передает послание.
– Блаунт! – восклицает Эссекс. – Какого дьявола он здесь делает?
Пенелопа жестом останавливает Констебля.
– Вероятно, пришел засвидетельствовать почтение и справиться о твоем здоровье. Думаю, он хочет проявить уважение.
– Уважение? Нет у него никакого уважения.
Меррик кладет тяжелую ладонь Эссексу на плечо:
– Предоставьте Блаунта мне. – На его шее напрягаются тугие мышцы, в глазах под бесцветными ресницами вспыхивает ярость.
– Тебе следует поговорить с ним, Робин, – говорит Пенелопа. Эссекс сбрасывает с плеча руку Меррика, пытается подняться с кресла. – Что ты делаешь? Нельзя тревожить ногу.
– Раз уж мне придется принять этого подлеца, я встречу его как мужчина, а не соломенный тюфяк! – Хромая, он подходит к парадному портрету графа Лестера, словно намереваясь занять сил у прославленного отчима, и принимает торжественную позу. Его пылающий взор внушает тревогу: обычно подобный взгляд предвещает приступ черной меланхолии. В этом весь Эссекс: либо безудержное пламя, либо свинцовая угрюмость, третьего не дано. – Впусти же негодяя.
Меррик удаляется, чтобы привести Блаунта. Пенелопа замечает, что он так и не смыл с руки кровавое пятно.
Едва войдя в комнату, Блаунт опускается на одно колено и снимает шляпу.
– Прошу прощения, что нарушаю ваш покой, милорд. Я хотел выразить свое почтение и вернуть ваш меч.
– Мой меч?
– Он остался на месте поединка.
– И где же он?
– У моего человека, снаружи. Я решил, что не подобает являться к вам при оружии.
– Боялся нарваться на новую ссору? – усмехается Эссекс, но неохотно прибавляет: – Ты правильно поступил, Блаунт.
– Что касается дуэли, милорд, – продолжает тот. – Мой клинок задел вас по чистой случайности. В течение всего боя вы одерживали победу. Эту рану должен был получить я.
Спохватившись, Пенелопа отводит взгляд и вновь берется за иглу.
– Встань, – произносит Эссекс, – не пристало тебе стоять передо мной на коленях.
Пенелопа замечает улыбку, таящуюся в углах его губ. Ее брат обожает изображать скромность.
– Налейте нашему гостю выпить и мне тоже.
Меррик подает им чаши с вином.
– Мир? – произносит Блаунт.
– Мир.
Оба пьют. Эссекс – чуть менее охотно, чем Блаунт, однако того требуют правила вежливости: отказ от предложенного примирения повлечет очередную дуэль.
Пенелопа вновь невольно останавливает взор на Блаунте; у него вьющиеся темные волосы, тонкие черты лица, глубокие черные глаза. А он красивее, чем она ожидала. На нем приталенный атласный дублет изящного кроя, вместо жесткого круглого воротника – кружевной. Блаунт явно подбирал наряд с таким расчетом, чтобы не затмевать Эссекса. Значит, еще и дипломат. Серьга в левом ухе придает ему привлекательно залихватский вид. Пенелопе приходит на ум, что этот человек может стать ее брату хорошим союзником. Нужно будет поговорить с Эссексом, убедить его, что врагов надо искать не среди таких, как Блаунт, а среди таких, как Сесил и Рэли, обладающих мощной поддержкой и влиянием на королеву, мечтающих узреть его падение. Кроме того, ей будет приятно почаще видеть Блаунта. Он пристально смотрит на нее, словно угадав ее мысли. Пенелопа невольно краснеет.
– Ты знаком с моей сестрой? – спрашивает Эссекс.
– Для меня большая честь познакомиться с вдохновительницей поэтов. – Блаунт снова преклоняет колено и протягивает руку.
Слишком уж он очарователен, думает Пенелопа. Понятно, почему королева его приблизила. Однако, встретившись с ним взглядом, она видит в его глазах неподдельную искренность.
– Сонеты Сидни неподражаемы, миледи. Не устаю ими восторгаться.
– И что же навело вас на мысль, будто стихи сэра Филипа посвящены мне? – Пенелопа знает, что ее считают музой великого поэта, однако дело не в ней, а в Сидни. Кроме того, кто такая муза? Просто символ, химера.
– Всем известно, что ты и есть Стелла, – смеется ее брат.
– «Когда Природа очи создала / Прекрасной Стеллы в блеске вдохновенья, / Зачем она им черный цвет дала?»[5] – немедленно цитирует Блаунт. – Узнаю вас по этим строкам, миледи.
– Вот настоящая поэзия! – восклицает Эссекс, заставляя бедного Констебля поежиться.
– Никто не в силах превзойти сэра Филипа, – бормочет смущенный поэт.
– Довольно стихов, – объявляет граф. – Меррик, принеси мой меч. Кстати, этот клинок подарил мне Сидни.
– Вряд ли он думал, что ты обнажишь его на дуэли. – Пенелопа старается выглядеть беззаботной, однако разговор о Филипе Сидни будит болезненные воспоминания о девочке, которой она была восемь лет назад, когда впервые появилась при дворе. Тогда ей казалось, здесь полно романтики, развлечений и любовных интриг. Теперь же она повзрослела, стала сдержанной, скрытной, расчетливой и ничем не напоминает ту прежнюю девочку. Они так же непохожи, как икринка и устрица.
Ноябрь 1589, дворец Теобальд, Хартфордшир
Человек стаскивает шляпу, низко кланяется. Бегающий взгляд делает его похожим на грызуна. Он явно проделал долгий путь: одежда снизу забрызгана грязью, сверху потемнела от влаги.
На рабочем столе Сесила царит идеальный порядок: чернильницы расставлены ровно в дюйме друг от друга, конторские книги сложены в стопки – большие внизу, маленькие наверху, писчие перья в сосуде развернуты в одну сторону. Сесил сидит спиной к окну, и лицо остается в тени; так сделано специально, чтобы посетители чувствовали себя неудобно. Он понимает, его внешность не очень представительна для занимаемой должности, но за долгие годы выучился разным уловкам, призванным сглаживать этот недостаток.
– Закрой дверь.
Человек повинуется.
– Надеюсь, тебя никто не заметил. – Сесил жестом предлагает ему сесть. Небо очистилось; луч яркого полуденного солнца падает на лицо гостя, тот прикрывает глаза рукой.
– Нет, сэр, я тщательно следил, чтобы не было слежки. В Уэре сменил лошадей, выехал на Лондонскую дорогу, потом повернул обратно…
– Избавь меня от подробностей, – перебивает Сесил. Мужчина судорожно стискивает шляпу. – Надеюсь, Уолсингему не станет известно о нашей встрече.
– Но мне казалось, Уолсингем с нами…
– Слушай внимательно: нет никаких «с нами», «против нас». Нет никаких «мы». Я просто хочу доподлинно знать, что происходит. Мы с отцом служим королеве, и это требует… – Сесил поправляет перстень с крупным изумрудом, – чрезвычайной осмотрительности.
– Разумеется, сэр.
