0,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Strelbytskyy Multimedia Publishing
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2022
1483 год, Англия. Почти тридцать лет идёт борьба за власть. Ветви королевского дома спорят о том, чей цветок должен красоваться на гербе державы. Внезапно умирает король Эдуард Четвёртый. Череда дворцовых интриг оканчивается заключением его детей в Тауэре. В романе «Тайна Садовой башни» эта история выступает инструментом политических манипуляций, которые совершаются различными лицами на протяжении нескольких лет. Каждое из этих лиц представляет судьбу детей Эдуарда Четвёртого в некоем выгодном для себя свете. Тайна Садовой башни — движущая сила событий в жизни героев. Двое молодых людей психологически взрослеют, а пожилой человек вынужден ломать устоявшиеся, удобные для себя взгляды. Один из героев, потомок древнего рыцарского рода, верит в силу оружия и в торжество справедливости. Его друг предпочитает держаться в стороне от гущи боевых действий, веря в силу разума, способного распутать гордиевы узлы большой политики. И, наконец, главный герой, слуга нескольких королей — стоик и фаталист, который чуждается любых привязанностей. Он пережил ряд тяжёлых потерь и разочарований. Он умело приспосабливается к быстро меняющейся политической ситуации, храня в сердце некую тайну. Её разгадкой вынуждает заняться сама жизнь. Об авторе: Рут Фландерс (р.1980) — писательница, специалист по медиакоммуникациям, автор нескольких авантюрных романов, сборников повестей и антиутопий. Острый психологизм с оттенками социально-политической сатиры и небанального юмора — отличительные черты её произведений, в которых автор предоставляет читателю предельную свободу оценок происходящего. События исторического романа «Тайна Садовой башни» предшествуют событиям уже изданного произведения «Дочь мытаря» и раскрывают то, что было едва упомянуто во второй книге цикла, посвящённого эпохе правления первого Тюдора в Аглии (1483 — 1509).
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Ähnliche
Рут Фландерс
ТАЙНА САДОВОЙ БАШНИ
1483 год, Англия. Почти тридцать лет идёт борьба за власть. Ветви королевского дома спорят о том, чей цветок должен красоваться на гербе державы. Внезапно умирает король Эдуард Четвёртый. Череда дворцовых интриг оканчивается заключением его детей в Тауэре. В романе «Тайна Садовой Башни» эта история выступает инструментом политических манипуляций, которые совершаются различными лицами на протяжении нескольких лет. Каждое из этих лиц представляет судьбу детей Эдуарда Четвёртого в некоем выгодном для себя свете.
Тайна Садовой Башни — движущая сила событий в жизни героев. Двое молодых людей психологически взрослеют, а пожилой человек вынужден ломать устоявшиеся, удобные для себя взгляды.
Один из героев, потомок древнего рыцарского рода, верит в силу оружия и в торжество справедливости. Его друг предпочитает держаться в стороне от гущи боевых действий, веря в силу разума, способного распутать гордиевы узлы большой политики. И, наконец, главный герой, слуга нескольких королей — стоик и фаталист, который чуждается любых привязанностей. Он пережил ряд тяжёлых потерь и разочарований. Он умело приспосабливается к быстро меняющейся политической ситуации, храня в сердце некую тайну. Её разгадкой вынуждает заняться сама жизнь.
Об авторе:
Рут Фландерс (р.1980) — писательница, специалист по медиакоммуникациям, автор нескольких авантюрных романов, сборников повестей и антиутопий. Острый психологизм с оттенками социально-политической сатиры и небанального юмора — отличительные черты её произведений, в которых автор предоставляет читателю предельную свободу оценок происходящего. События исторического романа «Тайна Садовой Башни» предшествуют событиям уже изданного произведения «Дочь мытаря» и раскрывают то, что было едва упомянуто во второй книге цикла, посвящённого эпохе правления первого Тюдора в Аглии (1483 — 1509).
Совпадение имён и событий с реальными может быть неслучайным
Пилат сказал Ему: Что есть истина?
(Евангелие от Иоанна, гл.18, ст.38)
ПРОЛОГ
Июль 1483
Сети сизых туч опутали ущербную луну. Воздух июльской ночи налился предгрозовой тяжестью. Ветер перемежал вздохи нытьём, бормотал заклинания у скрипучей оконницы. Играя решётчатой створкой, он порывался задуть свечи на длинном столе посреди комнаты.
Пламя вздрагивало и шипело; скудные восковые слёзы капали на выщербленное крыло ангела-подсвечника. Кривобокие тени танцевали по сводам низкого потолка, по бурому сукну на небеленых стенах.
За столом сидели четверо мужчин: обнажённые головы, неподвижные лица, опущенные плечи, руки, скрещенные на коленях. Одеяния почти не отличались: короткие тёмные плащи, под ними — стальные пластины легких доспехов.
Пятый человек стоял у окна, созерцая беспокойный сумрак. Фигуру скрывал коричневый упленд[1], голова пряталась под мешковатой маской.
— Злая ночь. Быть грозе, — он захлопнул створки, обернулся к четверым. — Кервуд, вы сделали, как я велел?
— Да, милорд, — тот мотнул головой, откидывая со лба непокорную смоляную прядь. Густые брови свелись в линию, тень легла на жёсткие черты.
— Эллиот, подайте мне карту.
Коренастый, полнолицый человек вздрогнул и стал суетливо шарить за пазухой. Краска волнения залила его щёки. На лбу выступили бисеринки пота, рыжеватые волосы взмокли у висков.
Наконец, Эллиот достал свиток и отдал его человеку в маске.
— Сент-Чайлд, мне нужны ключи от третьей, пятой и шестой двери.
Тот достал из связки ключи, с гулким стуком положил их на середину стола. Лицо на миг оживилось улыбкой. Крупные, тяжёлые очертания смягчились, глаза просветлели. Вслед за тем печать отрешённости вновь сковала это лицо, угашая взгляд. Голос прозвучал глухо, выговор — небрежно, как у хворающего или чрезмерно усталого человека.
— Милорд, я могу попасть в Тауэр прямым путём, — он рассеянным жестом пригладил седеющие, чуть растрёпанные волосы.
Человек в маске молча глядел на Сент-Чайлда, — словно прицеливался, чтоб отыскать у него брешь в холодной броне спокойствия.
— Можете, и попадёте, а лучше на Тауэр-Хилл, где рубят умные головы. Храните уста и пути, Джон Сент-Чайлд. И вы, лорд Уильям Кервуд, и вы, сэр Бертрам Эллиот, и вы, сэр Гарри Хэмильтон.
Названный Хэмильтоном тронул кончик острого носа, торчащего из-под засаленной чёлки, окинул цепким взглядом тёмный силуэт. На сухом, узком лице мелькнула ироничная ухмылка.
— Вы люди почтенные, в зрелых летах, имеете семьи, немалое состояние, — продолжал человек в маске. — Будете болтать лишнее — рискуете не только своими жизнями.
Он выдержал длинную паузу, глядя на каждого из четверых. Те не отводили глаз, но смотрели сквозь фигуру без лица.
— Что сделано, то сделано, или, как говорил Понтий Пилат, «что написал, то написал», — человек в маске положил на стол руку в перчатке. — Мне нужна от вас клятва молчания. Вы не должны говорить никому ни единого слова о поручении, которое выполняли. Обязаны молчать обо всех обстоятельствах этого дела.
— Я так понимаю, что без клятвы живыми не уйти, — Сент-Чайлд отмерял слова медленно, с ноткой фатализма. Человек в маске взял его мрачноватый тон.
— Угадали, сэр. Молчать будет нелегко. Вам захочется, искренне захочется поведать о происшедшем. Повторяю: никому. Ни ребёнку, ни слуге, ни священнику. Жду вашего обещания.
— У нас нет иного выхода, — буркнул Кервуд.
Под кивок Хэмильтона Сент-Чайлд усмехнулся — с горечью, скривившей губы. На понуром лице Эллиота веки дрогнули, словно от боли. С прерывистым вздохом он стал чертить пальцем на столешнице.
— Жду клятвы, — напомнил человек в маске. Его рука в чёрной перчатке по-прежнему лежала на середине стола, вверх ладонью.
— Я клянусь, — Кервуд, вынув меч, плашмя положил его на эту ладонь.
— Клянусь, — ровным голосом вымолвил Сент-Чайлд, кладя свой меч. Присоединились Эллиот и Хэмильтон. Затем воцарилась тишина, будто все ждали огня с неба.
Человек в маске накрыл свободной ладонью лезвия четырёх скрещённых мечей.
— Обещание дано и принято. Возьмите оружие. Сейчас вы уйдёте, куда вам пожелается. Может случиться так, что ваша помощь понадобится снова.
— Мы, как всегда, должны соглашаться? — уточнил Сент-Чайлд.
— Господь наш Иисус Христос в таких случаях говорил «Ты сказал», — мягкий тон человека в маске звучал убедительнее доводов.
Кервуд забарабанил по столу пальцами. В глазах сверкнул огонёк подавленного гнева..
— Я согласен, — отрезал он. Трое повторили то же самое. Человек в маске, неторопливо обойдя стол кругом, занял место во главе.
— Вы дали слово рыцарей, господа. Вы дали слово тому, кто в силах требовать его выполнения. Теперь моя очередь благодарить за службу. Сколько она стоит?
Кервуд нахмурился.
— Служба господину ценится не золотом, а кровью.
— Предлагаю золото за кровь, хоть знаю, что вы люди не бедные. К тому же я, в определённом понимании, не ваш господин.
— Мы несли свою службу не во имя вас, милорд, — отозвался Сент-Чайлд.
— Помню об этом. Итак, от денег вы отказываетесь?
— Отказываемся, — раздался тихий голос Эллиота; Хэмильтон молча кивнул.
— Чего же вы хотите?
— Уйти, — Кервуд бросил нетерпеливый взгляд в сторону дверей.
— Не задерживаю, — человек в маске подошёл к стенным занавесям и дёрнул за шнур колокольчика. Тот завизжал, будто мышь, попавшая в капкан. Эллиот, перестав чертить на столе, вздрогнул всем телом и съёжился.
