Ласточка. Повести и рассказы E-Book

Алексей Черкасов

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 633

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

В этот сборник вошли повести «Синь-тайга» (о золотодобытчиках 1920-х годов, охраняющих таежные залежи от разграбления бывшими владельцами приисков), «Ласточка» (о том, как любовь и понимание помогают преодолеть жизненные трудности), «Лика» и «Шумейка», а также рассказы «Большой лоцман», «Павлуша-проводник», «Медвежатники», «В колхозе (из путевых зарисовок)» и «Саша».

Leseprobe

Алексей Черкасов Ласточка

© Черкасов А.Т., наследники, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Синь-Тайга

I

На грязном подоконнике слабо мерцает ночной светильник. По черным стенам закоптелой избушки, увешанным хомутами, уздечками, шорками, шевелятся густые тени. За крошечным окном – майская, темная, дождливая ночь.

Горный техник Никита Корнеев все еще не может заснуть. Он только что приехал из тайги и вот решил переждать непогодицу в конюховской избушке. Бездорожье, ненастье, трудный перевал через Ермолаеву гриву так измотали Никиту, что ему все еще кажется, что он продолжает утомительный тряский путь в седле на своем широкогрудом иноходце.

А здесь, в Курагиной, в доме Трифона Аркадьевича, – Ольга. Никита думает об Ольге Федоровой. Прошлым летом она работала в своем потаенном местечке в тайге и добыла много золота. А теперь что-то зажилась у дяди и как будто не торопится. Может быть, оставила навсегда прииск, тайгу?..

В полуболотных сапогах, в кожаных брюках, в гимнастерке под армейским ремнем, Никита лежит на широкой жесткой скамье, смотрит в потолок, хмурит лоб. В изголовье у него – седло. Забрызганный грязью мокрый брезентовый плащ брошен на пол. В углу, подле окна, стоит многозарядный американский винчестер. С этим ружьем горный техник Корнеев вернулся некогда на прииск Благодатный из партизанского отряда Мамонта Головни.

За тонкой стеною из плах – конюшня волисполкома. Никита слышит, как соловый иноходец копытит деревянный настил в стойле. Иноходец такой же неугомонный, как и его хозяин. Папироса тухнет в руках Никиты. Светильник в щербатом блюдце мигает от нагара на холщовом фитиле: мерцая, он слабеет, оседает. А там, за окном, дождь шумит и шумит…

В избушку, не торопясь, вошел Трифон Аркадьевич, управляющий волостной конюшней. Взглянув на засыпающего горного техника, тронул двумя пальцами колючие, торчащие рыжие усы, спросил:

– Спишь, Никита Андреевич?

Никита приподнял голову.

– Придремываю, – ответил.

– Мда-а. Так-так…

Трифон Аркадьевич важно, по-хозяйски, прошелся по избушке, звучно втянул затхлый воздух, потрогал хомуты, уздечки, пощупал пальцами добротность сыромятных гужей. Потом вытащил из кармана мокрой тужурки массивные часы «Павел Буре», посмотрел время и тогда уже, выпятив грудь и картинно выбросив вперед ногу, начал:

– Значит, решил тут ночь переспать? Сейчас мне об этом Василь Кузьмич сказал… Не поверил, зашел вот. Или мой дом далеко? Или он стал тесноват для тебя? – Никита ничего не ответил, а Трифон Аркадьевич продолжал: – Ольга? Понимаю. Характер у нее крутоват, верно. С огоньком женщина. М-да… Собирается завтра в тайгу податься. На Благодатном, видать, не задержится, уйдет. Будет снова щупать тайгу. Да что в нем теперь, в Благодатном-то? Золота нет, работают с прохладцей. Прииск надо бы подновить новым местом…

Никита сдвинул брови. Отвернулся. Трифон Аркадьевич точно не заметил внезапной перемены в лице горного техника, тем же спокойным тоном спросил:

– Про Имурташку ничего не слыхал?

– Нет. А что?

– Он здесь.

– Как здесь? Где?

– Был в Курагиной. Да и не один, а с Ухоздвиговым Матвеем, сыном Иннокентия Евменыча. Третьеводни ночью я наткнулся на них у трусовского дома. Имурташку-то сразу узнал. Все в том же малахае и ватном бешмете. Известно, порода теплолюбивая… М-да… Хотел я цапнуть их обоих в трусовском доме. – Трифон Аркадьевич вздохнул: – Не удалось… Не удалось… Перехитрил меня Имурташка. Завел лошадей в ограду, а там огородами и черными тропами – и поминай как звали. Ушли, надо полагать, туда, к вам. В тайгу. За золотом.

– Не возьмут.

– Не возьмут. И я так думаю. Но смотреть надо.

Никита Корнеев привстал на локте, щурясь посмотрел на управляющего волостной конюшней, спросил:

– А не ошибся ли ты, Трифон Аркадьич? Имурташка мог заглянуть в Курагину. Но Ухоздвигов? Откуда? Старика еще в двадцатом хлопнули в тайге. Гаврила, я слышал, ушел с колчаковцами на восток. А этот, как ты его называешь? Матвей? Откуда он взялся? Ведь он же должен быть еще молодой?

– Твоих лет.

– И ты его узнал? Даже ночью?

– Еще бы мне не узнать. Матвей – эдакий поджарый, невысокого росту и сутуловатый, весь в отца. И такой же проворный. И так же говорит с пригнусом, в нос. Нет, Никита Андреич, ошибки тут быть не может. Ухоздвиговскую породу я вот как знаю! Да и то надо принять в расчет: разве Имурташка без хозяев в тайгу пойдет? Ты об этом лучше меня знаешь. А кроме того, они не одни действуют. В ту ночь к Трусовым заезжал инженер, американец из концессии, Клерн. Вот теперь и смекай, чем дело тут пахнет?.. Золотишко-то, что в тайге осталось, как бы в Америку не уплыло! М-да.

Новости были не из приятных, и Никита задумался. Трифон Аркадьевич, видя, что техник не расположен продолжать беседу, заторопился домой.

– Ну, я пойду, – сказал он, снова вынимая огромную луковицу «Буре», и щелкнул крышкой, – час поздний. Спокойных снов, Никита Андреич! Только ты зря стороной обходишь мой дом. Зря! Ольга была бы рада…

Последние слова Трифона Аркадьевича донеслись уже из-за двери. Никита почувствовал, что теперь ему не заснуть. Повозившись на своем жестком ложе, он решительно встал, прикурил папиросу от светильника и, накинув на плечи короткую кожаную тужурку, вышел на улицу. Дождь стих, но по небу все еще ползла грязно-сероватая муть низких облаков.

На огонек папиросы подошел плюгавый мужичок, конюх Василий Кузьмич.

– Не спите? – обратился он к горному технику. – А ноченька-то какая темнущая, страсть! И дождичек. И все такое. Оно, это самое, ежели в определенности некоторым образом взять – год будет урожайным.

Никита невольно усмехнулся.

– Эх, и язык же у тебя, Василь Кузьмич. Где ты такого набрался?

– Как где? – удивился Василий Кузьмич. – Пятнадцать годов ямщину гонял, со всяким народом бывать приходилось. А ведь в прежние времена ежели говорить не умеешь – пропащее дело. Другой пассажир, бывало, рядиться начнет: то, се, и то не подходит, и это не так. А я как заговорю, бывало, махнет рукой, поднимет воротник на уши, и, стало быть, все в определенности, некоторым образом. А то еще…

– Все ясно, – отмахнулся несловоохотливый Никита и, нахлобучив фуражку, пошел темным грязным переулком к берегу Тубы.

«Матвей Ухоздвигов с Имурташкой в тайге!.. Главный инженер американской концессии ведет какие-то дела с врагами советского прииска! Это ясно. Но какова цель? Неужели мистер Клерн решил заняться контрабандой советского золота?»

Никита хмурит густые разлатые брови, задумчивым взглядом скользит по полноводью широкой реки, прислушивается к тихим всплескам. На глади реки мерцают огни фарватерных красных и белых бакенов. Противоположного берега не видно. Чернота. Ночь. И долго еще стоит Никита Корнеев на высоком берегу, размышляя об Имурташке, об Ухоздвигове, о мистере Клерне.

Были ранние годы Советской власти, первые годы ее становления.

Имурташка был проводником у золотопромышленника. Во время революции рабски преданный хозяевам Имурташка спас старшего Ухоздвигова от ареста, а после разгрома колчаковцев Красной армией помог хозяевам бежать с прииска вместе с пятилетним золотым запасом. Где-то в тайге они спрятали золото в слитках.

Позднее Имурташку нашли в Хакасии, в улусе Аимжан. Привезли в Курагину. Но где спрятано ухоздвиговское золото – выведать у него не смогли. Всем, кто спрашивал и допрашивал Имурташку, бывалый ухоздвиговский проводник отвечал: «Не знайт. Имурташка совсем мало знайт. У меня болит голова. В тайге золото… А где? Сам Ухоздвигов знайт». Всем было ясно, что Ухоздвиговы предупредили Имурташку, чтобы он ждал их возвращения. И Имурташка ждал. Он прекрасно знал тайгу на сотни верст в окружности. Во всех разведывательных работах вместе с горным техником Гаврилой Ухоздвиговым бывал Имурташка. И безусловно, он знал кое-какие места золотых россыпей, где можно было начать разработки. Но он молчал. Имурташка лишился памяти и здравого рассудка. Большой Имурташка стал совсем маленьким Имурташкой. Но вот весною позапрошлого года Имурташка вдруг дал свое согласие указать богатую золотую россыпь в какой-то рассохе Жарлыкского хребта. На прииск Благодатный вез в тот раз Имурташку горный техник Никита Корнеев. В тайге, близ американского кордона, Имурташка кинулся в дремучие заросли и скрылся.

В те памятные дни многие на прииске ожидали ареста молодого горного техника. Кто-то распустил слух, будто Никита Корнеев с Имурташкой заодно. Подозрение пало и на Федоровых, у которых часто бывал горный техник. За Никитой следили сотни глаз. За Ольгой Федоровой присматривали, а за ее отцом, Семеном Данилычем, так и ходили по пятам. Ждали: когда Федоровы выедут в тайгу за золотом ухоздвиговским?

