И солнце взойдет. Возрождение E-Book

Варвара Оськина

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
• Serie: Как ориджинал
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 408

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Рене влюблена и почти уверена, что это взаимно. Казалось бы, вот оно, счастье! Однако что-то её беспокоит. Быть может, зима в Монреале в этот раз слишком снежная. Или дело в мечте, которую придётся навсегда позабыть. А может, во всём виноваты кошмары. Те самые, в которых она видит зелёные стены незнакомого больничного коридора и… Тони, совершенно не похожего на того человека, которого она полюбила.

Leseprobe

Варвара Оськина И солнце взойдет. Возрождение

Иллюстрация на обложке и в блоке Дарьи Алымовой

Copyright © Варвара Оськина, 2023

© Алымова Д., иллюстрация на обложку

© Алымова Д, иллюстрации в блок

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Часть 2Она

Глава 1

За мутным, запотевшим окном проносились пятна деревьев, размытые городки и акварельные кляксы редких машин. Близилось Рождество, и в вагоне было людно. Теплое дыхание пассажиров скапливалось конденсатом на холодном стекле. Оно собиралось маленькими каплями, которые то и дело стекали вниз, образуя на герметичной резине рамы внушительную лужу. Рене отвернулась. Поезд ритмично покачивало, когда под колёса попадались расшатанные рельсы. Бездумно следить за бесцветным пейзажем оказалось настолько же тошно, как разглядывать сидящего напротив мужчину, ребёнка слева от него или женщину в забавной шапке. В их глазах, да и просто повсюду царило радостное оживление. Конечно, ведь завтра Сочельник! Вот только Рене не находила в себе сил улыбнуться доносящейся откуда-то сзади забавной истории. Над ней хохотал почти весь вагон, а она… она никак не могла оставить позади Монреаль, парковку и странное ощущение холода.

Рене зябко поёжилась и поплотнее запахнула зимнюю куртку. Наверное, во всём виновата усталость. Она скопилась грязным сугробом и теперь таяла от вынужденного трёхчасового безделья, пока поезд мчался в предрождественскую столицу Квебека. Конечно, если не спать несколько суток, то будет не только холодно, но и удивительно паскудно на душе. Снова повернув голову к окну, Рене уставилась на мелькавшие за ним невнятные белые пятна. Она боялась закрыть глаза, хотя под ровный стук нестерпимо клонило в сон. Не выдержав, Рене на секунду сдалась, но мозгу хватило и этого…

Снег падал медленно и очень красиво. Толстыми белыми хлопьями ложился на капот спящей машины, пока Рене судорожно ловила осколки неумолимо разваливающегося мира. Рука ещё помнила тепло чужой ладони, ещё оставались влажными от поцелуев губы, а сердце восторженно пело, ни о чём не догадываясь. Как выяснилось, падать удивительно больно. Слишком высок был полёт и слишком крут обрыв. Выросшие за три месяца крылья треснули и, не выдержав, обломились. Унести такую ношу им оказалось уже не по силам.

– Рене, поехали. Уже поздно.

Голос Энтони отозвался радостным перезвоном в груди, где в следующий миг рассыпался потухшими искрами. Словно бенгальский огонь – ярко, красочно, но в конце лишь обгоревший остов. Именно так чувствовала себя Рене, когда сумела разлепить деревянные губы и негромко проговорить:

– Как тебе осень в Квебеке?

Она сама не знала, зачем спросила. Чтобы Ланг понял? Или чтобы окончательно убедить себя? Но Тони непонимающе нахмурился.

– Что? Садись. По дороге поговорим.

Но Рене не шелохнулась. Зато до боли стиснула кулаки и слегка опустила голову, опасаясь, что Энтони заметит, как у неё дрожат губы.

– Этот август в Квебеке выдался удивительно солнечным. – На последнем слове голос дрогнул, и дальше она зашептала: – Впрочем, тебе и так это известно. Верно? Ты же был там в один из дней.

– О чём ты?

Теперь уже раздражённый Энтони хлопнул дверцей машины и бросил взгляд на светившуюся в темноте больницу. Наверняка он подумал, будто Рене бредит или окончательно свихнулась от безумного графика. Однако стоило ему шагнуть вперёд, как она отступила.

– Да что происходит?

В нём клокотала досада на неуместные сейчас игры в шарады, но Энтони терпеливо ждал ответа. Только вот когда по заснеженной парковке разнёсся тоненький голосок, он покачал головой и улыбнулся так горько, что Рене захотелось себя придушить.

– Гром. Почувствуй гром… помнишь?

Пауза. А потом выдох:

– Да.

Значит, он знал. И не просто слышал, кто такая Рене Роше, а видел лично в тот злополучный день. Последний осколок надежды обознаться вонзился в недоумённо дрогнувшее сердце. Оно пока не понимало, но совсем скоро ему предстояло утонуть под лавиной отчаяния, которая уже накрыла разум.

– Как долго ты планировал меня обманывать? Сколько времени отвёл, прежде чем добить?

– Я не собирался делать тебе больно…

– Нет? – перебила она и рассмеялась. – Нет… конечно же, нет. Ты просто сам одна сплошная боль.

– Рене, послушай. Ты меня не узнала. Ни когда стояла со своим дурацким цветком, ни на следующий день. И я подумал, что говорить нет смысла. А потом стало поздно и не нашлось повода.

– Неужели? – Рене стиснула рукава куртки. – Три месяца. Три месяца, Тони, я выживала в твоей ненависти, дорожила внезапной дружбой и пыталась поверить в удивительное счастье. И за всё это время не выдалось и минутки, чтобы поговорить? Просто сказать: «Я видел, как ты оперируешь. Мне не понравилось»? Но нет. Вместо этого ты сознательно унижал меня, зная, что я ничего не смогу тебе доказать. Почему?

На последнем слове она всхлипнула и отвернулась. Рене не понимала эмоции, которые испытывала. Подавленность, обиду, отдающее горечью разочарование? Да. Совершенно неоспоримо. А ещё тоску, любовь и сожаление. Жаль, что их история получилась именно такой. Вряд ли в том была вина одного Энтони, просто обстоятельства сложились немного неправильно.

– Рене, что меняет этот факт? Да, я присутствовал в Квебеке на твоей операции. Видел, как ты работаешь, но ничего не сказал тебе после. А зачем? Мой отказ Хэмилтону, когда я не захотел с тобой возиться, уже ни на что не влиял. Мне тебя всучили, словно сиротку, так к чему ворошить прошлое? Оно закончилось.

Энтони замолчал, а Рене вдруг отчётливо осознала, что никогда не сможет ему объяснить. Их эмоции, отношение к смерти были диаметрально противоположны, и потому совсем непостижимы для разума друг друга. А значит, он не сможет понять её, тогда как она вряд ли смирится с ним.

– Вскрытие показало, что сердце остановилось сразу после твоего ухода. Пока ты громко хлопал дверьми и укатывал прочь на своей колеснице, у профессора случился кардиогенный шок. – Рене переплела озябшие пальцы и отвернулась. – Не буду скрывать, мне известно о вашей ссоре. Но я тебя не виню. Просто так случилось. Однако все эти месяцы меня разрывало от непонимания: в чём я ошиблась на операции, если заслужила устойчивую репутацию бездарности, и почему твоё мнение было настолько важным для него.

Позади послышались шаги и лёгкий скрип свежего снега. Звук замер за спиной, а потом по парковке разнеслись слова, в которых не чувствовалось сомнений или вранья. Лишь спокойная констатация.

