7,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Иностранка
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Джоджо Мойес
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2023
Новый роман от Лианы Мориарти с захватывающим сюжетом и с привлекательными и эксцентричными персонажами. У Софи Ханивел прекрасная работа и любящие родители, а вот личная жизнь не сложилась. Совершенно неожиданно Софи получает в наследство дом престарелой тетушки на крошечном острове Скрибли-Гам. В письме, приложенном к завещанию, эта дама пишет о симпатичном молодом человеке, который очень подошел бы Софи. Молодая женщина с радостью переезжает на очаровательный остров в надежде, что найдет там мужа. Но в результате жизнь Софи становится все более запутанной, и она понимает: не следует ждать прекрасного принца, а пора взять все в свои руки и создать собственный сказочный финал. Впервые на русском языке!
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 530
Ähnliche
Содержание
LianeMoriarty
THELASTANNIVERSARY
Copyright © Liane Moriarty, 2005
All rights reserved
This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency LLC.
Перевод с английскогоИрины Иванченко
Оформление обложкиВиктории Манацковой
Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».
Мориарти Л.
Последний шанс : роман / Лиана Мориарти ; пер. с англ. И. Иванченко. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2016.
ISBN 978-5-389-12059-4
16+
Новый роман от Лианы Мориарти с захватывающим сюжетом и с привлекательными и эксцентричными персонажами.
У Софи Ханивел прекрасная работа и любящие родители, а вотличная жизнь не сложилась. Совершенно неожиданно Софи получает в наследство дом престарелой тетушки на крошечном острове Скрибли-Гам. В письме, приложенном к завещанию, эта дамапишет о симпатичном молодом человеке, который очень подошел бы Софи.
Молодая женщина с радостью переезжает на очаровательныйостров в надежде, что найдет там мужа. Но в результате жизнь Софи становится все более запутанной, и она понимает: не следует ждать прекрасного принца, а пора взять все в свои руки и создать собственный сказочный финал.
Впервые на русском языке!
© И. Иванченко, перевод, 2016
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2016 Издательство Иностранка®
Моим родителям, Диане и Берни Мориарти, с огромной любовью
Благодарности
Выражаю особую признательность своим друзьям Петронелле Макговерн, Марисе Медине и Ванессе Проктор, которые читали и комментировали наброски этого романа. Я также в долгу перед сестрами Николь и Жаклин Мориарти — за все их замечательные предложения и неизменную поддержку. Моя бабушка, Лили Деннет, рассказала мне много полезногопро эпоху Великой депрессии, а родители, Диана и Берни Мориарти, помогли изучить географический регион, где разворачивается действие «Последней Годовщины». Кроме того, я хочу сказать огромное спасибо своему литературному агенту Фионе Инглис, а также издателю и редактору Кейт Патерсон, благодаря усилиям которой моя книга стала значительно лучше.
Глава 1
-Ты действительно считаешь, что это сойдет нам с рук?
— Конечно, иначе я бы и предлагать не стала.
— Нас посадят. Это третья из моих фобий. Первая — пауки, которые живут в дымоходе, вторая — деторождение и наконец — боязнь оказаться за решеткой.
— Никого не посадят в тюрьму, глупышка. Мы будем жить долго и счастливо, станем чопорными сухонькими старушками и напрочь забудем про свои нынешние страхи и опасения.
— Не могу представить нас чопорными сухонькими старушками.
— Да уж, и я тоже.
Глава 2
-Семейная жизнь — тяжелый труд, а подчас и скука. Очень похоже на работу по дому, которой конца-краю не видно. Приходится, стиснув зубы, тянуть лямку, и так день за днем. Разумеется, мужчины стараются значительно меньше нашего, но на то ведь они и мужчины, верно? Работой по дому они тоже не очень-то себя утруждают. Во всяком случае, так было в мое время. Конечно, сейчас мужчины сплошь и рядом готовят, пылесосят, меняют детишкам подгузники — много чего делают! Правда, на вашу долю все равно приходится гораздо больше, согласна? Хотя девушек теперь не особенно готовят к замужеству...
— Тетя Конни, все это прекрасно, но дело в том, что меня не интересует семейная жизнь в целом. Меня интересует брак Элис и Джека. Как бы вы его описали? Ординарный? Неординарный? Постарайтесь вспомнить! Важна будет даже мельчайшая подробность. Как вы думаете: эти двое любили друг друга?
— Любили ли они друг друга? Ха! Сейчас я скажу тебе что-то очень-очень важное. Запиши. Готова?
— Да-да, готова.
— Любовь — это решимость.
— Любовь — решимость?
— Верно. Решимость. Не чувство. Вот этого вы, молодые, не понимаете. Поэтому часто разводитесь. Не обижайся, дорогая. А теперь выключи свой дурацкий магнитофон, и я приготовлю тебе тост с корицей.
— Я и так объелась, тетя Конни. Правда. Как ни печально, но вы мне совсем не помогли. Понимаете, тайна младенца Манро напоминает пазл. Вы — фрагмент этого пазла. Если я найду все фрагменты, то смогу разгадать загадку. Только представьте: столько лет спустя тайна раскрыта! Это будет потрясающе, правда?
— Ах, Вероника, детка, почему бы тебе не устроиться на работу? На стабильную работу, в какое-нибудь солидное место, например в банк.
Глава 3
Это было как гром среди ясного неба: сразу после пасхальных каникул Томас Гордон, бывший возлюбленный Софи Ханивел, вдруг позвонил ей на работу с предложением встретиться в кафе. Заявил, что им надо кое-что серьезно обсудить.
— Полагаю, ничего слишком серьезного?
Софи слышит свой срывающийся от радости голос. Сердце бешено колотится, как будто она с кем-то крупно повздорила. Услышав этот знакомый, но теперь уже чужой голос, она даже вздрогнула. Они ведь расстались целых три года назад и с тех пор ни разу не разговаривали.
— Надеюсь, никто не умер? — бодро спрашивает Софи.
Надо же было сморозить такую глупость! Должно быть, всему виной нервы.
Наступает пауза, а потом Томас произносит:
— Ну, вообще-то, ты угадала: кое-кто действительно умер.
Софи ударяет себя ладонью по лбу. И, смущенно откашлявшись, вовремя вспоминает вежливые слова, которые принято говорить в таких случаях.
— Томас, — проникновенно и печально произносит она, — мне очень жаль. Прими мои соболезнования.
— Да, спасибо, — отрывисто отвечает тот. — Ну так что, мы можем сегодня встретиться в баре?
— Да, конечно. Но... Так кто же все-таки умер?
— Слушай, давай поговорим об этом вечером.
Словно они и не расставались! Неужели так трудно сказать напрямик? Губы Софи начинают складываться в досадливую гримасу, как это прежде частенько бывало во время телефонных разговоров с Томасом.
— Но я весь день буду думать: кто, кто же умер?
Он тяжело вздыхает и говорит:
— Моя тетя Конни.
— О-о! — Софи испытывает облегчение, но старается не показать этого. — Мне очень жаль.
Она хорошо помнит тетушку Конни, но старушке, должно быть, было лет девяносто, не меньше. Софи видела ее всего пару раз, и уж наверняка после трех лет гнетущего молчания — оба они тяжело переживали разрыв — Томас пригласил бывшую возлюбленную в кафе не для того, чтобы поставить ее в известность о смерти престарелой родственницы.
— Полагаю, об этом сообщат в газетах, — говорит Софи. — Она ведь была в своем роде знаменитостью, да?
— Да, возможно. Ну ладно, тогда до вечера. Буду очень рад тебя увидеть. Итак, в баре «Риджент», в шесть. Тебе удобно туда подойти?
— Да, конечно. До встречи.
Софи кладет трубку, медленно записывает на стикере: «Томас, 6 часов» и прилепляет его к компьютеру. Как будто подобное может вылететь у нее из головы. А ведь Томас недаром выбрал именно бар «Риджент», расположенный в пяти минутах ходьбы от ее офиса. Софи уже успела позабыть, что он считает всех женщин беспомощными хрупкими существами, способными заблудиться, когда рядом нет мужчины. Настоящий сексист.
Нет, одергивает себя Софи, будь объективной: никакой Томас не сексист, а просто добрейшей души человек, который беспокоится об удобстве окружающих — какженщин, так и мужчин. Этакий всеобщий заботливый папаша.
Между прочим, теперь он и впрямь папаша. Похоже, сердце Томаса успело исцелиться, после того как Софи «пропустила его через машинку для уничтожения бумаг» (так он сам написал, напившись тогда с горя, в жалком электронном послании, напичканном непонятными метафорами). Теперь ее бывший женат на некоей Деборе,и у них родилась дочь... Как ее, еще имечко такое жеманное:Милли? Лили? Сьюзи? — в общем, что-то в этом роде.
