Что забыла Алиса E-Book

Лиана Мориарти

• Herausgeber: Иностранка
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Джоджо Мойес
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 591

Beschreibung

Это может случиться с каждым из нас! Несчастный случай — и вы внезапно теряете память.Однажды в спортзале Алиса потеряла сознание и, придя в себя, обнаружила, что не помнит последние десять лет своей жизни. Родным с трудом удается убедить ее, что ей уже не двадцать девять лет, что у нее трое детей и что ее обожаемый муж Ник больше не живет с ней, и сейчас они оформляют развод. Но самое неприятное для Алисы открытие — это она сама: ей сорок лет, она стерва и ее никто не любит. Глядя на свою нынешнюю жизнь глазами себя десятилетней давности, Алиса пытается что-то исправить, главным образом отношения с мужем: она ведь помнит только то, как они любили друг друга. Удастся ли ей это?..Впервые на русском языке!

Leseprobe

Содержание

Что забыла Алиса

Выходные сведения

Посвящение

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

Эпилог

Благодарности

Liane Moriarty

WHAT ALICE FORGOT

Copyright © Liane Moriarty, 2009

All rights reserved

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency LLC

Перевод с английскогоТатьяны Камышниковой

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Мориарти Л.

Что забыла Алиса : роман / Лиана Мориарти ; пер. с англ. Т. Камышниковой. — М. :  Иностранка, Азбука-Аттикус, 2015.

ISBN 978-5-389-09235-8

16+

Это может случиться с каждым из нас! Несчастный случай — и вы внезапно теряете память. 

Однажды в спортзале Алиса потеряла сознание и, придя в себя, обнаружила, что не помнит последние десять лет своей жизни. Родным с трудом удается убедить ее, что ей уже не двадцать девять лет, что у нее трое детей и что ее обожаемый муж Ник больше не живет с ней, и сейчас они оформляют развод. Но самое неприятное для Алисы открытие — это она сама: ей сорок лет, она стерва и ее никто не любит. Глядя на свою нынешнююжизнь глазами себя десятилетней давности, Алиса пытается что-то исправить, главным образом отношения с мужем: она ведьпомнит только то, как они любили друг друга. Удастся ли ей это?..

Впервые на русском языке!

© Т. Камышникова, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство Иностранка®

Посвящается Адаму

1

Раскинув руки, она покоилась на ласковой глади воды и вдыхала летний запах соли и кокоса. Во рту было ощущение сытного, вкусного завтрака — бекона, кофе и, наверное, круассанов. Она чуть приподняла подбородок, и яркие блики солнца на воде заставили ее прищуриться, чтобы разглядеть собственные ноги. Ногти на них были выкрашены в разныецвета — алый, золотой, сиреневый... Прикольно. А на­красили плохо — неровно, комками. Кто-то нежилсяна воде рядом с ней. Кто-то, кого она любила, кто умелее рассмешить. Неясная фи­гура пошевелила ногой с точ­но так же накрашенными разноцветными ногтями, посылая дружеское приветствие, а ее тем временем одолевала сладкая дремота.Издалека послышался мужской голос: «Марко?» — и в от­вет ему зазвенели детскиеголоса: «Поло!» Мужской голос повторил три раза: «Марко, Марко, Марко?» — идетские голоса ответили трижды: «Поло, Поло, Поло!»Засмеялся ребенок; звук тянулся, булькал, как будто где-то пускали цепочку мыльных пузырей. «Алиса!» — позвал кто-то прямо в ухо, спокойно и настойчиво.Она чуть откинула голову назад, чтобы прохладная во­да спокойно сомкнулась над ее лицом.

Перед глазами заплясали крошечные светлячки.

Что это? Сон? Воспоминание?

— Не знаю! — взволнованно сказал кто-то. — Я не видела, как это случилось!

И для чего завязывать спортивные штаны узлом?

То ли сон, то ли воспоминание исчезло, как отражение на воде, в голове закружились обрывочные мыс­ли, точно она пробуждалась от долгого, глубокого сна, какой бывает, если разоспишься в субботу утром.

Сливочный сыр — это все равно что мягкий сыр?

Не твердый...

Не твердый, нет...

Если рассуждать логически, ты...

Нечто.

Нечто логическое...

Лаванда ласковая...

Логически ласковая...

Черносливом пахнет вместе с лавандой, точно!

Чувствую запах лаванды.

Не чувствую...

Нет, чувствую...

Вот тогда она в первый раз и ощутила головную боль. Одну сторону головы просто ломило, словно по ней шарахнули молотком.

Мысли прояснялись. И с чего это голова так разболелась? Ее никто не предупреждал, что голова может болеть. Она уже заучила наизусть весь список симптомов, к которым нужно быть готовой: изжога, металли­ческий привкус во рту, головокружение, ненормальная утомляемость, но только не головная боль, стучащая, как молот, по одной стороне головы. А зря ее туда не включили — оказалось, что она прямо терзает.И конечно, если она не сумеет справиться с таким пус­тяком, как головная боль, что ж тогда...

Запах лаванды становился то сильнее, то слабее, будто легкий ветерок то поднимался, то снова утихал.

Она почувствовала, как ее опять уводит куда-то.

Лучше всего сейчас было бы снова заснуть и увидеть тот чудесный сон, где вода и разноцветные ногти на ногах.

А может, ей и говорили об этой самой головной боли и она просто забыла? Боже ты мой, да говорили, конечно! Головные боли, точно! Сильнейшие! ­Супер...

И сколько всего не забыть... Мягкий сыр, копченый лосось, суши — ни под каким видом; есть риск подхватить болезнь, о существовании которой она и понятия не имела. Листерия... Это такая бактерия. Очень вредная для дитяти... Вот почему тебе нельзя ничего доедать. Откусишь от вчерашней куриной ножки — и все, ребенку конец. Тяжкое бремя родительских обязанностей...

Заснуть бы... И больше ничего не надо...

...Листерия...

Вистерия...

Вистерия на боковом заборчике будет выглядеть просто потрясно, если только соберется зацвести.

Листерия-вистерия... Смешные названия...

Она улыбнулась, хотя голова у нее просто трещала. Но виду подавать не хотелось.

— Алиса, вы меня слышите?

Снова сильный запах лаванды, от него даже подташнивает...

Сливочный сыр хорошо размазывается... Не жесткий, не мягкий — самое оно... Как игрушечный медведь.

— У нее веки дрожат, как во сне.

Бесполезно. Сон никак не шел, хотя она чувствовала страшную усталость и казалось, вот-вот заснет беззадних ног. Неужели у всех беременных точно так же болит голова? Это что, природа так готовит к родовым болям? Вот она поднимется и обязательно пороется в какой-нибудь книжке для будущих мамаш.

Она всегда забывала, что боль может разом вывести из строя. Жестокая, она бьет сразу по всем чувствам. Ну утихни же, ну перестань, ну пожалуйста... Укол прямо в голову — вот что сейчас поможет. Один, от головной боли, пожалуйста... Вот и прекрасно. Спасибо...

— Алиса, откройте глаза!

А сливочный сыр — это, вообще-то, сыр?Ведь на сырной тарелке его никогда не бывает. Может, его просто называют сыром, а на самом деле это и не сыр вовсе... Она не стала бы спрашивать об этом врача — не хотелось услышать в ответ «Алиса, ну что вы!».

Лежать было неудобно, точно под ней не матрас, а холодная бетонная плита. Если потянуться, можно потолкать Ника ногой, чтобы во сне он повернулся, по-медвежьи обнял ее и прижал к себе. Ее грелка на все тело...

Где Ник? Встал? Может быть, чай ей делает...

— Алиса, не шевелитесь. Лежите спокойно, попробуйте-ка открыть глаза...

Элизабет должна знать насчет сливочного сыра.Она высокомерно фыркнет, как положено старшей сест­ре, и точно ответит. Мама, конечно, скажет, что понятия не имеет. Она страшно удивится и скажет: «Что ты, милая! Ну конечно, я ела сливочный сыр, когда носила вас обеих. Тогда этим никто голову не забивал». Она говорила бы и говорила, волнуясь, как бы Алиса чего не нарушила. Мама свято верила в правила. Впрочем, и сама Алиса тоже. Фрэнни не знала ответа, но она гордо включила бы свой новый компьютер, чтобы помочь точно так же, как давным-давно вместе с Алисой и Элизабет рылась в «Британской энциклопедии», чтобы помочь с уроками.

Голова болела уже по-настоящему.

По сравнению с родовыми болями это, может быть, конечно, ерунда. Так что это было просто здо­рово.

Что-то она не помнила, чтобы ела этот самый сливочный сыр.

— Алиса? Алиса!

Да в жизни она не любила сливочный сыр!