– Ты ни в чём не ошиблась. – Тяжёлые руки легли на плечи, и Рене прикрыла глаза. Но едва не рассмеялась от горечи, когда последовало продолжение: – Я видел, как ты оперируешь. Это было превосходно.

– Что же, этого стоило ждать три месяца, – наконец выдохнула она. – Кто знает, может, ещё через столько же я отыщу ответ и на второй вопрос.

Руки на плечах едва заметно дрогнули, но Энтони ничего не ответил. Разумеется, личные обиды двух хирургов совсем не её ума дело, однако профессор Хэмилтон значил для Рене неимоверно больше, чем просто наставник. Глупый! Глупый Тони! Ну к чему эта гордость? Что произошло между ним и профессором? Рене поёжилась от того, насколько эта дурацкая ситуация напоминала известную ей историю. И вот теперь стало уже два таланта, которым чем-то не угодил старый профессор-добряк. Рене мягко высвободилась из объятий Энтони.

– Извини. Думаю, покатаемся как-нибудь в другой раз. – И честно призналась: – Не уверена, что смогу сесть в эту машину. Слишком свежи воспоминания.

– Ты говоришь так, будто я лично переехал на ней Хэмилтона. Причём дважды! – рыкнул Тони.

Обернувшись, она бросила быстрый взгляд на действительно ни в чём не повинное жестяное страшилище и скованно улыбнулась.

– Просто у меня много лет не было никого ближе него.

Энтони вдруг как-то напряжённо замер, словно сомневался в её словах, а потом вовсе нахмурился и отступил. Рене же, поколебавшись мгновение, на прощание коснулась его тёплой руки и зашагала в сторону автобусной остановки. Её никто не стал догонять. Да и зачем? Пока разговаривать было не о чем.

Застеклённый каркас остановки встретил наваленными по углам сугробами и скамейкой, до которой долетала редкая снежная крошка. Рене смахнула ее рукавом и тяжело опустилась на ледяной пластик. Разумеется, общественный транспорт уже не ходил, но здесь можно было укрыться от падающего стеной снега и вызвать такси. Поёжившись от зябкой сырости, которая налетала с каждым порывом ветра, Рене поглубже закуталась в толстую куртку.

«Ну и что теперь делать?»

Прикрыв глаза, она сначала упёрлась спиной в холодную стенку, а потом вовсе с ногами забралась на сиденье. Удивительно, но в душе царил покой. Пока тело потряхивало от пережитых эмоций, холода и усталости, а голова попросту отказывалась думать, сердце билось ровно и уверенно. Оно словно не обратило внимания на свалившиеся откровения, продолжив и дальше разносить по венам влюбленность. Хотя обида осталась. Сидела занозой под ногтем, так что придётся подождать и изрядно помучиться, прежде чем она наконец исчезнет из жизни. Оставался вопрос: будет ли ждать вместе с ней Тони? От мысли, что ему ни к чёрту не нужна обиженная девчонка, с которой придётся возиться, в душе поселилась тоска.

Рене спрятала нос в высоком вороте и зажмурилась. Ей хотелось бы плюнуть на всё, легко оставить в прошлом Чарльза Хэмилтона и Викторию, чтобы с головой нырнуть в то, что, кажется, грозило перерасти в отношения. Однако она не могла. Иначе предала бы память, выбранные однажды цели и собственную натуру, которая не терпела подобной несправедливости и обмана, даже если выяснилось, что это всего лишь недосказанность. Что страшнее: ложь в глаза или умалчивание за спиной? Господи! Слишком сложно, чтобы решать это во втором часу ночи после почти трёх суток без сна. Рене вновь содрогнулась. Пора было выбираться отсюда и ехать домой, но тело слишком окоченело. Попытка высунуть из манжета правую руку обернулась резким ознобом, от которого застучали зубы. Чёрт, не заболеть бы перед самыми слушаниями!

Неожиданно тишину нарушила знакомая поступь. Даже снег под ботинками Ланга скрипел как-то иначе, чем у других. Но поднять голову Рене не рискнула. Её отчаянно колотило, и она старалась сохранить хотя бы какие-то крохи тепла, сжимаясь в ещё более тугой комок. Неожиданно скрежет сменился стуком подошвы о твёрдый асфальт, и поблизости кто-то замер. Рене услышала шорох одежды, когда рядом опустился на корточки Энтони, прежде чем осторожно коснулся затянутой в тонкие джинсы лодыжки.

– Пойдём, – произнес он. – Ты очень устала. Давай я отвезу тебя домой, а завтра мы обо всём поговорим.

Рене лишь кивнула, поскольку уже, наверное, вся улица слышала дробный перестук её зубов. А в следующий момент плотный кокон, который она являла собой, неожиданно взмыл в воздух. Причём прямо так – со скрещенными ногами и опутавшими их руками, что прятались в натянутых манжетах жёлтого свитера. Вновь захрустел снег, Энтони перехватил поудобнее не самую лёгкую ношу и уверенно зашагал обратно в сторону пустой парковки. Когда он без труда сбежал по ступеням, Рене склонила голову и уткнулась носом в прохладную обнажённую шею. Тоже ведь заболеет, глупый!

– Ты замёрз, – пробормотала она и втянула аромат мяты, который вынудил что-то внутри сжаться.

– Мне почти не бывает холодно.

– Самый настоящий упырь, – фыркнула Рене и опять задрожала, отчего её прижали теснее. Скорее интуитивно, чем в попытке согреть. Какое уж тут тепло, когда Тони сам походил на саскачеванский сугроб. Прерывисто втянув воздух, она вдруг пробормотала: – Зачем ты со мной так?

Ответ пришёл, когда они уже приблизились к урчащей машине. Ловко извернувшись, Тони открыл дверь и осторожно опустил Рене на сиденье. Пристегнув ремень безопасности, он заглянул в щурящиеся от яркой подсветки салона глаза и коротко вздохнул.

– Так было нужно.

– Но кому?

– Мне.

Поезд в очередной раз тряхнуло, и Рене испуганно распахнула глаза. Атмосфера в вагоне неуловимо изменилась, и не только потому, что на одной из станций его покинула часть пассажиров. Вдалеке уже виднелся Квебек. Люди потихоньку складывали вещи, доставали с полок свёрнутую тяжёлую одежду, чтобы при первой возможности вырваться из душного вагона навстречу друзьям или родным. Рене же никто не ждал. Энн, у которой она договорилась остановиться, предстояла смена до самого вечера, а больше здесь никого не было. Боже, а ведь если немного подумать, то всё могло сложиться иначе. Совершенно по-другому. На секунду Рене даже поразилась, насколько разошлись линии вероятностей из-за выбора лишь одного человека. Сейчас её мог бы встречать профессор, чтобы устроить свои обычные рождественские чаепития вприкуску с новостями науки из Старого Света. В его крохотном кабинете обязательно собрались бы ученики прошлых лет – все, кто сумел приехать. Может быть, даже Колин Энгтан.

Вагон качнулся на стрелке, отчего Рене слегка стукнулась головой о стекло, в которое упиралась, и опять нервно оттянула манжеты руками. Она ничего не понимала, хотя после всех потрясений именно эта новость показалась немного плоской. Пожалуй, даже логичной. Ведь если так посмотреть, всё выглядело очевидным с начала. Не хватало лишь одного значения, чтобы решить не самое сложное уравнение, однако Рене его прозевала. Кто знает, намеренно не заметила или не захотела даже предположить, что такое возможно.

