Эхо наших жизней E-Book

Фейт Гарднер

• Herausgeber: Popcorn
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 341

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Бетти вместе мамой и сестрой была в торговом центре, когда началась стрельба. Физически они не пострадали, но пережитое оставило отпечаток на каждой: бойкая сестра замкнулась в себе, а мама настолько погрузилась в борьбу за ужесточение контроля над оружием, что Бетти почти перестала ее видеть. Отчаянные поиски ответов на мучающие ее вопросы приводят Бетти к Майклу, брату стрелка. Если она подружится с ним, то, возможно, научится распознавать тревожные сигналы, сумеет предотвратить трагедию — и тогда, наконец, почувствует себя в безопасности. Но простых ответов, которых она так жаждет, не существует. И этот путь показывает ей лишь то, что все ее представления о себе и о мире могут измениться в одно мгновение.

Leseprobe

Роксане Тулип и Зоре Фаерлили

Часть 1

Глава 1

«СРОЧНЫЕ НОВОСТИ: СТРЕЛЬБА В МАГАЗИНЕ — ОДИН ПОГИБШИЙ, ЧЕТВЕРО РАНЕНЫХ».

Больница чистая и белая, будто яичная скорлупа, телевизор транслирует местные новости. На экране перед магазином одежды кишат полицейские в темно-синей форме. Вывеска гласит: «Гламур». Желтая лента обтягивает разбитую витрину, где позируют лысые манекены в модных нарядах, будто не замечающие осколков стекла и машин скорой помощи вокруг. Зеваки тычут пальцами и снимают все на телефоны. Внизу экрана бежит строка: «В РЕЗУЛЬТАТЕ МАССОВОЙ СТРЕЛЬБЫ В ТОРГОВОМ ЦЕНТРЕ ЭМЕРИВИЛЛЯ ПОГИБ ЧЕЛОВЕК».

Мне приходится сосредоточиться, чтобы осознать: погибший человек — сам стрелок, раненые — женщины, в которых он стрелял. Я слышала эти выстрелы, а магазин — последнее место, куда я заходила.

Я была там.

Черт возьми, посмотрите на кадры из новостей: это же я. Это я стою рядом с матерью и сестрой, стою и рыдаю. На мгновение я будто стала зрителем собственной жизни.

В палате никого, кроме меня, моей сестры и подключенного к ней аппарата, издающего мерные звуковые сигналы. На ней халат и нескользящие носки, она дремлет, ее грудь тяжело вздымается. На табличке рядом с ней написано: «Джой Мейпл Лавелл». Понятия не имею, сколько сейчас времени, но за окнами без занавесок кромешная тьма. Жуткие кадры произошедшего проносятся у меня перед глазами, и я застываю в неверии. Этого не может быть. СТРЕЛЬБА В МАГАЗИНЕ — ОДИН ПОГИБШИЙ, ЧЕТВЕРО РАНЕНЫХ. Да, это голые факты. Но сейчас они кажутся ложью, потому что совсем ничего не говорят о настоящей истории.

Глава 2

Вчерашний день был словно вечность назад. Я отработала на стажировке в «Ретрофит». За мной заехала мама. Джой уже была в машине. Я забралась на заднее сиденье потрепанного «Приуса», захлопнула дверь и попросила маму приглушить музыку. Это был Элвис. Это всегда Элвис. Диск застрял в магнитоле несколько месяцев назад, а радио сломалось.

— Спасибо, что подвозишь, но если я услышу этот альбом еще раз, то точно свихнусь, — сказала я.

Мама в огромных солнцезащитных очках долго смотрела на меня в зеркало заднего вида, а затем прибавила громкость.

— Ну ты и тролль, — сказала я.

Она засмеялась и выключила музыку.

— Бетти, — сказала она, — как же легко тебя довести.

Без Элвиса, поющего о дожде над Кентукки, нам стали различимы приглушенные электронные биты и крики, доносящиеся из наушников Джой. Она сидела спереди, тоже в солнцезащитных очках. Ее лица не было видно в зеркале. Никаких признаков жизни.

— Привет, Джой, — сказала я.

Тишина.

— И я рада тебя видеть, — добавила я.

Моя сестра — оторва. Ездит на мотоцикле. Играет на бас-гитаре. Набила татуировку в виде черного сердца на запястье. У нас разница в три года и миллион лет крутизны.

Мама встала у автобусной остановки с включенной аварийкой, и в этот момент позади нас остановилась другая машина и начала сигналить.

— Ну извините, терпеть не могу, когда меня торопят! — крикнула мама.

Она в своей обычной неторопливой манере отъехала от обочины. Наверняка кто-то обернулся. Я уже давно перестала обращать внимания на эти взгляды, когда рядом мама, иначе я бы только этим и занималась. Моя мама красивая — и громкая.

— Поедем в торговый центр? — спросила она. — Мне нужны новые блузки. Оказывается, мой повседневный деловой стиль слишком уж повседневный и недостаточно деловой.

— Это они тебе сказали?

— Сегодня они разослали служебную записку о джинсах. А я единственная на этаже, кто позволяет себе ходить в них.

После нескольких лет работы в офисе средней школы, где я училась, мама перешла на должность помощника руководителя в финансовую компанию. На новую работу она вышла на этой неделе. Там платили больше, так что, возможно, дни сломанных магнитол и съемных квартир с ограниченной рентой скоро подойдут к концу.

— Нам обязательно ехать в торговый центр? — спросила я.

— Где еще я смогу купить одежду в 17:11 в четверг? — спросила мама. Когда я не ответила, она добавила: — А потом я угощу вас ужином.

— Заметано.

В час пик в районе Залива, как обычно, были пробки. Непрерывный поток машин. Непрерывное гудение. С одной стороны за окном высились пышные зеленые холмы, с другой — мерцал Залив с серебристым мостом и силуэтами небоскребов. До Эмеривилля мы добрались почти в шесть. Припарковались на третьем ярусе парковки на Бэй-стрит, в торговом центре под открытым небом. Это длинная узкая улица, снизу сетевые магазины, а сверху — квартиры. Мы поднялись на лифте. Джой тут же начала ныть, и я к ней присоединилась, но мама пригрозила, что никакого ужина мы не получим, если не прекратим жаловаться, ведь она тоже ненавидит магазины и только что «проехала через адские пробки».

