Обещания и гранаты E-Book

Сав Миллер

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: LAV. Темный роман
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 406

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Сердце доктора Кэла Андерсона давно замерзло. В тридцать два года он живет как робот, не зная чувств. Холодный бесстрастный ум делает его незаменимым помощником и врачом мафии. Его решения не подлежат сомнению… Все меняется, когда в жизнь Кэла врывается Елена Риччи, двадцатилетняя дочь его босса. Она давно любовалась бездушным доктором со стороны, пока не застала его в момент слабости… Одна ночь стирает границы между ними — Елена становится для Кэла не искушением, а необходимостью. Одержимостью. Он готов на все, чтобы ее получить, даже если это означает разрушить ее свадьбу с другим мужчиной... Впервые оказавшись в ловушке с человеком из своих кошмаров, Елена пытается растопить его сердце. Но стоит ли ей рисковать своей жизнью ради тайн и страстей, которые навсегда изменят их судьбы?

Leseprobe

Сав Миллер Обещания и гранаты

Sav R. Miller

Promises and Pomegranates (Monsters & Muses Book 1)

Copyright © by Sav R. Miller. All rights reserved

В оформлении макета использованы материалы по лицензии

© shutterstock.com

© Сиськович А., перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Примечание автора

История Кэла и Елены – это мрачный современный роман, частично основанный на сюжете и персонажах мифа об Аиде и Персефоне.

Учтите, что это не фэнтези, не исторический роман и не прямой пересказ легенды.

Это темный любовный роман, а значит, в книге много сцен насилия, откровенных сексуальных сцен и т. д.

Если вам не нравится подобный жанр, не советую читать эту книгу.

«Обещания и гранаты» – это самостоятельный роман, однако в сюжете будут моменты, которые не раскрываются в книге, но упоминаются в других романах серии.

И хотя это отдельный роман, возможно, вам будет интересно прочитать приквел (хотя это вовсе не обязательно).

Надеюсь, вам понравится романтическая история Кэла и Елены.

Не рекомендуется к прочтению детям и людям с неустойчивой психикой.

Пролог. Кэл

Еще ребенком я привык к тишине.

Такой, которая царит в больничных палатах, скрывающаяся за унылым, ритмичным пиканьем электронных мониторов и монотонными капельницами.

Если же эта тишина нарушалась – когда приходили медсестры, чтобы взять кровь на анализ, или заглядывали члены семьи со своей фальшивой моральной поддержкой, – все мое существо начинало скучать по ней.

Я влюбился в ее бесконечную безмятежность, умиротворение, которое она дарит, секреты, которые можно утаить в ее глубинах.

Я научился находить ее в полном хаосе, питаться ее энергией.

В конце концов, тишина стала необходимостью.

Самой тяжелой зависимостью, которую сложно контролировать.

Наваждением.

Болезнью…

Сверстники в колледже, а позднее и коллеги, называли это психическим расстройством. Говорили, что в моем мозге происходило короткое замыкание при определенном возбудителе. Причем иногда об этом возбудителе было достаточно просто подумать.

Я понимал, что это делало меня уязвимым.

Ни на что не годным.

Поэтому мне была необходима какая-то отдушина. Место, куда я мог бы прийти и не потеряться в нехватке отсутствия звуков. Место, где жестокость, зашитая в моей ДНК, могла быть удовлетворена, а те части моей души, что жаждут смерти и разрушения, – насытились.

Работа на Рафаэля Риччи, главу бостонской – в свое время – главной криминальной семьи, должна была быть временной. Он подобрал меня с улицы и пообещал роскошную жизнь, если взамен я соглашусь немного замарать руки.

Но, как и многое остальное, все вышло из-под контроля.

Я научился наслаждаться привкусом жестокости на языке.

Люблю, как она расцветает, словно цветок, пробивающийся из-под земли, разжигающий непреодолимое желание, как ничто другое.

Отчаяние облегчалось, только когда я чувствовал биение чужого сердца под кончиками пальцев – такой изысканный и такой глубоко человеческий трепет, который прекращается и умирает по моей воле.

Это желание могли утолить только окровавленные руки и искалеченные ими тела – моими руками, теми, которые поклялись исцелять.

Я позволил самым темным желаниям жить внутри меня. Проявляться через мои обязательства перед организацией, к которой я присоединился, не успев ничего понять. И я прощал себе это, потому что моя основная работа вполне прилична.

Этого должно было быть достаточно.

Я никогда не задумывался о потакании собственным слабостям, пока они не начали кровоточить так сильно, что разница между ними стала очевидна.

Пока не встретил Елену.

Самый запретный из всех плодов.

Персефона для моего Аида, как говорили некоторые. Весенняя пора в мире, где царит смерть и разрушение.

Девушка, которую я презирал, пока не понял, что ослеплен новым наваждением.

Пока не вкусил освежающий аромат ее бархатистой кожи, сладость ее возбуждения, поблескивавшего на кончиках ее собственных пальцев, солоноватость ее слез, когда я вдребезги разбивал остатки ее невинности.

Знает она это или нет, но она подарила мне себя той ночью.

Отдала свою душу под прикрытием выбора.

И хотя я ушел, как это обычно делает Смерть, – безмолвно и до рассвета, – у меня и мысли не было исчезнуть навсегда и отказаться от нее насовсем.

Глава 1. Кэл

Ш-ш-р.

Ш-ш-р.

Ш-ш-р.

Сжимая зубы до боли в челюсти, я прожигаю взглядом своего босса, пока он пьет горячий чай из кружки и смотрит видео на своем компьютере.

Его прихлебывание действует мне на нервы, как визг тупого ножа по тарелке. К тому времени, как он придвинул в мою сторону лист бумаги, поставил кружку на стол и снял очки, я уже представил все возможные способы, которыми мог бы его прикончить.

Самым простым и эффективным была бы передозировка инсулином, особенно учитывая тот факт, что он хранит глюкометр и шприцы в верхнем выдвижном ящике своего стола, совсем без защиты.

Хотя, полагаю, большинство людей в нашем мире не стали бы тратить время на изучение изощренных методов убийства. Им подавай быстрые решения да сброшенные в реку тела; им плевать, смогут ли отследить их преступление, потому что они все равно подкупили местную полицию.

Им главное – удержать свою власть.

Свой авторитет.

И передозировка – это слишком скучно.

Это не то же самое, что вонзить нож в грудь, пробить и сломать грудную клетку, вырезать еще бьющееся сердце, пока жизнь кровью сочится из глаз твоей жертвы.

Есть что-то магическое в том, что чья-то жизнь находится в твоих руках. Эдакая симметрия, встречающаяся в природе, когда у тебя есть выбор – зверски лишить жизни живое существо или исцелить его.

Они полностью в твоей власти.

Власти, которую люди, подобные Рафаэлю Риччи, даже не могут себе представить. Поэтому у него есть я.

Наконец, потерев ладонью гладковыбритый подборок, Раф снимает очки с носа, откидывается в своем кожаном кресле и поднимает на меня взгляд. Он пристально меня изучает, а его темные глаза пусты. Ни намека на то, что творится в его голове.

