Завтра в тот же час E-Book

Emma Straub

• Herausgeber: Инспирия
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Переведено. Такова жизнь
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 376

Beschreibung

Новинка от автора романа «Здесь все взрослые». Элис без пяти минут сорок, и она вполне довольна жизнью. У нее есть мужчина, друзья и работа в элитной школе в центре Манхэттена, куда она в свое время ходила сама, благодаря славе отца — писателя-фантаста. Того самого отца, с которым ее в детстве оставила мать и который теперь медленно умирает в больнице. Врачи ничем не могут ему помочь, и Элис остается лишь ждать неизбежного. Однако в день после своего сорокалетия Элис внезапно оказывается в прошлом — теперь ей шестнадцать. Там, в бурных 90-х, все носят клёш и курят обычные сигареты, никто из ее друзей еще не знает, что такое социальные сети и что готовит им будущее. Там, в небольшом доме в Верхнем Вест-Сайде на тумбочке пикает пейджер, музыка хранится на дисках, а за столом на кухне сидит ее отец — молодой веселый мужчина, каким она его почти не помнит. И теперь, зная, что ждет их с отцом в будущем, Элис начинает по новой смотреть на прошлое. Может быть, что-то все-таки можно изменить? «Завтра в тот же час» — подарок Эммы Страуб своему отцу-писателю, пробирающий до глубины души.

Leseprobe

Эмма Страуб Завтра в тот же час

Спасибо отцу за то, что показал мне, на что способна литература.

И за то, что принял эту книгу так, как и задумывалось, – в качестве подарка.

Посвящается Патни Тисон Ридж

Только когда повествование завершалось, все судьбы прояснялись и коллизия вполне вырисовывалась, так что рассказ походил, по крайней мере в этом отношении, на любое другое законченное сочинение, она могла почувствовать себя защищенной и оказывалась готова, проделав дырочки в полях, сшить страницы веревочкой, нарисовать красками или просто карандашом обложку и показать завершенную работу матери или отцу, если тот был дома[1].

Иэн Макьюэн, «Искупление»

Где мы будем завтра в тот же час?

The Kinks

До встречи в будущем!

Леонард Стерн, «Братья времени»

Emma Straub

THIS TIME TOMORROW

Copyright © 2022 by Emma Straub

Перевод с английского Екатерины Казаровой

© Казарова Е., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Часть первая

Глава 1

В больницах времени не существует. Как в казино Лас-Вегаса: нигде нет часов, а ядреный флуоресцентный свет в любое время дня и ночи горит одинаково ярко. Элис как-то спросила, выключают ли они свет по ночам, но медсестра либо не услышала ее, либо подумала, что это шутка, и ничего не сказала, так что ответа Элис так и не узнала. Ее отец, Леонард Стерн, по-прежнему лежал на своей койке посреди палаты, присоединенный к такому количеству проводов, трубок, мешков и устройств, что Элис даже не могла их толком сосчитать. Он уже неделю почти не разговаривал, и поэтому тоже вряд ли смог бы назвать их количество, даже если бы снова открыл глаза. Чувствовал ли он какую-то разницу? Элис вспомнила, как подростком летом валялась на траве в Центральном парке и прикрытыми веками ощущала солнечное тепло. Тогда они с друзьями растягивались на мятых пледах и ждали, когда Джон Кеннеди-младший случайно зарядит в них фрисби[2]. Здешнее освещение было совсем не похоже на солнце. Слишком яркое и слишком холодное.

Элис удавалось навещать отца по субботам и воскресеньям, а еще вечером во вторник и четверг, когда рабочий день заканчивался пораньше и она успевала прыгнуть в подземку и добраться до больницы до того, как кончится время посещений. Из ее бруклинской квартиры дорога на метро от двери до двери занимала час: две трети от Боро-холла до Девяносто шестой и двадцать минут по другой ветке до Сто тридцать шестой, а от работы путь занимал всего полчаса по ветке С: пулей от Восемьдесят шестой до Централ-Парк-Вест.

Летом у Элис получалось навещать его почти каждый день, но с тех пор как начался учебный год лучшее, на что она могла рассчитывать, – пара раз в неделю. Казалось, прошло уже несколько десятилетий, с тех пор как ее отец был собой; с тех пор когда он был более или менее похож на себя такого, каким был всю ее жизнь: иронично-улыбчивым мужчиной с бородой, больше каштановой, чем седой. Но на самом деле прошел всего месяц. Тогда он лежал на другом этаже, в палате, напоминающей скорее аскетичный гостиничный номер, а не операционную; там на стене висел снимок Марса, который он выдрал из «Нью-Йорк таймс», и фотография его древней могучей кошки Урсулы. Элис задумалась, что с ними стало. Снял ли их кто-то и положил к его вещам – кошельку, телефону, одежде, в которой он приехал, стопке книг в мягких обложках, которые он взял с собой, – или же их просто выбросили в один из огромных мусорных контейнеров с откидной крышкой, которыми здесь уставлены все стерильные коридоры.

Когда кто-нибудь спрашивал, как у отца дела, – Эмили, с которой они сидели за одним столом в кабинете приемной комиссии; или Сэм, ее лучшая подруга со школьных времен, у который было трое детей, муж, дом в Монтклере и целый шкаф туфель на шпильке, чтобы носить в жуткой адвокатской конторе; или же ее парень Мэтт – Элис и рада была бы дать простой ответ. Чем дольше все это тянулось, тем больше этот вопрос превращался в пустую фразу вроде мимоходом брошенного приятелю на улице вопроса «Как ты?». У него не было ни опухолей, которые можно вырезать, ни бактерий, с которыми можно бороться. Просто все многочисленные районы и кварталы в теле Леонарда большим нестройным хором приходили в упадок: сердце, почки, печень.