— «Скорую» вызвали?

Снова пахнуло лавандой.

Как-то, когда они отстегивали ремни в машине, Ник, держась за ручку двери, сказал ей в ответ: «Дурочка ты смешная... Сама же знаешь, что я с ума по ­тебе схожу».

Она открыла дверцу машины, ощутила тепло солн­ца на ногах, услышала запах лаванды, которую поса­дила у входа.

С ума схожу...

Тот блаженный миг, запах лаванды после поездки в магазин за продуктами...

— Едет уже! Я три нуля набрала! Первый раз в жизни три нуля набрала! Ой, мне так стыдно было — чуть девять-один-один не вызвала, как в Америке! Уже стала на девятку нажимать... Вот что значит — сериалов насмотрелась!

— Ой, только бы ничего серьезного... На меня ведь не за что в суд подавать, правда же? Ну не такая уж сложная у меня хореография!

— А по-моему, заключительное вращение было уже лишним — голова и так кружится после обратного переворота и двойного подъема.

— Так это же продвинутый уровень! Сделаешь занятие полегче — сразу жалобы. Я ведь разные варианты предлагаю! Для разной подготовки разные занятия. Ну что ни cделаешь — все не так!

Что это? Прямой эфир на радио? Она терпеть их не могла. Слушатели звонят всегда сердитые и всегда почему-то гнусавые. И вечно их что-нибудь потрясает. Алиса заметила как-то, что вот ее никогда и ничего не потрясает. Элизабет ответила: «Потрясающе!»

Не открывая глаз, она произнесла: «Ник, выключи радио, а? У меня так болит голова!» Вышло как-то сердито, не похоже на нее, но как-никак она ждала ре­бенка, у нее болела голова, ей было зябко и вообще... не по себе.

Может, это утренняя тошнота?

Но разве сейчас утро?

Алиса...

— Алиса, вы меня слышите? Вы слышите меня, Алиса?

Орешек, ты меня слышишь? Ты слышишь меня, Орешек?

Каждый вечер перед сном Ник приставлял к животу Алисы трубку из-под рулона туалетной бумаги и говорил с ребенком. Эту идею он позаимствовал в каком-нибудь радиошоу, где утверждалось, что так ребенок научится распознавать отцовский голос наравне с материнским.

— Алло! — начинал он. — Ты слышишь меня, Орешек? Это твой родитель!

Они прочли, что в это время зародыш становится размером примерно с небольшой орех, и стали называть так своего ребенка. Конечно, только между собой. На людях будущие родители были вполне серьезны и не допускали никаких сюсюканий.

Орешек благодарил папочку, отвечал, что в общем у него все хорошо, только чуть-чуть скучновато. Ему, конечно, хотелось бы, чтобы мама перестала наконец жевать силос и для разнообразия побаловалась бы пиццей. «Хватит питаться как кролик!» — требовал он.

Скорее всего, Орешек был мальчиком. Очень уж по-мужски он держал себя. Маленький проказник — в этом они оба были согласны.

Алиса в это время лежала на спине, так что ей была видна макушка Ника, на которой уже начинала сереб­риться седина. Она не знала, знает ли он сам об этом, и потому молчала. Ему было тридцать два года. От этих седых волосков на глаза у нее наворачивались слезинки. Впрочем, это были фортели гормональной системы, обычные при беременности.

Алиса никогда не говорила с ребенком вслух. Она вела с ним мысленные разговоры, когда лежала в ванне (не слишком горячей — вот еще одно правило). «Привет, маленький», — думала она, и это чудо вы­зывало в ней такой прилив радости, что она шлепала ладонями по воде, точно маленькая девочка в пред­вкушении Рождества. Ей было под тридцать, на ней висела громадная ипотека, у нее имелся муж, скоро ожи­дался ребенок, а ощущения у нее были почти такие же, как в шестнадцать лет.

Только тогда она не знала блаженного счастья после поездки в магазин. В ее жизни не было Ника. На ее сердце еще не было ран, которые Ник сумел за­лечить самыми простыми словами: «Я с ума по тебе схожу».

— Алиса, что с вами? Откройте глаза!

Говорила женщина. Голос у нее был очень громкий и очень скрипучий — не хочешь, а будешь слушать. Этот голос возвращал ее в сознание и уже не отпускал обратно.

От него у Алисы начался знакомый противный зуд, какой бывал от туго натянутых чулок.

И как эта женщина оказалась в ее спальне?

Она повернула голову набок, протяжно ахнула и подняла веки.

Перед глазами расплывались фигуры непонятных цветов. Она не могла разглядеть даже прикроватную тумбочку, где лежали очки. Зрение ухудшалось — это точно.

Она заморгала и, как будто в телескопе, навела ­резкость. Перед ней оказались чьи-то колени. Ин­те­ресно...

Белые колени в бугорках.

Она чуть приподняла подбородок.

— Вот и хорошо!

Кто бы мог подумать — колени принадлежали Джейн Тёрнер, которая работала с ней вместе. Лицо Джейн горело, к потному лбу прилипли пряди волос. Глаза смотрели устало. Шея у нее оказалась рыхлая, короткая; раньше Алиса этого как-то не замечала. На Джейн были шорты, майка в кругах от пота, а руки унее были тонкие, белые, в темных крапинках. Алиса ни­когда еще не видела так много открытого тела Джейн. Неудобно как-то... Бедная старушка Джейн.

— Листерия-вистерия, — выговорила Алиса, пытаясь пошутить.

— Ты бредишь! — сказала Джейн. — Лежи, не нужно садиться.

— Угу, — ответила Алиса. — Не хочу я садиться.

Ей казалось, что она лежит не в кровати. Ощуще­ние было такое, что она вытянулась во весь рост на холодном ламинированном полу. Она что, пьяна? Забыла, что беременна, и напилась до потери сознания?

Ее гинеколог был весьма галантным мужчиной, с неизменной бабочкой, круглолицый, неуловимо похожий на бывшего приятеля Алисы. Как он говорил, в рюмке аперитива и стакане вина за обедом не было ничего предосудительного. Алиса, не разобравшись, что такое аперитив, подумала, что это какой-то вид напитка («Алиса, ну что ты!» — заметила на это Эли­забет). Ник объяснил, что аперитив подают перед обедом. Так было заведено в семье Ника. В семье же Алисы запыленная бутылка «Бейлиса» могла заваляться где-­ни­будь в кладовке, за жестянками со спагетти. С тех пор как подтвердился тест на беременность, Алиса позволила себе лишь полбокала шампанского, не слушая врача и тех, кто твердил, что ничего такого в этом нет.

— Где я? — спросила Алиса, со страхом ожидая ответа.

В каком-нибудь третьесортном ночном клубе? Как объяснить теперь Нику: совсем вылетело из головы, что она ждет ребенка?

— В спортзале, — ответила Джейн. — Ты потеряла сознание. У меня чуть сердце не выскочило, хоть я даже обрадовалась: есть повод остановиться.

Спортзал? Ни в какие спортзалы Алиса не ходила. Как это так — пьяная... в спортзале...

— Вы потеряли равновесие, — трещал веселый голос. — А потом как шлепнулись! Всех перепугали — ну точно как вареная сарделька! Ничего, мы вызвали «скорую», так что не волнуйтесь, профессионалы спешат на помощь!

Рядом с Джейн на коленях стояла тоненькая, шоколадно-загорелая девушка, с обесцвеченными волосами, затянутыми в конский хвост, в блестящих шортах из лайкры и очень коротко обрезанной красной майке с надписью «Безумный степ». В Алисе шевельнулась смутная неприязнь к этой девице. Ей не понравилось, что та обозвала ее «вареной сарделькой». Это уще­мило ее достоинство. Если верить сестре Элизабет, у Алисы был недостаток: склонность принимать себя слишком всерьез.

— Мне стало нехорошо? — с надеждой спросила Алиса.

С беременными женщинами такое бывает. Раньше с ней этого не случалось, хотя в четвертом классе она упорно практиковалась, очень надеясь, что, как некоторые счастливицы, лишится чувств прямо во времяцерковной службы и мистер Гиллеспи, школьный физ­культурник, поднимет ее обмякшее тело своими сильными руками.

— Понимаете, я в положении, — сказала она.

И подумала: «Сама ты вареная сарделька».

— Алиса, боже мой... — У Джейн, что называется, отвисла челюсть. — Не может быть!

— Ну, дорогая моя, я же сразу спросила, есть ли беременные. — Девушка в майке поджала губы, будто увидела, как Алису тошнит. — Не нужно было стес­няться. Я бы тогда предложила поменять программу!

Что-то глухо стучало у Алисы в голове. Казалось, все кругом порют несусветную чушь.

— В положении! — повторила Джейн. — Теперь! Ужас просто!