Закинув ногу на ногу, я сжимаю колено рукой в перчатке и жду. После почти двадцати лет совместной работы, уверен, он понимает, что я не просто болезнь, которая может выйти с потом.

Если он хочет сидеть в тишине, пока один из нас ее не нарушит, я подыграю.

На кону всего лишь жизнь его дочери.

Раф щелчком пальцев приказывает двум здоровым охранникам выйти из кабинета, массивное золотое кольцо на его большом пальце поблескивает на свету. Он открывает ящик стола, достает бутыль с фамильным гербом Риччи и два хрустальных бокала.

Молча разливает алкоголь по бокалам, затем двигает один в мою сторону, прежде чем поднести второй ко рту и сделать щедрый глоток. Несколько капель падают на воротник его белой рубашки, но он, кажется, этого не замечает.

Я беру свой бокал, ставлю его на колено, но не пью.

Он со вздохом вскидывает бровь.

– Грубо отказываться выпить со своим боссом.

– Только не тогда, когда мой босс знает, что я здесь не ради халявной выпивки.

Осушив бокал, он со стуком ставит его на деревянный стол и вытирает рот рукавом.

– А для чего ты здесь, Андерсон? Ты до сих пор ничего не сказал.

– Видео говорит само за себя, разве нет?

– Я вижу, как ты трахаешь мою старшую дочь в моем же доме, хотя она помолвлена с другим с момента своего зачатия.

В моих венах вскипает кровь при мысли о том, как кто-то другой лапает ее нежную бархатную плоть, его губы ласкают ее, его ДНК там, где первой оказалась моя. Я крепко сжимаю бокал в пальцах, пока они не занемеют, чтобы сохранить хладнокровие.

Нельзя терять контроль над собой.

– Что ж, мы все знаем, что верность не самая сильная черта семьи Риччи.

На его челюсти вздувается желвак, но он не проглатывает наживку. Возможно, потому что не уверен, о чьих именно изменах я говорю – его собственных или его жены. Или, быть может, потому что это и неважно, ведь даже если я уточню, мои слова не перестанут от этого быть правдой.

– Елена не такая, как остальные, – говорит он и бросает взгляд на фотографию в рамке, стоящую на краю стола. На фотографии она лежит на поляне в окружении цветов, одетая в шапочку выпускника и мантию, а на фоне – академия Фонтбонн[1].

Фотография, на которой запечатлен академический успех, хотя Елена, скорее всего, уже тогда знала, что ее мечты о высшем образовании и карьере проживут недолго.

Трудно гнаться за собственными интересами, когда твое благополучие зависит от того, будешь ли ты выполнять определенные обязанности.

Хотя это не помешало ей гнаться за мной.

Пожимая плечами, я наклоняюсь вперед и ставлю бокал на деревянную поверхность стола, затем запускаю руку в карман своего плаща за спрятанным в нем письмом. Выудив конверт, я расправляю его на колене и демонстрирую Рафу.

– Неважно, что она хуже. Это письмо оказалось в доме, который я арендую на другом конце города, – говорю я. – Его не отправили по почте и не принесли в бесплатную клинику, где я раньше работал. Его просунули в отверстие для писем во входной двери, а это значит…

– Что, кто бы его ни принес, он хотел быть уверенным, что письмо дойдет до адресата. – Раф потирает подбородок основанием ладони, глядя на конверт. – Не надо мне объяснять, как работает чертов шантаж, Кэл.

Я кладу письмо на стол и подталкиваю в его сторону.

– Отлично. Тогда мне также не нужно объяснять, что, если они не побоялись прийти ко мне, они определенно не станут колебаться, чтобы докучать Елене.

– Мне нравится полагать, что мое имя имеет куда больше веса в Бостоне, чем твое, – говорит он.

– Это не так. – Лицо Рафа краснеет, раздражение вспыхивает в нем с каждым словом, что срывается с моих уст. – Когда-то так и было, безусловно. Но затем ты стал слишком сентиментальным, и теперь главный источник твоей власти – это связи.

– Следи за языком, Андерсон. – Грозя пальцем в мою сторону, он выдвигается вперед, от гнева на его шее ершатся метафорические перья. – Ты идешь по тонкой грани между правдой и неуважением, сынок.

Внутренне морщась от этого обращения, я снова пожимаю плечами, не обращая внимания на его тактику запугивания.

Нельзя одолеть того, кто тебя не боится, а у нас всегда было наоборот.

– Суть вот в чем, – продолжаю я, игнорируя его слова. – Автор письма предельно ясно дает понять, чего они хотят и что будет, если они этого не получат. Ты готов к тому, что весь твой план пойдет коту под хвост?

– Ради бога. Федералы не станут ничего разнюхивать, если местная полиция не даст им повода, а с ними у нас проблем не будет. Они обычно готовы к сотрудничеству.

– Я говорю не о копах. Но так как другие семьи, с которыми ты ведешь бизнес, предположительно с восьмидесятых придерживаются строгой политики относительно наркотиков, сомневаюсь, что им понравится, когда они услышат, чем ты занимаешься в Мэне с Монталтосами.

Раф сглатывает, его лицо слегка краснеет, и он снова бросает взгляд на монитор компьютера.

– Я не могу отдать им Елену.

Постучав костяшками пальцев по его столу, я киваю.

– Дело твое.

Встав на ноги, я поправляю костюм и застегиваю на пуговицы плащ. Затем вытаскиваю флешку из компьютера, прячу в карман и разворачиваюсь на каблуках, чтобы уйти.

Я разочарован, но не удивлен. Существует не так много вещей, которые заботят бывшего короля бостонского подземного царства, кроме собственного имиджа. Очевидно, безопасность дочери в них не входит, и от этого мой желудок сводит, когда я подхожу к двери.

Я надеялся, что все будет проще, и весь мой план, моя свобода основывались на его желании защитить семью. Теперь мне нужно заново продумывать следующий шаг.

Открываю дверь, переступаю через порог, и в этот момент Раф откашливается за моей спиной, заставляя меня остановиться. Я не оглядываюсь, жду, намеренно ли он издал этот звук. Моя рука все еще на изысканной дубовой ручке.

– Что… – Он замолкает, и я поворачиваю голову в сторону, смотрю на стену, где находится огромная копия Давида Микеланджело, в которой сочетается религия Рафа с тем, что он больше всего презирает, – с искусством.

Вот что посеяло бунтарские гены в его дочери.

Вот что привело ее ко мне.

– Не трать мое время, Риччи, – предупреждаю я, теряя терпение из-за молчания, последовавшего за его незаконченным предложением. Я перешел все границы, но знаю, что он ничего не сделает.

Как можно контролировать Смерть, когда она знает обо всех твоих слабостях?

Судорожно выдохнув, он снова открывает рот:

– Ты мог бы защитить ее.

Я моргаю, мои внутренности закручиваются, как тропический шторм. Делаю шаг назад, закрываю дверь и медленно поворачиваюсь к нему. Бросаю взгляд на фотографию на его столе, теряюсь на секунду во взгляде ее кофейных глаз, прежде чем кивнуть.

– Мог бы.