– Итак, в своем письме ты упомянул о некоторых событиях при шотландском дворе. Был ли брак короля с датской принцессой должным образом подтвержден? Не возникло ли трудностей с… – Сесил откашливается, – …консумацией? – Ни для кого не секрет, что Яков Шотландский предпочитает общество юношей. Порой Сесилу думается, что из-за этого обстоятельства не стоит уделять большого внимания претензиям Якова на английский трон. Есть и другие кандидаты на престол; возможно, они окажутся более сговорчивыми.
Перехватив взгляд посланника, Сесил скрещивает руки на груди, пряча узкие кисти с короткими пальцами и уродливыми плоскими ногтями. В юности он мечтал иметь руки, способные держать меч, – такие, как у графа Эссекса.
– Нет, никаких, сэр. Похоже, все прошло как полагается. Принцесса, то есть королева, вроде бы довольна мужем. Я своими глазами видел окровавленную простыню.
– Значит, ты ездил в Осло на церемонию бракосочетания? – Надо же, проныра, напрочь лишенный обаяния, ухитрился затесаться на королевскую свадьбу.
– Да, я присоединился к…
– Знаю, – перебивает Сесил. Ему ничего об этом не известно, однако соглядатая следует держать в напряжении: пусть думает, будто за ним следят.
– Есть еще кое-что. – Мужчина наклоняется ближе, понижает голос.
– И что же?
– Речь о сестре Эссекса.
Сесил не в силах скрыть удивления. Он не любит, когда ему сообщают сведения, о которых он еще не успел разнюхать.
– У нее-то какие дела с Яковом Шотландским?
– Она вступила с ним в переговоры. Направила письма с предложением дружбы.
– Дружбы?
– Похоже, тут не все так просто. Она пользовалась кодовыми именами.
Любопытство Сесила усилилось:
– Продолжай.
– Стиль у нее весьма витиеватый, однако у меня сложилось впечатление – видите ли, мне удалось самому заглянуть в эти письма, – что общий смысл ее предложения таков: если дойдет до дела (так она пишет), Яков может рассчитывать на ее поддержку, а следовательно, и на поддержку ее брата.
– Какие-то глупые игры. – Сесил старается сохранять невозмутимый вид, однако от возбуждения по коже пробегают мурашки. Он весь подбирается, словно гончая, почуявшая оленя. – Надо полагать, леди Рич выражалась достаточно туманно?
– Если вы имеете в виду, упоминала ли она о возможной кончине королевы, то нет.
Раз в письмах указаны кодовые имена, значит, все-таки есть какая-то тайна, думает Сесил.
– Кто был ее посланником?
– Поэт Генри Констебль, сэр.
– А, Констебль. Когда-то он работал на меня. Поэты слетаются к этой даме, как мухи к компостной куче. Сие для меня загадка. Вероятно, Констебль пошел на риск ради любви. – Сесил не скрывает отвращения; любовь ему чужда. Впрочем, он не вполне искренен: помимо выдающейся красоты, есть в леди Рич нечто такое, что не оставляет его равнодушным. Он долгие годы наблюдал за ней; они ровесники и прибыли ко двору одновременно. Эта женщина обладает даром оказываться в нужное время в нужном месте, а также холодным расчетливым умом, скорее подобающим мужчине. Не будь у нее брата, Эссекса, она была бы само совершенство.
От одного воспоминания об Эссексе в душе Сесила вскипает гнев. После смерти отца мальчик воспитывался у них в доме. Сесил хорошо помнит приезд юного Деверо: он залихватски спрыгнул с коня, не удостоив Сесила даже взглядом – тот был на два года старше, зато вдвое его ниже, к тому же кривобокий и хромой.
Отец предупредил, чтобы он не портил отношения с кукушонком, подброшенным в их гнездо. В жилах Эссекса течет королевская кровь: он не только обладает родословной, ведущей прямо к Эдуарду Третьему Плантагенету, но еще и в родстве с Тюдорами, – по слухам, прабабушка Эссекса, шлюха Мэри Болейн, родила Генриху Восьмому дочь, леди Ноллис, бабушку Эссекса. Отец Сесила узнал об этом от своего отца, королевского камергера, пользовавшегося доверием короля.
– Когда в человеке сочетается кровь двух династий, такая гремучая смесь может быть опасна, – напутствовал его отец. – Держись рядом с ним, не своди с него глаз.
И Сесил не сводил с Эссекса глаз. Он безмолвно наблюдал, как тот, словно плющ, увивался вокруг королевы, та приблизила его к себе и осыпала милостями, какими не жаловала никого после смерти Лестера. Сплетники судачат, будто бы Эссекс стал ее любовником, но Сесил знает – он не возлюбленный, а сын, которого у Елизаветы никогда не было; мать простит сына в тех случаях, когда любовнику не будет пощады.
Однако мысли Сесила занимает не Эссекс, а его сестра. Ему вспоминается, как он впервые увидел Пенелопу Деверо и был ошеломлен ее красотой. Много месяцев он не мог думать ни о ком другом, по ночам же неумело удовлетворял себя, представляя ее образ. В тот день она улыбнулась ему, хотя все прочие девушки смотрели на него с плохо скрываемым отвращением. Сесил ясно помнит, словно это было вчера, как смутился и покраснел, увидев улыбку Пенелопы, способную осветить самые темные уголки преисподней. Однако спустя годы он начал восхищаться не только великодушной улыбкой; оказалось, что за прославленной красотой скрывается чрезвычайная проницательность – опасное качество для женщины.
Часть первая Икринка
Январь 1581, Уайтхолл
В первые примерив платье, в котором ей предстояло предстать перед королевой, Пенелопа сочла его невыразимо прелестным, однако в длинном коридоре Уайтхолла оно показалось ей совсем неподходящим – слишком простым, слишком пуританским.
– Преклони колени и не поднимайся, пока она не разрешит, – наставляла ее графиня, – не таращись, не открывай рот, пока тебя не спросят.
Пенелопа замедлила шаг, чтобы послушать хоровое пение, доносящееся из часовни. Вчера, едва прибыв во дворец, они зашли туда, и музыка тут же захватила ее без остатка. Ей никогда не доводилось слышать ничего подобного. Сорок голосов – она специально сосчитала, – каждый со своей партией, сливались воедино: воистину райские звуки, ибо ничто на земле не способно так волновать сердце, наполняя его радостью. Граф и графиня Хантингдон не одобряли церковного пения: по их мнению, это отвлекает от размышлений и общения с Господом.
– Пенелопа, не отставай, – графиня крепко схватила девушку за руку.
Они шли мимо многочисленных портретов – слишком быстро, чтобы Пенелопа могла различить на них своих родственников. Ее опекунша резко окрикивала тех, кто двигался медленнее, чтобы им дали дорогу. Наряды придворных дам поразили Пенелопу до глубины души: корсажи с подчеркнуто узкой талией украшены богатой вышивкой с изображением цветов и птиц, а юбки такой ширины, что в коридоре не разойтись. Некоторые красавицы носили прозрачные воротники особой конструкции, напоминающие крылья стрекозы. Пенелопе хотелось рассмотреть поближе, понять, что их держит – проволока или волшебство. Леди Хантингдон предпочитала одеваться скромно, и темно-зеленое бархатное платье Пенелопы являлось тому свидетельством. Пусть и хорошо скроенное, оно не шло ни в какое сравнение с роскошью придворных туалетов, даже алые атласные рукава, всего несколько часов назад казавшиеся чудесными, не могли его оживить. «Господь не поощряет излишнюю роскошь», – утверждала графиня.