— Никакой не ужас. — Алиса прикрыла живот рукой: как бы Орех не услышал и не обиделся.

Что там у них с деньгами — до этого Джейн не должно было быть никакого дела. Люди, по идее, должны радоваться, когда ты объявляешь, что беременна.

— Ну и что же ты будешь дальше делать? — продолжила Джейн.

Достала!

— Что? Как это — что? Ждать ребенка. — Она потянула носом. — От тебя пахнет лавандой. Я же чувствовала: откуда-то пахнет лавандой.

От беременности ее обоняние необычайно обострилось.

— Это мой дезодорант, — ответила Джейн.

В ее лице что-то изменилось. Было очень заметно: что-то не так с глазами. Может, ей пора начать пользоваться кремом для век.

— Джейн, как ты себя чувствуешь?

— Я-то нормально, — усмехнулась Джейн. — О себе лучше думай. Это ведь ты, беременная, грохнулась тут в обморок.

Ребенок! Она, эгоистка, переживала за свою дурацкую голову, а надо было волноваться за маленького бедняжку Орешка. Что же она будет за мать такая?

— Надеюсь, с ребенком ничего не случилось, — произнесла она вслух.

— Ну, я бы не волновалась: дети — народ крепкий.

Это сказала еще какая-то женщина. Первый раз Алиса подняла глаза и увидела над собой целую толпу раскрасневшихся женщин средних лет, одетых по-спортивному. Кто-то склонился, разглядывая ее с лю­бопыт­ством свидетеля дорожной аварии, а некоторые, уперев руки в бока, беззаботно трещали, будто на ве­черинке. Казалось, они были в какой-то длинной, осве­щенной флуоресцентными лампами комнате. Откуда-то издалека неслась резкая, отрывистая музыка, металли­ческие щелчки и внезапный взрыв громкого мужского хохота.

— Вообще-то, если вы беременны, не нужно было делать упражнения с нагрузкой на ноги, — заявила еще какая-то женщина.

— Но я не делала никаких упражнений, — отве­тила Алиса. — Наоборот, мне нужно больше заниматься.

— Милая девочка, ты уже назанималась — дальше некуда, — сказала Джейн.

— Не понимаю, о чем ты. — Алиса обвела глазами незнакомые лица. Как-то все это было... глупо. — Не понимаю, где я.

— У нее, может быть, сотрясение, — взволнованно произнес кто-то. — При сотрясении обычны затор­моженность реакций и дезориентация.

— А вы что, врач, что ли?

— В школе проходила курс первой помощи. Я точно помню эту формулировку: «заторможенность реак­ций и дезориентация». Нужно проверить, не сдавлен ли головной мозг. Это очень опасно.

Перепуганная девушка в обрезанной майке погладила руку Алисы и громко произнесла:

— Миленькая, хорошенькая, у вас, кажется, неболь­шое сотрясение.

— Но не оглохла же она! — отрубила Джейн и склонилась к Алисе. — Не переживай. Сегодня пятница, ты в спортзале, занималась степом. Помнишь, как ты упорно старалась затащить меня сюда? Правда, я так и не понимаю, что в нем такого особенного. В общем, ты грохнулась во весь рост и ударилась головой. Ничего с тобой не случится. Но вот почему ты не сказала мне, что беременна?

— Пятница? — озадаченно спросила Алиса. — Каким степом?

— Ой, беда! — взволнованно отозвалась Джейн.

— «Скорая» приехала! — крикнул кто-то.

Девушка в обрезанной майке точно поглупела от радости. Она вскочила на ноги и, словно энергичная хозяйка со шваброй в руке, закричала на женщин:

— Расходимся, расходимся! Чего столпились?

Джейн, все еще стоя на коленях рядом с Алисой, похлопывала ее по плечу, чтобы успокоить, но вдруг перестала хлопать и сказала:

— Ну ничего себе!

Алиса повернула голову: к ним приближались два красавца в голубых медицинских костюмах и с аптечками первой помощи в руках. Ей стало неловко, и она попробовала сесть.

— Лежите, лежите, — произнес тот, что повыше.

— Джордж Клуни, копия! — выдохнула Джейн прямо ей в ухо.

И правда: он был точно брат-близнец актера. Алисе сразу же стало веселей, как будто она проснулась в эпизоде из сериала «Скорая помощь».

— Здравствуйте, — произнес «Джордж Клуни», присев рядом с ними на корточки и зажав ладони коленями. — Как вас зовут?

— Джейн, — откликнулась Джейн. — А это... это Алиса.

— Алиса, а ваше полное имя? — обратился к ней «Клуни», осторожно обхватил ее руку и двумя паль­цами нащупал пульс.

— Алиса Мэри Лав.

— Стукнулись немножко, да, Алиса?

— Похоже что так. Не помню.

Алиса готова была расплакаться и чувствовала себя как-то особенно, как всегда, когда говорила с медиками, пусть даже с аптекарями. Зря мама так тряслась над любой их с сестрой детской болячкой, вот они с Элизабет и выросли страшно мнительными.

— Вы понимаете, где находитесь? — спросил ее «Клуни».

— Не очень, — призналась Алиса. — В спортзале, по-моему.

— Она упала на занятиях степом, — пояснила Джейн и поправила под топом бретельку бюстгаль­тера. — Я все видела. Она делала превосходное сальто назад, сильно ударилась головой о пол и минут десять пробыла без сознания.

Девушка в обрезанной майке снова появилась, ­болтая забранными в хвост волосами. Алиса увидела прямо­ перед собой длинные гладкие ноги и живот, плоский и твердый до того, что он выглядел не по-­настоящему.

— Мне кажется, она несколько отвлеклась, — об­ратилась она к «Клуни» тоном профессионала, говорящего с коллегой. — Никогда не советую это занятие беременным. Я заранее спросила, есть ли беременные в зале.

— Алиса, сколько у вас недель? — спросил «Клуни».­

Алиса собралась ответить и с удивлением ощутила, что в голове у нее как будто провал.

— Тринадцать, — ответила она и поправилась: — То есть нет... Четырнадцать. Четырнадцать, да.

Не меньше чем две недели назад ей делали ультра­звуковое обследование, которое проводится на двена­дцатой неделе. Орех слегка подпрыгнул, как танцор диско, которого толкнули в спину, и потом Ник с Али­сой повторяли это его движение для всех подряд. Все вежливо говорили, что это здорово.

Она снова положила руку на живот и только сейчас заметила, что на ней надето. Кроссовки, белые носки... Черные шорты, желтый облегающий топ с блестящим стикером из золотой фольги. Это был, кажется, динозавр, у которого из пасти выходил шарик с надписью «Крутись-вертись». Крутись-вертись?

— Чья это майка? — обиженным голосом спросила она Джейн. — У меня такой нет.

Джейн многозначительно посмотрела на «Клуни».

— Тут какой-то динозавр на майке, — растерянно пояснила Алиса.

— Алиса, а какой сегодня день недели? — спросил «Клуни».

— Пятница.

На самом деле она этого не помнила — просто ухва­тилась за слова Джейн. Пятница так пятница...

— Что вы ели на завтрак? — задал «Клуни» следующий вопрос, осматривая ее голову.

Тем временем один из бригады наложил ей на руку манжету, другой накачал, чтобы проверить давление.

— Тост с арахисовым маслом?

Так она всегда и завтракала. Беспроигрышный вариант!

— Он не знает, что вы ели на завтрак, — вклинилась Джейн. — Он хочет просто понять, помните ли вы это.

Манжета тонометра сильно сжала руку Алисы.

— Ну-ка, Алиса, рассмешите меня! — попросил «Клуни», опустившись на корточки. — Как зовут нашего достославного премьер-министра?

— Джон Говард, — послушно откликнулась Алиса, надеясь, что на этом разговор о политике закончится.

В ней она никогда не была сильна, и удивить ее чем-­нибудь политическим было проще простого.

Джейн саркастически хмыкнула.

— Ой... Но ведь премьер-министр вроде пока он... — в ужасе проговорила Алиса.

Теперь ее окончательно задразнят! «Алиса, да ты что, как зовут премьер-министра, не знаешь! На вы­боры-то ходила?»

— Да, точно, он!

— А какой теперь год? — спокойно поинтересовался «Клуни».

— Девяносто восьмой, — твердо ответила Алиса.

В этом она была совершенно уверена: ребенок должен был появиться на свет в следующем, девяносто девятом.

Джейн прикрыла рот ладонью. «Клуни» все говорил, но она остановила его, положила другую ладонь на плечо Алисы и воззрилась прямо на нее. Глаза у нее широко раскрылись от возбуждения. На кончиках рес­ниц повисли комки туши. От нее исходил убийственный смешанный запах лаванды и чеснока.

