5,49 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Иностранка
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Джоджо Мойес
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2019
Роб Коутс уверен, что вытянул счастливый билет в лотерее жизни. У него есть все: любимая жена Анна, увлекательная работа, прекрасный дом в Лондоне и самое главное, самое дорогое — долгожданный сын Джек, веселый, энергичный, одаренный мальчик. Джека манит высота, и он мечтает подняться на все знаменитые небоскребы мира, чтобы сделать панорамные фотографии. Но наступает черный день, в дом Коутсов приходит нежданная беда, и все, что так любил Роб, все, во что он верил, начинает рассыпаться в прах. И именно в тот момент, когда кажется, что рвется ниточка последней надежды, Роб отправляется в незабываемое путешествие, чтобы найти свой путь к новой жизни и прощению. Впервые на русском языке!
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 443
Ähnliche
Оглавление
Luke Allnutt
WE OWN THE SKY
Copyright © Luke Allnutt 2018
All rights reserved
Перевод с английского Екатерины Клиповой
Оформление обложкиВиктории Манацковой
Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».
Оллнат Л.
Небо принадлежит нам : роман / Люк Оллнат ; пер. с англ. Е. Клиповой. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2019.
ISBN 978-5-389-16239-6
16+
Роб Коутс уверен, что вытянул счастливый билет в лотерее жизни. У него есть все: любимая жена Анна, увлекательная работа, прекрасный дом в Лондоне и самое главное, самое дорогое — долгожданный сын Джек, веселый, энергичный, одаренный мальчик. Джека манит высота, и он мечтает подняться на все знаменитые небоскребы мира, чтобы сделать панорамные фотографии. Но наступает черный день, в дом Коутсов приходит нежданная беда, и все, что так любил Роб, все, во что он верил, начинает рассыпаться в прах. И именно в тот момент, когда кажется, что рвется ниточка последней надежды, Роб отправляется в незабываемое путешествие, чтобы найти свой путь к новой жизни и прощению.
Впервые на русском языке!
© Е. И. Клипова, перевод, 2019
© Издание на русском языке,оформление.ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2019Издательство Иностранка®
Посвящается Маркете, Томми и Дэнни
Часть 1
1
Перед тем как уйти, она читала. С томиком ее можно было застать на любимом стуле, или она устраивалась на кровати, прислонившись к горе подушек. Прикроватная тумбочка была завалена книгами, и те, которым не хватило места, валялись на полу рядом. Больше всего она любила иностранные детективы: продираться сквозь хитросплетения сюжетов ей было непросто, но она не сдавалась и с застывшим, словно маска, лицом поглощала романы один за другим, по-детски серьезно поджав губы.
Иногда среди ночи я просыпался и видел в свете лампы четкий силуэт Анны. Она сидела с идеально ровной спиной, как ее всегда учили. Я поворачивался и смотрел прямо на нее, но она меня не замечала: ее взгляд был прикован к страницам книги, которые она листала с таким сосредоточенным видом, словно готовилась к важному экзамену.
Начинала она с признанных мастеров жанра из Скандинавии — Хеннинга Манкелля, Стига Ларссона, — но вскоре перешла на более экзотический немецкий нуар сороковых: романы за авторством какого-то тайца о событиях, имевших место в Пхукете в шестидесятых. И если поначалу это были книги в привычно оформленных, узнаваемых обложках известных издательств, то со временем их сменили чудные экземпляры, в необычных переплетах и явно напечатанные в других странах.
А потом Анна исчезла. Я не знаю, где теперь все эти книги. Я обшарил все полки — вдруг Анна нечаянно сунула их туда, — но так ничего и не нашел. Наверное, она сложила их в цветной мусорный мешок — у нее были такие: для каждого вида мусора — свой цвет, — и забрала с собой.
Дальше — мрак. Попытки забыться, чтобы не чувствовать боли. Задернутые шторы и водка. И тревожная тишина. Так бывает накануне затмения, когда вдруг замолкают птицы. Помню, что сидел в гостиной, тупо уставившись на стакан, и пытался сообразить: как посчитать, на сколько пальцев в нем водки — по горизонтали или по вертикали?
По дому гулял сквозняк. Задувало из-за двери, сквозь щели в стенах. Думаю, я знал, откуда он взялся, но не мог заставить себя пойти туда, не мог подняться наверх. Ведь это старое, омертвевшее место уже не было нашим домом. И второго этажа для меня больше не существовало. Словно взрослые строго-настрого запретили входить в те комнаты, потому что прятали в них свои секреты. Так я и сидел внизу, чувствуя, как ветер холодит шею. Все ушли, оставив мне невыносимую тишину, захватившую все вокруг.
О, ей бы это определенно понравилось: вшивый пабишко, я в одиночестве забился в дальний угол, телевизор показывает лишь помехи, а какой-то парень, прикидывающийся глухим, пытается продать светящиеся в темноте брелоки с диснеевскими винни-пухами. В двери пивнушки зияет дыра, будто кто-то изо всех сил ее пнул, и сквозь прибитый сверху кусок полиэтилена, хлопающий на ветру, я вижу слоняющихся по стоянке подростков: они курят и выделывают разные номера на стареньком велосипеде для трюков.
«Так я и знала».
Нет, вслух она бы этого не произнесла — не ее уровень. Это было бы написано у нее на лице: бровь чуть вздернута, улыбка вот-вот тронет губы.
Анна считала, что мне слегка недостает интеллигентности: сразу видно, что я рос в муниципальном районе. Как-то раз я упомянул, что отец по воскресеньям пропадает в букмекерской конторе. Вежливое недоумение, снисходительная полуулыбка — вот что было мне ответом. Потому что ее семья даже в пабах не бывает. «Что, и на Рождество?» — спросил я. «Ну да», — сказала она. После обеда они могут пропустить по стаканчику шерри, не более того. Им больше нравится ходить в церковь, слушать звон колоколов.
Сейчас здесь темно, и я не помню, было ли так всегда, или когда-то сюда заглядывало солнце. Снаружи кто-то заводит машину, и огни фар на мгновение пронзают полумрак заведения, выхватывают из темноты предметы и людей, словно прожектор натюремной вышке. Я иду к барной стойке и заказываю еще пива. Сидящие на табуретах выпивохи дружно поворачивают головы и кивают, но я стараюсь на них не смотреть.
Среди них, лицом к двери, сидит крепкий рыбак. Он рассказывает расистский анекдот о неверной жене и единственном лобковом волосе, и я вспоминаю, что слышал его в детстве, на пути из школы: это было в одном из закоулков Восточного Лондона, превращенном в свалку для порножурналов и банок из-под колы. На последней фразе завсегдатаи смеются, но барменша отворачивается, даже не улыбнувшись. На стене позади нее висят пинапы с третьей страницы «Сан» и газетными вырезками о событиях одиннадцатого сентября в рамках.
— Четыре десять, милый, — говорит барменша и ставит передо мной полный бокал.
У меня трясутся руки, и, пытаясь выскрести из бумажника мелочь, я рассыпаю монеты на стойку.
— Извините, — бормочу я. — Руки замерзли.
— Еще бы не замерзли, — отвечает она, — в такую-то холодину. Давай-ка я сама.
Женщина собирает монеты со стойки, а недостающую сумму отсчитывает из тех, что лежат у меня на ладони, словно я какой-нибудь немощный пенсионер.
— Вот так, — говорит она. — Четыре фунта десять пенсов.
— Спасибо, — благодарю я, слегка краснея от стыда, и она улыбается.
У нее доброе лицо: в местах, подобных этому, такое нечасто встретишь.