На самом деле Софи притворяется, что не помнит имени ребенка. Она прекрасно знает, что девочку зовут Лили.
Софи снова смотрит на экран компьютера. Когда позвонил Томас, она составляла директиву для Комитета поконтролю морального состояния сотрудников. Она успела набрать заголовок:
:):):):):):):)
Именно в таком бодром духе Софи всегда начинает свои директивы. Она считает, что затея с комитетом с самого начала была смехотворной, и ей не нравятся члены этой организации, которые неизменно оптимистичны в своем занудном стремлении сделать так, чтобы «все вокруг трудились с огоньком, превратив работу в праздник». Однако начальнику отдела кадров, коим является Софи, не следует демонстрировать свои личные симпатии и антипатии.
Она набирает:
:)ГОСПОДА КОМИТЕТЧИКИ! НЕ ПОРА ЛИ НАКОНЕЦ УЖЕ ВЗЯТЬСЯ ЗА УМ??? :)
Затем продолжает:
ЭЙ, НЕУДАЧНИКИ! ЗАЙМИТЕСЬ-КА ВЫ ДЕЛОМ!!!
Мимо ее офиса проходит один из торговых представителей, стучит по стеклянной перегородке и выкрикивает:
— Привет, Софи!
По-свойски выбрасывая вверх кулак, она отзывается:
— Привет, Мэтт!
Она такая притворщица.
И быстро удаляет текст, с ужасом и наслаждением думая, как отреагировали бы члены Комитета, нажми она случайно на клавишу «отправить». Представляет их обиженные, серьезные лица!
Интересно, что все-таки нужно от нее Томасу?
Неожиданно на Софи накатывают воспоминания: запах тостов с корицей, чая с коричневым сахаром и плюмерии — так пахло в доме тети Конни.
Софи почти год встречалась с Томасом, прежде чем решила порвать с ним. Это решение явилось результатом долгого и мучительного самоанализа. Да, она любила Томаса, но... Давайте разберемся, за что вообще женщины любят мужчин!
Софи знала, например, что правильно — любить мужчину за доброе сердце и неправильно — за банковский счет. Прекрасно любить его за потрясающие голубые глаза, но как-то несерьезно — за смуглые бицепсы. Если, конечно, эти бицепсы не связаны с его профессией (кузнеца или акробата) или с пребыванием в инвалидной коляске.
Но правильно или нет любить мужчину за кулинарные способности? Томас готовил как бог, а Софи любила поесть. Наблюдая, как он рубит чеснок, она таяла от желания. Съесть кусок приготовленного Томасом торта с марципаном было все равно что испытать многократный оргазм. Его ризотто с морепродуктами заставляло ее буквально рыдать от восторга. Однако не является ли такая любовь, в основе которой лежит чревоугодие, несколькоповерхностной? В особенности если подчас втайне думаешь: «Не надо мне никакого торта с марципаном, только не заводи ты, ради бога, в очередной раз свою бесконечную историю о том, как регистрировал в дорожной инспекции автомобиль».
И наверное, неправильно любить человека за то, чтоон внук младенца Манро, а тебя всегда привлекала так называемая тайна младенца Манро? Пожалуй, это сродни тому, чтобы любить мужчину за то, что он член королевской семьи, хотя на самом деле ты влюбилась в него на маскараде, где он переоделся в крестьянина, и, обнаружив впоследствии, что твой избранник — принц, была приятно удивлена.
Софи казалось, она не любила Томаса, как он того заслуживал. Томас заслуживал, чтобы женщина с обожанием смотрела, как он, сосредоточенно наморщив лоб, паркует машину задним ходом. И чтобы его спутница умилялась, наблюдая, как он скрупулезно изучает каждую строчку «Правил безопасности для авиапассажиров», а потомдесять минут кряду расспрашивает ошеломленную стюардессу о порядке действий в чрезвычайной ситуации.
И что гораздо важнее, Томас заслуживал такой любви, какой он сам любил Софи. Однажды она обнаружила в его компьютере файл, названный ее именем, и, разумеется, открыла его. Это оказалась своего рода «Памятка образцового бойфренда». Как будто Софи была механизмом,который подчиняется определенным правилам. Там имелись, например, такие пункты: «Если С. предлагает прогуляться, даже не заикаться о дожде. Это наводит на нее уныние»; «Когда С. спрашивает о планах на выходные, не говорить: „На твое усмотрение“. Это ее раздражает».
Читая эти строчки, Софи расплакалась.
Томас был привлекательным, интеллигентным, очень милым и по временам — когда позволял себе расслабиться — довольно-таки остроумным. Однако Софи начинала с ужасом думать, что может изменить ему. Однажды они ужинали в ресторане, и официант спросил ее: «Добавить вам молотого перца?» Встретившись с ним взглядом, Софи ощутила вдруг такое сексуальное желание, что пришлось отвести глаза.
Только не подумайте, что им было плохо в постели. Нет, секс с Томасом был весьма приятным, но... слишком уж деликатным. По временам, когда партнер, разыгрывая прелюдию, подолгу нежно ласкал ее, Софи ловила себя на мысли, что предпочла бы, чтобы ее грубо швырнули на кровать и взяли силой. Разумеется, скажи она об этом Томасу, он с тем же обеспокоенно-сосредоточенным выражением лица, что и при парковке задним ходом, покорно швырнул бы возлюбленную на постель... следя, чтобы она при этом не ударилась головой. Он ведь был такой ответственный.
Так любила ли Софи Томаса? Или то была всего лишь дружеская, слегка раздражающая привязанность? Ей казалось неправильным продолжать роман, если не чувствуешь к партнеру настоящей страсти. Она склонялась к тому, что гораздо разумнее разорвать эти удобные отношения и начать поиски Того, Единственного...
Поддавшись такого рода иллюзиям, Софи опрометчиво порвала с Томасом, который был самым приятным из всех мужчин, с которыми она когда-либо встречалась.
Мало того, для разрыва с ним она выбрала неподходящий момент. Совершенно неподходящий. Софи надумала объявить ему о своем решении в пятницу, полагая, что за выходные Томас сумеет справиться с первым сильным шоком. Он был патологоанатомом, и ей не хотелось, чтобы из-за нее он напортачил на работе.
К несчастью, по какому-то ужасному совпадению, у Томаса на эту пятницу имелись свои собственные планы.
Право же, вины Софи в этом не было. Откуда бедняжке было знать, что Томас подготовил ей сюрприз: вечером они должны были лететь на Фиджи, где их ждали романтические каникулы. Томас планировал сделать ей предложение на пляже из белого песка, в лунном свете, под аккомпанемент местного струнного оркестра. Откуда ей было знать, что Томас потратил на обручальное кольцо пятнадцать тысяч четыреста двадцать пять долларов? Откуда Софи было знать, что в этой тщательно разработанной, но не слишком засекреченной операции с энтузиазмом участвовало не менее дюжины их друзей и членов его семьи? Оказывается, подруги тайком паковали для Софи самое сексуальное белье, специально нанятые люди должны были поливать во время ее отсутствия комнатные растения, а начальник согласился предоставить ей отпуск на неделю.
Естественно, со всех этих «волонтеров» взяли клятву хранить молчание, и, представьте, никто из них не проболтался! Софи разозлило, что столько народа прежде нее узнало о предстоящем предложении руки и сердца, однако теперь это, как обреченно заметил Томас, более уже не имело значения.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — храбро начала в тот вечер Софи по пути, как она считала, к ресторану морепродуктов, хотя на самом деле они направлялись к дому его сестры Вероники, которая должна была отвезти их в аэропорт.
— Что ж, я тоже хочу тебе кое-что сказать! — произнес Томас (с ликованием, как она поняла позже). — Но давай ты первая, — галантно предложил он.
Итак, Софи заговорила первой, и его радостное лицо вытянулось и сморщилось, как у шестилетнего ребенка, который разбил коленку и вот-вот заплачет. Софи пришлось отвернуться к окну и смотреть на проезжающие машины.
Как бы все обернулось, заговори первым Томас?
Разумеется, Софи отложила бы все на неделю и полетела на Фиджи. А там бы приняла его предложение. Ну разве могла бы она ответить отказом? Только представьте, как нелепо бы это выглядело: Томас со скорбным видом отряхивает с коленей белый песок и, поднеся ладонь ребром к горлу, делает музыкантам знак остановить игру. А ведь Софи всегда так любила романтику!
— Какой же я дурак! — опустив голову и сжимая руль, простонал Томас.
Остановив машину в неположенном месте (бедняга был настолько потрясен, что даже не заметил знака «Парковка запрещена»), он с каким-то ликующим ожесточением торопливо изложил ей свои планы. И даже извлек из застегнутого на молнию кармашка дорожной сумки коробочку с кольцом, трогательно завернутым в оберточную бумагу.