В комнату вошёл слуга, неся на серебряном подносе длинные полосы чёрной ткани. Человек в маске внимательно следил за тем, как гости надевают повязки на глаза.
Слуга, взяв руку Кервуда, повёл его к двери. Остальные, держась друг за друга, пошли следом — без единого слова, почти беззвучными шагами.
Шествие походило на нелепую фантасмагорию, где злой шутник ослепил четверых сильных мужчин и заставил гуськом, как малых детей, идти за поводырём.
Кервуд — высокий, широкоплечий — шагал размашисто, будто силился сохранить уверенность. Сент-Чайлд не тратил сил на поддержание реноме. Приземистый, кряжистый, чуть полноватый, он ступал расслабленной походкой, мягко и размеренно. Сухощавый Хэмильтон шёл строго ему вслед, выверяя шаг. Пухлый коротышка Эллиот плёлся, волоча ноги, вздыхал и шевелил губами.
Раздался гулкий звук закрывающейся двери. Сент-Чайлд, сделав ещё несколько шагов, осторожно подвинул повязку чуть выше. Теперь, приподняв голову, он мог осмотреться.
Сквозь полумрак узкого коридора другой слуга вел за собой человека в синем шёлковом плаще и шляпе с высокой тульей, украшенной пышными перьями. Из-под полей шляпы виднелась повязка для глаз, крючковатый нос и вдавленный подбородок.
Сент-Чайлд едва не рухнул, угодив ногой в камень, и тихо выругался.
— Осторожно, ступеньки! — объявил слуга.
Ночная прохлада овеяла разгорячённое лицо. Звенящую тишину прорвал громовой раскат. Перекрестившись, Сент-Чайлд следом за друзьями сел в экипаж, готовясь ехать долгой, замысловатой дорогой. Желание отгадать её больше не терзало душу, и вовсе не потому, что в повозке, кроме кучера, находился человек, наблюдавший за ездоками.
Усталость, глухая, давящая боль в груди вынуждали хранить уста и пути мыслей. Ливень бил по плечам. Если бы Темза вышла из берегов, ни Сент-Чайлд, ни его спутники не противились бы плену мутных вод.
После остановки экипажа наблюдатель велел снять повязки.
Улица Бишопсгейт тянулась от Лондонского моста до ворот Епископа. Безмолвная гряда сонных домов зияла немою чернотой подворотен и решётчатых окон госпиталя святой Марии Вифлеемской. Он приютил десяток счастливцев с клеймом безумия. Вывески ремесленных лавок казались фигурами химер. Запертые двери хранили секреты цеховых шедевров.
Ливень утих так же внезапно, как и начался. О нём напоминал только бурный поток. Он смыл грязь мостовой и нёс зловонное месиво вниз, к иссиня-чёрным водам Темзы.
Вдали, над рекой, темнели зубчатые стены. Башни Тауэра высились, будто гигантские глотки.
Кервуд отвернулся, громко плюнул. Сент-Чайлд некоторое время созерцал сурового хранителя судеб — крепость, в которую теперь можно войти единственным путём и никогда больше не выйти.
Господи, дай сил покинуть проклятый город и отряхнуть с обуви его прах….
— Я видел герцога Бэкингема.
— Когда?! — удивился Кервуд.
— Мы шли по коридору, — ответил Сент-Чайлд. — Я приподнял повязку, чтобы осмотреться. Он как раз проходил мимо. На нём были шляпа и такая же повязка, но я всё равно узнал его. Эту птичью рожу ни с кем не перепутаешь!
Кервуд насупился.
— Бэкингем — фаворит герцога Глостерского! Что ему делать в том доме?
— Стало быть, у Глостера на одного друга меньше, — заметил Хэмильтон с лукавой улыбкой.
— Ну и пусть, — выдохнул Эллиот. — Лучше обо всём забыть!
— Чего я сейчас хочу, — протянул Хэмильтон, — так это полпинты брандвейна[2], жареного барашка в миндальном соусе и два дня беспробудной спячки.
— А я хочу напиться так, чтобы неделю не видеть белого света! — Кервуд затопал ногами. — Ненавижу, ненавижу их всех! Подлые, продажные скоты! Дьявол их разорви! Что теперь-то делать?!
Его друзья молчали. Сент-Чайлд устремил глаза к небу, словно пытался по звёздам прочитать дальнейший путь.
— Можно забыть обо всём, словно это произошло не с нами. Только чувствую, однажды вновь придётся войти в тот неизвестный дом. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Идёмте, господа!
Они зашагали тёмной улицей. Над Бишопсгейт плыли гнилостные запахи помойных стремнин, обрывки грозовых туч. Одинокое рыданье вифлеемского безумца, лай собак и перекличка стражников пронзали тишину предрассветного часа….
I. ГОТОВЬСЯ К ВОЙНЕ
(октябрь — ноябрь 1483)
* * *
Из дневника Джона Сент-Чайлда:
Двадцать восьмой день июня, лето Господне одна тысяча четыреста шестьдесят первого года. Писано в Лондоне. Hosanna in excelsis[3]
В году одна тысяча четыреста пятьдесят третьем от Рождества Христова Англия проиграла Франции в Столетней войне. Через два года между потомками королевского рода Плантагенет вспыхнула кровавая усобица.
Тринадцать лет Йорки с Ланкастерами сражались за престол. Наконец, объявился победитель, — юный король Эдуард Четвёртый из рода Йорков — храбрый и добронравный рыцарь…
Двадцать шестой день мая, лето Господня одна тысяча четыреста шестьдесят пятого года. Писано в Лондоне. Jhesu[4].
Сибарит, презирающий светские условности, правит Англией в своё удовольствие, — любимый народом, уважаемый врагами. Он любит услаждаться обильной пищей и женскими ласками.
В третий год своего правления король объявил о тайной женитьбе на леди Элизабет Грей Феррерс, урождённой Вудвилл. Грядет коронация….. Двор шокирован. Будущая королева привела к государственной кормушке свое многочисленное семейство — сыновей, братьев и сестер.
Одиннадцатый день апреля, лето одна тысяча четыреста восемьдесят третье от Рождества Христова. Писано в Ньюпорте, Уэльс. Requiem.
Два дня назад король скоротечно умер. Доктора говорят о разлитии желчи от объедения.
Мой друг Гарри Хэмильтон твердит о том, что Неда отравили Вудвиллы.
Наследнику трона, принцу Эдуарду Уэльскому, всего двенадцать. Он не сможет править мятежным государством. Регентом станет Ричард Глостерский.
Король Эдуард заповедал беречь его детей, как зеницу ока. Я, их воспитатель, нахожусь в величайшем смятении. Вместе с Уильямом Кервудом спешу в замок Ладлоу. Мы везем принцу Эдуарду известие о смерти отца. Нам нужно привезти наследника в Лондон для коронации.
Эллиот и Хэмильтон остались в Лондоне, при дворе. Герцог Глостерский находится в своих северных владениях. Королева не спешит отсылать ему весть о кончине Его Величества. Лорд-камергер Хэстингс негодует. Он готов тайно противостоять Вудвиллам на стороне Глостера. Они захватили монетный двор и королевскую сокровищницу….
Пятнадцатый день мая, писано в Лондоне. Jhesu.
Через неделю после смерти короля Ричард Глостерский получил тайное письмо. Королева и ее семейство хотят свергнуть лорда-протектора. Они отказали Ричарду во встрече с племянником. Тогда лорд-протектор завязал переписку с кузеном, герцогом Бэкингемом.
Войска Глостера и Бэкингема перехватили процессию наследника в четырнадцати милях[5]от Лондона. Мы с Кервудом остались в окружении принца. Глостер настроен к нам доброжелательно и не выдвигает никаких обвинений.
Хэмильтон с Эллиотом в Вестминстере. Они остались при королеве, чтобы наблюдать за воспитанием младшего принца.
В первые дни мая наследник трона торжественно въехал в Лондон — с Глостером, Бэкингемом и многочисленной свитой. Коронация отложена до восстановления порядка в государстве.
Принца поселили в королевских покоях Тауэра и лишили всех прежних слуг. Даже меня и Кервуда к нему не допустили….Герцог Бэкингем, обретает всё большее влияние.
Восемнадцатый день июня. Писано в Сент-Чайлдхуд, графства Уилтшир. Requiem.
Позавчера королева отдала протектору младшего принца, Ричарда Йоркского. Его поселили в Тауэре, вместе с братом. В народе ходят тревожные слухи. Мальчиков, скорее всего, убьют. Я боюсь этому верить…
Неужели Ричард Глостер, преданный сторонник своего брата, поднимет руку на его детей? Тех, кого учил верховой езде, битве на мечах и секирах, кому дарил игрушечных солдат и конницу? Тех, кто всегда с нетерпением ждал приезда дяди Ричарда и доброй леди Анны, его супруги?
В ушах звучат слова принца Уэльского: «Вот приедет наш дядя Дикон и во всём разберётся. С ним я ничего не боюсь, он научит меня царствовать!».
Я боюсь верить, но помню о том, в какое время живу…
Шестой день июля. Писано в Сент-Чайлдхуд. Adveniat regnum Tuum[6].
Сегодня Англия обрела нового короля, Ричарда Третьего из рода Плантагенет.
О нём ходят самые невероятные слухи. Сплетничают враги, особенно Вудвиллы; злословят его разочарованные друзья, да и народ пробавляется домыслами.
Кем убит блаженный король Генрих Шестой? Кто содействовал гибели его сына, Эдуарда Вестминстера? Не тот ли, кто взял в жёны его супругу? Не тот ли, кто отобрал права у детей короля Эдуарда и заточил их в Садовой Башне?
Принцы живут в затворничестве, их имён стараются не упоминать в придворных беседах.
Бедные мои мальчики! Старший, Эдуард, впал в тоску, не желает ни умываться, ни причёсываться, ни менять платья. Целыми днями сидит у окна, выходящего в Лейтенантский сад — молча, без слёз и жалоб. Младший, Ричард, каждый раз молит его принять пищу и питьё. Какой же бессердечный страж в силах выдержать эти детские рыданья?!