Когда она наклоняется, чтобы выгрузить посуду из посудомоечной машины, я достаю фляжку с водкой и делаю большой глоток. Лучше так, чем заказывать стопку к каждой пинте пива: тогда точно подумают, что алкоголик, и весь вечер будут опасливо коситься — как бы ты чего не выкинул.
Я уже собираюсь вернуться в свой угол, как вдруг замечаю в конце барной стойки симпатичную девицу. Чуть раньше я видел ее в компании одного из приятелей рыбака, но того уже нет — умчался на своем прокачанном хетчбэке, визжа шинами так, что до сих пор в ушах шумит. Похоже, у нее были планы на этот вечер: короткая юбка, откровенный топ с блестками, густо накрашенные ресницы.
Убедившись, что барменша не обращает на меня внимания, я снова отхлебываю из фляжки. Меня охватывает знакомое чувство эйфории и безмятежности с налетом легкой грусти. Красотка у стойки перешла на шоты. Что-то прокричав барменше — видимо, они подруги, — она расхохоталась и чуть не свалилась со стула, но вовремя удержала равновесие.
Скоро подсяду к ней. Вот только еще немного выпью.
Прищурившись, чтобы картинки на экране не расплывались, прокручиваю ленту новостей на «Фейсбуке». Страница у меня пустая, вместо фото профиля — бледный мужской силуэт. Я никогда не ставлю лайков, ничего не комментирую, никого не поздравляю с днем рождения и тем не менее регулярно захожу сюда: листаю, осуждаю, листаю, осуждаю — и так без конца. Рассветы и закаты, отчеты о велосипедной прогулке по Шотландскому нагорью, тонны выгруженных из «Инстаграма» фотографий тайской лапши, тостов с авокадо и суши (откуда эта непостижимая страсть фотографировать еду?): все эти посты — словно крошечные замызганные окна, сквозь которые я заглядываю в жизни тех, с кем у меня больше нет ничего общего.
Глубоко вздохнув, делаю по глотку из бокала и фляжки. Мне жаль их, этих падких на трагедии и модные веяния шлюх, у которых вместо фотографий радуга, или трехцветный флаг, или беженцы, или жертвы последней атаки террористов в какой-то богом забытой стране. Они без устали плодят хештеги и посты о том, как приятно помогать ближним, — просто потому, что поехали на каникулы в Африку и поучаствовали в строительстве сельской школы или поцеловали грязную руку попрошайки, блеснув своими жемчужно-белыми зубами.
Немного разворачиваюсь, чтобы лучше видеть девицу. Она снова заказала выпивку и прямо-таки заходится от смеха, просматривая какое-то видео и тыча пальцем в экран мобильника в попытке привлечь внимание своей подруги барменши.
Снова опускаю взгляд на экран телефона. Иногда я заставляю себя смотреть на фото чужих детей. Это как сдирать корку, затянувшую свежую рану, — невозможно остановиться, пока не появится темно-красная, с металлическим отливом капля крови. Их много, этих фото: сначала огромные животы, в которых копошится новая жизнь; потом беззубые первоклашки с ранцами и в пиджаках не по росту; выходные на пляже: песочные замки, окруженные канавками, вафельные рожки на песке, выпавшие из неловких ручек. Обувь, выстроенная в ряд на коврике, — сначала большие туфли, потом маленькие башмачки.
И конечно, мамаши, тусующиеся на «Фейсбуке». Чтоб им провалиться. Можно подумать, это они выдумали материнство и изобрели вагину. Твердят самим себе, что не похожи на своих матерей. Ну, ясное дело: те ведь не едят киноа, не устраивают из своих волос черт знает что и не ведут собственный блог «Креативные идеи: чем занять непослушных деток младше пяти».
Подхожу наконец к захмелевшей девице. Теперь, когда внутри меня достаточно алкоголя, я чувствую себя увереннее, дрожь в руках унялась. Я встаю рядом и улыбаюсь. Она, пошатываясь, разглядывает меня с ног до головы.
— Не хочешь выпить? — весело спрашиваю я, как будто мы уже знакомы.
В остекленевших глазах промелькнуло удивление. До этого дамочка почти лежала на прилавке, но тут собралась с силами и приняла вертикальное положение.
— Ром с колой, — бросает она мне, напустив на себя прежний неприступно-развязный вид, и отворачивается, барабаня пальцами по стойке.
Пока я делаю заказ, она притворяется, будто ищет в телефоне что-то важное, а на самом деле просто беспорядочно тычет в один значок приложения за другим.
— Кстати, я Роб, — говорю я.
— Чарли, — отвечает она. — Но все зовут меня Чарлз.
— Ты отсюда?
— Из Камборна. — Она разворачивается ко мне. — Но сейчас живу здесь, у сестры.
Чарли украдкой зыркает на меня, думая, что я этого не замечаю.
— Ты, поди, и не слышал о Камборне?
— Там вроде руду добывают?
— Ага. Правда, это раньше было. У меня отец на Саут-Крофти работал, пока рудник не закрыли.
У нее сильный корнуэльский акцент: окончаний почти не слышно, отчетливое «р» в конце слов.
— А ты откуда?
— Из Лондона.
— Вон оно как. Славно.
— Ты была в Лондоне?
— Пару раз. — Она снова смотрит в противоположную сторону и делает глубокую затяжку.
Девушка моложе, чем я думал: у нее медного оттенка волосы и мягкие, почти детские черты. Лет двадцать пять, не больше. Есть в ней что-то неуловимо странное, нелепое, и дело не только в ее пьяном поведении и размазанной вокруг глаз туши — просто она совершенно не вписывается в «Смагглерз»: этакая подружка невесты, которая в последний момент решила не идти на свадьбу, а отсидеться в грязном пабе.
— Значит, на выходные сюда?
— Вроде того.
— Ну и как тебе Тинтагель? — спрашивает она.
— Я только сегодня приехал, так что в замок наведаюсь завтра. Я остановился в отеле неподалеку.
— То есть раньше ты здесь не был?
— Нет.
Я солгал, но рассказывать ей о том времени, когда мы ездили сюда, выше моих сил. Тогда нас было трое. Стояло сырое английское лето, дул сильный ветер, и мы кутались в надетые поверх шортов дождевики. Помню, как Джек носился по траве рядом с парковкой, как Анна боялась, что он подбежит слишком близко к краю обрыва, и не переставая твердила: «Держись за руку, Джек, не отпускай руку». Помню, как мы шли по извилистой тропе, а когда взобрались на вершину скалы — погода неожиданно переменилась, будто вмешались высшие силы: дождь прекратился, облака расступились, и появилась радуга.
— Радуга, радуга! — закричал Джек, подскакивая то на одной ножке, то на другой, а опавшие листья танцевали вокруг него, словно языки пламени.
Внезапно, будто кто-то дотронулся до него или шепнул что-то на ушко, он замер в столбе солнечного света, глядя вверх, туда, где в голубом небе растворялся конец разноцветной дуги...
— Все нормально?
— Что? А, да, конечно, — отвечаю я и делаю глоток пива.
— Ты задумался.
— Извини.
Ничего не сказав, Чарли пьет ром с колой и, опустошив стакан наполовину, встряхивает лед на дне.
— Тинтагель вообще ничего, — говорит она. — Я работаю в деревне, в сувенирной лавке. А здесь у меня подруга работает.
Кивок в сторону барменши с добрым лицом.
— Симпатичный паб.
— Сойдет, — соглашается она. — На выходных тут весело, а по вторникам можно и караоке попеть.
— А ты поешь?
Тихий смешок.
— Было раз, больше — ни в жизни.
— Жаль, я бы послушал, — улыбаясь, гляжу ей в глаза.