Пенелопа немедленно возжелала расшитую цветами юбку, стрекозиные крылья и веер, украшенный перьями и драгоценными камнями.
– Ни с кем не заговаривай, пока к тебе не обратятся. Там будут твои дяди и отчим, – леди Хантингдон произнесла последнее слово с плохо скрываемой неприязнью; Пенелопа давно заметила, что ее опекунша редко называет Лестера братом, но не могла понять почему, – твоя бабушка Ноллис и многочисленные кузены, однако ты не должна смотреть на них. Веди себя так, будто в зале присутствует одна только королева. – Графиня остановилась, оглядела Пенелопу с ног до головы, сняла с ее плеча невидимую ниточку, поправила головной убор. – И ни в коем случае не упоминай о своей матери.
Пенелопа скучала по маме. Та ни за что не нарядила бы ее в такое платье и обязательно задержалась послушать музыку. Знаменитая красавица Летиция Ноллис, графиня Лестер, украсила бы волосы любимой дочери драгоценными камнями и жемчугом, однако ее имя нельзя даже упоминать при дворе, будто той не существует.
В душе Пенелопы поднялся гнев. В ушах звучали слова Летиции, сказанные будто вчера, а не пять лет назад, когда им пришла весть о смерти отца: «Эта женщина его убила». Тогда она удивилась, ведь отец находился в Ирландии во главе английской армии и умер от кровавого поноса. Со временем, собрав кусочки мозаики воедино, Пенелопа пришла к заключению, что под «этой женщиной» мать подразумевала королеву.
Пенелопа гордилась своей выдержкой, однако при виде огромной двери, ведущей в королевские покои, ее храбрость растворилась, словно жемчужина в уксусе.
– Послушай меня, девочка. Может, ты и крестница королевы, но она не потерпит рядом с собой легкомысленную вертихвостку. Веди себя достойно. Не приближайся, пока она не прикажет. Обращайся к ней «ваше величество», даже если остальные так не делают, – это проявление уважения. Если она спросит, как ты проводишь досуг, скажи, что любишь читать псалмы. И ни слова о картах! – Вероятно, леди Хантингдон вспомнила о карточной колоде, которую изъяла у Пенелопы и ее младшей сестры Доротеи и швырнула в огонь. Пенелопе хотелось, чтобы Доротея поехала с ней, однако графиня решила, что той следует остаться дома. – Я уже говорила не упоминать о твоей матери?
– Да, миледи. – Пенелопа вновь почувствовала, как в ней вскипает гнев, и, чтобы успокоиться, вспомнила о последней воле отца: перед смертью тот обручил ее с Филипом Сидни – юноша, вероятно, находится за этой дверью. Она видела его всего один раз, шесть лет назад. Тогда он едва взглянул на нее: с чего бы самоуверенному взрослому юноше, племяннику графа Лестера, обращать внимание на девочку, которой еще нет и тринадцати, пусть даже родственницу самой королевы? Пенелопе запомнились тонкие черты лица, прямой нос, широкий лоб и еле заметная россыпь оспин, странным образом делавших его еще привлекательнее, будто он пережил нечто значительное, о чем она и помыслить не могла.
Еще одно предсмертное желание Уолтера Деверо – поручить дочерей заботам его родственника, графа Хантингдона, – вероятно, было продиктовано королевой и потому не могло быть нарушено. Когда Пенелопа попросила объяснений, Летиция лишь воздела руки и покачала головой:
– Такова воля твоего отца, я не в силах ничего изменить. Кроме того, для вас с сестрой это хорошая возможность; Хантингдоны имеют большое влияние на королеву. – Ее голос дрогнул.
Пенелопе пришлось смириться с тем, что ей многого пока не понять. Она оглядела свой безыскусный наряд и внезапно растерялась.
– Твоя рассеянность тебя погубит. – Графиня больно ущипнула ее за руку.
Огромные двери отворились. Леди Хантингдон и Пенелопа вошли и остановились у входа. В центре зала сидела королева, с ног до головы одетая в золотую парчу. Рядом с ней стоял Лестер, по-хозяйски положив руку на спинку трона. Пенелопа опустила взгляд, но все же тайком посматривала на королевских фрейлин в кипенно-белых нарядах, напоминающих стайку ангелов. Она немедленно возненавидела свое зеленое платье и, воображая, с каким наслаждением искромсает его на куски, принялась разглядывать сучок на половице, таращившийся на нее, словно глаз.
Наконец королева произнесла:
– А, леди Хантингдон. Покажите мне вашу подопечную.
Графиня подтолкнула Пенелопу, и девушка несмело вышла вперед. Она решила, что будет безопаснее смотреть королеве не в лицо, а на руки. Они оказались на удивление красивыми; по ним и не скажешь, что Елизавете почти пятьдесят – этот возраст представлялся Пенелопе невыразимо далеким. Наконец, остановившись в нескольких футах от расшитых золотом юбок, как учила графиня, она опустилась на колени, по-прежнему не сводя глаз с монарших рук. С такого расстояния ей удалось как следует рассмотреть перстни: огромный рубин (видимо, его предстоит поцеловать, если появится такая возможность), бриллиант квадратной огранки в эмалевой оправе, и, как ни странно, большой круглый жабий камень, совсем не подходящий к своим благородным собратьям. Кажется, жабий камень защищает от яда, смутно припомнила Пенелопа.
– Ближе, – послышался голос. Девушка неловко подползла на коленях. Длинные пальцы приподняли ее лицо за подбородок.
Грудь королевы была украшена жемчугом, лицо густо намазано свинцовыми белилами, маскирующими морщины вокруг глаз и рта. Елизавета улыбнулась, показав зубы цвета овечьей шерсти.
– Леди Пенелопа Деверо. – Она глянула на девушку из-под набрякших век и близоруко прищурилась. – Сколько тебе лет?
– Восемнадцать, ваше величество, – еле слышно ответила Пенелопа.
– Не так уж молода. – Королева словно подсчитывала что-то в уме. – Мы слышали, ты хорошо поешь. Это правда?
– Мне говорили, мой голос вполне сносен, ваше величество. – Пенелопа заметила, как все придворные подались вперед, дабы расслышать ее слова, будто она произносила нечто значимое.
– Если держаться уверенно, умение не столь важно. – Королева наклонилась. До Пенелопы донесся запах мускуса. Ей вспомнилось, как мать перед приходом гостей втирала мускус в шею и запястья. – С таким личиком ты посрамишь всех наших фрейлин, а если голос хотя бы вполовину хорош, произведешь настоящий фурор. – Елизавета сделала вид, будто говорит Пенелопе на ухо, однако любопытные фрейлины-ангелочки все прекрасно слышали. Она явно развлекалась.
Пенелопа невольно хихикнула; комплимент пришелся ей по душе. Благодаря королеве она оказалась в центре ситуации, которую пока не понимала. Несомненно, графиня не одобрила этот ее смех.
– Пожалуй, стоит взять тебя под крыло, Пенелопа Деверо. Вижу, у тебя есть чувство юмора. Только посмотри, какие постные лица меня окружают! – Девушка пригляделась: действительно, несмотря на роскошные наряды, фрейлины показались ей унылыми, как латинские глаголы. – Кроме того, ты наверняка нуждаешься в материнской заботе.