— Алиса, сколько вам лет?

— Двадцать девять, — отозвалась Алиса, раздражен­ная ее повышенно драматическим тоном. На что это она вздумала намекать? — Сколько и вам.

Джейн откинулась назад, метнула на «Клуни» торжествующий взгляд и сказала:

— Я приглашена на банкет по случаю ее сорока­летия.

В тот день Алиса Мэри Лав, отправившись в спорт­зал, беспечно потеряла там десять лет своей жизни.

2

Dжейн сказала, что, конечно, поедет с ней в больницу, но в два часа ей нужно быть в суде.

— Зачем тебе в суд? — спросила Алиса, радуясь, что Джейн не нужно туда везти.

Для одного дня этого было более чем достаточно. Приглашение на банкет по случаю ее сорокалетия... Что бы это значило?

Джейн странно улыбнулась и не стала отвечать.

— Я позвоню, чтобы кто-нибудь подъехал в больницу и подождал тебя, — предложила она.

— Не «кто-нибудь», — возразила Алиса, глядя, как бригада раскладывает носилки. — Пусть Ник приезжает.

— Ну конечно же, я позвоню Нику, — четко, разборчиво произнесла Джейн, как будто участвуя в детском спектакле.

— Знаете, по-моему, я могу идти сама, — обратилась Алиса к «Клуни».

Она не любила, когда ее поднимают, — это относилось и к Нику, хоть он и обладал недюжинной силой.­А все из-за веса. Что, если санитары разворчатся и сделают недовольные лица, когда, как такелажники, будут ворочать носилки с ней?

— Я хорошо себя чувствую. Вот только голова...

— У вас приличное сотрясение, — сказал «Клуни». — С повреждениями головы шутки плохи.

— Самое приятное в нашей работе — носить на носилках интересных женщин, — сказал санитар. — Не лишайте нас удовольствия.

— Вот именно, Алиса, не лишай их удовольствия! — подхватила Джейн. — У тебя повреждение мозга. Ты говоришь, что тебе двадцать девять лет.

Да что же это такое?

Алиса легла на спину, чтобы два санитара сумели уложить ее на носилки. Когда голова откинулась набок, стало так больно, что перед глазами поплыли круги.

— Вот, не забудь. — Джейн сходила за рюкзаком Алисы и втиснула его между боком больной и краем носилок.

— Это не мой, — возразила Алиса.

— Да нет же, твой!

Алиса озадаченно смотрела на красный холщовый мешок. На нем в ряд были наклеены три дино­завра — точно такие же, как у нее на майке. Заболела она, что ли?

Санитары подняли носилки. Казалось, нести их им не составляет никакого труда. Она подумала: такая работа — носить людей всех габаритов.

— На работу! — вдруг вскинулась она. — Позвони лучше на работу! Почему мы не на работе — сегодня же пятница?

— Понятия не имею! Действительно, а почему же мы не на работе? — повторила Джейн тем же нарочитым голосом. — Но ты не волнуйся! Я сначала позвоню Нику, а потом на работу. А на работу — это куда? В АБР «Брикс»?

— Да, Джейн, именно туда, — терпеливо отозвалась Алиса.

Они работали в АБР уже почти три года. Что это у бедняги с головой?

— Скажи Сью, что меня сегодня не будет, — попросила Алиса.

— Сью... — эхом откликнулась Джейн. — Это Сью Мейсон?

— Да, Джейн, Сью Мейсон.

Ну точно — ку-ку!

Сью Мейсон была их начальницей, просто помешанной на пунктуальности, медицинских сертификатах и строгом рабочем стиле в одежде. Алиса не могла дождаться, пока начнется декретный отпуск, лишь бы избавиться от всего этого.

Алиса видела, как Джейн смотрит им вслед. Она зажала пальцами нижнюю губу, отчего стала похожей на рыбу.

— Скорее поправляйтесь! — крикнула девушка в обрезанной майке с помоста в дальнем конце зала; микрофон, укрепленный на голове, усилил ее голос.

Когда носилки оказались у дверей, грянула ритмич­ная музыка. Алиса оглянулась: девушка начала быст­ро подниматься на низкую пластмассовую платформу и спускаться с нее. Женщины, которые только что толпились вокруг Алисы, старательно повторяли на своих платформах ее движения.

— Продолжаем, девушки! Все в исходное положение, чуть согнули колени — и... «родео»!

Все дружно прыгнули на платформы и закрутили над головой воображаемыми лассо.

Ну и ну... Только бы не забыть ничего из этого сумасшедшего дня, все-все рассказать Нику. Надо будет показать ему «родео». Он, конечно, скажет, что это отвратительно. М-да... весь день коту под хвост.

Правда, чуть-чуть страшно. Что же все-таки она делала с Джейн Тёрнер в спортзале и почему это Джейн ведет себя как ненормальная?

Они миновали стеклянную дверь и оказались в длинном большом помещении размером с добрый супермаркет. Алиса решительно ничего не узнавала.

Вдоль помещения тянулись ряды непонятных слож­ных машин, на которых работали мужчины и женщины, поднимая и опуская что-то явно тяжелое. Все со­средоточенно занимались своим делом, стараясь не шуметь, точно в библиотеке. Носилки двигались мимо них, но никто даже не приостановился. По ней скользили равнодушным взглядом, как будто смотрели телевизионный репортаж.

— Алиса! Что это с тобой?

С беговой дорожки сошел мужчина, вынул из ушейнаушники, опустил их на плечи. Его лицо — ярко-крас­ное, в бусинах пота — было Алисе совершенно незнакомо. Она разглядывала его и соображала, как бы повеж­ливее ответить. Беседовать с незнакомцем, лежа при этом на носилках, — полный абсурд. Это ей снится. Приснилось же как-то, что она в пижаме заявилась на коктейль.

— Стукнулась слегка кумполом, — совсем не по-медицински ответил вместо нее «Клуни».

— Ужас! — отозвался мужчина и промокнул лоб полотенцем. — Только этого еще недоставало перед таким днем!

При этих загадочных словах Алиса постаралась сделать скорбное лицо. Может быть, это коллега Ника, а говорит он о каком-то якобы известном ей задании по работе?

— Ну что, Алиса, будешь и дальше такой же фанаткой гимнастики?

— Хо, — откликнулась Алиса.

Она и сама не знала, что хотела сказать, но вышло у нее именно это «хо».

Санитары двинулись дальше, мужчина вернулся на беговую дорожку и побежал.

— Алиса, поправляйся! — закричал он ей вслед, поднеся к уху кулак с отогнутыми большим пальцем и мизинцем. — Я позвоню Мэгги.

Алиса закрыла глаза. В животе забурлило.

— Как вы себя чувствуете? — спросил «Клуни».

— Подташнивает. — Алиса открыла глаза.

— Это нормально, так и должно быть.

Они остановились перед лифтом.

— Я и правда не знаю, где я, — напомнила она «Клуни».

Ей почему-то казалось, что это очень важно.

— Не волнуйтесь сейчас об этом.

Двери лифта со свистом раздвинулись, и из него по­казалась женщина с прилизанными, туго затянутыми в хвост волосами.

— Алиса! Ты как? Что это с тобой? — заговорила она наигранно-бодро, как произносят «как живете-можете»? — Ну надо же, как совпало: я о тебе и думала! Хотела позвонить тебе насчет... Да, того случая в школе. Хлоя мне рассказала, ах ты, бедняжка! Дорогая моя, только этого тебе и не хватало! Перед завтрашним вечером, перед таким днем!

Под ее трескотню санитары втиснули носилки в лифт и нажали кнопку первого этажа. Двери со свис­том сомкнулись, отрезав от них женщину, которая, как тот мужчина на беговой дорожке, поднесла к уху во­об­ражаемый телефон.

— Это что, Алиса Лав на носилках? — в это же время крикнул кто-то.

— У вас много знакомых, — заметил «Клуни».

— Нет, — ответила Алиса. — Ничего подобного.

Она раздумывала о том, почему Джейн сказала: «Я приглашена на банкет по случаю ее сорокалетия». Повернула голову набок, и ее стошнило прямо на блес­тящие черные туфли «Клуни».

Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса

Почти к концу обеденного перерыва мне позвонили. У меня оставалось пять минут, чтобы дойти до туа­лета и проверить, не застряло ли что-нибудь между ­зубами. Она сказала: «Элизабет? Привет, это Джейн, у меня тут небольшая проблема...» — так, будто никакой другой Джейн в мире больше нет. Если тебя зовут Джейн, то полезная привычка — сразу же называть фамилию. «Джейн, Джейн, Джейн, у Джейн проблема», — крутилось у меня в голове. А потом я поняла, что это Джейн Тёрнер. Та, с работы Алисы.