Он постукивает пальцами по подбородку, затем опускает руки на стол, принимается вертеть кольцо на большом пальце, пока говорит:

– Что мы будем делать с Матео? Он не отдаст ее без борьбы.

Удовлетворение прокатывается по моему позвоночнику, вызывая головокружение. Я доволен. Практически окрылен.

– Я о нем позабочусь.

Раф прищуривается, внимательно смотрит на меня и со свистом втягивает воздух скозь зубы. Этот звук – шок для моего мозга, триггер, к которому я не готов, тревога волной разливается по моим венам, прежде чем я успеваю взять себя в руки.

Реакция незамедлительна, паника нарастает, пока он продолжает языком чистить свои виниры. Мои плечи напрягаются, мышцы каменеют, ярость от потребности остановить звук захлестывает меня, затуманивает мой взор.

На мгновение я вижу, как Раф обмякает в своем кресле с зияющей дырой от пули во лбу. Вижу себя забрызганным его кровью, пока вырезаю хрящи и кожу с его ушей, собирая их, как фермер урожай.

Его голос возвращает меня обратно, я моргаю, отгоняя прочь наваждение, пока мое тело пытается привыкнуть к реальности.

– Знаю, ты ничего не делаешь для меня бесплатно, – говорит Раф. – Что тебе нужно?

Глубоко вдыхая, пропитываясь ароматом старых сигар и дорогого алкоголя, я прячу широкую улыбку. Мой пульс разгоняется, ярость уходит.

В моем мозге всплывает стихотворение, которое я однажды оставил Елене, – обещание и угроза, собранные воедино.

Просто тогда я этого не знал.

«Дис за одно мгновение увидел ее, полюбил и украл – это истинная любовь».

Похищение Прозерпины.

Не любовь, но нечто гораздо более зловещее и смертоносное в моем случае.

Я думаю о фотографии, прожигающей дыру в моем бумажнике, – карие глаза, точь-в-точь как мои, длинные черные французские косы. Боль разрастается в моей груди при мысли о ней, заново убеждая меня в правильности решения, когда я вспоминаю о том, кто за этим стоит.

Если есть хоть один шанс на отношения с моей давно потерянной сестрой, это единственный путь.

Встретившись с Рафом взглядом, я вскидываю брови.

– Душа Елены.

Глава 2. Елена

Большинство девочек, которых я знала в детстве, представляли свадьбу своей мечты.

Моя младшая сестра Ариана мечтала о свадьбе в мягких пастельных тонах и девственно-белом цвете, несмотря на то что сама являлась полной противоположностью. Годы занятий балетом означали, что она знала конкретную песню и танец, который танцевала бы с нашим папочкой; и выглядела бы при этом невероятно.

Даже Стелла – младшая и самая умная из дочерей Риччи – нацарапала свадебное меню на клочке бумаги, который потом использовала в качестве закладки для учебников.

Я же планировала свои похороны.

До сегодняшнего дня мраморный гроб и букеты из георгин и лилий казались большим, чем просто мечта. Иллюзия, которую я придумала, чтобы избавиться от унылой реальности.

Однако теперь, когда я смотрю на свое отражение в зеркале, пока мать пытается застегнуть мое платье, я понимаю, что, возможно, эти два события синонимичны.

Моя свадьба с самым завидным женихом Бостона, Матео де Лука, означала конец привычной жизни.

– Dio mio![2] Втяни живот, Елена, – бросает мама, упираясь локтем в мое бедро, затягивая шнуровку. – Последняя примерка была всего две недели назад, когда ты успела располнеть?

Жар приливает к щекам после ее вопроса, стыд пронзает кожу подобно тупому лезвию.

– Всего несколько фунтов, – говорю я и, пытаясь подчиниться ее просьбе, делаю самый глубокий вдох, на какой способна.

– Наверное, всему виной стресс или вода, – говорит тетя Анотелла. Она сидит на краю кровати и жует клубнику в шоколаде, которую мы заказали на обед. – Или все то время, что она проводит, уткнувшись в книгу.

– Или она просто сдалась. Дети в наши дни больше не проходят через конфетно-букетный период. – Нонна, бабушка по линии отца, снова заходит в комнату со светло-голубой подарочной коробкой в руке.

– Поясни, Фрэнки.

Нонна пожимает плечами.

– В моей молодости девушки ждали как минимум несколько лет, прежде чем запустить себя. Теперь они считают, что держать себя в форме необязательно, а потом удивляются, что полстраны разводится.

Мыча что-то себе под нос, мама затягивает платье потуже, выдавливая воздух из моих легких. Делая шаг назад, она убирает прядь черных волос с лица и победно выдыхает.

– Все. Хорошо, что мы выбрали платье со шнуровкой, а не на молнии.

Лицо горит, я смотрю на себя в платье с длинными рукавами – ткань плавно обтягивает мой плоский живот. Открытое декольте, на котором настояла Ариана, скрыто под этим консервативным платьем.

– Матео впервые увидит тебя голой, – сказала она, лучезарно глядя на меня из секции с нижним бельем в свадебном салоне. – Пусть помучается.

По правде говоря, единственный человек, у которого я хотела бы вызвать такие чувства, скорее всего, даже не появится на церемонии.

Хотя ему все равно не довелось бы увидеть то, что под платьем. Не в очередной раз.

Скрестив руки на груди, я отворачиваюсь от своего отражения в зеркале, чувство стыда закручивает мой желудок в узел. Пот струится по спине и лбу, и я пытаюсь занять себя проверкой плана посадки гостей, убеждаясь, что позаботились о каждом.

Нонна подходит ко мне, облизывает подушечку большого пальца и принимается тереть мне щеку.

– Анотелла, принеси свою косметичку. Нужно будет держать ее под рукой, если она и дальше будет продолжать так потеть.

Тетя торопливо покидает комнату, через открытую дверь на долю секунды передо мной открывается вид на холл дома семьи де Лука. Обслуживающий персонал суетится, когда дверь закрывается, я чувствую аромат лобстера и маринары, и у меня начинает урчать в животе.

Я не ела ничего со вчерашнего вечера, но теперь, когда мой вес стал темой всеобщей обеспокоенности, уверена, что, если я попытаюсь стащить себе что-то на перекус, мама снесет мне голову.

Не приведи господь, чтобы на моей свадьбе было что-то не так, если только не она сама это устроила.

Хотя имидж всегда был самым главным приоритетом для моей семьи, особенно в последние годы, когда сократилось количество организованной преступности. Она все еще существует, но в очень ограниченных масштабах – за кулисами, спрятанная в тени. Папе и его людям вместе с другими семьями в стране приходится вести свой бизнес более осторожно.

– Главное – контролировать, что о тебе говорят, – всегда твердит папа. – Тогда и все остальное будет под контролем.

Если люди не считают тебя членом жестокой бандитской группировки, у них не будет повода заявлять на тебя в полицию.

Поэтому меня выдают замуж за наследника ведущих бостонских медиакомпаний, несмотря на то, что единственное чувство, которое я питаю к своему будущему мужу, – это пренебрежение.

Разумеется, мои чувства ничего не значат. Не в этом мире.