Прошел слух, что принцев хотят уморить голодом. О, я бы сам дал им яду, лишь бы избавить от таких ужасных мук!
Люди не спешат признавать Ричарда королём. Они боятся разделить с ним страшный грех детоубийства….
* * *
Погожим октябрьским днём в поместье Уайлдернесс привезли записку. Назревал бунт против короля Ричарда.
В уэльской крепости Брэкнок войска добровольцев собирались под знамёна герцога Бэкингема. Он призывал в Англию Генри Тюдора, графа Ричмонда — надежду рода Ланкастеров.
Сегодня Артур Уайлд Кервуд говорил больше, чем за весь последний месяц. Спозаранку готовил речь для вассалов, а в полдень затеял полемику с лучшим другом.
— Уилл, я тебе говорю, быть войне!
— Артур, какая война? Обычный бунт, стычка. Их было сотни и будет тысячи!
— Возьми людей и бегом сюда. Прошу тебя, это важно.
— Нет, нет, ещё раз нет, — Дэнтон стукнул ребром ладони по парапету. — Хочешь в семнадцать лет пропасть почём зря — выступай в поход. Я воздержусь.
Кервуд бессильно прислонился спиной к стене. Проклятье! Остаётся снять сапог и запустить в умную голову со светлыми локонами.
Он опустил глаза к своей кольчуге, к пыльной обуви с истрёпанными отворотами. Эх, рыцарь, пропащая твоя душа…. А дружок, ишь, вырядился! Жакет из голубого шёлка с рукавами, похожими на вышитые мешки. Пояс, отделанный серебром, белые штаны без единого пятнышка. В них виден каждый мускул — мыслимое ли дело? Что баба в чулках….
Вчера этот поганец привёз из Бристоля новые подошвы — острые и длинные до невозможности. Теперь ходит, как цапля, считает каждую выбоину на полу.
— Уилл, ведь мы друзья! Всегда и во всём были вместе. А ты сейчас думаешь только про Клариссу!
Дэнтон снисходительно улыбнулся, расправил полы жакета.
— Да, я собрался жениться на твоей сестре, свадьба через месяц. О чем еще мне думать, скажи на милость? Об идиоте Бэкингеме или о короле Ричарде, который боится собственной тени? А может, о дураках, ищущих справедливости у черта лысого?
Его спокойный тон хуже гневных криков. Кервуд еле сдерживался, чтоб не наговорить лишнего. Рука невольно легла на эфес меча.
Ладонь обжег холод беспощадной стали. Кервуд взглянул через крепостную стену — туда, где за жёлто-бурыми лугами раскинулась голубоватая дымка леса.
— Ладно, хватит сорить словами. Вали к чертям собачьим!
Он посмотрел вниз, на подвесной мост. Ворота открылись, впуская первые отряды из ближних поселений. Конница, пешие, на подводах — оружие и амуниция. Люди ждут войны. И точка.
Дэнтон положил руку ему на плечо.
— Бэкингем — неудачник, он все провалит. Подожди другой возможности.
Кервуд обернулся, фыркнул.
— Ждать! Чего ждать, Уилл? Нужно использовать любую возможность, лю-бу-ю!
Он взглянул на друга с высоты шести футов[7]. Разница в росте на семь дюймов[8] для Дэнтона — нож острый. Сразу делает шаг назад, лишь бы не задирать голову.
— Смотришь, будто все грехи до единого считаешь. Шёл бы в попы, а не в рыцари! А лучше в шпики, там твое место!
Дэнтон склонил голову набок. Тонкие черты его лица стали жёсткими. Крылья носа дёрнулись и покраснели.
— Dixi et animam levavi? Benedicite![9] Даст Бог, увидимся. Буду молить, чтобы вместо свадьбы не случились похороны.
Он пошёл к выходу, помахивая хлыстиком. Кервуд, закусив губу, презрительно отвернулся.
Ну и пусть идёт, философ доморощенный! Ишь, к свадьбе готовится…. Сестрица тоже готовится, все уши прожужжала про наряды, гостей, пир, танцы. Какие, к чёрту, танцы? Решается судьба Англии, а кое-кому лишь бы танцевать!
Ничего, зато Сент-Чайлд будет рядом. Дядя всё-таки, наставник, в почтенных летах. Такие люди не разбрасываются ни дружбой, ни родством, ни обещаниями….
Где же он, почему мешкает? Обещал ведь привести уилтширских молодцев!
Скрипнула дверь, вошел долгожданный гость. На ходу он снял шлем и пригладил мокрые волосы. Лазорево-чёрная накидка, соскользнув с плеча, тотчас же вернулась на место. Неспешными движениями рук Сент-Чайлд поправил чеканную застёжку.
— Уж извини, сынок, я без доклада. Не до церемоний сейчас. Кент, Суррей, Беркшир, Уилтшир, Дорсет, Девон, северные земли — за нас. Выступаем, Бог в помощь!
Дэнтон вернулся к своему креслу.
— Ну, скептик? — Кервуд вскинул руку в жесте триумфа. — Дядюшка, он не хочет ехать со мной. Жениться надумал.
— Это его право. Не злись, пожалуйста. Прибереги гнев для боя.
Сент-Чайлд опустился в кресло.
— Господа, Бэкингем расчищает дорогу Ричмонду. Епископ Мортон оказался влиятельным советчиком. Бэкингем сам не справится, нужна помощь с того берега. А там — кто кого переиграет. Я ставлю на Ричмонда, он хитрее. Бэкингем без царя в голове, его ведут чувства. У воина и правителя так быть не должно.
Дэнтон с молчаливой усмешкой взглянул на Кервуда. Тот равнодушно перебрасывал кинжал из одной ладони в другую. Сент-Чайлд перехватил его на лету, вернул в ножны.
— Оружием не балуйся. Кого хочешь видеть королём Англии?
Кервуд взглянул исподлобья. Ну и вопросики! Словно там, наверху, спрашивают, можно ли занять трон.
— Того, кто прекратит войну.
— Ричмонд сможет её прекратить?
— Откуда я знаю! Сейчас важно скинуть Ричарда.
Сент-Чайлд отвернулся с явной досадой.
— Рассуждаешь, как балбес. Не хмурься, потом объясню. Всё, хватит болтовни. Твой бейлиф[10] ждёт приказа. Людей пруд пруди, пора к ним выходить.
Кервуд сорвался с места, но крепкая рука Сент-Чайлда удержала его за полу плаща.
— Стой, ретивый! Остановись и послушай, иначе дров наломаешь. Сейчас ты выйдешь к людям, и будешь призывать их под знамёна Ланкастеров. Ты, сын Уильяма Кервуда, который служил королю Йоркской фамилии. Местный люд недолюбливает Йорков, но его следует убедить, что Кервуды их ненавидят.
— Я ненавижу Глостера, — буркнул тот. Сент-Чайлд усмехнулся.
— Глостеров нет в игре. Не путай людей. Есть Ланкастеры и Йорки. Усек?
Кервуд угрюмо кивнул. Ох, и бесит эта продажная политическая кухня!
— Никакого сочинительства и оправданий, — продолжал Сент-Чайлд, — Йорки предали Англию. Дети короля Эдуарда в заточении. Кстати, Бэкингем утверждает, что они мертвы. Он слышал, как Ричард отдал приказ убить их.
— Cyrie eleison[11]! — Кервуд осенил себя крестом. Дэнтон подошёл к Сент-Чайлду ближе, прищурился.
— Как думаете, Бэкингем говорит правду?
— Если готовит путь Генри Тюдору, значит, уверен в том, что мальчиков нет в живых. Слышишь меня, Артур? Ты должен сказать людям: Ричард — убийца своих племянников. Требуй правды, призывай Бога в помощь!
— А Бэкингем?
— Никаких Бэкингемов! До него никому нет дела. Еще раз повторяю: у народа есть Ланкастеры и Йорки. Заставь людей поверить тебе. Тогда они пойдут за тобой, куда скажешь.
— О Ричмонде тоже не говорить?
Дэнтон фыркнул и постучал пальцем себе по лбу. Сент-Чайлд ласково улыбнулся Кервуду, похлопал по плечу.
— Не надо. Запомни главное: это игра на весах. Одни разочаровали — идём к другим. Те не оправдали надежд — вернёмся к прежним. Авось, не так плохи, как думалось. Ну, ты понял меня?
Кервуд молча усмехнулся. Через пару мгновений звук его быстрых шагов утих за дверями.
* * *
Кервудхолл наполнился служивым людом. Крестьяне, бросив сохи и плуги, взялись за копья, луки и секиры. Оставив кутежи и куртуаз[12], рыцари приехали на боевых конях, облачённых в новую упряжь и гербовые чепраки. Эсквайры[13], надеясь на боевое посвящение, везли за своими господами вычищенное до блеска оружие.
Взорам народного доверия предпочтителен опытный бейлиф Батлер Уэлш, «правая рука» покойного хозяина. Молодой лорд совсем недавно посвящён в рыцари, с него толку маловато. Эти мысли читались в глазах собравшихся во внутреннем дворе. Кервуд стоял на балконе один, запретив Уэлшу и Сент-Чайлду маячить за спиной. Господи, какая толпа, сколько разных лиц: яростных, благостных, подобострастных, недоверчивых, весёлых, серьёзных…. О чём они думают, чего ждут нынче, что хотят услышать? Вдруг после первого же слова освищут, откажутся следовать за неопытным юнцом? Коленки немеют…. Нет, глупо, нужно собраться с мыслями. Главное — начать, зацепиться, и речь потечёт, как вода из родника. Так утверждал незабвенный учитель словесности. Натаскать потомка воинского рода — дело нелёгкое, но чтение, повторение, сочинение да крепкие розги принесли какие-никакие плоды.
Кервуд набрал в грудь воздуху, обращая взгляд поверх голов. Пусть каждый думает, что лорд смотрит именно ему в глаза.
— Доблестные воины! Сомерсетшир готов подняться против узурпатора! Долой Ричарда!
— Долой! — отозвалось громовое эхо.
Слава тебе, Господи. Что-то голос дрожит, как у школяра. Эй, Кервуд, возьми себя в руки, дай знать, что ты не мальчишка, а сын своего отца!