Она сказала, что Алиса упала в спортзале, когда занималась степом.

А я как раз должна была выйти один на один со ста сорока тремя слушателями, которые сидели за столиками, тянули воду со льдом, жевали мятные конфеты и, держа наготове карандаши, нетерпеливо посматривали на подиум. За удовольствие услышать меня каждый из них заплатил по 2950 долларов или по 2500, если они забронировали место заранее. Вот столько люди платят, чтобы я научила их успешно вести кампанию прямой почтовой рассылки. Да, я знаю! Этот грязный мир коммерции совершенно чужд вам, док­тор Ходжес! Мне сразу это стало ясно, когда вы вежли­во закивали, пока я объясняла, чем занимаюсь. Уверена, вам и в голову не приходило, что письма и брошюры, которые приносит почта, пишут настоящие люди. Такие, как я. Могу поспорить: на ящике у вас наклеено «Просьба не класть рекламу и бесплатные газеты». Не волнуйтесь, я не собираюсь вас за это винить.

Итак, это определенно было не самое удобное время, чтобы срываться с места и лететь к сестре только потому, что с ней что-то там случилось в спортзале. Некоторые из нас, знаете ли, работают, некоторым из нас в середине дня не до спортзала. Особенно потому, что я не разговаривала с ней после того случая с банановыми кексами. Знаю, мы долго говорили о том, что нужно стараться более рационально смотреть на ее действия, но все-таки я так и не разговариваю с ней. Вообще-то, она и не подозревает, что я не разгова­риваю с ней, но позвольте мне такое девчачье удовольствие.

Я ответила Джейн (признаюсь, несколько раздраженно и заносчиво): «С ней что-то серьезное?» Почему-то я и не задумывалась, что это действительно может быть серьезно.

— Она думает, что теперь девяносто восьмой год, ей двадцать девять лет и мы до сих пор работаем в АБР «Брикс», — начала рассказывать Джейн. — Куда уж серьезнее? Да, и вы, надеюсь, знаете, что она ждет ребенка?

За мою реакцию мне стыдно до сих пор. Могу сказать только, доктор Ходжес, что это получилось непро­извольно, безудержно и больше всего походило на силь­ный чих при сенной лихорадке.

Меня просто затрясло от ярости, этот громоподобный чих как нельзя лучше выразил мои чувства, я сказала: «Извините, Джейн, мне нужно идти». И прервала разговор.

«Джордж Клуни» ничуть не рассердился за свои туфли. Алиса в ужасе порывалась встать с носилок, чтобы хоть как-то помочь их отчистить, — только бы найти где-нибудь салфетку, может, хоть в этом холщовом мешке, — но оба санитара строго приказали ей лежать и не шевелиться.

Когда носилки задвинули в заднюю дверь машины «скорой помощи», живот немного успокоился. Плотный, чистый белый пластик действовал умиротворяюще, все вокруг было солидно и стерильно.

До больницы ехали совершенно спокойно, будто в такси. Насколько Алиса поняла, они не неслись по улицам, мигая фарами, чтобы другие машины убирались с дороги.

— Вроде не умираю? — спросила она «Клуни».

Его напарник сидел за рулем, а «Клуни» рядом с ней. Она заметила, что у него довольно густые брови. У Ника брови были такие же широкие, кустистые. Как-то раз, поздно вечером, Алиса сделала попытку их выщипать, но он так громко заорал, что она испугалась, как бы их соседка миссис Берген не проявила бдительность и не вызвала полицию.

— Вы в два счета вернетесь в свой спортзал, — заверил ее «Клуни».

— Не хожу я в спортзал, — возразила Алиса. — Мне кажется, от них нет никакого толку.

— Понятно, — откликнулся «Клуни» и похлопал ее по руке.

Она смотрела, как мимо машины, за головой «Клуни», мелькают рекламные щиты, офисные здания, кусочки неба.

Ну вот... Как глупо все вышло. «Ударилась кумполом» — и сразу все стало казаться странным. Ощущение было очень похоже на то, какое бывает, когда просыпаешься где-нибудь на отдыхе и, будто во сне, не сразу соображаешь, где находишься. Только сейчас все было сильнее и никак не заканчивалось. Паниковать незачем. Было так интересно! Нужно лишь сосредоточиться.

— Который час? — резко спросила она «Клуни».

— Скоро обед, — ответил он, бросив взгляд на ­часы.

Прекрасно... Обед... Обед, пятница.

— Зачем вы спрашивали меня, что я ела на зав­трак?

— Мы спрашиваем об этом всех, у кого повреждена голова. Так оценивается психическое состояние.

Значит, если она сможет вспомнить, что ела на зав­трак, все встанет на свои места.

На завтрак... Сегодня... Ну же, ну! Должна же она помнить!

Она совершенно ясно представляла себе, чем зав­тракает в рабочие дни. Два кусочка поджаренного хлеба­ выпрыгивают из тостера, сердито бурчит чайник, солнечные лучи косо падают на кухонный пол и освещают­ большое коричневое пятно на линолеуме, глядя на которое всегда думаешь, что его можно легко оттереть, хотя это не так. Потом они начинают блестеть на вок­зальных часах, которые им подарила мать Ника на новоселье. Алиса всегда очень надеется, что они сильно­ спешат, хотя на самом деле они всегда сильно отстают. Раздается трескучий звук настройки «Радио Авст­ралии», и озабоченные, напряженные голоса дикторов начинают рассказывать о мировых проблемах. Ник обычно слушал, бросал иногда: «Ну вы даете!» — а Алиса чувствовала, что эти голоса, как волны, перекатываются через нее, и притворялась спящей.

Они с Ником не были жаворонками. Обоих это ра­довало, потому что их предыдущие спутники по утрам бывали просто невыносимо энергичны. Они перебрасывались короткими фразами, иногда ворча преувеличенно сердито, в шутку, а иногда они не играли, и это было здорово, потому что знали: сами собой они будут вечером, после работы.

Она постаралась не отвлекаться и думать только о завтраке.

Стояло холодное утро; они как раз наполовину покрасили кухню. Хлестал дождь, острый запах краски щекотал ей ноздри. Сидя на полу, они молча ели хлеб, намазанный арахисовым маслом: больше разместиться было негде, всю мебель завесили тряпками. Алиса была в кардигане, накинутом поверх ночной рубашки, и в старых футбольных носках Ника, натянутых под самые колени. Ник был выбрит и одет, осталось только повязать галстук. Накануне вечером он рассказал, что ему нужно делать очень важную и очень страшную презентацию одновременно для трех компаний: лысых­ дебилов, хренов из «Мегатрона» и еще каких-то больших шишек. У Алисы, которая немела от одной мыслио публичном выступлении, от сочувствия засосало подложечкой. В то утро Ник глотнул чая, поставил кружку, открыл было рот, собираясь откусить от бутерброда, и уронил его прямо на свою любимую полосатую рубашку, угодив точно в центр. В ужасе они взглянули друг на друга. Ник не без труда оторвал бутерброд от рубашки и обнаружил на ней огромное жирное пятно от арахисового масла.

— Ну вот... — голосом смертельно раненного про­изнес он. — Единственная чистая рубашка.

С этими словами он схватил несчастный бутерброд и приклеил его ко лбу.

— А вот и нет! — ответила Алиса. — Пока ты вчера играл в сквош, я сходила в прачечную.

У них пока не было стиральной машины, и все белье они отдавали в прачечную на своей же улице. Ник оторвал хлеб ото лба: «Да ну?» Она ответила: «Ну да!» И он, аккуратно обойдя банки с краской, подошел к ней, взял ее лицо в ладони и наградил долгим, нежным поцелуем, отдававшим арахисовым маслом.

Но сегодня утром было по-другому. Тот завтрак был несколько недель или, может, месяцев тому назад. Кухню они докрасили. К тому же тогда она не была беременна, если пила кофе.

Несколько раз подряд, когда они вдруг вознамерились вести здоровый образ жизни, на завтрак у них былйогурт с фруктами. Когда это было? Этот сдвиг закон­чился очень быстро, хотя начинали они с превеликим энтузиазмом.

Бывало, что она завтракала в одиночестве — когда Ник уезжал по работе. Она жевала свой тост, лежа в по­стели, романтически скучая по нему, как будто он был солдатом или матросом. Так с удовольствием ощущаешь чувство голода в предвкушении сытного обеда.

Иногда за завтраком они ссорились, и довольно сильно — так, что искажались злобой лица, гневно блестели глаза, хлопали двери. Из-за того, например, что в холодильнике не оказывалось молока. Тогда все проходило не так благостно.