Она звонко смеется, потом с притворной застенчивостью отводит взгляд.
— Тебе то же самое? Я возьму еще пива.
— А к этому больше не хочешь приложиться? — Она протягивает руку и хлопает по карману моей куртки, где спрятана фляжка.
Значит, она все видела? Проклятье. Пока я думаю, как отвертеться, она осторожно трогает меня за руку:
— Трюкач из тебя никудышный.
Девушка смотрит на запястье, вспоминает, что не надела часы, и проверяет время на мобильном.
— Ладно, давай по последней, — кивает она и, хихикая и оправляя свою слишком облегающую юбку, кое-как слезает со стула. Чарли идет в туалет — о чем не постеснялась во всеуслышание заявить, — и я вижу проступающие под юбкой очертания трусиков, красноватые отметины от табурета на бедрах.
Когда она возвращается, от нее пахнет духами, туши под глазами больше нет, а волосы собраны в хвост. Мы пьем шоты и болтаем, по очереди отхлебывая из фляжки. Потом она заходит на «Ютуб» и сначала показывает мне видео про собак: ее семья разводит риджбеков; затем — ролики с уличными драками и избиением людей, попавшие в объектив скрытых камер, — потому что у нее есть друг, который раньше занимался кикбоксингом, а теперь сидит в тюрьме за насилие.
Я поднимаю голову — и все вокруг сливается в одно яркое пятно. Горит свет, играет какая-то песня, диск заедает, откуда-то доносится резкий свистящий звук работающего пылесоса. Я что — отрубился? Чарли по-прежнему рядом, и мы, оказывается, пьем водку с «Ред Буллом». По лицу Чарли блуждает улыбка, она смотрит на меня влажными глазами и снова начинает смеяться, тыча пальцем в барменшу, которая, насупившись, чистит ковер.
Наконец мы вываливаемся из паба. («Наверное, мне пора домой», — смущенно шепчет Чарли, строя из себя невинную девушку на первом свидании.) Она берет меня под руку, и, глупо хихикая и шикая друг на друга, мы бредем по безлюдной Хай-стрит к сувенирному магазину, где работает Чарли. С грехом пополам одолев лестницу, ведущую в крошечную квартирку над магазином, мы останавливаемся перед дверью. Чарли смотрит мне в глаза, чуть выпятив губы, и на меня накатывает волна пьяного возбуждения. Я рывком привлекаю ее к себе, мы начинаем целоваться, а моя рука шарит у нее под юбкой.
Мы лежим на узком матрасе на полу. Она уткнулась мне в шею, я — ей в макушку — лишь бы не смотреть друг другу в глаза. Выждав некоторое время, достаточное, на мой взгляд, в подобной ситуации, я поднимаюсь и иду в туалет. Заворачиваю в какую-то комнату, щелкаю выключателем и вижу, что ошибся дверью: это не туалет, а детская. После спальни Чарли, где одни голые стены, я никак не ожидал, что в этой квартире может быть такая уютная, прекрасно обставленная комната. Лампа в форме самолета, точно такой же нарисован на стене. На полу коробки с игрушками. На письменном столе лежат цветные карандаши и стопки бумаги, а на доске висят сертификаты и дипломы за достижения в футболе, дзюдо, учебе.
Моя рука сама тянется к ночнику. На потолке тут же появляются бледно-голубые изображения луны и звезд. Подхожу к окну и чувствую едва уловимый аромат кондиционера для белья и детского шампуня. В углу замечаю желтый фонарик — точно такой же был у Джека. Беру его: твердый пластик, прочная резина, огромные кнопки — специально для неловких детских пальчиков.
— Вот ты где, — внезапно раздается рядом голос Чарли.
Я вздрагиваю от неожиданности. Интонация была почти вопросительной.
— Прости, — бормочу я.
Из меня внезапно выветрился весь хмель, в руках снова начинается дрожь.
— Я искал туалет.
Она опускает взгляд, и я обнаруживаю, что все еще держу фонарик.
— Это для моего мальчика, — говорит она. На ее лице танцует маленькая луна. — Сегодня он ночует у сестры, поэтому я в загуле.
Чарли выравнивает стопку бумаги и мелки так, чтобы они лежали параллельно краю стола.
— Я только что сделала здесь ремонт. — Она убирает что-то в ящик тумбочки у кровати. — Пришлось половину своего добра продать, чтобы за него заплатить, но оно того стоило, да же?
— Комната чудесная, — искренне соглашаюсь я, и она улыбается.
С минуту мы стоим, глядя на пляску планет и звезд.
Я знаю, о чем думает Чарли: есть ли у меня дети и люблю ли я их, но мне не хочется слышать эти вопросы, поэтому я целую ее. Она все еще пахнет водкой и табаком. Наверное, ей неуютно оттого, что мы целуемся здесь, в комнате ее сына, поэтому она отстраняется от меня, забирает из моих рук фонарик и аккуратно ставит его обратно на полку. Потом выключает свет и уводит меня.
Мы возвращаемся на матрас. Чарли чмокает меня в шею — так целуют перед сном детей, пожелав им спокойной ночи, — отворачивается и, не сказав ни слова, засыпает. В комнате прохладно, поэтому я накрываю ее обнаженное тело, подтыкаю одеяло и тут же вспоминаю о Джеке. Баю-бай, засыпай. Я допиваю водку и лежу с открытыми глазами, пялясь в бледный сумрак и слушая, как дышит Чарли.
2
Утро выдалось холодным, но солнечным. Я прохожу через стоянку, мимо сувенирного магазина «Волшебник Мерлин» и двустороннего рекламного щита: плакат на одной стороне предлагает экскурсии, посвященные королю Артуру, а на другой — две порции корнуэльского чая по цене одной. Оборудование надежно закреплено у меня за спиной. Шагаю вниз, в лощину, потом — по коротенькому участку, выложенному камнями, — это мост на остров. Справа от меня — пологий склон, затянутый вплоть до края утеса зеленым сукном. То тут, то там виднеются кроличьи норы и редкие проплешины песка.
У Чарли я глаз не сомкнул. Когда уходил, она чуть пошевелилась на матрасе, и я представил себе, как она исподтишка следит за мной, дожидается, пока я захлопну за собой дверь. Моя гостиница всего в двух шагах отсюда. Глупо снимать на ночь номер, если до дома рукой подать, но мне хотелось напиться и не думать о том, как не свернуть себе шею на обратном пути.
Взбираюсь по горной тропе. Голова раскалывается, во рту все еще чувствуется вкус «Ред Булла». Медленно, поскольку склон становится все круче, а сумка с фотоаппаратом все тяжелее, поднимаюсь по деревянным ступенькам, ведущим к руинам замка. Край скалы так близко, что до меня долетают соленые брызги. Я останавливаюсь, чтобы передохнуть и понаблюдать за приливом: море стремительно наступает, беспощадно поглощая замки из песка и водоросли, выброшенные на берег во время последнего отлива.
Отдохнув, карабкаюсь еще выше, к заброшенной смотровой площадке. Туристов здесь не бывает, только ветер да чайки. Я нахожу плоский участок земли и кладу на него прихваченную с собой деревянную доску: она нужна для того, чтобы тренога стояла ровно и не дрожала. Сверху придавливаю ее грузом, чтобы во время съемки ненароком не сдвинуть ее с места. Закрепив на треноге объектив, я подсоединяю к нему камеру и проверяю, достаточно ли плавно она вращается.