Маленькие детали, которые я вспоминаю теперь, когда все изменилось.

Первым делом мы пошли в «Гламур». Мама бродила между рядами в очках для чтения и щурилась, разглядывая ярлыки на брюках. Она бормотала слова вроде «клеш», как будто изучала новый язык. Джой перебирала черное кружевное белье. Все казалось совершенно обычным. Подростки меряли лифчики прямо на одежду и давились смехом; какая-то женщина разговаривала по телефону на громкой связи; продавцы, словно зомбированные, складывали леггинсы. Я сказала Джой и маме, что загляну в соседнюю кондитерскую с капкейками. Мне некуда было торопиться. Я уселась за пластиковый столик, усыпанный конфетти, и развернула ванильный кекс с глазурью из соленой карамели, листая ленту в телефоне. Откусив кусочек, я зажмурилась: соль и сахар вместе — просто божественно. До меня доносилась музыка из «Гламура» по соседству — какая-то навязчивая попса о том, что жить нужно здесь и сейчас, — а девушка за кассой напевала себе под нос.

И тут раздался хлопок. Щелчок. Как взрыв петарды — два, три, четыре. Я открыла глаза. Девушка за кассой перестала напевать.

— Блин, это что, пистолет? — спросила она.

Глава 3

После осмотра мама присоединяется ко мне в больничной палате. Кажется, что она в порядке, но в то же время она, возможно, уже никогда не будет в порядке. Ее лицо белое от шока, тушь размазалась. Она злится, видя на экране телевизора новости, а когда я говорю — со всей возможной мягкостью, — что пульта нет, она вырывает штекер из розетки. Затем она падает в мои объятья и рыдает, и я тоже рыдаю, хотя мне и кажется, что у меня нет на это того же права, что и у нее. Меня не было в магазине, когда все случилось. Никого не застрелили на моих глазах. Не я пряталась за вешалками с одеждой, шепча молитвы в ладони в течение тех пяти минут, что растянулись на кошмарную вечность.

Когда мы с мамой отстраняемся друг от друга, наши плечи мокрые и черные от слез и туши.

— Поверить не могу, что это взаправду, — повторяет она.

Я киваю.

— Мы же просто ходили по магазинам, — продолжает она. — Я выбирала брюки для работы.

Я киваю.

— А потом он просто… просто… зашел и начал стрелять. Он все стрелял и стрелял и не останавливался. Как же он нас не подстрелил?

— Меня подстрелили? — спрашивает Джой с кровати.

Мы с мамой ахаем, потому что Джой очнулась. Мы бросаемся к ней. Джой смотрит на нас стеклянным, затуманенным взглядом, ее глаза еще у́же, чем обычно. Она стягивает одеяло с ног, ища ранения.

— Нет, нет, нет, — говорит ей мама. — Ты ударилась головой, когда пыталась спрятаться под прилавком.

Джой трогает затылок.

— Ты упала, — говорит мама, — и притворилась мертвой.

— Но в меня не попали? — спрашивает она.

— У тебя даже сотрясения нет, — говорит мама. — Тебе вкололи успокоительное, потому что ты впала в истерику, когда приехали парамедики.

Джой хмурит темные брови:

— Точно.

Мы замолкаем, оставляя ее наедине со своими мыслями. Ее глаза расширяются. Она начинает часто дышать. Я кладу ей руку на плечо, но она ее стряхивает.

— Джой, — окликает мама.

— Я помню, как он покончил с собой, — говорит Джой, и ее голос повышается с каждым словом. — Он был всего в десяти футах от меня. Я старалась не открывать глаза. Я лежала на полу и слышала, как это случилось. Я приоткрыла на секунду глаза, а там сплошная кровь и… и… все остальное… и я так обрадовалась. Так обрадовалась, когда увидела его, лежащего там. Потому что все кончилось.

Она закрывает лицо руками, и мама обнимает ее. Они плачут, будто единое целое, будто одно травмированное существо, а я не могу понять, что они пережили. Не могу понять, через что им пришлось пройти, потому что я была в нескольких шагах — всего нескольких — от всего этого. Я впиваюсь ногтями в ладони, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме этой бесполезной боли.

— Как голова? — спрашивает мама, отстраняясь и убирая пальцами черную челку Джой.

— Кто погиб, мама? — спрашивает Джой, игнорируя ее вопрос и вытирая глаза. — Кроме стрелка? Неужели погибли все, кроме нас, кто был там?

— Я не уверена, — говорит мама. — Всех отправили в больницу. Я помню каталки… много каталок… Не знаю.

— В новостях сказали, что погиб один человек и четверо ранены, — говорю я им. — Только стрелок. Только стрелок погиб.

Джой и мама удивленно оглядываются на меня.

— Больше никто не погиб? — спрашивает мама. — Ты серьезно?

— Они так сказали, — говорю я.

— Нам жесть как повезло, — говорит Джой. — Там было столько пуль. Мы должны были умереть.

— Я так рада, что с тобой все хорошо, — говорит мама, прижимая голову Джой к груди. Джой закрывает глаза и поджимает губы, борясь со слезами. И проигрывает.

— Я так рада, что с вами обеими все хорошо, — говорю я.

От слез я чувствую себя ужасно глупо, но, наверное, я всегда чувствую себя глупо, когда плачу. Я беру коробку с салфетками и маленькие стаканчики с водой для них, и несколько минут мы сидим молча, потягивая воду, сморкаясь и глубоко дыша, пока плач не переходит в шмыганье, затем в сопение, во вздохи и, наконец, в тишину. В общую тишину. Я встаю и подхожу к окну. Город еще никогда не выглядел так привлекательно — небоскребы, освещенные желтым светом, темный парк, усеянный дубами, — все потому, что мы живы.