Тот завтрак совершенно точно был в другой день. Она припомнила, что они в тот же вечер простили друг друга, когда сидели на представлении какой-то нудной и длинной постмодернистской пьесы, в которой сестра Ника играла крошечную роль и в которой ни он, ни она ничего не поняли. «Кстати, я тебя прощаю», — шепнул Ник ей на ухо, и она шепнула в ответ:­ «Нет уж, это я тебя прощаю!» А женщина, которая сидела перед ним, обернулась и по-учительски строго про­шипела: «Прекратите сейчас же!» Их обуял такой дикий хохот, что пришлось выбираться из зала, натыкаясь на колени соседей, и после спектакля объясняться с сердитой сестрой.

Однажды за завтраком она, дурачась, стала вслух зачитывать из книжки имена для детей, а он, также дурачась, отвечал «да» или «нет». Это было, наоборот, благостно, потому что тогда они веселились от души.

— Не верю, что нам самим разрешат дать человеку имя, — говорил тогда Ник. — Это может сделать только какой-нибудь царь земли.

— Ну или царица, — откликнулась Алиса.

— Нет, женщине ни за что не разрешат давать человеку имя, — возражал Ник. — Ясно же.

Так, значит, это тогда и случилось? Нет... Не тогда. Не в то утро.

Что было сегодня на завтрак, она понятия не имела и призналась «Клуни»:

— Я сказала про тост с арахисовым маслом, потому что обычно завтракаю так. Но, вообще-то, я совсем не помню, что ела.

— Не беда, — отозвался «Клуни». — Я и сам, пожалуй, этого не помню.

Ну и стоило так стараться, чтобы оценить ее психическое состояние? Этот «Клуни» вообще сообра­жает, что делает?

— Может, и у вас сотрясение, — сказала Алиса.

«Клуни» принужденно рассмеялся. Видимо, ему все это наскучило. Может быть, он думал, что следующий вызов окажется куда интереснее. Наверное, ему нравилось ставить эти прибамбасы сердечного дефи­бриллятора. Алисе бы нравилось, если бы она работала санитаром.

Однажды в воскресенье, когда Ник страшно мучился после вчерашнего, она все старалась уговорить его пойти на пляж, а он лежал на кушетке, закрыв глаза и не обращая на нее никакого внимания. «Кажется, мы его теряем!» — сказала она тогда, потерла два шпателя друг о друга и, приложив их к его груди, завопила:­ «Разряд!» Ник послушно и очень похоже изобразил мышечный спазм. Но так и не соизволил пошевелиться, пока не услышал, как она воскликнула: «Он не дышит! Начинаем интубацию!» — и не попробовала всунуть ему в рот соломинку.

«Скорая» остановилась на светофоре, и Алиса чуть пошевелилась. Все тело страшно ныло. Она чувствовала себя до крайности усталой, но в то же время ее как будто подзуживало встать и приняться за какое-нибудь дело. Это, видимо, из-за беременности. Все говорят, что тело становится как чужое.

Она опустила подбородок, чтобы еще раз взглянуть на те странные вещи, что были на ней надеты. Да, такое она ни за что бы не выбрала. Она никогда не носила ни желтого, ни топов в обтяжку. Противное чувство паники шевельнулось снова, и она посмотрела сначала в сторону, а потом перевела глаза на потолок машины.

Дело было вот в чем: что она ела накануне вечером, тоже никак не вспоминалось.

Вообще никак. Ну просто ничего не приходило на ум.

Тунец, что ли, с фасолью, который любила она? Или карри с бараниной, которое уважал Ник? Она понятия не имела.

В голове мешались обрывки воспоминаний о самых разных выходных, будто в нее вывалили корзину нестираного белья. Вот она сидит на траве в парке и читает газету... Пикники. Вот они ходят по садовым центрам и спорят о растениях. Работают по дому. Все­гда, всегда работают по дому. Фильмы. Ужины. Кофе с Элизабет. Секс утром в воскресенье, потом сон, потомкруассаны из вьетнамской пекарни. Дни рождения дру­зей. Свадьба мимоходом. Дальние поездки. Встречи с семьей Ника.

Почему-то она знала, что ничего такого в прошлые выходные не было. А когда это было, давно или недавно, она не знала. Было, и все.

Трудность состояла в том, что она не могла связать себя ни с «сегодня», ни с «вчера», ни даже с «прошлой неделей». Ее носило по календарю, как оторвавшийся воздушный шарик.

Представилось серое, затянутое облаками небо, в котором плавали связки розовых шариков, перевязанных белыми ленточками, точно букеты. Их быст­ро гнал сердитый ветер, и от этого ей было ужасно грустно.

Но это чувство прошло быстро, как приступ тошноты.

Ужас. Что все это значит?

Ей очень не хватало сейчас Ника. Он бы все расставил по своим местам. Он бы точно сказал ей, что они ели вчера вечером на ужин и что делали в выходные.

Хорошо бы он ждал ее в больнице. Он, наверное, уже и цветы ей купил. Скорее всего, купил. Она, впрочем, надеялась, что все-таки нет, — зачем так тратиться?­

Нет, конечно, она очень хотела, чтобы он купил цветы. Ее ведь отвезли по «скорой». Она их как бы заслужила.

В голове вдруг всплыло еще одно воспоминание. Ей представился гигантский букет красных роз на длин­ных стеблях и гипсофил в хрустальной вазе — свадебный подарок двоюродного брата Ника. С чего это вдруг ей вспомнились эти розы? Ник их никогда не дарил. Он знал, что она любила их только несрезанными, на кустах. Магазинные цветы совершенно не пахли и ­неизвестно почему приводили Алисе на ум мысль о серийных убийцах.

«Скорая» остановилась, «Клуни» поднялся на ноги, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой.

— Приехали. Алиса, как самочувствие? У вас такой вид, словно вы размышляли о чем-то глобальном.

Он нажал на ручку, открыл дверь, и в машину хлынул солнечный свет, от которого она зажмурилась.

— Я так и не знаю, как вас зовут, — заметила ­Алиса.

— Кевин, — будто извиняясь, ответил «Клуни».

Словно заранее зная, что разочарует ее.

Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса

Правду сказать, доктор Ходжес, в моей работе много волнения. Мне стыдно признаться, но это так. Нет, конечно, это не безумный мандраж, но определенно адреналин в моем деле есть. Когда гаснут лампы, затихает зал, я стою одна на сцене и страшно серьезная Лейла дает мне знак, что все в порядке и можно начинать, — чувство такое, будто мы с ней запускаем спутник НАСА. Свет рампы бьет мне в лицо, точно солн­це, и я слышу лишь, как изредка постукивают стаканы с водой да кое-где раздается осторожный кашель. Мне нравится этот чистый, острый деловой дух гостиничных конференц-залов и прохладный кондиционированный воздух. Это все приводит в порядок мою голо­ву. А когда я начинаю говорить, микрофон смягчает мой голос и он звучит очень внушительно.

Но бывает, что я выхожу на сцену и чувствую себя так, будто на шее у меня висит мельничный жернов, отчего голова сразу же поникает, а спина гнется в дугу, точно у дряхлой старухи. Мне хочется подвинуться ближе к микрофону и сказать: «Зачем это все, леди и джентльмены? Вы такие славные люди, так помогите же мне, скажите — зачем это все?»

Вообще-то, я точно знаю зачем.

Дело тут в том, что они помогают мне выплачивать ипотеку. Все они вносят свою лепту в наши счета за продукты, воду, электричество и остаток на карте «Виза». Все они щедро оплачивают шприцы, безразмерные­ больничные халаты и даже того анестезиолога с глазами доброго пса, который держал меня за руку и говорил:­ «Спим, спим, дорогая». Впрочем, я отвлеклась. Вы и хотите, чтобы я отвлекалась. Хотите, чтобы я писала подряд все, что только приходит мне в голову. Интерес­но, скучно ли вам со мной. Вид у вас всегда вежливо-заинтересованный, но, может быть, в иные дни, когда вы видите, с каким жалостным выражением я вхожу в кабинет, чтобы вывалить на вас все душераздирающие подробности своей жизни, вам очень хочется положить­ локти на стол, опереться подбородком на руки и спросить: «Зачем это все, Элизабет?» Но потом вы вспоми­наете, что я пополняю вашу «Визу», оплачиваю вашу ипотеку, счета из магазина и так далее... И жизнь идет своим чередом.

На днях вы сказали, что ощущение бессмысленности — это признак депрессии, но, понимаете ли, у меня нет никакой депрессии, потому что я ясно вижу, зачем это все. Деньги — вот зачем.