Условия для съемки великолепные: оттенки моря, песка и травы такие живые и насыщенные, что невольно сомневаешься в реальности пейзажа: кажется, будто все это — иллюстрация в детской книжке. Я поворачиваюсь к морю спиной и смотрю на изгибы холмов, их пологие склоны, убегающие в долину, в которой приютился игрушечный городок. Это место невероятно. Отсюда кажется, что можно вытянуть руки и дотронуться до земли, погладить ее, ощущая пальцами все бугорки и впадинки, прочесть послание, написанное шрифтом Брайля.
Ветер усиливается: пора приниматься за работу. Я начинаю съемку панорамы с северо-востока. Делаю одну серию снимков за другой, каждый раз поворачивая камеру на определенный угол, до тех пор, пока не возвращаюсь в ту точку, с которой начал.
Когда жужжание камеры затихает, я смотрю на экран, проверяя, все ли кадры сохранились. Потом упаковываю оборудование и отправляюсь тем же путем вниз, на стоянку.
Около часа на машине вдоль побережья — и я буду дома. За все время, что я еду по деревне, мне не встречается ни души. Киоск на углу не работает: его открывают только с началом сезона. Дорога ведет мимо церкви, потом петляет среди дюн; оставив позади информационное бюро Национального фонда, я пробираюсь по колее проселочной дороги, которая ведет на вершину скалы. Здесь стоит мой дом.
Этот коттедж, примостившийся на голой скале, покорил меня не потому, что отрезан от мира, — на противоположном берегу бухты находится Сент-Ив, но здесь на многие мили кругом других построек не встретишь. Меня пленило в нем то, что он совершенно беззащитен перед беспощадным натиском стихии. Когда дождь хлещет в окна и стены сотрясаются от штормового ветра, кажется, что дом вот-вот рухнет и обломки унесет в море.
Едва переступив порог, я наливаю себе огромный стакан водки и поднимаюсь в свой кабинет. Усевшись за письменный стол, я долго смотрю в слуховое окно на бухту. Потом включаю компьютер и захожу в свой профиль на сайтах знакомств «ОКупидон» и «Хэвенли Синфул». У меня одно сообщение — от Саманты, с которой я общался несколько недель назад.
Приветик, ты куда пропал? Еще не передумал встречаться?
Я щелкаю на раздел с ее фотографиями, сплошь идиотскими: какие-то лакированные туфли, сломанные зонтики, вид из иллюминатора на крыло самолета, сердечки на пене капучино. Наконец нахожу одно ее фото, сделанное в отпуске, и вспоминаю, что она недурна собой — худенькая темноволосая мышка.
Вообще-то это ты пропала! Конечно не передумал...
Я подключаю камеру к компьютеру, скидываю на рабочий стол новые снимки и, просмотрев их, ликую: кадры хорошо совмещены друг с другом, обработки потребуется минимум. Загружаю их в программу, которую написал сам, и она сшивает изображения в круговую панораму. Границы между ними размываются, перемешиваются, словно рассасывающиеся шрамы.
Со светом никогда не угадаешь. Бывает, день кажется идеальным для съемки, но кадры получаются — одно расстройство: то зернистые, то пересвеченные. Но только не сегодня: здесь море играет на солнце, трава сочно-зеленая, как сукно на бильярдном столе, а над горизонтом видны слабые очертания луны.
Программа закончила работу, и теперь панорама напоминает гобелен из Байё в миниатюре. Я пакую ее в контейнер, делаю прописку в коде, чтобы пользователи могли приближать, отдалять и вращать изображение, и загружаю ее на свой сайт «Небо принадлежит нам».
Вообще говоря, меня удивляет его популярность. Он начинался как хобби — нужно же было как-то убивать время, — но вскоре ссылка на него появилась на многих форумах для фотолюбителей. Посыпались вопросы: как вы это делаете? Какое оборудование используете? О нем даже в «Гардиан» упоминали, в статье о панорамной съемке. «Бесхитростная красота» — вот что написал о моих фотографиях автор, и впервые за долгое время я испытал прилив гордости.
В комментариях под фото, да и в электронных письмах меня часто спрашивают: почему «Небо принадлежит нам»? Это отсылка на что-то? А я даже не знаю, что им ответить. Эта фраза крутится у меня в голове с того момента, как я уехал из Лондона, и я понятия не имею почему.
Гуляю ли я по дюнам, сижу ли за столом в кабинете, глядя на море, я шепчу про себя: «Небо принадлежит нам, Небо принадлежит нам...» Просыпаюсь и засыпаю под звук этих трех слов, твержу их словно мантру или молитву, которую меня заставили вызубрить еще в детстве.
Загрузка завершена. Я смотрю в окно и пью водку, ожидая характерного звука. На этот раз ждать приходится дольше обычного — десять минут вместо пяти, — и вот появляется первый комментарий.
От пользователя свон09.
Великолепно. Продолжай в том же духе.
Он всегда пишет примерно одно и то же: «Прекрасно», «Чудесно», «Береги себя» — и сразу же после загрузки, как будто ему приходит специальное оповещение.
За окном почти ночь, и перед тем как идти в постель, я наливаю еще водки. Меня уже охватило дремотное состояние — предыдущая порция сделала свое дело, — но мне хочется опьянеть еще сильнее, чтобы сразу провалиться в сон.
Иногда мне нравится думать, что эти комментарии от Джека. Места на фото ему хорошо знакомы, ведь он видел их собственными глазами: Бокс-Хилл, Лондонский глаз, смотровая площадка в Саут-Даунс. Теперь вот Тинтагель.
А чтобы он их не забывал, я оставляю ему послания — зашитый в код текст: браузеры его не распознают, но программист обнаружит без труда. И Джек, надеюсь, тоже. Я пишу то, что хотел бы ему сказать, если бы мог. То, что сказал бы, не отними она его у меня.
Тинтагель
джек, помнишь, как на стоянке ты упал в кусты ежевики. обеими руками в них вцепился, родной, обеимируками. и на ладошках вскочили маленькие красные волдырики. я поцеловал пальчики, чтобы вавка скорей прошла, а ты обхватил меня руками и уткнулся мне в шею. помню все как сейчас. твои поцелуи, как шепот ветерка, твои веснушки, похожие на крошки имбирного кекса. твои глаза, теплые, как вода на отмели.
Часть 2
1
- Ты не похож на компьютерщика, — сказала она.
Это были последние деньки нашего студенчества, наполненные бездельем и солнцем, когда все экзамены позади, а результаты еще неизвестны. Мы встретились в одном из кембриджских пабов. Она сидела за барной стойкой, и я, уже чуть захмелевший, решил с ней заговорить.
— Ну да, не хватает дипломата и футболки с надписью «Властелин колец».
Она улыбнулась, но без издевки, а скорее с пониманием: ей самой наверняка не раз приходилось слышать подобные шутки. Когда она повернулась к бармену, пытаясь заказать выпивки, я исподтишка рассмотрел ее: миниатюрная, черные волосы тщательно зачесаны назад, бледный оттенок кожи смягчает резкие черты лица.
— Кстати, я Роб.
— Я Анна, — ответила она. — Приятно познакомиться.
Я чуть не прыснул со смеху: прозвучало очень официально, но вид у нее при этом был серьезный, так что было непонятно, шутит ли она.
— А ты что изучаешь? — спросил я, лишь бы поддержать разговор.
— Экономику. — Анна, сощурившись, смотрела на меня сквозь очки.
— Ух ты, круто.
— Здесь ты должен был сказать: а ты не похожа на экономиста.
Я взглянул на ее гладкую, как зеркало, прическу, потом на ее сумку, набитую книгами, ремешок которой она обмотала вокруг ножки своего стула, и улыбнулся.
— Что смешного?
— Вообще-то, немножко похожа, — признался я. — В хорошем смысле.