— Значит, Кервуды больше не служат Йоркам?! — крикнул кто-то.
— Белую розу легче перекрасить в алую! — отозвался другой. По рядам пронёсся одобрительный хохот.
Ну вот, началось. Кервуд смущённо закусил губу, сделал шаг на подножие балконного парапета.
— Ричард приказал тайно убить сыновей короля Неда! Честные Йорки мертвы, остались подлецы!
Толпа заколыхалась, хлынула ближе к балкону с нарастающим гулом. Люди освободили правые руки от оружия, снимая головные уборы и крестясь. Кто-то злобно бормотал проклятья, кто-то вытирал невольные слёзы. Гул достиг некоего пика и стал затихать, разбегаясь отдельными восклицаниями. На Кервуда устремились выжидающие взгляды. Он снова набрал воздуху в грудь. Что вещал покойный папенька, призывая вассалов под свои знамёна?
— Наш род никогда не был на стороне подлецов! Убийцы, интриганы, корыстолюбцы должны понести заслуженную кару! Им отомстит английский народ!
Он остановился; в воздухе повисло молчание. Не поверили? Смотрят как-то странно, сейчас, наверное, будут свистать. Внезапно тишину прорвали басовитые возгласы:
— Англия и Ланкастер!
— Долой Ричарда!
Толпа стала щетиниться оружием, потрясать кулаками, топать ногами. Кервуд ощутил, как обжигающая волна людского гнева доходит до него, бьёт в лицо, в грудь, наполняет кровь хмельными искрами, ударяет в голову, прорывая бастион страха и сомнений.
— Не имена любит Бог, а правду! — Кервуд поднял руку с мечом к небесам; взгляды, как один, устремились ввысь, и вновь обратились на него. Распахнутые глаза, готовые видеть, распяленные рты, готовые кричать, поднятые руки, готовые рубить.
— Правда с нами! Господь с нами! — Кервуд вновь и вновь поднимал меч, и люди, как заведённые, повторяли яростный жест и слова. Наконец, волна гнева схлынула, взгляды загорелись ровным пламенем. Кервуд вздохнул: кажется, получилось. Пойдут хоть в пекло, истосковались по войне. Эх, злой нынче народ, дай только волю, и тебе мимоходом голову снесут. Итак, жребий брошен; Артур Уайлд Кервуд поведёт отряды в свой первый бой.
Теперь нужно соединиться с войском Добени. Уж того-то здесь уважают; каждый дворянин хотел бы видеть сыновей при его дворе. Добени всегда говорил, что молодой Кервуд пойдёт дальше своего отца. Целеустремлённый, выдержанный, знает, чего хочет, и как этого добиться. В рыцари посвятили, можно сказать, под залог. Кервуд лишь два с половиной года ходил в оруженосцах и не имел опыта большого боя. Приходилось участвовать в междоусобных стычках и патрульных рейдах, подводя коней и подавая оружие. Однако в канун Успения, сразу после смерти Кервуда-старшего, Добени объявил, что новоиспечённый лорд Кервуд будет посвящён в рыцари. Тот поначалу отпирался, ссылаясь на правила[14], но наставник потребовал беспрекословно принять награду за усердие, в знак особого доверия. Кервуд повиновался, только сердце загорелось желанием доказать своё рыцарство. Однажды бейлиф Уэлш в одной из бесед заметил (как бы невзначай), что Добени будут нужны смелые и толковые командиры. Вскоре пришли вести о грядущем выступлении Бэкингема, и стало понятно, почему наставник торопился. Кервуду не приходилось командовать отрядом в бою, но Добени, Уэлш и Сент-Чайлд обещали поддержку. Последний любил учить плавать, швыряя в воду. Добрый дядюшка с безмятежной улыбкой заявил, что первый боевой урок должен быть жёстким; выплывешь — будет толк, потонешь — туда тебе и дорога. Кервуд стиснул зубы и пообещал себе выплыть.
Спустившись на веранду, он прошёл в комнату с огромным камином, уселся в любимое кресло. Покойная мать сидела здесь вечерами с вышиванием, пела и рассказывала удивительные истории. Устроишься на скамеечке у ног, прижмёшься щекой к её коленям, и весь мир кажется добрым, как его Творец….
Поднявшись, Кервуд встал у зеркала в простенке. Нет, никто не даст этому парню семнадцать лет. Неполных семнадцать; стало доброй привычкой привирать себе полгода. Шесть с лишним футов роста, плечами можно двери вышибать, облачение сидит ладно, лицо…. Главное, что не урод, а смазливым на балах место. Лицо, может, и намекает на возраст, но только намекает. В детстве он походил на мать, личико было точёное, нежное, а сейчас вылитый папенька, особенно когда так хмурится. Дэнтон прав: сущий Вулкан. Тёмные космы, взгляд исподлобья, подбородок упрямый. Все черты — камень: так и надо, нечего разводить сантименты. Война есть война!
Обернувшись к распятию, Кервуд с крестным знамением поцеловал ноги Христа и вышел.
Пройдя гостиную[15], он застыл у дверей, оглядываясь. Господи, как все ветхо, уныло, как мало света пропускают закопченные цветные стёкла! Здесь ничего не меняли с того времени, как не стало матери. Облупившиеся стены и потолок, вытертые портьеры, цвет которых, некогда изумрудный, превратился в грязно-болотный. Грубая, неуклюжая мебель побита шашелем, плитки на полу выщерблены через одну. И так по всему замку! Смутное время не оставляло ни сил, ни желания заняться собственным родовым гнездом. А может, не замечал, как сказал бы Уэлш, по молодости? Пора становиться хозяином, а не обитателем. Закончится кампания, и гостиная Кервудхолла примет новый облик, следом закипит работа в других помещениях…. Замыслы, замыслы! Кервуд провёл пальцем по пыльному, потускневшему гобелену с изображением визита царицы Савской к царю Соломону. Старьё, место которому на растопке! Неплохо вернуться живым хоть ради того, чтобы освободить замок от барахла.
Двери скрипнули, впуская Клариссу, остановившуюся на пороге.
— Гуляешь? — спросила ровным, будто безразличным тоном.
Кервуд кивнул, молча оценивая очередной наряд сестры. Сегодня юная леди решила почтить гербовые цвета предков: атласное зелёное сюрко[16], золотые волки и кресты на юбке, чёрное нижнее платье с рукавами, шитыми золотом. Толково! Недаром три месяца изводила портных. И разве одним платьем? Ведь не угомонится, пока Дэнтон здесь! То разгуливает в голубых шелках со шлейфом-хвостом, с неимоверным вырезом на груди и спине. Покойный отец завязал бы в узел на шее такую дерзкую хламиду! То вдруг вырядится, словно каноник, в чёрное с белым; затянутая в ткань до кончиков пальцев. Ведь милый женишок сказал: «Женщина должна быть самой трудной загадкой в жизни мужчины». А с волосами что вытворяет — уму непостижимо! То чёрные кудри по плечам, а на макушке тюрбан; то в косы наплетёт всякой всячины вроде золотых бубенчиков да сердечек. Сегодня, с рассвета до обеда, мы завивали локоны, а лицо, как было постным, так и есть, и будет, верно, всю жизнь. Красивое лицо, скульптурное, как у покойной матери, но жизни в нём нет. Вечная обида и недовольство, в лучшем случае — высокопоставленное равнодушие. Рассмешить Клариссу сродни труду Сизифа[17]: тащишь камень на вершину горы, а он всё вниз катится. И вправду, самая трудная загадка в жизни друга Дэнтона!
Кларисса уселась в кресло, тщательно расправляя складки на юбке.
— Ты хорошо говорил.
— Благодарствую. Не видел тебя ни на балконе, ни в толпе слушателей.
— Я смотрела из окна своей комнаты. К чему попадаться на глаза дикарям? Ходят, гремят, орут, ругаются, смотрят так, будто хотят раздеть.
Кервуд рассмеялся.
— Закажи себе монашеский наряд. Дэнтон решит, что это весьма оригинально.
Кларисса ответила презрительным молчанием. Вбежавшая собака ткнулась палево-рыжей мордой в сапоги Кервуда. Он почесал её за ухом и стал поддразнивать, то хватая за нос, то отдёргивая руку.
— Ганелон, Ганелон, хороший мой… Ух, тварь зубастая!
Собака прыгала, радостно повизгивая. Кларисса подхватила в руки подол.
— Убери пса, он топчется по моему платью!
— А ты шлейф укороти на пару футов.
Поджав губы, сестра отвернулась.
— Хоть бы раз в жизни сказал что-то путное! — голос её дрожал, словно вот-вот польются слёзы. Кервуд вздохнул, отпуская собаку.
— Ну, Клэр, не дуйся, обидеть не хотел, с языка сорвалось. Давай простимся по-христиански. Вот привезут меня на щите, порезанного кусками. Голова тут, руки там. Плакать будешь?
Кларисса неопределённо хмыкнула. Кервуд, сев на скамеечку для ног, примирительно взял руки сестры в свои ладони. Та выдернула их и с гордым видом обратила лицо к потёртой гравюре над камином, где библейские отроки бодро шагали к вавилонской печи.
— Бессловесное животное, и то ласковее, чем ты. — Кервуд встал, поправляя меч на поясе. — Может, хоть после свадьбы проснётся в тебе живой человек. Милый друг Дэнтон, я думаю, потратит не одну ночь, и докопается-таки до источника вод.
Кларисса покраснела до кончиков ушей и выбежала из гостиной.
* * *
Дэнтон бродил по замку, полному разношёрстного народу. Он разыскивал Клариссу, но она как сквозь землю провалилась. Это в её духе: заставить себя искать, а потом киснуть от обиды, что её позабыли. Кервуды — из ряда вон выходящее, никогда не догадаешься, что им придёт в голову через мгновение. Лёд и пламя! Только нет лучше друзей, чем они. Артур злится на справедливые замечания, но сердце у него вернее верных. Здорово найти человека, в котором нет лукавства! И в Клариссе его нет, а есть горькая обида маленького ребёнка, которого мало любили. Знакомое чувство, и не хочется вспоминать о том, как родители, недосягаемые в своём величии, читают нудные проповеди, учат изящным манерам, высмеивают за любой промах, а настоящую заботу поручают нянькам да мамкам. Те сменяются так часто, как хочется лорду и леди, произведшим тебя на свет.
