Держи меня за руку E-Book

Долен Перкинс-Вальдез

• Herausgeber: Фантом Пресс
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 413

Beschreibung

"Вдохновленный реальными событиями, эмоциональный и глубоко трогательный роман о чернокожей медсестре, которая на американском Юге пытается добиться справедливости для своих пациенток. 1973 год, Алабама. У только что окончившей школу медсестер Сивил Таунсенд большие планы, она мечтает изменить мир к лучшему. В клинике контроля рождаемости она намерена помочь женщинам самим распоряжаться своим телом и своей жизнью. Сивил отправляется навестить своих первых пациенток, и пыльная проселочная дорога приводит ее в обшарпанную хижину, где живут Эрика и Индия. И Сивил с ужасом обнаруживает, что ее пациентки — дети, девочкам всего одиннадцать и тринадцать лет. Они еще даже ни разу не целовались с мальчиками, но они черные и бедные, а значит, с точки зрения белых чиновников из социальной службы, уже готовы плодиться, а потому нуждаются в превентивных мерах. Сивил решает, что будет бороться с такой несправедливостью, и ей, похоже, это удается. Она коренным образом меняет жизнь девочек, их отца и бабушки, но... Но трагедия все равно настигает их. Спустя десятилетия всеми уважаемая доктор Сивил Таунсенд готова уйти на пенсию, обрести покой и оставить прошлое в прошлом. Но есть люди и истории, которые отказываются быть забытыми. Которые нельзя забывать."

Leseprobe

Долен Перкинс-Вальдез Держи меня за руку

Елене и Эмилии

Бен, обязательно сыграй сегодня на собрании «Господь, держи меня за руку»[1]. Сыграй как можно лучше.

Последние слова Мартина Лютера Кинга, 4 апреля 1968 г.

TAKE MY HAND by DOLEN PERKINS-VALDEZ

Copyright © 2022 by Dolen Perkins-Valdez

© Камилла Исмагилова, перевод, 2023

© «Фантом Пресс», издание, 2023

Часть I

1

Мемфис

2016

Ни один год не проходит без мыслей о них. Индия, Эрика – на изнанке каждого белого халата, который я надеваю, будто вышиты эти имена. Я рассказываю свою историю, чтобы и ты всюду носила их с собой как напоминание: «Никогда не забывай». Медицина научила меня, по-настоящему научила принимать все, что не можешь изменить. Молитва о душевном покое сродни горькому лекарству. Я не буду переписывать прошлое. Я поведаю о нем, чтобы призраки наконец обрели покой.

Ты рисуешь, как моя мама – самозабвенно, а упорством напоминаешь моего папу. Твои способности явно идут вразрез с законами генетики. Я смотрю на тебя: вернувшись домой после колледжа, ты теперь, как и все сверстники, либо найдешь свой путь, либо соскользнешь в неопределенность. Ты сидишь на веранде, зарывшись носом в серую шерсть пса, – помесь питбуля и дворняги, которого хотели усыпить за нападение на человека. Пес живет с нами шесть лет, и все это время он скорее суетлив, чем агрессивен, будто знает: один промах – и он обречен. Сейчас я понимаю, что такая уверенность в последствиях, пусть даже мрачных, это благословение.

Пес кряхтит; ты ищешь, где лучше его почесать. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь почесал так меня. Усталость пронизывает до костей. В этом году мне стукнет шестьдесят семь, но время пришло. Я готова возиться в саду, перебирать влажную землю и вспоминать о былом – точно сорока, от старости еле поднимающая крылья. После пробуждения мне обычно хочется укутаться в одеяло и подремать еще часик. Да, время и правда пришло.

Две недели назад мне рассказали, что Индия тяжело больна. Я не знаю, какой недуг поразил ее, но вижу в этом знак: пора отправляться на Юг. Понимаю, как это выглядит. Нет, я не собираюсь ее спасать. Нет, я не тешу себя химерными мечтами о последней пациентке, которой станет та, что была первой. Хотя и молилась об этом. Господи, помоги мне разгадать мое сердце.

Я окликаю тебя, и ты смотришь через окошко в кухню. Ты привыкла к тому, что я всегда рядом, но с каждым годом нуждаешься во мне все меньше и меньше, и мне больно от этих перемен. Еще немного, и нас останется двое – пес и старушка, которая лопочет ему бессвязную ерунду, как все хозяева один на один с питомцами.

Но прежде, чем для нас обеих начнется этот новый этап, нам нужно кое о чем побеседовать. Мы с тобой всегда были откровенны друг с другом. Как только ты подросла и начала задавать вопросы, я открыла тебе все, что знала о твоих кровных родителях. Рассказала, как ты пришла в мою жизнь и принесла в нее счастье.

Поведав о твоем рождении, я умолчала о происхождении. О том, что предшествовало твоему появлению. О длинной цепочке событий, попирающей природные взаимосвязи. Твоя судьба, как я хочу показать тебе, переплетена с судьбой этих сестер. Нелегко объяснить, почему я впустила тебя в свою жизнь, решила не выходить замуж и не иметь детей. Прежде мне не хотелось обременять тебя этим, но теперь я начинаю думать, не навредила ли тебе, скрыв часть правды и позволив жить в неведении.

Вытаскиваю из кармана платья сложенный листок бумаги. Разворачивать его незачем, я запомнила адрес, вбила маршруты в телефон и продумала, как построю путь. Машина заправлена, в рюкзаке полно снеков. Несколько комплектов одежды аккуратно сложены в чемодан, стоящий у двери. Осталось одно дело – сказать тебе, куда и зачем я еду. Ты уже кое-что знаешь о сестрах и о суде, который всполошил всю страну, но еще не слышала историю целиком. Пора ее рассказать.

– Энн! – кричу я тебе и маню в дом.

2

Монтгомери

1973

Нас было восемь. Вспоминая те дни в клинике, я каждый раз спотыкаюсь об эту цифру. Могло ли все пойти иначе? Как бы сложилась тогда наша жизнь? Ни одной из нас уже не суждено это выяснить. Видимо, и в мире ином меня будут мучить те же вопросы. Но тогда, в начале, мы думали только о главной задаче. Совладать с нищетой. Втоптать ее в землю. Зажать рану, чтобы не вытекла вся кровь. Никто не предупредил, что когда мы наиграемся с чужими жизнями, нам придется столкнуться с последствиями.

В марте 1973 года, спустя девять месяцев после окончания колледжа медсестер, я впервые устроилась на работу – в Монтгомерскую клинику контроля рождаемости. В один день со мной поступили и две новенькие медсестры, Вэл и Алиша. В клинику мы явились, как солдаты на службу. Выпрямленные волосы. Отглаженная форма. Начищенные туфли. Расправленные чепчики. Словом, к нам невозможно было придраться.

Над нами начальствовала высокая женщина по имени Линда Сигер. Богом клянусь, у нее были глаза на спине. Ничто не ускользало от этого взгляда. Несмотря на каменное выражение ее лица, в глубине души я поневоле начала ею восхищаться. Как ни крути, она, белая, управляла клиникой, где принимали бедных чернокожих пациенток. Трудилась на благо общества. Такая работа требует немалой отдачи.

– Поздравляю. С сегодняшнего дня вы сотрудницы Монтгомерской клиники контроля рождаемости.

Этой фразой завершился наш курс подготовки. Неделя занятий. Ознакомительная инструкция на пятьдесят страниц, причем половина посвящена уборке кабинетов и туалета, а также поддержанию порядка в подсобке. Эта тема заняла целых три дня. Достаточно, чтобы задаться вопросом, кто мы – медсестры или уборщицы. На четвертый день наконец настала очередь клинического протокола и заполнения карточек пациентов. Увидев в комнате отдыха наши понурые лица, более опытные медсестры пообещали первые пару недель помогать. Мы здесь заодно.