Молча выйдя из машины, Рене взбежала по шатким ступеням и тихо, но быстро прикрыла за собой дверь. Наверняка Тони хотел что-то сказать. Видя, как потянулась его рука к стиснутым от нескончаемой дрожи коленям, Рене всё же торопливо ступила на подтаявший снег и бросилась прочь. Да, назови она это как-то иначе, чем бегством, нагло солгала бы. Потому что стоило ей оказаться в квартире, закрыла все три замка, прямо на пол скинула куртку и перепачканные грязным снегом ботинки, а потом влетела в комнату, закрыв за собой ещё одну дверь. По пути она случайно зацепилась за свесившийся с дивана плед, тут же запуталась в его длине, споткнулась и рухнула на один из стульев, где и затихла. Рене медленно натянула на плечи колючую ткань, накинула на голову и… спряталась. Завернулась так, словно собиралась прожить в этом убежище не меньше, чем до весны. Из маленького зеркала на столе выглянуло бледное отражение с запавшими глазами и всклокоченными волосами, а голову сдавило знакомой болью. Рене осторожно потянулась в карман за таблетками.

«Ну что, дорогая, допрыгалась? Лишь бы не образовалось новых гематом».

Несколько пилюль судорожно отправились в рот, и Рене проглотила их, даже не удосужившись запить водой. Для этого пришлось бы встать, но она так боялась лишний раз пошевелиться, что пряталась под колючим пледом и нервно прислушивалась к шорохам сонного дома.

Утро наступило внезапно. За ночь дважды начиналась метель, и Рене неотрывно следила, как в свете единственного уличного фонаря снег налипал на мутное стекло, пока сон не победил уставший разум. Теперь же в голове плавала ленивая мигрень, скрюченные конечности окончательно затекли, а лоб болел от твёрдой столешницы. И всё равно шевелиться отчаянно не хотелось. Радио включилось несколько минут назад и теперь вместе с OneRepublic уверенно намекало, что кое-кому слишком поздно извиняться. Рене едва слышно фыркнула. В последние месяцы в пластикового приятеля будто вселился один из пророков.

Рене сонно заворчала. Дрожь давно унялась, но слабость по-прежнему была сногсшибательной. К тому же в горле мерзко першило, а ещё ломило суставы. Хотелось лечь и проспать сутки кряду, да только вот в полдень предстояло явиться на центральный вокзал, а потом трястись в переполненном поезде. Так что следовало встряхнуться и собрать, наконец, вещи, но вместо этого Рене машинально переплетала косички. Одну и вторую. Несмотря на усталость, пряди идеально ложились под ловкими пальцами, как будто она вязала академический узел.

Закончив, Рене на негнущихся ногах сползла с насеста, наскоро умыла в ванной лицо и почистила зубы, а потом подхватила брошенную куртку и вышла за дверь. Вернуться домой она уже не успеет, но у Энн наверняка найдётся пара лишних кофт. Ей же самой срочно требовалось кое с кем встретиться. И это будет не Энтони, мать его, Ланг! Потому что есть ещё один человек, который мог рассказать кое-что интересное. Прояснить детали, которые этой ночью так и не сошлись в голове и теперь казались настолько абсурдным, что становилось непонятно, как она не заметила сразу. Ведь стоило лишь хорошенько подумать.

«Слишком поздно для оправданий, поздно…»[1]

Когда Рене влетела в двери центрального входа, уже рассвело. Ворвавшись с засыпанной снегом парковки в переполненный холл, она резко закашлялась и остановилась. После морозного воздуха горло противно драло, а нос окончательно перестал дышать. Пришлось открыть рот, отчего опять свело больную гортань. Кажется, она всё-таки заболела. Вот ведь раззява. Рене снова откашлялась в локоть и быстро зашагала вперёд, прокладывая себе тропку между первыми посетителями. Хотелось успеть поговорить до начала рабочей суматохи, и потому она торопилась.

В больницу тем временем пришло Рождество. Повсюду висели праздничные растяжки, с потолка спускались маленькие Санты, а шарики, мишура и искусственный снег облепляли каждый миллиметр длинной информационной стойки. Всё вокруг пестрело, переливалось огнями и радужными отблесками. Узнать кого-то среди этого великолепия можно было, только если прицельно разглядывать лица, которые кутались в шарфы и высокие вороты курток. Так что, похоже, Энтони действительно ждал. Рене не знала, успел ли он наведаться к ней домой или обладал даром предвидения, но определённо был настроен решительно. А потому она даже не успела понять, откуда Ланг вообще появился, когда её схватили под локоть и потащили в уголок к одной из наряженных ёлок. Там оказалось настолько пусто и тихо, что она отчётливо расслышала промелькнувшее в голосе недовольство.

– Ну и куда ты опять помчалась? Я думал, мы вместе поедем в Квебек.

Сегодня Тони был гладко выбрит, на удивление даже причёсан и одет в шерстяное пальто (разумеется, чёрное). Под распахнутыми полами виднелись столь же траурные рубашка и джинсы. Честное слово, доктор Ланг словно решил поглотить все краски мира. От него пахло морозной свежестью и чем-то ещё, незнакомым и неродным, отчего Рене невольно напряглась. Однако в этот момент он осторожно провёл кончиком большого пальца по её скуле, длинно выдохнул и потянулся к растрепавшимся волосам. Метро не оставило ни единого шанса некогда аккуратной причёске.

– Ты не спала.

Рене не стала спорить. Знала наверняка, что выглядит ужасно, а Энтони не привык к такой запущенности, но не нашла в себе сил на смущение или стыд.

– Мне надо было подумать. Знаешь, я вдруг поняла, как странно выглядит со стороны моё назначение в эту больницу. Так неожиданно. Удивительное совпадение.

– Да, действительно, – немного напряжённо отозвался Тони, но Рене не дослушала. Она витала в своих мыслях и хотела выговориться, чтобы окончательно убедить себя.

– Или, наоборот, чей-то хорошо продуманный план. Скажи… ты знаком с Колином Энгтаном?

Энтони на мгновение перестал накручивать на палец одну из белокурых прядей, что выбились из косы, а потом коротко ответил:

– Нет. Мы не знакомы.

– Странно. Мне казалось, вы должны были встречаться, ведь это вместо него в тот день приехал именно ты.

– Я не знаю, кто это, – едва ли не по слогам произнёс Энтони, и Рене удивлённо вскинула голову. Да быть не может! Попросту нереально.

– Сын доктора Энгтан и племянник профессора. Как ты можешь не знать, если… – Она оборвала фразу на полуслове, а потом сделала осторожный шаг назад. – Что ты от меня скрываешь, Тони? В тот день произошло что-то ещё?

– Нет. – Теперь было совершенно очевидно, насколько Лангу не нравился разговор. – Пойдём, выпьем кофе. Кстати, где твои вещи?

– Тони?

Она отступила, а Ланг поджал губы от досады.

– Не надо, – наконец сказал Энтони. – Не лезь в это.

– Но почему?

– Потому что Хэмилтон был эгоистичным ублюдком, которого здесь предпочитают не вспоминать! – неожиданно взорвался Ланг, и она испуганно вздрогнула. Рене не знала, что поразило сильнее: слова или эмоции. А Тони тем временем взлохматил волосы и постарался успокоиться. – Рене, оставь в покое своё и чужое прошлое. Если оно всплывёт на поверхность, не принесёт никому добра. Пожалуйста… прошу! Пойдём, возьмём кофе и поедем в этот чёртов Квебек.

– Почему ты так его ненавидишь? – прошептала Рене. – Что он тебе сделал?

– Тебя это не касается.