Что-то совсем разнюнился. Негоже, рыцарь! Где же Кларисса-мелисса-аббатиса, в каком закутке громадины под названием Кервудхолл? Времени мало, а замыслы плодятся, будто комары на болоте. Главное — не попасться на глаза Кервуду, пускай считает, что дружок утонул в марьяжных заботах. Эх, сорвиголова, кто о тебе подумает, кроме ворчливого братца по оружию? Si vis pacem, para bellum[18], наверное, твердит слова девиза вместо «Отче наш», рыча и скалясь, словно волк на его гербе. Дурачок, ведь настоящая сила далеко не в оружии! Не нужно быть семи пядей во лбу либо иметь сорок лет за плечами, чтобы увидеть глостеровых шпиков среди толпы, которая заверяет в преданности.
Навстречу шёл Сент-Чайлд, — задумчивый, хмурый, сутулый.
— А, вы ещё здесь, — устало бросил он. — Лучше уезжайте. Не стоит встревать в эту передрягу.
Дэнтон испытующе воззрился на него.
— С утра вы говорили другое, сэр.
— Я говорил для себя и для Артура. Одного смогу сберечь, за двоими будет тяжело уследить.
— Уследить? — рассмеялся Дэнтон. — За всеми давно следят, а вы не видите!
Сент-Чайлд приблизился, шепнул ему на ухо:
— Вижу. Отойдём вон за ту колонну.
Они зашли в укрытие, и Сент-Чайлд продолжил:
— Милорд, я человек подневольный… в определённом смысле. Король Эдуард умер, но по-прежнему чувствую себя обязанным ему. Вы же знаете, я был воспитателем его сыновей и склонен верить словам Бэкингема о том, что Ричард приказал убить мальчиков.
— А я не склонен верить Бэкингему! — горячо зашептал Дэнтон. — Не впервые он распространяет сплетни, которые невозможно доказать! Не будет никакого торжества справедливости, потому, что Бэкингем привлёк внимание королевских шпиков! Он поднимает много пыли, Ричард перехитрит его!
— Возможно. У меня нет выбора.
— Не верю! Вы всегда мне казались разумным человеком! Вы учили меня и Артура, что нужно пользоваться головой, глазами и ушами, данными нам Богом!
Почувствовав отеческую руку Сент-Чайлда на своей макушке, Дэнтон отдёрнулся.
— Мальчик мой, я не могу тебе всего пояснить. Езжай домой! Скоро твоя свадьба, береги себя.
Он вздохнул и ушёл, не обращая внимания на досадливые ругательства Дэнтона. Тот стукнул кулаком по холодному камню стены, отбивая треснувшую штукатурку. Чудесно! Артур ерепенится, Сент-Чайлд говорит загадками, вся их воинская братия готова идти на верную гибель в логово к Бэкингему! Надеются на Вудвиллов? Глупее нет упования! Маркиз Дорсет, пасынок покойного Неда, вербует сторонников Тюдора на севере, а король как раз путешествует по Англии, от Оксфорда до Йорка…. Что ж, придётся рассчитывать на собственную голову.
Сент-Чайлд шёл в кордегардию, собирать людей для выступления. Отряд был небольшой, но надёжный. Смущала одна персона, которая навязалась в попутчики — епископ Солсберийский, родич опальной леди Вудвилл. После того, как Ричард отобрал его владения в Солсбери, Лайонел Вудвилл вёл тайную жизнь, устраивая встречи в городском соборе для вербовки сторонников Бэкингема. По словам епископа, Сент-Чайлду предназначалась особая миссия: старые знакомые ждут выполнения давних обещаний. Тот не задавал вопросов, ибо память упредила их.
— Может случиться так, что ваша помощь понадобится снова.
— Мы, как всегда, должны соглашаться?
— Господь наш Иисус Христос в таких случаях говорил «Ты сказал».
Он словно видел перед собой глаза в прорезях маски. Ты сказал, и нельзя не согласиться. Нынче придётся тянуть воз одному: Эллиот не шлёт вестей, Хэмильтон отказался бороться на стороне Ланкастеров, он заядлый йоркист. Надо же так цепляться за фамилии!
Из распахнутых дверей кордегардии неслись крики, гром оружия, топот ног и тяжёлый запах сотен распаренных тел. Навстречу шагнул епископ Солсберийский, на моложавом, румяном лице которого сияла особая любезность, растянувшая углы пухлогубого рта в щедрой улыбке. Сент-Чайлд остановился у дверей, заставляя себя изобразить почтение. Интересно, что сулит этот благостный оскал? Не рот, а кошелёк, так и хочется всунуть золотник между зубов….
— Сэр, позвольте маленькую просьбу.
— Слушаю, Ваше Преосвященство.
— Я, знаете ли, хм…. Имею способности полководца.
Сент-Чайлд улыбнулся. Скимен из рода Вудвиллов желает быть львом рыкающим[19].
— О, не сомневаюсь! Вы очень споро собрали отряд приверженцев. Так что же?
— Я мог бы командовать вашим отрядом, если вдруг…. Ну, сами понимаете, всё может быть.
Со взглядом, устремлённым к потолку, Вудвилл совершил крестное знамение и потупился. Сент-Чайлд не пожалел ободряющей улыбки.
— Понимаю, Ваше Преосвященство. Это не мои полномочия. Поговорите с Бэкингемом, ведь он — будущий король Англии.
Искреннее удивление сгустило здоровый румянец епископа до багрянца.
— Почему вы так решили?
— Я? О, нет! Бэкингем так решил. А вы не заботьтесь ни о чём, Ваше Преосвященство, живите, как цвет полевой. И, главное, не спешите командовать отрядом.
Вудвилл посторонился, пропуская Сент-Чайлда, шагнувшего за порог, и через минуту прижался к стене, чтобы вооружённая толпа не сбила его с ног. Для отрядов из Уайлдернесса и Сент-Чайлдхуд объявили немедленное выступление.
* * *
Из дневника Джона Сент-Чайлда
Первый день октября, лето Господне одна тысяча четыреста восемьдесят третье. Quoniam tu solus Sanctus, Тu solus Dominus[20]
Зыбкое спокойствие бурлит гневом на дне. Одни надрывают голоса в пользу Йорков или Ланкастеров, другие ждут очередного всплеска войны, словно зрелища. Те, кто устали верить и быть игрушкой, ищут выгоду в чужой драке. Остальные живут так, будто никакой войны нет, и не было. Я живу так, словно война никогда не прекращалась, и не прекратится. Странно звучит, но сознание долга перед моим покойным сюзереном привело меня в лагерь тех, кто воевал против него. Нынче я готов идти в крепость Брэкнок, под знамёна Бэкингема, чьё имя не даёт мне покоя с памятной июльской ночи.
Генри Стаффорд, герцог Бэкингем, кузен и бывший фаворит короля Ричарда Третьего…. В цветочной войне Стаффорды выступали на стороне Ланкастеров. Дед и отец нынешнего герцога Бэкингема погибли в двух из крупнейших сражений. Однако, после воцарения короля Эдуарда Четвёртого из рода Йорков Бэкингем заключил брак с Кэтрин Вудвилл, сестрой королевы Елизаветы. После смерти Эдуарда он оказал Ричарду Глостерскому неоценимую помощь в захвате власти. Яблоком раздора между Ричардом и его фаворитом стало наследство дальних родичей — так сплетничали по всей Англии. В интересующих меня вопросах я не склонен верить сплетням, но предпочитаю добытые мной факты. Я недаром провёл почти два десятка лет на службе у короля Эдуарда Четвёртого.
Стаффорды являются одной из ветвей королевского рода Плантагенет. Около ста лет назад Эдмунд, граф Стаффорд, женился на леди Анне Вудсток. Одним её дедом был король Эдуард Третий, а другим — влиятельный вельможа Хэмфри Богэн, по линии которого нынешнему герцогу Бэкингему досталась крепость Брэкнок.
В семействе Хэмфри Богэна прервалась мужская линия наследования. Состояние Богэна после его смерти поделили между дочерьми. Леди Элинор стала невесткой короля Эдуарда Третьего и прапрабабкой нынешнего герцога Бэкингема. Её сестра Мэри, получив другую часть наследства, вышла замуж за Генриха Четвёртого и родила ему сына, который позднее стал Генрихом Пятым. Таким образом, вторая половина состояния Богэнов оказалась в руках ланкастерского дома. В числе этой половины были земли в графстве Херефорд. Получив «долю Мэри», Генри Стаффорд обретал возможность соперничать с любым королём Англии — хоть из рода Йорков, хоть из рода Ланкастеров.
Прямые наследники Генриха Четвёртого погибли; с тех пор «доля Мэри» не давала Бэкингему покоя. Он подал иск в королевский суд. Сначала его притязания отверг Эдуард Четвёртый. Бэкингем стерпел, памятуя о прежних благодеяниях. Через неделю после коронации Ричарда он вновь запросил «долю Мэри»; новый король, формально предоставив херефордские земли в управление Бэкингему, сослался на то, что окончательный вердикт примет парламент. В утешение Ричард назначил кузена юстициарием и чемберленом Северного и Южного Уэльса, констэблем всех королевских замков, камергером при коронации, великим констэблем Англии[21], с подтверждением его полномочий в Уэльсе.
Около месяца спустя герцог встретился с Ричардом в Глостере во время коронационного турне. Он решился напомнить о своём деле, ожидая, что король вынесет вопрос на грядущее парламентское заседание. Ричард, будучи не в духе, был неприятно удивлён настойчивостью Бэкингема и в запале назвал его претензии странными — при уже имеющихся привилегиях! — и, самое главное, подозрительными. Герцог воспринял это как личное оскорбление. Он холодно простился, сославшись на неотложные дела в графстве Брэкнок, и с тех пор ни разу не виделся с королём….