Когда все стали расходиться, миссис Сигер ткнула пальцем в мою сторону:

– Сивил.

– Да, миссис Сигер?

Нахмурившись, она показала на мои ногти и удалилась в свой кабинет. Я подняла ладонь и убедилась: ногти и правда стоило подстричь. Я спрятала руки в карманы.

Втроем мы, медсестры-новички, нырнули в комнату отдыха, чтобы взять со стеллажа сумки. Одна из девушек – при знакомстве она назвалась Алишей Даунс – легонько толкнула меня локтем. Алиша была примерно моего возраста, родилась и выросла в маленьком городке недалеко от Хантсвилла. В Таскиги я уже встречала таких, как она, – круглолицых провинциалок, невинно хлопающих глазами, не то что я, горожанка до мозга костей.

– По-моему, это фальшивка, – сказала Алиша.

– Что?

Она показала на свою голову:

– Рыжая башня у нее на макушке. За пять дней ни один волосок не колыхнулся.

– Похоже на летающую тарелку, – шепнула я.

Алиша прикрыла рот ладонью, на лице ее промелькнуло новое выражение. Кажется, она все эти дни разыгрывала перед миссис Сигер спектакль. Может, Алиша и провинциалка, но далеко не из робких.

– Спорим, если ткнешь пальцем, останешься без руки, – сказала она.

Третья новенькая покосилась на нас, и я стерла улыбку с лица. Вэл Бринсон – так ее звали – была старше нас с Алишей как минимум лет на десять.

– Она наверняка тебя слышала, – сказала я, когда мы выходили из клиники. – Ты чокнутая!

– Уже прочла свои медкарты?

Я вытащила из сумки желтый конверт. Мне поручили выезд на дом к двум маленьким пациенткам. В карточках не было ничего особенного – кроме самого факта, что девочкам их возраста прописали контрацептивы. Судя по документам, первую инъекцию сестрам сделали три месяца назад, то есть как раз подошло время для следующей.

– Есть интересные случаи? – спросила Алиша.

Идиотский вопрос, чуть не ответила я. Мы не на шоу талантов. Алиша выучилась на медсестру в «Добром самаритянине» в Сельме. Она была красива незатейливой красотой, на лице ее всегда блуждала тень улыбки. Как-то миссис Сигер спросила: Я сказала что-то смешное, мисс Даунс? – и Алиша ответила: Нет, мэм, просто чихнуть захотелось. И лицо ее тут же сделалось непроницаемым. Миссис Сигер задержала на ней взгляд еще на мгновение, затем продолжила разъяснять, как следует мыть туалеты.

– Не сказала бы. – Я не знала, насколько детально нам позволено обсуждать пациентов. О врачебной тайне миссис Сигер толком и не говорила. – Две девочки школьного возраста, которым прописаны инъекции противозачаточного.

– А мне дали мать шестерых детей.

– Шестерых?

– Да-да, ты не ослышалась.

– Значит, надо спешить, пока их не стало семь.

– Точно. Ладно, увидимся. – Алиша помахала мне, и я ответила тем же.

Скажу тебе честно, в те времена я частенько смотрела на людей свысока. Папа привил мне чувство собственного достоинства. Мы жили в районе Сентенниал-Хилл, недалеко от Университета штата Алабама, и меня с детства окружали образованные люди. Высокомерие стало щитом от всех, кто презирал чернокожих настолько, что отказывал им в наличии интеллекта. За ужином мы обсуждали Фанона[2] и Болдуина[3], спорили о Дюбуа и Вашингтоне[4], восторгались Анджелой Дэвис[5]. Когда по телевизору показывали чернокожих знаменитостей – например, Сэмми Дэвиса-младшего[6], – посмотреть собиралась вся семья.

Но Алишу не обманула моя надменность: как только мы познакомились, она тут же сократила дистанцию. Глядя ей вслед, я уже знала, что мы быстро подружимся.

Машину я припарковала в полутора кварталах от клиники, на Холкомб-стрит, чтобы ее никто не увидел. На окончание колледжа папа подарил мне новенький «додж кольт», и неловко было появляться на нем у работы, когда большинство медсестер пользовались автобусом. Миссис Сигер поручила мне пациенток, живущих в глуши, потому что знала: у меня есть надежное средство передвижения.

– Сивил?

Боже правый, теперь-то что? Я обернулась к миссис Сигер.

– Можно вас на два слова?

– Да, мэм.

Она направилась обратно в клинику. Дверь захлопнулась, обдав меня теплым потоком воздуха. Я могла поклясться, что эта женщина умеет извергать пламя. Мне не впервые встречались драконы вроде нее, грозные преподаватели были и в колледже Таскиги. Профессор Бойд грозился снизить оценки всем, кто опоздает хотя бы на две минуты. Профессор Маккинни рассаживал девушек и парней по разным концам кабинета и запрещал даже думать о взгляде в противоположную сторону. Подобное меня не пугало. Но рядом с миссис Сигер появлялось стойкое чувство, что я, уж не знаю как, обязательно в чем-нибудь напортачу.

Внутри, за стойкой регистрации, никого не было. Я поправила чепец, пригладила платье и постучала к миссис Сигер. Она не только успела дойти до кабинета, не дожидаясь меня, но и закрыла за собой дверь.

– Входите.

Здание клиники прежде было жилым домом с тремя спальнями. Самую маленькую миссис Сигер переоборудовала в свой кабинет, в двух других располагались смотровые. Кухню превратили в комнату отдыха для сотрудниц, а гостиную вместе с обеденной зоной – в регистратуру и приемное отделение. За стеной в задней части здания рокотало недавно проложенное шоссе.

Вдоль одной стены в кабинете миссис Сигер стояли книжные стеллажи, вдоль другой – шкафы для документов. Над рабочим столом висела дюжина наград за заслуги перед обществом. Орден «Ради других» от Армии спасения. Пожизненное членство в Молодежной лиге[7]. Везде – идеальный порядок. Из стаканчика на столе торчали остро заточенные карандаши.

Миссис Сигер держала в руках какую-то папку.

– Садитесь.

– Да, миссис Сигер.

Я опустилась на стул. За открытым окном назойливо чирикал воробей.

– Насколько мне известно, у вашего отца врачебная практика в городе.

Разглядев, что в руках у нее мое личное дело, вместо ответа я закашлялась.

– Вы больны?

– Нет, мэм.

– В нашей профессии важно заботиться о своем здоровье. Мы обязаны высыпаться и следить за питанием, чтобы оказывать помощь другим.

– Да, мэм.

– Прекрасно. Значит, ваш отец доктор, – констатировала она.

Я знала, какими будут ее следующие слова. Те же нотации читали мне преподаватели из Таскиги, когда узнавали, что мой отец и дедушка врачи. Вы делаете большие успехи в учебе. Но женщина, разумеется, должна задумываться и о другом. Например, о замужестве и детях. Карьера медсестры – правильный выбор, мисс Таунсенд. Я понятия не имела, что отвечать на подобные отповеди. То, что начиналось как похвала, непременно превращалось в колкое оскорбление. Чаще всего я бубнила что-то бессвязное, задаваясь вопросом, не принимаю ли все чересчур близко к сердцу.

– Да, мэм.

– Правительство поручило нам важное дело. И мы должны относиться к нашей миссии предельно серьезно. Всякое колесо нуждается в спицах. Мы и есть спицы.

Алиша была права. Волосы у миссис Сигер ни разу не колыхнулись.