— И вовсе ты не дурак. Это я настоящая стерва, — произнесла Софи, с виноватым видом похлопав его по руке и робко взглянув на кольцо, едва не ставшее ее собственностью: как на грех, украшение было просто великолепным.
«Интересно, — размышляла она, — очень неприлично будет попросить примерить кольцо — просто чтобы взглянуть, как оно смотрится на руке?»
— Почему-то все вокруг тебя любят, Софи, — обиженно произнес Томас. — Невзирая на то, что ты творишь.
Ей, конечно, было приятно услышать, что все ее любят, но потом она вдруг ужаснулась: как можно заниматься самолюбованием, когда у Томаса разбито сердце?!
Любили ее окружающие или нет, но в тот раз многие из тех, кто участвовал в подготовке к тайному предложению руки и сердца, сильно обиделись на Софи. Словнобы она отвергла и их тоже. Так, например, Вероника, сестра Томаса, благодаря которой они в свое время и познакомились, не разговаривала с ней потом одиннадцать месяцев. Положа руку на сердце, Софи тогда почувствоваланекоторое облегчение, поскольку ладить с Вероникой было непросто. И когда сестрица Томаса наконец-то решила великодушно простить ее, Софи не смогла должным образом выказать благодарность.
Получалось, что Софи сглупила дважды. Во-первых, в поисках какого-то недостижимого призрачного идеала навсегда потеряла чрезвычайно милого, интеллигентного и привлекательного мужчину, а ведь ей самой, чего уж греха таить, было хорошо за тридцать, и жила она не где-нибудь, а в Сиднее, гей-столице мира. А во-вторых, осталась без романтических каникул и дорогого обручального кольца.
Разумеется, она понесла заслуженное наказание.
Томаса моментально прибрали к рукам, как и предсказывала мать Софи: «Не беспокойся, такой парень одинне останется, его мигом заарканят!»
Отправившись сдавать путевки на Фиджи, он получил не только материальную, но и моральную компенсацию. Туроператор Дебора, симпатичная и доброжелательная девушка, прониклась к Томасу искренним сочувствиеми всего несколько месяцев спустя благоразумно приняла его предложение, весьма похожее на первое, с той лишь разницей, что они отправились не на Фиджи, а в Вануату, а вместо струнного оркестра играл струнный квартет.
Что касается Софи, то она до сих пор оставалась одинокой, унизительно одинокой.
За последние три года она трижды встречалась с разными мужчинами по одному разу, дважды — по два раза и ни разу не дотягивала до трех. Как-то после благотворительного бала она спьяну провела с кавалером ночь, потом, опять же в подпитии, целовалась с кем-то на маскараде, а однажды — совершенно трезвая — поцеловалась в проходе церкви, где проводили обряд крещения, с каким-то толстяком. Он взял ее телефон, но так и не позвонил! Какое унижение! После двухлетнего воздержания секс уже стал казаться Софи столь же неправдоподобным, как в шестом классе, когда на уроке им показывали волнующе наглядные рисунки Энн-Мари Мортон.
Несмотря на то что Софи добросовестно искала мужчину своей мечты: не пренебрегала никакими приглашениями, ходила на вечеринки, где почти никого не знала, вступала в клубы и записывалась в спортивные секции, она ни на йоту не приблизилась к завязыванию нового серьезного знакомства. Софи со смехом вспоминала, как в свое время боялась изменить Томасу: интересно, с кем бы она ему изменила?
В прошлом месяце ей — о ужас! — исполнилосьтридцать девять. И совершенно не важно, что она ощущает себя на двадцать пять: каждый год все равно наступает очередной день рождения. Скоро ей стукнет сорок — такая сухая, взрослая цифра, — а она по-прежнему останется Софи.
В последнее время ее биологические часы начали лихорадочно отсчитывать время: «Эй, подруга, а тебе не кажется, что надо поспешить-поспешить-поспешить?» Она ловила себя на том, что пялится на младенцев в колясках с той же жадностью, что и мужчины среднего возраста на юных длинноногих красоток. Услышав новость о том,что у Томаса родился ребенок, Софи сказала: «Ах, это чудесно!», а несколько часов спустя разрыдалась в ванной, громко восклицая: «Какая же я идиотка!»
Однако на следующий день ее природный оптимизм вновь возобладал. Повода грустить нет: она сделала неплохую карьеру и ведет насыщенную светскую жизнь. Софи совсем не похожа на одинокую старую деву с кошкой. Наоборот, она почти ни одного вечера не сидит дома, а кошек терпеть не может. Все будет прекрасно. ОН где-то совсем рядом. И появится в тот момент, когда она меньше всего этого ожидает.
Кто знает, может быть, Томас хочет сегодня увидеться с Софи, чтобы познакомить ее со своим другом — высоким, смуглым и привлекательным? Забавно. Софи всегда была остроумной и веселой, этого у нее не отнимешь.
Интересно, станет ли Томас втайне злорадствовать? Несомненно, даже самый добродушный человек в подобной ситуации в душе бы слегка позлорадствовал: вон как все повернулось.
Ну и ладно, думает Софи, возвращаясь к набору очередной директивы для Комитета по контролю морального состояния сотрудников. (:)Нет, все-таки Фрэн придумала ужасную ерунду!:)) Даже если и так, не стану обижаться. Я вдребезги разбила его сердце, так что он имеет полное право. Пусть себе злорадствует, если хочет.
Глава 4
Остров Скрибли-Гам, 1932 год
Когда Конни сказали, что к ним пришлют репортера, она представила себе немолодого человека: этакий устрашающего вида тип с потухшими скучающими глазами, прокуренными желтыми зубами и ужасно грязными ногтями. Он станет басить: «Клевый сюжетец, детка», нетерпеливо выслушивая ее обстоятельные ответы. Поэтому Конни решила отвечать кратко, не вдаваясь в ненужные подробности. Пожалуй, она не станет предлагать ему второй бисквит.
Но в Джимми Траме не было ничего скучного. Даже фамилия его звучала энергично: «Трам!» Он был, пожалуй, на пару лет старше ее — двадцать один, самое большее. Худощавый, с длинными руками и ногами, мальчишескими веснушками на носу и глазами необычного цвета, весело глядевшими на нее из-под полей потрепанной коричневой шляпы.
Да, жизнь в Джимми Траме просто била ключом.
Когда Конни встретила его на железнодорожной станции, он, как большой симпатичный лабрадор, рванул к ней вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Потом, когда они поплыли к острову, Джимми Трам с галантной настойчивостью взял весла, хотя по всему было видно, что этот парень впервые в жизни сел в лодку. Сдержавшись, Конни решила не отбирать у него весла, которыми он дико и неумело молотил по воде, не стала жаловаться на ледяные речные брызги — репортер явно наслаждался, жадно вдыхая воздух и запрокидывая назадголову. Зимнее солнце освещало лицо Джимми. Он радовался как ребенок, и, глядя на него, Конни хотелось смеяться. Поэтому она отвернулась, делая вид, что восхищается полетом пеликана.
А теперь репортер Джимми Трам сидел в их доме на кухне, с жадностью допивая вторую чашку чая, доедая третий бисквит и слизывая с пальцев крошки.
Он слушал хозяйку не просто с интересом, — казалось, он совершенно захвачен ее историей.
«Надеюсь, он не выставляет меня на посмешище? — вдруг с подозрением подумала Конни. — Разве репортер из газеты должен так увлекаться?»
Если Джимми притворялся, то делал это просто безупречно. Пару раз он даже в восторге хлопнул себя по ноге.
Пока гость царапал что-то в блокноте, Конни исподтишка разглядывала его. У него была мускулистая шея. Наудивление волосатые руки. Из приглаженной шевелюры кое-где торчали непокорные завитки. Как поняла Конни, делая записи, он использовал элементы стенографии. Ей удалось прочитать лишь «остров Скрибли-Гам» и аккуратно написанное собственное имя: «Констанция (Конни) Доути. Возраст: 19 лет».
— История просто потрясающая!
Джимми поднял на нее глаза. Конни так и не смогла определить их цвет и, решив ни в коем случае не показывать, что польщена, неопределенно сказала:
— Угу.
Неудивительно, что она была, честно говоря, немного... очарована. Приятно видеть в доме нового человека,да еще такого энергичного. Ведь отец и Роза подчас наводили на нее жуткую тоску! Их лица постоянно выражали оцепенение и грусть, отчего Конни иногда всерьез хотелось схватить обоих за шиворот и хорошенько встряхнуть.Разумеется, у папы были на то веские причины. Как со вздохом говаривала покойная мама: «Во Франции воевать — это вам не по парку гулять». Ну а Розе... Розе хватит уже предаваться унынию, пора взяться за ум. Особенно теперь, когда в доме появился ребенок. Бедное, беззащитное дитя, так не вовремя пришедшее в этот мир.
Джимми перестал писать и недоуменно покачал головой:
— Так, вы говорите, чайник на плите кипел?