Теперь Элис как никогда понимала, насколько человеческое тело схоже с машиной Голдберга: достаточно сдвинуть в сторону одну шестеренку или рычажок, и весь механизм остановится. Каждый раз, когда врачи заглядывали в реанимационную, единственное, что они говорили, – недостаточность. Снова и снова. Они все ждали, когда ее отец умрет. Он мог прожить еще несколько дней, недель или месяцев – точнее сказать никто не мог. Одним из худших моментов во всей этой ситуации было то, что врачи почти всегда гадали. Они все были умными людьми, их догадки подкреплялись результатами анализов, медицинскими исследованиями и годами практики, но тем не менее это были догадки.

Тогда Элис осознала: всю жизнь она думала о смерти как о мгновении – остановка сердца, последний вздох, но теперь она понимала, что смерть порой может быть куда больше похожа на роды с девятью подготовительными месяцами. Ее отец был глубоко беременный смертью, и им всем оставалось только ждать: врачам и медсестрам, ее матери в Калифорнии, его друзьям и соседям и, прежде всего, им двоим. Все это может кончиться только одним способом и только один раз. Неважно, сколько раз человек оказывался в тряском самолете или попадал в автомобильную аварию, сколько раз отскакивал от несущейся машины или падал и не ломал себе шею. К большинству людей смерть приходит именно так – постепенно. Единственным неизвестным оставался лишь день, когда именно это произойдет, за которым последуют другие дни, в которые он не отпихнет надгробный камень или не высунет руку из земли. Элис все это знала и иногда принимала как естественный ход вещей, а иногда ей становилось так грустно, что она просто не могла держать глаза открытыми. Ему всего семьдесят три. Ей через неделю будет сорок. Когда его не станет, она будет чувствовать себя неизмеримо старше.

Элис знала некоторых медсестер с пятого этажа и нескольких с седьмого – Эсмеральду, ее отца тоже звали Леонард; Иффи, которая сочла забавным замечание Леонарда о том, что больничный обед часто включает яблоки в трех видах: сок, повидло и собственно яблоко; санитара Джорджа, который ловчее всех его поднимал. Когда она замечала тех, кто ухаживал за отцом на более ранних стадиях, ей казалось, что она вспоминает кого-то из прошлой жизни. Неизменными сотрудниками были трое мужчин за стойкой регистрации, они всегда были приветливы и помнили имена таких, как Элис, приходивших снова и снова, потому что понимали, как много это значит. Ими заведовал Лондон, чернокожий мужчина средних лет с щербинкой в зубах и слоновьей памятью. Он помнил все: ее имя, имя ее отца, чем он занимался. Его работа обманчиво казалась простой – она состояла не только в том, чтобы улыбаться людям со связками воздушных шариков, пришедшим поприветствовать новорожденных детей. Нет, такие посетители, как Элис, все приходили, приходили и приходили, до тех пор пока у них не пропадала причина здесь появляться, а вместо нее оставался лишь длинный список номеров, по которым нужно позвонить, и вещей, которые нужно сделать или организовать.

Элис достала из сумки телефон, чтобы проверить время. Время для посещений почти закончилось.

– Пап, – позвала она.

Отец не пошевелился, но его веки дрогнули. Она встала и положила ладонь ему на руку. Она была тонкая и вся в синяках – ему разжижали кровь, чтобы не случился инсульт, а это значило, что каждый раз, когда врачи и медсестры втыкали в него очередную иголку, на месте укола расцветал небольшой синяк. Его глаза так и остались закрытыми. Время от времени одно веко приподнималось, и Элис наблюдала, как он обшаривает взглядом комнату, ни на чем не фокусируясь и не видя ее. По крайней мере, ей так казалось. Когда ей удавалось дозвониться матери, Серена твердила, что последним из чувств уходит слух, поэтому Элис постоянно с ним разговаривала, хоть и не знала, доходят ли ее слова. По крайней мере, сама она их слышала. Еще Серена говорила, что Леонарду нужно отпустить свое эго и что, пока он этого не сделает, он будет прикован к своему бренному телу, и что с этим могут помочь кристаллы. Элис не могла слушать все, что говорила ее мать.

– Я приду во вторник. Люблю тебя. – Она сжала его руку. Элис уже освоилась с подобными проявлениями нежности. Она никогда не говорила отцу, что любит его, пока он не угодил в больницу. Ну, может, раз, в старшей школе, когда давила на жалость во время скандала из-за того, что она пришла домой позже, чем должна была. Но тогда они бросались этими словами туда-сюда через закрытую дверь ее комнаты. Теперь же, приходя к нему, она говорила это каждый раз и следила за реакцией. Одно из устройств позади него пикнуло в ответ. Дежурная медсестра с дредами, заправленными под шапочку с изображением Снупи, кивнула Элис на выходе. «Ладно», – пробормотала Элис. В такие моменты ее не покидало чувство, что она как будто сбрасывает его звонок или переключает канал.