Все, что нужно la famiglia[3], – это чтобы я вела себя тихо, как мышка, и выполняла свои обязанности.

Мама со вздохом подпирает руками бока и, прищурив глаза, оглядывает меня с головы до ног. Из трех дочерей Риччи я единственная, кто похож на прекрасную бывшую дебютантку Кармен, – у нас одинаковые длинные черные волосы и золотисто-карие глаза, в то время как мои сестры более светлые, как папа.

Знаю, наше сходство влияет на ее отношение ко мне. Из-за него она критикует меня по малейшему, самому незначительному поводу, потому что исправить эти мелочи в себе уже слишком поздно.

Хотелось бы, чтобы понимание этого помогало мне легче переносить ее нотации… но это не так.

– Итак, дамы, пора выдвигаться. Мы должны быть в церкви через полчаса, – говорит Нонна по пути к углу комнаты, где стоит поднос с обедом. Она берет оливку с серебряного блюда и отправляет ее в рот, запачкав кончики пальцев ярко-розовой помадой.

– Ой-й, – доносится стон из холла. Вдруг на пороге появляется стройная фигура Арианы, огненно-оранжевое вечернее платье обятивает тело балерины.

Зависть разрывает мою грудь при виде ее – высокой, грациозной и красивой, – пока я стою здесь в своем свадебном платье и чувствую себя гадким утенком. Я молчу, пытаясь прогнать мамины комментарии, которые снова и снова крутятся в моей голове.

– Вот опять, – бормочет мама, заправляя выбившуюся прядь волос мне за ухо.

Нонна закатывает глаза.

– Ариана, ты можешь когда-нибудь перестать жаловаться?

– Нет. – Сестра моргает, ее оленьи глаза расширяются, когда она видит меня. – Господи, Е, выглядишь потрясающе.

Я благодарно ей улыбаюсь, чувство вины пожирает меня изнутри. От чего именно, сама не понимаю.

– Чувствую себя фарфоровой куклой.

– Привыкнешь, – говорит мама, отмахнувшись.

Хмурясь, сестра скрещивает руки на груди.

– Зачем нам ехать так рано? Гости приедут только через два часа.

– Потому, nipotina[4], что на нас лежит ответственность за организацию церемонии. Как будто я могу доверить кому-то другому в этом городе свадьбу моей внучки. – Нонна подмигивает, подходит к моей сестре и, приобняв за талию, выводит из комнаты.

– Ты почти готова, carina[5]. Мы для тебя кое-что приготовили, что-то синее… – Поджав губы, мама оглядывает комнату, ее взгляд останавливается на подарочной коробке, которую Нонна принесла ранее.

Она подходит к ней, снимает крышку и вынимает из нее тиару с фатой. Я поворачиваюсь к матери спиной и смотрю через зеркало, как она приближается ко мне. Ее пальцы скользят по моему виску, когда она надевает тиару мне на голову и закрепляет шпильками, которые достает из кармана.

Расправив фату так, чтобы она падала мне на плечи, закрывая мои волосы, она удовлетворенно пищит и обнимает меня.

– Идеально, – говорит она, сжимая меня. – Матео будет в шоке, когда увидит тебя у алтаря.

Страх заполняет мои внутренности, затвердевает, подобно цементу, причиняя боль от груза нерешительности.

– У тебя было так же? – тихо спрашиваю я, зная, что мы похожи не только внешне.

– Что ты имеешь в виду?

Я в неуверенности прикусываю щеку.

– Тебе тоже казалось, что тебя ведут на смерть?

Она опускает взгляд на свои пальцы, украшенные многочисленными кольцами. Мама задумчиво наклоняет голову набок, глаза в расфокусе, словно на мгновение вернулась в прошлое.

– Ты найдешь способ смириться с этим, – говорит она наконец и целует меня в лоб. Выпустив меня из объятий, она улыбается, но улыбка неискренняя и кривая. Такая хрупкая, что она легко может разбиться, а ее осколки разлетятся по всему полу.

Откашлявшись, мама всплескивает руками и делает шаг назад.

– Ну вот, figlia mia[6]. Ты готова стать чьей-то невестой.

Я бросаю взгляд на свое отражение и вижу пленницу в элегантном белом платье, но все равно киваю.

– Нам уже пора?

Мама кивает.

– Думаю, мы…

– Мисс Риччи!

Одна из официанток вламывается в спальню, ее розовые щеки залиты краской и стали почти такими же яркими, как ее волосы. Она наклоняется и сжимает руками колени, пытаясь отдышаться, затем поднимает руку, чтобы что-то сказать.

– Мистер де Лука просит вас подойти.

Я сжимаю зубы, раздражение пронзает мою кожу изнутри.

– Нам нельзя видеться до свадьбы, это дурной знак.

К тому же я не хочу проводить с ним больше времени, чем необходимо.

– Пожалуйста, мисс. Ему нехорошо, но он не хочет говорить ни с кем, кроме вас.

Я со вздохом смотрю на маму, та пожимает плечами.

– Мы сами строим свою судьбу, верно? – Поцеловав меня в обе щеки, она перекидывает сумку через плечо и направляется к двери. – Разберись с этим, и встретимся в церкви как можно скорее!

Я смотрю на бейджик официантки – Марселин, написано большими печатными буквами – несколько коротких секунд, гадая, не будет ли это очередная попытка Матео вывести меня из себя или еще что похуже. И все же я не хочу, чтобы он устраивал сцену или откладывал неизбежное, поэтому следую за этой девушкой по коридору в спальню Матео.

Оказавшись внутри, я замираю, отметив, что его комната ничем не отличается от той, из которой я только что ушла; никакого намека на личные вещи, захламляющие стены или комод. Кажется, что эта комната принадлежит привидению.

Или, понимаю я, заметив Матео, сидящего на краю кровати, человеку, который скоро им станет.

– Какого черта? – выдыхаю я, бросаясь к нему.

Он стискивает живот, наклоняется вперед и обильно блюет в пластиковое ведро.

– Господи, Матео, что случилось?

Он судорожно с хрипом вдыхает, смотрит на меня стеклянными глазами – в его карих зрачках читается паника. Его кожа приобретает темно-красный оттенок, а рука неуклюже хватается за воздух, пока из него вырывается еще один залп рвоты.

– Я слышал, пищевое отравление, – раздается голос позади меня, – проявляется по-другому.

Голос, который я знаю лучше собственного.

Он ласкает мою кожу, я чувствую его тепло на своей шее, это говорит о том, что его владелец совсем близко.

– А ты что думаешь, крошка?

По лбу Матео сбегают крупные капли пота, ведро падает из его рук на пол, сам он заваливается на бок и бьется в конвульсиях.

У меня сводит желудок, к горлу подступает тошнота, когда голос материализуется сбоку от меня, как физическое появление фантома, от которого я пыталась избавиться несколько недель после моего двадцатого дня рождения.

После нашей последней встречи.

Я молчу, страх впился когтями в мое нутро и сжимает его, пока я абсолютно беспомощно наблюдаю за тем, как мой жених корчится на кровати в конвульсиях и пускает слюни без перерыва.

Хотя человек, стоящий рядом со мной, – врач.