Ольга, вдова с ребенком, любила Никиту. «Вся моя радость в нем, – думала она. – И вот она радость!.. Печаль одна». Не спала ночи. Просиживая у окна, смотрела на угрюмый прииск внизу, в долине Жарлыка, частенько встречая рассвет без сна. Семен Данилыч ругал дочь. «Что ты нашла в нем? – спрашивал. – Нам ли с эдакими знаться? Он и мою седую бороду пылью покрыл, куда ни ступи – глаза! Смотрят, куда я поеду, что я делаю… Да что же это такое? Сватает тебя Федосей Савостьянов – выходи! Федосей в почете, а этот в грязи. И не смоет он эту грязь никогда… Брось, говорю, негоже нам с Корнеевым знаться. Позор на весь прииск!..» Ольга молчала. Ольга плакала. Аниска, девятилетняя дочь, ласкаясь к матери, просила; «Мам, позови дядю Никиту. Он не брал золото…» Ну, куда там позвать – грозный Семен Данилыч приказал, чтобы Никита Корнеев больше не переступал порог его дома.

Как-то Ольга встретилась с Никитой. Догадалась – Никита шел к ней. За две недели техник осунулся, глаза у него были невеселые, тоскующие… «Какая же я несчастная, – думала Ольга. – И надо же было встретиться на глазах у всех».

– Как же это ты Имурташку выпустил? – спросила дрогнувшим голосом Ольга.

Никита опустил глаза и не ответил.

– Лучше бы ты не возвращался на прииск без Имурташки, – сказала тогда Ольга. – Прииску нужно золото. Все разрушено. А ты упустил Имурташку. Чем ты докажешь, что тебя не купили?

Никита слушал и все больше бледнел. Глаза его неподвижно смотрели на Ольгу.

– И ты такая же, – наконец глухо вымолвил он. – Такая же, как и все.

– А какая же я должна быть? – воскликнула Ольга. – Дай мне пройти…

Никита не сдвинулся с места.

– Ну, что ж, так и будем стоять? – спросила Ольга.

– Постоим, – ответил Никита. – Послушаю, что еще скажешь.

– Лучше вернись назад! Взгляни на Жарлык – бурлит. Выберешься ли, если я тебя, не ровен час, с мостика сброшу!

– Не сбросишь!

– Всерьез говорю, Никита!

– А мы еще посмотрим, кто кого…

– Не смотреть, а плавать будешь!

С этими словами Ольга вдруг схватила Никиту в охапку и подняла над мостиком. Никита вцепился в руки Ольги, и оба они под раскатистый хохот приискательских баб бултыхнулись в холодноводный, ревущий Жарлык. Громче всех заливалась толстенькая Евфросинья Корабельникова, по-бабьи недолюбливавшая знатную приискательницу.

И вот прошло два года. Имурташка появился в тайге с Ухоздвиговым. Что подумают на прииске, что скажет Ольга, если он, горный техник Корнеев, будет бездействовать?..

Ночь. Пасмурная, тихая весенняя ночь.

Никита Корнеев, мрачный, тяжелый, словно свинцом налитый, медленным шагом идет от берега реки к волисполкому. Решено. Завтра – в далекий таежный путь. Надо поскорее уснуть и хорошенько выспаться. А Имурташка? Имурташка не уйдет, если удастся напасть на его след.

Утром Трифон Аркадьевич не застал Никиту Корнеева в избушке. Соловый иноходец горного техника стоял у коновязи под седлом. Василий Кузьмич, подоткнув полы домотканого зипуна под кушак, усердно размахивал метлой, хотя двор после дождя казался чистым. Он уже успел заметить, что управляющий не в духе, и подходить к нему с разговорами в такие минуты было рискованно.

Трифон Аркадьевич неторопливо прошелся по двору, остановился у калитки, щелкнул хлыстом по голенищам и недовольно засопел.

– Это по какому такому случаю пролетка на средине ограды? – строго обратился он к конюху.

«Ну, прет сегодня из Трифона Аркадьича, страсть!» – отметил в уме Василий Кузьмич. И, взявшись за оглобли, попятил пролетку к навесу.

Управляющий повел глазами по крышам конюшен, амбаров, посмотрел на железную крышу волиcполкомовского дома, где шумно гомозились галки, затем устремил взгляд на небо – нет ли и там какого-нибудь непорядка?

– М-да. А кто сено брал?

– Игде?

– На малом поднавесе.

– Может, Макар. А может, Фрол Антоныч.

– А может, ты, Василь Кузьмич?

– Я-то?

– Ты-то! Подбирать надо, не разбрасывать. М-да.

Василий Кузьмич раздумчиво посгреб пальцем в сивой бородке. «Ишь как пыхтит, страсть! Ровно кто его изурочил. Уж не племянница ли? Все со своим прииском покою не дает человеку. А вот и она…»

В ограду вошла смуглая женщина лет тридцати с легким пальто через руку и небольшим чемоданом. Ее карие веселые глаза под тенью густых темных ресниц искрились задорными огоньками. Завидя ее, Трифон Аркадьевич как-то сразу притих и точно стал немножечко ниже.

Дядя с племянницей в это утро поссорились. Всю зиму Ольга твердила, что надо вернуться на прииск, откуда Трифон Аркадьевич сбежал еще в прошлом году на более легкое житье в Курагину. Трифон Аркадьевич не спорил, больше отмалчивался, а вот в это утро решительно отказался вернуться на Благодатный, где он много лет работал механиком драги. Нет, он не променяет курагинское привольное житье на таежное! Что там, в этой лохматой, медвежьей тайге? Там сырость, туманы, безлюдье, гнус и добыча этого золота (будь оно проклято!). То ли дело в Курагиной! Здесь люди, вольготная, шумная жизнь. Село торговое, веселое. Место управляющего волостной конюшней значительное…

Трифон Аркадьевич хмуро посмотрел на племянницу и тяжело вздохнул.

– Ты что, дядя, не заболел ли? – хитровато щуря глаза, спросила Ольга.

– Да нет, вроде ничего, – ответил Трифон Аркадьевич и поморщился, точно проглотил рюмку полынной настойки.

На губах Ольги появилась едкая усмешка.

– А может, боишься ехать со мной? Понимаю. Стыдно будет в глаза смотреть приискателям.

Трифон Аркадьевич ничего не ответил. Отвернувшись, он молча смотрел на галок на волисполкомовской крыше и сокрушенно думал: «Теперь всю душу вымотает за дорогу. И в кого она уродилась, такая неугомонная?..»

– А там тебя ждут, – продолжала Ольга. – Драга в замыве, и восстанавливать ее некому. Бывалые приискатели вроде тебя на тепленькие местечки устроились… Управляющий конюшней! Подумаешь, важное дело нашел.

Трифон Аркадьевич помолчал, опять взглянул на крышу волисполкомовского дома, где шумели галки, и неожиданно сказал:

– Тебя, Оля, Василь Кузьмич отвезет, а мне отлучаться никак нельзя. М-да. Без меня здесь не будет никакого порядка. Люди еще несознательные, приходится за всеми досматривать.

Ольга насторожилась. Занятая своими мыслями о прииске, она не сразу поняла, о чем говорил Трифон Аркадьевич. Потом быстро подошла к нему, потянула к себе за борт тужурки, спросила:

– С кем это ты удумал? Почему хочешь выпроводить меня с Василь Кузьмичом? – Она взглянула в бегающие глаза Трифона Аркадьевича и решительно заявила: – Сам поедешь со мной до Белой Елани! И Аниску привезешь ко мне, как только кончатся занятия в школе. Она не из пугливых, ноне пойдет со мною в тайгу. Золото будем искать, а прииск не бросим. Так-то! – Успокоенная собственными мыслями, она по-хозяйски села в рессорный ходок и, сбросив пуховый платок на плечи, – черноголовая, красивая, сильная, – повернула лицо к теплым, ласкающим лучам весеннего солнца и прикрыла глаза, задумалась.

Ольга – приискательница. Прииск наградил Ольгу Почетной грамотой и золотыми часами. Ольгу Федорову знали на прииске все. И все же велико было удивление на прииске Благодатном, когда в прошлом году, в начале сентября, Ольга вдруг сдала 17 фунтов 11 золотников первопробного золота. Где она работала все лето? Никто не знал. Где находилось такое богатое месторождение золота? Никто и понятия не имел. Ольгу хвалили, к Ольге стали присматриваться, Ольге завидовали, за Ольгой стали следить старатели. На прииске только и разговору было, что об Ольгиных семнадцати фунтах и одиннадцати золотниках, – столько не добывали за сезон пять старательских артелей… Многие пытались разузнать секрет Ольги, но даже Семен Данилыч не знал, где работала дочь все лето, а сама золотоискательница молчала. Ольгу стали называть хитрой, рожденной в рубашке. Неудачники ругались и даже угрожали ей, но она молчала.

Она вынуждена была молчать. Сносила обиды, укоры, угрозы и помалкивала. Помалкивала потому, что то место, где она работала с весны до сентября, было на самой границе остолбленного участка американской концессии Смит-Вет-Ланге. Всего в девяти верстах от этого места стоял белый коттедж главного инженера концессии, мистера Клерна. И уж конечно, если бы американцы узнали, где работала Ольга, они открыли бы и золотую жилу в каменной рассохе Жарлыка, проходившей затем по территории концессии. Только директор прииска Благодатного и комиссар знали то место и отметили себе на секретной карте, чтобы начать разработки, как только кончится пятилетний срок американской концессии. Однако же недаром сложилась поговорка: шила в мешке не утаишь. Кто-то видел Ольгу у остолбленного участка концессии, кто-то сообщил американцам, что богатые золотые россыпи находятся у них «где-то под самым носом».

Всю осень американцы щупали каждый клочок земли на своем участке и все-таки не заглянули в угрюмое ущелье каменной рассохи, где гремел маленький ключ, терявшийся в валунах.

Но об Ольге они узнали. К началу нового года Ольгины 17 фунтов выросли в 47 фунтов. Имя удачливой золотоискательницы стало у американцев нарицательным именем для всех, кому «вдруг повезло». Если какой-нибудь бородатый приискатель сдавал в контору концессии 100–150 граммов золотого песка, его уже называли «Ольгой» или говорили, что ему «улыбнулась Ольга». Да и сама золотоискательница в представлении многих людей с соседних приисков была под стать разве лишь сказочному богатырю: в полсажени в плечах, сажень ростом!

Из волисполкома по черной лестнице быстро спустился Никита Корнеев и остановился, увидя Ольгу. Василий Кузьмич закладывал тройку, Трифон Аркадьевич, стоя возле него, давал указания на время своего отсутствия. Ольга сидела в рессорном ходке и, должно быть, дремала, пригревшись на солнце. Никита направился к ней. Проворный, легкий, он двигался так, точно и не касался коваными сапогами каменных плит, которыми была выстлана часть волисполкомовского двора. Но Ольга услышала шаги и приоткрыла глаза. Никита стоял перед ней, подняв руку к козырьку фуражки.