– Сивил, вы умная девушка, поэтому я вас и наняла. Я возлагаю на вас большие надежды, поскольку считаю, что вы станете хорошей медсестрой. Но мне не хочется, чтобы вам в голову прокрались напрасные мысли.

Она вроде бы сделала комплимент, но что-то в нем резало слух.

– Мысли о чем, мэм?

Миссис Сигер нахмурилась, и на мгновение я испугалась, что мой вопрос прозвучал дерзко.

– О вашей особой роли. Здесь вы должны работать заодно с остальными медсестрами. Наша миссия – помогать беднякам, которые не могут помочь себе сами.

– Да, мэм. – Я замолчала, переваривая услышанное.

Папа многое сделал, чтобы я не только выросла хорошо образованной, но и разобралась в тех правилах, которым подчинялась наша жизнь в Алабаме. Знала, когда держать язык за зубами. Знала, когда не стоит вступать в сражение. Не пыталась переубедить других – пусть остаются при своем мнении. Уроки дались мне непросто, но я усвоила их достаточно крепко и потому умела добиваться того, что мне нужно. Например, устройства на эту работу. Она просто тебя похвалила, Сивил. Прими похвалу с достоинством.

– Да, мэм. Я не разочарую вас.

Миссис Сигер кивнула.

– И еще, Сивил. Подстригите все-таки ногти.

– Да, мэм.

К медицине меня начало тянуть уже в средней школе. Хотя папа считал, что мне следует выучиться на врача, сама я всегда понимала: медсестры столь же важны для пациентов. В ландшафте медицинского мира, основанном на иерархии, они находятся ближе к земле. Работа в клинике казалась мне идеальным рычагом для продвижения черных людей к прогрессу. Миссис Сигер могла бы заниматься чем угодно, но выбрала помощь молодым цветным женщинам. Ее одобрение много для меня значило. Наш труд должен сделать мир лучше.

Я размышляла так: существуют разные виды служения. Духовная служба. Государственная. Служить – значит оказывать помощь. И здесь, в клинике, мы служили на благо молодых чернокожих женщин.

Мой чепец приподняло порывом ветра. Я поспешила к машине и, как только села в нее, сдернула невидимки и сняла чепец. Клянусь, в те первые дни я не сомневалась, что буду трудиться в клинике столько, сколько позволят. У меня были новая подруга, работа, диплом Таскиги. Мне все было нипочем.

Дома я первым делом предложила маме поменяться машинами. Мне не хотелось привлекать к себе еще больше внимания, а ее «пинто» выглядел явно потасканней моего «кольта». Я твердо решила, что не подведу миссис Сигер. Дракониха не успеет заметить, как станет есть у меня с руки.

3

До того как двигаться дальше, мне нужно кое в чем признаться. Я никогда не говорила тебе об этом и молюсь, чтобы ты сумела понять.

Весной 1972 года я сделала аборт.

Двадцатитрехлетняя студентка, без двух месяцев дипломированная медсестра, готовая ко взрослой жизни – в то время я планировала работать в больнице, возможно, даже в хирургии. Заметив красноречивые признаки, я стала убеждать себя, что они ничего не значат. Мне совершенно не хотелось ограничивать жизнь замужеством и материнством. Отец ребенка, Тайрелл Ралси, с детства был моим лучшим другом, но ни я, ни он для такого еще не созрели. После процедуры он приехал в Таскиги меня проведать. Мы обменялись парой слов за тарелкой капустного супа. Потом Тай уехал домой, и мы не заговаривали о случившемся еще много месяцев.

Я хотела, чтобы у моих пациенток все было иначе. Пользуясь чудесами контрацепции, они имели бы возможность сознательно подойти к беременности. Я надеялась свести к минимуму долю случайностей, неприятных сюрпризов. Мы с Таем не оказались бы в таком положении, если бы позаботились о мерах предосторожности. Большинство пациенток в клинике усвоили этот урок на собственном горьком опыте, уже родив или пережив выкидыш. А некоторые – сделав аборт. Они часто появлялись у нас без записи, готовые смиренно раскрывать чужим людям детали личной жизни ради помощи.

Кроме этого, мы занимались и просветительской деятельностью. Выезжали к пациенткам на дом, потому что понимали: если не проявить инициативу, то до кого-то мы так и не достучимся. Для начала всем новеньким медсестрам дали по одному адресу, и подразумевалось, что через полгода их число увеличится. Мои пациентки жили за городом, и предстоящая поездка меня пугала. Я понятия не имела, как говорить о сексе и контрацепции в чьей-то гостиной. А главное, обе девочки несовершеннолетние. Будут ли их мама с папой смотреть, как я делаю укол? Одна только мысль об этом визите наводила ужас.

Пойми, я поверила в важность клиник контроля рождаемости задолго до того, как устроилась в одну из них. Статистика беременностей среди молодых незамужних женщин в Монтгомери была чудовищной. В том году Верховный суд США легализовал аборты до срока жизнеспособности плода, но в Алабаме это решение ничего, по сути, не изменило. Да, появилась возможность проводить процедуру в безопасных больничных условиях, но для бедняков она все равно была слишком дорогой и труднодоступной. Профилактические меры оставались наилучшим решением. Хотя мне не верилось, что бывают нежеланные дети, однако нежелательные беременности явно случаются, и я сама в этом убедилась.

В понедельник утром я поехала в клинику на маминой машине, хотя могла бы и прогуляться. Расстояние – всего-то две мили, но папа настоял, чтобы я села за руль, иначе ко мне могут пристать из-за сестринской формы. Может, он и правда этого боялся, но, думаю, скорее хотел потешить свое самолюбие. Машина была очередным доказательством нашего статуса. Я опустила стекло и подставила лицо ветру.

Не я одна приехала в клинику рано. Неугомонная миссис Сигер уже проверяла освещение. Лампочка в приемном отделении лопнула, стоило щелкнуть выключателем. Миссис Сигер, судя по всему довольная своей предусмотрительностью, удалилась в подсобку за заменой.

Медсестра в регистратуре держала журнал учета посетителей раскрытым на стойке, и мы, проходя мимо, могли видеть список пациенток на день. Имен обычно было немного. Как я уже говорила, большинство женщин появлялись без записи. После того как пациентки отмечались в журнале, регистраторша складывала их медкарты в пластиковый держатель у входа в смотровой кабинет. Мы работали попеременно. Та медсестра, чья очередь наступала, брала медкарту и проводила осмотр. В один из дней обучения я подняла руку и задала вопрос: Разве пациенткам не будет спокойнее, если при каждом обращении их будет принимать одна и та же медсестра, а не разные? Миссис Сигер поморщилась, да и только.

В ту первую смену мне не попалось сложных случаев – в основном пациентки приходили за контрацептивами. Одна, впрочем, пожаловалась на боль при мочеиспускании. Господи, только бы не что-нибудь венерическое, подумала я тогда. На ней были атласная блузка и юбка, какие подошли бы секретарше, – неплохая униформа для города, где большинство черных женщин носят фартук прислуги. Судя по анализу, у пациентки была инфекция мочевыводящих путей.

В клинике никогда не принимали мужчин, и на обучении миссис Сигер подчеркнула, что в нашу миссию это не входит. Но разве мужчины не должны участвовать в контроле рождаемости? Меня осадили во второй раз, так что до самого конца инструктажа я держала рот на замке.

