Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Звезды мирового детектива
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2023
Викторианская Англия, Портсмут. В Кларендон-Хаус, «пансион для отдыха джентльменов с расшатанными нервами», прибывает новый постоялец — Чарльз Доджсон, уже прославившийся как Льюис Кэрролл, автор «Алисы в Стране чудес», — и нервы у него очень расшатаны. Чарльзу Доджсону снятся зловещие сны — его собственные персонажи пророчат ему и его знакомым кровь, смерть и катастрофы неясной природы, и эти предсказания снова и снова сбываются. К кому обратиться с подобной загадкой, как не к мистеру Икс, которому внятна подоплека любых человеческих поступков? Этот слепой и безумный анахорет, певец рациональности, прототип Шерлока Холмса, раскрывает страшные тайны, не выходя из комнаты, одной лишь силой дедукции — но чем закончится его новая схватка с «Союзом Десяти»? Хосе Карлос Сомоза — блистательный испанский писатель, чьи романы переведены на несколько десятков языков, лауреат премии «Золотой кинжал» и обладатель множества других литературных наград, создатель многослойных миров, где творятся очень страшные дела, автор фантастических, философских, исторических триллеров и хорроров. В «Знаке Десяти», продолжении «Этюда в черных тонах», возвращаются инфернально проницательный мистер Икс и его верная, ироничная, сильная и чувствительная медсестра Энн Мак-Кари, а вместе с ними в непредсказуемой интриге замешаны актеры, бутафоры и зрители жестоких подпольных театров, известные психиатры и, разумеется, Артур Конан Дойл. Впервые на русском!
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 580
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
José Carlos Somoza
EL SIGNO DE LOS DIEZ
© José Carlos Somoza, 2022
All rights reserved
Перевод с испанского Кирилла Корконосенко
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Ильи Кучмы
Сомоза Х. К.
Знак Десяти : роман / Хосе Карлос Сомоза ; пер. с исп. К. Корконосенко. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2023. — (Звезды мирового детектива).
ISBN 978-5-389-24409-2
18+
Викторианская Англия, Портсмут. В Кларендон-Хаус, «пансион для отдыха джентльменов с расшатанными нервами», прибывает новый постоялец — Чарльз Доджсон, уже прославившийся как Льюис Кэрролл, автор «Алисы в Стране чудес», — и нервы у него очень расшатаны. Чарльзу Доджсону снятся зловещие сны — его собственные персонажи пророчат ему и его знакомым кровь, смерть и катастрофы неясной природы, и эти предсказания снова и снова сбываются. К кому обратиться с подобной загадкой, как не к мистеру Икс, которому внятна подоплека любых человеческих поступков? Этот слепой и безумный анахорет, певец рациональности, прототип Шерлока Холмса, раскрывает страшные тайны, не выходя из комнаты, одной лишь силой дедукции — но чем закончится его новая схватка с «Союзом Десяти»?
Хосе Карлос Сомоза — блистательный испанский писатель, чьи романы переведены на несколько десятков языков, лауреат премии «Золотой кинжал» и обладатель множества других литературных наград, создатель многослойных миров, где творятся очень страшные дела, автор фантастических, философских, исторических триллеров и хорроров. В «Знаке Десяти», продолжении «Этюда в черных тонах», возвращаются инфернально проницательный мистер Икс и его верная, ироничная, сильная и чувствительная медсестра Энн Мак-Кари, а вместе с ними в непредсказуемой интриге замешаны актеры, бутафоры и зрители жестоких подпольных театров, известные психиатры и, разумеется, Артур Конан Дойл.
Впервые на русском!
© К. С. Корконосенко, перевод, 2023
© Издание на русском языке,оформление.ООО «Издательская Группа«Азбука-Аттикус», 2023Издательство Азбука®
Маргарите Оспине, которой так много известно об интуиции
Роскошный летний вечер. Далекое море оказывает свое благодатное синее воздействие. Руки медсестры с прилежанием — можно сказать, с любовью — готовят чай для пациента. Это руки женщины среднего возраста, с сильными мозолистыми пальцами, руки, умеющие работать с телами и с предметами. Женщина прогревает фарфоровый чайник со смесью листьев черного и зеленого чая, который привык пить мужчина, за которым она ухаживает. Затем она заливает из кастрюльки в чайник кипяток и выжидает положенное время, чтобы чай настоялся. Поднос в руках медсестры отбрасывает блики, когда она поднимается по ступенькам в комнату своего пациента, последнюю в коридоре с пятью дверьми, освещенном вечерним солнцем. По всей длине расставлены глиняные вазы с красными цветами. Медсестра смотрит на цветы. На закате их краснота как будто распространяется по всему коридору. Медсестра наливает в чашку немного дымящегося чая: теперь она подмечает, что напиток тоже приобрел красноватый оттенок, как будто это чай дарджилинг, а ведь обычно эта смесь имеет темный цвет. Маленькая рука — почти детская, гораздо меньше, чем рука медсестры, — принимает протянутую чашку; это рука ее пациента. Обмен улыбками. На окне — отблески ослепительно-красного моря — это садится солнце. Вспышки эти как будто отражаются и на ноже в руке медсестры — женщина принесла его из кухни. Руки пациента в это время заняты чашкой чая, и он не может защититься от огромного лезвия, беспрепятственно входящего в его левый бок; звук такой, как будто встряхнули старый ковер. Чашка разбивается об пол, чай проливается озерцом, в котором есть все: красные цветы, пурпурный закат, алое море. Пациент со стоном падает. Медсестра вытаскивает нож, чтобы нанести второй удар, лезвие остается чистым. На мгновение в лезвии возникает отражение ее лица. Нос картошкой, маленький подбородок, близко посаженные глаза сейчас широко раскрыты и выражают страшную решимость, достижение единственной цели, наслаждение в чистом виде.
Это я.
Почти всегда я просыпаюсь с криком.
Достойный сожаления случай мистера Арбунтота
1
Вся эта загадочная история не обо мне, а о мистере Икс, однако полагаю, что я могу сказать несколько слов и о себе.
Я скажу, что зовут меня Энн Мак-Кари, что я медицинская сестра и что в июне нынешнего 1882 года меня наняли для ухода за пациентом в пансион для отдыха джентльменов с расшатанными нервами; именуется он Кларендон-Хаус. И что спустя месяц, подав своему пациенту чашку чая, я всадила ему нож между ребер.
По счастью, я нанесла всего один удар и остановилась прежде, чем добила свою жертву. Я осознала весь ужас совершенного мной. На мои крики сбежались другие медсестры Кларендона, и нам удалось доставить раненого в Портсмутскую королевскую больницу, где он и пробыл до конца лета. За это время мой пациент, которому разговоры давались с трудом (поскольку рана была глубока и он потерял много крови), рассказал мне, что существует группа злоумышленников, так называемые Десять, умеющих контролировать человеческую волю посредством мистического театра: они затуманили мое сознание, убедив меня, что если я зарежу своего пациента, то получу безмерное наслаждение.
И так оно и было.
Я получила безмерное наслаждение.
Отрицать это бессмысленно.
Детство свое я провела в Портсмуте, играя с куклами и с морем. Я познала мужчин — немногих, и я была счастлива рядом с мужчинами — еще реже. У меня подрастают чудесные племянники. Я ухаживала за пациентами и радовалась, когда они шли на поправку. Я подпирала щеку рукой, любуясь рассветами и закатами. В моей крови до сих пор живы строки незабываемых стихов. Все это приносило мне удовольствие, и не думаю, что в этом я сильно отличаюсь от большинства из вас.
Но ударить человека ножом — вот что оказалось для меня самым сладостным.
С одной лишь поправкой.
Как я и говорила, мой пациент постарался мне все объяснить. Ему хорошо дается объяснение самых сложных вещей. В этом он мастер. Он говорит, что все дело в таинственном спектакле. Что я никакая не маниакальная преступница, не получаю удовольствия от убийства людей, ничего подобного. Мой пациент иллюстрировал это на примере щекотки: у тебя нет желания смеяться, но ты все-таки смеешься, когда тебя трогают в определенных местах. Пример непристойный, но многое объясняет. Тот спектакль пощекотал мое сознание, и смех мой оказался громогласным и кровавым. Примерно так. Вам стало понятнее? Вот и мне тоже не стало. Но я это чувствовала. Конечно, то была не щекотка, ничего похожего. То было наслаждение. И все-таки я разрешала моему пациенту объяснять мне все снова и снова. По утрам я садилась возле его постели, слушала и кивала, я понимала, что он пытается мне сказать. Это была не я. Да, разумеется, это была я, только другая я. Я во время щекотки. Это я понимала и осознавала. И даже допускала, что иначе и быть не могло, ведь я хороший человек, я даже не стану пинать бродячего пса, если он меня укусит. Я умею молча терпеть сильную боль, чтобы подарить немного счастья другим людям. И не думайте, что я сейчас себя нахваливаю. Нет никакого хвастовства в том, чтобы описать себя, как ты есть, а я именно такова: я была хорошей дочерью, заботилась о родителях, моя работа состоит в уходе за людьми и сейчас я ухаживаю за моим пациентом. Все это я о себе знаю и не считаю себя способной принести кому-нибудь вред.
Однако после захода солнца, когда моя голова касается подушки, я снова готовлю этот чай, поднимаюсь с подносом посреди отблесков и улыбок и с той же неотвратимостью, с той же радостью снова вонзаю нож в это крохотное тельце.
А потом я кричу и просыпаюсь. И я никогда не знаю, что со мной было: я кричала от наслаждения и проснулась от ужаса перед совершенным во сне или я кричала от ужаса перед наслаждением, которое заставило меня проснуться.
Я думаю, что все мы — прозрачные озера с грязью на дне.
И существуют способы взбудоражить эту грязь и замутить всю воду.