— Тук-тук. — Дверь открывает медсестра.

Мы с мамой вытираем глаза и садимся на стулья.

Ботинки медсестры сильно скрипят. Она представляется Канделарией. У нее длинные волосы, заплетенные в косу, спускающуюся по спине, мультяшные персонажи на халате и татуировка креста на мощном предплечье.

— Как вы себя чувствуете? — заботливо спрашивает она Джой.

— Я в порядке. А как остальные? — отвечает Джой.

Канделария молчит. Она изучает пищащий аппарат и, кажется, остается довольна, снимая монитор с кончика пальца моей сестры.

— Остальные жертвы перестрелки, — повторяет мама.

— На самом деле я не знаю подробностей обо всех пострадавших, поступивших сюда, — говорит Канделария, выключая аппарат и отодвигая его в угол. — Тут был самый настоящий хаос. Но в коридоре ждет полицейский, который хочет с вами побеседовать. Я хотела убедиться, что вы в сознании и готовы к этому.

— Да, конечно, — говорит Джой.

— Тогда я позову его.

— Я чувствую себя странно, — говорит моя сестра. — Как будто меня здесь нет. Как будто это все нереально.

— Это обычная сонливость после успокоительного, что мы дали вам. — Канделария похлопывает Джой по ноге, укрытой одеялом. — Все будет хорошо.

Она, конечно, права, но мне кажется, будто это просто отговорка.

Я выхожу из комнаты, чтобы Джой и моя мама могли поговорить с полицией. Меня уже допросили еще на месте происшествия, и я рассказала им, что видела: ничего. Я только слышала выстрелы.

Я захожу в приемный покой, где светло и многолюдно. Кажется, все обсуждают стрельбу. Телевизоры в верхних углах комнаты также включены на третий канал, поглощая все наше внимание. Там те же самые кадры, что и раньше, которые перемешиваются с другими сценами, кажется, снятыми снаружи этой самой больницы.

В нижней части экрана появляется надпись: «СТРЕЛЬБА В МАГАЗИНЕ: ОДИН ПОГИБШИЙ, ТРОЕ РАНЕНЫХ, ОДИН В КРИТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ». «Критическое состояние» звучит не очень хорошо.

Затем появляется фотография мужчины с надписью: «СТРЕЛОК ОПОЗНАН».

Я ахаю. Это он, стрелок, но только здесь он больше похож на мальчишку, и пистолета при нем нет; он улыбается с фотографии будто из выпускного фотоальбома. У него прыщи. И длинные ресницы.

Я видела его раньше.

Глава 4

Прошло три месяца с тех пор, как я окончила школу, и всего три недели с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, но кажется, что времени пролетело намного больше. Закончились дни, разделенные на шесть уроков, наполненные тяжелыми рюкзаками, обедами в столовой, морем знакомых, но не всегда дружелюбных лиц. Недавно, будучи в центре Беркли, я проходила мимо своей средней школы, и она показалась мне совсем другой, будто ее выкрасили свежей краской, и у детей, стоящих на углу, до сих пор был юношеский жирок на щеках. Я удивилась: неужели все это было лишь несколько месяцев назад? Неужели это был прошлый год? Кажется, лето — это целая жизнь.

Джошуа Ли учился в моей средней школе, в классе Джой, на два года старше меня. Я не была с ним знакома и никогда не разговаривала, но мы бывали в одних и тех же местах, и я и сейчас могу представить его бредущим по коридору: сальные волосы чуть ниже ушей, хмурый взгляд, шрамы от прыщей, кадетская униформа [1]. Я ничего о нем не знала, кроме того, что он поджег мусорный бак во время обеда и был отстранен от занятий. О нем даже ходили слухи, что он домогался учительницы. В целом создавалось стойкое ощущение, что от него, как и от некоторых других, стоит держаться подальше, и я этому чувству не сопротивлялась. Его младший брат, Майкл, учился в моем классе, и вот с ним я сталкивалась с первого года в школе — на уроках английского и биологии. Но мы почти не общались. Майкл был милым, но чертовски застенчивым. А вот Джошуа — отбитым. По нему было видно.

Или, может, я так думаю сейчас, потому что он пытался убить кучу народу.

На самом деле, хоть я и училась с ним в одной школе два года и проходила мимо, наверное, сотни раз, стояла за ним в очереди за буррито и сидела в двух шагах от его брата на нескольких предметах, по-настоящему я задумалась о нем только сейчас, когда увидела его лицо, мелькнувшее в новостях по телевизору в приемном покое с надписью: «СТРЕЛОК ОПОЗНАН».

Какая же невероятная хрень, правда?

Глава 5

Джой выписывают из больницы. Мы берем такси до почти пустой парковки торгового центра, где стоит машина мамы. Мы молчим, но крепко держимся за руки, сжимая ладони друг друга, когда спешим к «Приусу». Когда мы садимся в машину и захлопываем двери, ее салон кажется таким знакомым и безопасным, что мы вместе выдыхаем.

Мама лишь с третьего раза заводит машину. Она включает радио, и магнитола загорается, Элвис запевает о подозрениях [2]. Мы с Джой одновременно восклицаем:

— Мама!

Мама выключает музыку и трогает с места. Пока она выезжает с парковки, мы молчим. Еще нет и десяти часов. Не могу поверить, что мы приехали сюда меньше пяти часов назад. Кажется, что уже три ночи. Мы выезжаем на темные улицы. Никто из нас не смотрит назад, за спину, где стоит торговый центр, в котором произошла стрельба. Мы глядим вперед, на дорогу, текущую перед нами, словно черная река. Светофоры настолько яркие, что вокруг них появились ореолы. Вывески гипермаркетов почти божественно сияют.

Даже луна наверху — желтовато-голубая — практически идеально круглая.

Все вокруг кажется иным.