Глава 2

Выйдя из больницы, Элис всегда писала матери: «Папа норм. Без изменений, это же неплохо?» Серена присылала в ответ красное сердце и радугу, обозначив, что она прочитала слова и что ей нечего добавить. И никаких дополнительных вопросов. Казалось, так нечестно – снять с себя всю ответственность, просто потому что вы больше не состоите в браке, хотя развод, разумеется, именно это и предполагает. Они ведь разведены уже намного дольше, чем были женаты, – почти в три раза, подумала Элис, произведя в голове вычисления. Ей было шесть, когда на ее мать снизошло озарение и она сообщила им, что у нее случилась самоактуализация разума или даже что ей явилась сама Гея – она не знала точно, что именно, но зато знала наверняка, что она должна уйти в пустыню и присоединиться к исцеляющей общине под руководством некоего Деметриоса. Судья рассказал им, как редко отцы получают полную опеку над детьми, но в данном случае ему было нечего возразить. Серена проявляла заботу, когда объявлялась, но Элис никогда не мечтала, чтобы ее родители остались вместе. Если бы Леонард женился второй раз, сейчас кто-то еще держал бы его за руку и задавал медсестрам вопросы, но он не женился, поэтому с ним была только Элис. В подобной ситуации очень кстати пришлась бы полигамия или прорва братьев и сестер, но у Леонарда была только одна жена и только одна дочь, и это была Элис. Она спустилась в подземку и, когда приехал поезд, даже не попыталась достать книгу и прикинуться, что читает, а просто заснула, прислонившись лбом к грязному поцарапанному окну.

Глава 3

Элис и Мэтт не стали съезжаться, потому что наличие двух квартир всегда казалось им этакой хитрой уловкой, по-настоящему революционным подходом к постоянным отношениям, если, конечно, он был по карману. Она жила одна со времен учебы в колледже и совсем не стремилась к отношениям, в которых ей пришлось бы каждый божий день делить кухню, туалет и все остальное с другим взрослым человеком. Однажды в колонке «Современная любовь» она прочла историю о паре, у которой было две квартиры в одном здании, и это показалось ей настоящей сказкой. Элис заехала в свою студию в двадцать пять, когда только-только окончила школу искусств, дохромав до выпуска с такой черепашьей скоростью, на какую только была способна. Это была полуподвальная квартирка в старом кирпичном доме на Чивер-плейс, крошечной улочке в Коббл-Хилле, где круглосуточно слышен рев скоростной дороги Бруклин – Квинс, который по ночам убаюкивал Элис не хуже шума океана. А поскольку она жила там уже очень долго, за аренду платила меньше, чем ее двадцатипятилетние знакомые, живущие в Бушвике.

Мэтт, что само по себе невероятно, жил на Манхэттене, в Верхнем Вест-Сайде, где Элис выросла и теперь работала. Когда во время первого свидания он рассказал ей, где живет, она решила, что он шутит. Сама мысль, что ее ровесник – если точнее, Мэтт был на пять лет младше, – может позволить себе жить на Манхэттене, казалась неправдоподобной, хотя Элис давно усвоила, что место, где человек может позволить себе жить, зачастую вообще не соотносится с его зарплатой, особенно если речь идет о Манхэттене. Мэтт жил рядом с Коламбус-Серкл, в одном из новехоньких многоквартирных домов с консьержем, комнатой для посылок и специальной холодной камерой для доставки продуктов. Из его квартиры на восемнадцатом этаже открывался вид аж до самого Нью-Джерси. Когда Элис смотрела из своего окна, ей открывался вид на пожарный гидрант и ноги проходящих мимо людей.

У Элис был ключ от квартиры Мэтта, но она все равно всегда останавливалась у стойки консьержа, прежде чем пройти к лифту, как положено посетителям. Эта процедура не сильно отличалась от посещений больницы, где нужно было записываться в журнал. Сегодня, когда она вошла, один из консьержей, пожилой мужчина с бритой головой, который всегда ей подмигивал, просто махнул в сторону лифта, и Элис кивнула. Зеленый свет.

За глянцевым мраморным углом ждала лифт женщина с двумя маленькими детьми. Элис сразу ее узнала, но поспешила прикусить язык и слиться с интерьером. Дети – светловолосые мальчишки четырех и восьми лет, бегали кругами вокруг матери, стараясь огреть друг друга теннисными ракетками. Когда лифт в конце концов приехал, они рванули в кабину, а мать засеменила следом, сверкая тонкими голыми лодыжками, выглядывающими из лоферов. Развернувшись к дверям, она подняла взгляд и лишь тогда заметила Элис, приткнувшуюся в углу у панели с кнопками этажей.

– Ой, здравствуйте! – сказала мать. Миленькая блондинка, с честным, натуральным загаром, таким, какой постепенно наслаивается на теннисных кортах или полях для гольфа. Элис встречалась с этой женщиной – Кэтрин, кажется, – когда та приводила старшего сына в приемную комиссию школы «Бельведер».

– Здравствуйте, – ответила Элис. – Как вы? Привет, ребята. – Дети забыли о своих ракетках-мечах и теперь пинали друг друга под коленки. Игра такая.

Женщина – Кэтрин Миллер, вспомнила Элис, а мальчики Хенрик и Зейн – отбросила волосы на спину.

– Мы прекрасно. Знаете, так рады вернуться в школу. Мы все лето были в Коннектикуте, мальчики очень соскучились по друзьям.

– Школа говно, – выпалил старший, Хенрик. Кэтрин схватила его за плечи и прижала к ногам.