* * *

Днем я должна была поехать домой к пациенткам, но так боялась этого визита, что решила сперва заглянуть на работу к папе. Когда-то он принимал пациентов всего в паре кварталов от клиники. В то время многие чернокожие держали предприятия на Холт-стрит, но затем через этот район решили проложить федеральную трассу. Папа перенес практику на Мобил-роуд. Он все еще любил поворчать, как много холт-стритских дельцов пали жертвой той стройки. Пока Монтгомери развивался и рос, жаловался он, черных швыряли то туда, то сюда. С папой трудно было поспорить, но тогда, не имея политического представительства, мы ничего толком не могли сделать.

Когда я вошла, за стойкой регистрации перекусывала Гленда – светлокожая женщина с улыбкой от уха до уха. За все годы, что я ее знала, она ни разу не взяла больничный. Неизменная пышная прическа, мешковатые платья. Папа звал ее «старая добрая Гленда». Она занималась всем – была медсестрой, секретаршей, администратором. Ее преданность папиной практике пробуждала во мне чувство вины: сама я, будучи единственной дочкой, работать у него не стала.

– Поздний ланч?

– Пациенты все идут и идут. Твой отец, по-моему, за день ни крошки съесть не успел. Отдашь ему сэндвич, когда он выйдет из кабинета?

Я взяла обернутый в фольгу сэндвич, и Гленда впустила меня внутрь. Папина дверь в дальнем конце коридора была приоткрыта. Куда ни глянь, повсюду лежали книги. Хоть папа и чтил естественные науки, любовь к литературе была у него в крови. Он обожал поэзию и собрал целую полку разнообразных сборников. Люди его поколения часто заучивали стихи наизусть, и когда я была ребенком, он читал их мне перед сном. В Алабаме постоянно обсуждали политику, и если папу спрашивали о положении дел в нашей стране, он мог выпалить что-нибудь вроде: «Когда покой свинцом и смертью отдает, то лучше боль, и ненависть, и гнет»[8]. Я не узнавала и половины подобных цитат, но мне нравилась мелодия стихов.

– Если не заживет, приходите, – донеслось из-за двери.

Когда папа прощался с пациентами, его голос звучал по-особому, громче обычного, будто он подводил черту. Наверное, в то утро я говорила с первыми пациентками точно так же. Как ни крути, я дочь своего отца.

Я устроилась на диване. На стене висели фотографии, на каждой – я в разном возрасте. Сразу видно – единственный ребенок в семье. Мой взгляд зацепился за черно-белый снимок, о существовании которого я успела забыть. Младенец лежит на спине посреди обеденного стола, который мама застелила кружевной скатертью. За объективом – ее приятель-фотограф. Комнату заливает солнечный свет, падает прямо мне на лицо. Я знала каждую деталь этой фотографии. В детстве я часто рассматривала ее, изумляясь тому, до чего сильно, должно быть, мама любила меня в те первые месяцы материнства. Мои волосы спрятаны под шапочкой, глаза закрыты.

Раздался щелчок – открылась дверь кабинета. Пока папа просил Гленду выписать рецепт на 250 миллиграммов какого-то препарата, я сняла рамку с фотографией со стены. Послышался стук кожаных подошв по линолеуму. Я затолкнула фотографию под диван. На выцветшем квадрате, где она висела еще пару мгновений назад, теперь торчал одинокий гвоздь.

Наконец появился папа.

– Сивил, ты что здесь делаешь? Почему не на работе?

Я развернула фольгу и протянула ему сэндвич. Папа взял его, сел рядом со мной на тесный диван и закинул ногу на журнальный столик. В носу защипало от запаха колбасы.

– Я впервые еду на дом к пациенткам.

– Где они живут?

– За городом, на Олд-Сельма-роуд.

– Ехать далеко? Ты заправила машину? Будь осторожна, пожалуйста.

– Чего там бояться, пап? Гремучих змей?

Я понимала, почему он переживает, но мне казалось, что не стоит высказывать это вслух. Папа принимал пациентов, попавших в самые разные жизненные ситуации, даже тех, кто не мог заплатить. Но вот выезжать к людям на дом, видеть, как стесненно они живут, он не хотел. Я же, наоборот, мечтала заниматься именно такой медициной – и как раз по этой причине не стала работать на папу.

– Когда доедешь, посигналь и жди, пока они выйдут. В дом не входи.

– Как я буду лечить их, оставаясь снаружи?

– Делай что нужно и не отвлекайся.

– Там две сестры, одиннадцать лет и тринадцать.

– Неужели таким девочкам нужна контрацепция?

– Вот и я о том же.

– Они уже рожали?

– Насколько я знаю, нет.

– Доктор Таунсенд? – Гленда постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, заглянула. – Следующий пациент уже здесь.

Мне всегда казалось, что если папа плюнет в небо и скажет ей, мол, идет дождь, то Гленда нисколько не усомнится. Я рано узнала, что такое благоговение перед врачами.

Будто несколько секунд передышки могли заменить ему сон, папа закрыл глаза. Спросил:

– Половые отношения в одиннадцать лет?

– Моя задача – помочь, пап. А не лезть в чужие дела. Федеральное правительство поручило нам не дать этим девушкам поломать себе жизнь. – Я старалась не смотреть на папу. Он не должен догадаться, что я сама чуть не поломала свою. Родители даже не знают, что мы с Таем встречались, не говоря уже об аборте.

– Ты понятия не имеешь, как живут эти люди, Сивил.

– У этих людей есть имена.

– Главное, уезжай оттуда до того, как стемнеет.

– Иначе меня там убьют или что? Они ничем не хуже нас, пап.

Он открыл глаза, и теперь во взгляде еще явственнее читалась тревога.

– Тебе надо больше спать, – заметила я.

– Я бы так сильно не уставал, если бы ты окончила медицинскую школу и пришла работать ко мне.

– Пап, забота о репродуктивном здоровье – это тоже медицина. Да и не хочется мне соперничать с твоей преданной ученицей. – Я указала большим пальцем в сторону двери.

– Не ерничай, Сивил.

– Ты с ней общаешься больше, чем с мамой.

Папа скомкал фольгу и выбросил в мусорную корзину.

– Я горжусь тобой, Сивил. Ты хорошо показала себя в учебе. Если не будешь слишком самонадеянной, все сложится благополучно.

Папа открыл дверь, и поникшие плечи его тут же расправились. Когда он принимал пациентов, в его тело, казалось, вселялся кто-то другой. Вроде все тот же папа – и одновременно совсем не он. Папа был невысоким, всего пять футов шесть дюймов, но благодаря широким плечам выглядел внушительно.

Едва за ним закрылась дверь, я вздохнула. Он не заметил исчезновения фотографии, а я не смогла бы объяснить, зачем ее спрятала. Если папа в нашей семье был скалой, то я – подушкой, за которой прятала свою боль, не решаясь показать ее другим. Мое младенческое фото что-то разбередило во мне, внутри засело неприятное саднящее ощущение. Интересно, был бы мой ребенок похож на меня? Я сунула руку под диван, достала фотографию и убрала в сумку.

4

Алабама. Самое сердце Библейского пояса[9]. Некогда – дом почти для полумиллиона рабов. Я родилась и выросла здесь, но до знакомства с Уильямсами моя жизнь в Монтгомери ограничивалась благополучным мирком Сентенниал-хилл. Мама состояла в «Звеньях». Папа – в «Буле»[10]. Когда мне было четыре, в баптистской церкви на Декстер-авеню появился двадцатипятилетний пастор – Мартин Лютер Кинг. Вскоре ему предложили возглавить «автобусный бойкот», а позже он с товарищами организовал марш за избирательные права, и протестующие дошли до ступеней алабамского Капитолия. Помню, как папа привел меня послушать доктора Кинга, очертил рукой собравшихся и сказал: Видишь этих людей? Ты должна занять свое место в их рядах.