Мы проезжаем мимо модных лофтов, кирпичных зданий и кофеен с закрытыми ставнями. «Добро пожаловать в Окленд» — гласит баннер, а следом за ним сразу же можно увидеть еще один: «Добро пожаловать в Беркли». В ушах звуки выстрелов, а перед глазами — лицо Джошуа Ли на экране телевизора. Я представляю, как прячусь в куче одежды или лежу на полу, притворяясь мертвой. Мне становится дурно, но не так, как крутит в животе, а словно душу воротит.

Никто из нас ничего не говорит. На нас это не похоже — такая тишина. Я жду, когда они заговорят, потому что понятия не имею, что сказать.

— Перекусим? — спрашивает мама.

— Конечно, — говорит Джой.

— Давайте, — говорю я.

Мы молча едим гамбургеры и картошку фри на парковке. Я не чувствую вкуса. Даже несмотря на то, что Земля все еще вращается, а мои сестра и мама живы-здоровы. Даже несмотря на то, каким чудом кажется и воняющая через открытое окно помойка, и мужчина, толкающий по тротуару тележку, полную пиратских DVD, и женщина на велосипеде, пьяно орущая в динамик автомата для заказов.

Теперь я понимаю, как ценен, как хрупок, как опасен этот мир.

Какое чудо, что все мы выжили.

Глава 6

Не знаю, о чем я думала, когда схватила свою сумочку и выбежала из кондитерской, стоило мне услышать хлопки. Спешила на полной скорости навстречу этим звукам. Хотя нет, знаю. Я была будто зомби, охваченная паникой, и в моей голове осталось лишь два слова: мама и сестра.

Снаружи, перед магазином, хлопки стали еще громче. Я все считала. Семь, восемь, девять. Я понятия не имела, что делать, куда бежать. Я замерла под только что зажженными фонарями, вокруг меня застыли еще несколько человек с пакетами в руках, и все мы переглядывались в поисках ответа. Что это такое? Это реально? Мы в опасности? Люди начали кричать внутри «Гламура», и мне мгновенно поплохело. Я замерла рядом с витриной, но все, что я видела, — это манекены за стеклом. Несколько человек вокруг меня бросились бежать вверх по улице, кто-то вызвал полицию и начал кричать, а я упала на землю. Я лежала там, пока не услышала, как разбилась витрина. Я потеряла счет хлопкам. Все, о чем я могла думать, это: «Сестра, мама, сестра, мама…

Сестра, мама и я — мы все умрем».

Я услышала сирены. Хлопки ускорились, а потом прекратились вовсе. Я лежала, крепко зажмурившись, как ребенок, которому снится кошмар. Я и была этим ребенком. Подъехали полицейские и пожарные машины, и кто-то спросил, в порядке ли я. Я не хотела открывать глаза. Я не хотела видеть мир, в котором кто-то застрелил мою семью. Но когда я открыла глаза, пожарный выводил мою маму и сестру через выход, перешагивая через разбитое стекло. И тогда я зарыдала.

Глава 7

Мы открываем входную дверь, щелкаем выключателем. Золотистый свет ламп в гостиной кажется таким ярким. Наши книги (мамины книги) с радужными корешками во встроенных книжных шкафах, продавленный диван с пестрым пледом, птичья клетка в углу со свечой внутри — поначалу наш дом кажется незнакомым. Джой сразу же идет в ванную, и я слышу, как включается душ. Я следую за мамой на кухню. Она кладет свою сумку и начинает перебирать почту, как в обычные дни, только вот это вчерашняя почта, и она уже вскрыта. Отложив ее, она подходит к окну и отдергивает занавеску. Окно выходит на наш боковой двор. Оно смотрит на мусорные баки наших соседей. На дворе ночь, так что все равно ничего не видно.

— Мам, — окликаю я, стоя за ее спиной, — на что ты смотришь?

Она не отвечает.

— Мама, — снова окликаю я.

Мне не нравится, как звучит мой голос: будто мне четыре, и мне нужна ее поддержка.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Да, Бетс.

— Уверена?

Она поворачивается ко мне. От эмоций ее макияж давно смылся, а лицо кажется изможденным. Мама на дюйм ниже меня. Я нечасто замечаю это, потому что она всегда в движении и всегда командует мной. Но сейчас я это вижу. Ее глаза влажные, но слезы не проливаются.

— Я зла, — говорит она. — Я так чертовски зла сейчас.

— Правда? — удивленно спрашиваю я.

Не знаю, почему я так удивлена. Я ожидала, что она будет не в порядке, что она боится. Расстроена. Но не зла.

— Еще никогда в жизни я так не злилась, — говорит она. — Этот… — Она подыскивает слова. — Этот кусок дерьма чуть не убил сегодня меня и мою дочь. И за что? Почему нас, почему? Мы ничего ему не сделали.

Я открываю рот, но она продолжает говорить:

— Я столь многое пережила, так тяжело работала, и все ради того, чтоб у меня это просто отняли? В дурацком магазине «Гламур», когда я покупаю, — она показывает воздушные кавычки, — «повседневную деловую» одежду для дурацкой работы, на которой я вряд ли вообще хочу работать?

У меня возникает искушение отступить на шаг подальше от маминого гнева, словно от полыхающего огня. Но я этого не делаю. Моя мама напористая. У нее на все свое мнение. Иногда она бывает вспыльчивой — может огрызнуться на нас, когда у нее плохое настроение. Но что-то подобное? Нет, это совсем другое.

— Мы учились с ним в одной школе, — говорю я ей.

— Со стрелком?

— Да.

Она трясет головой:

— Откуда ты знаешь?

— Я видела его фотографию по телевизору в приемном покое, пока вы разговаривали с копами.

— Я и не знала, — говорит она. — Это кажется… должно иметь какой-то смысл.

— Джой что-нибудь сказала полицейскому? Может, что узнала его?

— Нет. Нет, не сказала, — говорит мама.

— Не то чтобы мы знакомы, — говорю я. — Он просто учился в нашей школе.

Мама открывает холодильник и растерянно заглядывает внутрь, а потом снова закрывает его.