— Да, и пирог на столе был еще горячий. Его вынули из духовки буквально несколько минут назад.
— А что это был за пирог?
— Так называемый мраморный. Знаете?
— Это такой, со слоями разного цвета, да?
Джимми произнес эти слова с голодным видом. Увы, все бисквиты оказались съедены, и хозяйке нечем больше было его угостить. Конни пожалела, что не может попотчевать репортера настоящим ужином, подать, например, жаркое, как это бывало при жизни мамы. Как приятно было бы кормить голодного мужчину, подкладывать ему на тарелку дымящиеся куски, пока он благодарно не приложит ладонь к животу со словами: «Нет-нет, спасибо, но я больше не могу». Когда-нибудь Конни будет житьв доме, где кладовая ломится от еды, а сейчас... Это несправедливо. Парни вроде Джимми Трама не должны голодать: он такой худой (и красивый).
— Да, абсолютно верно, слои разного цвета.
— А ребенок, я так понимаю, лежал в кроватке и плакал?
— Нет-нет, — немного раздраженно ответила Конни. — Девочка улыбалась. Когда мы вошли, она проснулась и улыбнулась нам.
— Бедная крошка, — печально проговорил Джимми. — Шутка ли, родители исчезли в неизвестном направлении! Небось скучает по маме с папой?
— Она еще слишком маленькая и ничего не понимает, — твердо произнесла Конни, давая понять, что ребенокв хороших руках. Ей не хотелось, чтобы какие-нибудь богатые доброхоты прочли эту статью и явились помогать младенцу. — С девочкой все хорошо. Мы будем заботиться о ней, пока не вернутся родители.
— Если только они вообще вернутся, — заметил Джимми. — Это маловероятно, не так ли? Вы не подозреваете, что здесь дело нечисто?
— Не имею представления, — ответила Конни. — Это настоящая тайна.
— Тайна? Вы любите загадки?
Почему он так пристально смотрит на нее? Почему слишком долго не сводит с нее глаз? Неужели этот парень видит ее насквозь?
У Джимми были глаза теплого коричного оттенка. Конни очень любила корицу. После сытного обеда она угостила бы его тертым яблоком со свежими сливками.Позже, на ужин (перед сном!), она подала бы ему два толстых тоста с корицей и чашку крепкого чая.
Может быть, она неправильно истолковала его проницательный взгляд? Может быть, это всего лишь проявление обычного мужского интереса? На ней ведь сегодня платье с большим вырезом. Причесываясь утром, Коннизаметила, что челка красиво падает ей на лоб. Нет, дело нев челке, вон как он пялится на вырез.
— Знаете, на что это похоже? — спросил Джимми. —В точности напоминает случай с «Марией Целестой». Слышали про «Марию Целесту»?
Какая удача, что он сам об этом подумал. А она уже хотела подкинуть ему эту мысль. Прекрасный дополнительный штрих к их истории.
— Вроде бы слышала, — нарочито неуверенно сказала Конни. — Если не ошибаюсь, это корабль, да?
— Да! Лет шестьдесят тому назад судно «Мария Целеста» плыло из Нью-Йорка в Италию, и его нашли дрейфующим на волнах. Все десять человек, находившихся на борту, пропали без следа! Что произошло — непонятно! Выдвигалась масса гипотез, но правду выяснить так и не удалось.
«На борту судна было не десять, а одиннадцать человек, — подумала Конни. — Десять взрослых и одна маленькая девочка».
— Но в данном случае у нас вместо судна фигурирует дом. Это надо обыграть в статье, — воодушевился Джимми.
«Типично журналистский подход: рад-перерад, что обнаружил сенсацию», — подумала Конни, но тут же смягчилась, увидев, как взволнованно блестят его глаза цвета корицы.
А гость продолжал:
— И разумеется, есть спасшийся. Грудной младенец, девочка. Но к несчастью, она ничего не может рассказать.
— Да, — согласилась Конни.
— Тайна заброшенного дома Элис и Джека Манро. Тайна младенца Манро. Наша собственная «Мария Целеста».
Конни ободряюще взглянула на него и с невинным видом поинтересовалась:
— Кажется, вы набрели на сенсацию?
— Еще бы! Это самая настоящая бомба! Главная сенсация тысяча девятьсот тридцать второго года!
Джимми с довольным видом склонился над блокнотом и продолжил писать.
— А как давно вы работаете репортером? — спросила Конни.
Джимми чуть выпрямился и взглянул на нее смущенно и обиженно. Она сразу почувствовала к нему нежность.
— Я, вообще-то, студент, — застенчиво произнес он, приглаживая ладонью волосы на макушке, словно только что вспомнил про непослушные вихры.
Ясно: судя по всему, в газете отнюдь не считали эту историю такой уж сенсационной. И все же энтузиазм Джимми Трама вполне мог увлечь публику.
— А что думают об этом деле представители закона? — спросил он на этот раз более официальным тоном. — Полагаю, вы вызвали полицию, когда обнаружили ребенка?
Чтобы собеседник смягчился, Конни заговорила более доверительно:
— Честно признаюсь, поначалу в полиции не проявили особого интереса. И не сочли исчезновение супруговтаким уж таинственным. Манро вечно задерживали арендную плату за жилье. В наше время люди сплошь и рядом бросают свои дома. Нередко они уезжают посреди ночи. И детей, кстати, тоже частенько бросают.
— Но обычно детей оставляют возле церкви или на пороге чьего-нибудь жилища. Не бросают спящего младенца одного в доме.
— Накануне Элис пригласила нас с Розой на чашку чая, — сказала Конни. — Думаю, она знала, что ребенка найдут.
— Но кипящий чайник! И горячий пирог! — Защищая свое право на сенсацию, Джимми заговорил с прежним воодушевлением: — И еще вы упоминали про опрокинутый стул и пятна крови на полу!
— Сержант из полицейского участка Гласс-Бэй сказал, что его больше заинтересовал бы труп на полу. А так:нет тела — нет дела. Мне кажется, он отнесся бы к происшествию более серьезно, если бы заявление в полициюсделала не девчонка вроде меня, а мой отец, солидный человек. Но папа... видите ли, он не совсем здоров. Отец воевал во Франции, и его там дважды травили газом. Он немного... в общем, он никуда не выезжает с острова.
Конни чуть не сказала, что отец немного не в себе, но потом поняла, что это не относится к делу, и уж во всяком случае Джимми Траму об этом знать совершенно не обязательно. Хотя ей почему-то хотелось рассказать репортеру о том, как странно стал вести себя папа после смерти мамы и как она беспокоится за Розу, которая тоже выглядит слегка чокнутой.
Но Конни вернулась к основной теме:
— Так или иначе, сержант наконец появился и стал шнырять по дому, неопределенно хмыкая и почесывая в затылке. Он сказал, что пятна на полу не обязательно от крови. Когда войдем в дом, сами посмотрите. Мне кажется, это определенно кровь. Пообещал, что, если Манро не появятся, он заглянет к нам на следующей неделе. Похоже, сержант уверен, что они вернутся за ребенком. Я понимаю, он сильно занят и, наверное, считает меня глупой молодой девицей, которая понапрасну подняла панику и вынудила его приехать на Скрибли-Гам. Люди почему-то уверены, что добраться до нашего острова —огромная проблема. Можно подумать, мы живем на луне.
— Я не считаю вас глупой молодой девицей.
— Благодарю.
Их глаза встретились, оба отвели взгляды и беспокойно заерзали на стульях.
— Не важно, что до вашего острова неудобно добираться, — вдруг произнес Джимми. — Скрибли-Гам такой красивый. Вам повезло, что вы здесь живете. Не понимаю, почему люди не приезжают сюда на пикники.
«На пикники. Вот именно, — подумала Конни. — Начнется с пикников. А потом люди будут пить девонширский чай со сливками».
С противоположного конца коридора послышался звук, напоминающий мяуканье котенка, и Джимми оторвался от блокнота.
— Это младенец Манро? — спросил он, словно удивившись, что разговор их получил живое подтверждение.
— Да, — ответила Конни. — Сестра сейчас к нему подойдет.
Однако девочка все плакала и плакала. Джимми и Конни переглянулись, а потом хозяйка отправилась разыскивать Розу и нашла ее за швейной машинкой. Та с застывшим выражением лица уставилась в окно. Конни спросила:
— Ты что, не слышишь — ребенок плачет?
Роза вздрогнула от неожиданности и ответила:
— Ах, извини, я увлеклась шитьем.
— Шитьем, говоришь? А где же в таком случае ткань? — откликнулась Конни, подумав: «С моей сестренкой определенно что-то не так».
Она взяла на руки ребенка, который перестал плакать и зачмокал — видимо, сильно проголодался. Отправляясь с малышкой на кухню, Конни подумала, что за младенцами ухаживать совсем легко, кто угодно справится.