– Разве? – Она вскинула брови. – Боюсь, всё как раз наоборот. И мне очень нужно выяснить, что здесь происходит.

С этими словами Рене резко развернулась, отчего на пол полетело несколько сбитых ёлочных игрушек, и устремилась в сторону лестницы.

– Рене! Хватит страдать ерундой!

В спину прилетел сердитый окрик, но вопреки всему она не обернулась. Вместо этого взлетела на третий этаж и побежала к кабинету Энгтан. Когда Рене резко толкнула стеклянные створки, её уже не волновали приличия. Она так разогналась, что замерла лишь возле большого стола под взглядом главного врача. В этот момент второй раз хлопнули двери, и можно было не сомневаться, чьи шаги замерли у Рене за спиной.

– Мисс Роше?

Очевидно, доктор Энгтан недавно пришла, но в её карих глазах даже не мелькнуло удивление, когда в кабинет явился Ланг. Уже успели переговорить? Надо же, как интересно. Рене почувствовала, как внутри защекотало дурацкое ощущение, будто её обманули. Она понятия не имела, отчего так решила, но шрам никогда не врал. И прямо сейчас он разгорался огненной проволокой. Сцепив руки, Рене приблизилась ещё на один шаг, но прежде чем открыла рот, позади неожиданно раздался напряжённый голос Энтони:

– Лучше не спрашивай, если боишься разочароваться в ответе.

Рене хмыкнула. Видит бог, она не из пугливых.

– Где я могу найти Колина Энгтана? Мне очень нужно с ним поговорить.

В кабинете вдруг стало удивительно тихо. Настолько, что Рене услышала, как в главном холле заиграла рождественская мелодия. Она отмерила такт, второй… десятый. Перри Комо был очень хорош.

«Чудный миг, когда два сердца слышат друг друга,Чудный миг и воспоминания, что мы оба храним…»[2]

Доктор Энгтан пошевелилась и медленно опустила на стол документ, который до этого держала в руке. Усевшись в кресло, она сложила перед собой руки и вежливо поинтересовалась:

– Могу я узнать, с чем связано ваше любопытство, мисс Роше?

– С тем, что факты немного не сходятся.

– Какие именно?

Энгтан проявляла чрезмерное равнодушие, отчего шрам вспыхнул с новой силой. Рене дёрнулась, что не укрылось от Энтони.

– Пожалуйста, не делай этого, – услышала она шёпот.

Мисс Роше обладала массой пороков, но самым главным, однозначно, считалось неуёмное своенравие в отношении правды. Любой. Рене ненавидела ложь, а потому нервно переплела пальцы.

«Никогда не забыть мне этот миг и поцелуй …»

– Незадолго до смерти профессор Хэмилтон собирался отправить меня на практику в травматологию. К своему племяннику, – начала она и услышала за спиной тихое, но злое фырканье. – Он долго к этому готовился, даже устроил показательную операцию. Только вот Колин Энгтан туда не явился, зато приехал доктор Ланг. Вы ведь знаете об этом?

– Да.

– Как и об отказе взять меня.

– Да. Но по-прежнему не вижу проблемы. Говорите, чем вы недовольны, или уходите, мисс Роше. У меня достаточно работы…

«И как обнимали друг друга, пытаясь согреться…»

– Я не должна была оказаться здесь. Квебек – огромная провинция. По всем законам статистики вероятность попасть в отделение доктора Ланга с самим доктором Лангом в качестве наставника ничтожно мала, что наводит на мысли о помощи извне. Или же магии. – Рене нервно усмехнулась. Она часто дышала, будто пробежала этап марафона, а сердце тяжело бухало где-то в груди. И, наверное, его стук слышали все находившиеся в кабинете. Но облизнув пересохшие губы, Рене наконец задала самый важный для себя вопрос: – Скажите, это ведь Колин Энгтан убедил вас взять меня? Он решил исполнить последнюю волю профессора и…

Рене едва не заорала от неожиданности, когда в локоть с силой впились чьи-то пальцы. Стоявший за спиной Энтони незаметно очутился совсем рядом, а потом вдруг дёрнул к себе, вынудив отступить. Испуганно заморгав, Рене попыталась что-то сказать, но ей не дали. Пальцы ещё сильнее сжали завопившие от такого обращения мышцы, и она охнула от боли. Брошенный на Энтони полный обиды взгляд остался незамеченным.

– На этой восхитительной ноте мы, пожалуй, закончим. Все довольны, все счастливы, vive la famille! – процедил он.

«Чудный миг…»

– Нет! – возмутилась Рене, но в тот же миг Энтони резко развернулся и потащил её к двери. Абсолютно бесцеремонно! Почти что грубо. Ошалев от неожиданности, она попыталась вырваться, но хватка оказалась слишком крепка. – Подожди же! Какое ты имеешь право…

Её перебил резкий женский смех. Он зазвенел металлическими побрякушками на столе, хрустальными лепестками не в меру вычурной люстры, а потом заметался истеричным шариком по чересчур светлому кабинету.

– Погоди-погоди, – с неестественным весельем произнесла Лиллиан Энгтан, и их дерущийся клубок замер. Остановился так резко, что Рене налетела на спину Тони, больно стукнувшись носом о мужскую лопатку. – Это даже интересно.

– Да что, чёрт возьми, здесь происходит? – не выдержала Рене и всё-таки сумела вырваться из тисков Энтони. А он так и застыл, взявшись за дверную ручку.

Тем временем доктор Энгтан обошла стол и уселась на его край, с любопытством разглядывая всклокоченную Рене. Та повернулась к ней лицом, и стоило их глазам встретиться, как шрам едва не взорвало дикой болью. Это было очень необычно. Никогда прежде он не давал о себе знать настолько ярко, а потому Рене зашипела и схватилась за лицо. Видимо, именно это вывело Энтони из своеобразного ступора. Он резко обернулся и дёрнулся в её сторону, но замер, когда Лиллиан Энгтан заговорила.

– Она всегда сама непосредственность? Какая прелесть. Надо же, неужели Чарльз не наврал.

– Тебя не касается. Мы уходим. – Тони снова схватил ошарашенную подобной фамильярностью Рене и потянул на себя, но она не сдвинулась с места.

– Значит, ты ей не сказал, – тем временем довольно протянула Энгтан.

– Не смей!

– Не сказал чего?! – Рене сделала шаг и вдруг почувствовала, с какой неохотой отпустил её Тони.

Он не желал обсуждать эту тему. Прямо сейчас Ланг отчаянно стремился уйти сам и увести её за собой как можно дальше отсюда, потому что… и здесь Рене споткнулась. Она вдруг увидела себя его глазами. Как стояла с упрямо поднятой головой. Как смотрела в ожидании хотя бы крошки правды. Как надежда на её лице постепенно сменялась недоумением, а потом отчаянием. И тогда пришло ощущение, что чужое сердце затопила самая настоящая жалость. По отношению к ней. Рене недоумённо оглянулась, но Энтони лишь прикрыл глаза. Что же, она сама этого хотела.

– Ты ошиблась, милая, – с нарочитой мягкостью обратилась к ней доктор Энгтан. – Но теперь, узнав, что этот прохвост так ничего и не рассказал, я понимаю, почему ты пришла к таким выводам.

– Что это значит?

– Что Колину Энгтану плевать на тебя. Он такая же блудливая тварюжка, как и его отец. И его обиды на Чарльза с лихвой хватит на тебя, на меня и на себя самого. Рене Роше была нужна только мне. С самого первого дня, как ты появилась у Чарльза, я мечтала заполучить себе такой же образец. Но увы, маленьких гениев не штампуют, точно куколок на заводе пластмасс, а мой брат слишком хорошо учился на ошибках. Однажды потеряв Колина, лицемерная погань сделал всё, чтобы этого не случилось снова. Однако жизнь решила по-своему.