Знаю, ты возразишь мне, что единого черного сообщества не существует, это не монолит. Но в те годы мы, сплоченные благодаря общему опыту, и вправду ощущали себя частью такого сообщества. Конечно, в нем были расколы. Глубокая трещина между образованными и необразованными, между зажиточными и бедными. Честно говоря, я даже не помню, чтобы мы хоть раз намеренно выбирались в сельские районы, разве что проезжали мимо, направляясь на церковный пикник или что-нибудь вроде того. И уж точно никогда не заходили там в чей-то дом. А жизнь в тех местах текла совершенно иная. Говоря «сельский район», я имею в виду самую что ни на есть глушь. Отсутствие водопровода, уборные во дворе, грунтовые дороги. Географически дома за Олд-Сельма-роуд были не так уж далеки от нашего, но с тем же успехом могли находиться на другой планете.

Приехав по нужному адресу, я поначалу решила, что сестры Уильямс живут в аккуратном одноэтажном домике из кирпича, перед которым стояли два пикапа. Мамину маленькую машину окутало густое облако пыли. Когда оно рассеялось, я увидела на крыльце двух белых мальчишек. Я опустила стекло до упора в надежде, что они разглядят мою форму медицинской сестры.

– Где мне найти семью Уильямс?

Номер на почтовом ящике значился верный.

Один из мальчишек указал куда-то за дом, и тогда я все поняла. Обогнув пикапы, я поехала по неглубокой колее. «Пинто» так подпрыгивал на колдобинах, что я боялась удариться головой о потолок. Только бы не застрять. Меньше всего на свете мне хотелось возвращаться пешком к тем мальчишкам и просить их позвать отца. К счастью, дождей в последнее время не было и дорогу не развезло.

Деревья расступились, впереди, на макушке холма, показался домик. Я выжала газ, и машина взревела, преодолевая довольно крутой подъем. Вскоре дорога пошла более полого, колея здесь была уже не такой разбитой и заросла травой. Слева лежало большое поле, ветерок поглаживал высокие колосья. В растениях я мало что понимала, но решила, что, наверное, это пшеница. Показались хозяйственные постройки, рядом, на небольшой поляне, паслись две коровы, тут же деловито бродила курица. Приблизившись к домику, я увидела, что это, скорее, самая настоящая лачуга. Выглядела она печально – будто ее перекосило порывом ветра, но сил, чтобы выровняться, не хватало. Возле домика в придорожной пыли отчаянно чесался тощий черный пес. Я взглянула на себя в зеркало, облизнула пересохшие губы.

Стоило вылезти из машины, как меня атаковали мошки. Пахло гарью. Я подумала, что живущие здесь девочки вряд ли ходят в школу, а если и ходят, то наверняка от случая к случаю. Предполагалось, что меня будут ожидать, но телефона у пациенток не было, и я не знала, помнят ли они о визите. Раньше их навещала другая медсестра, но месяц назад она уволилась.

Возле дома я заметила девочку в оранжевой футболке и замызганных штанах. Она закрылась ладонью от солнца, на лицо упала тень.

– Привет! Я Сивил Таунсенд из Клиники контроля рождаемости.

Миссис Сигер требовала, чтобы домой к пациентам мы ездили в форме, уж не знаю зачем. Было по-мартовски зябко, а свитер я оставила в машине. Ветер холодил шею.

Я подошла ближе. Похоже, кто-то пытался заплести девочке косички, но волосы так свалялись, что причесать удалось только кончики. Я сунула медкарту под мышку и попыталась вспомнить, что там написано.

– Ты Индия, да?

Пес потерся о мою ногу, и я едва удержалась, чтобы не оттолкнуть его. Когда он отвязался, я обнаружила на белых колготках бурое пятно. Ну разумеется.

– Она не разговаривает.

Я дернулась от неожиданности. За сетчатой дверью стояла еще одна девочка. Я наконец вспомнила, что читала в медкарте. Младшая сестра немая. Эта деталь вылетела у меня из головы, но теперь все встало на места.

– Я Сивил Таунсенд, медсестра. Меня прислали сделать уколы.

– А прошлая куда делась?

– Я… не знаю.

Меня и саму озадачивало ее увольнение. Может, работа показалась чересчур сложной. Может, где-то предложили больше денег. Ездить на эту ферму не особо приятно, но вакансии в государственных учреждениях, как ни крути, на дороге не валяются.

– Ваш папа дома?

– Нет, мэм.

Я прокрутила в голове все, что мне было известно об этой семье. Мэйс Уильямс, отец, тридцать три года. Держит скот, возделывает землю, работает у белого фермера в обмен на лачугу и мизерную зарплату. Констанс Уильямс, мать, умерла. Патриша Уильямс, бабушка, шестьдесят два года.

Поодаль мелькали чернильные силуэты коров.

– А бабушка?

– Ба, медсестра пришла!

Я натянула улыбку, изображая любезность, но вряд ли вышло убедительно. Спросить разрешения войти в дом или ждать, пока появится бабушка?

Старшая сестра пришла на помощь. Эрика – я наконец вспомнила ее имя.

– Можете зайти.

Она открыла передо мной дверь. Сетка отслоилась от рамы – так себе защита от мух. Скрипнули петли. Не помню, говорила ли я тебе раньше, но когда я переступила порог, моя жизнь изменилась – и жизнь Уильямсов, разумеется, тоже. С медкартой и дорожной аптечкой в руках я заявилась к девочкам, воображая себя спасительницей. Юная, наивная я. Ростом пять футов пять дюймов, а такая всезнайка!

Едва я вошла, как в нос ударила вонь. Пахло мочой. Потом. Псиной. К этому букету добавлялся резкий запах какой-то похлебки. В доме, обшитом прогнившими досками, была всего одна комната. Внутри полумрак – единственное окно занавешено куском простыни, и немного света проникало только сквозь сетку на двери и щели в стенах. Когда глаза привыкли, я разглядела на кровати груду одежды, которую будто бросили туда походя. На полу – точнее сказать, на земле – валялись кастрюли, сковородки, ботинки. Вокруг вились мухи. Неужели в этой комнатенке обитают четыре человека? Да, немало семей в Монтгомери обходилось без водопровода, но это жилище – настоящая катастрофа. Я с трудом подавила накатившую тошноту.

Посреди этого хаоса, помешивая что-то в большой, исходящей паром кастрюле, в расшатанном кресле-качалке сидела бабушка девочек. Я шагнула вперед и увидела яму в полу, закрытую проволочной решеткой. На ней-то и стояла кастрюля. Поднимавшийся снизу жар согревал комнату. Вблизи миссис Уильямс казалась старше шестидесяти двух лет, но все еще была красива: бронзового цвета кожа, высокие скулы. Глаза зеленые, но потускневшие, белки желтоватые.

– Хотите поесть? Не скажешь, что вы голодаете.

Если в Алабаме кто-нибудь упоминал в разговоре мою фигуру, редко целью было меня обидеть. Лишний вес считался знаком благополучия. Но в обществе незнакомых людей я все же стеснялась своей полноты.

Бабушка девочек вытерла руки о платье. Под мышками темнели пятна. Пока она говорила, я заметила, что у нее недостает нескольких зубов.

Я протянула руку.

– Здравствуйте, миссис Уильямс. Меня зовут Сивил Таунсенд. Я новая медсестра, буду навещать Индию и Эрику. Мне нужно сделать им уколы.

– Значит, похлебки моей вам не надо.

– Буду рада попробовать ее в другой раз, мэм. Сегодня мне надо вовремя вернуться в клинику. Я подгадала, когда у девочек закончатся уроки в школе, – протараторила я.