— Джимми, познакомьтесь с нашей маленькой Энигмой1.
Но Джимми даже не взглянул на ребенка. Вместо этого он пристально уставился на лоб девушки.
— Конни, я хотел вас спросить... Извините за любопытство, у вас есть... э-э-э... друг сердца?
«Сегодня появился», — подумала Конни Доути и, пряча улыбку, зарылась носом в душистые складки младенческой шейки.
1Энигма(англ. enigma) — загадка. —Здесь и далее примеч. перев.
Глава 5
(Отрывок из брошюры «Тайна младенца Манро», которуюполучает каждый посетитель Дома Элис и Джека на острове Скрибли-Гам, Сидней, Австралия)
Добро пожаловать в таинственный, «застывший во времени» Дом Элис и Джека Манро! Мы будем очень рады, если экспозиция вас заинтересует, но убедительно просим ничего не трогать! Нам важносохранить историческую достоверность. Этот дом, построенный в 1901 году, необитаем с 15 июля 1932 года. В тот день сюда зашли к соседке на чашку чая две юные сестры, Конни и Роза Доути. Они обнаружили на плите закипающий чайник, на столе — свежеиспеченный мраморный пирог, а в кроватке —крошечную голодную девочку. Однако при этом нигде не было никаких следов ее родителей, Элис и Джека Манро.
Что же здесь произошло? Единственными признаками возможного насилия были несколько капель засохшей крови на полу кухни и опрокинутый стул. (Пожалуйста, не пытайтесь заглянуть под стул.) Тела Элис и Джека так и не были найдены, и дажесемьдесят лет спустя их исчезновение остается однойиз самых знаменитых неразгаданных тайн Австралии.
Сестры Конни и Роза забрали младенца к себе и вырастили как родного ребенка. Они назвали девочку Энигма — нетрудно догадаться почему. Конни, Роза и маленькая Энигма (теперь уже бабушка Энигма!) по-прежнему живут на острове Скрибли-Гам, как и две дочери Энигмы, Маргарет и Лаура, сосвоими семьями.
Примечание. Понятно, что мраморный пирог, который вам покажут во время экскурсии и которым угостят по ее окончании, не тот самый, а свежий, испеченный по оригинальному рецепту Элис. Каждому посетителю полагается один бесплатный кусочек!
Глава 6
Грейс Тайдимен видит сон. Веки ее беспокойно трепещут. Это один из тех неприятных, путаных снов.
Тетя Конни очень сердится на нее. Наливая в чашку Грейс чай из голубого фарфорового чайника, она отрывисто произносит: «Разумеется, я не умерла! Как только тебе такое взбрело в голову?»
Грейс в смятении пытается вспомнить, почему она вдруг так решила. Неожиданно, к ужасу Грейс, тетя Конни ставит чайник на стол, запрокидывает голову и, сморщившись, начинает плакать, как младенец. Грейс закрывает уши ладонями, хотя понимает, что это невежливо. Онане в силах больше слышать этот пронзительный детский крик, слетающий с уст тетушки. А крик все не смолкает.
«Прости! — вопит Грейс. Она ужасно сердита на Конни. — Я не хотела тебя обидеть! Я и правда думала, ты умерла!»
— Грейс! Малыш плачет. Принести его тебе?
— Ммм. Что? Ах да. Ладно. Хорошо.
Грейс чувствует, как муж встает с постели. Она плотно прижимает пальцы к закрытым глазам и рывком садится.
Тетя Конни умерла, вспоминает она. Умерла вчера.
Грейс слышит пронзительный вопль сына и голос Кэллума:
— Проголодался, дружок?
Она включает лампу и щурится. Ее руки, лежащие поверх пухового одеяла, выглядят в свете лампы как-то странно, словно чужие. Грейс вспоминает историю об американском альпинисте, которому пришлось ампутировать себе руку, потому что ее придавило валуном. Она представляет, как рвет собственную плоть, усердно отпиливает твердую белую окровавленную кость — спасается.
Появляется Кэллум с ребенком на руках.
Грейс думает: «Уйди, пожалуйста, уйди» — и произносит:
— Иди сюда, милый.
Глава 7
-Яточно помню, как Конни говорила, что хочет, чтобы ее похоронили в том прелестном бордовом костюме, который она надевала на свадьбу Грейс.
— Энигма, ты ужасная выдумщица.
— Да ничего подобного! Это было в тот день, когда мы ходили на ланч в «Наследие». Я похвалила ее костюм, и Конни сказала что-то насчет того, что наденет его на похороны.
— Она сказала, что собирается надеть его на похороны Молли Траскер, а вовсе не на свои собственные! Помню, как Конни говорила, что вообще не видит смысла в том, чтобы одевать покойников. Мол, ни к чему понапрасну переводить хорошую ткань. «Я пришла в этот мир голой и уйду из него в том же виде» — вот что она заявила.
— Она шутила, Роза! Надеюсь, ты не собираешься хоронить родную сестру в голом виде?!
— Почему бы и нет? Это ее здорово рассмешило бы.
Марджи Гордон слушает болтовню матери и тети Розы, нарезая к чаю миндальный торт. Чтобы успокоиться, она берет и себе маленький кусочек. Трудно придерживаться диеты, когда предстоит подготовка к похоронам. Маргарет в смятении прикидывает, сколько дел ей придется переделать в ближайшие несколько дней. Так что немного сладкого не помешает.
— Полагаю, Конни где-то записала, во что хочет быть одетой, — разливая чай, говорит она. — Вы же знаете, какая она предусмотрительная.
Была. О господи, просто невозможно представить себе мир без Конни! Кажется, что без ее железной уверенности, безапелляционных заявлений, стремительных решений на острове все развалится на кусочки. От этой мысли Марджи начинает подташнивать. Как они будут теперь обходиться без нее?
Марджи испытала настоящее потрясение, обнаружив вчера утром мертвую Конни: болезненно-серое лицо на подушке, щелки остекленевших глаз, ледяной лоб, до которого ей пришлось дотронуться. На миг Марджи охватило детское желание убежать и позвать взрослых, но, разумеется, взрослой была она сама — пятидесяти с лишним лет, и уже внучка есть, — так что пришлось ей взять себя в руки. А теперь придется позаботиться о похоронах.
— Конни всегда очень шел бледно-голубой цвет. — Роза берет чашку с чаем, и ее рука, покрытая старческими пятнами, заметно дрожит. — Разумеется, не слишком бледный.
У Розы сегодня какой-то беспомощный вид, и это беспокоит Марджи. Даже ее красивый кардиган персикового цвета застегнут неправильно, что совсем не похоже на Розу.
— Конни могла высказать свои пожелания по поводу одежды, когда принесла тот куриный суп с овощами, — говорит мать Марджи, Энигма. Глаза ее блестят от слез, но пышные седые волосы и розовые щеки, свидетельствующие о крепком здоровье, словно бросают смерти вызов. — «Положи это в морозильник, Энигма», — сказала она тогда. Помню, я еще спросила: «Господи, Конни, для чего эти запасы? Разве ты уезжаешь?» Кто же мог подумать, что продукты пригодятся на поминках.
Три женщины умолкают, плечи у всех разом поникают, и Марджи чувствует, как их обволакивает печаль.
— Сегодня вечером Томас встречается с Софи, — говорит она.
— Это хорошо, — откликается Роза. — Интересно, что она скажет?
— Может быть, они снова будут вместе! — оживленно произносит Энигма, с легкостью забывая о том, что у Томаса есть жена и ребенок.
— Ах, мама, не будь смешной, — отрывисто замечает Марджи, которая тоже в глубине души хотела бы этого.
Глава 8
Томас вовсе и не думает злорадствовать, и первые несколько минут свидания в баре «Риджент» протекают удивительно приятно, особенно если вспомнить их последнюю встречу: он тогда вручил Софи бельевую корзину, в которую сложил все ее подарки, письма и открытки, полученные за время романа.
Софи спрашивает Томаса о дочери, и тот рассказывает о ней с гордостью и радостью. Очевидно, он очень счастлив. Он так счастлив, что, пожалуй, ему нет нужды дуться. Он выше обид.
Слушая, как ее собеседник подражает междометиям«р-р» и «мяу», которые превосходно воспроизводит Лили,когда видит собачку или киску («Сама, без всякой подсказки!»), Софи понимает, что всегда будет любить Томаса — чуть-чуть.
Но, глядя на его намечающийся двойной подбородок, она осознает также, что разрыв с ним — не самая большая ошибка в ее жизни. Она не хотела бы оказаться на месте Деборы и сидеть дома с миленькой, рычащей и мяукающей крошкой Лили. Нет, правда, она предпочитает оставаться одинокой Софи, отчаянно нуждающейсяв мужчине. Эти откровения приносят ей огромное облегчение, она берет целую пригоршню арахиса и, откинувшись на стуле, с удовольствием внимает Томасу.