– Он это несерьезно, – сказала она.

– Нет, серьезно! Школа говно!

– Школа говно! – тут же спопугайничал Зейн в три раза громче, чем требовало пространство лифта. Кэтрин от стыда залилась краской. Лифт пиликнул, и она вытолкала мальчишек на этаж. Младшего в этом году будут устраивать в детский сад, а это значит, что Кэтрин снова придет в кабинет к Элис. На лице женщины отразилось несколько эмоций, и Элис старательно проигнорировала их все.

– Хорошего дня! – мелодично выкрикнула Кэтрин. Двери лифта закрылись, и Элис напоследок услышала, как та принялась весьма экспрессивно, хоть и шепотом, отчитывать мальчишек, удаляясь по коридору.

В Нью-Йорке много разных видов богачей. Элис превосходно разбиралась во всех, но не потому, что хотела; просто она как будто бы выросла билингвом, только одним из языков, которые она понимала, были деньги. Первое правило большого пальца гласило: чем сложнее определить источник чьих-то доходов, тем больше там этих самых доходов. Если оба родителя были художниками, писателями или просто не имели опознаваемой работы и могли позволить себе самостоятельно привозить и увозить детей из школы, это значило, что их деньги текли из какого-то очень внушительного источника, как ручейки с айсберга. Было много родителей-невидимок: они – и отцы и матери – постоянно работали, и если появлялись в школе или на игровой площадке, то вечно разговаривали по телефону, заткнув пальцем свободное ухо, чтобы приглушить звуки реальной жизни. Это были семьи с прислугой. Те, которые стеснялись своего богатства, говорили «помощница по дому», а те, которые нет, – «домработница». Даже если дети не всегда и не совсем все понимали, у них все же были глаза и уши и родители, любившие посплетничать друг с другом на совместных прогулках.

С деньгами ее собственной семьи все было просто. Когда она была маленькой, Леонард написал «Братьев времени», роман о двух братьях, путешествующих во времени, который разошелся миллионными тиражами, а потом превратился в сериал, который в промежутке между 1989 и 1995 годами дважды в неделю смотрели все: кто целенаправленно, а кто просто заленившись переключить канал. Так Элис с пятого класса попала в частную школу «Бельведер», одну из самых престижных в городе. На шкале школ Бельведер занимал место между заведениями, где учились светловолосые девочки в дорогой форме, и школами с безоценочной системой, где было принято называть учителей по именам. Для белых англосаксов в Бельведере было слишком много евреев, а для марксистов – слишком много милых домашних обычаев.

Если верить аналитике, большинство частных школ Нью-Йорка ничем не отличались друг от друга – стимулировали, обогащали и вообще были превосходны во всех смыслах, и, хотя так оно и было, Элис понимала разницу. Эта для вундеркиндов с расстройством пищевого поведения, та для болванов с наркозависимостью и богатыми родителями. Была школа для спортсменов и для маленьких манекенщиков «Брукс Бразерс»[3], школа для будущих исполнительных директоров, школа для разносторонне развитых середнячков, будущих юристов, и школа для творческих чудиков и для родителей, которые хотели бы, чтобы их дети стали творческими чудиками. Бельведер открылся в Верхнем Вест-Сайде в семидесятых и поначалу кишел социалистами и хиппи, а теперь, пятьдесят лет спустя, мамочки встречали своих чад на «Теслах», а все дети поголовно сидели на таблетках, борясь с синдромом дефицита внимания. Как писал Фрост, «все золотое зыбко», но это было ее место, и она его любила.

Элис научилась по-настоящему различать категории богачей, только когда повзрослела: блондинок с подтянутыми руками и хорошо укомплектованными домашними барами; телевизионных актеров с запасным домом в Лос-Анджелесе на случай, если ветер переменится; интеллектуалов, романистов и прочих с мутными трастовыми фондами и домами куда большими, чем они по-хорошему могли себе позволить; трутней-финансистов с безукоризненно чистыми кухнями и пустыми встроенными книжными полками. Были и те, чьи фамилии можно было найти в книгах по истории, – работа для таких была совершенно необязательным делом, но они могли занимать себя дизайном интерьеров или сбором пожертвований для благотворительности. Некоторые из этих богачей были очень хороши – хороши в приготовлении мартини, хороши в сплетнях, хороши в жалобах на свои проблемы. В самом деле, кто может быть ими недоволен? Каждый из них состоял в комитете при каком-нибудь культурном учреждении. И почти всегда представитель одной из этих категорий создавал семью с представителем другой, и тогда они оба могли кичиться тем, что выбрали пару не из своего круга. Все это было чистым фарсом, уловкой, чтобы не казаться такими уж лоснящимися от привилегий. К Элис это тоже относилось.

Она встречала их всех, когда они приходили в приемную комиссию Бельведера, где она, незамужняя, бездетная женщина со степенью бакалавра в изобразительном искусстве и дополнительной специализацией в кукольном театре, решала, попадут ли их детки в школу. В Нью-Йорке было много видов богачей, но все они хотели отправить детей в школу, которую сами выбрали, потому что жизнь их чад представлялась им железной дорогой, последовательным путем от одной станции к другой: Бельведер, Йель, Гарвардская школа права, брак, дети, дом на Лонг-Айленде и большая собака по кличке Гекльберри. Элис была всего одной из ступеней, но ступенью важной. Позже в тот же день ей придет письмо от Кэтрин, где та радостно напишет, как приятно было ее встретить. У Элис не было власти ни над реальным миром, ни над собственной жизнью, но в королевстве Бельведера она была повелителем ситхов или джедаем – в зависимости от того, получал ребенок место или нет.