Елизавета невольно потянулась к руке Лестера, покоящейся на спинке трона. Их пальцы переплелись: простой и в то же время интимный жест показался Пенелопе собственническим – королева утверждала свое право над мужем ее матери. Гнев разгорелся в ней с новой силой.
– Полагаю, без надзора графини ты расцветешь. Она гордится тем, что растит покорных девушек, однако я чувствую в тебе силу духа. Не стоит тушить столь яркий свет. – Пенелопа услышала судорожный вздох леди Хантингдон; в течение последних нескольких лет та только тем и занималась, что пыталась искоренить в ней силу духа.
Вероятно, говоря о материнской заботе, ее величество имела в виду отсутствие у графини душевной теплоты. Или речь шла о Летиции, чье имя здесь под запретом?
– Сядь, – произнесла королева, похлопав по скамеечке рядом с собой. – Ты играешь в карты?
– Да, с удовольствием, – ответила Пенелопа и, не раздумывая, добавила: – Мне нравится рисковать, – на что Елизавета громко расхохоталась.
Родственники Пенелопы (за исключением графини) обменялись одобрительными взглядами. Кажется, ее поведение их удовлетворило.
– Тебе представится лишь одна возможность произвести впечатление, – сказала ей мать. – Будь собой, моя радость. Королева меня ненавидит, но я долгое время провела рядом с ней и знаю: она ценит в девушках вовсе не нудное благочестие, которое пытается вдолбить тебе графиня. Если тебя примут ко двору, это благотворно скажется на всех нас. Бог свидетель, мне нужны глаза и уши среди королевских фрейлин. – Летиция взяла Пенелопу за руку и поцеловала. – Ты станешь моими глазами и ушами. В нынешние времена у меня нет никакого влияния, я даже не могу принять участие в судьбе моих детей.
К ним подошел Лестер:
– Что за колдовское варево стряпаете, красавицы?
– Завтра моя дочь предстанет перед королевой. Полагаю, тебе и так известно. – В голосе Летиции слышалась горечь, однако Пенелопа слишком давно ее не видела, чтобы утверждать наверняка. – Я наставляю ее, как себя вести. Тебе понравится при дворе, милая, – продолжила она. – Настоящая жизнь – там. С твоим характером и красотой ты будешь блистать на этом небосклоне. Но предостерегаю: не показывай слабость или страх – королева не выносит малодушия. Не так ли, дорогой?
– Воистину. – Лестер склонился, погладил выпуклый живот Летиции и томно поцеловал в губы. – Как там парень, пинается?
– Еще как, – с улыбкой ответила та. – Неугомонный, весь в отца.
Лестер взял жену за руку, переплел ее пальцы со своими.
Узнав о тайном бракосочетании своего фаворита с Летицией, ее величество пришла в неописуемую ярость; слуги леди Хантингдон несколько месяцев только об этом и судачили. Однако, глядя, как Лестер точно таким же жестом берет Елизавету за руку, Пенелопа поняла – ситуация еще сложнее. Вероятно, под выражением «глаза и уши» подразумевалось, что ей придется докладывать матери об отношениях между отчимом и королевой.
Елизавета приказала принести карты и продолжила весело болтать, указывая на придворных: «Это мой камергер, он обеспечит тебя всем необходимым, а вон та брюзга – старшая фрейлина». Тасуя колоду, Пенелопа оглядывала зал в надежде увидеть Сидни, однако среди множества разодетых кавалеров невозможно было различить ее нареченного.
Королева поднесла руку к пышной медной шевелюре, отстегнула большую жемчужину, обрамленную драгоценными камнями, и положила на стол.
– Какова твоя ставка, Пенелопа Деверо?
У девушки сдавило в груди; ей нечего было предложить, кроме материнского кружевного платка, заткнутого за рукав, однако эта ставка слишком мала против столь роскошного украшения. Королева наверняка осведомлена о том, что казна ее семьи пуста. Пенелопа медленно вытащила платок и опустила на стол рядом с жемчужиной.
– Красивые кружева. – Елизавета внимательно осмотрела его сквозь увеличительное стекло. – Полагаю, тебе известно, что у каждой вышивальщицы свой почерк.
Пенелопа раньше об этом не слышала, однако поняла – королева узнала руку ее опальной матери.
– Да, ваше величество, – сдавленно проговорила она.
Елизавета приподняла насурьмлённую бровь:
– Что ж, достойная ставка. Играем до двух побед.
Девушка тайком выдохнула.
Королева сбросила карту, взяла другую. Пенелопа поступила так же. Они по очереди меняли карты, наконец Елизавета постучала по столу, объявила: Vada![7] – и продемонстрировала руку – одни пятерки. Взгляды присутствующих устремились на Пенелопу – всем было интересно посмотреть, как новенькая пройдет испытание. По слухам, ее величество не любила проигрывать. К счастью, Пенелопа играла гораздо слабее королевы, ибо ей было бы трудно усмирить дух соперничества и проиграть из вежливости, поэтому второе поражение оказалось вполне заслуженным.
– Тебе нужно отточить навыки, моя девочка, – со смехом произнесла королева, забирая выигрыш.
– Боюсь, навыки вашего величества всегда будут остры настолько, чтобы меня поранить.
Эти слова вызывали у Елизаветы новый приступ веселья.
– Не помешает немного тебя украсить. – Она прикрепила жемчужину к волосам Пенелопы. – Я пришлю своего портного в покои графини. Тебе нужен подходящий наряд.
– Не знаю, как вас благодарить, ваше величество. – Пенелопа тут же представила, как будет выбирать ткани и порхать на стрекозиных крыльях.
К ним приблизился пожилой человек с длинным лицом и серебристой бородой.
– Берли, – проговорила королева. – Вы знакомы с леди Пенелопой Деверо?
Значит, это и есть Берли, лорд-казначей и самый могущественный человек в стране после Лестера, к тому же опекун Эссекса.
– Еще не имел удовольствия, – ответил тот и взял Пенелопу за руку. – Однако я хорошо знаю вашего брата. Сейчас он прекрасно проводит время в Кембридже. Полагаю, вы с ним близки?
– Да, милорд. Мечтаю снова его встретить. – Пенелопа уже много месяцев не видела своего любимого Робина.
– Мы пригласим его ко двору на турнир, – сказала Елизавета. – А где твой сын, Берли?
– Он здесь, мадам.
Юноша, ровесник Пенелопы, вышел вперед. С виду далеко не красавец – невысокого роста, одно плечо заметно выше другого, бочкообразное тело держится на ногах столь тонких, что, казалось, вот-вот подломятся. Необычная птичья фигура напомнила Пенелопе изображение дьявола, которое она однажды видела в запрещенной книге. Ее кольнул старый страх, когда-то вызванный этим рисунком.
Если лицо отца было продолговатым, то у сына – до безобразия длинным. Над большим выпуклым лбом топорщились жесткие волосы, напоминающие каминную щетку. Оба с ног до головы облачены в черное, у каждого – белоснежный крахмальный воротник; однако, несмотря на кажущуюся простоту, от Пенелопы не ускользнула роскошь их нарядов.
Странный юноша завороженно уставился на Пенелопу. Испытав сочувствие к человеку, которого Господь наградил столь уродливым телом, девушка приветливо улыбнулась. Он не улыбнулся в ответ, лишь покраснел, не в силах отвести глаз. Берли похлопал сына по плечу, выведя из ступора. Тот рухнул на колени перед королевой и устремил взгляд на ее туфли.