Наконец он переходит к делу:
— Так вот, как я уже сказал по телефону, вчера умерла тетя Конни.
— О, мне очень жаль, — говорит Софи. — Она была такой милой старушкой.
На самом деле тетя Конни внушала Софи некоторый ужас, но теперь, когда она умерла, вполне подходит эпитет «милая».
Томас откашливается:
— Я хотел увидеться с тобой вот по какой причине: я просматривал ее бумаги и... Одним словом, тетя Конни упомянула тебя в своем завещании.
— О господи! Вот так сюрприз!
Софи чувствует себя неловко. Раньше никто ничего неоставлял ей по завещанию, и Софи кажется, что если человек проявил по отношению к тебе подобную чуткость,то кончина этого человека должна тебя потрясти. В идеалеона должна быть убита горем, должна выплакать все глаза и, хлюпая носом, комкать промокший носовой платок. Несомненно, уровень ее скорби должен намного превышать отметку «немного грустно». Но в то же время Софи польщена и даже — страшно в этом признаться — испытывает некоторую алчность. А вдруг ей отписали что-то действительно симпатичное, например антикварную тарелку или прелестное старинное украшение?
Стараясь не выдать свою заинтересованность, она спрашивает:
— И что же конкретно она мне завещала?
Томас ставит стакан на подставку и встречается с ней взглядом:
— Тетя Конни завещала тебе свой дом.
— Свой дом?
— Угу.
— Тот самый, на острове Скрибли-Гам?
— Ну да.
Софи потрясена. Престарелая тетушка ее бывшего парня, женщина, которую она едва знала, завещала ей свой дом. Красивый дом. Необыкновенный дом.
Это совершенно неуместно. Софи чувствует себя виноватой и краснеет.
Ну да, краснеет. Софи вообще легко краснеет. И в этом нет ничего милого или забавного. Это явление имеет научное наименование: «идиопатическая черепно-лицевая эритема», или, говоря попросту, «интенсивное покраснение лица». Увы, это не та прелестная нежно-розовая краска, постепенно заливающая девичью шейку, а горящие пятна свекольного оттенка, которые не сможет проигнорировать даже самый тактичный человек и которые заметит даже наименее наблюдательный. Софи не спасает даже ее светлая кожа. («Как тонкий фарфор», — с гордостью говорит ее мать. «Как у покойницы», — говорит ее подруга Клэр.)
Софи начала краснеть с семи лет. Она прекрасно помнит, как это случилось впервые. Однажды утром мать высадила ее у школы, и Софи побежала было на игровую площадку, но тут услышала автомобильный гудок и обернулась. Мама, высунувшись из окна машины, размахивала ее любимой плюшевой игрушкой и кричала: «Софи, детка, ты не забыла поцеловать на прощание медвежонка?» Эту крайне унизительную сцену наблюдали с десяток ребятишек, включая и Бруно Триподополуса, самого порочно-обаятельного мальчика из их класса. Двенадцать лет спустя Софи в течение двух недель встречалась с Бруно Триподополусом, и они много и активно занимались сексом, разговаривая лишь в случае крайней необходимости. Но уже тогда, в семь лет, когда Софи и понятия еще не имела о сексе, какая-то ее часть, наверное, знала, что он в этом преуспеет. Услышав, как Бруно издает губами чмокающие звуки, девочка опешила. Ее лицо запылало багровым цветом. Бруно перестал хихикать и взглянул на одноклассницу с научным интересом, предлагая друзьям пойти и посмотреть, что за фигня приключилась с рожей Софи. Мама моментально осознала свою чудовищную ошибку и быстро спрятала медвежонка, но было уже слишком поздно. С этого времени к Софи приклеился ярлык «Помидорка».
«Какие бывают помидорки? — вопили, бывало, мальчишки, сдавливая себе щеки, как у горгулий. — Как лицо у Софи, словно рожа у Софи!» — «Ах, бедняжка так стесняется, — с притворным сочувствием хихикали девчонки. — Наша бедная Софи ужасно робкая». До конца того учебного года она каждую переменку пряталась под лестницей вместе с другим изгоем, мальчиком Эдди Риплом, у которого был сильный нервный тик: все лицо так и перекашивало. Они слыли в школе тормозами и припадочными. В конце концов Эдди куда-то переехал, а Софи, подобно тому как толстые дети учатся всех потешать, научилась быть необычайно общительной и стала в конце концов до такой степени популярной, что в средней школе ее даже выбрали лидером. А теперь она спокойно может пойти на вечеринку к незнакомым людям и через пять минут оказаться в центре самой шумной компании, вызывая всеобщую зависть. Однако Софи так и не удалось преодолеть эти приступы, когда она мучительно краснеет, причем случается все обычно в самый неподходящий момент. Вот и сейчас она с пылающим лицом говорит Томасу:
— Должно быть, это какая-то ошибка. Твоя тетя не могла завещать мне дом. Это просто нелепо.
Томас старательно отводит взгляд. Он один из тех людей, кто испытывает мучительное смущение, когда Софи краснеет. Пожалуй, они действительно совершенно несовместимы.
— Но я сам видел документы, — говорит он. — Никакой ошибки нет.
Софи достает из стакана кусочек льда и прикладывает его ко лбу.
— Но было бы логично предположить, что она оставит дом тебе или Веронике. Или вашей кузине — той красотке, которая сочиняет детские книги. Вероника сказала, что у нее недавно родился ребенок. Как ее зовут? Грейс?
— Да, Грейс. Так вот, Грейс только что переехала в дом своей матери на острове. Тетя Лаура на год отправилась в путешествие, и Грейс с мужем строят себе жилье. Может быть, тетя Конни подумала, что еще один дом им не нужен. Как бы то ни было, она оставила всем нам троим деньги.
— Но она меня почти не знала! И потом... мои отношения с вашей семьей не такие уж хорошие, верно? — (Томас чуть заметно улыбается и ничего не отвечает.) — А что говорит по этому поводу твоя мать? О господи, а Вероника? Надеюсь, они не думают, что я каким-то образом манипулировала твоей тетей? Я лишь хвалила при ней дом, совершенно искренне. Но это вовсе не значит, что я хотела заполучить его!
— Знаю, — кивает Томас. — Я был при этом.
Однако Софи мучит чувство вины, потому что такого рода вещи происходят с ней всю жизнь, правда в гораздо меньших масштабах. Она искренне восхищается какой-нибудь вещью, и вскоре человек, которому эта вещь принадлежит, начинает упорно предлагать принять ее в дар, отчего Софи сильно краснеет. «Дорогая, не расточай такие неуемные похвалы, — советует ей мать. — У тебя глаза начинают при этом сильно блестеть».
Возможно, когда Софи бывала в доме тети Конни, у нее так же блестели глаза, потому что дом ей и впрямь нравился. Невероятно нравился.
— Что касается Вероники, — говорит Томас, — то она еще ничего не знает, но — ты права — наверняка сильно расстроится. Слышала про ее последнюю идею? Моя сестричка собирается написать книгу под названием «Тайна младенца Манро». Она поспорила с папой, чторазгадает эту загадку. Вероника как раз расспрашивала тетю Конни накануне ее смерти. Мама думает, что она могла заговорить бедную старушку до смерти. Во всяком случае, насколько я знаю свою сестру, она все же захочет дописать книгу и, уж конечно, не отказалась бы заполучить дом тети Конни. Видишь ли, после развода Вероника еще окончательно не устроилась. Живет в доме с соседями и доводит их до умопомешательства. Они мирятся с ней только потому, что им нравится ее стряпня. Так или иначе, я не удивлюсь, если Вероника надумает опротестовать завещание.
— Ну вот и решение проблемы! — облегченно произносит Софи. Она чувствует, как краска сходит с ее лица. — Это же очевидно. Я не возьму дом. Пусть его забирает Вероника!
— Думаю, тетя Конни предвидела подобный поворот, — возражает Томас. — Она оставила тебе письмо.
Он вынимает из кармана пиджака простой белый конверт с надписью «Софи», четко выведенной черными чернилами.
— Прежде чем что-то решать, прочитай письмо. Если поймешь, что дом тебе все-таки нужен, тогда я не позволю Веронике опротестовать завещание.
— Ты очень добрый, — благодарит его Софи.
Пожав плечами, Томас слегка кривит губы. Она достает письмо, медленно читает его, затем аккуратно складывает, убирает обратно в конверт и кокетливо, ласково улыбается Томасу:
— Пожалуй, я бы хотела оставить дом себе.
Он улыбается ей в ответ:
— Я в этом и не сомневался. — Потом он открывает портфель и вынимает контейнер с куском марципанового торта. — Вот. Твой любимый.
Похоже, Томас тоже все еще любит ее, совсем чуть-чуть.