Однако его присутствие говорит о том, что здесь и сейчас он решала моего отца.

Что это было убийство.

Пока тело Матео обмякает, а жизнь покидает его тело, я боковым зрением смотрю на Кэла Андерсона и пытаюсь увидеть в нем парня, которого любила.

Парня, который лишил меня девственности восемь недель назад и ушел еще до рассвета, оставив мне не один шрам.

Взъерошенные угольно-черные волосы спадают на лоб, словно он нарочно их так уложил. Его скулы – такие острые, что ими можно резать стекло, и покрытые тонким слоем щетины – делают его похожим на Адониса, а темные глаза говорят о его жестокости больше, чем слухи о ней.

Он выше всех, кого я когда-либо знала; черная ткань его дорогого костюма идеально подогнана под каждый мускул и изгиб стройного накачанного тела.

Его рука в перчатке держит телефон, камера которого направлена в мою сторону, и я понимаю, что он делает. Понимаю, зачем меня сюда вызвали.

– Давай поговорим.

Глава 3. Кэл

Мой член твердеет, когда Елена облизывает свои пухлые губы, ее глаза прикованы к телу, лежащему перед нами. Я пытаюсь сосредоточиться и перевести взгляд на что-то другое, но невольно вспоминаю ощущения, испытанные, когда эти губы ласкали меня, когда она заглатывала так, словно от этого зависела ее жизнь.

– Ты вернулся, – шепчет она.

Елена моргает, снова и снова, будто не может поверить собственным глазам.

– Он…

– Мертв? – спрашиваю я, останавливая видео на телефоне. Сунув его в карман пальто, я киваю, наконец отрываю взгляд от ее губ и смотрю в безжизненные глаза Матео. – Вполне, уж поверь мне.

На несколько мгновений виснет тишина, я вижу, как поднимается и опускается ее грудь, затянутая в белую кружевную ткань платья. Она одета скромнее, чем я когда-либо видел, платье прилипло к ней, как вторая кожа, но почему-то она никогда не выглядела более соблазнительной.

Возможно, все дело в контексте: Елена, в свадебном платье, стоит над трупом своего жениха. При этом отреагировала она только на мое присутствие, словно его смерть не имеет для нее никакого значения.

Наклонившись, она щупает пульс Матео, и мои плечи напрягаются. Мысль о том, что ее ДНК находится так близко к нему, заставляет меня нервничать. Не потому, что боюсь, что ее могут обвинить в убийстве – через несколько часов все это будет неважно, все равно, – но потому, что я просто не хочу, чтобы она его касалась.

Тиара в ее волосах сдвигается набок, тушь растекается под веками, и от этого Елена выглядит мрачной и побежденной, хотя я знаю, что на самом деле она совсем другая.

Я приглядывал за ней с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать, выполняя долг перед ее отцом, прежде чем позволить своей порочности взять верх и согласиться, когда она сама попросила меня погубить ее.

Посему я знаю все о девушке, стоящей передо мной: ее любимые поэмы – «Маскарад анархии» Шелли и «Моя последняя герцогиня» Браунинга, – что она предпочитает на завтрак – тосты из цельнозернового хлеба с арахисовым маслом и свежими фруктами, – а также то, что ей нравится учиться.

Если бы она могла выбирать сама, она бы изучала литературу, а не то, как ее преподавать.

Знаю о маленькой татуировке в виде граната, выбитой у нее под грудью, я лично обводил каждую линию языком. Она даже на вкус как этот фрукт, взрывная и чарующая, такая сочная, что хочется вонзить в нее зубы.

И я это сделал, черт возьми.

Ее кровь такая же сладкая.

Я знаю, что ее привлекает темнота. Не раз я видел, как она купалась в приглушенном свете звезд, пока сияние луны разливалось по ее бледной коже.

Я смотрю на нее сейчас, в состоянии смятения, и знаю, что смерть жениха ее не расстроила.

Это мираж, такой же, каким могла бы стать их свадьба. Показуха для прессы, которая выставила бы ее отца в лучшем свете, уничтожив при этом остатки души, которую я разрушил несколько недель назад.

Елена всхлипывает, и на мгновение мне кажется, что она вот-вот разрыдается; я подаюсь чуть вперед, приготовившись увести ее прочь, пока ее не накрыла истерика, но затем она скользит руками по груди Матео, запускает одну под отворот его смокинга.

Когда она отодвигает ткань, демонстрируя кровавую рубашку под ней, я понимаю, что она не всхлипывала, а принюхивалась к нему.

По моей спине пробегает дрожь, словно по моим костям пробежала молния. Возможно, Елена не такая уж и жертва.

Возможно, моя маленькая Персефона готова принять свою судьбу.

Она смотрит на рану, изогнутая рукоять моего ножа все еще торчит из нее, Елена едва заметно качает головой.

– Страховка.

– Что?

Вернув отворот смокинга на место, она слегка пожимает плечами.

– Это страховка, верно? Колотая рана? На случай, если первый способ, каким бы он там ни был, не сработает.

Я открываю рот, чтобы опровергнуть это обвинение, чувствуя необходимость дистанцироваться от истинной причины убийства, но я этого не делаю. Нет смысла, раз она уже и так все поняла.

Часть меня – больная, искалеченная часть, которую я обычно прячу на самых задворках сознания, – хочет, чтобы она знала об этом.

Хочу, чтобы она видела, на что я способен, что происходит с теми, кто бросает мне вызов.

Решение Матео сыграть свадьбу, несмотря на то, что я сказал ему найти способ отказаться от нее, стало тем самым вызовом. И так как я не мог позволить ему разрушить мой план, мне пришлось исключить его из этого уравнения.

Обычно я не так безвкусен и неаккуратен в своем деле; мне нравится узнавать человека получше, узнавать, что не дает ему спать по ночам. Но существование Матео представляло угрозу, поэтому от него нужно было избавиться быстро.

Я сожалею только о том, что не позволил Елене стать частью отравления.

Тяжело выдохнув, Елена поднимает голову и поворачивается ко мне. В отличие от большинства людей, которых я встречал, она никогда не испытывала проблем со зрительным контактом. Она смотрит мне прямо в глаза, словно точно знает, чего я хочу, и старается дать мне это.

Остается надеяться, что она будет такой же покладистой через несколько секунд.

Она смотрит на меня, словно на расплавленную магму, спрятанную под холодным прогнившим фасадом. Я подаюсь вперед, мое тело будто угодило в ее магнитное поле и растворилось в ее тепле.

Золотые ирисы блестят, как растаявшая роскошь, моя рука сама по себе касается ее шоколадных волос.

– Зачем? – спрашивает она, короткое слово, лишенное даже намека на эмоцию.

Я замираю, пальцы скользят по ее волосам, и рука безвольно опускается вниз.

– Почему нет?

– Звучит слишком эгоистично.

Мои брови в изумлении ползут наверх.

– А с чего ты взяла, что я не эгоист?

Она хмурится и скрещивает руки на груди, спрятав ладони под мышки.

– Необоснованный оптимизм, я полагаю.