– Осваиваешься в Уайтхолле, Сесил? – спросила Елизавета. – Отец уже показывает тебе, что к чему? – И добавила, повернувшись к Пенелопе: – Сесил прибыл ко двору всего несколько дней назад, не так ли, мальчик?
Он что-то пробормотал в ответ, но Пенелопа уже не слушала. С замиранием сердца она заметила за его спиной знакомое лицо.
Февраль 1581, Гринвичский дворец
– Пенелопа, собирай вещи. Ты займешь место Анны Вавасур в покоях фрейлин. – Леди Хантингдон произнесла это имя сквозь зубы, словно даже упоминать его грех.
– Я стану фрейлиной? – У Пенелопы перехватило дыхание от мысли, что ей представится возможность вырваться из-под гнета опекунши, надеть красивое платье с вышитыми цветами, оказаться в центре событий, а не таиться по углам, как в последние три месяца при дворе.
– Да. – Губы графини сжались в жесткую линию. – Но не слишком зазнавайся. И веди себя прилично. Покои фрейлин нынче не те, что в мои времена: теперь здесь логово разврата. Взять хотя бы эту несчастную. – Она покачала головой: – Вот что происходит, когда юные девицы предоставлены сами себе.
Крики Анны Вавасур, эхом разлетавшиеся по дворцовым коридорам, были слышны даже в покоях леди Хантингдон. Графиня громко храпела, раскрыв рот. Пенелопа выскользнула из постели, вышла из комнаты и двинулась на звук. Воображение рисовало жуткие картины: окровавленную дубину, раздробленные кости. Однако, прокравшись в покои фрейлин, девушка была ошеломлена и озадачена: Анна, едва заметная в центре круга женщин, кажется, билась в каком-то припадке. Кто-то сунул ей в рот комок шерсти, чтобы заглушить вопли, однако она выдернула кляп и отшвырнула прочь. Он упал прямо к ногам Пенелопы.
– Головка прорезывается, – проговорила одна из дам. Странно, почему все так спокойны, ведь жизнь Анны явно в опасности. – Тужься!
Внезапно стало тихо, брызнула кровь. Пенелопа застыла в дверях, окаменев от ужаса.
– Мальчик, – произнес кто-то. Раздался детский крик, и до нее наконец дошло, что происходит. Впоследствии она узнала, что сын Анны Вавасур, явившийся на свет в комнате фрейлин, был рожден от женатого мужчины, графа Оксфорда.
– Проклятая девчонка со своим младенцем теперь в Тауэре. Там ей и место, как и отцу ребенка. – На лице графини отразилось возмущение.
– В Тауэре? – Само название этого места внушало страх. Многие, кто туда попадает, не возвращаются.
– Ее бесчестье да будет тебе уроком. Она согрешила в глазах Господа и будет проклята в загробной жизни, а в этой испытает на себе гнев королевы. – Неизвестно, что хуже, подумала Пенелопа. Она уже успела убедиться: Елизавета действительно страшна в гневе. – Эта девушка не первая. Все мы знаем, что случилось с Катериной Грей. Когда выяснилось, что она беременна, ее заключили в Тауэр, и больше никто ее не видел. Говорят, она уморила себя голодом от стыда… – Кажется, графиня решила поведать об ужасной судьбе всех девиц, сбившихся с пути добродетели. – Помню, королева сломала палец Мэри Шелтон щеткой для волос, узнав о том, что та вышла замуж без ее дозволения. Что же до твоей матери…
Пенелопу так и подмывало расспросить опекуншу о Летиции и других женщинах, чьи имена не полагалось произносить в присутствии Елизаветы. До какой же глубины отчаяния дошла Катерина Грей, чтобы решиться на голодную смерть…
– Моя мать…
– Была дурой, – перебила графиня. – Нет более идиотского поступка, чем выйти замуж за королевского фаворита. Она потеряла все. Ближайшая подруга королевы лишилась всего… Жить в вечном страхе… не иметь влияния…
Пенелопе захотелось заткнуть ей рот комком шерсти, таким же, какой выплюнула Анна Вавасур.
– …поэтому соблюдай приличия, юная леди. Тебе придется доказать королеве, что ты не чета собственной матери. Помни: если вызовешь гнев ее величества, погубишь себя и всю свою семью.
По пути в покои фрейлин графиня не переставала вещать. Пенелопа изо всех сил старалась держать язык за зубами. Она радовалась, что ей наконец предстоит освободиться от сурового надзора, однако опекунша права: малейший промах может привести к краху. Леди Хантингдон считала, что Пенелопе нужно укрощать своевольный нрав. Задача не из простых, ведь королеве, кажется, ее нрав пришелся по душе. Правда, игра в карты – не тайный брак и не, упаси господь, бастард в животе.
Прежде чем войти, графиня остановила Пенелопу:
– Запомни: любовные интриги – одно, а политические – совсем другое. Тебя попытаются использовать, чтобы получить доступ к ее величеству. Постарайся не нажить врагов, но не забывай: если ты приближена к королеве, друзей здесь нет. Доверять можно только семье.
Итак, с упавшим сердцем девушка вошла в покои фрейлин. На нее тут же устремились любопытные взгляды, и она пожалела, что рядом нет Доротеи. Пенелопа скучала по сестре; между ними меньше года разницы, их часто принимают за близнецов. Они почти не расставались, пока ей не настало время явиться ко двору.
Пенелопа заметила свою дальнюю кузину Пег Кэри, которую едва знала; та окинула ее холодным взглядом светлых глаз, словно оценивала кобылу на аукционе.
– Меня зовут Марта Говард, – обратилась к ней невысокая миловидная девушка. – Я освобожу место для твоих вещей. Хочешь сегодня спать на топчане? Под балдахином очень жарко. – Она указала на большую кровать, занимавшую большую часть комнаты.
– Да, ложись на топчан, – проговорила Молл Гастингс, молодая женщина, с которой Пенелопа уже была знакома, поскольку та приходилась графине родственницей. – Там удобно.
Слуга принес сундук, леди Хантингдон удалилась. Чтобы не стоять без дела, Пенелопа откинула крышку, вытащила несколько вещей и положила на подушку старенького тряпичного кролика.
– Ты не слишком взрослая, чтобы играть в игрушки? – язвительно осведомилась Пег.
– Не все здесь сделаны из камня, как ты, – со смехом ответила Молл. – Пенелопа, помочь тебе расстегнуть платье?
Облачившись в ночные рубашки и дождавшись, когда служанки уйдут, фрейлины улеглись на большую кровать, задернули занавески балдахина и пустили по кругу фляжку напитка, который Молл именовала животворной влагой и добывала так или иначе. Пенелопа в жизни не пила ничего подобного, но не решилась в этом признаться. Стоило сделать глоток, как горло загорелось огнем. Она закашлялась. Девушки рассмеялись, однако Пенелопа не расстроилась: голова у нее закружилась, заботы показались далекими и несущественными.
– Я так рада, что вырвалась от графини.
– Надо думать, – подмигнула ей Марта. – Вот ведь старая карга. У нас здесь все по-другому.
– Главное – не сердить королеву, – посоветовала Молл.