Ее глаза вдруг заблестели, она уже открыла рот, приготовившись ответить — по-видимому, что-то остроумное, — но так ничего и не сказала: наверное, решила, что не будет нужного эффекта.
Я знал, что она подруга Лолы, чей день рождения мы отмечали, но это казалось невероятным. Та была глупа как пробка и на каждом шагу твердила, что ее назвали как в песне группы «Кинкс», которую она охотно исполняла по просьбам всех желающих. Лола, известная на всю округу благодаря тому, что на летнем балу танцевала нагишом.
И Анна, в ее скромной одежде и практичных туфлях. В кампусе она часто попадалась мне на глаза с каким-то музыкальным инструментом в футляре, который она тщательно крепила за спиной, вместо того чтобы просто перекинуть ремень через плечо. И шагала всегда с таким целеустремленным видом, будто спешила по важному делу.
— И для чего тебе информатика? — поинтересовалась она.
В смущении я перевел взгляд на друзей, толпившихся у игрального автомата. Какой-то странный вопрос: я же не древнюю историю изучаю, в конце концов. Эта Анна словно из прошлого века выпала: говорила чуть манерно, добросовестно произнося каждый звук, словно стараясь подчеркнуть разницу между собой и остальными. Типа такая правильная девочка, сошедшая со страниц романа Энид Блайтон.
— Буду создавать карты, — нашелся я наконец.
— Карты?
— Онлайн-карты.
Выражение ее лица не изменилось.
— Ты слышала о картах «Гугл»?
Она мотнула головой.
— О них недавно в новостях говорили. Я сейчас пишу программы для таких приложений.
— То есть ты будешь работать в какой-то компании? — уточнила Анна.
— Нет. Я хочу свою собственную.
— Вот как, — произнесла она, водя пальцем по краю пустого бокала. — Должна признать, звучит весьма амбициозно. Правда, я мало что смыслю во всех этих компьютерных штуках.
— Можешь дать мне свой телефон?
— Что?
— Я тебе сейчас все покажу.
Пошарив в сумке, Анна растерянно протянула мне старенькую «нокию».
Я не смог сдержать улыбку.
— Да ладно тебе, — ухмыльнулась она в ответ, и на ее щеках обозначились почти симметричные ямочки. — Мне и такого хватает.
— Даже не сомневаюсь, — заверил я и взял мобильный, слегка коснувшись ее пальцев.
— Итак... Представь, что у тебя телефон с большим экраном, возможно, даже сенсорным, и в него загружена карта. И люди — вообще какие угодно люди — могут отмечать на этой карте рестораны, пешеходные маршруты — да что угодно. Вот для этого я и разрабатываю программное обеспечение — чтобы каждый мог подогнать карту под себя, отметив на ней то, что нужно лично ему.
Анна задумчиво прикоснулась к голубому экрану «нокии».
— Звучит интересно, — сказала она. — Хоть я и не большая сторонница технического прогресса. А эсэмэски я отправлять смогу?
— Сможешь, — усмехнулся я.
Глядя на ее каменное лицо, я никак не мог понять, шутит она или нет.
— Тогда ладно. Так вы с Лолой друзья?
— Это громко сказано, — ответил я. — Мы познакомились на первом курсе — жили на одном этаже.
— А, — сказала она, — так ты тот Роб.
«Тот Роб»? Неужели я по пьяни что-то учудил? Помню, несколько семестров назад я встретил Лолу в «Фез-Клабе». Она тогда целый вечер ныла о том, как воспитывалась в Кенсингтоне: можно было подумать, будто самое худшее в жизни с ней уже случилось. Утомительная девица, я чуть не умер со скуки, пока ее слушал, но сомневаюсь, чтобы я ей тогда нагрубил.
— В смысле — «тот Роб»? — переспросил я, нервно улыбаясь.
— Ничего особенного, просто Лола как-то о тебе упоминала, — спокойно ответила Анна и снова попыталась привлечь внимание бармена. — Она сказала, что ты типа компьютерный гений, этакий вундеркинд, да вдобавок еще и из муниципального района.
Последнюю фразу она произнесла на выдохе, и ее лицо приняло насмешливо-издевательское выражение.
— По ее словам, это просто чудесно, что ты тоже, как и все мы, получил шанс попасть сюда, — хихикнув, закончила Анна.
— Как мило с ее стороны, — улыбнулся я. — Отлично сыграл парень.
— Что-что?
— Так в футболе говорят.
— Ясно. Просто я не разбираюсь в спорте, — произнесла она таким тоном, как будто мы играли в «Счастливый случай» и она выбирала категорию вопросов.
Народ в пабе тем временем прибывал. Нас все больше теснили, мы все ближе придвигались друг к другу, и наши обнаженные руки соприкасались все чаще. На шее Анны я заметил родимое пятнышко в форме сердечка. Словно загипнотизированный, я уставился на этот крошечный островок ее кожи, и тут она перехватила мой взгляд.
— Откуда ты знаешь Лолу? — спросил я, поспешно отводя глаза.
— Мы в одной школе учились, — неопределенно ответила Анна, будто ее мысли были заняты чем-то другим.
— В «Реден Скул»?
— Да.
Престижное заведение, но, в отличие от других его выпускниц, она не страдает звездной болезнью и комплексом августейшей особы.
— Ну а теперь расскажи о себе, — попросил я.
— А что тут рассказывать? — ни с того ни с сего ощетинилась она.
— Ну, в смысле, расскажи, чем ты будешь заниматься после выпуска.
— А, понятно. Бухучетом, — последовал мгновенный ответ. — Меня приглашают на работу пять компаний в Сити. К концу недели определюсь с выбором.
— Ого, впечатляет.
— Да не особо. Такая уж у меня профессия. Точнее, пока нет, но скоро будет. — Анна слабо улыбнулась. — Как думаешь, удастся нам сегодня выпить?
— Нет. По крайней мере, не сейчас. — Я кивнул в сторону компании парней в полосатых футболках регби. На одном из них не было ничего, кроме трусов и защитных очков, напоминавших маску аквалангиста.
— Да уж, — пробормотала Анна и отвернулась.
Она явно заскучала, и я уже представил, как она слезает со стула и, продираясь сквозь толпу, направляется к своим друзьям и я больше никогда ее не увижу.
— Хочешь, сходим куда-нибудь? — в отчаянии выпалил я.
— Хочу, — ответила она, едва дав мне договорить.
Может, она меня не расслышала?
— Погоди, я...
— Ой, извини, — перебила она, — я, наверное, не так поняла: мне показалось, ты зовешь меня на свидание.
— Вообще-то, так и есть.
Из-за музыки я едва ее слышал, поэтому придвинулся еще ближе.
— Вот и хорошо, — улыбнулась Анна.
Я почувствовал исходивший от нее запах — запах геля для душа и только что вымытых волос.
— Прости, очень уж тут громко, — сказал я. — Тогда можно мне твой номер телефона, или адрес электронной почты, или что-то еще для связи?
Анна отступила немного назад, и я чуть не потерял равновесие, — оказывается, я почти висел на ней.
— Конечно — но при одном условии.
— Договорились, — согласился я, продолжая прокручивать в голове ее слова про «того Роба». — Что за условие?
— Ты отдашь мне мой телефон.
Только тут до меня дошло, что я все еще сжимаю в руке ее «нокию».
— Блин, совсем забыл, прости.
Она улыбнулась и положила телефон в сумку.
— Запоминай. Мой адрес: аннамитчеллроуз собака яху точка ком точка юкей. «Аннамитчеллроуз» в одно слово, без точек и тире, «митчелл» с двумя «эль».