После того как я ответила на звонок Джейн, те­лефон тут же зазвонил снова. Скорее всего, это была опять она, подумала, что разговор прервался, и я от­ключила телефон прямо на середине звонка. Мужчина, проходивший мимо, заметил: «Иногда кажется, намвсем было бы куда лучше без этих штук!» — и я с энту­зиазмом отозвалась: «Вот именно!» Я никогда в жизни не говорила «Вот именно!». Это выражение пришло мне в голову ни с того ни с сего. На нашей следующей сессии я обязательно воспользуюсь им и посмот­рю, моргнете ли вы. А он продолжил: «Поздравляю, поздравляю. Я много раз бывал на таких занятиях, но ваша лекция оказалась самой полезной и доходчивой».

Он заигрывал со мной. Такое иногда бывает. Это безотказный эффект микрофона и ярких огней. Смеш­но! Я всегда думаю: ведь каждому мужчине должно быть с первого взгляда понятно, что никакой сексуальности во мне нет и в помине. Я ощущаю себя этаким сухофруктом. Да я сухофрукт и есть. Я — сушеный абрикос. Не вкусный, сочный, мягкий плод, а жесткий,­ сморщенный, безвкусный сушеный абрикос, о который зубы обломаешь.

Я несколько раз вдохнула бодрящего кондиционированного воздуха и снова прикрепила микрофон к лацкану жакета. Я так боялась возвращаться на сцену, что меня в буквальном смысле слова колотило. Доктор Ходжес, по-моему, сегодня вечером я могу несколько расклеиться. На следующей встрече мы можем погово­рить об этом.

Впрочем, не исключено, что временное помешатель­ство — лишь отговорка для прикрытия неприглядного поведения. Наверное, мне просто стыдно сознаться, что­ кто-то позвонил мне, сказал, что с сестрой произошел несчастный случай, а я прервала разговор. Для вас я делаю из себя подарочный вариант. Хочу казаться несчастней всех на свете, чтобы вы почувствовали, что можете быть мне полезны, но в то же время я хочу, чтобы вы, доктор Ходжес, считали меня хорошим человеком. Хорошим и несчастным.

Тогда я, как рок-звезда, взошла на сцену, загово­рила о «визуализации плана» и была, что называется, в ударе. Заставляла всех смеяться, выкрикивать ответы, соревнуясь друг с другом, и все время, пока мы визуализировали план, я визуализировала свою младшую сестру.

Я думала о том, что травмы головы могут быть очень серьезными.

Думала, что Ник в отъезде и что, вообще-то, Джейн не обязана была этого делать.

А потом я подумала: Алиса носила Мадисон в 1998 году.

3

Ник не ждал в больнице с цветами. Алису там никто не ждал, и она почувствовала себя чуть-чуть героиней.

Санитары вдруг бесследно исчезли, как будто их и не было. Она не помнила, чтобы они с ней попрощались, поэтому и не сумела сказать «спасибо».

В больнице было то очень оживленно, то совсем тихо, когда надо было лежать на носилках в пустой комнатушке размером с коробку и смотреть в потолок.

Пришел врач, посветил крошечным фонариком ей в глаза и попросил проследить, как он двигает паль­цами туда и обратно. Сестра с неправдоподобно зеле­ными глазами, точно под цвет больничного костюма, стояла у нее в ногах, держала планшет с листом бумаги и расспрашивала о страховке, об аллергиях и прочем в том же роде. Алиса похвалила эту яркую зелень, услы­шала в ответ, что это цветные линзы, произнесла «А-а...» и почувствовала себя одураченной.

Пакет со льдом приладили к тому, что зеленоглазая сестра назвала «страусиным яйцом» у Алисы на затылке, ей дали две обезболивающие таблетки в крошечной пластиковой чашке, но Алиса сказала, что ей не так уж больно и что она не хотела бы ничего принимать, потому что ждет ребенка.

Ее все расспрашивали и расспрашивали, голосами чересчур громкими, будто во сне, хотя она и смотрела прямо на них. Помнит ли она, что упала? Помнит ли, что ее везли в «скорой»? Знает ли, какой сегодня день недели? А число, год?

— Девяносто восьмой? — Изможденная женщина-­врач озадаченно посмотрела на нее сквозь очки в крас­ной пластиковой оправе. — А вы уверены?

— Да, уверена. Мне поставили срок — восьмое августа девяносто девятого года. Восемь-восемь, девять-девять. Легко запомнить.

— Сейчас, знаете ли, год две тысячи восьмой, — сказала врач.

— Такого не может быть, — вежливо возразила Алиса.

Неужели эта женщина — из тех умнейших людей, которые никакого внимания не обращают на обыденность? Хотя бы на те же даты.

— Почему же?

— Потому что еще не настало новое тысячелетие, —поучительно заметила Алиса. — Говорят, что из-за какого-то компьютерного сбоя отключится все электричество.

Она гордилась, что ей был известен этот факт, а значит, она идет в ногу со временем.

— Мне кажется, вы путаете. Вы разве не помните, как встречали это тысячелетие? Какие огромные фейерверки запускали над мостом Харбор-бридж?

— Нет, — ответила Алиса. — Не помню я никаких фейерверков.

«Хватит!» — хотелось ей крикнуть. Ничего здесь нет смешного, я хорохорюсь, делаю вид, что у меня не болит голова. А она болит.

Она вспомнила, как однажды вечером Ник сказал: «Ты только представь — новое тысячелетие мы будем встречать с четырехмесячным ребенком!» В руках он держал кувалду, потому что собирался крушить стену. Алиса опустила камеру — она хотела увековечить падение стены. «А ведь верно», — ответила она, умиленная и пораженная этой мыслью. Четырехмесячный ребенок: настоящий маленький человек, созданный ими, принадлежащий им и все-таки отдельный.

— М-да... Думаю, придется нанимать няню для маленького засранца, — делано беззаботно произнес Ник.

С этими словами он радостно взмахнул кувалдой, Алиса щелкнула аппаратом, и их окутало облако розовой пластиковой пыли.

— Может быть, сделать ультразвук? — настойчиво обратилась Алиса к врачу. — Нужно проверить, что с ребенком.

Случись такое с Элизабет, она повела бы себяименно так, и только так. Когда Алисе нужно было про­явить напор, она всегда первым делом думала: «А как бы поступила Элизабет?»

— Сколько у вас недель?

— Четырнадцать.

Сказав это, Алиса снова почувствовала странный провал в памяти, как будто была не совсем уверена, что это так.

— Можете хотя бы сердце прослушать? — спросила Алиса с интонациями Элизабет в голосе.

— Мм... — неопределенно произнесла врач и водрузила очки обратно на нос.

Алисе вспомнился женский голос с легким американским акцентом: «Извините... сердцебиение не прослушивается».

Она помнила это очень ясно. Небольшая заминка перед «извините»... «Извините... сердцебиение не про­слушивается».

Чей это голос? Что это была за женщина? Было ли это на самом деле? В глазах Алисы стояли слезы, ей сно­ва представились букеты из розовых шариков, гонимые ветром по серому небу. И где она видела эти шарики — в каком-то старом фильме? Очень, очень печальном фильме? Она чувствовала, как в груди у нее снова поднимается волна необыкновенно сильного чув­ства, похожего на испытанное в машине «скорой помощи». Ее обуревали горе и ярость. Она воображала, как рыдает, воет, рвет на себе волосы, хотя в жизни никогда себя так не вела. И только она подумала, что это чувство сокрушит ее, оно вдруг исчезло без следа. Это было очень странно.

— Сколько у вас детей? — спросила врач, задрала майку Алисы и спустила ее шорты, чтобы обследовать живот.

— Нисколько. — Алиса сморгнула слезы. — Это моя первая беременность.

Врач приостановилась и заметила:

— Но у вас здесь шов, как будто от кесарева.

Алиса осторожно приподняла голову и увидела, что врач показывает аккуратно наманикюренным паль­цем куда-то в нижнюю часть ее живота. Она прищури­лась и разглядела бледно-розовую линию как раз над лобковыми волосами.

— Я не знаю, что это, — испуганно сказала Алиса.

Вспомнилось суровое выражение материнского ли­ца, когда она, бывало, говорила Элизабет и Алисе: «Ни­когда и никому не показывайте свои женские части». Ник покатился со смеху, когда она рассказала ему об этом. И как это он умудрился не заметить этот смешной шрам? Он ведь потратил немало времени на изу­чение ее женских частей.

— По матке не скажешь, что у вас уже четырна­дцать недель, — заметила врач.

Алиса смотрела на свой живот и понимала, что действительно — выглядит он плоско. Плоско, подтянуто, неожиданно хорошо, вот только... Она ведь ждет ребенка. Ник всякий раз довольно хмыкал, когда она одевалась, подчеркивая растущий животик.

— Вы уверены, что так много? — недоверчиво спросила врач.