Бэкингем решил сделать глупое обвинение Ричарда вполне обоснованным. Сейчас он, вероятно, уверяет сам себя, что царственный кузен попался на удочку своей подозрительности. Епископ Мортон, содержащийся под арестом в Брэкноке, уговорил герцога не рисковать с претензиями на корону, а перейти под крыло Ланкастеров. Через бывшую мачеху, леди Стэнли, Бэкингем завязал переговоры с её сыном, графом Ричмондом. К тому времени леди Стэнли успела через личного лекаря списаться со вдовой Эдуарда Четвёртого, Элизабет Вудвилл, до сих пор скрывающейся в Вестминстерском аббатстве.
Ужасная новость о гибели принцев настигла леди Вудвилл спустя месяц после казни её сына от первого брака, Ричарда Грея, принимавшего участие в заговоре против лорда-протектора. Горя желанием отомстить за гибель троих детей, бывшая королева согласилась на брак своей дочери Элизабет с графом Ричмондом. Обрадованная леди Стэнли стала собирать сторонников на юге из числа бывших придворных Эдуарда Четвёртого, а к сыну отправила гонца с крупной денежной суммой. В сокровищнице Ричмонда уже имеется доля Вудвиллов, один из которых после воцарения Ричарда бежал в Бретань, прихватив с собою часть казны покойного Эдуарда.
Для Бэкингема уже не существует пути назад. Он обещал Ричмонду военную поддержку, но — уж я-то его знаю! — снедает себя горькими мыслями о том, что Генри Стаффорду никогда не достанется первая роль.
* * *
Уже несколько ночей герцог Бэкингем не спал, изводя себя мыслями о предстоящей кампании. Не столь страшило поражение, сколь смерть на плахе или покушение королевских агентов. Нервы были на пределе. Не помогали ни травы, ни беседы с Мортоном, которого валлийцы из герцогской свиты прозвали Мерлином[22].
Герцог радовался любому пополнению, дотошно подсчитывал, сопоставляя численность своих сил с королевскими войсками. В числе добровольцев с юго-запада приехал свояк[23], епископ Вудвилл, со смиренной просьбой разрешить ему командование небольшим отрядом. Попутно епископ сообщил, что один из военачальников, некий Джон Сент-Чайлд, не слишком благонадёжен.
— Что?! Неблагонадёжен?! — заорал Бэкингем. — А вы, вы благонадёжны? Чёрт бы вас побрал! Дьяволу в пасть всё ваше мерзкое семейство!
Вудвилл отпрянул, укоризненно глядя на него.
— О, милорд, не забывайтесь….
— Не забываться?! Хватит! Ваше время вышло, и теперь вы будете плясать под мою дудку! Выскочки поганые! Притащили за собой таких же выскочек и доносят друг на друга!
— Ведь моя сестра — ваша супруга, милорд…. У вас дети…..
Вудвилл потупился, ковыряя пол носком туфли. Бэкингем затопал ногами.
— Жена?! Да, жена! Все вы прекрасно знаете, что одиннадцатилетнего мальчика заставили на ней жениться! Дети! Слава Богу, они пошли в нас, Стаффордов! Если хоть один из них напомнит мне Вудвилла, удушу собственными руками! Вон отсюда, и не показывайтесь до конца кампании!
Вудвилл, еле слышно вздыхая, побрёл к дверям и у самого порога обернулся.
— Отряд, милорд. Я хочу командовать отрядом. Хочу быть полезным.
Бэкингем вытолкал его взашей и захлопнул дверь.
Наёмники и добровольцы пришли в Брэкнок вопреки непогоде, которая после череды дней бабьего лета обрушилась на запад Англии. С начала октября непрестанно шли дожди. Ливень сменялся моросью, и валлийские старожилы опасались, как бы не случилось паводков. Северн, самая длинная река в Англии, вытекала из сердца Кембрийских гор к серпообразному Бристольскому заливу. Она славилась непредсказуемым нравом, особенно в лимане, где уровень воды мог подниматься до девяти футов.
Утром четырнадцатого октября Брэкнок превратился в огромный муравейник. Однако, муравьи подчиняются строгому порядку, заложенному в них природой. У войска Бэкингема, по сути, не было генерала, словно герцог, увидев столь многочисленную толпу, растерялся и не знал, что с нею делать. Оттягивая время военного совета, Бэкингем передавал распоряжения через случайных людей, подолгу беседовал с Мортоном наедине, а хозяйственные дела оказались в руках приближённого, сэра Хэмфри Персивела. Кроме вопросов экономии, бедняга Персивел разрешал все вопросы, которые приходили Бэкингему на ум. В крепости царила суматоха; обед устроили с большим опозданием, в спешке, пища была плохо приготовлена и совершенно не удовлетворяла нужд солдат. Обеденный зал напоминал огромную помойку, где собрался легион голодных псов. Одни вбегали, опустошали столы, оставляя горы объедков и лужи пролитого вина; другие тотчас же спешили занять освободившиеся места. Среди неубранного мусора и грязных тарелок снова появлялись блюда с грубо порезанными ковригами хлеба, плохо прожаренным мясом, пересоленной рыбой, котлы с жидкой капустно-луковой похлёбкой, кувшины с вином, разбавленным до состояния крашеной воды. Пажи, снующие с подносами, натыкаясь друг на друга, затевали перебранки, получали тумаки от господ, вытиравших жирные пальцы об их волосы, и пинали назойливых собак. После набегов двух-трёх партий едоков никто из прислуги не заботился о чистоте посуды. Ели с немытых тарелок или с плоских кусков чёрного хлеба, называемых тренчерами. Воздух зала превратился в невообразимый смрад, словно бес-каверзник перемешал запахи пищи, пота, ветров и дыхания тысячи глоток. Порыжевшие своды потолка держали три внушительных люстры над воинской братией, которая жевала, глотала, рыгала, плевала, ругалась, травила байки, хохотала, гремела оружием и сыпала объедками. Небольшие узкие окна, без того грязные, запотели до полнейшей непроглядности.
Кервуд едва не сорвал голос, добиваясь от своих людей беспрекословного подчинения. Сам он остался полуголодным, но мысленно пел гимны Пресвятой Деве, когда покинул обеденный зал и дал солдатам немного времени для отдыха. Близился военный совет, идею которого предложил лорд Добени, устав ожидать призыва от главнокомандующего.
Перед советом к Сент-Чайлду и Кервуду подошёл слуга и сообщил, что Его Высокоблагородие[24] вызывает обоих к себе. Это удивило и насторожило, но веление Бэкингема было тотчас же исполнено: вслед за слугой они поднялись в покои герцога.
* * *
В покоях, по значению слова, должен царить именно покой, но анфилада комнат, захламленных пыльной роскошью, не создавала такого впечатления. На диванах, обтянутых затёртым дамастом, прыгали собаки, сбивая кипы бумаг со столов и подоконников, где громоздились раскрытые книги, тарелки с едой и бокалы с недопитым вином. Золотые кисти бархатных скатертей небрежно свисали на затоптанный пол, куда грозили свалиться табуреты, убранные в спешке на кресла. Герцог, в подобии восточного халата, сидел у трёхногого шахматного столика, бессмысленно переставляя фигуры. Нога в остроносой туфле, вышитой бисерными вензелями, нетерпеливо притопывала.
Кервуд видел Бэкингема впервые. Пожалуй, полководец мог бы выглядеть иначе; а этот сидит, ссутулив тощие плечи, — лицо птичье, с острым носом и запавшими щеками, с почти незаметным подбородком. Кривит губы, словно его тошнит…
Бэкингем ответил на церемонные приветствия сухим кивком, после которого выпалил:
— Сэр Джон Сент-Чайлд, ради чего вы приехали в Брэкнок?!
Недоумённо воззрившись на Бэкингема, Кервуд перевёл взгляд на Сент-Чайлда, сохранявшего невозмутимость.
— Милорд, смею думать, что приехал в стан единомышленников. Однако, тон вопроса меня смущает.
Бэкингем встал, подбоченился.
— А меня, сэр, смущает то, что в Брэкноке завелись крысы!
Сент-Чайлд взглянул на герцога с интересом учёного.
— Могу предложить рецепт хорошего яда, но лучше примите успокоительное питьё. Крысы есть везде, а человеку с мирной душой их возня нипочём.
Бэкингем стиснул зубы, шумно втянул воздух.
— Я спрашиваю, какого чёрта вы сюда явились? Ехидничать или шпионить?!
Сент-Чайлд искоса взглянул на Кервуда и, улыбаясь краешками губ, обратил безмятежный взор на Бэкингема.
— Я не собираюсь оправдываться. Не знаю, услышите ли вы меня, но ради очистки совести предложу сохранить мир и единство. В своей преданности заверяю, по крайней мере, до конца кампании.
— К чёрту вашу лживую преданность! Немедленно убирайтесь вместе со своим сбродом, чтобы духу вашего здесь не было!
Бэкингем брызгал слюной; казалось, он вот-вот пустит в ход кулаки. Кервуд, сделав шаг вперёд, загородил Сент-Чайлда плечом. Тот потянул за рукав, предлагая вернуться на место. Кервуд нехотя подчинился. Дядюшка, ну и выдержка! Если герцог ударит по правой щеке, неужто подставите левую? Не бывать этому! Кое-кого не остановит звание констэбля Англии!
— Прежде, чем уйти, — сказал Сент-Чайлд, — хочу задать вам один вопрос, чтобы вы не думали, будто я веду тайную войну. Скажите, милорд, вы желаете покарать Ричарда за детоубийство, содействуете графу Ричмонду или сами претендуете на корону?
Бэкингем вытаращился на него, давясь учащённым дыханием. Сент-Чайлд продолжал как ни в чём не бывало:
— Однажды я видел вас там, где не стоило видеть. С той ночи меня одолевают раздумья.
Краска с лица Бэкингема сошла, сменяясь полотняной бледностью. Отпрянув, он тут же сделал шаг вперёд, с глазами, похожими на две тёмных щели.
— Паскуда! Ну, погоди, тебе с рук не сойдёт! Эй, Персивел! Персивел! Стража!
На зов явился Персивел с тремя охранниками, взирая на герцога так, словно тот был его дитём, — взбалмошным, отбирающим последние силы, но искренне любимым.