Позади нас дверь в спальню Матео медленно открывается, и я вижу в проеме светло-рыжую голову своей ассистентки. Марселин окидывает происходящее взглядом своих больших голубых глаз, затем проскальзывает внутрь со спортивной сумкой, перекинутой через плечо, и закрывает ее, подойдя к нам.

Взгляд Елены прикован к фигуре моей помощницы. Пока та передает мне сумку, ее глаза сверкают несдержимаемым гневом, хотя Марселин не может видеть этого из-за моего плеча. Она наблюдает, как пальцы Марселин касаются моих, гнев исходит от нее волнами, приятно опьяняя.

Ревность не то качество, которое я обычно ищу в девушках, но ее присутствие в богине, стоящей передо мной, подобно свежей почве, в которой я готов пустить корни.

Это основа порочности, этой зеленой эмоции, и я планирую использовать ее, чтобы возродить нас из руин.

– Марселин, – медленно произношу я, когда моя помощница делает шаг назад.

Она замирает, хмурит брови, скорее всего, размышляя, не собираюсь ли я дать ей очередное задание, выходящее за рамки ее компетенции. Мысленно делаю себе заметку начислить ей премию и предоставить отпуск, потому что я и так ее уже во многое втянул.

Но преданность, как я выяснил с опытом, – небольшая цена, которую приходится платить некоторым людям.

Так я и попал в эту передрягу.

Расстегнув сумку, я вынимаю инвентарь для уборки и расставляю его на прикроватной тумбочке Матео. Первым делом берусь за нож в его груди, вынимаю медленно, чтобы не забрызгать все вокруг кровью, которая все еще струится из его груди. Она останавливается, но последним залпом проливается из раны на мраморный пол. Я проклинаю себя за то, что не подстелил брезент.

Вытираю лезвие платком, затем небрежно машу рукой в сторону Елены.

– Ты уже знакома с моей будущей женой? – спрашиваю я Марселин, упиваясь резкой тишиной, которая следует за этими словами.

Обожаю такие моменты, они режут воздух, как хлыст.

Наклонившись, вытираю кровь очистителем, который используют в больницах, и одноразовыми полотенцами, затем выбрасываю их в мусорную корзину. Одним пальцем закрываю Матео глаза, затем накрываю его одеялом до подбородка, подоткнув по краям.

Если не знать и не чувствовать запаха очистителя, перебивающего вонь в комнате, никогда и не поймешь, что он мертв.

– Прости. – Елена первая оправилась от моего заверения. – Твоей кем?

Как по команде, дверь в спальню снова открывается, и входит Рафаэль с лысым священником.

Я смотрю на Марселин.

– Нам есть во что ее переодеть?

Она, нахмурившись, качает головой.

– Нет, сэр.

Со вздохом я провожу рукой по волосам и встаю на ноги, попутно сбрасывая кожаные перчатки. Не хотелось бы, чтобы Елена была одета в платье, предназначенное для кого-то другого, но, полагаю, выбора особо нет.

Сняв пальто, я кидаю его на кровать рядом с телом Матео и расправляю отвороты своего пиджака. Святой отец лопочет что-то на итальянском, улыбка на его румяном лице говорит, что он понятия не имеет о происходящем.

Наверное, думает, что его вызвали провести церемонию венчания.

Елена смотрит на своего отца, затем на священника, прежде чем ее утомленный взгляд падает на меня. Ее глаза превращаются в две узкие щелки, ноздри раздуваются, словно она пытается испепелить меня.

– Что происходит? – спрашивает она, сжав кулаки.

Все молчат, вероятно, ожидая, что я сам все объясню. Словно почувствовав, что я собираюсь сделать, Елена вздрагивает, как только я начинаю двигаться в ее направлении. Она бросается к двери, но я делаю выпад одновременно с ней, предвидя попытку бегства, и хватаю ее обеими руками за талию.

Прижав Елену к себе, чувствую, как ее зад трется о мой член, я разворачиваю нас так, что мы оказываемся прямо перед священником. Тот теперь изумленно смотрит на нас во все глаза.

Он шипит что-то Рафаэлю, тот качает головой и отвечает мягким успокаивающим тоном. Мои губы приближаются к уху Елены, пока она пытается вырваться из моей хватки, очевидно, не понимая, что именно ее боевой дух и привлек меня к ней с самого начала.

Чем больше она пытается освободиться, продолжая тереться об меня, тем тверже становится мой член.

– Осторожнее, крошка.

Чуть подавшись вперед, я скольжу рукой вниз по ее животу и прижимаю к себе сильнее кончиками пальцев. Она делает короткий вдох, почувствовав доказательство моей реакции, и мгновенно замирает.

Зрители не мешают нашему возбуждению; скорее, наоборот, увеличивают его, вкупе с осознанием того, что она полностью в моей власти. Одно неверное движение, и я унижу ее на глазах ее собственного отца куда сильнее, чем уже это сделал.

Махнув священнику свободной рукой, я продолжаю прижимать ее к себе второй.

– Какого хрена ты делаешь? – шипит она, дернув плечом, к которому я прижимаюсь подбородком. – Я не собираюсь выходить за тебя замуж.

– Боюсь, у тебя нет выбора.

– Папа, – выдыхает она, глядя на него с мольбой в глазах. – Ты ведь видишь, что он сделал с Матео, верно? Почему ты его не остановишь?

– Даже если бы и хотел, уверяю тебя, он ничего не может сделать. – Бросив на священника грязный взгляд, я щелкаю пальцами, приказывая ему приступить к делу.

– Мой отец – самый влиятельный человек в этом городе, – говорит Елена поверх голоса священника, когда он начинает свою речь.

Я хмыкаю.

– Вовсе нет.

Раф напрягается, но я не обращаю внимания. Это для него точно не новость.

– Мы собрались здесь сегодня, чтобы отпраздновать один из самых радостных моментов в жизни, соединение двух сердец перед лицом Господа. Здесь, в этой… комнате, мы свидетельствуем брачный союз доктора Кэллума Андерсона и мисс Елены Риччи.

Пауза. Священник колеблется в замешательстве.

– О господи, – вздыхает Елена, снова начиная сопротивляться. – Какого хрена? Прекрати! Отпусти меня!

Зажав ей рот рукой, я киваю священнику.

– Пожалуйста, продолжайте.

Он облизывает пересохшие губы, затем снова подносит Библию к глазам.

– Если кто-то из присутствующих против данного союза, говорите сейчас или молчите вовек.

Пронзительные крики Елены отдаются в моем черепе, вибрация ее горла волной идет по моему предплечью. Я прижимаю руку к ее рту чуть крепче и двигаю указательный палец так, чтобы он слегка закрывал ей нос; она кричит и кричит, звук приглушенный и прерывистый, пока она не осознает, что больше не получает кислорода.

Плач прерывается, она замолкает, лицо краснеет. Я вскидываю бровь и изгибаю шею, чтобы посмотреть ей в глаза. Они дикие, в них пляшут огненные кольца, и часть меня сожалеет, что я втянул ее во все это.

Втянул ее в свой мир, зная, что она этого не заслуживает.

Но она в опасности, и мой план – единственный выход, так что на самом деле у нас обоих нет выбора.