Алиса снова посмотрела на живот — исключи­тельно плоский! — и ничего не ответила. Ей было и не­удобно, и страшно, и стыдно одновременно. Ей пришло в голову, что грудь, которая уже успела отяжелеть, начала зудеть и походить на пышный бюст, вернулась в свое обычное, весьма скромное состояние. Она не ощущала себя беременной. Конечно, она не чувствовала себя собой, но определенно не ощущала себя беременной.

Что же это был за шрам? Она слышала страшные рассказы, как людей накачивали таблетками и выре­зали у них органы на продажу. Что же получалось — она пошла в спортзал, напилась до потери сознания и кто-то, воспользовавшись случаем, поживился ее ор­ганами.

— Может быть, и не четырнадцать, — сказала она врачу. — Может быть, я неправильно сосчитала. Мне как-то трудно соображать... Муж скоро приедет и все вам объяснит.

— Успокойтесь, не волнуйтесь, — ответила врач и аккуратно поправила на ней одежду. — Мы начнем с томографии мозга, посмотрим, есть ли у вас что-то серьезное. Знаете, я думаю, скоро все встанет на свои места. Помните, как зовут вашего гинеколога? Я могу позвонить ему и уточнить, какой у вас срок. Если мы не услышим сердцебиения, ничего страшного: срок для этого еще невелик.

«Извините... сердцебиение не прослушивается».

Слова вспоминались необыкновенно ясно. По­хоже, это было на самом деле.

— Доктор Сэм Чеппл, — ответила Алиса. — У него офис в Четсвуде.

— Прекрасно. Не волнуйтесь. После серьезной травмы головы небольшое замешательство — это совершенно нормально. — Врач сочувственно улыбнулась и вышла.

Алиса проводила ее глазами, а потом снова задрала майку и принялась разглядывать живот. Мало того что он опал — по нему сверху вниз шли серебристые полосы растяжек. Она с испугом провела по ним пальцами. Неужели это ее живот?

Кесарево, сказала врач... Если только она не ошиб­лась. Может быть, никакое это не кесарево, может, самый обычный шов. Какой-то...

Но если она была права, получалось, что некий врач — ее гинеколог Чеппл? — разрезал скальпелем ее кожу, вынул из ее чрева окровавленного орущего ребенка, а она этого совсем не помнила.

Неужели удар головой выбил из ее памяти такое значительное событие? Не чересчур ли это?

Она вспомнила, как, бывало, они с Ником усаживались смотреть кино, где-то на середине она засыпала и валилась головой ему на колени. Она терпеть этого не могла, потому что просыпалась потом с открытым­ртом и видела, как герои, которые в самом начале прос­то не выносили друг друга, теперь, как голубки, стоят под одним зонтом у Эйфелевой башни.

— У тебя был ребенок, — неуверенно обратилась она сама к себе. — Помнишь?

Абсурд! Она вовсе не собиралась хлопать себя по лбу и восклицать: «Ну конечно! У меня был ребенок, да, да! Странно, что я об этом не помню!»

Неужели она забыла, как ребенок рос, шевелился, пинал ножками у нее в животе? Если действительно он у нее был, значит они с Ником ходили на занятиядля будущих родителей. Значит, она покупала себе одеж­ду для беременных. Значит, они покрасили детскую. Значит, они ездили покупать коляску, кроватку, пеленки, ходунки, пеленальный столик.

Значит, ребенок-то был.

Она села, обхватив руками живот.

Где же он был? Кто смотрел за ним? Кто кормил?

На этот раз все было гораздо значительнее, чем ­обычная промашка, про которую говорили: «Алиса, ну что вы!» Это было просто огромно. И это пугало.

Боже ты мой, куда подевался Ник? Когда он по­явится, она обязательно поворчит на него. Пусть ­оправдывается сколько хочет.

Зеленоглазая сестра вернулась и спросила:

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо, — машинально ответила Алиса.

— Вы помните, почему здесь оказались и что с вами случилось?

Эти настойчивые расспросы, видимо, имели целью оценить ее психическое состояние. Алису так и подмывало завопить: «Да, да, я с ума схожу!» — но не хотелось причинять неудобства сестре. Такие фортели всех пугают.

— Скажите, пожалуйста, а какой сейчас год? — обратилась она с вопросом вместо этого.

Она произнесла это очень быстро, чтобы врач в очках не успела войти и застукать ее за попыткой вти­харя проверить факты.

— Две тысячи восьмой.

— Точно две тысячи восьмой?

— Совершенно точно. Второе мая две тысячи восьмого года, на выходные отмечаем День матери!

День матери! У Алисы это был бы первый День матери!

Только если год и правда две тысячи восьмой, он у нее будет вовсе не первый...

Если сейчас две тысячи восьмой год, то, значит, Ореху уже девять лет. И никакой он уже не Орех. Это сначала был Орех, а потом вырос до персика, до теннисного мяча, до баскетбольного, до... ребенка.

Алиса ощутила, как совсем некстати ее душит приступ смеха.

Ее ребенку уже девять лет.

Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса

К ужасу Лейлы, я оборвала на полуслове рассуждения о «визуализации плана» и переключилась на «олим­пийскую идею». Я уверена, доктор Ходжес, вы с востор­гом узнаете, что именно на этом этапе я делаю так, что люди лезут под стол в поисках некоего «таинственного продукта». Буквально все приходят в неописуемое волнение и под столы, можно сказать, ныряют. Удивительно, что такие разные люди могут выдавать совершенно одинаковые шутки. Это только подкрепляет мое ощущение, что годы идут, но ничего не меняется. Я — лучшая иллюстрация к выражению «топтаться на месте».

Ого, через десять минут пойдет «Анатомия страсти»! Писание этого дневника ни в коем случае не должно мешать поглощению ежевечерней порции этой тележвачки. Пусть мой муж Бен говорит что хочет: если бы не этот экранный наркотик, я бы давно уже тронулась умом.

Пока мои студенты записывали на жесткой дешевой бумаге свои идеи по продвижению «таинственных продуктов», я пробовала дозвониться до Джейн. Понятно, что Джейн свой телефон отключила, и я, не сдержавшись, произнесла вслух «ё-мое», так что Лейла тонко и злорадно улыбнулась. Я обидела ее тем, что поменяла повестку дня, как будто повестка дня не имела ни малейшего значения, тогда как для нее это вопрос жизни и смерти.

Я объяснила ей, что с моей сестрой что-то случилось, я не знаю, в какой она больнице, и ищу, кто мог бы забрать из школы ее детей.

— Понятно, — ответила Лейла. — Но когда вы со­бираетесь заканчивать сегмент «визуализация плана»?

По-моему, такая сосредоточенность для сотруд­ника совсем неплоха, но, доктор Ходжес, не отдает ли она некоторой патологией? Что вы, профессионал, ска­жете на это?

Потом я позвонила маме и оставила сообщение на голосовую почту. Теперь ей на пару дней обеспечена веселенькая жизнь. Кажется, совсем недавно первым де­лом я позвонила бы Фрэнни. В критические моменты она умела сохранять удивительное спокойствие. Но Фрэнни решила завязать с вождением, когда перебралась в деревню для престарелых. Я до сих пор страшно огорчена этим. Она превосходно водила. Я позвонила в школу и, ожидая ответа, выслушала записанную на автоответчик лекцию о семейных ценностях. Я позвонила в спортзал Алисы, чтобы спросить, знают ли там, в какую больницу ее отвезли, и, ожидая ответа, выслушала записанную на автоответчик лекцию о пользе разумного питания.

И наконец, я позвонила Бену.

Он ответил после первого же сигнала, выслушал мой лепет и ответил: «Я все сделаю».

4

Конечно же, компьютерная томография Алисы не показала никаких изменений, и ей стало даже неудобно из-за того, что она такая обыкновенная. Вспомнились школьные ведомости: во всех без исключения графах галочка стояла напротив отметки «удовлетворительно» и сопровождалась записью вроде:­ «Мало работает в классе, успеваемость посредственная». С тем же успехом они могли бы откровенно написать поперек титульного листа: «Ужасно скучно; мы по-настоящему ее не знаем». В ведомостях Эли­забет галочки стояли против отметок «отлично», поройвстречались «неудовлетворительно» и записи типа:­«Слу­чаются несерьезные нарушения дисциплины». Алисе страшно хотелось хоть раз несерьезно нарушить­ дисциплину, но она никак не могла сообразить, с чего бы начать.

— Нам не нравится этот провал в памяти, поэтому мы оставляем вас на ночь и понаблюдаем, — сказала врач в красных пластиковых очках.

— Хорошо... — произнесла Алиса и застенчиво при­гладила волосы, представив себе, как целый сонм врачей и сестер с планшетами сидит у ее кровати и на­блюдает за тем, как она спит (она, бывало, всхрапы­вала). — Спасибо вам.