– Ей это не грозит. Королева ее обожает, – ехидно усмехнулась Пег. Она говорила о Пенелопе, будто ее здесь не было.
– Пег! – укоризненно воскликнула Марта. – Пенелопа же не подлизывается. Кроме того, Лестер – ее отчим; неудивительно, что королева к ней благоволит.
Пенелопа сочла за лучшее промолчать. Наверняка все эти девушки осведомлены о положении ее опальной матери. Не исключено, что королева проявляет к ней расположение исключительно с целью отомстить Летиции. Что ж, сыграем в эту игру, подумала она, делая глоток из фляжки. В голове поднялся теплый туман.
– И как же выглядит герцог Анжуйский? – спросила она, стремясь переменить тему. Речь шла о женихе королевы, который вот-вот должен прибыть в Англию просить ее руки.
– Вдвое моложе ее величества и такой рябой, что никто в Европе не хочет брать его в мужья, – ответила Молл, несколько погрешив против истины. Все засмеялись. Пенелопа решила, что ей здесь нравится. В Молл чувствовался своевольный нрав, она старше остальных и знает тонкости придворной жизни, Марта от природы добродушна, а угрюмую Пег удастся победить; в конце концов, они родственницы. Представив, как, подобно бабочке, вылупляется из куколки и летит на сверкающих крыльях навстречу будущему, сулящему невиданные возможности, она затолкала наставления графини на задворки сознания и позволила себе попасться в сети слухов и интриг.
– Расскажите про Анну Вавасур и графа Оксфорда.
– Бедная Анна, с ней произошло худшее, что может случиться с фрейлиной. Она сейчас в Тауэре. – Марта произнесла слово «Тауэр» так же, как «чистилище».
– Вместе со своим ублюдком, – отрезала Пег. – Анна Вавасур повела себя безрассудно. Ни капельки ей не сочувствую. Как можно отдаться женатому мужчине?
– Подожди, пока с тобой такое не случилось, – засмеялась Молл.
– Я не настолько глупа.
– Не зарекайся. Когда любовь вонзает в тебя когти, остается лишь полагаться на ее милость. – Молл схватила Пег поперек туловища и принялась щекотать, пока та не засмеялась. – Только подумайте, – продолжила она, – ведь я могла стать женой Оксфорда. Он выбирал между мной и моей сестрой, однако ему предложили более выгодную партию.
– Выходит, тебе повезло, – отозвалась Марта. – Хотя Оксфорд происходит из древнего рода, а его имение приносит четыре тысячи в год.
– С каких пор ты считаешь деньги? – поинтересовалась Молл.
– Этот человек опасен, – с осуждением произнесла Пег. – Однажды он убил мальчика. И посмотрите, что стало с Анной.
Пенелопе вспомнились слова графини: «Она согрешила в глазах Господа и будет проклята в загробной жизни, а в этой испытает на себе гнев королевы».
– У тебя ведь есть брат, правда, Пенелопа? – спросила Марта.
– Двое, и сестра, Доротея. Младший брат, Уот, еще маленький. А второму, Роберту, нет и шестнадцати.
– Всего на год младше, чем я. Он скоро прибудет ко двору?
– Наверное, когда окончит учебу в Кембридже. – Пенелопа с тоской почувствовала, как далеки ее родные.
– Какой он? Похож на тебя? – При упоминании о юном графе Эссексе Марта оживилась.
– Лицом немного похож, но волосы темные. Сам высокий, и фигура хорошая. – Пенелопа давно не видела брата; может быть, теперь он весь в прыщах или растолстел.
– Эссекс – самый бедный граф во всей Англии, – встряла Пег.
– Если гонишься за богатыми, значит, он не для тебя. – Пенелопа выдержала холодный взгляд кузины, чувствуя необходимость поставить ее на место. – Смею предположить, он захочет видеть своей невестой девушку немного более…
– Какую?..
– Ну, не знаю. – Она пожала плечами.
– Томас Говард недавно овдовел, – перебила Молл. – Наверное, ищет новую жену.
– Отца Томаса казнили за измену, а его самого лишили титула, – парировала Пег. – Слишком рискованно.
– Титулы могут и вернуть, – возразила Марта.
– Тогда тебе нужен Сесил, – сказала Молл, обращаясь к Пег. – Он сын самого влиятельного человека в Англии, и ты ни в чем не будешь испытывать недостатка: они невообразимо богаты. – Она произнесла слово «невообразимо», четко проговаривая каждый слог.
– Это создание? Кривобокий коротышка, даже без рыцарского звания. – Пег насмешливо оттопырила нижнюю губу, утратив всякую привлекательность. – Говорят, в младенчестве его уронила кормилица, оттого он такой урод.
Глядя, как Пег жестами показывает искривленную фигуру Сесила, Пенелопа пожалела бедного мальчика. Ей вспомнилась их первая встреча; он покраснел, будто никогда в жизни не видел молодых женщин, и тем более ни одна из них ему не улыбалась.
– Чтобы выжить при дворе, ему потребуется острый ум, – произнесла она.
– Это точно, – поддержала Марта.
– Ума у него в избытке. Я слышала, отец готовит его к высоким должностям, – сказала Молл.
По очереди прикладываясь к фляжке, они продолжили сравнивать достоинства неженатых придворных. Разумеется, речь зашла о Сидни.
– Он такой галантный, – вздохнула Марта.
– И неприступный, – добавила Молл. – Не поймешь, о чем думает.
– Иногда он ведет себя ужасно грубо, но в нем что-то есть, – признала Пег.
– А еще он пишет стихи. Только представьте, как это волнующе – быть его музой, – мечтательно протянула Марта.
– Правда, королева им недовольна. Он написал письмо, в котором высказался против ее брака с французом, – заметила Молл.
– Она назвала его наглецом, – ввернула Пег.
– Вряд ли ее величество станет долго на него сердиться, – пожала плечами Марта. – Ты с ним знакома, Пенелопа?
– Я… – Пенелопа собиралась рассказать о своей помолвке (удивительно, что они об этом не знают, ведь слухи распространяются среди фрейлин со скоростью чумы), но передумала, опасаясь вызвать ревность новых подруг. – Нет, незнакома. – Должно быть, Лестер ожидает королевского соизволения, дабы объявить об их союзе во всеуслышание. Правда, он ни разу не заговорил с ней о Сидни. – Мы встречались всего раз, мне было двенадцать, и я почти его не помню. – Девушка умолчала о том, что эта встреча накрепко запечатлелась в ее памяти, и с тех пор она придумала тысячу сюжетов с Сидни в главной роли. – Однако он знатен лишь по материнской линии, потому не очень богат. – Пенелопа рассчитывала таким способом перевести разговор на другую тему, но ошиблась, ибо ее реплика вызвала бурное обсуждение.
– Сидни получит состояние своего дяди Лестера, ведь у того нет наследника, – оживленно заметила Пег.
Пенелопа не стала упоминать, что ее мать носит под сердцем ребенка Лестера. Если родится мальчик, малыш вышибет Сидни с пути к наследству, словно кеглю.
– Думаю, он станет для кого-то прекрасной партией, – продолжила Пег, явно надеясь, что этим кем-то станет она.
– На нас с тобой он даже не взглянет, – поддела ее Марта.