– Ну, здравствуй, таежник, – сказала она и с усмешкой добавила: – Не хотел встречаться со мной, а все же пришлось?

На нее с веселым любопытством смотрели большие глаза Никиты, и под пристальным его взглядом дразнящие искорки в глазах Ольги погасли.

– Ты так смотришь на меня, будто не узнаешь, – проговорила она уже мягче и улыбнулась: – Я все такая же.

– Такая и не такая, – возразил Никита. – Ты, как река, не стоишь на одном месте. В тебе есть всегда что-то новое.

– Вот и хорошо, – согласилась Ольга. – Тебе это нравится?

– В жизни – да.

– А во мне?

– И в тебе, – усмехнулся Никита, – особенно когда ты сердишься и хмуришь брови.

Ольга с удивлением взглянула на Никиту: «Что это с ним? Даже шутит!» И серьезным тоном заметила:

– Ты что-то уж очень по-молодому весел сегодня.

– Значит, дела такие, что веселят.

Ольга совсем нахмурилась.

– Дела… Дела такие, что… Слышал: Имурташка опять объявился?

– Сейчас был о нем разговор в волисполкоме.

– Ну и… что ты думаешь?

Никита снял фуражку, отбросил рукой к затылку свои мягкие русые волосы и спокойно ответил:

– Думаю, теперь не уйдет.

– Не хвались раньше времени. У дяди вон из-под носа ушел… Эх вы, партизаны… – начала было Ольга, но вдруг оборвала неприятный разговор и спросила: – Поедем вместе?

– Только до парома, – ответил Никита.

– А там?

– Там у меня прямее путь: через Ермолаеву гриву. Иноходец к горной тропе привычен…

– Н-но, балуй! – раздался голос Василия Кузьмича.

Никита обернулся. Василий Кузьмич снимал торбу у коренника, пристяжная тянулась к нему мордой, пыталась схватить зубами его старенькую шапчонку.

– А хорошие кони у вас, – похвалил Никита.

Подошел Трифон Аркадьевич, потрогал рукою рессоры ходка, пошевелил привинченный к рессорам коробок, обитый медвежьей шкурой, помолчал многозначительно.

– М-да. Добрые кони, – заговорил он и погладил гнедого коренника. – Этот вот из полтавских. Зовут Чертом. Это потому – бьет задом. Я на нем в гражданскую…

– Садись, дядя, поедем, – вмешалась Ольга, и Трифону Аркадьевичу не удалось пуститься в воспоминания, в которых прошлое всякий раз, когда он принимался рассказывать, начинало представляться ему в новых, все более красочных деталях.

II

Плыли на пароме через взбухший, полноводный Амыл. Ольге хотелось поговорить с Никитой, но мешала Лукерья Трусова. Дочь богача стояла рядом с Никитой, облокотившись на перила парома, дебелая, пышная, веснушчатая, со вздернутым носом.

«Экая кадушка! – думала, рассматривая ее, Ольга. – Нос, как пуговица. Глаза… И не заметишь, какие… А жиру-то, жиру-то – вся заплыла! В прошлом году она была красивее». Думая так, Ольга спросила:

– Куда это ты смотришь, Лукерья?

– Я? – Лукерья приподняла свой нос-пуговицу. – Слышите, как вода шипит?

– Да что же ей делать-то, как не шипеть? – удивилась Ольга. – Ты, верно, в шуме-то воды слушаешь что-нибудь другое? – И, искоса взглядывая на Никиту, зная, что он прислушивается к ней, призналась: – Бывала и я такова! Все прошло, милая, а как вспомнишь – сердце болит. Только ты не особенно верь мужикам. Мужик – он что? Сцапает, возрадуется, а съест – забудет. В молодости трудно разглядеть мужика. Да что молодость-то? Молодость – бестолочь. Налетит теплый ветерок. Радуешься – и как вода шипит, и как лес перебирает лист, и как трава скрипит под ногами… Везде ровно музыку слушаешь… – И тяжело вздохнула. – Ну а ты замуж еще не вышла?

– Да нет еще, – вяло ответила Лукерья, надувая толстые губы. – У меня ведь тятя знаете какой? По своей воле не выйдешь.

– Значит, ты слабая, – заметила Ольга. – А жизнь, она любит сильных да работящих людей.

– Да я и не слабая.

– А чем же ты сильна?

– Я-то? А у тяти-то разве мало работы в хозяйстве?

– Хозяйство-то большое, – согласилась Ольга и, склонясь еще ниже над перилами к Лукерье, таинственно зашептала: – А я думала – сватает тебя Ухоздвигов… как его звать-то… этот, что был у вас третьего дня?

Лукерья вспыхнула, зарделась густым румянцем. Она никак не ожидала, что так вдруг обернется миролюбиво начатый разговор. Воровато оглянулась по сторонам и сдавленным голосом проговорила:

– И про это знаешь? – Вздохнула. – Да он не свататься приезжал, а так это, по своим делам…

– Какие же в вашем доме у него дела могут быть? – Ольга беззаботно зевнула. – Он еще, говорят, молодой… Знамо дело, тебя высматривать приезжал.

– Он на меня и не взглянул. – Губы Лукерьи стали как будто еще толще. – Всю ночь проговорил в горнице с тятей да с этим американцем – Клерном. Из Монголии он, слышала, приехал, форсистый такой, в бурке. И татарин с ним. Татарин все курил железную вонючую трубку да плевался. А он, Матвей-то, так и лебезил перед ним. Знать, татарин-то не из простых.

Никита с безразличным видом посматривал куда-то в сторону, но внимательно слушал разговор Ольги с Лукерьей. «Хорошо бы выпытать у этой дурехи, куда направились Ухоздвигов и Имурташка!» И только успел Никита об этом подумать, как до него донесся голос Ольги:

– И что же они – так и уехали? Куда?

Лукерья спохватилась.

– Да тебе вот все знать надо! – сказала она, ехидно щурясь на Ольгу. – А я вот как есть ничего не знаю! Что – взяла? Они при мне советов не держали. Я в доме – третья. Знать, откуда приехали, туда и уехали. – И, зло сдвинув реденькие брови, она покачала головой. – Да и был-то у нас, может, вовсе не Ухоздвигов, а кто другой. Мало ли чего наплетут люди! Кто-то подсмотрел в ставень под окнами да и выдумал про Ухоздвигова. А чего узришь через щель? Ничего!

– Ну-ну, не бойся, – успокоила Ольга. – Задним-то ходом не учись ходить, разобьешь затылок… А я ведь и вправду вначале подумала, что Ухоздвигов сватать тебя приезжал. Вот, думаю, привалило девке счастье нежданно-негаданно.

Ничего не ответив, Лукерья, надменно задрав нос-пуговку, отошла от Ольги Федоровой.

Паром подходил к берегу. Лукаво улыбаясь, Ольга покосилась на Никиту, продолжавшего задумчиво смотреть куда-то вдоль берега, тихо промолвила:

– Чего, соколик, пригорюнился? Женился бы лучше да пригласил на свадьбу. Выпили бы мы за все старое, узелок завязали бы и бросили бы его в реку. А то ведь и мне больно, и тебе невесело.

Проговорив это, она прошла мимо Никиты, молча села в рессорный ходок и даже не взглянула, как Никита, поддерживая за недоуздок поджарого иноходца, пошел первым с парома.

Трифон Аркадьевич весело балагурил с мужиками, позабыв и про свою конюшню, и про Ольгу. Покачнувшись от толчка парома о берег, он присвистнул и заторопился к тройке. Пока он выводил тройку на берег, Никита уже ускакал.

Когда выехали на степную дорогу, Трифон Аркадьевич снова присвистнул, натянул вожжи и, пустив тройку крупной рысью, заговорил:

– Гляди-ка, Оля, день-то какой занимается! А свежесть-то от земли какая! Вся тварь живая радуется. Птички – и те, видишь, как поют и ныряют в черемухе? Самая что ни на есть пора. М-да. То ли дело степной простор! А что твоя тайга? Там еще буранчики посвистывают, медведи лапу посасывают, снега такие, что утонешь и земли не хватишь. Оставалась бы в Курагиной да и жила в свое удовольствие!..

– Не петушись, дядя, – хмуро обрезала Ольга. – В канаву еще завезешь да вытряхнешь. У тебя ведь духу хватит. А тайга… что тайга? Тайга любит сильных. А если человек слабый – тайга ему мачеха. Дует на тебя, шумит, ревет, пугает зверем, воет, – тебе в тайге не жить. А вот я люблю ее. Буреломы, ключи, золотоносные жилы, шурфы, – среди них родилась и выросла. В самом сердце засела у меня тайга! А жизни другой и знать не хочу. Тайгу я полюбила, когда вот еще с такими косичками бегала хвостом за тятей.

Ольга говорила в каком-то раздумье, точно она не с Трифоном Аркадьевичем разговаривала, а сама с собой.

Трифон Аркадьевич морщился, покряхтывал и не рад был, что завел разговор о тайге. «Теперь она меня проберет до костей», – думал он и, чтобы не слушать упреков племянницы, присвистывая, гнал тройку.

Щурясь, Ольга смотрела, как лучится золотистое утреннее солнце, как на колокольцах под дугою пляшут золотые зайчики. Бряцая, гремел на ухабах рессорный ходок, и весенняя бурая пыль бежала дымком за тройкой…

Спустились в глубокий ермолаевский лог. Его отвесные крутые бока поросли кустарником и березовым лесом. В логу мрачно и сыро. День начинал темнеть – это надвинулась на солнце большая туча. Сразу же за логом пошел дождь – спорый, мелкий, точно бисер. Ольга укуталась в плащ и накрыла голову капюшоном.

Трифона Аркадьевича дождь промочил до нитки. Он покосился на племянницу: «Что же она молчит? Эх, и встряхну же я ее!» Подумав так, ежась от сырости, Трифон Аркадьевич пересел из коробка на кучерское сиденье и потянул на себя вожжи. Лошади рванули, брызнули лоскутьями грязи из-под копыт и дико помчались. Ольга проснулась от толчков.

– Дядя, держи!