Лиллиан Энгтан демонстративно развела руки, и на пальцах блеснула пара тяжёлых колец. А Рене вдруг показалось, что она тонет – захлёбывается прозвучавшими словами, словно водой, без шанса вздохнуть.

«Блудливая тварюжка? Лицемерная погань? Что?!»

– Вы… вы подговорили мистера Филдса?

Похоже, Рене пошатнулась, поскольку Тони немедленно подхватил её за талию. Осознание, что её мечту принесли в жертву во имя какой-то мифической выгоды, пока не добралось до бастующего мозга, но тело уже предавало. Господи! Значит, дедушка был прав. И её… просто использовали? Рене прикрыла глаза. Всё это пока не укладывалось в голове, но мысль Лиллиан Энгтан была предельно ясна.

– Да. Я получила лакомый кусочек, а он – меньше головной боли с твоим распределением. – Главный врач больницы равнодушно пожала плечами, а во рту Рене вдруг стало кисло.

– Но как же… Колин Энгтан оплатил мои тесты. Я видела документ и не ошибаюсь! – Рене пробовала на зуб последний кусочек надежды. Однако и тот оказался несъедобным, когда она услышала шёпот:

– Господи, ну почему тебе надо заткнуть своей правдой каждый угол этой клоаки?

Лицо доктора Энгтан на мгновение удивлённо вытянулось, после чего она понимающе ухмыльнулась.

– Неужели? Какой необычный для него пример филантропии. – Лиллиан чуть насмешливо покосилась в сторону Энтони. А тот лишь сильнее стиснул пальцы на жёлтом свитере.

– Не надо. Прошу тебя, – процедил он. Но доктор Энгтан пожала плечами и невинно произнесла:

– Ты спрашивала меня, где Колин Энгтан. Всё ещё хочешь услышать ответ?

– Да, – шепнула Рене, а доктор Энгтан медленно улыбнулась.

– У тебя за спиной.

Рене не знала, зачем медленно повернула голову и уставилась в золотые глаза. До неё упорно не доходил смысл сказанного, пока побледневшие губы Энтони не разомкнулись и не прошипели совсем неуместное:

– Сука!

«Чудный миг,Пронизан любовью!»

Ну а Рене зачем-то скрупулёзно оглядела каждый угол светлого кабинета в поисках затаившегося там человека, но никого не нашла. Разумеется. Только молча смотревшего на неё Энтони, а это значит… значит… Рене показалось, что раздавшийся в голове щелчок слышали все, настолько громко встал на место кусочек пазла. Две половины прочно соединились в единую деталь.

Колин Энгтан и Энтони К. Ланг.

Одни и те же буквы. Простейшая анаграмма. Рене давно следовало догадаться, что Колин, мать его, Энгтан все эти месяцы притворялся Энтони К. Лангом. Или же Энтони К. Ланг сейчас корчил из себя Энгтана? К чёрту. Она не знала. Она вообще не понимала, что происходит и почему. Но в следующий миг грубо сбросила по-прежнему нежно обнимавшую руку и зашагала прочь из кабинета.

Хотелось сбежать. Хотя бы на время прекратить существование, потому что нахлынувшие стыд и обиду не осталось сил выносить. Рене чувствовала, как горят щёки, напоминая сейчас огни рождественской гирлянды. За спиной хлопнула дверь, и раздались торопливые шаги.

– Подожди!

Рене не могла разобрать, чего в голосе Энтони больше: приказа, досады или хорошо спрятанного страха. Ланг был напуган, но в собственном гневе она никак не могла понять отчего. И это злило ещё больше. Господи, ну насколько же восхитительный обман! А ведь давно стоило догадаться, достаточно лишь подумать и сопоставить столь очевидные факты. Впрочем, такими они выглядели лишь сейчас.

– Отвали! – отмахнулась Рене, когда её попытались схватить за руку.

– Да послушай меня… – начал Тони, но в этот момент она резко остановилась и обернулась.

– Ты знал? Знал, почему я здесь оказалась?

– Догадывался, – весьма лаконично признался Энтони, но Рене не оценила подобной честности. Уже нет. Коротко рассмеявшись, она покачала головой.

– И ничего не сказал. Ничего! Меня выставили дурой, использовали…

– Как и меня, не находишь? – с внезапным раздражением перебил Тони. Или теперь называть его Колин? – Но я предупреждал! Прямо говорил, что тебе здесь не место. На мой взгляд, это был взаимовыгодный обмен.

– Взаимовыгодный?! Обмен предполагает, что ты дашь мне хоть что-нибудь! Любую крошку! Но ведь ничего не дал, Тони… Колин. Господи! Одно враньё! На протяжении трёх месяцев ты каждый день обманывал меня, а сейчас вообще выставил полной дурой. И хочешь, чтобы я тебя слушала? Благодарю, но лжи мне теперь хватит надолго. Боюсь, как бы не стошнило от такого переедания!

– Я не обманывал тебя, – упрямо процедил Тони.

– Нет? – Она шагнула к нему и задрала голову, чтобы, прищурившись, посмотреть в глаза. – Я так не думаю, мистер Энгтан.

На фамилии чужого человека язык абсурдно споткнулся, но отныне это её новый мир.

– Это всего лишь глупое имя. Оно ничего не меняет! И ничего не значит…

– Оно значит честность перед собой и другими, – отрезала Рене. – Ты ведь поэтому меня ненавидел, да? А вовсе не из-за того, что какая-то недоучка свалилась тебе на голову. Просто я стала напоминанием твоей упрямой обиды на профессора!

– Нет.

– Опять врёшь!

– Хорошо, – не выдержал Энтони. – Да, ты стала напоминанием! Только не обиды, а факта, что Хэмилтон трусливое дерьмо. Ведь гораздо проще вычеркнуть из жизни одну сломанную игрушку и заменить её новой, чем постоянно любоваться на результат своих ошибок! Не спорю, я виноват, что срывался на тебе. Но твоё слепое обожание этого человека бесит. Ты возносишь его едва ли не до небес, хотя даже не знаешь, что произошло!

Замолчав, он в бешенстве пнул торчавший из-под очередной ёлки муляж подарка, а Рене отступила и покачала головой. Боже! Это так смешно и одновременно жестоко по отношению к ним обоим, но Энтони не понимал, насколько ошибался. Да и с чего бы? Похоже, он настолько захлебнулся собственной желчью, что уже не откачать. Рене медленно выдохнула и обняла себя за плечи. Её снова била зябкая дрожь.

– Я знаю, – произнесла она, и Энтони порывисто оглянулся. Он настороженно посмотрел ей в глаза, а потом попробовал приблизиться, но Рене немедленно отступила. – Я знаю, что произошло, и мне жаль. Наверное, это забавно, быть может, каплю наивно, но я так много всего хотела рассказать Колину Энгтану, стольким с ним поделиться. Мечтала найти его, объяснить и попытаться понять самой. Только вот я с ним, увы, незнакома.

– Рене…

Она отрицательно покачала головой на промелькнувшую в голосе Энтони осторожную просьбу. Хватит.

– Прости, но с Энтони Лангом мне говорить не о чем.

Рене потёрла лицо и резко застегнула куртку, прищемив кожу на подбородке. Чёрт. Этот год заканчивался удивительно плохо, и даже со своим всегда неизменным оптимизмом она не находила ни одной причины для радости. Осталась только усталость, чей яд расползался по телу и раковой клеткой пожирал организм изнутри. Вместо Рене в любимый Квебек возвращалась пустая, вялая оболочка.