Кинотеатр, неделю спустя. На экране шли трейлеры. Я ощущал тепло ее тела, и мне очень хотелось дотронуться до ее голой ноги. Я то и дело поворачивался к Анне, надеясь, что она тоже повернется и наши взгляды встретятся, но тщетно. Она сидела как изваяние, в своих очках в толстой оправе, не отрываясь от экрана и выпрямив спину, будто в церковь пришла, а не в кино. Единственное движение, которое она делала время от времени, — бесшумно доставала из пакетика разноцветные конфеты, которые до этого мы купили в универмаге. Я еще с интересом наблюдал, как сосредоточенно она их выбирает — ровно по пять штук каждого вида.
Фильм был про какого-то придурка, который путешествовал автостопом по Северной Америке и умер на Аляске. Я сидел как на иголках, все ждал, когда же кончится эта нудятина. А вот Анна, судя по тому, что за все время она почти не шелохнулась, была в восторге.
Я уже начал думать, что она из тех фанатов, что остаются в кресле до самого конца, в благоговейном восторге дожидаясь последней строчки титров, но ошибся: как только картинка на экране сменилась черным фоном, она встала и взяла пальто.
— Ну и как тебе? — спросил я, когда мы поспешно спускались в бар.
— Кошмар, — отрезала она. — С первой и до последней минуты.
— Серьезно?
— Да. Чудовищный фильм.
В крошечном лобби-баре стояло старинное пианино. Мы заняли столик рядом с ним.
— Забавно, — сказал я. — Я-то думал, тебе нравится.
— Отнюдь. Главный герой мне сугубо неприятен. Путешествует в свое удовольствие, не удосужившись предупредить родителей. Главное, что ему хорошо, а на всех остальных начхать.
«Начхать». Услышь такое мои товарищи детства, уж они бы повеселились.
— Но он отказался от материальных благ, деньгисжег — разве не круто? — Мне доставляло удовольствие подтрунивать над ней. Анна сняла очки, протерла их кусочком ткани и убрала в футляр, который выглядел так, будто достался ей от прабабушки.
— Да что в этом крутого-то? — яростно возразила она, и на ее щеках вспыхнул румянец негодования.
Тут она посмотрела на меня, прищурилась, и я подумал, что сейчас она снова достанет очки.
— Все ясно, ты надо мной издеваешься, — улыбнулась она. — Но тут ведь правда ничего крутого нет. Его родители тяжело трудились, чтобы их сын ни в чем не нуждался, а он взял и все бросил, объясняя свой поступок какой-то дурацкой идеей — незрелой и неубедительной. Безнадежно избалованный и эгоистичный человек.
Тут подошла официантка с нашими напитками, и Анна осеклась, словно ей стало неловко. Когда мы снова остались одни, она спросила:
— А тебе фильм понравился?
— Ничуть, — ответил я. — Я еле до конца досидел.
Лицо Анны просияло.
— Очень рада это слышать.
— Что он там постоянно твердил? «Каждый день стремись к новым горизонтам»?
— Вот-вот, — подхватила Анна. — Нравоучительная банальщина в духе нью-эйдж.
— А знаешь, что было действительно смешно?
— Что?
— Он так упорно шел к своей мечте — жить там, где не ступала нога человека, — а в итоге облажался из-за того, что попросту не подготовился как следует.
— Точно, — рассмеялась Анна, и ее голубые глаза весело заблестели в оранжевом полумраке бара. — Господи, так и есть: он был совершенно не приспособлен к подобной жизни. Если бы он сначала спросил совета у бывалых людей — экспертов по выживанию в условиях дикой природы, например, — то, может, и не умер бы.
— Каких-каких экспертов?
— По выживанию в условиях дикой природы, — повторила она упрямо. — Я уверена, что такие специалисты существуют.
И сделала крошечный глоток из своего бокала. Она была очень красива: изгиб рта говорил о том, что она любит улыбаться; в глазах вспыхивали задорные искорки. Нет, она явно была слишком хороша для меня. Наверняка она уедет в Лондон и выйдет замуж за одного из тех парней, что с детства по ней сохнут.
— Расскажи о себе. Где твои родители? — спросила Анна, и тут только до меня дошло, что я в открытую на нее пялюсь.
— У меня остался отец в Ромфорде.
Пауза, еще один маленький глоток.
— А мать? Они развелись?
— Нет, мама умерла. Мне было пятнадцать.
— О, прости, — поспешно сказала она. — Это очень грустно.
— Да ничего, — ответил я. — Ты ведь не виновата.
Я ухмыльнулся, и она, оценив шутку, улыбнулась в ответ.
Я не любил рассказывать о том дне, когда вышел из школы и увидел за оградой отца в его лучшем костюме. Он не стал ходить вокруг да около: «Маме на работе стало плохо, — сказал он, — обширный инсульт». А они все время шутили, что первым из них умрет он.
— А ты откуда? — спросил я у Анны.
— У нас в Суффолке дом. Правда, домом его можно назвать с большой натяжкой — слишком уж редко мы в нем бывали.
— Ну да, непростое, наверное, это дело — иметь несколько домов: приходится разрываться.
Сам не знаю, почему я это сказал. Хотел непринужденно пошутить, а получилось как-то пошло и зло.
Анна зыркнула на меня из-под бровей и быстро отхлебнула из бокала, как будто торопилась допить и уйти.
— Вообще-то, Роб, если хочешь знать, в «Редене» я училась только потому, что получала там стипендию, а у моих родителей нет за душой ни гроша.
— Извини, я... я не это имел в виду. — Я запнулся. Анна хмурилась, не в силах скрыть раздражение.
— И пока ты не начал доказывать, что тебе жилось намного хуже, знай: мои родители были миссионерами, и большую часть детства я провела в Кении, в таких трущобах, по сравнению с которыми твой муниципальный район покажется оплотом роскоши и безопасности.
Она отвернулась, и некоторое время мы молчали.
— Ну прости, у меня и в мыслях не было тебя задеть, — сказал я.
Анна вздохнула, нервно покрутила в руках меню. Потом улыбнулась и снова повернулась ко мне:
— Это ты прости. Зря я на тебя набросилась. Видишь, не только тебя может занести не туда.
Этим вечером мы начали целоваться, едва переступив порог спальни. Через несколько головокружительных минут Анна отстранилась, и я уже испугался, что она передумала. Однако после непродолжительной паузы она стала раздеваться, ничуть не смущаясь моего присутствия, а я наблюдал за ней, скользя взглядом по стройным бедрам, аккуратным грудкам, бледным тонким рукам. Раздевшись догола, она сложила одежду ровной стопкой на моем письменном столе.
Еще подростком я уяснил одну истину: близость не терпит суеты. Продвигайся к цели осторожно, миллиметровыми шажками, и будь готов к тому, что в любой момент можешь совершить ошибку и остаться ни с чем. Однако с Анной все вышло наоборот. Она оказалась ненасытной и раскованной, что никак не вязалось с ее образом благопристойной тихони. Она жаждала лишь удовольствия, и мне, тогда еще плохо знающему женщин, это показалось любопытным: я думал, что так самозабвенно предаваться сексу свойственно только мужчинам. Отгородившись от мира наспех задернутыми шторами, мы наслаждались друг другом до самого рассвета, пока наконец, взмокшие и вымотанные, не провалились в сон.
В зале пахло резиной и потом. Я ждал Анну. В спортивной одежде — футболке с эмблемой «Вест-Хэма» и шортах «Умбро» — мне было слегка не по себе, но очень уж не хотелось, чтобы Анна считала, будто я только и делаю, что целыми днями торчу у монитора. Поэтому я и согласился на партию в сквош: Анна говорила, что пару раз играла в него в школе.