2
Моего пациента выписали из Портсмутской королевской больницы в понедельник 4 сентября. До получения ножевой раны он намеревался перебраться в Оксфорд, чтобы встретиться со старым другом. Он не сказал мне, кто этот друг, сказал лишь, что встреча не терпит отлагательств. Однако после ранения мой пациент сильно ослабел и решил вернуться в пансион Кларендон-Хаус — там он провел очень мрачное лето, завершившееся моим покушением. Это решение чрезвычайно обрадовало директора Кларендона, доктора Джеральда Понсонби, которому было важно заполучить моего пациента обратно, поскольку его пребывание щедро оплачивалось его семьей. Поэтому Понсонби организовал для него в Кларендоне роскошный прием.
«В этой жизни все повторяется, кроме хорошего», — говаривал мой отец. И вот когда наш экипаж ехал по проспекту Кларенс и я снова увидела поднимающуюся над пляжем тень Кларендон-Хауса с его фасадом в голландском стиле, его островерхими крышами, с каминами и стрельчатыми фронтонами, увидела вдалеке море, мутное и серое на закате, точно роговица старческого глаза, я ощутила неясную тревогу. Именно здесь начались события этого страшного лета, и вот мы возвращаемся в Кларендон.
Это было как предчувствие.
Калитка в стене, колокольчик и табличка «КЛАРЕНДОН-ХАУС. ПАНСИОН ОТДЫХА ДЛЯ ДЖЕНТЛЬМЕНОВ» — все оставалось на своих местах. Рядом с калиткой собрался и персонал: от доктора Понсонби до последней служанки; морской ветер играл с полами сюртуков и белыми чепцами. Там стояли мои сослуживицы: старшая медсестра Мэри Брэддок, медсестры Нелли Уоррингтон, Сьюзен Тренч и Джейн Уимпол со своей благопристойной вуалью на чепце; Гетти Уолтерс — плачущая и смеющаяся — и другие служанки; повариха миссис Гиллеспи; бухгалтер Филомон Уидон со своим помощником, юным Джимми Пигготом, который выполнял для моего пациента множество мелких поручений. Все они стояли в ряд, неподвижно, некоторые (например, Понсонби) приложили руку к груди, как будто встречали какое-нибудь высокопоставленное лицо. Когда Джимми открыл калитку, к нему присоединился Уидон; с помощью дюжей Гетти они водрузили моего пациента на кресло-каталку.
Речь, подготовленная Понсонби, зависла в воздухе по той причине, что мой пациент уснул в экипаже. Он даже издавал легчайшие звуки, различимые только для того, кто поборол бы страх перед странными чертами его лица и большими полуоткрытыми глазами — которые он никогда не закрывал во сне, — и приблизил бы ухо к его губам: это было как не до конца закрытый краник, соединенный с каким-то далеким уголком его мозга, а указывали эти звуки на пребывание в глубокой летаргии; маленькие руки моего пациента были скрещены на груди.
Никто не решился его будить.
Таким образом вся процессия, возглавляемая доктором Понсонби и Уидоном, медленно двинулась ко входу. В авангарде Джимми толкал перед собой кресло-каталку.
Медсестры двинулись последними — думаю, потому что они пожелали по крайней мере бросить взгляд на то другое, что прибыло вместе с долгожданным пансионером.
И этим другим была я.
Они смотрели на меня точно на место, которое следует предварительно изучить, чтобы решить, стоит ли приближаться. Разумеется, все они знали о моем поступке, им представили более-менее доходчивое объяснение («гипноз» и «транс»), но я не упрекала своих товарок за недоверчивость. Какого приема может ожидать медсестра, воткнувшая нож в своего пациента, едва его не убившая? Я опустила глаза долу, я побледнела под цвет своей шляпки.
И тогда наша начальница Мэри Брэддок нарушила молчание:
— С возвращением домой, Энни. — Она чуть склонила свою большую голову.
Больше никто ничего не сказал, и мы вошли в Кларендон. Я шла последней.
«В этой жизни все повторяется, кроме хорошего», — говаривал мой отец. На самом деле все иначе: события притворяются повторениями, однако они никогда не будут прежними.
А плохое, как правило, оборачивается худшим. Очень скоро мне предстояло в этом убедиться.
3
В ту ночь я спала без кошмаров. Быть может, я слишком устала. Проснулась на рассвете, прошла в ночной рубашке в общую ванную для медсестер, умылась, вернулась к себе в комнату и надела свою униформу, которую для меня сложили стопкой на столе.
Время как будто вернулось назад. Вот о чем я думала, впервые за месяц облачаясь в это одеяние. Широкая юбка строгого черного цвета, белый нагрудник, белый передник, пояс с карманами, заполненными полезными предметами, накрахмаленные манжеты и воротничок, и, как вишенка на торте, высоченный кларендонский чепец. Чепец-митра. Увенчав себя, я улыбнулась. Улыбка моя моментально угасла. Мутноватое зеркало, висевшее на стене в моей комнате, показало мне очень странный образ. Да, не всяк монах, на ком клобук, это уж точно.
Я спросила себя, стану ли я вновь одной из медицинских сестер Кларендон-Хауса.
Пока что я остаюсь медсестрой при моем пациенте, и я должна его вымыть.
Мы уложили его спать в той самой комнате, которую он занимал раньше: последней в восточном крыле второго этажа. В то утро я застала моего пациента в большом оживлении. Служанка принесла ему завтрак (теперь на тарелках почти ничего уже не осталось) и поставила на постели подушку так, чтобы он мог завтракать полулежа. Шторы были раздвинуты.
— Добрый и не совсем обычный день, дорогая мисс Мак-Кари. Как прошла для вас первая ночь по возвращении в Кларендон?
— Великолепно, — сдержанно отозвалась я. — А для вас?
— Одна из самых долгих и отдохновенных ночей на моей памяти.
— В длительности вы не ошиблись: вы ведь проспали со вчерашнего полудня. — Я положила принадлежности для умывания и смену белья на комод. И заметила перевязанный ленточкой конверт возле вазона со свежими петуниями. На конверте было аккуратно выведено: «Для мистера Икс» — в отсутствие имени все так называют моего пациента. — Вам письмо.
— Ах да. Пожалуйста, откройте и прочтите. Его принесла служанка. Это приветственные слова от доктора Понсонби — то, что, кажется, он не смог мне сказать вчера.
— Потому что вы спали.
— Забавно, — заметил он. — Я впервые заснул до того, как доктор Понсонби начал говорить. Но все же прочтите. Понсонби гораздо более лаконичен на бумаге. Готов поспорить, он будет краток.
Мой пациент не ошибся. Там было всего несколько строк вычурной каллиграфии.
Глубокоуважаемый сэр,
наш восторг по поводу Вашего решения вернуться в наш скромный пансион может — я не говорю «превзойти», но сравниться разве что с сознанием ответственности, обязанности и долга, которое охватывает нас в Вашем высокочтимом присутствии. Смею заверить, глубокоуважаемый сэр, что мы в Кларендон-Хаусе приложим все возможные усилия, чтобы Ваше пребывание — на сей раз — было достойно Вашего высокого положения.
Искренне Ваш,
доктор Джеральд Понсонби
P. S. Пожалуйста, передайте эти слова приветствия также и мисс Мак-Мердок.
— Вот этим «Ваше пребывание достойно Вашего высокого положения» он намеревался сделать комплимент или речь идет скорее об угрозе? — рассуждал мистер Икс.
Я уже расстегнула на нем рубашку. Спешу уведомить, что мистер Икс, стоя в полный рост, большинству из вас едва ли достанет до пояса.
— Даже вам известно, что одно дело — положение и совсем другое — телосложение, — заметила я без улыбки. В эти мгновения я не могла отвести взгляда от сомкнутых губ шрама на его щуплом боку.
— Не удивляйтесь, что доктор Понсонби их путает. Он ведь по-прежнему путается и в вашей фамилии, мисс Мак-Кари.
— Мы, люди, меняемся меньше, чем нам бы хотелось.
— Некоторые даже прилагают усилия, чтобы не меняться, — изрек мой пациент.
Я наклонилась возле кровати, выжимая тряпку с мыльной водой. Типичный для моего пациента загадочный комментарий. Я понимала, что он имеет в виду меня. Все верно, я действительно вела себя сухо и отстраненно, но он не говорил мне самого главного, и это было нестерпимо. Все его слова были призваны меня оправдать, вместо того чтобы объявить со всей ясностью: мисс Мак-Кари, вы испытали наслаждение, вы испытываете его даже сейчас, в воспоминаниях.
Моя вина не находила облегчения, потому что мой проступок как раз и являлся величайшим облегчением.
Я водила тряпочкой по всему его маленькому телу. Мой пациент был изящного, даже хрупкого сложения — за исключением его огромной головы. Кстати сказать, у него было привлекательное тело. Я не собираюсь описывать его во всех подробностях и призываю вас не обращать на этот абзац больше внимания, чем следует: если вы желаете быть непристойными, отправляйтесь в театр. Достаточно упомянуть, что мой пациент был человек нормальный и заурядный, только размерами с мальчика в том, что касается его тела, с большой головой яйцеобразной формы, с высоким лбом, с густой копной волос, с носом настолько орлиным, что это казалось опасным, с большими глазами разных цветов: левый глаз был весь алый из-за постоянного кровоизлияния; правый — голубой из-за непомерных размеров радужной оболочки. Когда мистер Икс на тебя смотрит, левый глаз как будто приговаривает тебя к вечному багрянцу, а правый в то же время отправляет прямиком на небеса. Как будто тебя оценивает божественное правосудие. А правосудие, как говорится, слепо; думаю, именно поэтому два этих самоцвета не могли одарить ответным взглядом того, кто ими любовался.
Мистер Икс был слеп от рождения.
— Быть может, вы наконец пожелаете со мной это обсудить? — выпалил он внезапно, пока я его вытирала.