Случилось то, о чем я беспокоилась. Если отказаться поесть или выпить, можно запросто обидеть хозяйку.

Миссис Уильямс глянула на меня с любопытством.

– Меня попросили заполнить журнал наблюдений, – добавила я.

– Что-что?

– Журнал наблюдений.

Она прищурилась и вдруг рассмеялась.

– Вы здешняя?

– Да, мэм. То есть нет, мэм. Я живу в городе.

– Как, говорите, вас звать?

– Сивил.

– Сивилла.

– Сивил.

– Очень приятно, мисс Сивил. – Она выставила скрюченный палец и обратилась к девочкам: – Расчистите-ка для медсестры место, ей некуда сесть.

– Большое спасибо.

Сестры расположились на кровати поверх горы одежды. Я села рядом, прямо на мужские трусы, и чуть не раскашлялась: в ноздри ударил резкий запах давно не мытых тел. От девочек несло так, будто они не приводили себя в порядок неделями. Неужели у них нет колонки с водой?..

Стараясь дышать через рот, я попробовала завести разговор, так девочки немного ко мне привыкнут.

– Вы сегодня ходили в школу?

– Нет, мэм, – ответила старшая.

У нее был широкий лоб, весь в прыщах, высокие скулы и острый подбородок. Поскольку говорила она почти не размыкая губ, слова звучали тихо и невнятно. Девочка казалась вялой, и мне хотелось ее немного растормошить.

– Почему?

– Мы туда не ходим.

– И папа не заставляет?

– Нет, мэм.

В Алабаме родители, дети которых не посещают школу, могли нарваться на проблемы с законом. Я-то полагала, что времена, когда дети бросали учебу и трудились на ферме, уже позади.

Работать без стола было неудобно, но я принялась за дело и распечатала первую иглу. Старшая сестра, закатав рукав, оголила жилистый бицепс.

– Сейчас немного ужалит, – сказала я, но она только молча на меня посмотрела.

Игла вошла легко. Затем сестры поменялись местами, Эрика обняла Индию за талию. Кожа у младшей была того же нежного, насыщенного шоколадного оттенка, что и у Эрики, но лицо более округлое, а черты мягче. Волосы по бокам туго стягивали резинки, вдоль линии роста волос белели крошечные бугорки. Когда я ввела иглу, Индия даже не вздрогнула.

После уколов сестры вышли на улицу, а я согласилась выпить чашку похлебки, сваренной бабушкой. Я старалась не замечать убогость этого дома. Похлебка, впрочем, оказалась отличной.

– Очень вкусно, миссис Уильямс.

– Морковку вырастила сама.

Довольная тем, что уговорила меня поесть, она вышла из дома. Меня окатило волной стыда – то ли за себя, то ли за них.

Когда я открывала аптечку, лежавшую у ног, вернулись девочки.

– Оставить вам?

– А что это?

– Гигиенические прокладки.

– Для чего?

– Их нужно класть в трусы, когда у вас месячные. «Котекс». Прошлая медсестра не привозила их вам каждый месяц?

– А, да. У меня были такие. Но потом перестали работать.

– Как это – перестали работать?

– Кровь начала протекать.

– А ты заменила прокладку?

Эрика не ответила.

– Эрика, нужно менять их каждые три-четыре часа. Нельзя весь день ходить с одной и той же прокладкой. Если месячные обильные, можно менять даже чаще. Договорились?

– Да, мэм.

– Медсестра не говорила об этом?

Она промолчала.

– Ничего страшного. Вот, возьмите, а потом я привезу еще, хорошо?

– Да, мэм.

Я хотела спросить, где они моются, есть ли на участке колонка с водой или какой-нибудь водоем неподалеку, но решила не спешить. Еще будет время все разузнать. Я собрала вещи и вышла. Уже почти у машины меня окликнула Эрика.

– Мисс Таунсенд?

– Зови меня Сивил.

– Вы маловато мне дали прокладок.

– Не переживай. В следующий раз привезу еще.

– Просто… если по-честному… у меня все время течет.

– В смысле – все время?

– Почти каждый день.

– У тебя идет кровь каждый день? И сейчас тоже?

– Да, мэм.

Неудивительно, что от нее так пахнет. Я пообещала как можно скорее привезти им с сестрой прокладки.

– У Индии еще не течет.

– Как это? Хочешь сказать, у твоей сестры пока не было месячных?

Эрика покачала головой. Дойдя до двери, она обернулась. Я села в машину и крепко вцепилась в руль, так сильно меня трясло. Девочке прописали инъекции контрацептивов, хотя у нее еще не начались менструации. Более того, я сама только что сделала ей укол. Сосредоточенно глядя на свои гладкие руки, я пыталась переварить информацию. Вонь словно въелась в ноздри, мешая дышать.

5

Лето 2016

Я езжу на этом «вольво» пятнадцать лет, с тех пор как купила. Пробег у него лишь пятьдесят тысяч с небольшим, ведь мой дом всего в паре миль от больницы. Ты предложила арендовать для поездки машину поновее, с современным оснащением. Я отказалась. Вот приедешь в провинциальные городишки, где даже радио толком не ловит, и будешь локти кусать, сказала мне ты. Я ответила, что больше люблю тишину. А как будешь заряжать телефон? – От прикуривателя, как и всегда. – А масло ты заменила? Солнышко, перестань.

Дорога из Мемфиса в Монтгомери через Олив-Бранч занимает каких-то пять часов, но до возвращения в родной город у меня намечено несколько остановок. Нужно уладить дела. Кое с кем повидаться. Я предупредила всех, что приеду, – звонками и сообщениями. Не люблю сюрпризы, никогда не любила, поэтому стараюсь не преподносить их другим.

Заправляю машину и обрабатываю руки антисептиком. Когда я сажусь за руль, звонит телефон. Это доктор Джеймс, он подменяет меня в больнице. Хочет что-то спросить о моем пациенте. Я вежливо сообщаю, что заполнила все медкарты перед отъездом. Обещаю зайти на больничный портал, как только буду в отеле, но ему и так уже стыдно за звонок. Хорошего отпуска, говорит он. Кстати, куда вы поехали? Я отвечаю не сразу. Домой. В Монтгомери. Едва я произношу название города, как вдруг понимаю, что не была там лет десять. После того, как папа умер, а мама переехала в Мемфис, не осталось поводов возвращаться. Отпуском, правда, мою поездку можно назвать с натяжкой. Впереди меня ждет многое, но точно не отдых.

Я съезжаю на трассу и увеличиваю скорость. Думаю о старом «додж кольте», подарке от папы, вспоминаю, как любила этот автомобиль и с каким тяжелым сердцем его продала. Я тоже собиралась купить тебе машину на окончание колледжа, но отмела эту мысль. Мне не хотелось делать широких жестов, словно пытаясь компенсировать то, что я растила тебя в одиночку. Глупо, наверное. Старательно избегать отношений – дело нелегкое, даже если знаешь, что для тебя это правильный выбор. Надеюсь, моя попытка воспроизвести современную модель семьи оказалась удачной. Сивил, ты топишь дочь в своем чувстве вины, все повторяет мне мама. Я в таких случаях просто молчу. Многое из того, что говорят матери, может ранить ребенка, даже когда ребенок давно повзрослел.

Три часа до Джексона. До Алиши. Хотя все эти годы мы общались довольно редко и нерегулярно, она, должно быть, единственная понимает, почему я избрала такой путь. Если женщина, достигнув определенного возраста, не вышла замуж и не родила детей, люди склонны считать, будто с ней что-то не в порядке. Может, не повезло в любви или истекло время, отпущенное биологией на деторождение. Я всегда полагала, что именно так обо мне думают посторонние. Слишком уж живучи стереотипы о старых девах. Но когда вопросы появились и у тебя, Энн, я забеспокоилась.