Трифон Аркадьевич и рад бы попридержать коней, да они, ретивые, не слушаются, а все быстрее и быстрее мчатся по грязной дороге. Рессорный ходок то взлетает, то ныряет на ухабах, с визгом выписывает спирали. Лошади на поворотах ложатся как-то на бок, а бег все наверстывают и наверстывают…

Перелески, колки, лога, бугры, зеленые ковры, пашни, сосны у дороги – все мимо, мимо! Воздух свистит и поет, как колдунья, на разные лады. Ветер крутит глаза, выщипывает слезы… Цепко держась за ременные вожжи, Трифон Аркадьевич изогнулся вперед, словно ястреб на уступе скалы, готовый прыгнуть на крыльях в пропасть. Ольга жмется, старается смотреть вперед и не может – дух захватывает! Вдруг Трифон Аркадьевич закричал: «Тпру!.. Тпру!.. Черт, Белка!.. Тпру!» Он заметил впереди ложок, похожий на выемку кавалерийского седла. На гребне ложка виднелись трое. Они махали руками и что-то кричали. Трифон Аркадьевич изо всей силы натянул вожжи, они лопнули, и он кубарем через спину бухнулся в коробок Ольге под ноги.

Лошади не могли остановиться на короткой дистанции и, как птицы, метнулись с гребня ложка в воздух… Какая-то мощная сила выхватила седоков из коробка и трахнула оземь…

Трифон Аркадьевич недоумевал: как все это произошло и почему? В седле ложка стоял легковой фордовский автомобиль, принадлежавший главному инженеру американской концессии мистеру Клерну. Сам инженер почти никогда не пользовался автомобилем. Работая в тайге близ прииска Благодатного, мистер Клерн отдал машину в полное распоряжение жены. В этот раз на машине ехали миссис Бетти – жена мистера Клерна, личный секретарь инженера и шофер. Машина буксовала в логу, на крутом подъеме. Ретивые бегунцы сделали прыжок в сторону от машины и тем предупредили столкновение. Но рессорный ходок перевернулся и выбросил в грязь пассажиров.

Охая и кряхтя, Трифон Аркадьевич с трудом приподнялся на локтях. Перед ним, в дорожных костюмах и горных ботинках с крагами, стояли и ругались двое американцев. В двух шагах от них стояла с расширенными от испуга глазами миссис Бетти.

– Куда летел? – спрашивали Трифона Аркадьевича.

– Пьяный? Совсем без ума?

– Что ви наделал?

– Мы кричал: занято! Куда летел?

– Совсем не знал, что делал?

Американцы кричали и топали, двигали руками и локтями, готовые вступить в драку. Трифон Аркадьевич, не обращая на них внимания, встал на ноги и осмотрел себя.

– Фу, грязища! – Жидкая грязь сплывала с него, словно он поднялся с илистого дна пруда.

Американцы, опустив кулаки, вдруг расхохотались. Подошла миссис Бетти.

– Ох, как ви летел! – восторженно сказала она. – Я совсем думал, вас нет… Ваши кони!.. Ох, здоров! – Не владея хорошо русской речью, она прижала руку в перчатке к сердцу и заговорила по-английски.

Трифон Аркадьевич прислушался к чужой речи – по выражению лица его можно было думать, что он, не понимая языка миссис, отлично разбирается в ее чувствах.

Подошла Ольга – угрюмая, сердитая. Миссис Бетти Клерн внимательно посмотрела на нее своими зеленоватыми глазами. О, она знает эту женщину! Она – золотоискательница? Ее звать Ольга? Да?

– О! Я вас знайт! Ви счастлив золотоискатель. Говориль, ви много добиль золота территорий концесси.

Ольга хитровато прищурила карие глаза.

– Говорят разное. Да ведь мало ли о чем говорят?

Шофер и плечистый американец с рыжими усиками вывели, наконец, с помощью Трифона Аркадьевича фордик из ложка. Трифон Аркадьевич робко взглянул на племянницу, кашлянул и как бы про себя обронил:

– Подумать только, какие дикие лошади! А?..

– Не лошади дикие, а руки у тебя стали слабоваты, – сердито проговорила Ольга.

– М-да… Надо полагать, кони ударились вдоль по дороге… – Размышляя вслух и горбатясь более обыкновенного, Трифон Аркадьевич пошел разыскивать тройку.

Дождь стих. Американцы уехали. Мутная туча передвинулась к горизонту, снова выглянуло солнце, и стало так тепло, как это бывает весною после дождя… Спустя полчаса подъехал Трифон Аркадьевич на своих конях. Долго осматривал он свой поврежденный ходок. Движения его были значительны и важны, словно он проверял не обычные рессоры, а какую-то сложную машину. Ольга, наблюдая за дядей, хмурилась:

– Важности-то в тебе сколько! – заметила она. – Ну да ладно, поедем мы или не поедем?

Трифон Аркадьевич не сразу ответил Ольге. Выбил мундштук, продул его, положил в карман френча, посмотрел на свои железнодорожные часы «Павел Буре» и только после этого объявил:

– Ну, обсушились малость, можно и в путь. До Белой Елани тут рукой подать.

В пятом часу вечера, промчавшись длинной улицей приискательского села, Трифон Аркадьевич лихо осадил тройку у подъезда каменного особняка, принадлежавшего когда-то золотопромышленнику Ухоздвигову. Ему не хотелось встречаться со старыми приятелями, и он еще дорогой решил к ночи вернуться домой. Поэтому Трифон Аркадьевич поторопился распрощаться с племянницей и, не теряя времени, ухарски гикнул на тройку. Не успевшие остыть разгоряченные кони с места взяли в галоп, и только облаками поднятой пыли да звенящей трелью колокольцев отметил Трифон Аркадьевич свое пребывание в Белой Елани.

Ветерок разогнал пыль. Колокольчики замерли за околицей…

Настасья Ивановна, мать Никиты Корнеева, заведующая Домом приискателя, встретила Ольгу в садике у калитки. Она видела в окно, как лихо укатил на тройке Трифон Аркадьевич, и только покачала головой: «Хорош!.. Даже проведать не зашел». Обнимая Ольгу, она всплакнула:

– Ждала, ждала тебя – сердце изныло… – И, разглядывая Ольгу, заметила: – Лицом-то похорошела. Все молодеешь. Хоть бы ты замуж вышла, что ли? А невесела. Не удалось, видать, уговорить дядю вернуться на драгу? Что и говорить – не приискательский дух у Трифона. Не-ет, не приискательский…

Вдова погибшего в гражданскую войну главного механика с Благодатного, Настасья Ивановна третий десяток лет жила среди приискателей и привыкла оценивать людей прежде всего по их умелости и удачливости в приискательском деле. Ольгу Федорову она полюбила, и всякий раз, когда та приезжала в Белую Елань, уступала ей маленькую горенку. И Ольга, как только переступала порог небольшой квартирки Корнеевых, чувствовала себя как дома.

III

Прошло девять дней.

Поздним прохладным вечером, когда звезды в небе разгорались все ярче и ярче и все вокруг окутывалось непроницаемым мраком, Ольга сидела в садике около Дома приискателя, зябко кутаясь в большую, как одеяло, шаль Настасьи Ивановны. Огненно-рыжий Нюхозор черным клубком лежал у ее ног, дремал и, изредка поднимая голову, сердито взглядывал на хозяйку: «И чего ей не спится?»

На поселенческой стороне Белой Елани, в Щедринке, девчата пели украинские песни. Где-то на дальнем конце улицы надрывным лаем заливались собаки. В тайге этого нет. В тайге тишь. Работа. Дрема. Вековелый, девственный лес. Золотоносные жилы. Шурфы… Ольга думала о тайге, о предстоящем трудном пути…

Уже три дня, как приехала дочь, Аниска. Дядя Трифон сам не поехал, прислал Аниску с Василием Кузьмичом. Неважно. Ольга уже окончательно утвердилась в своем выводе, что для приискательского дела Трифон Аркадьевич конченый человек. Аниска за зиму вытянулась и сильно похудела. Тоже не беда: работа в тайге пойдет ей на пользу. Беспокоили Ольгу переправы.

В тайге – весенние разливы. Речки вышли из берегов и затопили все низменности. Будь Ольга одна, нечего было бы медлить – не раз переправлялась она с навьюченной лошадью вплавь через бурные стремнины таежных рек и речушек. С Аниской будет труднее. А ехать надо. Нельзя терять ни одного дня. С Благодатного разбегутся все люди, если новые золотоносные участки не будут открыты в самом ближайшем времени. Об этом писали с прииска директор и комиссар. Да Ольга и сама это хорошо понимала. Пример на виду – дядя Трифон.

Днем Настасья Ивановна принесла новость: американец Клерн наутро выезжает на разведку в тайгу, проводником с ним едет старатель Иван, по фамилии Квашня. Не таких бы Ольге попутчиков, – сказала Настасья Ивановна, – ну да как-никак – люди, в трудном положении могут помочь. Ольга восприняла весть по-другому. Какие срочные дела заставляют мистера Клерна ехать в тайгу в самое половодье? Не ухоздвиговское ли золото? Не тайная ли встреча с Ухоздвиговым и Имурташкой в лесу? С Никитой поговорить бы!.. А его все нет…

После беседы с комиссаром прииска, Иваном Павловичем Черепановым, Никита только на час заезжал к матери и в ночь выехал в подтаежные поселки. Удалось ли ему напасть на след Имурташки и Ухоздвигова? Как они встретили погоню? Сдались ли без боя или отчаянно защищались пулею и ножом? Тревога все больше охватывала Ольгу. Последние три ночи она уже не могла спать и до зари просиживала в садике у приискательского дома, поджидая Никиту. Вот и в этот поздний вечерний час, склонив черную голову, ссутулившись, пряча руки в шаль и зябко вздрагивая от холода и от тревожных мыслей, она думала о нем, о единственном, кого любила…

Вдруг Ольга подняла голову, прислушалась, встала. Где-то в улице дробным перебором о сухую черноземистую почву забили копыта… Ольга бросилась к воротам… Полной иноходью на соловом подъехал Никита. Спешился. И, шагнув к воротам, столкнулся с Ольгой.

– Ольга!.. Ты еще не спишь?

– Где же ты пропадал? Шестеро суток, боже мой! Что я только не передумала за эти ночи, – шептала Ольга.

– Полсвета таежного объехал, – говорил Никита. – В Раздольном позавчера чуть было не застал Ухоздвигова с Имурташкой. Всего за час до моего приезда выехали куда-то в тайгу. А с ними еще двое. Кто эти двое – не знаю. И старожилы не знают. Все они вооруженные.