Глава 9
«Считаете, что с вами несправедливо обошлись в завещании?»
Руки Вероники замирают посреди процесса энергичного втирания в волосы шампуня, придающего экстраобъем тонким волосам.
«Не огорчайтесь и не опускайте руки: у вас есть право опротестовать его».
Вероника так резко отодвигает шторку душа, что пластиковые кольца со стуком разлетаются по полу. На шкафчике стоит радиоприемник. Не выключая воду, она голышом бросается к приемнику по мокрым плиткам, чтобы максимально прибавить громкость.
«НАША АДВОКАТСКАЯ ФИРМА СПЕЦИАЛИЗИРУЕТСЯ НА ЗАВЕЩАНИЯХ. ХОТИТЕ ОФИЦИАЛЬНООПРОТЕСТОВАТЬЗАВЕЩАНИЕ?МЫРАЗЪЯСНИМВАМВАШИ ЗАКОННЫЕ ПРАВА. ПОЗВОНИТЕ НАМ ПРЯМО СЕЙЧАС ПО НОМЕРУ...»
«Ручка!» — лихорадочно думает Вероника.
Она в отчаянии записывает номер пальцем прямо на запотевшем зеркале, а потом открывает дверь ванной и высовывает намыленную голову в поисках проходящего мимо соседа. В глаза текут струйки шампуня.
— Эй, встал уже кто-нибудь? Мне срочно нужна ручка!
С дальнего конца коридора доносится страдальческий вопль:
— Вероника! Вам известно, сколько сейчас времени?
— С добрым утром! Сейчас шесть часов, всех ждет прекрасный день, и мне нужна ручка!
Вероника выдвигает ящик шкафчика, достает губную помаду и обводит исчезающие цифры ярко-красным цветом. Она чувствует себя находчивой и решительной.
«Ну как тетя Конни могла быть такой жестокой?! Подумать только — оставить дом Софи!»
Глава 10
-Знаешь, какая новость? Умерла тетушка Томаса, тетя Конни. И представь, она оставила мне кое-что по завещанию.
— Как мило с ее стороны! Какую-нибудь симпатичную безделушку?
— Вроде того. Она завещала мне свой дом.
— Что??? Софи, милая, боюсь, тебе следует немедленно отказаться.
— Мама, но она действительно хотела, чтобы я его получила.
— Хочешь сказать, она завещала тебе дом на острове Скрибли-Гам? Тот самый?
— Да, тот самый дом.
— Правда? Ну и дела! Вот так поворот! Но, господи, Софи, тебе не кажется, что после истории с Томасом все это выглядит как-то странно, а? Послушай, давай я перезвоню попозже. Начинается реалити-шоу «Выжить в лесу». Ты не забыла? Хочешь, запишу для тебя на кассету?
— Нет-нет. Я тоже смотрю. Перезвони мне в первую же рекламную паузу.
Глава 11
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА САЙТ ОСТРОВА
СКРИБЛИ-ГАМ
«МАЛЕНЬКИЙ ОСТРОВ — БОЛЬШАЯ ТАЙНА»
Вы — посетитель № 1 223 304!
Об острове
Тайна младенца Манро
Мероприятия
Где можно перекусить
Календарь событий
Как добраться
Свяжитесь с нами!
Об острове
Остров Скрибли-Гам — одно из самых привлекательных в Австралии мест для туристов. Расположенный к северу от Сиднея, на широкой, полноводной реке Хоксбери, поблизости от Гласс-Бэй, остров получил свое название в честь растущих там красивых деревьев. Скрибли-гам — так традиционно называют здесь эвкалипты с бледно-кремовыми стволами, исчерченными темно-коричневыми линиями: словно кто-то взял перо и разрисовал их! На самомделе эти линии оставляют крошечные личинки мотыльков.
Самыми известными обитателями острова Скрибли-Гам былиЭлис и Джек Манро, которые, оставив двухнедельную дочку, таинственным образом исчезли из своего дома в 1932 году, на пике Великой депрессии. Посетители могут осмотреть Дом Элис и Джека, сохранившийся в неизменном виде с тех пор, когда сестры Доути, Конни и Роза, обнаружили младенца Манро. Вы можете также выпить чаю со сливками в компании крошки Энигмы (теперь уже бабушки!) и сестер Доути.
Семья Доути владеет островом начиная с 1882 года, когда бедный кузнец по имени Гарри Доути выиграл пари у богатого владельца, сэра Чарлза Маккея. Пари было заключено по поводу исхода международного матча по крикету, проводившегося в Англии.Австралия никогда не побеждала Англию вне дома, и на этот раз шансы тоже были минимальные. Сэр Чарлз безапелляционно заявил: «Спорю на этот остров, что Австралия не выиграет!» Он-то, разумеется, думал, что ничем не рискует, но... Только представьте:Австралия разгромила-таки Великобританию в сенсационном матче, вошедшем в историю как «Смерть английского крикета». Сэру Чарлзу пришлось отдать остров Гарри Доути, к бурному ликованию последнего (заметим в скобках, что сам кузнец превосходно играл в крикет, что неудивительно).
В наши дни единственными постоянными жителями острова являются внучки Гарри Доути, Конни и Роза, а также их воспитанница крошка Энигма и две ее дочери (Маргарет и Лаура) со своимисемьями.
Остров Скрибли-Гам — идеальное место для проведения выходных. Там есть чем заняться!
•Посетите загадочный Дом Элис и Джека и узнайте больше о Тайне младенца Манро. Это обязательный атрибут! Экскурсия стоит всего 15 долларов для взрослых и 10 долларов для детей.
•Отдохните в кафе «У Конни». Здесь вы найдете самые восхитительные в Австралии кексы с черникой и чай со сливками!
•Порадуйте детишек: Роза Доути всего за 10 долларов мастерски раскрасит личико вашего малыша!
•Позаботьтесь о естественном румянце — пройдите по специально проложенным тропам, пересекающим остров во всех направлениях. Поднимитесь на смотровую площадку Кингфишер, переведите дух и получите заслуженную награду: насладитесь потрясающей панорамой острова и созерцанием удивительных скал из песчаника, которые обрамляют берега реки Хоксбери,сверкающей на солнце, как сапфир.
•Гуляя по лесу в центральной части острова, вы увидите удивительные растения: банксию, элеокарпус, карликовые яблони и, разумеется, знаменитые эвкалипты скрибли-гам. Приготовьтесь встретить белощеких осоедов, карликовых поссумов, священных зимородков и черных змей с красным брюшком!
•Освежитесь купанием, а затем устройте пикник у подножия Салтана-Рокс, скалы на южной оконечности острова. В кафе «У Конни» продаются специально укомплектованные корзины для пикников.
•Не пропустите призрак Элис Манро. Говорят, когда наступают сумерки, она бродит по острову в красивом зеленом платье. (Не бойтесь: привидение вполне дружелюбное!)
ВНИМАНИЕ!!! Установка палаток категорически запрещена.Все приезжие обязаны покинуть остров не позже восьми часов вечера. Это правило должно соблюдаться неукоснительно.
Глава 12
Однажды, давным-давно, Грейс оставила Кэллуму в микроволновке любовное письмо.
Дорогой Кэллум!
Вот пять причин, почему я люблю тебя.
1. Ты танцуешь со мной, хотя я совершенно не умею танцевать.
2. Ты покупаешь шоколад «Фрут энд нат», хотя предпочитаешь безвкусный «Деари милк».
3. У тебя огромные ступни пещерного человека.
4. Ты смеешься над ужасными шутками своей мамы.
5. У тебя сзади на левом плече три маленькие родинки.
С любовью, твоя Грейс.
P.S. ВНИМАНИЕ! Чтобы ничего не разбрызгалось, накрой тарелку пленкой!
Она и сейчас иногда по-прежнему оставляет мужу письма в микроволновке, но теперь они состоят только из одного слова, написанного заглавными буквами: «ПЛЕНКА!»
Это происходит на следующий день после смерти тети Конни: Грейс впервые остается одна с ребенком. Кэллум брал двухнедельный отпуск, но сегодня он должен выйти на работу. Итак, у них началась новая жизнь, в которой они играют роли мамы и папы.
— Если хочешь, я могу взять еще несколько дней за свой счет, — предлагает муж, когда они садятся завтракать. — Все-таки у меня умерла родственница.
— Ничего, я справлюсь, — говорит Грейс.
На самом деле она сегодня проснулась с ужасной мигренью. Такое чувство, будто голову расплющили, как картофель для пюре. Грейс осторожно прикасается к голове кончиками пальцев, но с удивлением обнаруживает, что та по-прежнему твердая, а не мягкая.