— Черт, — говорит она. — Твой отец. Я должна снова попытаться дозвониться до твоего отца.

— Что ж, удачи, — говорю я. — Лучше попробуй телепатию.

Мой отец сейчас где-то в Испании, проводит один из своих ретритов по «цифровому детоксу». Люди платят ему космические бабки за то, чтобы отдать ему свои мобильники, пить зеленые смузи, делать странные дыхательные упражнения и накуриваться десять дней подряд. Мой отец — гуру. У него есть сайт с его улыбающейся фотографией с подстриженной бородкой и сияющими глазами, где он сидит в расслабленной позе. Там полно отзывов людей, рассказывающих о чудесном просветлении, которого он помог им достичь. Сейчас я скучаю по нему. Но это уже вошло в привычку — скучать по папе.

Я возвращаюсь в свою комнату, услышав начало ее телефонного разговора.

— Алло, это Секвойя? Привет, я получила твой номер телефона от людей из «Дом Намасте». Я пытаюсь связаться с Кайлом. Да, учителем Кайлом. Да, я знаю, что он сейчас «недоступен»…

Я закрываю за собой дверь. Переодеваюсь в пижаму и проверяю телефон. Мне пришло два сообщения: от Адриана и от Зои — оба они понятия не имеют, что мои сестра и мама чуть не погибли сегодня. Кто знает, попало ли это в новости Сиэтла и Нью-Йорка вообще. Я не открываю их сообщения. Уже поздно. Что я могу ответить? Я захожу в соцсети, и люди — в основном одноклассники из моей школы — репостят статью из местных новостей о стрельбе. На фотографии в ней — «Гламур», кишащий полицией, желтая лента, разбитое стекло, каталки, заплаканные лица.

Я открываю ее.

«СТРЕЛЬБА В МАГАЗИНЕ ЭМЕРИВИЛЛЯ: ЧЕТВЕРО РАНЕНЫХ, ОДИН ПОГИБШИЙ

Округ Аламеда, штат Калифорния.

Вооруженный автоматом мужчина открыл огонь в магазине "Гламур" в торговом центре на Бэй-стрит в Эмеривилле, ранив четверых человек. Еще один пострадавший получил незначительные травмы. Стрелок покончил жизнь самоубийством на месте преступления.

Стрельба началась около 17:45 в четверг вечером и продолжалась менее десяти минут. Оружие и пули, найденные на месте преступления, соответствуют автоматической винтовке AR15. По данным офиса шерифа, оружие заклинило, после чего стрелок воспользовался принесенным пистолетом и застрелился. По прибытии полиции он был объявлен мертвым.

Торговый центр является одним из самых посещаемых мест для шопинга в районе Ист-Бэй.

Пострадавшие были доставлены в больницу Кайзер в Окленде. Сержант Сесилия Гарсия сказала, что жертвы «потрясены и находились в тяжелом состоянии», а один человек получил серьезные ранения, и ему потребовалась срочная операция.

Стрельба началась в центре магазина рядом с примерочными. "Гламур" — это магазин женской одежды.

"Ужасно то, что стрелок открыл огонь в подобном общественном месте, где много семей, женщин, подростков и детей. Сотрудники торгового центра, очевидцы и все жители города потрясены до глубины души", — сказала Гарсия.

Офис шерифа сообщил, что были десятки свидетелей как внутри, так и снаружи здания.

"Мой ангел-хранитель точно был сегодня поблизости, — сказала менеджер "Гламура" Дезире Джонсон. — Пули просвистели прямо мимо моего лица. Это было похоже на жужжание осы у уха".

Мужчина на правах анонимности рассказал, что увидел стрельбу через витрину и побежал.

"Я никак не мог поверить: неужели это происходит взаправду? — сказал он. — А потом я услышал звуки, заглянул в витрину и увидел, как этот парень ходит по магазину и палит во все подряд, будто возомнил себя Лицом со шрамом".

Одна женщина, двадцатипятилетняя Эмма Фаруки, вела прямую трансляцию стрельбы в соцсети со своего смартфона. Она оказалась в ловушке в примерочной "Гламура".

"Понятия не имею, зачем я это сделала, — сказала она. — Наверное, я надеялась, что кто-то увидит это и позовет на помощь. Я просто хотела записать происходящее, чтобы моя семья знала, что произошло, на случай, если я не выживу".

Стрелок был опознан как двадцатилетний местный житель Джошуа Ли. Мотив пока неясен».

Мое сердце бешено колотится, когда я дочитываю статью. Сам факт ее прочтения кажется чем-то, что я не должна была делать, будто я что-то нарушила, но почему? Ведь я же была там. Это просто новость для всех. Странно читать, что мою сестру описывают как «еще одну пострадавшую». Странно, что мне таким спокойным, объективным тоном пересказывают детали, из которых сложился худший день в моей жизни, — словно подобное происходит каждый день.

Хотя, наверное, так и есть.

Глава 8

В Испании сейчас позднее утро. У них на девять часов вперед. Мой папа, наверное, пьет травяной чай или делает приветствия Солнцу. «Будь здесь и сейчас», — вот что он, вероятно, сказал бы мне, будь он здесь сейчас. Он частенько это говорит. У него даже есть такая татуировка на левом запястье. Я часто думаю об этой татуировке, хотя, возможно, не закладываю в нее тот же смысл, что и он.

Последние десять лет после их развода я мечтала, чтобы он был рядом, чтобы мы с Джой были для него столь же важны, как паломничество к индейцам или ретриты с аяуаской [3] в перуанских джунглях. И только когда я выпускалась из школы, в моей голове что-то щелкнуло. Я посмотрела на переполненные трибуны, где сидела моя мама в огромной красной шляпе, явно видимой из космоса, на Джой рядом с ней, всю в черном и со скрюченной спиной. И я поняла: он не вернется. Никогда. И даже если вернется, будет уже слишком поздно. Я знаю его по электронным письмам, видеочатам и запоздалым открыткам на день рождения с шокирующими ошибками. Я не видела его лично с моих восьми лет. Я выросла без него. Моя мама, сестра — это все, что у меня есть. И этого достаточно.