Глава 4

У Мэтта в квартире всегда было чисто. Он жил там уже три года, но до сих пор ни разу не готовил себе больше одного блюда в день – он предпочитал делать все, что можно, через приложение. Будучи городской девчонкой, Элис тоже часто заказывала еду, но она при этом хотя бы брала в руки телефон и разговаривала с людьми. Как и большинство переселенцев из маленьких городов, Мэтт воспринимал Нью-Йорк как набор известных декораций, не сильно задумываясь, что появилось раньше: курица или яйцо.

Элис положила сумку на длинную белую столешницу и открыла холодильник. Внутри стояли три банки энергетика с разными вкусами, полупустая бутылка комбучи, которую она оставила там с месяц назад, салями, незавернутый кусок уже слегка заветрившегося по краям чеддера, полпачки масла, банка корнишонов, парочка контейнеров с едой навынос, бутылка шампанского и четыре бутылки «Короны». Элис закрыла дверцу и покачала головой.

– Эй, привет! Ты дома? – крикнула она в направлении спальни Мэтта. Ответа не последовало, и вместо того, чтобы написать ему сообщение, Элис решила постирать ту небольшую кучку вещей, которые она затолкала в сумку перед тем, как отправиться в больницу. Самым большим плюсом в квартире Мэтта было наличие посудомойки и стиральной машины. Посудомойка была ему без надобности, потому что Мэтт редко ел из настоящих тарелок, а вот стиральная машина стала любовью всей ее жизни. Обычно Элис таскала сумку с грязными вещами в прачечную за углом, недалеко от дома – ей даже не приходилось переходить улицу, – там ее вещи стирали, складывали и возвращали чистыми в большом фирменном мешке, но легкость, с которой она могла постирать любимые джинсы, три комплекта белья и футболку, которую она хотела на следующий день надеть на работу, была чем-то волшебным. Стоя у открытой стиралки, Элис подумала, что было бы неплохо постирать заодно те вещи, которые были на ней, стянула джинсы и футболку и закинула их туда же. Когда вещи с шумом завертелись внутри, Элис в носках проскользила по гладкому полу в спальню Мэтта, поискать, что можно было бы накинуть. Открылась входная дверь, и она услышала, как по столешнице стукнули ключи Мэтта.

– Привет! Я здесь! – крикнула она.

Мэтт показался в дверях спальни с огромными пятнами пота на шее и в подмышках и вытащил наушники.

– Я сегодня чуть не сдох, отвечаю. Была круговая со становой тягой и дополнительные берпи. Я вчера выпил четыре бутылки пива и был почти уверен, что блевану.

– Неплохо, – отозвалась Элис. Мэтт был достаточно спортивным, чтобы держать свой пивной живот в пределах разумного, но недостаточно, чтобы продержаться хоть одну тренировку без риска вывернуться наизнанку. Он говорил так каждый раз.

– Схожу в душ. – Он посмотрел на Элис. – Почему ты голая?

– Я не голая, – ответила она. – Я стираю вещи.

Мэтт открыл рот и тяжело выдохнул: «Мне все еще кажется, что меня сейчас вывернет».

Он обошел Элис и открыл дверь в ванную. Она присела на кровать и прислушалась к шуму воды.

Элис знала, что они не были такой уж хорошей парой в отличие от ее друзей и знакомых, которые постили в Инстаграме[4] рапсодические оды на каждый день рождения и годовщины. У них не было общих интересов, они не слушали одинаковую музыку, не предавались одинаковым мечтам и надеждам, но когда они познакомились в приложении (естественно) и сходили выпить по бокальчику, бокальчик перетек в ужин, ужин перетек в следующий бокальчик, а этот бокальчик перетек в секс, и теперь, год спустя, консьерж уже перестал спрашивать ее имя. Год – это прилично. Сэм, замужняя и потому знавшая, как все это устроено, полагала, что скоро Мэтт сделает предложение. Элис не была до конца уверена, что она в таком случае ему бы ответила. Она осмотрела свои ногти, которые явно просили свежего лака, – на кончиках остались только маленькие красные кружочки. Через неделю ей исполнится сорок. Они с Мэттом еще ничего не планировали, но ей думалось, что если что-то и должно произойти, то, скорее всего, именно тогда. От этой мысли ее желудок исполнил небольшой кульбит, словно пытался отвернуться в другую сторону.