Она вспоминает свой ужасный сон про тетю Конни. Может быть, мигрень у нее разыгралась от переживаний? Да нет, вряд ли. Когда Грейс вспоминает, что тетя Конни умерла, то не чувствует абсолютно ничего. Не подумайте, Грейс очень любила тетю Конни. Просто у нее сейчас нет времени что-либо чувствовать. Забота о ребенке напоминает Грейс некий нескончаемый экзамен, вселяющий в нее настоящий ужас. Жизнь ее идет по кругу, где все подчинено одному. Накормить ребенка. Поменять ребенку подгузник. Искупать ребенка. Убаюкать ребенка. Немедленно подойти к ребенку, как только он опять проснется.
Когда все это закончится? Когда у нее появится время, чтобы думать и чувствовать снова? Вероятно, не раньше чем ребенок достигнет подросткового возраста и сможет самостоятельно заботиться о себе. Хотя, разумеется, подросткам тоже необходимо уделять внимание: надо следить, чтобы они не попробовали наркотики, учить их водить машину и пользоваться презервативами. Грейс хочется сказать Кэллуму: «Что мы наделали? Наверное, мы сошли с ума! Нам ни за что не справиться!»
Однако Кэллум как раз таки вполне справляется. Он невозмутимо носит сынишку на одной руке, а в другой держит телефон. Если малыш ни в какую не хочет засыпать, Кэллум вальсирует с ним по комнате, напевая сонату для скрипки № 2 Моцарта.
Ее муж работает учителем музыки в средней школе. Он рассказывает Грейс о так называемом эффекте Моцарта, объясняя, каким образом классическая музыка может развить у их Джейка пространственно-временную мотивацию. Что бы это ни было, Грейс не сомневается, что самой ей этого точно недостает. Маловероятно, чтобы мать в свое время напевала ей Моцарта.
Впервые Грейс увидела Кэллума, когда тот танцевал. Это было на свадьбе их общих друзей. Грейс, сидя за столом, пила шампанское, чтобы заглушить вкус отвратительного крем-брюле, и в этот момент обратила внимание на парня, в облике которого, несмотря на прекрасно сшитый костюм, было что-то нескладное. Чересчур широкие плечи, чересчур длинные руки. Но, господи ты боже мой (как сказала бы бабушка Энигма), до чего же здорово танцевал этот мужчина! Он двигался невероятно естественно и при этом не ухмылялся самодовольно: «Да-да, все мы знаем, что я лучший танцор в зале». Грейс быстро поставила бокал с шампанским, решив, что изрядно напилась, потому что никогда в жизни не испытывала столь внезапного влечения к незнакомому мужчине. При виде этой танцующей гориллы она таяла как масло.
Ей уже исполнилось тридцать, но никогда прежде она не влюблялась так сильно и стремительно, да чего уж там — она вообще ни разу не влюблялась. Грейс всегда считала, что она не из тех, кто может потерять голову от любви, а уж тем более — от любви с первого взгляда. Она была такой расчетливой, такой здравомыслящей. Романтические сцены в фильмах вызывали у нее усмешку, Грейс не выносила их, подобно тому как другие женщины отводят взгляд от экрана, если там демонстрируют кровавые сцены. Когда на лицах мужчин-героев появлялось это слащавое выражение, у нее сразу возникало необъяснимое желание чихнуть.
Так что, когда Кэллум заехал за ней (это было их третье свидание, и они собирались в кино ) и Грейс, с бьющимся сердцем и дрожью в коленях, открыла дверь, чувство это было настолько новым для нее, что бедняжка подумала: «О господи, кажется, у меня начинается грипп!» Когда до Грейс наконец дошло, что любовные песни, передаваемые по радио, начали звучать так трогательно, поскольку она сама влюбилась, она словно обнаружила в себе скрытый талант: вот так однажды просыпаешься и понимаешь, что умеешь петь. Так, выходит, она вовсе не «бесчувственная фригидная сучка» (последние слова ее бывшего бойфренда, перед тем как тот бросил трубку). Она настоящая, полноценная женщина с горячей кровью,влюбившаяся в школьного учителя музыки, который внешне смахивал на грузчика, но, прикрыв глаза, играл на виолончели. Этот удивительный мужчина носил обувь двенадцатого размера, выигрывал призы на конкурсах бальных танцев и ел спагетти прямо из кастрюли, слушая симфонии. И все в Грейс, казалось, приводило этого мужчину в восторг: каждая ее мысль, каждое чувство и воспоминание. Целуя Грейс при встрече и расставании, он обыкновенно начинал кружить ее в вальсе или, прижавшись щекой к щеке, вел в волнующем танго. Муж фактически никогда не танцевал с ней, потому что она не умела. «Ты просто не хочешь, — говорил Кэллум. — Ну же, милая, давай пошевеливайся!» Но когда потом он, бывало, опустит Грейс на пол и поцелует, она думает: «Господи, и за что мне такое счастье?»
Разумеется, сейчас, спустя четыре года, оказалось, что они самая обыкновенная, заурядная, среднестатистическая супружеская пара. И это ее вполне устраивает. В конце концов, Грейс всегда была реалисткой. Теперь Кэллум не так уж часто кружит жену по комнате, и это нормально. Естественно, с годами страсть ослабевает, и неизбежно возникают эти вспышки раздражения, похожие на зажженные спички.
Например, сейчас, за завтраком.
— Ты точно не против, чтобы я вышел на работу? — спрашивает Кэллум.
Он ест хлопья с орехами, и каждый раз ложка звякает о его зубы. Когда Грейс смотрит телевизор, она трясет ногой. Он звякает ложкой, она трясет ногой. Считай, квиты. Одна раздражающая привычка уравновешивается другой.
— Я же сказала, что нет!
— Ладно, не злись, я просто спросил.
— Или, может, ты думаешь, что без твоего пригляда я уроню ребенка?
Грейс втайне опасается, что именно это и произойдет, а потому говорит сердитым, саркастическим тоном.
Однажды Кэллум спросил жену, почему она иногда разговаривает с ним так, словно ненавидит его. «Это не так!» — удивившись, виновато сказала она тогда.
— Я вовсе не думаю, что ты уронишь малыша, — говорит он сейчас примирительно; муж умеет держать себя в руках. — Просто мне кажется, ты сегодня немного бледная.
— Спасибо за заботу, но я в порядке.
Грейс не рассказывает Кэллуму о головной боли. Она хочет, чтобы он вернулся на работу. Может быть, без него ей будет проще. И она перестанет наконец волноваться, что муж заметит, какая она плохая мать. Может быть, вся проблема как раз в этом.
— Я договорюсь, чтобы после обеда меня отпустили на похороны, — обещает Кэллум.
— Хорошо, — небрежно откликается Грейс.
Она смотрит, как муж встает, потягивается и идет к выходу, а его тарелка остается на столе.
— Пойду переоденусь.
— Неужели так трудно поставить тарелку в раковину?
— Извини.
Вернувшись к столу, он покорно ставит тарелку в раковину и добросовестно наполняет ее водой.
Грейс продолжает есть тост. Кэллум кладет ладонь ей на плечо, а она наклоняет голову и прижимается щекой к его руке.
Стычка — перемирие! Таким представляется Грейс брак, по крайней мере их собственный.
С тарелкой она настояла на своем. И почувствовала, что мужу неловко. Надо отдать ему должное: с момента рождения ребенка он проявляет огромное терпение.
«Кэллум Тайдимен», — представился он ей на той свадьбе: дело было уже поздно вечером, когда все ждали за дверями гостиной новобрачных, чтобы проводить их в свадебное путешествие. Благодаря незаметной уловке со стороны Грейс они с Кэллумом оказались рядом. После танцев он был потным и растрепанным, рубашка на спине выбилась из брюк.
Он продолжал: «Но на самом деле я вовсе не аккуратист, а, наоборот, неряха, каких поискать. Я восстал против своей фамилии»2.
«Ну, тут нечем гордиться», — сказала Грейс строго, но в то же время кокетливо, с удивлением отметив, что держится с ним иначе, чем с прочими мужчинами.
В тот момент она ни за что не поверила бы, что когда-нибудь они будут ссориться из-за мокрого полотенца, оставленного на кровати, или что вид немытой тарелки с остатками хлопьев вызовет у нее желание биться головой о стену. Теперь, когда Грейс слышит предназначенную для других шутку Кэллума об «аккуратисте», она лишь криво улыбается. Ха-ха-ха, очень смешно.
Ну а с тех пор как они переехали сюда, в дом на острове Скрибли-Гам, где прошло ее детство, все стало еще хуже.
Даже несмотря на то, что ее мать Лаура сейчас находится очень далеко, в тысячах милях отсюда — совершает тщательно спланированное турне по миру, — Грейс постоянно ощущает ее присутствие. Она ловит себя на том, что подносит стаканы к свету и, прищурившись, смотрит, нет ли на них разводов. Раз в три дня она надевает длинные желтые резиновые перчатки и, встав на колени, яростно отскабливает кухонный пол.