Во всяком случае, так я себе говорила.

Но, возможно, это оказалось не такой уж и правдой, потому что сейчас он мне нужен, пусть даже на экране или по телефону. Даже если он будет болтать о том, что Джой называет «тупой американской брехней о самопомощи», типа «будь здесь и сейчас», «наблюдай за своими мыслями, как за листьями, которые несет поток» или «сосредоточься на ритме своего сердца». Я прижимаю ладонь к груди. Меня это не успокаивает.

(Тук. Тук-тук. Живот крутит от этих тук-тук.)

Я никак не могу заснуть. Я выхожу в гостиную. Мама и Джой сидят на диване в халатах — мамин розовый и пушистый, Джой — с леопардовым принтом. Джой говорит тихо, напряженно, и ни одна из них не замечает моего появления, когда я сажусь в кресло рядом.

— Думаю, это была его кровь, — говорит Джой напряженным голосом.

— Ну, теперь ее на тебе нет, — говорит мама.

Джой поворачивается ко мне:

— Я оттерла его кровь со своей шеи.

— Гадость, — говорю я прежде, чем успеваю себя остановиться. — Прости, — тут же поправляюсь я. — То есть мне очень жаль.

Джой выглядит сейчас совсем иначе: никакого темного макияжа, волосы убраны назад, все лицо в веснушках. Она вытирает нос, глаза. Она будто протекающая труба.

— Это был Джошуа Ли, — говорит она мне.

— Я знаю.

— Тот парень из нашей школы.

— Я знаю.

— Мама сказала, что ты сказала… А я и не поняла.

— Да, так сказали в новостях.

Она сказала, что она сказала, что в новостях сказали. На какой же странной карусели мы прокатились.

— Он вошел — просто вошел и сказал: «Какая сука хочет быть первой?» — и начал стрелять, — рассказывает Джой.

— Я услышала выстрелы из соседней кондитерской, — говорю я.

— Я не слышала, чтобы он кричал, — говорит мама. — Я услышала выстрелы, а потом одна из консультанток… я увидела, как она пригнулась, и тогда я тоже спряталась.

— Я подумала: «Серьезно? Я погибну, покупая трусы?» — говорит Джой.

— А я подумала: «Не надо было браться за эту дурацкую работу», — говорит мама. — Потому что, если бы не этот тупой дресс-код…

— Ты думала об этом? — спрашиваю я.

— Это промелькнуло у меня в голове, наряду со многими другими вещами, — говорит мама. — Но главное, о чем я думала, это: «Пожалуйста, хоть бы нас не убили, пожалуйста, хоть бы не конец».

— Я помню, думала: «Я столько лет видела эти истории в новостях, и вот я здесь, это происходит со мной», — говорит Джой.

О чем бы я думала, находясь там, в метре от агрессивного человека с автоматом? Какие бы мысли мелькали в моей голове? А вместо этого я оказалась на шаг снаружи, лежала, закрыв глаза, дрожа от страха и думая только о маме и сестре.

Они не сказали, что думали обо мне.

Какая же я эгоистка, если у меня вообще возникла эта мысль.

— Я услышала выстрелы и не знала, бежать ли мне туда, — говорю я. — Я упала на землю и замерла. Зажмурилась.

— Джошуа Ли, — говорит Джой. — Это из средней школы? Кто он вообще такой?

— Помнишь парня, которого отстранили от занятий за то, что поджег мусорный бак? — напоминаю я ей.

— Может быть, — говорит она.

Я вижу, что она не помнит.

— Но… почему он? — спрашивает мама. — Думаешь, у него была какая-то причина нацелиться на тебя, Джой?

— Я с ним никогда не общалась. Я даже не узнала его, — говорит она.

— Он крикнул: «Вы, суки», — как будто у него была какая-то определенная цель, — говорит мама.

— Реально. Как будто он на нас злился, — говорит Джой.

— Мне кажется, что сейчас мы вряд ли поймем почему, — говорю я.

— Конечно нет, — говорит мама. — Но что мешает нам попытаться?

Мама встает и ставит пластинку: Блоссом Дири, старую белокожую джазовую певицу с тонким голоском. Мама приносит хрустальный графин с бурбоном и три бокала и садится рядом с Джой на диван. Она никогда не доставала ни бурбон, ни три бокала. Она и пьет-то редко, только по особым случаям: повышение на работе, выпускной, когда мы выиграли дело против нашего арендодателя прошлой осенью. И никогда не наливала нам. Она ставит бокалы на кофейный столик, три стука. Вздергивает одну бровь, три плеска. Мы поднимаем стаканы высоко в воздух и мгновение молчим.

— За жизнь, — наконец говорит мама.

— За жизнь, — повторяем мы.

Мы чокаемся. Мы пьем. Жжет. Слава богу, что жжет.

Глава 9

На следующее утро я просыпаюсь в сидячем положении, вся в поту. Пищит будильник. В комнате светло. Я надеваю очки, моргаю, и комната становится четкой. Реальность настигает меня тошнотворной паникой. Кровь, полицейские огни — трудно описать весь ужас, когда вспоминаешь столько кошмарных деталей одновременно. Выстрелы. Разбитая витрина. Заголовки новостей. Его лицо на экране телевизора.

«Джошуа Ли из нашей средней школы», — думаю я.

Моя одежда со вчера лежит на кровати. Она кажется сдувшимся человеком.

(Впервые увидев каталки и людей на них, я подумала, что это трупы.)

Будильник все еще пищит.

(Сирены. Так много сирен.)

Я выключаю будильник и смотрю на телефон. Там фотография винтажной куклы, которую я увидела в комиссионке, с черными пустыми глазами и в викторианском платье. Мои обои.

(Манекены в модных позах посреди разбитого стекла.)

Я не могу этого сделать сегодня. Не могу.