По большей части брак представлялся Элис удачной сделкой – кто-то всегда есть рядом, а когда ты будешь умирать, он или она будет сидеть рядом и держать тебя за руку. Разумеется, это не относилось к бракам, которые заканчиваются разводом или оказываются несчастливыми, в которых держание за руки существует лишь в воспоминаниях. Не относилось это и к людям, которые погибают в авариях или умирают от сердечного приступа, сидя за столом. Скольким людям в самом деле выпадает умереть с ощущением, что их любит и поддерживает супруг? Десяти процентам? Смерть, конечно, была не единственным доводом в пользу брака, но одним из. Элис было жалко отца, жалко, что, кроме нее, у него никого не было, и она опасалась, что из-за их сходства ей самой тоже не светит ничего большего. Нет, у нее будет и того меньше. У Леонарда есть ребенок. Не просто ребенок – дочь. Будь она мальчиком, не натасканным обществом быть хорошим и ответственным помощником, все могло бы быть по-другому. Последние десять лет пролетели так быстро. До тридцати годы прошли как в тумане, а десять лет назад ее друзья начали жениться, выходить замуж и заводить детей – кто-то в тридцать три, кто-то в тридцать четыре или тридцать пять, и она вроде бы не сильно от них отставала, а потом раз – и ей уже сорок, и уже поздно. Разве нет? У нее были друзья, которые развелись, и те, что женились во второй раз. Последние всегда так быстро устраивались, что несложно было догадаться, что пошло не так в первый раз: если брак распадался и через два года у одного из супругов уже была новая семья и ребенок на подходе, тут все понятно. Элис не знала, хочет ли она детей, но знала, что в определенный момент в ближайшем будущем ее незнание необратимо превратится в факт, решение де-факто. И почему времени так мало?

Мэтт вышел из душа и увидел, как она сидит, скрючившись над своими ступнями, точно обеспокоенный голем. «Хочешь, закажем чего-нибудь поесть? Потрахаемся, пока курьер едет». Полотенце, которым он обернулся, упало, и Мэтт не стал его поднимать. Элис бодро поприветствовала его эрекция.

Она кивнула.

– Пиццу? Из того местечка.

Мэтт несколько раз ткнул в телефон, а затем бросил его Элис за спину, на свою огромную кровать.

– У нас от тридцати двух до сорока минут, – сказал он.

Пусть Мэтт и не был великим кулинаром или кем-то еще, но он был хорошим любовником, а это уже кое-что.

Глава 5

Бельведер, как и многие другие частные школы Нью-Йорка, не удержался в пределах одного здания и с годами, как вирус, захватил в районе небольшую территорию. Младшие классы и администрация остались на первоначальном месте – на южной стороне Восемьдесят пятой улицы между авеню Централ-Парк-Вест и Коламбус, в компактном, современном, оскорбляющем архитектурное искусство шестиэтажном здании с превосходной системой кондиционирования, большими окнами, встроенными в стены экранами для проекторов и устланной коврами библиотекой с яркими удобными креслами. Большие детки – с седьмого по двенадцатый класс – теперь учились за углом, в новом корпусе на Восемьдесят шестой. Элис была рада, что ей не приходилось каждый день иметь дело с подростками. Старшеклассники и так всю осень шастали в соседний кабинет, где располагалась дирекция по подготовке к поступлению, и наблюдать их долговязые туловища и гладкие щеки с трехметрового расстояния Элис было более чем достаточно. Приемная комиссия располагалась на втором этаже, и, если высунуть голову из окна, можно было увидеть склон холма в Центральном парке.

В приемной комиссии была просторная приемная с низкими детскими столиками, на которых лежали дорогие, но пользующиеся популярностью деревянные головоломки, ждущие, когда обеспокоенные родители поиграют с ними, пока с их детьми будет беседовать Элис, ее коллега Эмили или их начальница Мелинда, поразительная женщина с широкими бедрами и постоянно сменяющимся набором крупных подвесок на бусах, которые дети всегда пытались потрогать. «Залог успеха в нашем деле!» – восклицала она всякий раз, когда какая-нибудь мамочка, трясущаяся, как гончая в своем спортивном наряде, делала ей комплимент. То же самое говорили Элис и Эмили, сматываясь на перекур в течение дня. Эмили выглядывала из-за разделявшей их столы перегородки и говорила: «Что в нашем деле залог успеха?», после чего они выскальзывали из школы через черный ход и курили на небольшом пятачке асфальта, где обитали мусорные баки.

– Видела сегодня «велопапашу»? Ух, блин, я от него просто тащусь, – сказала Эмили. Ей было двадцать восемь – расцвет брачного сезона, когда все вокруг начинают выходить замуж. Почти как сезон бар-мицв в детстве, только теперь наряды и подарки приходилось оплачивать самостоятельно. За лето Эмили побывала на восьми свадьбах, Элис знала об этом, потому что Эмили любила по пьяни писать эсэмэски, особенно когда впадала в уныние. – По-любому он Лев. Как думаешь? – продолжала она. – У него такая мощная львиная энергетика. Видела, как он затаскивает свой велик на тротуар прямо с обоими детьми? Эта штука же, наверное, весит килограммов девяносто, а он просто… Р‑р‑р‑р. – Она театрально изобразила, как выпускает когти.

– Не-а, – затянувшись, ответила Элис. Перекур спонсировала Эмили своей пачкой «Парламента». Сигареты на вкус напоминали мокрую газету, если бы кто-нибудь умудрился такую поджечь. За последние десять лет Элис несколько раз почти удавалось бросить, но каким-то образом, несмотря на жвачки, книги и неодобрительные взгляды друзей и случайных прохожих, так и не удалось продержаться. «Господи, спасибо тебе за Эмили», – думала Элис. Почти никто из молодых сотрудников больше не курил, даже вейпы! Они предпочитали травку, но не умели даже скрутить косяк. Они выбирали съедобные формы. Малыши. Элис понимала, что это более разумно, лучше для легких и для экологии, пожалуй, тоже, но все равно чувствовала себя одиноко.

– Он был в полосатой футболке, как Пикассо, только секси и не такой жуткий. Я его обожаю. – Эмили шаркнула по асфальту подошвой ботинка.