Наконец за тёмным запотевшим окном замелькали знакомые яркие домики, полоски гирлянд и лента фонарей автострады, которая вновь шла вдоль путей. Наверное, где-то там сейчас ехал Энтони. А может, он уже давно расположился в гостинице, если сумел найти свободный номер в самом рождественском месте Канады. Рене понятия не имела. Да, в общем, и не желала знать. Сбежав после совершенно постыдного разговора, она до самого отъезда пряталась в отделении Роузи. Там не было болтливых пациентов, любопытных взглядов или раздражающих шепотков за спиной, только тишина и уютное сопение.

Поезд тряхнуло в последний раз, и он замер. На улице давно стемнело, а потому, когда Рене выбралась из вагона, то невольно зажмурилась от ярких огней украшенной к празднику платформы. Отовсюду слышались радостные голоса, кто-то смеялся, а в спину уже толкали новые пассажиры, которые стремились поскорее попасть на свежий воздух. Рене потуже замотала на шее колючий шарф, сунула руки в карманы и уверенно зашагала в сторону кирпичного здания вокзала. Она как раз разглядывала шпили его полукруглых башенок, когда кто-то схватил её под локоть и уверенно засеменил рядом.

– Поговаривают, в этом году рождественский рынок на площади особенно хорош. – Нос Энн был очаровательного розового цвета. – Ледяные скульптуры с подсветкой, горячий глинтвейн. Страждущих посмотреть на настоящее Рождество, конечно, приехало слишком много, но нам будет чем заняться даже в толкучке. Уверена, Монреаль и вполовину не так хорош. Видела тут по новостям вашу главную ёлку – космический ужас!

– Привет. – Рене улыбнулась подруге. – Я думала, ты на работе.

Энн знакомо фыркнула и бросила укоризненный взгляд на попытавшегося влезть в разговор слегка пьяного юношу. Тот состроил обиженную гримасу, но спорить с лучшей операционной сестрой рисковали немногие.

– Поменялась сменами ради тебя. Так что сегодня гуляем! – Энн наконец повернулась и тут же резко остановилась. Невольный вздох вырвался облачком лёгкого пара, а Рене отвела глаза. – Святой Иоанн… Дьявол! Во имя доктора Стрэнджа! Что они с тобой сделали?

Подруга подняла руку, чтобы коснуться шрама, но тактично одёрнула себя и покачала головой. Значит, всё и правда дерьмово. Рене стиснула зубы и повела плечами. Хорошо ещё, губы успели зажить, а то своим жутким видом распугала бы всех туристов на Пти-Шамплейн.

– Рене, у тебя всё в порядке? – Энн осторожно переплела их пальцы и несильно сжала, но потом вдруг оглянулась. – А… где твои вещи?

– Прости, я в этот раз без подарков. – Улыбка наверняка вышла не самой счастливой, но на большее после бессонных ночей и перевернувших всю жизнь разговоров она была неспособна. – И давай, наверное, без прогулок. Кажется, я заболела.

– Разумеется, Вишенка, – немного встревоженно пробормотала Энн, и они молча направились к автобусной остановке.

Рене честно старалась хотя бы на время выбросить из головы личные неурядицы и весь вечер отчаянно искала темы для обсуждения с подругой. Они болтали о чём-то отвлеченном, вроде теории разведения оленей для Санты или уместности клюквы на крыше имбирного домика. Но лёжа ночью в кровати, Рене прислушивалась к доносившимся с улицы крикам развесёлой толпы и бесконечно прокручивала в голове фразу Фюрста. Он произнёс её с грустным смешком, когда заглянул в отделение к неонатологам и бросил на двух подруг быстрый взгляд. Алан, конечно, был уже в курсе маскарада.

– Ты придаёшь этому слишком большое значение, – негромко проговорил он, наливая чашку несладкого чая. – Не спорю, ты чувствуешь себя обманутой, преданной. Но о некоторых поступках не отчитываются даже пред исповедником. Согласись, три месяца – малый срок для такого доверия.

– А вы ведь тоже знали, кто он такой, – вдруг усмехнулась Рене. – Даже чуть не проболтались однажды.

– Знал, – не стал отпираться доктор Фюрст.

– Так вот, я бы тоже хотела знать, что за цветок мне достался, прежде чем исколоть шипами все руки, – немного жёстче, чем следовало, заявила Рене, а потом услышала вздох.

– А смысл? Что значит имя, Рене? Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет.

В тишине спальни она опять хмыкнула.

«Роза… скорее уж кактус. Из тех сортов, что вырастают выше домов и чьи колючки похожи на ветви».

Рене перевернулась на бок и закрыла глаза. Спать хотелось неимоверно, но сон не шёл. А ближе к полуночи у неё поднялась температура.

Глава 2

На слушания по делу Рэмтони Трембле собирались с тревогой и в полном молчании. То количество жаропонижающего, которое Энн умудрилась тайком расфасовать по карманам витавшей в грозовых облаках подруги, пожалуй, могло составить конкуренцию небольшой аптечной стойке. Рене готовили едва ли не к ядерной войне, хотя лучше бы к проживанию на Арктическом архипелаге. По крайней мере, ей очень хотелось очутиться именно там, как можно дальше от праздничного Квебека, церковных хоралов и карамельного аромата выпечки.

На самом деле, она совершенно не понимала, что чувствует. Злость? Обиду? Смирение? Полное и беспросветное отчаяние? Или же жалость, сочувствие и неуёмное желание простить? Вылитой на голову правды оказалось так много, что Рене попросту не сумела с ней справиться. Она слишком устала, плохо спала в последние дни, но даже погрязнув в лихорадочных галлюцинациях, упрямо пыталась найти хоть один выход и разобраться, как теперь быть. Потому что бросить всё и уйти было уже поздно. С того самого вечера, когда ей позвонил совершенно невменяемый Тони. Не поцеловал, не унёс на руках в машину или попытался остановить после ссоры у кабинета Энгтан, нет. А в момент, который стал признанием слабости и криком о помощи, потому что, судя по всему, у доктора Ланга больше никого не было. Как не было и у Колина Энгтана, если верить разложенному едва ли не на молекулы короткому разговору. А потому влюблённое сердце очень хотело найти оправдания или услышать самые невероятные извинения. Господи, она считала, что заслужила их!

Рене шмыгнула заложенным носом и сунула озябшие руки в карманы. С залива Святого Лаврентия дул гадкий ветер, который забирался даже под толстую куртку, под ногами хрустел выпавший ночью снег, над головой в ледяном вихре шуршали рождественские украшения.

Когда-то Чарльз Хэмилтон научил её искренне любить канадскую зиму. После мягкого климата Старой Европы Рене была ошарашена и количеством снега, и температурой, но профессор проявил упрямство. И Рене вдруг споткнулась от ошеломляющей мысли – а ведь они очень похожи! Энтони и его дядя. Два талантливейших хирурга, оттого немного (ах, а кто-то уж слишком) спесивые; в чём-то замкнутые, но порой настолько прямолинейные, что она неловко замирала от такой откровенности. Право слово, ей следовало догадаться самой. И, наверное, Энтони ждал именно этого. Бога ради, он раскидал достаточно хлебных крошек, чтобы Рене заработала от них ожирение. Чего только стоили тесты, невероятные совпадения фактов, даже необъяснимую ненависть к Хэмилтону следовало немедленно записать в подсказки. В таких шарадах был весь доктор Ланг. Через колючки кратчайшим путем к правильному ответу. Только в этот раз он, похоже, перехитрил сам себя.