Примерно вечность спустя она появилась: в широких мужских шортах и белой блузке — ни дать ни взять звезда большого тенниса из 20-х.
— Ну что опять не так? — вскинулась она.
— Ты о чем? — Я изо всех сил старался не рассмеяться.
— Можно подумать, ты одет по стандарту. Тут тебе не футбольное поле, между прочим.
— Да я вообще молчу, — запротестовал я, улыбаясь и отводя взгляд.
— Тогда, может, начнем? — предложила она, обеими руками вцепившись в ракетку.
Мы начали потихоньку разогреваться. Анна неистово размахивала руками, практически не попадая по мячу. Даже подавать у нее толком не получалось.
— В очках мне было бы проще, — заявила она, снова отправив мяч в потолок.
Мы помучились еще некоторое время, но перейти от этого безобразия к нормальной игре нам так и не удалось.
— Ну хорошо. Я соврала, — призналась наконец Анна, после того как в очередной раз упустила мяч.
— Соврала?
— Я никогда не играла в сквош.
— Да ты что? — Я чуть было не поперхнулся от смеха.
— Лола мне сказала, что сквош простой, любой дурак может освоить. Видимо, не любой.
Жаль, я ее тогда не сфотографировал. Она была безумно хороша: ее ноги в темных фланелевых шортах казались еще бледнее, на щеках с ямочками выступил румянец.
— А ты правда до этого всего несколько раз играл? — спросила Анна.
— Раза три-четыре, еще в школе дело было.
Она замолчала, прикусив губу.
— Честно говоря, я спорт терпеть не могу.
— А мне казалось, ты хочешь поиграть, — удивился я, обнимая ее за плечи.
— Нет, я думала, это ты хочешь, — ответила она, тихонько постукивая ракеткой по ноге. — Я боялась, что ты решишь, будто я веду малоподвижный образ жизни.
Я непроизвольно улыбнулся. «Малоподвижный образ жизни» — ну кому еще придет в голову такое сказать? Вяло покидав мяч еще минут пять, мы наконец плюнули на сквош и вышли из зала на улицу.
Солнце палило нещадно. Мы взобрались на невысокую стену, с которой открывался вид на огороженную хоккейную площадку. Там бегали дети — малыши и несколько подростков, — очевидно, это было что-то наподобие спортивного лагеря.
Мы оба решили, что на лето останемся в Кембридже, а жить будем на остатки наших кредитов на учебу. Анна сказала, что хочет узнать, каково это — побыть в Кембридже туристом, а не студентом. Раньше она не могла позволить себе такую роскошь — приходилось денно и нощно трудиться, чтобы в итоге получить диплом с отличием первой степени. Поэтому мы плавали на лодке, гуляли вокруг колледжей, днем бродили по музею Фитцвильяма, а по утрам отправлялись в ботанический сад. Но большую часть времени мы просто не вылезали из постели.
Понемногу все наши друзья разъехались: кто-то, вскинув на плечи рюкзак, рискнул отправиться в пеший тур по Австралии, кто-то вознамерился исколесить в фургоне Южную Америку. Мне было горько сознавать, что я, оставаясь здесь, упускаю что-то важное, и все-таки мы с Анной сошлись на том, что путешествия не для нас: разве затем мы поступали в Кембридж, чтобы потом, «в поисках себя», очутиться где-нибудь в Андах, пустив псу под хвост все, чего добились за эти годы.
Хотя, говоря по правде, нам просто не хотелось расставаться. Мы были неразлучны, как два влюбленных подростка, которые, к восторгу друзей и отчаянию родителей, неумолимо приближаются к пропасти сладостного грехопадения. Мы пробовали ночевать каждый в своей комнате, но, промаявшись самое большее час, снова бежали друг к другу. В одной из ранних песен «Блёр» есть такая строчка: «мы рухнули в любовь». Так вот, мы оба рухнули в любовь, нырнули в нее с головой.
Окружающие считали Анну замкнутой и равнодушной, но я видел ее другой. В один из вечеров она, без каких-либо намеков с моей стороны, выложила как на духу подробности своей жизни в Кении с родителями-миссионерами. В своей обычной манере, тщательно подбирая слова, она рассказала о том, как отец ударился во все тяжкие и отдалился от церкви, а мать, осуждавшая его за это, направляла всю свою любовь на добрые деяния.
Воздух раскалялся все сильнее. Мы сидели на стене, прихлебывая воду из термоса, который захватила с собой Анна.
— Хочешь, еще раз сыграем?
— Нет, — отрезала она. — Хватит с меня на сегодня унижений.
— А мне понравилось.
— Конечно, — фыркнула она. — Еще бы тебе не понравилось.
— Ты в этих шортах такая хорошенькая.
Анна улыбнулась и легонько ткнула меня в бок.
— Господи, ну и жара, — простонала она, вытирая вспотевший лоб.
Слабый ветерок, приносивший до этого хоть какое-то облегчение, утих, и уже ничто не спасало нас от беспощадного зноя.
— Пойдем в тенек? — предложил я, указывая на другой конец поля, где был установлен навес.
Анна всмотрелась вдаль.
— Но для этого нужно пересечь поле, — возразила она. — А ты погляди, что там творится.
Тут только мы заметили, что к детишкам присоединились звери, точнее, взрослые в скверно сшитых костюмах льва, тигра и панды — этакие страшилы, которых выгнали из Диснейленда.
Дети выстроились в шеренгу. Судя по всему, начиналось вручение каких-то призов.
— Что там происходит? — спросила Анна.
— Награждение, наверное.
— Это я понимаю, но животные-то тут при чем?
Я молча пожал плечами. Анна сощурилась, пытаясь рассмотреть получше.
— Жуткие они какие-то, — произнесла она.
— Животные или дети?
— Животные.
Я пригляделся. И действительно: застывшие на пушистых мордах улыбки производили весьма зловещее впечатление.
— Немало их там собралось, — заметил я.
— И не говори, — настороженно поддакнула Анна.
— Ну так что — рискнем? — предложил я, спрыгивая со стены.
— Нет, — запротестовала она. — Нельзя вот так пробежать через все поле, Роб, — там ведь идет официальное мероприятие.
— Не арестуют же нас за это.
— А вдруг?
— Короче, ты как хочешь, а я пошел. — Я оглянулся, ожидая, что она последует за мной. — Лучше уж быть арестованным, чем изжаренным на солнце.
С этими словами я побежал вперед, но Анна — нет. Она по-прежнему в нерешительности топталась у края площадки, словно перед ней был бассейн и она все никак не могла собраться с духом, чтобы в него прыгнуть.
Без помех добежав до навеса, я махнул ей рукой: давай, мол, сюда, — и она осторожно ступила на поле. Решив, что если идти спокойным шагом, то никто ее не заметит, она не спеша двинулась в мою сторону. Однако ее нервозность отразилась и на походке — было в ней что-то неестественное, что сразу бросалось в глаза. И не только мне. Ведущий с микрофоном в руке вдруг замолк, и все присутствующие — дети, родители и звери — разом повернулись и уставились на Анну.
Осознав, что невольно оказалась в центре всеобщего внимания, Анна вежливо улыбнулась — и быстро засеменила прочь. В этих шортах и блузке ее можно было бы запросто принять за подростка. Так же, видимо, решил и огромный оранжевый тигр: он настиг ее в центральном круге поля, обхватил своими лапищами и потащил к остальным детям. Я засмеялся, предвкушая, как она сейчас начнет отбиваться, но ошибся: Анна — вежливая, кроткая Анна — послушно встала в очередь.