– Детей забирает жена, – сказала Элис. – А что с Рэем? Видела, как он приходил, что у вас происходит?

Рэй Янг работал помощником воспитателя в дошкольной группе, играл на укулеле и где-то раз в месяц спал с Эмили. Она каждый раз божилась, что это был последний раз, что он просто выгуливал своего пса около ее крыльца; по мнению Элис, это попахивало мелодрамой в стиле «Мелроуз Плейс», но Эмили не смотрела «Мелроуз Плейс», поэтому Элис оставила свои соображения при себе. Рэй был абсолютно свободным двадцатипятилетним парнем, что в глазах Эмили делало его скучным.

– Ну блин, – протянула Эмили, закатывая глаза. – Он трахается так, как будто за ним мама наблюдает.

Элис закашлялась.

– Какая ты гадкая.

Эмили ей подмигнула.

– Пошли обратно, пока нас после уроков не оставили. – Она бросила окурок на асфальт и притоптала. – Кстати, как папа?

– Не очень, – ответила Элис и щелчком отправила еще тлеющую сигарету на землю.

Глава 6

Мелинда выдала им стопку картонных папок, на каждой из которых фломастером было написано имя ребенка. Двести заявок на тридцать пять мест, и это только детский сад. Элис, Эмили и Мелинде предстояло провести собеседование со всеми претендентами из стопки, а затем занести в общую таблицу свои заметки: у кого в этой школе учились братья, сестры или родители, у кого знаменитые родители, кто претендует на стипендию, кто цветной, а кто из смешанной семьи – все что угодно примечательное. Время от времени Элис задумывалась, сколько всего эти малыши уже успели достигнуть, и ей становилось не по себе. Она чувствовала себя судьей конкурса красоты. Этот играет на фортепиано! Этот читает на двух языках! Этот победил в регате! Но дети по большей части, конечно, были прелестные: чудны́е, милые, забавные, неуклюжие – как и все дети. Дети были самым лучшим в этой работе. Иногда ей приходила мысль, что она бы с удовольствием стала детским психологом, хотя для этого, наверное, было уже поздновато. Ей нравилось встречаться с детьми и разговаривать с ними один на один: слушать, как они высказывают свои безумные измышления высокими голосами, наблюдать, как испаряется их робость.

Она не планировала навсегда остаться в своей альма-матер.

Она планировала стать художницей. Или заниматься любым другим творчеством, за которое платят. Или стать учительницей рисования, которую обожают ученики, у которой все стены увешаны прелестными рисунками детишек и которая в свободное время занимается собственными работами. Сейчас у нее уже было мало шансов стать успешной художницей, но в ее окружении были люди, которые помнили ее как творческую девчонку и все еще так ее и воспринимали, хотя она уже больше года не брала в руки кисть. Все ее школьные друзья, которые-таки стали художниками, уехали из дорогого Нью-Йорка. Они уехали пять, десять, пятнадцать лет назад. Элис сбилась со счета. Те, кто больше всех ей нравился, даже забросили социальные сети, не считая периодически появляющихся размытых пейзажей и фотографий забавной еды в магазинах. Элис их не хватало.

– Земля вызывает Элис, прием, – добродушно позвала Мелинда. Они сидели в своих крутящихся креслах кривоватым кружком.

– Извините, я просто задумалась. Я с вами, – сказала Элис. Эмили ей подмигнула.

– Хорошо бы нам разобраться с этой стопкой за следующие две недели, если сможете связаться с семьями из ваших списков и назначить время. Кажется, Эмили уже сделала таблицу. Замечательно. – Мелинда кивнула им.

Стопка папок была тяжелой, к каждой обложке была прицеплена фотография ребенка, а внутри лежали документы. Элис и представить не могла, что все было так же, когда родители отправляли в школу ее, – они бы в жизни не заполнили больше одной страницы анкеты. Элис пробежалась по папкам у себя на коленях, выискивая знакомые имена. Всегда попадалась парочка. Ее одноклассники, оставшиеся в Нью-Йорке, плодились поразительными темпами: у некоторых уже было трое детей, и школа перерабатывала их всех весьма эффективно. Элис казалось странным, что так много людей оставались жить в пределах того же района, где выросли, но затем она вспоминала о том, сколько жителей городов и городишек по всей стране поступали точно так же. Это казалось странным лишь для Нью-Йорка, места, популяция которого обновлялась каждые несколько лет силами приезжих и переселенцев. По большей части ей было приятно встречать знакомых – в основном женщин, которых она не то чтобы хорошо знала, но которые неизменно бывали приветливы и вполне твердо стояли на ногах. Намного тверже, чем она сама. Куда реже она натыкалась на имена людей, которых знала хорошо.