– А завтра утром в тайгу выезжает еще американец с Иваном Квашней, – вырвалось у Ольги.

– Клерн? – Никита от удивления даже присвистнул. – Гм… Похоже на то, что они целую экспедицию затевают. Буду еще раз говорить с комиссаром. Тайга велика. Без облавы нам их не взять, – проговорил он раздумчиво и обратился к Ольге: – Ну а вы как тут? Аниска приехала? В тайгу еще не собрались?

– Думаю завтра выезжать… вместе с американцем.

– Зачем это?

– Так… – уклончиво ответила Ольга. – Настасья Ивановна говорит, что на переправах мне с Аниской-то будет трудно.

– Ой, Ольга, хитришь! Жаль, что глаз не вижу, – усмехнувшись, шутливо сказал Никита и уже серьезно добавил: – Посмотреть, с чем они едут, конечно, не помешает. Но только имей в виду, Ольга, – в тайге сейчас много опасных людей.

– Кто же еще, кроме Имурташки?

– Спиртоносы, контрабандисты. Пятерых я уже выследил. Останавливались в Ливанской заимке у Левши Безухого. Знаешь его? Домик за мельницей? Поехали на Верхний Сисим. Там-то я их и накрою!

– Бросил бы ты гоняться за спиртоносами. Разве это дело горного техника? Убьют еще где-нибудь в засаде, – зябко поеживаясь, проговорила Ольга.

– Нет, не брошу. Ни одному негодяю не дам унести золото. Один раз унесет, в другой раз попадется, – горячо проговорил Никита. – А ты что так вздрагиваешь? – спросил он.

– Зябну, значит, – смеясь, ответила Ольга и прижалась к нему.

Золотое утро вставало над темной еще землей. Солнце откуда-то из-за лилового горизонта тайги уже посылало свои жаркие лучи в пространство, во вселенную, отчего здесь, над Белой Еланью, небо полыхало заревом.

Мимо ворот Дома приискателя проехал мистер Клерн со своим проводником. Ольга усаживала сонную Аниску в седло. Огненно-рыжий, пятнистый Нюхозор внимательно следил за сборами хозяйки. Сам он давно готов в таежный путь, надоела ему деревня.

Прикрикнув на дочь, чтобы не дремала и не валилась с седла, Ольга подошла проститься к Настасье Ивановне. Когда-то еще придется встретиться? Может быть, только поздней осенью. Настасья Ивановна всплакнула.

– Жалей ее, Аниску-то.

– Буду жалеть, – ответила Ольга.

– Да ладно ли это, что ты берешь ее с собою в тайгу? Мала ведь. Не изуродуешь ли ты ее тайгою?

– А я-то разве уродистая? – улыбнулась Ольга. – Тайга не изуродует. У Аниски-то ведь тоже легкая рука на золото. А глазенки так и переливают, когда снимаю добычу. Быть и ей золотоискательницей! Она – Федорова.

– Да уж известное дело, вы, Федоровы! – сказала Настасья Ивановна. – Тайга вам милее дома родного. Будешь невесткой – хвачу я горя. Его на цепи не удержишь, и тебя в глаза не увидишь. Вот и будет семейка!.. – Настасья Ивановна тяжело вздохнула. – Все сердце выболело у меня.

Ольга опустила голову. Настасья Ивановна продолжала:

– И какая это неладная сила столкнула его с тобой? Который год воду мутите! Уж третий год. Пора бы и остепениться. Нет, ты все еще золото ищешь. Тебе бы все перемывать да перебирать, да ко всему прислушиваться. Какая же ты разборчивая. Самая что ни на есть золотоискательница! Ты ведь и в человеке все золото ищешь. Так всю жизнь и будешь искать? А любит тебя Никита… Господи, как еще любить можно? (У Ольги голова все ниже и ниже.) И в кого ты такая? Семен Данилыч – человек при хорошем характере. Пьет вот он. Да кто же не пьет из приискателей? Мой, покойничек, как запьет, бывало, объедет всю окружность, а вернется на прииск босиком. А характером был – золотой человек. Честность-то какая была в нем! В этом Никита – вылитый отец… – Заметив смущение Ольги, Настасья Ивановна торопливо закончила: – Ты на меня, Оля, не сердись за строгое слово. Не худа, а добра тебе желаю да счастья. А счастье надо тянуть ровнее. Что наше счастье? Оно – как веревочка!.. Покуда тянешь ровно – держится, приналег сильнее – лопнуло. И нет ни счастья, ни веревочки! Ну ладно, давай обнимемся.

И, уступая место сыну, Настасья Ивановна дала еще один совет Ольге:

– А с Семеном Данилычем помирись. Он тебе отец. Лучше бы вы вместе робили в тайге. А ты все одна… Неладно вы живете, неладно!

Покачала головою и ушла в дом.

Никита принес Ольге брезентовую куртку, брезентовые бриджи, центрального боя ружье и патронташ.

– В тайге все это тебе пригодится, – сказал он. – Ружье еще отцовское. Геко – штучное. Он с ним на медведей ходил. В патронташе сотня заряженных патронов. Двадцать – дробью, восемьдесят – пулями. В сумке весь припас.

– Да у меня ружье есть.

– Знаю, какое у тебя ружье, – хмуро проговорил Никита и продолжал наставительно: – Там, через рассоху, куда ты думаешь идти, тропа есть. Она ведет к Саянам. По ней уходили отряды колчаковцев в Монголию. И там же, мне кажется, проходят к прииску спиртоносы-контрабандисты… Может быть, передумаешь? Навряд ли та рассоха богата золотом. Я что-то не верю. Там бы давно побывали приискатели, а туда никто не идет. Безлюдье там, а уж встретится человек – берегись!

– Нет, я пойду туда, Никита, – сказала Ольга. – Туда. Меня так и тянет в тот угол. Значит, там что-то есть! – И улыбнулась.

– Тебе бы инженером быть.

– А разве я плохая золотоискательница?

– Не плохая.

– Ну и слава богу! – Ольга рассмеялась.

– Жди меня. Как только закончу работы на Верхнем Кижарте, так постараюсь разыскать твой уголок.

У Ольги веселость как рукой сняло. Щуря левый глаз, взглянула на Никиту, посоветовала:

– Только один приезжай!.. А потом… Ты это… Ты помолчи, о чем мы с тобой говорили… Не называй мое место нигде. Я люблю испытывать одна. А приискатели не только слово – намеки ловят. Я ведь и сама еще не знаю, есть ли там золото. Если нет, задерживаться не буду. Поищу другое место. Тайга велика. – И, хмуря красивые брови, уверила: – Как-нибудь и без Ухоздвиговых найдем, что в ней есть. Ну, я поеду. Американец-то уехал уже далеко…

Тяжело Ольге прощаться с Никитой. И слова те же – скупые, простые. Больно, больно до слез…

Никита долго стоял у ворот, провожая глазами Ольгу с Аниской, уходивших по дороге в тайгу.

Когда стемнело, путешественники остановились на ночлег.

Ярко полыхает костер. Аниска подкладывает в огонь сухостоины. Костер горит с треском, врезается языками оранжевого пламени в темную весеннюю ночь. Ольга лежит на мягкой пихтовой постели, задумчиво устремив глаза в пылающий костер. Аниска посматривает на мать, но не решается заговорить с ней. Она любит мать-золотоискательницу и давно завидует ей, что она взрослая и такая сильная. Даже дядя Трифон, эдакий важный управляющий волостной конюшней, и тот побаивается вступать в споры с Ольгой. «Вырасту, и я буду такая же, – думает Аниска. – И про меня будут говорить на прииске. Но когда я вырасту?» Аниске обидно, что время идет очень уж медленно. Минута за минутой!..

Неподалеку от пылающего костра золотоискательницы тлеет костер мистера Клерна. Проводник мистера Клерна, рыхлый, приземистый человек в папахе, Иван Квашня, сидит на корточках у костра и хищно разгрызает крепкими зубами вяленое маралье мясо. Американец аппетитно поедает крабов, запивает их крепким виски.

Мистер Клерн появился в этих местах недавно. Он родом из горной Шотландии, но жил больше там, где добывалось золото. Бывал он и в Трансваале, и в Калифорнии, и в Бразилии, и на Юконе, и в конце концов пришел к выводу, что во всей прославленной Аляске поэзии и смысла меньше, чем хотя бы в этой золотоносной енисейской тайге, не говоря уже о знаменитых золоторождениях на Лене.

Сибирь! Если бы она принадлежала Америке, мистер Клерн наверняка не был бы просто инженером концессии сэра Герберта Смит-Вет-Ланге. Не повезло бы вдруг на золотом деле, он занялся бы лесными разработками и поставкой мачт для кораблей всего мира. Любое дело здесь, в Сибири, могло бы принести огромный капитал Клерну… если бы Сибирь не принадлежала русским.

На людей у мистера Клерна определенный взгляд: все жадны на золото, но одним оно само плывет в руки, от других ускользает. Все дело в удаче. Политические термины: капитализм, империализм, социализм, коммунизм – далеки от мистера Клерна. Он считает, что политику делают одни, капитал – другие. Обязанность политиков и дипломатов – расчищать путь для американской предприимчивости.

После окончания гражданской войны в Сибири хозяин, сэр Герберт Смит-Вет-Ланге, послал мистера Клерна спасать все, что осталось от капиталовложений. Мистер Клерн успешно справился с задачей: заключил временный концессионный договор на аренду того самого золотоносного участка в енисейской тайге, которым сэр Герберт Смит владел до революции.

В Америке распространялись самые невероятные слухи о новой России, и миссис Бетти побаивалась ехать в Сибирь: как можно жить среди большевиков – зарежут еще! Но Джон Клерн, человек из горной Шотландии, имел на этот счет свое мнение. Он говорил жене: «Ты американка, и тебе трудно понять своих соотечественников. Если в Америке кричат о России, значит, есть в этой России много такого, на чем можно делать доллар».

А вообще о большевиках он выразился «философски»: «Какова бы ни была их политика, они должны будут прежде всего выбрать выгодный для себя бизнес, а потом уже выбирать политику». И разуверить в этом мистера Клерна было нельзя. Он преклонялся только перед дельцами.