– И правда, Сидни довольно замкнутый, – согласилась Молл. – Но в этом его прелесть. Будем надеяться, что матримониальные планы ее величества увенчаются успехом, иначе никому из нас не удастся вступить в брак. – И пояснила, обращаясь к Пенелопе: – Королева не выносит, когда фрейлины выходят замуж, в то время как сама она до сих пор одинока. – Из голоса девушки исчезло веселье. Ей уже двадцать пять, красота увядает, а она по-прежнему прислуживает королеве, хотя могла бы жить с мужем, управлять имением и рожать детей. Несмотря на сочувствие к Молл, Пенелопа неожиданно для себя задумалась, хочется ли ей выходить замуж, ведь ее путь при дворе только начинается.
– А еще она не выносит, когда мужчина, обладающий хоть каплей королевской крови, женится на женщине, в жилах которой тоже течет королевская кровь, ведь их сын сможет претендовать на трон, – сказала Марта.
Непринужденная атмосфера улетучилась. Приятное головокружение сменилось головной болью.
– Вспомните, что случилось с Катериной Грей, – проговорила Молл. Последовало свинцовое молчание. Пенелопа вновь вспомнила наставления графини. Беспокойство вернулось.
– Остается надеяться, королева все-таки выйдет за своего лягушатника, – тоскливо произнесла Пег. – Хочу спать. – Она отвернулась и накрылась покрывалом.
Пенелопа выскользнула из-под балдахина и улеглась на топчан, наслаждаясь приятной прохладой простыней, однако ей никак не удавалось прогнать тревожные мысли.
Февраль 1581, Детфордские верфи
Пенелопа сидела рядом с Мартой на королевской барже, спрятав руки в рукавах платья в надежде уберечь их от промозглого февральского ветра. Капли ледяной воды, срывающиеся с весел, обжигали щеки. По реке параллельным курсом двигалась вторая баржа с французской делегацией.
Один из французов послал девушкам воздушный поцелуй.
– У тебя появился поклонник, – хихикнула Марта.
– Думаю, сей знак внимания предназначен тебе, – со смехом ответила Пенелопа, мельком глянув на мужчину. – Эти французы такие ветреные. Интересно, вправду ли герцог Анжуйский так безобразен, как говорят?
– Если верить слухам, скоро он будет здесь.
– Неужели королева действительно собирается за него выйти?
– Не могу понять зачем. Ей уже сорок семь, – последние слова Марта произнесла одними губами. – Слишком стара, чтобы родить. Ой! – Девушка ахнула и опустила взгляд. – Он сделал неприличный жест.
Пенелопа глянула на француза – тот медленно облизывал губы – и невозмутимо отвернулась.
– Не обращай на него внимания, – фыркнула она. – Может, королева желает заполучить лягушатника в постель.
– Ну и мысль, – с содроганием отозвалась Марта.
– Думаю, на самом деле она намеревается укрепить союз Англии и Франции.
– Приплыли! – Марта возбужденно дернула Пенелопу за рукав.
Над баржей возвышался огромный корабль «Золотая лань», на котором Фрэнсис Дрейк привез из дальних стран несметные богатства. Леди Хантингдон отзывалась о нем пренебрежительно: «Выскочка, не нашего круга. Не понимаю, что королева в нем нашла». У фрейлин, не столь озабоченных благородным происхождением, Дрейк не сходил с языка; все сошлись во мнении, что он красавец хоть куда.
Елизавета встала, взяла Лестера под руку. Вокруг нее запорхали фрейлины, поправляя юбки. Вуаль из нескольких слоев тончайшего муслина нещадно трепало ветром, так что она едва не слетела с головы вместе с париком. Палуба ходила ходуном; Пенелопе даже пришлось схватиться за плечо одного из гребцов, чтобы не упасть. Она последней из фрейлин сошла на берег, сосредоточенно глядя под ноги, дабы не свалиться в грязную воду, и с благодарностью оперлась на протянутую руку. Ступив на твердые доски пристани, девушка подняла глаза на своего нежданного помощника и встретила пристальный взгляд Филипа Сидни. Лицо мужчины, покрытое еле заметными созвездиями оспин, оказалось так близко, что ее сердце затрепетало.
– Осторожно, миледи. Не двигайтесь – вы в ловушке.
Пенелопа обернулась: подол платья зацепился за гвоздь, торчащий из причальной тумбы. Сидни осторожно высвободил ткань; на указательном пальце темнело чернильное пятно.
– Прошу прощения, порвалось.
– Ничего. – Его взгляд пронизывал насквозь. От волнения у девушки перехватило дыхание. – Это можно зашить.
Они неловко замолчали. Пенелопа остро ощущала его мужественность: на груди под дублетом угадывались твердые мышцы, длинные пальцы крепко сжимали рукоять шпаги. Мысли отчаянно метались, но в голову не приходило ничего путного; даже Елизавета, наводящая на всех ужас, не могла лишить ее дара речи, а теперь она теряется в присутствии этого загадочного кавалера.
Оглядевшись, Пенелопа заметила, что королева уже на палубе «Золотой лани» с остальными фрейлинами, а у трапа собралась толпа.
– Благодарю вас, – проговорила она, не в силах встретиться с Сидни взглядом. Он не улыбнулся и не попытался иным образом сгладить ее смущение. Девушке даже показалось, что он в некотором роде получает удовольствие от ее неловкости.
Его слова, произнесенные с запозданием, тут же унес ветер, а Пенелопа слишком робела, чтобы попросить повторить. Она кивнула и поторопилась прочь, сквозь толпу, мысленно ругая себя за то, что не смогла придумать достаточно остроумный ответ, чтобы Сидни ее запомнил. Она оказалась совершенно ошеломлена близостью мужчины, который несколько лет существовал лишь в ее воображении.
Причал продувался всеми ветрами, поэтому дамы придерживали парики, опасаясь, как бы их не сдуло в воду. Королева произнесла речь о подвигах Дрейка, благодаря которым английская казна ломится от золота. Присутствующие зааплодировали, но в этот момент раздался громкий треск.
Пенелопа взглянула наверх, решив, что сломалась мачта, однако та по-прежнему горделиво вздымалась к небу. Послышались крики; оказалось, сходни не выдержали веса толпы и подломились. Человек десять барахтались в воде, умоляя их вытащить. Некоторые уцепились за рейлинги и держались из последних сил, ожидая помощи от команды. Те же, кому повезло избежать падения, потешались над несчастными, – все, кроме Сидни: тот бросил в воду веревку с завязанными узлами и помогал вытаскивать упавших, не обращая внимания на то, что его светлый шелковый дублет оказался испачкан черным речным илом.
Дрейк, униженный и раздосадованный, распорядился принести новые сходни, чтобы французская делегация могла подняться на борт. Королева с веселым удивлением наблюдала за этой сценой; она подозвала Дрейка, осведомилась о характере ущерба, и на ее лице мгновенно отразились забота и участие. К счастью, пострадавшие отделались лишь синяками, царапинами и некоторой потерей достоинства.