Скажу так. Само собой, я вступала в отношения. Тогда не сложилось, но моя жизнь все-таки не была лишена любви. И да, я предохранялась с одержимостью, рядом с которой померк бы и самый сильный материнский инстинкт. Это мое решение. Для женщины нет права важнее, чем право на выбор, Энн. И я им воспользовалась. Осознанно и в полной мере.

Я рада, что первым делом увижусь с Алишей. Ее уравновешенность поможет привести мысли в порядок. Пытаюсь представить, как она сейчас выглядит. Это по моей вине мы почти перестали общаться. Если и разговаривали по телефону, то только потому, что она звонила первой. Правда, в отличие от многих ровесников, я не завела аккаунты в соцсетях. Возможно, начни я ими пользоваться, ситуация бы изменилась. Последний раз мы встречались с Алишей под конец моей учебы в высшей медицинской школе, когда я навещала родителей. Она зашла к нам домой, я спросила, как поживают Уильямсы. Их семья, словно клей, скрепляла нас все эти годы. Я спрашивала, что у них нового, Алиша рассказывала. Кто бы мог подумать, что именно она будет поддерживать связь со всеми нами? Пожалуй, роль посредницы всегда удавалась ей хорошо. Я собираюсь поблагодарить ее. Более того, надеюсь, что она захочет поехать дальше со мной. Быть может, Алиша – та, кто доподлинно знает эту историю, – поможет мне во всем разобраться.

Машина мерно гудит, и я, обгоняя фуру, гляжу, как на одометре неспешно меняются цифры. Чем быстрее я еду, тем медленней тянутся мили.

6

Монтгомери

1973

– А потом говорит: «Важно заботиться о своем здоровье, чтобы оказывать помощь другим. Обязательно высыпаться и следить за питанием».

Мы обе громко расхохотались. Алиша хрюкнула, и кофе едва не прыснул у нее изо рта.

– Мда-а, миссис Сигер спуску не даст, но в душе вроде как добрая. – Алиша подцепила кусок блинчика. Она заказала двойную порцию. – Вчера, кстати, я осматривала первую пациентку, так она тонометра ни разу не видела. Представляешь?

Я покачала головой и отпила кофе.

– Скажи-ка мне вот что, Алиша. Как ты очутилась на этой работе?

Мы сидели возле окна в кафе «Риджент». Эта закусочная находится на Джексон-стрит столько, сколько я себя помню, но Алиша пришла сюда впервые. Я рассказала ей, что именно тут доктор Кинг и его соратники обсуждали стратегию борьбы. Половину посетителей я знала в лицо – многие были друзьями родителей.

Алиша отложила вилку.

– Я выросла в церкви.

– Ну, все в Алабаме выросли в чьей-нибудь церкви. При чем тут наша работа?

Я позвала Алишу на завтрак, поскольку хотела поговорить с ней об Уильямсах, но с тех пор, как мы сели за стол, беседа петляла из стороны в сторону. Алиша была очень легкой в общении.

– Нет, я росла прямо в церкви. Несколько дней в неделю там проводила. Церковь была для меня домом. А потом, в шестнадцать лет, я узнала, что мама крутит с ним шашни.

Я опустила чашку с кофе.

– С кем?

– С пастором.

– Как ты узнала?

– Застукала их вместе.

– Ты шутишь!

Она мотнула головой, будто воспоминание все еще было свежо.

– Я грозилась рассказать папе, но мама умоляла не говорить. Мол, папа его убьет. Я поверила ей и только поэтому сохранила секрет. Боялась, что папу посадят в тюрьму. Но скрывать это было ужасно.

– Еще бы.

– Принести вам что-то еще?

Официантка, Айрин, училась со мной в старшей школе. В то время в Монтгомери ты шагу не мог ступить, не встретив знакомых. Я заметила, как она разглядывает Алишу. В нашем небольшом городе новые лица всегда вызывали любопытство.

– Пока нет. Спасибо, Айрин.

– Мне еще сиропа, пожалуйста, – попросила Алиша, не доевшая блинчик.

Когда Айрин ушла, мы продолжили разговор.

– И что потом?

– Потом я решила сбежать подальше и от церкви, и вообще от города. Приехала сюда, чтобы начать все с нуля, потому что прикрывать мать слишком тошно.

– Это ее груз, не твой.

– Оказалось, проповеди поганого лицемера из головы так просто не выбьешь. Мне хочется делать людям добро. Я по-прежнему верю в Бога, но теперь должна сама поступками доказывать, что он существует.

Алиша вскинула подбородок. Брови, подведенные карандашом, вздернулись полумесяцами. Она отвела взгляд, а я стала всматриваться в ее круглое лицо, в полоску тени на щеке. Алиша ничего не сказала отцу – и боль, которую чувствовал бы он, досталась ей.

– Значит, ты работаешь медсестрой, стремясь восстановить баланс в мире, – сказала я. Она смахнула со щеки слезу, и я накрыла ее ладонь своей. – Все нормально. Я понимаю. Но почему ты устроилась именно в нашу клинику?

– Ну, на этот вопрос ответить проще. – Она широко улыбнулась. – Потому что, насколько мне известно, рабочие места не раздают просто так на улице!

Раз возвращаться к семье Алиша не собиралась, полагаться ей приходилось только на себя. В моем случае все было иначе. Я знала, что если с клиникой не срастется, я всегда смогу работать на папу, хотя от такой альтернативы спокойнее не становилось. Подобное занятие я никогда не воспринимала всерьез.

Я сделала еще глоток кофе.

– Алиша, мне нужен твой совет.

– Ну, вперед.

– Есть у меня пациентки, две сестры. Я тебе рассказывала о них, помнишь? Те, к которым я должна ездить домой? Я была у них на этой неделе, и оказалось, что у одной из девочек еще не начались менструации.

– Как это?

– Алиша, я ввела ей препарат, а у нее даже месячных нет.

– Тогда с какой стати ты сделала инъекцию?

– Я узнала уже после. В том-то и дело. – Я заговорила тише. – В истории болезни ничего не написано.

– Надо сказать миссис Сигер, что кто-то из медсестер напортачил.

Похоже, прежняя медсестра решила, что менструация – нечто само собой разумеющееся. Грубая, непростительная оплошность, какую мог допустить только человек с руками из задницы.

– Пациентке всего одиннадцать, – сказала я. – Даже если миссис Сигер не знает об этой ошибке, разве не странно, что девочке такого возраста вообще назначили контрацепцию?

– Даже не знаю, Сивил. Девочки сейчас скороспелые. Начинают все раньше и раньше. Особенно…

– Особенно что? В бедных семьях?

– Я не это хотела сказать.

– А что тогда?

За спиной Алиши вдруг распахнулась дверь. Тай, похоже, увидел нас через окно и сразу направился к нам.

– Здорово! – Он втиснулся за стол рядом со мной.

– Ты чего здесь забыл? – спросила я резче, чем мне бы хотелось.

– Познакомишь меня с подругой?

– Вообще-то не собиралась.

– Привет, я Тай.

– Алиша.

По ее улыбке было понятно, что она нашла его симпатичным. Я отвернулась. Мы с Таем не виделись уже несколько месяцев – ни разу с тех пор, как я вернулась в Монтгомери, – и теперь делали вид, будто между нами ничего не произошло. Я знала Тая с детского сада, наши родители были хорошими друзьями. Когда мы окончили школу, Тай остался в Монтгомери и поступил в Университет штата Алабама, недалеко от дома. Его приняли в команду колледжа – кросс, спринт, бег с препятствиями, – но когда Тай приехал ко мне в Таскиги повидаться, я все равно удивилась, как он преобразился. Мальчик в теле мужчины, подумала я. А потом он поцеловал меня, и я поняла, что уже и не мальчик вовсе. За этой встречей последовали три новые, а потом еще больше. Не успела я спохватиться, как у нас все стало всерьез.