Худощавый и высокий, болезненного вида человек, мистер Клерн пользовался в деловых кругах репутацией честного и понимающего дело инженера. Но выше всех дел он всегда ставил заботу о своем здоровье. Дело нужно делать, считал мистер Клерн, но и о себе помнить. И куда бы его ни забрасывала судьба, он прежде всех дел занимался устройством для себя комфортабельного жилища. В глухой енисейской тайге, вдали от железной дороги, была построена роскошная, даже на американский взгляд, вилла-коттедж на двенадцать комнат, и первое «оборудование», с трудом доставленное на территорию американской концессии с железной дороги цугом на лошадях, состояло из огромных ящиков с мебелью, пианино, посудой, даже наборами вин для коктейлей и всем необходимым для комфорта мистера Клерна и его супруги.

Затраты не казались излишними… Доклады главного инженера сибирской концессии встречались правлением фирмы более чем благосклонно. В докладах неизменно говорилось о выгодности расширения территории концессии и захвата полуразрушенного советского прииска Благодатный, доказывалось, что советские прииски не способны начать разработку золотых месторождений промышленным способом и долго еще будут держаться на старательских артелях и кустарной технике, что Сибирь может стать вторым Трансваалем и смело вложенный здесь капитал, несомненно, принесет огромные прибыли. Сэр Герберт Смит-Вет-Ланге отвечал готовностью пойти на крупные капиталовложения, если только большевики подпишут с ним договор на длительный срок и согласятся расширить территорию концессии. Работы имело смысл вести только механизированным способом, с применением электрических драг, а для того, чтобы дорогое машинное оборудование, которое приходилось доставлять через океан из Америки, было рентабельно использовано, деятельность американской концессии должна быть распространена на более значительные площади золотоносной енисейской тайги. Мистер Клерн был уверен, что с большевиками договориться будет не трудно, и готовился начать крупное строительство американской золотопромышленной компании, рассчитывая заморозить и со временем прибрать к рукам и советский прииск Благодатный.

И вдруг раскрылось нечто совсем противоположное тому, на чем строились все планы и расчеты мистера Клерна. Из Нью-Йорка поступило тревожное сообщение: большевики не только отказывались вести переговоры о перезаключении концессионного договора, но высказали желание досрочно расторгнуть этот договор с передачей на известных условиях всего имущества американской концессии советскому прииску Благодатный. Сэр Герберт Смит-Вет-Ланге в раздраженном тоне писал, что никакого оборудования завозить в Сибирь он не намерен, а своему доверенному предлагал использовать остающееся до окончания срока концессии время для того, чтобы любыми способами и побольше взять золота. Мистер Клерн хорошо понимал своего хозяина, но перестал понимать большевиков. Голыми руками золото не возьмешь, нужно промышленное оборудование, машины, а откуда им взяться в стране, где даже автомобиль – редкость? Нет, определенно большевики взялись не за свой бизнес, но это, в конце концов, их дело, а мистеру Клерну надо было позаботиться об интересах своего хозяина и о том, чтобы его собственная карьера в результате провала сибирской операции не пострадала.

В зимние месяцы на территории американской концессии продолжали буравить каждую квадратную сотню метров. Мистер Клерн не терял надежды найти участок почвы с богатым содержанием золота и часами просиживал в лаборатории над взятыми с разных глубин пробами. Результаты не радовали. Агенты американской концессии в поисках золота объехали все подтаежные селения, предлагая самые выгодные цены. Старатели или не имели запасов, или не хотели сдавать золото американцам. В эти же месяцы не раз, хотя и безрезультатно, пытался мистер Клерн через своих людей разыскать хакаса Имурташку, владевшего тайной ухоздвиговского золота. И вот, когда он стал уже подумывать, что все слухи о запрятанном где-то в тайге золоте бывшего промышленника – одна из легенд, которых так много в этой Сибири, – в это самое время судьба послала ему одного из отпрысков старика Ухоздвигова, готового на любую сделку, Матвея Ухоздвигова вместе с всезнающим Имурташкой.

У мистера Клерна теперь была одна забота: поднять в тайге ухоздвиговское золото и перевезти его на территорию концессии. Все договорено, каждый из участников операции получит свое. Золото пойдет, конечно, хозяину сэру Герберту Смит-Вет-Ланге, и это, окончательно примирит его с потерей сибирской концессии, на которую он затратил не так уж много. Матвею Ухоздвигову придется обеспечить право въезда в страну доллара, где он в долларах уже и получит свою долю. С хакасом можно будет рассчитаться советскими деньгами. А ему, мистеру Клерну, было бы достаточно и того, если за ним будет закреплена репутация способного дельца, умеющего найти выход из любого трудного положения. Карьера в деловых кругах была бы в этом случае обеспечена: не тот, так другой хозяин – не все ли равно?

И все же, сидя у тлеющего костра в эту темную весеннюю ночь, мистер Клерн недовольно хмурил брови и с беспокойством думал о предстоящей операции. Его беспокоил больше всего Имурташка. Хакас был какой-то странный, словно не в своем уме. Во время разговора он часто жаловался на головную боль и на все расспросы о том, где спрятано золото, неизменно отвечал, что плохо помнит место, но если будет на то божья воля, найдет. Матвей Ухоздвигов явно заискивал перед хакасом, а тот смотрел на наследника своего бывшего хозяина с нескрываемым презрением. Все это наводило мистера Клерна на невеселые размышления: а вдруг Имурташка – сумасшедший мистификатор, сам же и распустивший слухи о несуществующем золотом кладе?..

Мистер Клерн долго и аппетитно ужинал, пил виски и нет-нет да и взглядывал в сторону ярко пылающего костра Ольги Федоровой. Их разделяла ночь, тьма и полсотни шагов. Мысли инженера все чаще переносились на удачливую русскую золотоискательницу. Это, несомненно, она в прошлом году работала где-то совсем рядом с остолбленным участком американской концессии. Но до сих пор так и не удалось разыскать место, где работала эта хитрая сибирячка. Инженер дважды пробовал поговорить с нею в конторе концессии, она уклонялась от прямых ответов. О, мистер Клерн хорошо знает эту русскую Ольгу! Даже теперь, в таежном пути, она не захотела расположиться у его костра, а развела свой…

Ольга завалила в костер сухой пень, уложила Аниску спать, укрыв ее с головой, и долго стояла на берегу темной, ревущей Дербины.

Мистер Клерн всем своим обликом напоминал ей одного иностранца, которого она ненавидела.

…Было это на Ленских золотых приисках, принадлежавших компании «Лена-Гольдфильдс». Федоровы в то время жили в Бодайбо. Ольга там и выросла. Была она первой девушкой на золотой Лене. Ольгу сватали многие. Вышла она за мастерового человека, но мало пожила с мужем.

Был 1912 год.

Ольга никогда в жизни не забудет день 4 апреля… Англичанин, похожий на мистера Клерна, инженер компании «Лена Гольдфильдс», в момент расстрела рабочих стоял на холмике шагах в десяти от ротмистра Трещенкова и указывал рукой в черной кожаной перчатке на трех приискателей, поддерживавших раненого мужа Ольги… Ольга помнит эту черную руку человека, похожего на мистера Клерна. По указанию этой руки взвод солдат повернулся на холмике и дал залп. Чем-то горячим, плавким обожгло Ольгу. Она упала ничком на влажную землю и уже не помнила, что было дальше. Но потом, когда она в бараке приискателей пришла в сознание, ей сказали, что ее муж, рабочий делегат Дмитрий Рубан, убит.

Поправившись после ранения, Ольга пришла в контору компании поговорить о пособии. Управляющий прииском не принял прошения и не стал слушать Ольгу. Выходя из конторы, Ольга второй раз встретилась с человеком, похожим на мистера Клерна. У него был такой же сухой орлиный нос и такие же маленькие светло-голубоватые, узко поставленные глаза. Возможно, это и был мистер Клерн? Кто знает?! Тому минуло одиннадцать лет. Сам мистер Клерн не признается. Тогда Ольга сказала иностранцу-инженеру:

– Это вы приказали убить моего мужа?

– Я?.. Я никого не убивайт, – ответил тогда Ольге инженер, похожий на мистера Клерна.

– Вы указали рукой солдатам. Я видела! На холмике вы стояли… И меня ранило. А теперь компания не принимает даже прошения. И слушать не хотят.

– Я ваш муж не убивайт, – повторил человек, похожий на мистера Клерна. – А ваш жалоб я могу принимайт. Вы требовайте пособий? У вас есть ребенок? Много ребенок? А, один ребенок… – Он принял прошение от Ольги, уверил ее в том, что поддержит ее просьбу, а через три дня после этой встречи семью Федоровых в принудительном порядке вывезли за пределы Бодайбо на линию железной дороги.

В прошлом году, осенью, при первой встрече с мистером Клерком Ольга спросила:

– Вы жили в Бодайбо?

– Бодайбо? – мистер Клерн внимательно поглядел на Ольгу и сухо ответил: – Нет. Я не знайт Бодайбо.

Ольга больше не стала допытываться, тем более что и сама не была уверена, был ли тот инженер мистером Клерном…

IV

Кизыр был в весеннем разливе.

К берегу первым подъехали мистер Клерн и его провожатый Иван Квашня. Мистер Клерн внимательно осмотрел коней – рыжего и буланого.

– Так. Я беру себе на переправа рыжий конь. – Инженер энергично потер ладонь о ладонь и через сутулое плечо взглянул на Ивана Квашню.

«Губа-то не дура!» – отметил в уме Иван Квашня и, кашлянув, сказал:

– А мне будет ваш буланый. Он хотя не покладистый, но у него ноги тонкие, грудь мощная. Самый удобный конь для воды.

Кончик носа мистера Клерна пошевелился, а с тонких сухих губ слетело:

– Так. Так… – И, склонившись, мистер Клерн долго осматривал ноги и копыта коня, взглянул на грудь, посмотрел на голову рыжего, а затем объявил: – Мне останется мой конь, булан. А ваш рыжий берить себе.

«Так-то оно лучше будет», – подумал Иван Квашня, прислушиваясь к тайге и ожидая, когда подъедет к переправе Ольга Федорова с дочерью.

– Плывем? – спросил мистер Клерн.

– Маленько подождем, – ответил Иван Квашня.

– Почему ждем?

– Перекат осмотреть надо бы.

– Давайте смотреть, – сказал мистер Клерн, закуривая свою неизменную трубку.

Иван Квашня вырубил шест, долго его обделывал, поглядывая в сторону тропы, – не появится ли Ольга Федорова. Промеряя реку у берега, он пробормотал, хмурясь:

– Экая дурная глубь!

– Что ви сказал?

– Говорю – глыбко. Высокая ноне вода.

– Так. Искайте брод! – посоветовал мистер Клерн, располагаясь завтракать на зеленой лужайке.