— Что обсудить?
— То, что вы не желаете со мной обсуждать.
— Если я не желаю с вами что-либо обсуждать, то я и не стану этого делать.
— Мисс Мак-Кари, есть вещи, которые мы можем делать вопреки нашему желанию.
— Эта вещь не из таких.
— Ах, но то, что вас мучает, было именно из таких. — Я остановилась и посмотрела на моего пациента. Он на меня не смотрел. Голос его звучал мягко. — Вы можете перестать видеть кошмары в любой момент, уверяю вас, мисс Мак-Кари.
— Так вы теперь шпионите и за моими снами?
— Нет, вы просто оставили дверь открытой: любой может наблюдать за вами снаружи. Но, повторяю, вы можете перестать себя винить в любой момент. — (Я ничего не сказала и надела на него чистую рубашку.) — Пожалуйста, пересадите меня в кресло, — попросил он.
Этот предмет мебели был кожаный (кожа почти утратила цвет от долгого использования), с высокой спинкой — выше, чем спинка кресла честерфилд; кресло мистера Икс всегда было обращено к окну и отвернуто от двери. Помимо названных предметов, в комнате помещалось не так уж много: комод, ночной столик, два стула и камин в дальней стене — в нем, как усталым тоном поведала мне служанка, засорилась труба. Мы могли бы использовать жаровню, но ничто не предвещало сильных холодов.
Я завязала на его талии маленький халатик (такой мог бы носить подросток), подложила на кресло подушку и на руках перенесла моего пациента. Он почти ничего не весил. Мистер Икс вздохнул от наслаждения, когда я усадила его в кресло, точно куклу на полку.
— Дорогой мой друг, — произнес он, поглаживая кожу. — Как же мне тебя не хватало...
Я не могла себе представить мебели более затертой, чем это кресло, но промолчала.
И тотчас уставилась в пол. Я помнила, что совершила свое непростительное деяние в другом помещении, уже после кратковременного переезда мистера Икс, но кресло при этом присутствовало. Немой свидетель обвинения.
Я сдержала приступ рыданий и сошла с ковра.
Потому что мистеру Икс не нравилось, когда плачут над ковром.
— Мисс Мак-Кари, — промурлыкал он, устраиваясь поудобнее, — мы проводим полжизни, виня себя за то, что делаем, а вторую половину — делая то, чего делать не хотим...
— Вам тоже есть за что себя винить, сэр, — отозвалась я, и слезы прорвались наружу.
— За что же?
— Вы хотели, чтобы я стала вашей личной медсестрой.
Я плакала вдалеке от него, в одиночестве, как того и заслуживала. Он ответил устало:
— Это лучшее решение, какое я принял за всю свою жизнь. Только вообразите, как было бы скучно без таких вот сентиментальных моментов, когда я вынужден вас утешать. — Шутка его не возымела эффекта, и он заговорил мягче: — Все будет хорошо. Хватит винить себя за то, что совершили не вы...
Я не знала, как ему объяснить, что дело не в этом. Не в моем поступке, а в наслаждении, которое он повлек за собой. Мое наслаждение — это нечто чуждое, вложенное в меня Десятью? Или они всего-навсего раскрыли его внутри меня? Отчего этот человек, столь проницательный в расшифровке загадок, оказался настолько слеп перед противоречиями такого простого ума, как мой? Мистер Икс подождал, пока я успокоюсь, а затем продолжил своим обычным тоном:
— Как бы то ни было, когда они попытаются в следующий раз, им не застать меня врасплох...
От этих слов мои слезы разом иссякли.
— Вы думаете, они снова попытаются? Убить вас?
— Ну разумеется. Они задались этой благой целью на нынешний год. Конечно, они больше не станут действовать через вас. Наверно, придумают еще более изощренный способ. Но в моем лице они столкнутся с противником как минимум не ниже себя, если использовать выражение доктора Понсонби.
Я была ошарашена. Признаюсь, когда мой пациент изъявил желание вернуться в Кларендон, я тешила себя надеждой — возможно, нелепой, — что мы сможем все начать сначала. Начнем так, как все должно было сложиться, когда я приехала в это самое место и вошла в эту самую комнату три месяца назад, сотрем все, что произошло потом, — как вычеркивают текст вроде того, что я пишу сейчас: сотрем Убийство Нищих, жестокого Генри Марвела Младшего (он же мистер Игрек), члена «Союза Десяти», заместившего собой беднягу доктора и едва не покончившего с нами, сотрем театр, перевернувший всю мою голову.
Особенно это последнее. Театр со щекоткой.
Вы меня извините, если я признаюсь? Я верила, что имею полнейшее право наконец-то исполнять свою скромную работу медицинской сестры, обыкновенной и заурядной, заниматься своей мирной успокоительной профессией. Потому что в сравнении с тем, что я пережила за последние три месяца, кровотечения, ампутации, клизмы и даже трепанации черепа представлялись мне такими же скучными, как полировка серебряного канделябра.
А теперь это невозможное создание беззастенчиво наслаждается своими прогнозами.
— Да-да, они попробуют меня убить... И не только меня, но еще и моего оксфордского друга...
— Того человека, которого вы собирались навестить?
— Да, именно.
— Вы никогда о нем не рассказываете.
— Потому что хочу, чтобы он сам о себе рассказал. Не может быть лучшей рекомендации, чем его собственные слова, скоро вы в этом убедитесь.
В одной руке у меня было ведро с водой, в другой вчерашнее белье. Но тут я остановилась.
— Вы имеете в виду, что ваш друг приедет сюда?
— Совершенно верно.
— Почему вы мне не сказали раньше?
— Я дожидался подтверждения. Он поселится в соседней комнате. Нам обоим грозит опасность, и я хочу, чтобы он находился рядом.
— Соседнюю комнату занимает мистер Арбунтот.
— Занимал, — уточнил мистер Икс. — Помните, Понсонби навещал меня в больнице? Я его попросил, и он согласился. Мне неизвестно, каким образом Понсонби все устроил, но мой друг поселится здесь. Какой сегодня день?
— Пятое сентября, понедельник.
— Он приедет завтра. — Мистер Икс соединил подушечки своих маленьких пальчиков. — История моего друга — это причина, по которой мы познакомились, а также причина менее счастливых событий. — Мой пациент скривился в гримасе, которую только он сам мог воспринимать как улыбку, хотя на самом деле такое выражение на яйцевидном лице с разноцветными глазами заставило бы любого ребенка вопить от ужаса.
Я крепко призадумалась. Вид у меня был как у кромешной дуры, но вот вам одно из преимуществ работы со слепцом. Все эти новости в первый день после возвращения не предвещали ничего хорошего. Тем хуже, если они подавались с приправой из такой вот улыбочки.
— Это ведь тот самый писатель? — уточнила я. — Автор книги, которую вы просите меня читать, «Приключения Алисы в Стране чудес»?
— А вы ее читаете? — в свою очередь, спросил он.
Я пожала плечами:
— Она лежит у меня на ночном столике. Кажется, поэтому я ее и читаю: других книг у меня нет. Я уже читала «Приключения Алисы в Стране чудес», когда они только вышли, но и со второго раза понимаю не больше прежнего...
— Это детская сказка, — объяснил мистер Икс.
— Я бы поостереглась общаться с ребенком, которому такое нравится.
— Мисс Мак-Кари, эта книга содержит ключ ко всему.
— Что это за всё?
— Все, что для нас важно. Ключ к «Союзу Десяти».
Ну разумеется, это было важно для него. Его одержимость. Я отказалась даже от попыток это понять.
— Итак, ваш друг — литератор?
— Нет. — Это прозвучало как «хотел бы я иметь таких друзей». — Мой друг — скромный пастор и профессор математики на пенсии. А теперь, если вас не затруднит, мне необходим Паганини. Пожалуйста, мисс Мак-Кари, передайте мне мою скрипку.
Его маленькие руки потянулись в ожидании воображаемого инструмента.
В последнее время он редко просил скрипку. Я даже чуть-чуть улыбнулась.
Самую чуточку.
Я поставила на пол ведро, отложила белье и представила, что держу в руках скрипку. К этой игре я успела привыкнуть. Поднесла скрипку к его рукам. Со стороны могло показаться, что я совершаю какое-то подношение, а он его принимает. Маленькие руки взяли скрипку, он изобразил свою пантомиму: устроил инструмент под подбородком и взял смычок.
— Спасибо, мисс Мак-Кари. Что бы я без вас делал.
— Только сильно не размахивайте, — забеспокоилась я. — Ваша... рана зарубцевалась, но резких движений делать все же не следует... Играйте что-нибудь плавное.
— В «Капризах» Паганини нет ничего плавного, — назидательно изрек мистер Икс.
— Капризы — это у вас! Нелепо стремиться открыть уже закрывшуюся рану!
— Нелепее, чем не желать закрывать до сих пор открытую? — Он загадочно улыбался, настраивая несуществующий инструмент. — Но если вы уже закончили со мной пререкаться, я прошу лишь об одном: скажите, чтобы меня не беспокоили до ужина.
Ручки его заметались в демоническом неистовстве.
4
Насчет Арбунтота все оказалось правдой, истинной правдой.
Выходя, я увидела, что дверь к соседнюю комнату открыта. Оттуда доносился шум.
Я заглянула внутрь. И сначала не поверила своим глазам.
Мебель вынесли, сняли даже фиолетовые шторы, которые так нравились прежнему обитателю комнаты. Осталась лишь кровать с балдахином. Камин был общий для двух комнат, с той же засорившейся трубой; его уже успели протереть. Гетти Уолтерс и еще одна служанка работали вениками и тряпками. Как поступил Понсонби с мистером Арбунтотом? Может быть, выкинул из окна?