Когда наконец все поднялись на борт, набившись на верхней палубе как сельди в бочке, поднялся переполох из-за того, что Елизавета потеряла подвязку. Французский посол де Маршомон вызвался заменить ее своей собственной, что вызвало бурное веселье среди фрейлин и не менее бурное негодование среди дам постарше. Саму же королеву выходка француза лишь позабавила; смеясь и перебрасываясь шутливыми репликами с Лестером и де Маршомоном, она заняла почетное место за столом. Глядя на нее, трудно было поверить, что эта беззаботная женщина жестоко наказывает фрейлин за их любовные прегрешения; примером тому несчастная Анна Вавасур, томящаяся с младенцем в Тауэре. Лестер что-то шепнул Елизавете, они улыбнулись друг другу. Пенелопа невольно вспомнила о матери, и ее замутило от гнева и ненависти.
Чтобы отвлечься, девушка принялась разглядывать праздничный стол. Она в жизни не видела такого изобилия; Дрейк постарался не ударить в грязь лицом. По палубе шла вереница слуг, изнемогающих под весом роскошных блюд. В числе прочего подали пирог, начиненный живыми голубями; стоило его разрезать, как испуганные птицы тут же взлетели и уселись на мачте. Один из них капнул на плечо французского посланника; тот лишь посмеялся, стер неприличную каплю салфеткой, однако лишь сильнее запачкал бархатный плащ.
– Mais c’est de la bonne chance, ça[8], – весело произнес он, но вид у него был не слишком довольный. Наверняка ему представилось, сколько прачка запросит за стирку; без сомнений, этот плащ специально заказан для визита к английской королеве.
Подали жареного гуся с позолоченной головой. Разделывая птицу, Дрейк с наигранным удивлением достал из ее нутра золотой дукат и преподнес королеве. Та подбросила монету?
– Орел или решка?
– Орел, – ответил Дрейк.
– Вы выиграли, – объявила Елизавета. – Достаточно ли вам будет рыцарского звания в качестве награды?
– Более чем достаточно, ваше величество, – ответил тот.
Даже Пенелопа понимала, что это спектакль: весь прием был затеян исключительно ради посвящения Дрейка в рыцари. Леди Хантингдон, не сдержавшись, пробормотала себе под нос: «Если так пойдет, пастухам начнут раздавать графские титулы».
Одно роскошное блюдо сменялось другим. Наконец, когда пир подошел к концу и под звук фанфар появилась сахарная копия «Золотой лани», Дрейк предстал перед королевой, чтобы принять рыцарское звание. Елизавета, по-прежнему преисполненная кипучего веселья, пошутила, что намеревается отрубить ему голову, дабы получить награду, обещанную испанским королем, и вручила шпагу де Маршомону, доверяя ему провести церемонию. Это вызвало у графини очередной взрыв негодования – дескать, французы недостойны такой чести, – однако дама, сидящая рядом, заметила, что подобный жест призван насолить испанцам. Пенелопа вспомнила, как обещала матери быть ее глазами и ушами, и усомнилась, сможет ли выполнить возложенную на нее миссию, ведь она совершенно не понимает, что происходит.
– При чем тут испанцы? – вполголоса спросила она у Марты. – Почему королева хочет им насолить?
– Понятия не имею. Есть вещи гораздо важнее. – Та толкнула Пенелопу в бок и шепотом прибавила: – Он на тебя смотрит.
– Кто?
– А ты как думаешь? Сидни!
Пенелопа с деланым безразличием пожала плечами, опасаясь, как бы Марта не раскусила ее притворство. Впрочем, о Сидни вздыхают все фрейлины, почему она должна стать исключением? От мысли о том, что он на нее смотрит, у девушки закружилась голова. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы не взглянуть на него в ответ.
Май 1581, Уайтхолл
Стоял первый по-настоящему теплый день в году. Придворные неспешно покидали ристалище; за ними следовали все остальные. Елизавета шествовала рука об руку с герцогом Анжуйским – они смотрелись словно мать с сыном – в окружении французской свиты. Пенелопа несла вещи королевы – веер, шкатулку для притираний, флягу и хорька на золотой цепочке, подарок герцога. Зверек извивался и пытался спрятаться в рукаве. Отчаянно стараясь удержать равновесие, Пенелопа обернулась и метнула гневный взгляд на Пег, в который раз наступившую ей на пятку. Рядом семенила Марта; девушка оживленно щебетала, переполненная впечатлениями от турнира.
– Как хорош был Арундел в красно-золотом – глаз не оторвать! Ты согласна, Пенелопа? А Сидни… – Она не договорила, не в силах подобрать подходящие слова.
– Все были бесподобны, – ответила Пенелопа, однако думала лишь о Филипе Сидни, хотя нипочем бы в этом не призналась. Едва появившись на арене верхом на серебристо-сером жеребце, он совершенно затмил остальных участников турнира. Его доспехи сверкали на солнце, страусовые перья развевались на ветру, позади ехала свита, будто войско. Конь, чем-то напуганный, поднялся на дыбы, прижал уши и заржал; толпа ахнула. Однако Сидни даже не шелохнулся в седле и с легкостью успокоил животное.
Пенелопа не верила своему счастью, что отец выбрал для нее именно этого мужчину. Увы, после пира на «Золотой лани» Сидни едва взглянул на нее. Она продолжала наслаждаться маскарадами, пирами, охотой, устроенными специально для французских гостей, но в душе начало копиться разочарование, точно пыль в углу. Ей было бы довольно лишь одной улыбки, однако она чувствовала себя невидимкой, будто Сидни не останавливался, чтобы осторожно отцепить от гвоздя подол ее платья, и не смотрел на Пенелопу, словно видел насквозь.
– Похоже, кое-кто хочет привлечь твое внимание, – сказала Марта, указывая на пажа, пробирающегося к ним сквозь толпу. – Кажется, это человек твоего отчима.
– Судя по ливрее, так и есть.
– Лорд Лестер велит вам явиться в его покои, миледи, – проговорил паж, обращаясь к Пенелопе.
– Мне нужно куда-то деть этого зверя, – девушка указала на хорька, который тыкался ей в шею, щекоча усами. – Ты не мог бы отнести его на конюшню и попросить посадить в клетку? – Она одарила паренька улыбкой, от которой молодые люди обычно бросались выполнять все ее пожелания.
– Миледи, я был бы счастлив оказать вам услугу, – ответил тот, – но мне приказано передать письмо королеве.
– Тогда верни ей, пожалуйста, ее вещи. – Пенелопа вручила ему веер, флягу и шкатулку, радуясь возможности освободиться. Паж попытался погладить хорька по спинке, однако тот вывернулся и вонзил пару желтых клыков ему в палец. Парень с криком отдернул руку.
– Дрянная тварь! Неподходящий подарок для ее величества!
Пенелопа, борясь с весельем, взглянула на Марту: та еле сдерживала смех.
– Чего желает от меня лорд Лестер?
– Не знаю, миледи. – Юноша восторженно смотрел на Пенелопу, словно узрел Венеру, выходящую из моря.
– Думаешь, я поверю? У пажей всегда ушки на макушке; ты наверняка что-то слышал. – Пенелопа зажала извивающегося хорька под мышкой, вынула из рукава платок и принялась перевязывать юноше палец.
– Полагаю, дело касается вашего брака, миледи, – шепотом произнес тот. – Но я не вполне уверен. Мне нужно…
Ее сердце замерло.
– Да-да, ты должен передать письмо королеве.
– А это? – Паж указал на перевязанный палец.
– Платок? Он твой. Ну, ступай. – Парень весь лучился от восторга, словно она пожаловала ему высокую награду.