Появилась Ольга Федорова на соловом иноходце Никиты Корнеева и Аниска на маленьком игреневом мерине. Иван Квашня тотчас же остановил свои поиски брода, подошел к Ольге и, важно расправляя ребром ладони свои черные густые усы, спросил:

– Как думаете, Ольга Семеновна, можно по такой реке плыть или не можно?

Ольга улыбнулась, щуря веселые карие глаза, взглянула на пенящуюся реку, ответила:

– Да вот посмотрю, как вы будете плыть, а потом уж и я как-нибудь, потихоньку, за вами.

– Вот оно как!.. – Иван Квашня покачал головою и даже снял папаху. – Да после-то, по следу, и курица вплавь пойдет. А я думал – ждать не будешь, поплывешь первой.

– Нет, подожду. Да вам-то удобно ли будет плыть после бабы?

Иван Квашня повернулся спиной к Ольге и долго смотрел на противоположный зеленокудрый, манящий берег бурной реки. Мистер Клерн понял, о чем разговаривал его проводник с Ольгой Федоровой, а потому спросил:

– Как будем быть, мой проводник?

– Про то и маракую, – ответил Иван Квашня.

– Я вас не понимайт!..

– Я говорю, опасно плыть. Утонуть можно.

– Искайте другой брод!..

– Пойду искать.

Иван Квашня лениво, вразвалку пошел вверх по реке на поиски удобного брода. Мистер Клерн приступил к завтраку. Ольга, осмотрев лошадей, отпустив подпруги седел, усаживала Аниску и наказывала ей крепче держаться в седле. Мистер Клерн следил за каждым ее движением. «Какая хитрая женщина, – думал он. – Однако мой проводник совсем скверный!.. Хуже женщины».

– Только не вались на бок, – предупреждала Ольга свою дочь. – Цепко держись за гриву. Повод будет у меня в руках.

– Боюсь!.. – призналась Аниска. – Вода-то эвон как пенится! – И показала рукой на пенящиеся воронки.

– В седле сидеть боишься? – говорила строгая мать. – Или ты не в тайге живешь? Или ты не приискательница, не Федорова?

Аниска свела свои красивые русые брови и больше не обронила ни одного слова за все время переправы. Она в тайге живет. Она приискательница. Она Федорова!

Мистер Клерн оставил завтрак и стал смотреть, как Ольга поплыла через Дербину. Нюхозор переплыл на другой берег впереди хозяйки; игреневый мерин на поводу у Ольги, отфыркиваясь, прядая ушами, старался заплыть вперед солового… «Однако этот Иван Квашня хуже бабы!» – опять подумал мистер Клерн и тремя выстрелами из револьвера дал знать своему проводнику, чтобы он немедленно вернулся… Иван Квашня ушел недалеко. В двухстах шагах от мистера Клерна он лежал за колдобиной на берегу и следил за переправой Ольги Федоровой. Как только Ольга благополучно преодолела полноводную реку, он оставил свой наблюдательный пункт и бегом, вприпрыжку явился на зов своего хозяина.

После переправы Ольга с Аниской свернули на тропу прииска Благодатного и пропали из виду.

V

Тайга. Тайга. Сафьяновый хребет. Здесь где-то золото!..

Неутомимая, страстная золотоискательница Ольга бьет новый шурф в старом русле Налимьего ключа по Сафьяновой рассохе. Бурый слой земли, переплетенный корневищами травы и кустарника, уже снят. Широкая лопата приискательницы врезается в ярко-желтый золотоносный песок. Выступает галька, камни. Ольга роет воронку, поднимает горсть песка. А вдруг и этот шурф окажется пустым? Растирает пальцами мокрый песок, разглядывает под лучами солнца… Золото! Это ведь оно мельтешит такими лукавыми чуть зримыми блестками? Ольга целует песок и… с маху опускает руку, быстро оборачивается.

Близ избушки большущий черный пес стоит на колодине и тявкает таким утробным и басовитым лаем, будто у собаки не горло, а медная труба.

«Ух ты! Кто ж бы это? Уж не вошел ли кто в избушку?».

Ольга подняла лопату и побежала к своему жилью. Черная собака прыжками скрылась в лесу.

– Мама, мама! – испуганно зашептала Аниска. – Лает чужая собака. Черная, хвостатая! Я отворяла дверь и видела.

Мать не ответила. Торопливо заложив дверь на щеколду, сняла со стены ружье, зарядила стволы разрывными пулями, перепоясала куртку патронташем; вытащив охотничий нож-самоковку, заткнула его под ремень. Движения ее торопливы, взор хмур и строг.

Аниска вцепилась руками в штаны матери, стала просить не оставлять ее одну.

– Что это ты? – стараясь казаться спокойной, строго проговорила Ольга. – В тайге живешь и тайги боишься? Кто тебя тронет? Сиди, я приду! – И захлопнула за собою дверь.

Аниска залезла в угол на нары, укуталась с головой в одеяло и дрожала от страха. Видно, кто-то недобрый пронюхал про их жилье!

У стены избушки на сыромятном плетеном ремне, повизгивая, нетерпеливо прыгал Нюхозор. Ольга цыкнула на него, отвязала ремень и, намотав его на руку, ушла в сторону и притаилась у толстой сучковатой лиственницы. Нюхозор растянулся у ее ног, водил носом, а голоса не подавал. Отпустить собаку нельзя: если крадется злодей, он прежде всего убьет того, у кого тонкий нюх и лающее горло.

Ольга чутко ловила шорохи и звуки в лесу. Беспокойство ее возрастало: где-то невдалеке лаяла чья-то страшная собака, не похожая ни на одну из собак, виденных Ольгой.

– А-ауу!.. – донеслось из лесу.

Ольга вздрогнула. Сомнений больше не было – бредет человек. На призыв не ответила, а взвела оба курка. Она не промахнется, если лихой пришелец не поднимет руки.

Широким прыжком через колодину перелетел черный кобель, мелькнул хвостом. Остановился. Повел головою, нюхая. Приподнял морду вверх и взвыл…

У Ольги за плечами пробежал холодок. Она еще раз пригрозила Нюхозору. В лесу как стекло хрустели сучья. Сейчас она встретит нежданного!

И вдруг… Что это? Через колодину медленно переползает кто-то в бесформенных обвисших лохмотьях. Голова без шапки, волосы всклокоченные, рыжие, искрятся на солнце. У Ольги от волнения не попадает зуб на зуб. Собравшись с духом, приподнялась, крикнула:

– Эй, кто там! Стой, не двигайся!

– Я… Я… – голос слабый. – Здесь кто живет?

– Батя! – Ольга узнала отца. – Как ты перепугал меня! И все у тебя какие-то фокусы…

У Ольги точно гора с плеч свалилась. Нюхозор завизжал и запрыгал от радости. Даже он сразу не узнал своего хозяина, Семена Данилыча. Черная хвостатая собака сердито рычала на колодине.

– Струхнула! – Семен Данилыч, ухмыляясь, сбросил с плеч рваную попону, не торопясь подошел к дочери. – Да оно так и должно. На золотом деле стоишь. Глезко и ухабисто на приискательском деле.

– А чья это у тебя собака?

– Собака? – Семен Данилыч поскреб в рыжей бородке. – Чья была – не знаю. Теперь моя. Добрая! – И, похаживая вразвалку на кривых ногах, осмотрелся кругом, спросил: – Тут рядом с избушкой были два заматерелых кедра. Ты их свалила?

– Срубила еще весной.

– То-то и оно! А они затемняли избушку. Не подумала?

– Нет.

– А ты думай! На тебя ведь весь прииск смотрит, не оплошай… Тут по Сафьяновой рассохе троп нет. Охотники сюда не заходят. Но кто знает?.. Есть, которые идут по следу зверя. Спиртоносы проходят на прииск. А у них троп нет. Избушку я ставил с Гаврилой Ухоздвиговым так, что если на нее не натолкнешься, то и не найдешь. Ну, я пойду за Карчиком.

И ушел в чащу.

Из избушки вышла Аниска.

– Дедушка приехал? – спросила у матери.

– Дедушка.

– А ведь он не хотел работать с нами.

– Не хотел, а приехал… Ты с ним о деле-то не разговаривай. Будто ничего не знаешь. Ступай, прибери в избе, – приказала мать.

Ольга с отцом не в миру. Еще позапрошлой весной они поругались. Дочь настаивала на том, чтобы сдавать всю добычу в контору прииска. Семен Данилыч возражал. Наступит черный день, болезнь, пустая работа, крайняя нужда, – как можно приискателю остаться без золота? Семен Данилыч всегда имел небольшой запасец желтого песочка, случалось – менял его на спирт и пил запоем. Возмущенная Ольга заявила отцу, что больше работать с ним вместе не будет, и ушла в тайгу одна.

Нынче весной на участке американской концессии сэра Смит-Вет-Ланге ждали «русскую Ольгу». Но она не побывала и близ концессии. Ольга вспомнила Сафьяновую рассоху. Налимий ключ… Лет пять тому назад, еще при золотопромышленнике Ухоздвигове, Ольга с отцом работали на том месте, где она теперь с Анискою. Они мыли тогда золото в новом русле Налимьего ключа. Были хорошие и плохие взятки, а потом вдруг оборвались. Рыли шурфы в разных местах – и хоть бы золотник!.. Семен Данилыч выругал Налимий ключ и стал собираться домой. Ольга еще в ту пору хотела испробовать старое русло ключа, но отец не согласился, и они ушли.

В средине мая Ольга и Аниска поселились в избушке, построенной Семеном Данилычем по указанию Гаврилы Ухоздвигова. Начиная разработку старого русла, Ольга не спала ночами. Ей даже мерещилось, будто на дне старого русла Налимьего ключа вместо золота лежат налимьи кости. Более двух недель она подводила воду, корчевала кустарник, пытала счастье. В первом взятке оказалось три самородка. Один величиною с наперсток. Ольга плакала от радости и, целуя дочь, говорила:

– Это твое счастье! На тебя, на тебя загадала!..

За два месяца она добыла три фунта и девять золотников высшей пробы. Металл сдала в контору, в присутствии директора прииска. Но менее чем через неделю, как и в прошлом году, все старатели и рабочие Благодатного узнали, сколько сдала золота Ольга Федорова. И опять за ней стали усиленно следить, расспрашивали, где она ехала, какой тропой. Но кто знал? Хитро строил избушку Семен Данилыч, а он, старый приискатель, умел хранить золотоискательскую тайну. Так и спаслась Ольга от нашествия неприятных соседей – старателей.