— Вот же ж как, Энни, мистера Арбунтота переселили в пятую комнату в западном крыле, на этом этаже, — рассказывала Гетти. — И, поверь мне, я уж не стану об этом горевать.
— И я тоже, — подхватила служанка, вытиравшая комод.
Я вспомнила: на этот комод Арбунтот выкладывал дагерротипные снимки с подпольных спектаклей, на которых он побывал. Все снимки были крайне непристойные. Арбунтот хотел стать актером, но не сумел и потому сделался завсегдатаем подпольных театров. Его путь был диаметрально противоположен пути моего брата Энди, который тоже мечтал стать актером, но отказался от театра, увидев первый подпольный спектакль. Арбунтот не нравился никому из нас, потому что страдал от такого, что нельзя произносить вслух, от такого, чем заражаются джентльмены, слишком часто посещающие злачные места. Арбунтот оказывал предпочтение полным женщинам, так что Гетти и старшая сестра Брэддок держались от него подальше. Хотя всем было известно, что по-настоящему ему нравится именно Брэддок. Однако — вот они, загадки человеческого сердца, — мы не отваживались сказать об этом Гетти. Нам почему-то казалось, что она расстроится.
Еще одна загадка: прежде в этой комнате я чувствовала себя неудобно, но теперь эта пустая неприкрытая нагота внушала мне настоящую печаль. Я спросила себя: как мог доктор Понсонби согласиться переместить одного пансионера, чтобы удовлетворить пожелание другого? Неужели дело только в деньгах? Семья Арбунтота тоже богата. Что-то здесь нечисто.
Я наблюдала, как Гетти величественно машет веником — так она выглядела при выполнении любой работы, а едва начинала говорить, становилась ужасно суматошной.
Гетти Уолтерс. Первый человек, встретивший меня в Кларендон-Хаусе, когда я приехала три месяца назад. Ей, как и всем, наверное, предоставили самое общее объяснение моего невообразимого поступка, и я сомневалась, что Гетти была способна такое объяснение понять. И вот что еще важнее: найдется ли снова место для меня в ее обширном материнском сердце? Рядом со мной та самая Гетти или она сейчас ритмично и хладнокровно выметает меня из своей жизни, как пыль из комнаты Арбунтота? Внезапно мне показалось крайне важным оставаться в глазах других людей такой же, какой я была прежде.
А потом Гетти снова заговорила, не глядя на меня:
— Энни, ты ходила в «Виктори» на «Черную Шапочку»?
Я ответила, что нет, и Гетти плутовато улыбнулась и залилась краской от самого чепца до двойного подбородка.
— Это... скандальная пьеса? — спросила я.
— Охохохонюшки, — взвыла она. — Там просто диву даешься, откуда берутся женщины, способные на такое!..
И вторая служанка подхватила ее смех, выставив на обозрение дырки между зубов.
Я улыбнулась. Если Гетти рекомендует мне такие скандальные пьесы, значит это наша прежняя Гетти.
5
Сьюзи Тренч, с которой я столкнулась в коридоре, сообщила, что Понсонби собирает всех медсестер в своем кабинете. Мне и самой хотелось к нему попасть, чтобы выяснить, как он объяснит переселение Арбунтота. Кабинет директора Кларендона располагался на первом этаже рядом с бухгалтерией мистера Уидона. Понсонби не было на месте, когда мы подошли, в комнате были только Нелли и Джейн. Сьюзи встала рядом с ними по одну сторону от двери, оставив меня в одиночестве с другой стороны. За спиной Джейн слышалось тихое пощелкивание, как будто стукались маленькие косточки: это старая миссис Мюррей вязала возле окна. На нас она даже не взглянула.
— Привет, Энни, — сказала Нелли.
— Энн, — сказала Джейн из-под своей благопристойной вуали — только у нее, достаточно молодой и привлекательной, имелись причины, чтобы носить вуаль.
— Доктор Понсонби спустился в подвал вместе с мисс Брэддок, — пояснила Нелли. — Он скоро придет.
— В подвал?
— Да. Мы тоже не понимаем зачем. А еще они переселили Арбунтота.
— Странные вещи творятся, — высказалась Джейн. Они взирали на меня как на одну из таких вещей.
— Энн Мак-Кари. — Я услышала гнусавый голос миссис Мюррей. — Продолжаешь ухаживать за чудовищем?
Сестры посмотрели на старуху с укоризной — но не слишком уверенно. Я почувствовала, что краснею под белым чепцом.
— Миссис Мюррей, мистер Икс — это еще один из пансионеров. Я прошу вас...
— Еще один из пансионеров... — Мюррей не поднимала взгляда от своего рукоделья. Она сидела, повернувшись боком к маленькому окну, выходившему в маленький садик. — Вместе с которым вы творили ужасные дела...
Наступила тишина. Это было хуже всего: тишина вокруг меня, потому что мне нечего ответить. Ее нарушило появление мистера Понсонби, а следом за ним и Мэри Брэддок. Директор осмотрел собравшихся хозяйским взглядом и остановился на мне, точно силясь припомнить, кто я такая. Он неторопливо обошел вокруг письменного стола и занял позицию напротив нас. Мэри Брэддок — быть может, за неимением другого места, хотя мне хочется верить: чтобы меня подбодрить, — встала рядом со мной.
Понсонби был полностью погружен в «состояние Понсонби»: торжественный, раскрасневшийся, сознающий собственную важность. Он вздымал лысую голову, его напомаженная маковка указывала путь в вечность, он постукивал по френологической модели черепа, украшавшей его стол. Его чувство долга было такого сорта, что Понсонби не мог себе позволить что-либо утверждать без незамедлительного опровержения — наверное, чтобы учесть и все возможные исключения. Это делало его речь маловразумительной.
— Так, ну, во-первых... Хотя, кажется, не во-первых, ведь сначала следует поприветствовать мисс... — Я помогла доктору, напомнив свою фамилию. — Мисс Мак-Кари, вот именно. Мы очень рады вашему возвращению под этот кров. Следующее — как вы, наверно, знаете или пока не знаете, Кларендон-Хаусу предстоит расцвести с появлением достойнейшего мужа, друга нашего пансионера мистера Икс. Я собрал вас, чтобы сообщить, что этому гостю следует уделить первостепенное внимание, хотя он и не является пансионером в точном смысле слова. Вернее сказать, и является, и не является. Здесь будет его пансион, но он будет не совсем пансионером. Я отвел этому джентльмену помещение рядом с комнатой мистера Икс, следуя пожеланиям последнего, хотя ради этого нам и пришлось подвергнуть определенным... неудобствам — я не сказал бы, что большим, но некоторым — нашего пансионера мистера Аберкромби... Кстати говоря, как он себя чувствует, мисс Трой?
Сьюзи Тренч, которой был поручен уход за Арбунтотом, выдала свои фразы-половинки:
— Мистер Арбунтот... Сожалею, сэр... Я с ним не говорила...
— Ну так зайдите к нему, мисс Тейлор, принесите извинения и выкажите понимание. В Кларендон-Хаусе не бывает пансионеров второй категории. Здесь могут быть более или менее сложные случаи, однако у всех — первая категория. Или у большинства. У подавляющего большинства.
— Доктор... я должна с ним поговорить?.. — Сьюзи в испуге распахнула свои и без того большие глаза.
— Именно так я и выразился.
— Я схожу, — вмешалась Нелли. — Я взрослая женщина. Как-нибудь разберусь.
Помимо прочего, Нелли была замужем и растила детей. Это придавало ей определенную уверенность. Однако, судя по выражению лица Нелли, ее уверенность не слишком-то годилась для подобного поручения.
— Нелли, не беспокойся, я... — Сьюзи колебалась. — Я его медсестра...
— Может быть, у меня получится, — подключилась Джейн. Сьюзи и Нелли разом выдохнули «нет», они были сконфужены. Обе подруги опекали юную Джейн.
Я наконец поняла, что происходит: непристойности место на сцене, а Арбунтот сделал ее частью своей личной жизни. Он был отмечен.
Миссис Мюррей то ли засмеялась, то ли закаркала:
— Ни одной девушке не пристало навещать «маркиза» Арбунтота... Если кого-то здесь интересует мое мнение...
Понсонби перебил ее энергично, но без раздражения:
— Интересует, но не сейчас, миссис Мюррей.
Старуха пропустила его слова мимо ушей. Она могла себе такое позволить. Она была живой легендой Кларендона. Она работала здесь еще при отце Понсонби, и нынешний Понсонби хранил ее, точно портрет прадедушки, любовно, но все же отстраненно, зато он позволял миссис Мюррей такие вольности, которых мы, прочие, и не чаяли удостоиться. И Понсонби делал для нее еще одно исключение: никогда не ошибался в ее фамилии.
— Извини, Понсонби, но я должна это сказать. — Старуха говорила медленно, ей было тяжело выдерживать вес стольких слов, произнесенных на протяжении долгой жизни. — Этот «достойнейший» джентльмен не принесет Кларендону ничего хорошего, заруби себе на носу. Потому что он друг мистера Икс, колдуна. А всякий друг этого существа в равной степени злокознен.
Повисло неловкое зловещее молчание, но «состояние Понсонби» сумело справиться и с этим.
— Спасибо, миссис Мюррей. Я, если не возражаете, продолжу. Неважно, кто из вас пойдет к мистеру Арбунтоту, но кто-то должен сходить. Ему следует со всей вежливостью объяснить, что сейчас все мы подвержены треволнениям более могущественным, чем человеческие желания. Не совсем, но до какой-то степени да. Когда все завершится, он, если захочет, сможет вернуться в свою комнату.
Образ могущественных треволнений поверг нас в уныние. А потом раздался голос Брэддок:
— Выбирайте, кто из вас пойдет, потому что я идти не намерена.
В этом мы все были единодушны: старшая медсестра должна быть избавлена от унижения. Как я уже говорила, мистеру Арбунтоту нравилась Мэри Брэддок.