Она устало вздохнула и потёрла рукой пока прохладный лоб. Стараниями Энн температура спала быстро, но теперь Рене ощущала слабость и едва волочила ноги через хаотичное нагромождение сугробов. Тяжёлые ботинки увязали в снегу, словно на них нацепили по якорю, а куртка и свитер давили на плечи. Очень хотелось спать, но к этому Рене успела привыкнуть, так что почти не замечала слезившихся глаз.

Просто куда-то идти – бездумно и бесконечно – оказалось удивительно хорошо. Мысли плавно перетекали от одного подмеченного украшения к другому. Рене сравнивала увиденное с воспоминаниями, словно провела вдали от этого города не три осенних месяца, а минимум тридцать лет. Возможно, всему виной простуда, которая кутала разум в лёгкий туман, а может, чувства свыкнувшегося с другим городом человека. Однако когда вдалеке замаячило здание университетской администрации, внутри всё тревожно сжалось.

Рене знала, как поступить. Чёрт побери, она целое утро бубнила в лицо скучавшей Энн, какими именно аргументами будет убеждать комиссию в невиновности Энтони. Потому что Рене была виновата не меньше него. Пусть тогда накажут обоих, либо вообще никого! В ней горел священный огонь справедливости, который сейчас затмил даже глухую обиду на Филдса, Лиллиан Энгтан и самого Ланга. Она не догадывалась, как умудрилась заслужить доверие Тони, но оно давало надежду, что объяснения будут. Любые. Ибо после этих двух дней она согласилась бы даже на самые крохи, лишь бы найти хоть одно оправдание, хоть сущий пустяк, который с натяжкой станет поводом для прощения.

Но уже поднимаясь по каменным ступеням огромного корпуса, Рене вдруг отчаянно захотела ничего не знать ни о Чарльзе, ни об Энгтане, ни о Квебеке, ни о каких-то интригах, договорённостях или тайнах. Господи, Рене мечтала просто любить выбранного человека. Да, не самого идеального, даже не самого лучшего из всех знакомых, но определённо подходящего именно ей.

За годы обучения в университете Рене успела побывать в каждом его уголке. Она поднималась на башенку древней библиотеки, что располагалась в центре Квебека, заглядывала на факультет архитектуры и спускалась в подвалы к физикам. Днями пропадала в лабораториях, практиковалась в университетской больнице и даже состояла в команде по триатлону. А потому Рене, конечно, появлялась и здесь, в огромном амфитеатре, где обычно проводились лекции именитых учёных, политиков или выдающихся бизнесменов. Семьдесят рядов вверх и более сотни мест на самой галёрке. В этом лектории, чьи стены постепенно терялись в сумраке зимнего дня, всегда царили зябкий холод, гул сквозняков и эхо неведомых шорохов.

Рене ступила на предательски затрещавшие доски рассохшегося от времени пола, и сидевшие за длинной кафедрой люди немедленно оглянулись. Они секунду разглядывали застывшую в дверях фигуру, прежде чем дружно уставились ей в лицо, а потом вернулись к каким-то своим разговорам. И ничего не осталось, кроме как постараться незаметно потереть занывший шрам, а потом молча скользнуть внутрь аудитории.

Здесь было темно и немного мрачно. Ни на одной из тёмных деревянных панелей, ни на столах, ни на чёрной доске или покрытых инеем пластиковых окнах не висело рождественских украшений. И хотя сам университет буквально переливался огнями гирлянд, на подвесном потолке лектория горело всего два ряда светильников. Достаточно, чтобы не споткнуться в полумраке о слегка неровный паркет, но слишком мало для знакомства с выражением лиц комиссии. А те то и дело бросали странные взгляды на не по протоколу ярко-жёлтый свитер. Наверное, Рене стоило нацепить предложенную Энн белую блузку и невнятного кроя жакет, только вот в это утро мысли были совсем не о том. И потому она смущённо уставилась в пол и искренне понадеялась, что своим видом не сделала хуже.

Ждать пришлось долго. Энтони опаздывал, отчего среди членов комиссии потихоньку поднимался возмущённый ропот, однако сидевший в центре кафедры Филдс лишь вежливо улыбался особенно недовольным. Каждый из собравшихся стремился поскорее отправиться домой, – бога ради, сегодня Сочельник! – но вместо этого люди продолжали нетерпеливо покашливать и ёрзать на своих неудобных сиденьях. Рене же успела трижды переложить постоянно сползавшую с наклонной столешницы куртку и несколько раз одёрнуть длинные рукава, окончательно их растянув, прежде чем дверь в аудиторию с грохотом распахнулась.

Появление доктора Ланга всегда производило впечатление на неподготовленных. И хотя он не делал ничего предосудительного, где-то внутри обязательно рождалось благоговение вперемешку с дикой неловкостью. Энтони сводил с ума своей ненужной неординарностью и при этом типичнейшей для всех врачей предсказуемостью. В чуть ссутуленных плечах чувствовался уникальный груз опыта, но вид презрительно задранной головы начисто стирал любые проблески благодарности к этому человеку. Даже манера речи вызывала желание придушить главного хирурга больницы, тогда как проделанная им работа требовала воздвигнуть памятник. В общем, доктор Ланг умел быть настолько неоднозначным, что иногда, кажется, путался сам в себе. По крайней мере, так часто думала Рене, у которой подобное поведение вызывало упрямую головную боль напряжения.

Вот и сейчас, вместо того чтобы встать рядом или хотя бы кивнуть, Энтони стремительно прошагал своими рельсоподобными ногами в сторону кафедры, где без капли неудобства перегнулся через высокий стол и что-то негромко сказал наклонившемуся к нему Филдсу. Последовало странное молчание, а потом все присутствующие повернули головы к Рене. Она неловко переступила с ноги на ногу. Хотелось осторожно поинтересоваться, в чём дело, но вместо этого рукава в очередной раз растянулись под пальцами, а Филдс фальшиво улыбнулся.

– Хорошо, – ответил он непонятно на что.

Но Тони определённо знал, о чём речь, поскольку коротко кивнул и наконец приблизился к Рене. Быстрым движением он подхватил её куртку, оглянулся в поисках других вещей и только затем уверенно, но осторожно вцепился пальцами в локоть.

– Что происходит? – шепнула она, но Ланг повернулся обратно к комиссии.

– Ещё минуту терпения, господа, и мы начнём, – громко возвестил он с намеренно усиленным американским акцентом. В лицо Рене будто ударил солёный ветер, а в следующий момент её куда-то поволокли.

От удивления она даже не подумала сопротивляться, когда Ланг стремительно прошагал с ней через весь лекторий, а потом открыл дверь. Он явно знал, что делал, как знали все, кроме самой Рене. Потому что в ту секунду, когда перед её удивлённым лицом оказался отштукатуренный коридор, никто не произнёс ни слова. Дальше в руки ткнулась аккуратно сложенная куртка, а лба коснулся невесомый поцелуй.

– С Рождеством, – прошептал Тони.

Он на мгновение задержался, словно собирался сказать что-то ещё, но вместо этого с шумом втянул воздух и шагнул назад. И в тот момент, когда затуманенный бессонницей и усталостью разум наконец догнал происходившие вокруг события, перед носом Рене с грохотом закрылась деревянная дверь. Раздался щелчок, и в университете стало предательски тихо.

– Какого… – пробормотала она, а потом ошарашенно оглянулась.