– Клянешься ли ты, Кэллум, уважать Елену и заботиться о ней? Любить ее в горе и в радости, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? – безжизненно спрашивает священник.

– Клянусь, – отвечаю я. Что-то колет в груди, когда я произношу это слово, ложь горчит на корне языка. Он повторяет ту же клятву для нее, и Елена качает головой, слезы льются из ее глаз, рот все еще закрыт. – Когда уберу руку, я хочу, чтобы ты сказала это. Чтобы поклялась.

Ее взгляд становится жестким, слезы испаряются.

– Я помогаю тебе. Скажи, что согласна, – шепчу я так, чтобы только она меня слышала, – или я начну убивать всех, кто тебе дорог, одного за другим. Матео был только началом, крошка. Следующим будет твой отец, если не сделаешь, как я скажу.

Она стонет, отчего мой член становится еще тверже, и выдыхает. Я медленно опускаю руку вниз по ее подбородку, готовый вернуть ее на место, если она снова закричит.

Но она молчит, вместо этого неотрывно смотрит мне в глаза.

– Зачем? – шепчет Елена, и я думаю о том, как она спросила то же самое о Матео, как она не осуждала, а просто хотела узнать причину. Словно каждое действие, даже самое омерзительное, можно объяснить, если постараться.

Я беру ее за подбородок и поднимаю ее лицо к себе, признание уже на кончике моего языка. Мои секреты умоляют, чтобы их раскрыли, пролили кровью на пол перед ней, но я знаю, что не могу рисковать.

По крайней мере, пока. До того, как она станет моей.

Поэтому я качаю головой и слегка ухмыляюсь.

– Почему нет?

Глава 4. Елена

В школе у меня была учительница, которая говорила, что наше сознание обладает бесконечной властью над нашими жизнями. Она была уверена в том, что время – это социальная конструкция и что люди способны создавать свои собственные реальности.

Она говорила, что люди состоят из энергии и что эта энергия, будто магнит, притягивает и то, чего мы боимся, и то, чего страстно желаем. И только от нашего запроса к Вселенной зависит, какой вариант реализуется.

Конечно, не самые подходящие взгляды для учителя в католической школе.

И все же, стоя на пороге вечности, глядя в бездушные глаза человека, который снился мне на протяжении двух месяцев, я невольно задумываюсь: может, сестра Маргарет была права?

С тех пор как Кэл оставил меня одну в моей спальне, я, должно быть, дюжину раз видела сон, как он возвращается, чтобы украсть меня у Матео, но все это так и оставалось лишь сном.

Может ли быть, что мои кошмары трансформировались в реальность?

Я бросаю короткий взгляд на отца, который, кажется, смотрит куда угодно, только не на меня, пока священник продолжает свой треп о любви, цитируя послание к Коринфянам, как будто не очевидно, что все это просто балаган. Ради бога, одна рука Кэла все еще сжимает мою талию, а вторая держит за горло, но мы все делаем вид, будто так и должно быть.

Будто он не угрожал убить всю мою семью, если я не сделаю так, как он скажет.

Предательство обжигает горло, жидкий огонь разливается в моей груди, и я снова пытаюсь вырваться из его хватки. Стараясь не обращать внимания на его твердый член, упирающийся в мой зад, и то, как из-за него сжимаются мои бедра, я пытаюсь высвободить руку.

Кэл сдавливает меня сильнее, чуть не ломая тазовую кость, и я морщусь. Вернув руку назад, я обхватываю его бедро и вонзаю в него ногти, пока пальцы не начинают неметь.

Я получаю единственное подтверждение того, что Кэл хоть как-то заметил мою атаку, когда он заставляет меня слегка податься вперед и сильнее упирает в меня свой член; он такой твердый, я чувствую его эрекцию, жаркую и пьянящую, и слоев одежды между нами точно недостаточно, чтобы ее скрыть.

Его рука на секунду отпускает мое горло, оставив странное пустое ощущение после себя. Он отцепляет мои пальцы от своей ноги и прижимает мою руку к туловищу, прежде чем взять меня за подбородок и повернуть к себе.

– Сделай так еще раз, – выдыхает он в мое ухо, в его голосе слышится легкое напряжение, – и я трахну тебя на глазах у всех.

Я фыркаю.

– Ты этого не сделаешь. – Мой голос звучит тихо из-за его руки на моем горле.

Должна ведь быть какая-то черта, которую даже Кэл Андерсон не станет пересекать. Что-то мне подсказывает, что трахать дочь босса – тем более главы мафии – у него же на глазах является высочайшей формой неуважения.

– Сделаю, и ты будешь наслаждаться каждой чертовой секундой.

Ладно, понятно.

Он задирает мне голову еще выше и смотрит прямо в глаза; они такие темные, бесконечно лишенные цвета, словно смотришь в две черные дыры и пытаешься устоять на ногах.

– Я тебе не враг, крошка.

– Но и не друг.

Мускул дергается под его левым глазом, затем взгляд Кэла опускается на мои губы.

– Нет, – соглашается он и проводит большим пальцем по моим губам, дернув нижнюю, как струну гитары. – Я твой муж.

Прежде чем я успеваю возразить – хотя и сказать-то нечего, я ведь все-таки согласилась, – его рука скользит по моей голове, запутывается в моих волосах, и его губы страстно припадают к моим.

Нападение застает меня врасплох, так что вначале я не реагирую. Кэл не любит целоваться. Даже в ту ночь, когда он лишил меня девственности, как мне казалось, во всех возможных позах, его губы ни разу не притронулись к моим.

Конечно, они скользили по каждому дюйму кожи, ласкали мою плоть в самых чувствительных местах и говорили напрямую с моей душой, но он ни разу меня не поцеловал.

Теперь я даже не понимаю, что именно испытываю.

Поцелуй нежный, почти сладостный, Кэл медленно дает мне привыкнуть и направляет меня, прежде чем я могу полностью расслабиться и тоже принять участие. Он накручивает мои волосы на кулак и поворачивает голову к себе, пока ласкает и дразнит, а мои руки взмывают к его груди.

Я отталкиваю его, рефлекторно пытаясь высвободиться, но он прижимается еще крепче ко мне, с жаром заглатывая меня, целуя с еще большей страстью. У меня перехватывает дыхание, когда его язык проникает в рот, переплетаясь с моим.

Он скользит по внутренней части моих зубов, моему небу, кончик его языка вызывает во мне дрожь.

Рука вокруг талии вдавливает меня в него, наши бедра прижаты друг к другу, и остатки моей непоколебимости крошатся, пока я таю в его руках.

Таю в его объятиях.

Наши зубы клацают и царапают друг о друга, глухой стон примитивной страсти вызывает жар внизу моего живота. Крошечный калейдоскоп в ярких неоновых цветах вспыхивает в моих закрытых глазах, пока мы боремся за доминирование, наши губы ведут бой, который разум не в состоянии понять.

Он почти болезненный, этот поцелуй. Болезненный, как и все остальные встречи с Кэлом до сих пор, – острая, внезапная боль, как будто тебя вскрыли и разорвали надвое, но твоему телу это нравится.

Словно тебе это необходимо, чтобы выжить.