И тогда, не дожидаясь решения, я подняла руку:
— Доктор Понсонби, я пойду. Я провела месяц вне Кларендон-Хауса, и... мне будет полезно, чтобы не потерять навык ухода за другими пациентами.
С вами такое случалось? Вы произносите одну фразу, и это оказывается та самая фраза, которая переворачивает всю ситуацию. Так вот, именно это и случилось.
Лица медсестер выражали разные оттенки облегчения и благодарности.
— У меня нет возражений, мисс Мак-Пирсон. Нанесите ему визит. Этот человек не должен стоять на пути процветания нашего пансиона. — И Понсонби снова вернулся в «состояние Понсонби». — Потому что, заверяю вас, Кларендон вступает в фазу доселе невиданного процветания...
— Ну что за идеи, — оборвала доктора миссис Мюррей. — Давай продолжай в том же духе, если тебе так хочется.
6
Мое добровольное согласие оказалось удачным шагом. Сьюзи поблагодарила меня улыбкой. Нелли пригласила («Ты ведь не забыла, что...») на собрание общества «Медсестры за чаем» на следующий день. Джейн Уимпол нежно пощекотала мое ухо своей благопристойной вуалью, наклоняясь ко мне и спрашивая мое мнение о «Черной Шапочке» и «Разбитой посуде». При этом она мило хихикала. Меня приняли обратно, и я почувствовала великое облегчение.
Неизвестно, что они думали об ужасном поступке, который я совершила, но уважать меня они не перестали.
Когда все разошлись, Брэддок осталась со мной в холле один на один. Черты ее морщинами сползались к центру круглого лица под высоким чепцом.
— Благодарю тебя, Энни. Мистер Арбунтот... В общем, ты знаешь: он успел совершить в жизни достаточно ошибок. И все-таки он заслуживает человеческого обхождения. Как твои дела?
Глаза мои затуманились, в горле вырос ком.
— Я рада, что вернулась, Мэри.
— Энн.
Она обволокла мое тело большущими руками, как когда-то в больнице, но теперь я чувствовала себя совсем иначе. И не противилась объятьям.
Со временем Мэри Брэддок превратилась в добрую подругу. Именно она первой прибежала на мои крики, когда я достаточно пришла в себя, чтобы отбросить нож и позвать на помощь. Брэддок начала отдавать распоряжения, ни о чем меня не спрашивая, ничего от меня не требуя, зная, что получит объяснение позже, облекая меня самым полным доверием. Она села со мной в карету скорой помощи — вместе с Джимми Пигготом и маленьким мальчиком, в которого превратился истекающий кровью мистер Икс, она доставила его в королевскую больницу. Я помню этот кошмар в мельчайших подробностях. В больнице нас принял хирург старой школы, Уоллес Поттер. Из тех, кто уверен, что надевать перчатки, прикрывать нос и губы маской значит «обабиться», кто не приемлет хлороформа, поскольку — по словам Поттера — крик пациента является диагностическим свидетельством его боли. Блистательная, кстати сказать, фраза. То, что невозможно ампутировать, Поттера не интересовало.
Шевеля своими громадными бакенбардами, доктор вынюхивал боль, точно легавая собака.
— Кхм, загноением не пахнет, — определил он, а потом промыл и закрыл рану, убедившись, что ампутировать нечего, поживиться не удастся. — Он поправится, если только Мадам Жар не нанесет ему визит вежливости.
Мадам Жар — этим именем Поттер ласково прозвал гангрену — появилась в ту же ночь: я увидела ее во сне. Глаза у Мадам Жар были как мушиные яйца, дышала она проказой, пальцы были облезлые и горячие, но все равно она напоминала Генри Марвела Младшего (он же мистер Игрек), а на меня глядела с издевкой.
— Ну что, Энн, щекотка? — сказала гостья. — Вот уж точно, отменная щекотка! А ты долго смеялась, Энн? Мы можем и дальше тебя щекотать. Вот увидишь. СО СМЕХУ ПОМРЕШЬ!!
Я видела, как Мадам Жар склоняется над моим пациентом и горячечными губами целует его в лоб. Когда в ту первую ночь в больнице я проснулась от собственного крика и плача, рядом была Мэри Брэддок.
— Энн! Энн! Это был только кошмарный сон! — Мэри меня обняла.
Через неделю Поттер сказал, что опасность миновала, останется только безобразный шрам.
В первое мгновение мне показалось, что он говорит обо мне.
Время тогда тянулось очень медленно. Каждый час давил тяжким грузом, даже когда мистер Икс начал поправляться, и я уже спала не рядом с ним, а в комнате, которую предоставили мне любезные сестры из королевской больницы. В последние дни перед выпиской я иногда проводила целое утро или целый вечер, не видя его, потому что в моем присутствии не было необходимости и потому что мне хотелось плакать в одиночестве этой комнатки без окон.
Конечно, нас часто навещали.
Пришли все мои товарки по Кларендону. Не скажу, что путешествие было дорогостоящим: Кларендон-Хаус находится в Саутси, в богатом районе, а «Роял» — так мы, портсмутцы, называем королевскую больницу — на западе, рядом с портом, но если вам знакома сладость дружеской поддержки в час беды, вы согласитесь, что наша благодарность другу не зависит от расстояния, которое пришлось преодолеть.
И все они явились с подарками: Нелли Уоррингтон принесла рисунки своих детей с подписью «ПАправляйтесь, сэр»; Сьюзи — пирожки от миссис Гиллеспи; Джейн — мужской носовой платок; миссис Гиллеспи — еще пирожки из своей щедрой печки; даже Гетти Уолтерс, как всегда смеясь и плача, принесла тарелку с кусочками баранины (все, что осталось после дня рождения лорда Альфреда С.), потому что добрая женщина знала, что мистер Икс не щадит даже косточки от славного барашка.
Но Мэри Брэддок, помимо цветов, принесла и кое-что еще.
Как я уже говорила, Мэри низенькая и очень полная, что еще больше подчеркивалось отсутствием высокого чепца, уступившего место синей шляпке. Но ее открытый искренний взгляд делал ее более прекрасной, чем сценический танец — молоденькую балерину.
Мэри Брэддок, единственная из всех, начала разговор, ни словом не упомянув о случившемся. Ни «такого горя», ни «как ты себя чувствуешь?» — вместо этого она подошла ближе и улыбнулась.
— Джейн и Сьюзи пытаются меня уговорить сходить с ними в театр на выходных. Сейчас много повторных показов, театры снова открылись после... Да, после дела Убийцы Нищих... Ты слышала о новой игре — это загородный поиск сокровища для взрослых, «Женщина японца» — вроде так?
— «Женщина, написанная японцем», — уточнила я. Даже в больнице обсуждали этот театр под открытым небом с татуированной девушкой в главной роли.
— Точно, а в «Виктори» дают премьеру малопристойной «ЧернойШапочки»; а в «Лайтхаусе» — «Разбитую посуду», о которой отзываются как о лучшей провокации сезона... Но ты ведь знаешь: мне человеческий театр не по душе.
Да, я знала. Мэри Брэддок любила неживые представления: марионеток, «человечков», кукол, театр теней, обманки и иллюзии.
— А ты попробуй посмотри что-нибудь человеческое, — бросила я вскользь.
— Да, наверно, стоит попробовать. Вообще это... — Мэри наклонилась поближе. — Признаюсь тебе, мне не нравится человеческий театр, потому что зрелище людей из плоти и крови на сцене уж слишком меня волнует. — Я удивилась. — Да, я знаю: я медсестра, я привычна к виду страданий, и все же... эти чувства в театре... особенно у актрис — они такие же, Энни, какие мы испытываем каждый день в нашем безмолвном мире, вот только артистки, помимо прочего, молоды и привыкли раздеваться... Для меня это сложно... Ты, наверно, думаешь, что я похожа на Гетти. — Мэри смущенно улыбнулась.
— Ты похожа на Мэри Брэддок, — возразила я.
Глаза наши одновременно наполнились влажным блеском. И тут Мэри резко сменила тему:
— Энн, я знаю, как ты сейчас мучаешься.
— Спасибо.
— Я не очень хорошо поняла, что все-таки произошло. Доктор Понсонби изложил нам все в своем стиле: «Я не говорю, что да, но я и не говорю, что точно нет». — Ей удалось вызвать у меня улыбку. — В чем я уверена — так это что ты не была собой. Будь то гипноз или что-то еще — ты не была собой. — А потом ее пухлая рука преодолела дистанцию, отделявшую ее от меня. — Ты — это как сейчас, Энн. И я здесь для того, чтобы быть тебе полезной.
Я приняла ее слова и ее объятие как свежий ветерок в изнуряющую жару.
И теперь, когда мы обнялись в Кларендоне, я вспомнила ту встречу.
— Ну что, ты в конце концов сходила на «Шапочку» или на «Посуду»? — спросила я с улыбкой.
— Да, на «Шапочку». Мне не понравилось: на сцене одна женщина, совершенно непристойная, напуганная, вокруг темнота... Темнота, которую можно потрогать, темнота из тряпок... Публика хлопала как оголтелая, но я такой театр не понимаю...
— Мне, я думаю, тоже бы не понравилось. — И тут я наклонилась поближе. — Мэри, Понсонби переселил Арбунтота только потому, что его попросил мистер Икс?
Брэддок ответила мне таким же шепотом. У меня возникло ощущение, что она хотела поговорить совсем не об этом. Наши чепцы терлись друг о друга, как шеи диковинных животных.
— Клянусь тебе, я не знаю. Сегодня утром Понсонби велел мне спуститься вместе с ним в подвал. В подвал! Только представь себе, Энн. Кошмарное место, темное и зловонное... Я испугалась. Вспомнила «Черную Шапочку». Понсонби сказал мне, что ожидает визита каких-то «просвещенных мужей». Это прозвучало так... странно! Он добавил, что наймет рабочих, чтобы они вынесли из подвала всю рухлядь. И назначил меня следить за уборкой.