Поискав того, кто наверняка должен был проводить её на другой допрос, Рене никого не обнаружила. А потому бросилась к двери, где изо всех сил прижалась ухом к прохладному дереву и смогла разобрать:

– Начинаем заседание этической комиссии по делу ненадлежащего исполнения своих обязанностей главой отделения хирургии Монреальской больницы общего профиля в случае от двадцать…

Рене со всей силы рванула дверную ручку. Ещё и ещё, пока в замке что-то не хрустнуло, поскольку тот оказался предусмотрительно заперт. Но она продолжила терзать ни в чём неповинную дверь, желая сорвать её к чёрту и попасть в мрачную аудиторию.

«Силы небесные! Ну какой же гадёныш!»

Рене снова безрезультатно дёрнула створку, а потом приложила ту кулаком. Ещё никогда в своей пока не такой долгой жизни она не испытывала подобной злости. О, прямо сейчас хотелось раскрошить в щепки эту дурацкую дверь, а потом вытащить Тони за шкирку и хорошенько дать в нос. Так, чтобы некогда сломанная переносица окончательно покосилась и каждый раз в отражении зеркала напоминала Лангу, какая же он скотина.

«Проклятый ржавый рыцарь! Луножопый упырь! Бледная косиножка на тонких ножках!»

– Открой дверь, ящерица ты асфальтовая! – проорала Рене и со всей силы ударила коленом в дубовую створку. Вышло ошеломительно больно. – Я сказала, хватит играть в тупое благородство! Ты не можешь просто так взять всю ответственность на себя.

Но, похоже, Энтони считал иначе, потому что замок остался закрытым. И когда в глубине коридора стихло эхо разгневанного крика, Рене вновь прижалась ухом к двери. Да так, что сначала услышала только гул собственной крови и лёгкий звон.

– …Доктор Роше сегодня немного импульсивна. Прошу её извинить, это мой грех. Работать с молодыми талантами настолько удивительно, что порой забываешь, насколько они в чём-то дети. А для возложенных на старшего резидента обязанностей Рене Роше невозможно юна…

– Что?! – взвизгнула она, а потом яростно забарабанила ладонями по гладкой поверхности. Значит, как целовать, так взрослая. А как разделить с ней ответственность за ошибку, сразу ребёнок? – Чёрт возьми, да как у тебя язык повернулся? Ты наставник, а не исповедник, чтобы отпускать мне грехи. Он не мог тогда оперировать. Слышите? Не мог! У нас не было выбора…

Дверь под ладонями внезапно распахнулась, отчего Рене едва не ввалилась в ярко освещённое помещение, и послышался снисходительный голос:

– Ещё минуту терпения, уважаемая комиссия.

Послышались короткие смешки, а в следующее мгновение перед Рене очутилось бледное лицо Энтони. Глядя не раздражённо, но как-то устало, даже чуть-чуть обречённо, он снова схватил её за локоть и поволок дальше по коридору.

– Сделай милость, поезжай домой, – процедил он.

Их сбивчивые шаги гулко отражались от стен, в то время как Рене пыталась вырваться. Однако с каждым новым движением длинные пальцы сильнее впивались в предплечье, пока полностью не утонули в рыхлой вязке жёлтого свитера. И только когда Рене обиженно вскрикнула, дёрнувшись немного сильнее, Энтони отпустил.

– Что ты себе позволяешь?

После возмущённых криков её голос окончательно сел. Рене сама не знала, на что конкретно высказала претензию. На многоэтажное вранье? Или на неожиданное решение Энтони взвалить на себя ответственность там, где не надо, и проигнорировать чувство долга совсем в ином? А может, ей слишком многое хотелось объяснить людям, что сидели за приоткрытыми дверьми.

– Не больше, чем прописано в нашем контракте. К сожалению, – ровно ответил Ланг, а сам схватил теперь уже за ладонь и повёл дальше, к широкой лестнице главного холла. – Это уже не твоя забота. Ты сделала свою работу так, как умела, и так, как я тебя научил. Всё остальное – моё упущение, и наказание за это определит компетентная комиссия.

– Но ты виноват не больше, чем я!

– В операционной тебе казалось иначе, – едко хмыкнул он, и Рене резко остановилась.

Она уставилась в спину Тони таким красноречивым взглядом, что тот замер. Напряжённо оглянулся в сторону лектория и озадаченно потёр лоб, словно силился понять, как поступить. И в этот момент Рене вдруг догадалась, что Тони не знал, чем закончится дело. Господи, он не мог даже предположить, ведь его репутация была слишком противоречива!

Эта вполне очевидная мысль поразила настолько, что у Рене задрожали губы. А если всё пройдет плохо? Вдруг Энтони лишат лицензии или вообще отправят в тюрьму? Что тогда станет с ней? Её сошлют куда-нибудь в Нью-Брансуик или на острова Эдуарда без единого шанса вырваться в чёртов Квебек. К нему. Стало страшно за них обоих. И ирония в том, что, хотя перед ней был полный котёл нерешённых вопросов, никуда не девшаяся обида и необходимость откровенного разговора, Рене торчала в Сочельник посреди пустого коридора и переживала, как будет жить без своего пылевого клеща.

«Тони, ну за что всё случилось именно так?»

Рене отвернулась.

– Позволь мне хотя бы объяснить им, – попросила она. – Ты не имеешь права запрещать.

– Нет. Но если попробуешь вмешаться, я уволю тебя, – спокойно отозвался Энтони, чей голос прозвучал удивительно близко.

– Не угрожай мне.

– И не думал. – Ещё ближе, отчего дыхание коснулось волос на затылке, и Рене, не выдержав, оглянулась. – Просто споры всегда заканчиваются слишком плачевно.

Она вглядывалась в глаза Энтони так пристально, словно хотела там что-то найти. Пояснения, извинения, оправдания откровенному шантажу. Но в дурацком сумраке чёрные зрачки заполнили почти всю золотистую радужку и скрыли секреты. Растерянно моргнув, она отвела взгляд. Чужая воля твердила развернуться и уйти прочь, а собственное сердце кричало остаться.

– Я не могу так, – наконец пробормотала она и покачала головой.

– Это приказ, доктор Роше.

– Неправда…

– Рене.

– Не отмахивайся от моей помощи, будто я какой-то ребёнок!

– Тебе едва за двадцать, у тебя нет опыта ответов перед комиссией или оправданий в нечаянном убийстве пациента. Так что да, с этой стороны ты самый настоящий ребёнок. Поэтому отправляйся домой, зубри учебники и празднуй с друзьями долбаное Рождество, а разбирательства оставь тем, кто в этом хоть что-нибудь смыслит! – отчеканил Энтони, и от его слов без того больное горло окончательно свело судорогой. – Уходи. Твоё присутствие здесь неуместно.

«Неуместно? – Рене ошарашенно выдохнула. – Неуместно».

От подобного обращения внутри вновь закипело бунтарское упрямство.

«Это с каких, мать его, пор неуместным стало мнение прямого участника? Господи, Тони, какую глупость ты задумал на этот раз? Какие плетёшь интриги из недомолвок? И почему так ненавидишь банальную правду? Чёрт побери! Ну зачем всё настолько усложнять?»

Рене скрипнула зубами, а затем вскинула голову в намерении задать эти и ещё много коварных вопросов в лицо Энтони, но наткнулась лишь на удалявшуюся спину, скованную неизменно чёрным джемпером.

«Что? Какого?! Вот… это наглость!»

Она топнула ногой и отшвырнула куртку в пыльный угол тёмного коридора.