– Чем занимаетесь на новой работе? Что, правда нужна целая клиника для раздачи резинок?

Меня бросило в жар. Хватило же ему наглости так сказать!

Алиша принялась засыпать его статистикой подростковой беременности:

– Шестьдесят пять процентов незамужних матерей в Алабаме – чернокожие. Мы должны снизить это число, поэтому колем пациенткам препарат под названием «Депо-Провера». Так им не нужно каждый день вспоминать о таблетках.

– Звучит интересно.

Как легко у него выскочило слово «резинки», хотя сам он не удосужился их использовать. Впрочем, я сама это допустила. Потеряла бдительность, поскольку за годы знакомства привыкла ему доверять. В конце концов, это был не какой-то первый встречный, а Тай, мой лучший друг. Мой первый парень. Откуда мне было знать, что из-за минутной слабости изменится вся моя жизнь?

– И все-таки что ты тут делаешь? – спросила я.

Тай показал на мою тарелку:

– Зашел позавтракать.

Прежде чем я успела возразить, он закинул в рот кусок сосиски и с набитым ртом продолжил:

– А вообще-то девчонкам нечего кувыркаться с парнями. Слыхали про пояс верности?

Алиша расхохоталась, но я не соизволила даже улыбнуться. В день, когда я позвонила ему и рассказала о беременности, Тай спокойно предложил пожениться, а я приняла все за шутку. Когда до меня дошло, что он говорит серьезно, я выпалила: Ты рехнулся? – и бросила трубку.

Я чувствовала, что, несмотря на кажущуюся веселость, Тай внимательно за мной наблюдает. Наконец он поднял руку, подзывая Айрин, и попросил счет.

– Как мило, что ты решил нас угостить, – сказала Алиша.

– Я не такой болван, как считает Сивил.

Я закатила глаза.

– Заткнись, Тай.

Алиша взглянула на него, потом на меня.

– Ага, понятно. Вы двое друг другу нравитесь.

Он покачал головой:

– Сивил надо бы обучиться хорошим манерам.

После того как он расплатился, мы вышли на улицу. Мимо, помахав Таю, пронеслись двое мальчишек на велосипедах.

– Эй, не хулиганьте там! – крикнул он.

Проезжавший по дороге грузовик взметнул облако пыли. Я чихнула и накинула свитер на плечи.

– Будь здорова, – сказал Тай, не сводя с меня взгляда. – Кстати, не хотите завтра вечером заглянуть в гости? Мама готовит воскресный ужин, и ей наверняка будет интересно послушать про клинику.

– Я не могу. У меня дела, – ответила я.

– Ты уже почти год не бывала у нас, Сивил. Мама расстраивается.

– Говорю же, дела.

– А ты, Алиша?

– Сходи, – кивнула я, прежде чем она успела отказаться. – Тебе как раз нужно обжиться здесь, а мама Тая знает всех в городе.

– Ну хорошо. Скажешь адрес?

Алиша полезла в сумочку, чтобы где-то его записать, а я помахала и пошла через дорогу к машине. Оборачиваться не стала: стоит мне снова взглянуть на Тая, и я раскрою о нас больше, чем Алиша уже успела понять.

* * *

Монтгомерское агентство инфраструктурного планирования было зажато в тесном пространстве между прачечной самообслуживания и лавкой с пончиками – странное место для федеральной организации, зато его легко отыскать. Я уже приходила сюда однажды, когда устраивалась на работу. Агентство курировало клинику, и как раз здесь проводили собеседование.

Внутри рядами стояли столы, отдельного кабинета удостоился только руководитель. Его я запомнила: в прошлый раз он без конца рассказывал о внуках. Столов было шесть, но заняты три. Две сотрудницы что-то печатали. Третья женщина – ее кустистые брови почти срослись у переносицы, придавая лицу напряженный вид, – говорила по телефону. Увидев меня, она приложила трубку к груди и спросила, чем может мне помочь. По интонации, с какой она задала вопрос, стало ясно, что я отвлекла ее от важного дела.

– Э-э… меня зовут Сивил Таунсенд, мэм, – протараторила я. Не успев обсудить свою затею с Алишей, я решила приехать и сделать что нужно, прежде чем передумаю. – Работаю медсестрой в Клинике контроля рождаемости. Я хотела узнать, можно ли предоставить моим пациенткам социальное жилье. Сейчас их дом на Олд-Сельма-роуд.

– Семья уже получает социальную помощь?

– Да, мэм, – ответила я. Строго говоря, к социальной помощи относились услуги клиники. Что еще Уильямсы получали от государства, я понятия не имела. У них из пожитков был один ночной горшок, да и только, как выразился бы папа. Если кто-то и нуждался в социальной помощи, то они.

– Садитесь, девушка.

Сотрудница вновь поднесла трубку к уху. Я опустилась на пластиковый стул и стала ждать.

Договорив по телефону, женщина повернулась к низкому шкафчику.

– К семье уже прикреплена соцработница?

Об этом я не подумала. Я примчалась сюда со всех ног, решив добыть для Уильямсов достойную квартиру, но следовало догадаться, что если они получают социальную помощь, то у них должна быть и соцработница.

– Да, мэм.

– Значит, она и должна заполнить бумаги. Вы знаете, как ее зовут?

– Нет, мэм.

Она взглянула на документы, лежащие на столе, и, казалось, задумалась о чем-то другом.

– Скажите, пусть придет к нам, и мы запустим процесс.

– Если дадите мне документы, то я все устрою сама. Мы с ней как раз встречаемся на следующей неделе.

Теперь я уже откровенно врала. Мои слова про социальную помощь были лишь логичным предположением. Но воображаемая встреча с соцработницей Уильямсов – это ложь совсем другого порядка.

– Сколько в семье человек?

– Четверо.

– Значит, квартира нужна с двумя спальнями?

– Нет, с тремя. С ними еще живет бабушка.

Сотрудница нахмурилась.

– Таких квартир у нас немного. На них высокий спрос, а семьи бывают и многочисленнее, чем ваша.

– Да, разумеется, мэм.

– Мы сейчас расселяем пятерых человек по двум спальням. Вот настолько у нас мало квартир. Правда, через пару лет должны построить еще несколько блоков. Если записать ваших пациенток в лист ожидания…

– Нет. – Пишущая машинка на другом конце офиса смолкла, и я стала говорить тише. – То есть… эти люди живут почти что в хлеву, понимаете, миссис… – я посмотрела на табличку с именем на столе, – миссис Ливингстон. В грязной хибаре на задворках фермы.

Моя находчивость удивляла даже меня саму. Я напирала на эту женщину прямо как Дайан Кэрол в той серии «Джулии», где она убеждает доктора Чегли разрешить семье отработать лечение сына[11].

– Понимаю. Но к нам приходят и бездомные люди, мисс…

– Таунсенд. – Я закинула ногу на ногу. – Эта семья все равно что бездомная. Их жилище домом точно не назовешь. Все прогнило до дыр, вы бы видели. А у них еще и бабушка. Не представляю, как они там живут, когда сквозь щели свистит ветер и заливает дождь.

Из меня вышла бы неплохая актриса – вот только все это было правдой. Все, кроме встречи с соцработницей Уильямсов. Миссис Ливингстон опять наклонилась к шкафчику.