— Что он задумал? — Мне тоже стало жутковато.
— Больше он ничего не объяснял. Но я-то считаю, что дело связано... — Мэри заговорила еще тише, — с визитом. С визитом этого друга мистера Икс.
Как я ни старалась, я не могла вообразить, каким образом пастор и математик, друг моего пациента, может быть связан с преображением подвала, которое затеял доктор Понсонби.
Я успокоила подругу. Сказала, что Понсонби определенно ожидает каких-то важных особ, не имеющих никакого отношения к приезду этого математика, и что он решил обустроить Кларендон, чтобы произвести хорошее впечатление. Это как будто не сильно убедило Мэри Брэддок. Ее беспокоило что-то другое.
— Энни, прости, что спрашиваю, но мне нужно знать... Этот злодей... Тот, кто подменил доктора Дойла и подверг тебя гипнозу... Есть и другие вроде него?
Я отвела взгляд от ее маленьких глазок: у сестры начался приступ нервного тика.
— Нет, Мэри. Уверяю тебя, все это осталось в прошлом.
Ах, Энни, какая же ты бываешь лгунья!
Мэри медленно кивнула, моргая обоими глазами, и положила руку мне на плечо:
— Спасибо, что вызвалась утешить мистера Арбунтота. Это несчастный человек. И я так рада, что ты вернулась!
Я смотрела, как она медленно удаляется, с достоинством неся свое округлое тело.
Мне было скверно от собственной лжи, однако — как знать? А вдруг мистер Икс на этот раз ошибся — для разнообразия? А вдруг Десять, или Девять (одного мы ведь вычли?), или сколько там еще этих ужасных людей, наконец-то оставят в покое меня и моего пациента?
Но такое мне даже во сне не могло пригрезиться.
Да уж, лучше не скажешь.
7
Я решила, что будет удобнее всего навестить мистера Арбунтота после ужина. Настроение у мужчин, как правило, улучшается после еды; мы, женщины, научились сохранять хорошее настроение, даже когда мы голодны, — весьма полезное качество, когда выясняется, что ты сама и готовишь еду. Вот почему я отложила визит к Арбунтоту, помогла Сьюзи Тренч с пациентами из ее крыла, а потом решила выяснить, закончил ли мой собственный пациент «музицировать» и не готов ли он рассказать мне больше о затее Понсонби.
Он закончил. Но в его комнате уже был посетитель.
— Ах, мисс Мак-Кари, посмотрите, кто так любезно решил нанести нам визит.
— Я еще вчера узнал, что вас выписывают, и сегодня после консультации поспешил к вам.
Доктор Конан Дойл уже протягивал свою руку, и я с удовольствием ее пожала:
— Доктор Дойл, как я рада вас видеть!
— Взаимно, взаимно, мисс Мак-Кари.
Разумеется, Дойл навещал нас и в больнице, но мне доставляла радость каждая встреча с ним, хотя мы и не были близко знакомы.
Благостность момента нарушил голосок из кресла:
— Как все друг другу рады... Но мы с доктором Дойлом уже обо всем переговорили, и хотя он и завершил свою вечернюю консультацию, я еще не завершил своего Паганини. Не угодно ли вам будет показать доктору пляж, мисс Мак-Кари?
— Уверена, это зрелище его поразит. — Мой ответ прозвучал язвительнее, чем я рассчитывала.
— Мисс Мак-Кари обожает гулять по песку, доктор, — отметил мой пациент. — Признаюсь, именно благодаря ей я и сам проделал этот опыт, и он был для меня как откровение.
— Что ж, я даже не удивлен. Рад буду насладиться компанией мисс Мак-Кари. — Этот молодой Дойл был не великий юморист, он покивал так важно, как будто я действительно приглашала его посмотреть нечто особенное, и не выказал ни малейшего раздражения, когда мистер Икс поспешил от него отделаться.
— Тогда и говорить больше не о чем, — подытожил мой пациент. — Закройте дверь, когда будете выходить, мисс, и распорядитесь, чтобы ужин принесли попозже. Не трудитесь подавать мне скрипку, она у меня, спасибо.
Мы вышли из Кларендон-Хауса, обогнули стену и погрузили ноги в песок. Хотя солнце было еще высоко, купальщиков на пляже не наблюдалось — только две девушки в длинных платьях и с пристойными вуалями; купальни вдалеке выстроились в ряд как заколдованные хижины. С арены в порту Саут-Парейд не доносились крики, так что, возможно, мальчики в этот день не устраивали поединков. Зато был один мальчик на набережной: сахарный человек предлагал полакомиться с его обнаженного тела, смазанного сахаром, тем редким прохожим, что, как и мы, прогуливались вдоль моря; бедное дитя не пользовалось большим успехом.
Дойл вышагивал так, словно его кто-то поджидает на пляже и он боится опоздать. Мне было сложно за ним поспевать. Доктор был в хорошей форме. Он набрал вес и выглядел весьма элегантно: кончики усов аккуратно напомажены, щеки тщательно выбриты. Серый костюм, шляпа в тон, стильная тросточка; а бронзовый загар придавал ему лихой вид — вполне под стать его молодым годам.
— Я снова открыл консультацию на Элм-Гроув, — рассказывал Дойл. — И знаете, что самое забавное? Большинство пациентов за моей спиной соглашаются, что мой... заместитель (они называют его «предшественник») был симпатичнее, чем я.
— Ну что вы говорите, это неправда, — ответила я из вежливости, хотя и знала, что это правда.
Потому что обличье коварного двойника, которым воспользовался мистер Игрек, было настолько обворожительным и манящим, что он сразу же (ох, Энни) привлек меня на свою сторону и удерживал до самого конца, а вот настоящий Дойл был серьезный, почти суровый джентльмен, в чем-то не лишенный очарования, но все равно он не шел ни в какое сравнение с инкубом, забравшим его имя.
«Да, ну и что с того? — подумала я. Симпатия — это медаль, которую в определенных ситуациях мы просто обязаны сорвать с груди бессовестного мужчины, как бы он ее ни заслуживал».
— Понимаете, я ведь не был знаком с Генри Марвелом — по крайней мере, с тем, каким он был на самом деле, так что мои пациенты, возможно, и правы. — Пароходная труба на горизонте выпускала колечки дыма. Может быть, эта картинка побудила Дойла закурить сигарету. — И все же я решил не убегать. Я не хочу трусливо оставлять Портсмут, где я еще до начала лета положил открыть консультацию, всего лишь из-за того, что какой-то преступник воспользовался моим именем и клиентурой.
— Вы правильно поступили.
— К тому же для моего литературного вдохновения эти события, безусловно, были... скажем так, более чем полезны. — Я вспомнила, что в свободное время Дойл делал свои первые шаги на литературном поприще. Об этом я знала даже до нашего знакомства, поскольку «заместитель» замещал доктора и в этом занятии. — Как вы себя чувствуете?
— Все в порядке, — ответила я, задыхаясь. Дойл неумолимо шагал вперед.
— Я отмечаю прилив энергии в мистере Икс. Полагаете, этот союз убийц снова... нападет?
Не имело никакого смысла врать этому человеку, ведь он только что разговаривал с моим пациентом.
— Так полагает мистер Икс. И меня это сильно тревожит...
— Господу известно, как бы я хотел воздать им по заслугам.
Желание похвальное, но мне захотелось сменить тему.
— Вы и сейчас пишете?
Дойл улыбнулся, чуть ли не в первый раз. Коротенькая улыбочка, как в часах, где открываются створки, высовывается птичка, а потом створки захлопываются.
— Я решил сделать рассказчика врачом.
— Что, простите?
— Того, кто рассказывает о приключениях моего детектива. Помните?
— Ну да, конечно, Шерман Холмс!
— Шерлок Холмс, — поправил Дойл без обиды.
— Простите. Какая я дурочка. Последние дни выдались такие тяжелые...
— Да, я прекрасно вас понимаю. — Дойл поднимал и опускал свою трость как солдат, тренирующий ружейные приемы. — Рассказчик будет врачом. И он будет немного похож на меня: усы, приключения... Как я, только глупее. Такой фон невольно поможет воссиять солнцу Холмса. — И доктор внезапно указал тростью на небесное светило: вжжжик! — Чтобы читатель на него и не смотрел.
— Это... потрясающая идея, доктор, — похвалила я, так ничего и не уразумев. К тому же я имела глупость проследить за докторской тростью, глаза мои на мгновение ослепли, и мне пришлось их протирать. — Я уверена... получится просто здорово.
— Обучаюсь премудростям ремесла. Ваш пациент, мисс Мак-Кари, дал мощный толчок моему вдохновению. — Доктор смутился и сменил направление. — А еще я должен признаться, что мне очень стыдно: я не позволил мистеру Икс использовать имя моего детектива в приватных беседах, а ему так хотелось...
— Не беспокойтесь. Мистер Икс больше не возвращался к этой теме. — Я подумала, что моя попытка разрядить атмосферу была ему неприятна, и добавила: — Хотя, конечно же, я понимаю, что не так-то просто забыть о Шерма... о Шерлоке Холмсе.
— Ну разумеется, мистер Икс о нем не забыл. Он сказал, что ожидает приезда своего оксфордского друга. Хорошее начало.
— Начало?
— «Посетитель». Именно так, в кабинете, и должна начинаться детективная история: клиент приезжает, чтобы поделиться своей проблемой. Гениально. — И Дойл пнул камушек. — Вы знаете, я записался в футбольный клуб Портсмута. Я вратарь. И у меня неплохо получается.
— Просто чудесно.
— Я придерживаюсь мнения, что писатель должен писать, но потом... — Он помахал рукой. — Потом ему следует развеяться, вы меня понимаете. Физические упражнения. Это важно. Он будет боксером...