После вручения детей поздравляли звери. Даже отсюда я видел ужас на лице Анны. С медалью на шее она переходила из одних пушистых объятий в другие, но сама ни разу никого не обняла. А когда медведь попытался примостить голову у нее на плече, она отскочила от него как ошпаренная.
После поздравлений дети побежали к своим гордым родителям, а Анна, сконфуженно улыбаясь, пошла ко мне. Щеки у нее раскраснелись, а к блузке прилипли комочки разноцветного ворса.
— Ну ты даешь, — засмеялся я. — Это что вообще было?
Анна захихикала и вытерла лоб:
— Я запаниковала. Не знала, что мне делать. Этот тигр не оставил мне шанса.
— А почему просто не ушла? — Я протянул ей термос с водой.
— Не знаю. Я встала в шеренгу, а потом... было уже слишком поздно уходить... И хватит смеяться. — Она насупилась. — Вовсе это не смешно.
— Еще как смешно.
— Ну, если только самую малость. Кстати, это все из-за тебя!
— Это еще почему?
— Потому что это ты погнал меня через поле. Ты просто идиот, — сказала она, отхлебывая из термоса. — Сбылся мой самый страшный кошмар — меня обнимали на людях.
— Да еще и животные.
— Вот именно.
Мы сидели в тени, наслаждаясь прохладой, и я знал, что люблю ее — так сильно, что сильнее уже невозможно. Она умела посмеяться над собой. И еще я знал, что мне до конца жизни не забыть укоризненного взгляда, которым она наградила того не в меру резвого медведя.
Стоял очередной изнуряюще жаркий день. Захватив с собой бутылку вина и несколько сэндвичей, мы отправились на реку Кэм. Берега были окутаны маревом, словно утренний туман решил сегодня задержаться; в одном из кафе играли на пианино, и до нас доносились отзвуки джазовой мелодии.
— Сколько можно с ней возиться? — спросила Анна.
На последние деньги, оставшиеся от кредита, я купил цифровую камеру и несколько объективов.
— Еще чуть-чуть, — ответил я, копаясь в настройках: никак не мог понять, как изменить скорость затвора.
— Ну правда, хватит направлять ее на меня. Я себя чувствую моделью.
— А ты и похожа на модель, — заявил я и сфотографировал ее. Она показала мне язык и развернулась к реке, вытянув ноги.
— Ну и как успехи? — словно невзначай спросила она.
— В чем?
— В поисках работы.
— А. Разослал резюме в пару-тройку компаний, но ответа пока нет. Тебе подлить?
Анна накрыла ладошкой свой пластиковый стаканчик и отрицательно помотала головой. Я плеснул себе немного вина.
— Ты будто и не беспокоишься вовсе.
Я пожал плечами:
— А чего мне беспокоиться?
Анна поджала губы: верный признак того, что она с чем-то не согласна.
— Ты написал всего-навсего в несколько компаний, я же — в пятнадцать, из которых только пять предложили мне работу.
— А остальные десять что сказали?
— Ничего, — ответила она. Вид у нее был какой-то отрешенный: она даже не поняла, что я пошутил. — И это раздражает. Могли бы хоть что-нибудь ответить.
В последнее время ее вдруг стали волновать мои планы на будущее. Ее саму ждало место в какой-то бухгалтерской конторе в Сити, а у меня никакой ясности не было, поэтому она начала задавать вопросы: что ты собираешься делать дальше? может, поедешь со мной в Лондон и там поищешь работу?
Честно говоря, поиск работы заботил меня в последнюю очередь: все мои мысли занимали карты — живые карты с исчерпывающими данными о местности; карты, создать которые было бы под силу любому подростку с ноутбуком и профилем на «Майспэйс».
— Если уж на то пошло, я по-прежнему надеюсь, что моя идея с картами выстрелит, — признался я, наливая себе еще вина и вытягивая ноги на траве.
Лицо Анны окаменело.
— Можно поподробнее? — Она сняла очки. — Ты так толком ничего мне и не объяснил.
— А мне казалось, что объяснил.
— Даже если и так. Я все равно не понимаю, чего ты хочешь добиться. — В ее голосе ни с того ни с сего послышались гневные нотки.
— Ну хорошо. — Я сел прямо и развернулся к ней. — Программное обеспечение, над которым я работаю, позволяет пользователям изменять карты в соответствии с их личными интересами. Ну например, ты можешь нанести на карту маршрут, по которому ты ездила на велике или бегала. Или загрузить свои фото в карту места, где ты отдыхала, а все остальные их увидят.
— Фотографии — на карту?
— Точно.
Анна нахмурилась:
— Но ведь это дикость какая-то, тебе не кажется? С чего людям вообще это делать?
— Ну, мало ли. — Я уже начинал психовать. — Потому что у них будет такая возможность.
Некоторое время царило молчание. Анна принялась убирать в рюкзак все, что мы с собой принесли.
— Ты ведь совершенно ничего не смыслишь в картах, да? — сказала она. — Люди, вообще-то, годами на картографов учатся. Мой двоюродный дядя — картограф. Это невероятно сложная профессия.
— Да что на тебя нашло?
— Я просто спрашиваю, Роб.
— Анна, все остается по-прежнему.
— Что ты имеешь в виду?
— Если ты боишься, что я передумаю насчет Лондона, то зря — я не передумаю.
Она тихонько фыркнула:
— Вот еще. Дело вовсе не в этом.
— А в чем тогда?
Ничего не ответив, она продолжила убирать вещи в рюкзак. Я и сам знал, в чем тут дело: я собирался действовать в одиночку, и ей это не нравилось. Для нее это был неоправданный риск, отклонение от нормального курса. По ее мнению, мне полагалось найти хорошую работу, которая обеспечила бы мне достойную жизнь и безбедную старость. Разве не для этого мы поступали в Кембридж и учились как сумасшедшие?
— Временами ты ужасно раздражаешь, — сказала она, устремив глаза вдаль. — Ты думаешь, что все обязательно будет по-твоему.
— И что в этом плохого?
— Но это невозможно.
— А по-моему, как раз наоборот.
— Что ты хочешь сказать?
— Пока у меня выходит все, за что я берусь.
В моем голосе прозвучал вызов, но я всего лишь защищался. Анну это разозлило. Она отвернулась, оправила юбку и тихо сказала:
— Да, пока ты понимаешь, что делаешь.
— Да почему тебя это так волнует? — спросил я.
— Не волнует.
— Волнует. Тебя аж трясет от злости.
Анна потянулась за бутылкой (при этом ей пришлось перегнуться через меня) и налила себе вина.
— Твой план кажется мне импульсивным и непродуманным, только и всего. Роб, ты только что получил диплом с отличием первой степени. Да многие компании будут умолять тебя на них работать, а ты носишься с этими картами.
— Да, потому что карты — это реальный шанс. К тому же я не хочу работать на компанию.
Анна шумно вздохнула.
— Это я уже поняла, — сказала она.
Мы зашли в тупик. Некоторое время мы сидели молча, глядя на плывущие по Кэму лодки-плоскодонки. Это была наша первая крупная ссора — до этого мы лишь спорили по пустякам, да и то редко.
— Ты был прав, — сказала она так тихо, что я едва расслышал.
— В чем?
— Я сказала — дело не в том, едешь ты в Лондон или нет, — но это неправда. Мне действительно нужно знать наверняка, что ты едешь.
Анна сидела, обхватив руками колени, а в ее волосах белели пушистые зонтики одуванчиков. Она была прекрасна.
— Ну конечно же, я еду. — Я придвинулся ближе. — Но у меня есть одно пожелание.
— Какое?
— Чтобы мы жили вместе. Может, я слишком тороплюсь, но я правда хочу с тобой жить.