Что может быть хуже, чем отпроситься с моей шикарной стажировки? Впасть в истерику прямо там.

Я звоню своему боссу, вечно жизнерадостной женщине по имени Тэмми.

— Тэмми у аппарата, — говорит она, беря трубку.

Я зажмуриваюсь:

— Тэмми, я хочу взять сегодня больничный.

— О нет.

— Ты видела новости о стрельбе в «Гламуре»?

— Да, и я понимаю, о чем ты беспокоишься. Но уверяю — и наше руководство вовсю работает над этой проблемой прямо сейчас, — мы относимся к безопасности здания очень серьезно.

— А. — Я даже не думала об этом на самом деле — о том, что из-за произошедшего вчера все мы, работники индустрии женской одежды и розничной торговли, теперь будем бояться ходить на работу. — Нет.

— А вот и да. Я говорю чрезвычайно серьезно. Нам уже сегодня установят тревожную кнопку. А в нашем магазине на этой неделе также поставят металлодетекторы. Об этом тебе, конечно, и не стоит беспокоиться, так как ты работаешь в офисе, но, знаешь, на всякий случай говорю, если ты волновалась.

Я представляю, как бедняжка Тэмми всю прошедшую ночь пыталась найти решение проблемы, которая вообще не должна существовать. Тэмми, ангел-хранитель стажеров и копирайтеров, которая всегда посылает ободряющие сообщения с эмодзи диско-шаров и танцующих огурцов, когда кто-то преуспел хотя бы в своих обязанностях, Тэмми, которая волнуется, удобно ли нам в офисе, есть ли в комнате отдыха закуски без глютена для того единственного человека, который не ест глютен.

— Вообще-то я была там во время стрельбы, — говорю я ей.

Странно произносить это вслух. Это все еще кажется настолько нереальным, и правда оставляет послевкусие лжи.

— О боже! — восклицает она.

— Ага, но я в порядке.

— В тебя ведь не попали, правда?

— Ну, я была не совсем в магазине, — говорю я. — Я была снаружи. Я услышала выстрелы и, когда подбежала… Витрина разбилась. — От эмоций слова застревают в горле. — Мои сестра и мама были внутри.

— Правда? И они?..

— С ними все в порядке.

— О боже правый, — снова восклицает Тэмми, и я слышу, как она с облегчением выдыхает. — Вы все, должно быть, в шоке.

У меня горит в носу, и я уговариваю себя не разрыдаться во время разговора с боссом. Из всех возможных моментов для слез этот — самый неподходящий.

— Да.

— Отдохни столько, сколько потребуется, — говорит Тэмми.

— Я должна была присутствовать на совещании по поводу весенней коллекции…

— О, дорогая, не волнуйся. Мы сделаем для тебя заметки.

Но дело не в этом. А в том, что это первое предварительное совещание, на котором мне разрешили присутствовать. Такие совещания — это возможность впервые взглянуть на большие проекты следующего года. Присутствие там означало бы, что у меня был бы шанс поучаствовать в мозговом штурме с редакторами, шанс показать людям, что я умею писать и генерировать хорошие идеи. Первый шаг к тому, чтобы в конце концов меня взяли на работу с реальной зарплатой и льготами.

— Спасибо, — говорю я ей. — Надеюсь, выйду в понедельник.

Глава 10

Я не глупая. Я знаю, что мир опасен, что даже в солнечные дни на открытом шоссе с ветром в волосах случаются автокатастрофы, а в дорогих районах происходят грабежи и разбивают окна. Беркли — это чудесный край фанки-хауса, растаманских магазинов и йога-студий, но и в нем есть что-то зловещее. Наркоманы дремлют в Народном парке, за углом улицы может вспыхнуть драка, а на обочине блестит разбитое стекло от автомобильных окон. Каждый раз, проезжая по ССЗЗ [4] мимо станции Вест-Окленд и наблюдая, как за окнами темнеет, я прекрасно осознаю, что сейчас мы движемся по подводному туннелю на сто тридцать два фута ниже уровня моря, летим со скоростью восемьдесят миль в час, и если вдруг случится землетрясение…

Впрочем, я всегда была оптимисткой. Потому что, несмотря на осознание мимолетности жизни и печалей, скрытых в переулках, я всегда держу голову высоко, дыхание — ровным и стараюсь сосредоточиться на хорошем. Сегодня я тоже пытаюсь это сделать. Я заставляю себя думать о том, как же нам повезло, что мы выжили. Вместо того чтобы подсчитывать, каковы шансы, что стрельба вообще могла произойти с нами, я пытаюсь вычислить вероятность того, что автомат заклинило именно в тот момент.

— Повезло? Да пошла ты, Бетти, — говорит мне Джой, когда я пытаюсь донести это до нее.

Я стою в дверях ее комнаты. Она сидит на кровати в халате, свет приглушен. Ее одежда — вся черная — лежит кучей у ее ног. В углу стоит ее бас-гитара, на столе непонятная ведьминская шляпа, и единственное яркое пятно в комнате — это странная картина в виде глаз, парящих в космосе, написанная ее бывшим парнем Лексом.

Большинство людей удивились бы, услышав от сестры «пошла ты», но «пошла ты» — такая же обыденная часть лексикона Джой, как и «доброе утро» у нормального человека. Выражение «пошла ты» многогранно: оно может означать «бесишь», «ни за что» или, как в данном случае, «я не согласна с твоим мнением».

— В каком месте нам повезло? — спрашивает она. — Я видела, как какой-то чувак вышиб себе мозги в десяти футах от меня.

— Ага, — говорю я.

Имея в виду, что согласна с ней.

Кажется, мне никогда не удается подобрать нужные слова для сестры. Когда она начинает плакать, я подхожу обнять ее, а она кричит, чтобы я оставила ее в покое.

Я отступаю, положив ладонь на дверную ручку.

— Закрой с той стороны! — говорит она.

Я стою в коридоре пару мгновений, слыша ее плач и ненавидя себя за то, что никогда не могла никому помочь. Странно, как приятно мне от этой мысли — почти тепло, комфортно, когда я виню во всем себя.