Бэкингем ткнул указующим перстом в грудь Сент-Чайлда.
— Арестовать этого мерзавца!
— Заметьте, — Сент-Чайлд обернулся к Персивелу, — Его Высокоблагородие пользуется жестами, дабы вы, любезный, случайно не арестовали своего хозяина.
— Давайте, давайте, словесничайте! — тон герцога напоминал выкрики сварливой бабы. — Я всё ещё констэбль Англии, не забывайтесь! Могу казнить, могу миловать. Только вы мне ещё понадобитесь. Будете заложником, а ваш сброд пойдёт со мной! Любая попытка предать меня — и вы мертвец! Слышали, дружок?
Бэкингем подскочил к Кервуду, глядя на него снизу вверх. Тот, решив последовать примеру Сент-Чайлда, без единого движения в лице смотрел на герцога.
— Милорд, меня зовут Артур Уайлд Кервуд.
— Уайлд Кервуд! — насмешливо протянул Бэкингем. — Как устрашающе[25]! Это имя или прозвище?
— Родовая фамилия.
— Недурственно! Будете моим боевым гонцом. Командование отрядом Сент-Чайлда примет епископ Вудвилл. Персивел, распорядитесь о грамотах. Теперь все ступайте отсюда!
Бэкингем огласил Сент-Чайлда изменником и смутьяном, а по успешном завершении кампании обещал предать суду. Добровольцы из Уилтшира и Сомерсета заметно пали духом. Лорд Добени заявил одному из наперсников, что неплохо было бы дождаться паводка на Северне и никуда не выступать. Кервуд, услышав разговор, окончательно признал правоту скептика Дэнтона: Бэкингем вряд ли выиграет кампанию. Остаётся верить в то, что Ричмонд высадится на юго-восточном побережье и возьмёт командование на себя.
Днём бунта назначили восемнадцатое октября. К вечеру четырнадцатого числа Бэкингем вдруг объявил выступление, наскоро проведя военный совет с командирами отрядов. Мортон пытался его отговорить, ссылаясь на плохую погоду. Однако, недюжинное упрямство герцога подтолкнуло накричать на епископа, не выбирая выражений. Бэкингем, сменивший бездействие на суетливую спешку, больше не хотел ждать пополнения и лично занялся строем, отправив армию Добени в середину. Кервуда отстранили от командования, назначив за ним тайное наблюдение, но тот и не пытался каким-либо способом отомстить Бэкингему за арест родича. От горьких мыслей отвлекала подготовка к бою, который казался наградой за нежданные унижения.
* * *
Сент-Чайлд оказался заключённым не в подземелье, а в обычной комнате с кроватью и столом. Когда он поинтересовался, приведут ли оруженосца, слуги Бэкингема только хмыкнули. Они собрали доспехи и тотчас же унесли, оставив Сент-Чайлда в чёрных шерстяных гетрах и в кожаном гобиссоне[26] поверх рубашки. Гербовый плащ, выпав из рук тюремщиков, опустился, будто подбитая птица, на серый камень пола.
Герцогские слуги, не заметив потери, вышли. На закрывшихся дверях лязгнул засов.
«Закон судьбы свершает своё право иначе, ничья мольба его не трогает; ни сострадания не сломят его, ни милость. Он идёт своим невозвратным путём, предначертанное вытекает из судьбы. Потому, как вода быстрых потоков не бежит вспять, и не медлит, ибо следующие воды стремят более ранние, так повинуется цепь событий вечному вращению судьбы, а первый её закон — соблюдать решённое»[27].
Сент-Чайлд мысленно произнёс эту фразу, вслед за словами «Да будет воля Твоя»; мудрость Сенеки он вытвердил наизусть ещё в молодые годы. Она утихомиривала гнев, усмиряла страстное желание мести, упрёков небесам и сынам человеческим. Подняв с пола гербовый плащ, он разложил его на кровати. Лазурь — величие, красота и ясность совершенного разума, чёрный — скромность, полнота знаний и печаль, которую они умножают. Лазурь — над чёрным полем, словно небо над землёй. Золотой гриф — голова орла, тело льва. Гриф сидит в мирной позе, и только алая лента на шее напоминает о его бесстрашной готовности к прыжку. Девиз, не начертанный на плаще, звучит в сердце: аrbitrum liberum est ratio agendi — «свободное решение — основа действия». Помни о своём единожды избранном предназначении, что бы ни случилось. Так он учил юных, готовящихся стать рыцарями. В трудную минуту взгляни на герб, обрати мольбу к небесам, произнеси девиз, исполнись мужества и смирения. Избрав свой путь, следуй по нему до конца; делай что должно, и будь, что будет[28].
Сент-Чайлд, аккуратно свернув плащ, повесил его на спинку стула, выложил на табурете у камина гобиссон, пропитанный потом, и, поправив рубашку, прилипшую к телу, с удовольствием размял усталые плечи. Неплохо было бы умыться, да воды и следа нет….
В открывшуюся дверь заглянул сэр Хэмфри Персивел, оставленный за бейлифа.
— Сэр, вы голодны? Коль так, я распоряжусь, чтоб вам подали обед.
Сент-Чайлд улыбнулся.
— Будьте добры, и пусть принесут воду для умывания. А ещё предложите герцогу переселить узников из Тауэра в Брэкнок. Здесь чудесные условия для исправления государственных изменников.
Персивел зашёлся добродушным хохотом.
— Точно сказано, сэр! Наш Бэкингем — не зверь. Подержит взаперти, да вскоре отпустит, ещё будет прощения просить и награду даст. Вон епископ Элийский, как сыр в масле катается. Они с герцогом каждый вечер в шахматы играли.
— Мортон ещё здесь?
— А то! Ему теперь от Бэкингема ни на шаг нельзя отходить. Сидит в соседней комнате, молится. Я ему говорю: молитесь больше, Ваше Преосвященство, чтоб наши победили. Он, мол: я с колен день и ночь не встаю. Вруны эти попы! Ночью храпит, аж стены дрожат, а на обед каждый день пироги да вина.
Персивел снова хохотнул и закрыл дверь. За окном протяжно пели трубы, объявляя войскам Бэкингема выступление в поход. Дождь утих, и сквозь пелену туч робко глядело солнце, словно решая, выходить ему из укрытия либо вернуться в мягкий дремотный плен. Сент-Чайлд перекрестился. Храни Господь Артура!
Слуга, растопив камин, повесил на стенных крюках одежду для просушки. Через некоторое время христианнейшие тюремщики распорядились принести воду в тазу, полотенце и чистую рубашку. Сент-Чайлд с умиротворённым вздохом принялся за умывание. В душе наступало затишье; многодневная усталость валила с ног. Не было сил и желания думать о своих бедах, об интригах, о безрассудстве Бэкингема. На столе ждал обед, недостижимая мечта любого узника: телятина, запечённая в приправах, соус из петрушки, хлеб-коккет[29], луковая похлёбка, капустный салат и довольно недурственное рейнское вино. Любезнейший Персивел! Сент-Чайлд просиял, благодаря Бога, и с аппетитом принялся за еду. После сытного обеда он проспал до позднего вечера, покуда Персивел не явился с предложением составить епископу Мортону партию в шахматы.
Вскоре Сент-Чайлд шагнул за порог соседней комнаты, обставленной чуть богаче. Над кроватью был балдахин, на столе — белая скатерть, стояло несколько стульев хорошей работы и кресло у камина. В кресле сидел Джон Мортон, епископ Элийский, знакомый Сент-Чайлду в его бытность при дворе. Правда, они не видели друг друга с тех пор, как король Эдуард отошёл в мир иной. Казалось, Мортон постарел на двадцать лет и усох наполовину. Длинный нос и подбородок особенно выдавались на узком лице, подёрнутом сетью мелких морщин.
В ответ на поклон Сент-Чайлда Мортон поднялся, любезно улыбаясь и протягивая руки.
— А-а, дорогой мой друг! Приятно видеть хороших людей, их так мало осталось! Проходите же, я жду вас. Пит, шахматы и вино!
Слуга придвинул столик, на котором стояла шахматная доска с уже расставленными фигурами. В мгновение ока появились вино, фрукты и восточные сладости.
— Герцог меня балует, — Мортон весело сощурился, видя улыбку Сент-Чайлда. — Вы угощайтесь, и расскажите, за что вас арестовали.
— Бог его знает! Герцог вызвал, окрестил предателем и посадил под замок.
Мортон со вздохом потянулся к бокалу.
— Ну, во здравие и долготерпение.
— Вашими молитвами, — Сент-Чайлд глотнул вина и отставил бокал, поглядывая на шахматную доску. Мортон с улыбкой поймавший этот взгляд, сделал первый ход, как всегда, предпочитая играть белыми.
— Знаете, друг мой, Бэкингем в последние дни чрезвычайно раздражён. Вокруг столько доброжелателей! Кто-то насплетничал, вот он и взъерепенился. Здесь все знают его нрав, потому обращают мало внимания. Он не злобный, просто боится.
— Да, кампания серьёзная, не цацки. Авантюрная, правда, но я хотел участвовать. Зачем дома кости гноить? И так засиделся после смерти Неда.
— Слышал, с вами приехал племянник….
— Артур, сын Кервуда, моего кузена.
Мортон покачал головой, отпивая вино из высокого бокала.
— Кервуд был толковым воином, но буйным. Слышал, как он погиб. Эх, если бы покойному Неду лет десять потянуть со смертью! Кервуд выслужил бы при его дворе и спокойно ушёл бы на королевский пансион. А так… пьяная драка, нелепая смерть. Сын-то не пошёл в папеньку?
— Вроде бы нет. Толковый юноша, хороший воин. Сестру замуж выдаёт, экономию изучает, чтобы стать умелым хозяином. Я за ним приглядываю, но, чувствую, не нужен этот надзор.
Сент-Чайлд, смакуя нежнейший лукум[30], терпеливо ждал, пока Мортон продумает следующий ход. Епископ никуда не спешил; он славился неторопливой игрой, которая, будучи почти безошибочной, могла тянуться за полночь.