— Я так поняла, что речь о футболе...
— Не я, а Холмс. Я хочу сотворить его худощавым, интеллигентным, но физически крепким. Ему лучше других известно, что следует развивать все грани личности, помогающие поддерживать активность мозга... Но... что за чертовщина!
На набережной сахарного мальчика окружила ватага ребятни: они не только соскребали с него весь розовый сахар, которым было смазано тело, но еще и не платили за угощение. Использовать детей для работы сахарного человека незаконно, но порой на набережной и на пирсе встречалось и такое. И даже девочки. Работать сахарным человеком — не лучшее ремесло для взрослого неудавшегося актера, но дети — это просто жестоко. Дойл сошел с песчаной полосы и поспешил на помощь. Я шла следом.
Мальчику было от силы лет восемь-девять, тело его бороздили дорожки сахара — он напоминал зебру. А шалопаи его окружили и орудовали ложками, успевая еще и хохотать над протестами мальчугана, которые вскоре превратились в жалостный плач. Он умолял, чтобы ему дали хотя бы монетку. Увидев приближающегося Дойла, мучители кинулись врассыпную, но не забыли совершить и финальное злодеяние: сорвали пояс с ложками, который у сахарных людей украшен надписью «По пенни за скребок». Дойл не стал преследовать шалопаев. Вместо этого он вложил в засахаренную детскую ручонку два шиллинга. Мне понравился и этот жест, и его энергия в борьбе с несправедливостью.
— Ступай домой и скажи отцу, пусть он сам гуляет вымазанный сахаром. А еще передай, что я врач этого района и если я тебя еще увижу за этим делом — сообщу в полицию.
Мальчуган уже улепетывал прочь, его босые пятки были вымазаны всем, чем угодно, только не сахаром. Дойл вздохнул:
— Мне кажется, самое ужасное в бедности — это нравственная деградация... Но идея с бедными мальчиками мне нравится.
— Простите, не понимаю.
— Бедные мальчишки наподобие тех, что помогали мистеру Икс, приносили новости об уличных происшествиях... Хорошая идея для моего Холмса. — Доктор улыбнулся. — Стайка сорванцов.
Я улыбнулась в ответ, и мы двинулись дальше. Теперь меня интересовало, способен ли этот человек произнести две фразы подряд, не упомянув о своем писательстве.
Оказалось, что да, способен.
Когда говорил о чужом писательстве.
— Мисс Мак-Кари, а вы тоже пишете?
— Я?
— Да-да, именно вы. До того как... это случилось... В общем, до помещения мистера Икс в больницу... Вы говорили, что собираетесь записать все, что с вами произошло.
— Ах, вот вы о чем. Я до сих пор не начала. С вашим увлечением это не сравнится.
Если честно, у меня уже были разрозненные записки. Но я не писательница. Я просто хотела изложить факты на случай, если что-то случится с мистером Икс или со мной. И потихоньку записывала все в тетрадку.
— Если вам нужен мой совет по литературной части, буду рад помочь. Первое лицо или третье?
— Кхм... — Я не желаю признавать, что снова не понимаю, о чем вообще идет речь. — А что не так со вторым?
— Ну нет, это порочная идея. Конечно, выбирайте первое лицо. В вашем случае это наилучший способ повествования. Я и сам склонен им воспользоваться. Я буду вести записки от лица врача... Мне не дает покоя эта идея с «Союзом Десяти». Хотя десять — слишком много для романа, идея все-таки хороша. Ну а подмена людей... это... это... — Дойл застыл посреди пляжа. — Это единственное, за что я благодарен тем мерзавцам: за опыт. Думаю, писатель должен знать, как преобразовывать опыт... Как превращать свинец реальности в золото вымысла. В любом случае именно этим я и занимаюсь изо дня в день. Господу известно, я не оставляю своих попыток ...
Я молча смотрела на Дойла. Я поняла, что с ним происходит.
Ему, как и мне, было отвратительно то, что с ним проделали (доктора, чтобы устранить из игры, убедили, что он «умер»), и теперь он пытается защитить себя и утешиться так же, как и я, — с помощью единственной работы, которая ему по-настоящему нравится.
— Как жестоко они с вами поступили, доктор Дойл!
Три волны успели нахлынуть на песок, прежде чем Дойл выдохнул дым и ответные слова:
— С вами, мисс Мак-Кари, они обошлись еще хуже. Но мистер Икс сумел разобраться. Мы все сумели разобраться.
Он не выражал мне сочувствия, его слова полнились энергией. Может быть, потому, что он был врачом. Врачи редко бывают сентиментальны.
— Спасибо. Я пытаюсь об этом забыть. — Я понимала, что это ложь.
— Я пытаюсь это записать. — (Мы помолчали, глядя на море.) — Мистеру Икс до сих пор грозит опасность, это несомненно, но когда с ним беседуешь, ничего такого не скажешь. Он для меня бесценный источник вдохновения, и все-таки... не думаю, что мой персонаж будет... В общем, мистер Икс — человек особенный.
В словах Дойла не было ничего оскорбительного, но я понимала, что он имеет в виду.
— Да, он сумасшедший, — определила я, глядя на далекий горизонт. — А я порой думаю, что с безумием можно сражаться, только будучи безумным...
— Точно-точно, война сумасшедших. А мы с вами в самой гуще, пересказываем эту войну для здравомыслящих. Красивая метафора для мира, в котором мы живем, мисс Мак-Кари. — Он улыбался, но не мне. Он улыбался морю, которое в ответ скалило зубы белой пены.
Доктор Дойл нравился мне все больше. Он был в своем роде тоже человек, чем-то отмеченный. Как мистер Арбунтот. Как мистер Икс. С собственным безумием на плечах. Он смотрел на море, как и я, но не думаю, что он видел море таким, как я: Дойл не замечал мощи этих вод, их власти над землей, не чувствовал влажности, которая омывала мои чувства. Он видел другое, внутреннее море — как мистер Икс видит свою скрипку. Мужчины упорно цепляются за невидимые вещи. Порой я задаюсь вопросом: если бы на свете жили только женщины — была бы на свете религия?
— Мисс Мак-Кари, вы мне очень нравитесь, — очень серьезно сказал Дойл.
— Спасибо, доктор, вы мне тоже.
— Я вставлю вас в рассказ. — И Дойл обернулся ко мне. — Экономка. Вам нравится?
Я пожала плечами:
— А платят хорошо?
Это был первый — я не преувеличиваю — раз, когда Дойл при мне рассмеялся. Это был очень мужской смех. Я представила себе Дойла хохочущим в пабе, где он празднует победу своей футбольной команды.
Мы повернули обратно к Кларендону. Ветер был западный, теперь он дул нам в лицо. Я сделала глубокий вдох. А доктор, разумеется, был занят собственными мыслями.
— Определенно у него есть план. — Дойл раздавил окурок своей сигары. — Я надеюсь вскорости познакомиться с его оксфордским другом. И готов помогать ему в дальнейшем.
Мне снова стало тревожно. Я остановилась возле калитки у ограды Кларендон-Хауса. Я уже говорила: от Дойла у меня нет никаких секретов. В конце концов, он ведь врач.
— Доктор, все это может быть опасно. Вы же знаете... Эти люди...
Дойл не дал мне закончить:
— Что такое Шерлок Холмс без опасности? Отец должен познать опасность, чтобы обучить своего сына. — И Дойл притронулся к шляпе. — Мисс Мак-Кари, благодарю за чудесную прогулку.
Он уходил так же, как и гулял по песку: солдатским шагом, с одержимостью человека, идущего к своей цели. «Такой человек далеко пойдет», как выразился бы мой отец.
8
Когда я поднялась в комнату, мистер Икс был все так же захвачен своим воображаемым концертом.
Задернутые шторы. Темнота.
Он сидит в одиночестве, кресло под ним поскрипывает. У него влажный лоб.
Я знала, что дело не только в скрипке. Однажды он рассказал, что с помощью этой «не-музыки», которую слышит только он, ему удается попадать в «не-место» внутри его рассудка, он именует его «Хрустальный дворец». Там он хранит все, что узнаёт и даже воспринимает интуитивно. И хотя то, что он воспринимает и предчувствует, было в равной степени недоступно моему зрению, я с легкостью допускала, что он может все это складировать в воображаемом месте. Работа с безумцами сделала меня понятливой.
Я вышла и стала ждать, когда из комнат вынесут посуду после ужина. Тогда я нанесу визит мистеру Арбунтоту.
Когда я наконец отправилась к Арбунтоту, было уже темно. Я без труда прошла по неосвещенному коридору, потому что дверь нового жилища мистера Арбунтота зеркально повторяла расположение двери моего пациента: западное крыло, пятая, она же последняя. Я тихонько постучалась:
— Мистер Арбунтот, это Энн Мак-Кари. Вы меня помните? Можно мне войти?
Никто не ответил, я отворила дверь и, не заходя внутрь, еще раз произнесла его имя. В дверном проеме мне открылись красные отблески преисподней. Камин в новой комнате Арбунтота работал исправно (теперь это стало очевидно), а от поленьев летели искры. Я заглянула внутрь: Лесли Арбунтот сидел на стуле возле своей новой кровати, а вокруг него все багровело.
Я вздрогнула. Я не ожидала, что он будет обращен ко мне лицом. Вероятно, я слишком привыкла к разговорам со спинкой кресла. У Арбунтота были крупные черты лица, изрытые кратерами старой оспы. Все это было прикрыто копной угольно-черных волос. Кожа — смуглая, точно закоптившаяся от свечей на подпольных представлениях. Арбунтоту было около сорока, он был самым молодым пансионером Кларендон-Хауса, но он так сильно горбился, что выглядел гораздо старше своих лет. На нем был халат кричаще-алого цвета, в тон его спальне. Между отворотами халата курчавился треугольник волосни (да простит меня читатель за такие слова), и я подумала, что на нем больше ничего и нет. Арбунтот манил меня рукой с длинными заостренными ногтями (таков был его стиль) и улыбался.