— Меня она тоже выгнала, — говорит мне мама из своей комнаты.

Коридор, что ведет к нашим трем спальням, короткий. Если двери открыты и мы все сидим по своим комнатам, то можем спокойно переговариваться, не крича. Мамина дверь открыта. Я заглядываю к ней. Она лежит на кровати с открытым ноутбуком, утренний солнечный свет проникает внутрь, подсвечивая медовый блеск ее волос.

— Иди сюда, — говорит она.

Я послушно сажусь у нее в ногах. Она использует одно и то же стеганое одеяло с тех пор, как наш отец съехал десять лет назад. Она поменяла двуспальную кровать на односпальную, а одеяло у нее с единорогами, как будто здесь спит маленькая девочка. Она сказала, что это чтобы не совершить ошибку снова — не привести в этот дом другого мужчину; пока это работает.

— Просто оставь ее, — говорит мама. — Ты же знаешь, какая она. Помнишь, она сломала запястье и два дня ни с кем не разговаривала? Вот так она и справляется со своей болью.

— А ты как справляешься? — спрашиваю я.

— Я как раз в поиске. — Она разворачивает ноутбук, чтобы я видела экран. «ГРУППЫ ПОСТТРАВМАТИЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ ИСТ-БЭЙ» — гласит поиск. Мама переходит на вкладку и показывает мне электронную таблицу, над которой она работает, под названием «ГРУППЫ ПО СТРЕЛЬБЕ».

— Ну конечно, ты уже сделала табличку, — говорю я.

— Меня это успокаивает, — говорит она, листая созданную ею таблицу.

Вот это — табличка с ресурсами по лечению посттравматического расстройства в алфавитном порядке, созданная менее чем через сорок восемь часов после того, как она чуть не умерла, — все, что нужно знать о моей маме, чтобы понять ее.

— Что такое МЗБО? — спрашиваю я, указывая на запись.

— «Матери за безопасность оружия», — говорит она. — Какая-то местная организация, продвигающая контроль за оружием. Первый раз вижу. Они регулярно проводят собрания. Может быть, что-то интересное.

— Ты что, правда хочешь пойти туда поболтать об оружии?

— Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы подобное больше не повторилось.

Я восхищена мамой, честное слово, но я-то хочу двигаться дальше. Я хочу вернуться на работу на следующей неделе и не думать ни о чем, кроме красивых шмоток. Я хочу забыть об оружии раз и навсегда.

Отец не звонит. Наверное, он все еще проходит цифровой детокс, и Секвойя из Испании не смогла до него достучаться. Суббота, считаю я: от его десятидневного ретрита прошло уже семь дней. Не знаю, каких слов или действий я от него ожидаю и как он сможет хоть что-то изменить, но, когда я думаю о нем, меня как будто что-то бьет под дых. Пропасть между сейчас и через три дня кажется огромной, непреодолимой. Он нужен нам сейчас.

Странно, но в эти выходные у меня тоже почти цифровой детокс. Я уверена, что люди все еще пишут, что они «в безопасности», репостят статьи и рассказывают, как чудом избежали смерти. («Я была в “Гламуре” всего за неделю до случившегося!» Хрень собачья.) Часть меня изнывает от любопытства: кто что говорит? Но в то же время мне плевать. Я знаю, что скоро вернусь на работу и в мир, но пока я могу лежать в халате, есть хлопья, листать «Вог», смотреть «Милашек» [5] и лепить стразы на мои туфли с ремешком. Я могу делать и все наоборот, как мама, которая полдня болтает по телефону с работником нашей страховой, а потом оставляет голосовые сообщения на автоответчики потенциальных психотерапевтов.

Джой опубликовала в соцсетях пост о том, что пережила стрельбу, и теперь мою почту завалила лавина сообщений. Некоторые из них — от моих школьных друзей, некоторые — от друзей Джой, некоторые — от Лекса — любви всей ее жизни или, по крайней мере, ее жизни с четырнадцати до девятнадцати лет, — который сейчас находится в туре со своей группой Electric Wheelchair. Лох-Лекс, как я всегда его называла. Но только наедине. В своей голове. А теперь уже и не важно, лох ее бывший или нет. (Все-таки да.) Потому что болезненность всего — каждого разбитого сердца, каждого разрыва — снизилась пропорционально тяжести вчерашней стрельбы.

Перед сном я пишу сообщение Адриану о том, что у меня все хорошо, а потом копирую его Зои. Я знаю, что это плохо и грубо, но это слишком похоже на разговор ни о чем. Привет. Как дела. Как погода. Мы на днях чуть не погибли во время стрельбы. Поболтаем позже.

Я быстро отвечаю своему соседу по офису и другу-по-стажерству Антонио, который также увидел в социальных сетях новость о том, что я стала свидетельницей стрельбы.

Привет, спасибо, что написал. Да, это трудно описать… До сих пор не верю, что это произошло. Надеюсь, увидимся в понедельник!

Еще раз спасибо.

Я заставляю себя спать. Слушаю шум дождя на телефоне и вытесняю страшные мысли из головы. Удивительно, но это работает.

Хотя на следующее утро я встаю выспавшейся и осознающей всю ужасную реальность.

Я ничего не могу с собой поделать. Я просматриваю новости — снова и снова. Вот так я и провожу свое воскресное утро. В интернете появляется все больше статей — теперь не только в «Берклисайд», но и в «Кроникл» и даже в «Лос-Анджелес Таймс». Там та же самая информация, что я прочитала еще вчера, но с некоторыми новыми деталями. Оказывается, Джошуа Ли познакомился с девушкой в приложении для знакомств, а она работала в «Гламуре», хотя в день стрельбы была и не ее смена, а странички Джошуа Ли в соцсетях показывают, что он активно комментировал группы, защищающие права мужчин и Вторую поправку [6.]

Я гляжу на эти факты, будто они на иностранном языке, и не понимаю, что они значат, к чему ведут.