— А я вот…., - наконец, произнёс Мортон, — …. сижу здесь, как вы говорите, кости гною. Ричард ошибся, что не отправил меня вслед за Хэстингсом. И я бы не так мучился, и ему было бы спокойнее. Хм, вот вы как финтите…. а мне что же делать? Надо осмотреться, не спешить, как Бэкингем. Говорил я ему, не надо сегодня выступать. Не слушает старика! Боюсь, быть беде…. Знаете, Сент-Чайлд, вы оказались в удивительно выгодном положении. Коль Бэкингем проиграет, в Брэкнок прилетят королевские коршуны. А мы с вами — что? Мы арестанты, с нас взятки гладки. Хотя, от греха подальше…. Я бы предпочёл уйти до того, как они сюда прилетят. Кстати, где епископ Солсберийский?
Сент-Чайлд засмеялся.
— Ушёл воевать. Вернётся, не бойтесь; наш скимен умеет притворяться домашним котом.
Лицо Мортона сделалось хмурым, жёстким.
— Обещал ведь, подлец, быть со мною в Брэкноке! Письма слал, мол, вытащим вас отсюда. Помощь сулил от верных людей. Тоже мне, скимен…. Зубы ему пообломать, да и только!
Сент-Чайлд помолчал немного. Может быть, на эту миссию намекал Вудвилл? Тогда, выходит, Мортона берегут те, которые помнят и его, Сент-Чайлда. «Возможно, понадобится ваша помощь». Кто же ты, маскарадник? Один из Ланкастеров? Третья сила? Коль человек в маске полагает столько усилий на спасение Мортона, значит, держит руку на запястье Бэкингема и Ричмонда. Однажды за влиятельное покровительство придётся платить, и вполне вероятно, что Мортон выступит сборщиком податей.
Рука играла сама по себе. От раздумий оторвал возглас епископа:
— Ах, я выбил вас из седла! Остались без коня, дорогой друг. Кстати, вы всегда были для меня загадкой, тёмной фигурой, как ваши ферзи. Почему вы не служите у Ричарда?
Сент-Чайлд погладил подбородок.
— Не могу, Ваше Преосвященство. Не хочется переходить из ферзей в пешки.
— Вам претят правила узурпации?
— Разве узурпация имеет правила?
Мортон покачался в кресле, сделал скорбное лицо.
— Увы, любой на его месте поступил бы точно также.
— Как? Заточил бы малолетних родичей в крепости?
Взяв крупный финик, Мортон долго осматривал его, как ювелирную ценность.
— Понимаете, Сент-Чайлд, я не оправдываю Ричарда. Напротив, считаю, что он поступил крайне бесчеловечно. Почему он не покажет принцев народу? Да, их объявили незаконными по матери и бабке, но ведь стоило хотя бы снять с себя обвинение в убийстве! Такое дело может отвратить от короля даже йоркистов.
Сент-Чайлд молча обдумывал следующий ход. В шахматные расчёты лезли неприятные мысли. Чего ради Мортон ведёт беседу? Что хочет выпытать? Проверяет, могу ли сболтнуть лишнее?
— Бэкингем объявил народу, что принцы мертвы, — сказал Сент-Чайлд небрежным тоном. — Откуда такая уверенность? Подслушанный приказ не означает «исполненный».
Мортон, погладил пальцем белого короля, вернул его на место.
— У Ричарда все приказы выполняются. Он не отдаёт пустых распоряжений, так же, как я не делаю ненужных ходов. Вам шах, вы совсем не следите за игрой. Прервёмся ненадолго? У вас нездоровый вид, нужен свежий воздух.
— Устал за последнюю неделю, — Сент-Чайлд поднялся и пошёл вслед за Мортоном. Тот, набросив плащ с меховой опушкой, открыл двери на веранду.
— Старею, сквозняков начинаю бояться. Ночь-то какая! Ветерок еле дышит. Глядите, и тучи уходят, можно разглядеть звёзды…. Надеюсь, добрый знак для нашего герцога.
Сент-Чайлд не спешил вторить надежде Мортона. Череда туч прошла по небу, оставляя недолгий просвет; горизонт наливался непроглядной мглой, от которой сдавливало виски.
Последовало долгое молчание, затем епископ будто бы очнулся от глубоких раздумий.
— Так вы не верите, что принцы мертвы?
— Это ведь не положение катехизиса, — отрешённо проговорил Сент-Чайлд. — Для того, чтобы верить либо не верить, нужно видеть тела…. либо видеть живых людей. Смею надеяться, что моя логика житейски проста и понятна.
Мортон взглянул на него; чуть прищуренные глаза играли серебринками ехидства.
— Вот видите! Так рассуждает большинство англичан, и, значит, власть Ричарда не продлится даже на десяток лет.
— А Бэкингем сможет править?
— Бэкингем? — брови Мортона дёрнулись. — Сейчас им правит обида. Когда он сойдётся с Ричмондом, будет править честолюбие. Наш герцог будет вечно вторым. Он это знает, его это бесит, но бедняга ничего не может поделать. Для того он рождён; каждому своё место. Ричарду тоже не место на троне, по крайней мере, на английском. Здесь не приветствуются тираны. Любые проявления тирании должны смягчаться подачками, а он пока не делает подачек.
Сент-Чайлд молча слушал рассуждения Мортона, вдыхая ночной воздух с запахом прелой листвы. За рекой раскинулся лес, дальше — небольшая горная гряда, обозначавшая границу Херефорда.
— Постойте… хм, — Сент-Чайлд замер на мгновение, вглядываясь в тёмную полосу деревьев. — Мне кажется, я слышу голоса…. А! Вот огни, видите?
— Здесь полно разбойников, — отвечал Мортон. — Даже местные дворяне пробавляются ночным грабежом.
— Нет, это не разбойники, — подойдя к парапету, Сент-Чайлд свесил голову вниз. — Стук копыт, звон оружия, команды… военный отряд. Они едут к воротам.
— Опускай мост! — послышался крик. — Именем короля!
— О, Господи! — воскликнул Мортон. — Солдаты Ричарда! Конец кампании!
* * *
Валлийские старожилы не ошиблись — на Северне случился паводок. Казалось, что залив Ирландского моря врезался в сушу ещё на пару десятков миль. Ветер гнал волны, которые могли соперничать с морскими. Мощный поток, оказавшись в узком горлышке Бристольского залива, с невероятной скоростью стремился против течения[31]. Северн, выйдя из берегов, затопил в устье почти весь Молверн — обширную низину с плодородными землями.
Дозорные Бэкингема, шедшие на милю впереди, вернулись и объявили, что переправа через реку невозможна; мосты разрушены, более того, дальше идти опасно. Мятежники застряли на границе Херефорда и Глостера.
Если ранее Бэкингем намеревался пройти к югу Англии через Молверн, то теперь нужно было глухой ночью идти вдоль паводка на север, к Вустеру, а там попытаться преодолеть строптивую реку. Валлийцы уговаривали герцога не делать этого: уровень воды, поднявшийся на пять-шесть футов, неуклонно возрастает, но мосты, похоже, разрушены не паводком….
— Коль чья-то голова болит от умных мыслей, я готов излечить её секирой! — крикнул Бэкингем и велел выдвигаться.
Войско мятежников, утром оказавшееся в пределах Вустера, наткнулось на большой королевский отряд, который помешал их переправе.
Если бы повстанцы задержались в Брэкноке на день-другой, то получили бы упреждающие известия о паводке и о том, что Ричард начал военную кампанию по всей Англии. Они могли бы выдерживать долгую осаду или сдаться без боя. Восстание в Кенте cлучилось десятью днями ранее. Королевские войска сумели его подавить и выяснить, откуда дует мятежный ветер. Мосты через Северн обрушили агенты Ричарда, и непогода встала на его сторону.
Во внезапном сражении Бэкингем быстро потерял управление войском. Кучка смельчаков пыталась отбиваться, но большинство мятежников рассеялось в паническом бегстве. Бэкингем дезертировал в числе первых, поддавшись на уговоры некоего Баннистера из Лейкон-холла. Тот, называясь вернейшим слугой Его Высокоблагородия, обещал надёжное укрытие в своём замке.
Сомерсетширцы, отступив после недолгого боя, получили приказ что есть духу спешить к побережью. Добени надеялся проскочить между паводком и горной грядой, и, переждав ненастье за Кардиффом, вернуться в Сомерсет.
Кервуд опомнился в тот момент, когда отряды Добени выходили на Монмаутскую дорогу. Что произошло, неужели бой? Глупейшая суматоха, в которой не видно своих и чужих! Он размахивал мечом как будто впустую; пару раз увернулся от чьей-то секиры, кого-то ткнул копьём в живот, а затем ощутил этот запах. Густой, сладковатый, удушливый запах тёплой крови. Она плеснулась на поручи[32], на конский чепрак; она струилась из разрубленной плоти, которую топтали сапоги и копыта. В ней захлёбывался чей-то крик, в ней тонули ругательства. Кровь алела, чернела, струилась, брызгала, заливала сталь, кожу, шёлк, шитье, траву, камни, песок. Кровь превращала лица в жуткие маски, тело — в мясо, людей — в охотников и добычу. Голова кружилась, глаза туманились, муторное чувство звало бежать прочь, но рука, сжимавшая меч, жила сама по себе. Вот она, рука, вот он, меч, в крови от острия до эфеса. Неужели Артур Уайлд Кервуд кого-то убил? Неужели отправил души на Божий суд? А что теперь? Он позорно бежит вместе со всеми!
Ветер, хлеставший по щекам, привёл в чувство. Услышав разговоры об укрытии, Кервуд вскинулся и пришпорил коня, чтобы нагнать Добени.
— Милорд, вы же помните, Сент-Чайлд остался в Брэкноке! Нужно ехать за ним, покуда королевские солдаты не вошли в крепость!
Добени метнул сердитый взгляд из-под забрала.
— Не до того сейчас! Вам головы своей не жалко?
Епископ Вудвилл, выехавший из-за спины Кервуда, стал уговаривать Добени, чтобы тот отпустил их в Брэкнок вдвоём.
— А, Бог с вами, езжайте, — буркнул Добени. — Все равно пропадать….