А мечта Ольги – в Сафьяновой рассохе должен быть открыт большой прииск, советский прииск!

VI

Тайга засыпала. Далеко-далеко на бездонной синеве неба пробивался мерцающий свет тихих звезд. А вокруг сонная благоухающая тишина. Высокие лиственницы и кедры не шумели верхушками, а шептали какую-то сказку. Из Сафьяновой рассохи, с гребней гор, струился свежий холодный воздух в падь, где пряталась избушка.

Устроившись на сходнях у ключа, Ольга брала ладонями холодную воду и, брызгаясь, мыла лицо и шею. Со спины зашел обленившийся Нюхозор, потянулся, выставив передние ноги под углом вперед и выгибая спину к земле, достал мордою до плеча хозяйки. Ольга набрала пригоршню воды и окатила морду Нюхозора.

– Умойся! Ты ведь такой грязный! – сказала она, смеясь.

В избушке из необделанных бревен с накатным потолком было одно крошечное окошечко, затянутое выделанной брюшиной сохатого. Пол – утрамбованный. Вдоль стен – широкие нары. На полу большая глинобитная печка с железным верхом и ржавой трубой. На печке в трех противнях прожаривался взяток этого дня, в двух закоптелых медных котелках дымился готовый ужин. Аниска стояла у печки и протирала деревянной лопаткой комочки глины в противнях. Семен Данилыч, покуривая трубочку, рассматривал старые перчатки и кривой татарский нож с ржавым лезвием.

Вошла Ольга. Повесила холщовое полотенце над нарами и расплела косу. Пышные черные волосы рассыпались по спине. Она хорошо сложена, эта истинная золотоискательница, дочь тайги. Ольге тридцать лет, но по виду ей можно дать не больше двадцати пяти – так она моложава.

– А ты все перчатками любуешься? – спросила она у отца.

Семен Данилыч вздохнул.

– Перчатки-то перчатки, – сказал он, хитровато ухмыляясь в бороду, – да тут еще и ножичек кривой. Хакасский кинжалик. Имурташкин! А перчатки самого Иннокентия Евменыча Ухоздвигова.

У Ольги выскользнули из рук толстые пряди косы.

– Да ты, отец, трезвый ли? – спросила она, сразу настораживаясь.

– А ты меня потчевала?

– Да ты получше присмотрись.

– Весь вечер смотрю и маракую. Где ты все это нашла?

– Перчатки подле избушки, в траве, – там, где высохший кедр. А нож здесь валялся, под нарами.

– Так оно и есть!.. – Семен Данилыч вздохнул. – Так оно и есть! Здесь был Имурташка. Говоришь, перчатки лежали в траве? И не сгнили под дождем и под снегом? Стало быть, пролежали они не более года. Издрябли бы, если бы пролежали больше. А Ухоздвигова вытряхнули с прииска четыре года тому назад. Вот теперь ты и подумай, когда и зачем был здесь Имурташка. В девятнадцатом году Гаврила ушел с колчаковцами. Партизаны подходили к прииску. Осенью и сам хозяин вместе с Имурташкой бежал. Где они спрятали золото? Про то знают они да тайга-матушка. А вот эти следы говорят: Имурташка был здесь! Зачем? – Семен Данилыч хитровато посмеивался.

– Что-то мне не верится, батя.

– А ты верь! – сразу вспылил Семен Данилыч и сердито повел головою. – Я лучше тебя знаю самого. Это у него были эдакие широченные лапы. Он никогда на кнопку не застегивал перчатки. А кнопки не подработаны, они не изоржавели, видно. Да и перчатки не простые, а шагреневые. Ухоздвиговы – сам он да Гаврила – носили такие перчатки. Это знают все старые приискатели. А нож… Чей же эдакий кривой, татарский, с резной костяной рукояткою? Ясно же – Имурташкин!

Семен Данилыч задумался. Выбил трубку, не торопясь поковырял в ней, заложил табаку и снова закурил.

– Вот тебе и загадка: а не тут ли где в этой самой Сафьяновой рассохе запрятали они золото?

Аниска, открыв маленький рот, внимательно прислушивалась к словам дедушки. Ольга смотрела то на отца, то на кривой нож с ржавым лезвием.

– Твоя загадка, батя, страшноватая, – призналась она после долгого раздумья.

– То-то и оно. «Страшноватая!» Вот если бы не твой растяпа, Никита, этой страшной загадки на прииске не было бы. Выпустил Имурташку – выпустил ухоздвиговское золото.

– Никиту не тронь, батя.

– Буду трогать!

– Не тронь, опять поругаемся!

– Нам не привыкать, – вызывающе ответил Семен Данилыч, ерзая на нарах. – Уж больно обходительный твой Никита. Весь в Настасью Ивановну. Ему бы бабой быть да кур доить!..

– Замолчи, отец. С Никитой я буду жить, хочешь ты этого или нет, – сердито ответила Ольга, и в ее карих прищуренных глазах сверкнули, как лезвия ножей, злые огоньки.

Семен Данилыч бросил перчатки и нож в угол, насупился. И больше не заикался ни о шагреневых перчатках золотопромышленника Ухоздвигова, ни о кривом ноже бестии Имурташки. Будто бы и не держал их в руках.

Ужинали молча. Обидчивый Семен Данилыч выпил кружку крепкого приискательского чая, закусил вяленым маральим мясом и лег спать. Он даже не поинтересовался, какова золотоносная жила в старом русле Налимьего ключа, не расспрашивал о житье-бытье дочери, о ее работе. А всему виною – Никита Корнеев, горный техник прииска Благодатного.

Три дня жил хлопотливый Семен Данилыч в Сафьяновой рассохе. Осмотрел работу дочери, отремонтировал грохот, лотки, помог подвести воду к двум шурфам и накануне отъезда весь день бродил по рассохе, присматриваясь, нет ли где следов человека. Следов не было. Все тот же девственный вековелый лес, все тот же обгорелый во время лесного пожара Сафьяновый хребет.

Сафьяновая рассоха лежала между двумя хребтами, отрогами Белогорья. С одной стороны – Сафьяновый хребет, с другой – Налимий перевал. И странным казалось такое: во время лесного пожара Сафьяновый хребет обгорел, на сотню квадратных километров не осталось ни одного хвойного дерева, а Налимий хребет и Сафьяновая рассоха – в вековых лесных зарослях. Лесной пожар заглох на склоне Сафьянового хребта, в пятнадцати верстах от избушки золотоискательницы. Ольга чаще всего смотрела в сторону Налимьего перевала. Там, за этим перевалом, горы Верхнего Сисима. Оттуда должен прийти Никита…

В полдень Семен Данилыч собрался в обратный путь. Вислоухий, пузатый Карчик стоя спал, раздувая ноздри и отвалив нижнюю губу.

Ольга подошла, ждала, что скажет отец. А он не торопился. Пристроил к седлу дорожные сумы, в которых он завез Ольге продукты еще на два месяца, а потом уже расправил рыженькие усы, снял шапку, чихнул и сказал:

– Знать, правду подумал! – Помолчал, почесывая всклокоченные волосы, спросил: – Не переменила мнение? Будешь одна?

– А с кем же?

– Не оробеешь?

– Не оробею. Весну прожила, половину лета, до осени как-нибудь дотяну.

– Смотри, тебе оно виднее, – хмуро ответил Семен Данилыч. – Золото возгорелось у тебя в сердце, вот ты и возгордилась. А что я? Не в помеху был бы тебе. Твоего золота мне не надо, а своего не отдам. На спирт менять не буду, так и быть. Жили бы не плохо. А одному приискателю в тайге страшновато. Ты ведь еще не хлебала из приискательской кружки горе?

– И хлебать не хочу.

– Ну что же, оставайся, бог с тобой. Про жилу-то я секрет сохраню. Прыткая ты удалась и легкая на руку, в меня. – Семен Данилыч вздохнул. – Сырой день. Беда. Как думаешь, разведрится погода аль не разведрится?

Ольга взглянула на обрюзгшее лохматое небо:

– Не должно.

– Плохо угадываешь, – сказал отец. – Ты ить, слава богу, тридцать лет живешь, а погоду узнавать не научилась. Видишь, как солнце ретиво бьет лучом сквозь тучи? Так. Жуки сухие вон на том пне, смотри, как копошатся. Быть погоде. Ежели жук сухой устраивается на верхушке пня – месяц будет стоять погода, – убежденно проговорил Семен Данилыч.

У Ольги возникло желание примириться с отцом, попросить его остаться. Уж больно скучно одной, а расстаться с золотоносной жилой нет силы – затягивает.

– Ты бы остался, батя…

– Вот те и на! Утресь гнала, а теперь – останься. Али на тебя туман давил тогда?

Ольга опустила голову, вздохнула.

– То-то и оно. Слова-то нужно размерять умом, а не сердцем. Ну да ладно. Ить я и не думал оставаться, попроведать приехал да помочь. Так-то. А ты и одна справишься. Ты ить Федорова. А мы народ крепкий. Поработаешь до осени, а на зиму махни опять к дяде. Там веселее жизнь.

– А ну его к лешему! – бросила Ольга, сдвигая черные брови.

– Вот те и на! Как так?

– Так.

– Почему?

– Потому. Не по духу мне этот лихач. Сбежал с прииска – и горюшка ему нет. На легкую жизнь потянуло.

Семен Данилыч покряхтел, еще раз попытался урезонить дочь:

– У всякого своя планета, Оля. Нельзя осуждать. Все люди разные. А ежели бы сшил нас бог всех на одну колодку, мы бы голодом сидели. Оно, золото-то, хучь и красивое, а не сытное, ежели хлеба к нему не доставить. Так-то. Оно конешно, Трифон Аркадьевич веселый человек. Командиром бы ему быть. Знать, у него такая кровь в жилах, что он пляшет, а мы роемся. А мужик он хороший, и дух у него не порченый. Вот и я – пью ведь запоем, бывает. Знать, у меня кровь такая, что она требует, чтобы ее подбадривали. Так-то.

Ольга поморщилась, она хорошо знала, как пьет отец. Не раз видела его рыжую бороду в дорожной грязи.

В лесных зарослях за Налимьим ключом остановились. Семен Данилыч посоветовал дочери осенью набить кедровых шишек (орехи пригодятся), осторожно обращаться с дымом и огнем, не раскладывать больших костров (дым издали виден), приискательский же инструмент держать от избушки подальше. Ну а если, паче чаяния, явится недобрый человек… Отец прервал объяснения, поразмыслил.