Низкий гортанный стон вырывается из его горла, пронизывая меня до дрожи. Тепло заполняет мой живот, словно неукротимый лесной пожар, сжигающий все на своем пути, и я практически взбираюсь на его худощавую фигуру, пытаясь заставить его снова издать этот звук.

Кто-то рядом с нами хлопает в ладоши, возвращая меня к реальности; глаза мгновенно открываются в поисках нашей аудитории. Священник улыбается, повторяя на итальянском что-то непереводимое, папа смотрит на нас, а Марселин изучает собственные белые кроссовки.

Чувство неловкости вспыхивает в моей груди, когда я отрываюсь от Кэла, пытаясь выпутаться из его рук. Он сопротивляется, еще раз обжигает мои губы коротким поцелуем, прежде чем отпустить, так внезапно, что у меня подкашиваются колени.

Я хватаю его за рукав, чтобы удержаться на ногах, и судорожно вздыхаю. Мои губы распухли и болят, я провожу по ним пальцем, стараясь сохранить в памяти этот момент, поскольку этот поцелуй будет последним.

– Кольца, – говорит священник, указывая на наши руки. – Вы слишком торопитесь, мистер Андерсон.

– Например, не стал ухаживать за мной, делать предложение и вообще не удосужился узнать, согласна ли я, – бормочу я, наблюдая за тем, как Кэл выуживает из кармана своего пиджака холщовый мешочек и сбрасывает свои перчатки.

– Ты бы согласилась?

Я нахмуриваюсь.

– Что?

– Если бы спросил. – Он вынимает одно кольцо, обычное, черного цвета, и напяливает себе на палец, затем тянется за моим. – Ты бы сказала да?

– Я…

По правде говоря, я хочу сказать да. Увлеченность этим известным киллером заставила бы меня согласиться на все, о чем бы он меня ни попросил. Но мама с раннего детства вбила мне в голову, что подобный поступок был бы равносилен смерти, поэтому я просто качаю головой.

– Нет.

Стянув кольцо с пальца Матео, Кэл бросает его на пол и заменяет перстнем с крупным бриллиантом.

Его челюсть сжимается.

– Нет?

Отпрянув от него, я скрещиваю руки на груди.

– Нет, Кэллум, я бы не согласилась. Я была помолвлена…

– Что не помешало умолять меня тебя трахнуть.

– Тогда все было по-другому. Тогда…

– Благословляю этот союз во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – перебивает меня священник, выйдя вперед и сжав нас за плечи. – Силой, данной мне, объявляю вас мужем и женой.

Он колеблется, переводя взгляд с Кэла на меня и обратно.

– Гм… что ж, полагаю, можете снова поцеловать ее, но, если вы собираетесь это сделать, дайте мне немного времени, чтобы уйти.

Кэл поднимает обе руки в воздух и качает головой.

– В этом нет необходимости, святой отец. Мы уходим.

Марселин выводит священника из комнаты, хлопая дверью на выходе. Кэл ежится, когда она с громким стуком встает на место, затем сглатывает, подходит обратно к кровати. Он наклоняется, собирает свои вещи, не обращая на меня больше никакого внимания.

– Э-э? – Я вскидываю брови. – У меня есть право голоса? Я все еще понятия не имею, что происходит. – Повернувшись к отцу, я указываю большим пальцем на Кэла. – Почему ты его не остановил? Разве он не разрушил только что твой контракт с «Болленте Медиа»?

– Нет, это сделала ты, когда решила переспать с этим парнем. – Лицо отца каменеет, разочарование разливается в его глазах. – А так как ты была не особо осмотрительна, кто-то смог записать это на камеру и теперь использует видео, чтобы шантажировать la famiglia.

Мое горло словно сдавили, кровь приливает к лицу, пока я перевариваю его слова.

– Кто-то следил за нами?

Отец в отвращении кривит рот, его губы изгибаются в усмешке.

– Кто-то всегда следит, figlia mia. И теперь мы все должны расплачиваться за твою ошибку.

Бросив через плечо короткий взгляд на тело Матео, он качает головой.

– Разве мы не можем… рассказать старейшинам или сделать что-то еще? Наверняка должен быть другой выход.

– У тех, кто нас шантажирует, есть специфичный набор правил, которым мы должны следовать, иначе они приведут свою угрозу в исполнение. А так как мы понятия не имеем, кто они такие, они в прямом смысле схватили нас за яйца. – Папа наклоняет голову на бок. – К тому же, если я расскажу обо всем старейшинам, они все равно тебя убьют.

Слова Кэла эхом повторяются в моей голове. «Я пытаюсь тебе помочь».

Я сглатываю комок в горле, когда слезы подступают к глазам, пытаюсь сдержать их, несмотря на то что весь мой мир перевернулся с ног на голову.

– Я думал, что выбрать тебя для этого контракта было разумным решением. Я всю свою жизнь старался уберечь тебя от проблем, был уверен, что, если выдам тебя замуж, все остальное сложится хорошо само по себе. – Он вздыхает и снова окидывает меня коротким взглядом. – Думал, что могу рассчитывать на тебя, Елена.

Грусть опутывает мой позвоночник подобно плющу, сдавливая его так крепко, что, кажется, он вот-вот разломится пополам. Руки по своей воле тянутся к отцу, чтобы успокоить или принести извинения – а может быть, и то и другое.

Что угодно, только бы стереть отчаяние из его взгляда, пока оно не въелось в мою душу так глубоко, что я никогда не смогу избавиться от него.

– Папа, я…

– Вот. – Кэл сует мне в руки лист бумаги, перебивая меня. Я опускаю взгляд, мой желудок скручивается в еще более тугой узел.

«Свидетельство о браке, штат Массачусетс».

Почему-то до этой самой минуты я не осознавала реальности происходящего.

Руки трясутся, свидетельство выскальзывает из них, пока тревога разливается в груди, закупоривая артерии.

– Я не могу его подписать.

Тяжело вздохнув, Кэл ловит листок, подводит меня к кровати и располагает свидетельство на груди Матео. Он сует ручку мне в руку, затем обвивает ее своими пальцами и выводит подпись моей рукой.

Свирепое презрение вспыхивает во мне, пока я наблюдаю, как он без труда пишет мое имя, словно делал это тысячу раз.

Я стараюсь не смотреть на безжизненное тело Матео, мой желудок на грани того, чтобы отказаться от того, что осталось в нем после вчерашнего ужина. Когда Кэл отпускает меня, я отворачиваюсь от него, смахивая рукой слезы.

Если бы я знала, что ночь с ним обернется лишением любого подобия свободы, которое у меня было, я никогда бы на это не пошла.

Ведь правда?

Когда живешь, зная об уготованной тебе судьбе, когда смиришься с неизбежным, даже крошечная перемена похожа на конец света.

И хотя это правда, я не хотела выходить замуж за Матео, точно так же, как и за Кэла, но я хотя бы знала, чего от него ожидать. Мы когда-то были друзьями, в конце концов. Задолго до того, как он стал жаждать власти и жестокости и решил использовать ее против меня, когда не мог получить то, чего хотел.

Но с ним я могла справиться.