— Мисс Мак-Ка-а-ари... Ну как вас можно не запомнить! Сюда, сюда, сюда-а-а-а-а...
Последнее «сюда» как будто затерялось на дне глубокой пропасти. Он говорил, растягивая слова — следствие болезни, которая приобретается в театральных притонах и в конце концов разжижает мозг. Я видела таких в клинике Эшертона, однако Лесли Арбунтот пока что находился на раннем этапе разложения, который отдельные авторы именуют «венерическим». Неуклюжесть движений еще не проявилась, но болезнь давала о себе знать вязким нарушением артикуляции и жестов. Это было достойно скорее сожаления, а не осуждения.
На своей постели Арбунтот на манер пасьянса разложил картинки, собранные им в различных театрах, — они были до того непристойные, что служанки (по их признаниям) протирали их, зажмурив один глаз, чтобы не вглядываться, и открыв другой, чтобы не порвать.
Я все-таки осторожно вошла внутрь, закрыла дверь, и меня обволокла невыразимая смесь табака, нюхательных солей, дыма и масла от лампы, горящей на старом чиппендейловском комоде — на нем тоже валялись картинки. Я отвела глаза.
Это действительно было гнездо порока, но в тот момент я обратила внимание только на непростительную поспешность переселения: фиолетовые шторы повесили кое-как, толстые шнуры не закрепили, бархатное кресло задвинули в угол; абажур под потолком висел недопустимо криво; персидский ковер валялся свернутый и был похож на сигару великана.
Беднягу Арбунтота буквально вымели из комнаты по приказу мистера Икс.
Разумеется, я пришла в негодование.
Впрочем, мое негодование длилось ровно до тех пор, пока я не бросила взгляд на очередную карточку, которую Арбунтот положил поверх стопки: обнаженная женщина с умопомрачительно раздвинутыми ногами, а руки там, куда их не следует помещать ни одной женщине.
— У вас все хорошо, сэр?
— Хорошо-о-о? — Клянусь вам, он отвечал вопросом на вопрос. — Есть кое-какие проблемки...
— Сэр, от имени доктора Понсонби и Кларендон-Хауса приношу вам наши искренние извинения и заявляю, что мы глубочайшим образом сожалеем о...
— Да-а-а? А я желаю сообщить Кларендон-Хаусу, что глубочайшим образом понимаю эти действия. Я — ритуальный черный козел отпущения. И для меня нет места в белом храме богов...
И все-таки Арбунтот выглядел не рассерженным, а на удивление счастливым. Я, хотя и одурманенная липким жаром, несмотря ни на что, силилась вспомнить слова, произнесенные Понсонби:
— Сэр, мы должны учитывать, что наблюдается наплыв... когда наплыв пройдет...
— Молчи, Сатана, молчи! Я уже в преисподней, не лги мне! Ты уже получил свою добычу! — Эта неожиданная тирада меня напугала. — Ага. Вы трепещете? Тогда я доволен. Это означает, что мне удалось вас убедить. Актеру нравится доставлять страдания и страдать самому. Мне вспоминается реалистическое представление в особняке одного аристократа, имени которого я называть не стану: главную роль играла тридцатилетняя дама, вынужденная платить по долгам своего супруга. После представления женщина покончила с собой. Но это было поистине художественное действо: несколько участников вызвались декламировать, в то время как другие подвергали актрису кое-каким вещам, а я тогда получил приз за лучшее исполнение. Я, мисс Мак-Кари, как тот начинающий актер из «Сна в летнюю ночь», который жаждал играть все роли сразу. Я ведь был не только зрителем: я поднимался на сцену и спускался в ямы, хотя и не в качестве актера, вы меня понимаете...
— Я пришла только для того... — пролепетала я, задыхаясь, вжавшись в дверь.
Но Арбунтота было не остановить. Он снова принялся перебирать свои карточки.
— Вам не за что извиняться. Я привык, что меня обслуживают последним. Вы знаете, это ведь отец не позволил мне стать актером. О-о-ой, для него это была профессия не из достойных. Не то чтобы мой отец слишком блиста-а-ал... Он был зубодер... мне бы следовало сказать — дантист... Когда я признался, что мечтаю стать артистом, он посмотрел на меня и сказал… — Тут Арбунтот заговорил чужим голосом, старческим и скрипучим: — «Генри, если ты еще раз заикнешься об этой омерзительной профессии, я привяжу тебя к зубному креслу и вырву твой язык. Я предпочитаю иметь сыном немого хирурга, а не балабола, который говорит со сцены». Наверное, чтобы потрафить отцу, я делал и то и другое... Я поднимался на сцену, но ничего не говорил — за исключением того представления в особняке. Я не был ни публикой, ни актером. Я не был ничем. Только сифилитиком. — (Я привожу здесь это слово, потому что Арбунтот его произнес, а я хочу передать его речь правдиво.) — О-о-ой, не прячьтесь от этого слова, ведь вы медсестра! — Это был упрек. — Мы живем в мире, где в театрах аплодируют вещам, которые внушают отвращение снаружи. После смерти я познакомлюсь с автором всего этого, и я ему скажу: «Старый лицемер, посмотри, что за пьесу ты сотворил: в ней боль обыденна, а наслаждение иллюзорно!» — Арбунтот разглядывал свои дагерротипы. Оглаживал дрожащим пальцем контуры детских ягодиц. А потом улыбнулся. — Простите. У меня в голове — как будто камешек застрял в ботинке, вот я с вами и поделился...
Но я уже думала совсем о другом.
Кажется, Арбунтот это понял. Он замолчал.
Его слова нашли во мне отклик. Нелепо признаваться в таком перед человеком из потустороннего мира, но именно он навел меня на мысль, а меня можно называть как угодно, только не неблагодарной!
Я посмотрела в его глаза: в них плясали язычки пламени.
— Не нужно извиняться. Кажется, я вас понимаю.
В глазах появилось любопытство.
— Понимаете?
— Да, сэр, я тоже... Мне тоже знакомо чувство потерянности и вины. Когда рядом нет никого, кто бы тебя понял... Я знаю, что это такое — совершить ужасный поступок из чистого наслаждения. Наслаждения, о котором нельзя говорить, потому что никто не сумеет... Потому что сейчас я сгораю заживо от одной мысли, что, совершая это... я ощутила наслаждение.
Я склонила голову. Сквозь плач я расслышала слова Арбунтота:
— О-о-ох, мисс Мак-Кари. О таком вы не можете говорить даже с Богом. Так почему бы не поговорить с дьяволом?
— Спасибо, сэр. — Я вытерла слезы.
— У нас у обоих по камешку в ботинке.
— Вы правы, сэр.
Я улыбалась, слезы капали. Арбунтот ответил мне только улыбкой.
И кажется, в этот момент его нравственное загнивание стало для меня чуть менее очевидным. И кажется, для мистера Арбунтота стала менее очевидна моя пристойность.
— Чтобы жить в обществе, мы выметаем всю грязь на сцену, — изрек Арбунтот. — Но вот однажды... У-у-у, мисс Мак-Кари, однажды все взлетит на воздух, уверяю вас. Мужчины, женщины и дети выскочат голяком, в обнимку, как в tableaux vivants [1], и побегут по улицам, громогласно выкрикивая, что лицемерная мораль сгорела дотла. А до тех пор верно написанное: зло облачится в личину добра. И Кларендон — не исключение. Здесь тоже гнездится зло.
Последнюю фразу я не совсем поняла.
— Что вы имеете в виду?
Но Арбунтот долго и странно смотрел на меня, а потом поднялся.
— Простите, я вас напугал... Вы уже ходили на «Черную Шапочку»? Возьмите.
Он протянул мне программку театра «Виктори» со скандальным изображением актрисы Эдит Роуленд. Так называемые распространители приносили в Кларендон программки для тех пансионеров, кто мог посещать спектакли, так что ничего удивительного, что экземпляр оказался и у Арбунтота. Я поблагодарила.
— Хорошая постановка. Я ходил на прошлой неделе с Джимми Пигготом и собирался пригласить мисс Брэддок, но не думаю, что она согласится... Мэри Брэддок, прекрасная и добрая женщина...
— Да, сэр. Она беспокоится о вашем самочувствии, мистер Арбунтот.
— В самом деле? Передайте ей, чтобы не беспокоилась обо мне. Да, она такая же, как и вы, — прекрасная и добрая.
— Спасибо. — Я покраснела. — Я передам служанкам, чтобы привели тут все в порядок.
— Не имеет значения, — вздохнул он. — Будь что будет, но если вы уже познали наслаждение, вы, как и я, получили свои тридцать сребреников... Этого нам хватит на хорошую веревку...
9
Наш разговор произвел на меня странное воздействие: я сделалась тревожнее снаружи, но внутри мне стало легче. Как будто меня освободили от одной боли, нанеся более глубокое проникающее ранение. Я, безусловно, не одобряла безнравственность Арбунтота, но он помог мне понять, что и я тоже заглянула в тот же самый колодец.
В тот вечер я читала не «Алису», а программу «Черной Шапочки». Заснула я моментально. Мне приснилось, как я готовлю чай и передаю чашку моему пациенту, но когда я вытащила нож, я не вонзила его в тело, а застыла, разглядывая собственное лицо в лезвии.
Улыбающееся лицо с высунутым кончиком языка.
Лицо во время щекотки.
Я впервые рассматривала это лицо как нечто мое. Не что-то желанное или допустимое, а принадлежащее мне. Принадлежащий мне ужас. И я приветствовала его теми же словами, какими Мэри Брэддок приветствовала меня.
С возвращением домой, Энни.