Вроде малыша Рафаэля Джоффи. Сколько Джоффи может быть в городе? С фотографии на нее смотрел мальчик с оливковой кожей, темно-русыми волосами, густыми бровями и одним недостающим зубом. Он был так похож на отца, что Элис уже заранее знала, что она найдет в папке. А вот и он, на второй строчке – Томас Джоффи. Адрес в заявке – Централ-Парк-Вест, Сан-Ремо[5], место, где рос Томми. Он был почти на два года и на один класс старше ее. Элис не помнила, в какой квартире он жил, что утешало, но зато помнила его домашний номер телефона. Если информация в заявке была актуальной, он жил всего в паре кварталов от школы, в том же районе, где они оба выросли. Странно, что Элис ни разу не столкнулась с Томми на улице, но иногда так бывает. Есть люди, которые двигаются по той же траектории, что и ты, они могут жить за углом или на другом конце района, но вы по необъяснимым причинам двигаетесь по одному маршруту и постоянно сталкиваетесь то тут, то там. А есть люди, которые живут по соседству, но из-за разных графиков вы можете вообще никогда не встретиться. Разные жизненные пути, разные ветки метро, разные расписания. Элис задумалась, чем Томми зарабатывает на жизнь, конечно, если кто-нибудь еще называл его «Томми». Заехал ли он недавно или так и прожил на одной улице всю жизнь? Жил ли он вместе со своей семьей в той же квартире, в которой рос, или же поселился на другом этаже, а маленький Рафаэль катался на лифте, чтобы повидать бабушку с дедушкой? Она попыталась представить, как сейчас выглядит лицо Томми, начал ли он седеть, осталась ли его фигура такой же красивой, какой была когда-то: стройной и гибкой в колыхающейся одежде, словно его постоянно обдувал легкий ветерок. Она даже имени его не слышала с последней встречи выпускников позапрошлой весной, на которую он не пришел, но тогда она подметила, как несколько человек спрашивали о нем. Его отсутствие заметили, – а это кое о чем говорит.

Элис закрыла папку и оставила ее лежать сверху. Она гадала, как они называли мальчика – полным именем, или он был Рафом, а может, Раффи? Ему она напишет первым, обратится к обоим родителям. Она начнет письмо, как делает всегда, когда ей попадаются бывшие выпускники Бельведера: «Привет! Это Элис Стерн, выпуск 1998‑го!» В конце, после шаблонного сообщения о времени собеседования и экскурсии со ссылкой на регистрацию, Элис напечатала, а затем удалила приписку. «Добрый день», – написала она. Нет. «Привет, с нетерпением жду встречи с вами и Рафаэлем». Всегда лучше концентрироваться на детях. Когда она только начинала работать в приемной комиссии, Мелинда объяснила ей: иногда среди родителей попадаются кинозвезды или музыканты, выступающие на Мэдисон-сквер-гарден. Это не имеет никакого значения. Они не хотят, чтобы ты трепетала перед ними или заискивала. Они, как и все родители, хотят, чтобы ты посмотрела на их детей и восхитилась. Они хотят, чтобы ты разглядела их цветочек. Знаменитости никогда не приводят ее в замешательство, не более чем если бы она просто встретила их на улице, но есть люди, которых она знала подростками, от чьих имен у нее все еще начинало крутить живот. Элис не представляла, что бы она сказала Томми, если бы столкнулась с ним на улице или в дальнем зале темного переполненного бара, – могла не сказать вообще ничего, но она точно знала, что сказать ему у себя в кабинете. Она просто откроет дверь и улыбнется – сама лучезарность и уверенность. И он улыбнется тоже.

Глава 7

В палате Леонарда всегда было холодно, как и во всех больничных палатах, чтобы не допустить любого инфицирования. Бациллы любят тепло, чтобы можно было колонизировать одного донора за другим. В таких условиях только врачи и медсестры с достаточно сильным иммунитетом способны оттеснить их обратно в пыльные углы. Элис сидела в гостевом кресле из кожзаменителя – мягком, удобном для долгого сидения, да и чистить легко, – спрятав руки в рукава свитера. Недавно она пыталась вспомнить свои разговоры с отцом. Одна ее подруга, у которой несколько лет назад умерла мать, посоветовала ей записывать свои беседы с отцом, сказала, что позже она захочет их вспомнить, неважно, о чем они были. Элис было неловко спрашивать, но месяц назад она все-таки записала один их разговор в больнице, положив телефон экраном вниз на столик между креслом и кроватью отца.

ЛЕОНАРД:…а вот и наша миледи, госпожа сего царства.

(Медсестра говорит неразборчиво.)

ЛЕОНАРД: Дениз, Дениз…

ДЕНИЗ: Леонард, у меня тут две таблетки, это ваши вечерние. А это вам подарочек.

(Шуршащий звук.)

ЭЛИС: Спасибо, Дениз.

ДЕНИЗ: Он мой любимчик, только не говорите остальным пациентам. Ваш папа, он лучший.

ЛЕОНАРД: Я обожаю Дениз.

ЭЛИС: А Дениз обожает тебя.

ЛЕОНАРД: Мы говорили про Филиппины. Про Имельду Маркос. Так много медсестер из Филиппин.

ЭЛИС: Это расизм?

ЛЕОНАРД: Тебе во всем мерещится расизм. Очень много медсестер-филиппинок, вот и все.

(Пикает аппарат.)

ЭЛИС: Ты работаешь над чем-нибудь?

ЛЕОНАРД: Да брось.

Почему она спросила? Она столько раз разговаривала с отцом, и вот что она хотела узнать? То же, о чем за двадцать лет его мог бы спросить любой писака-журналист? Это было проще, чем спрашивать его о чем-то личном или рассказывать что-то о себе. И да, она хотела знать.

* * *

Когда Элис закрывала глаза и представляла отца – представляла таким, каким он навечно останется в ее памяти, – он сидел за их круглым кухонным столом на Помандер-уок. В Нью-Йорке было много похожих местечек: Пэтчин Плэйс, Миллиган Плэйс в Вест-Виллидж и несколько в Бруклине, недалеко от места, где теперь жила Элис, но Помандер-уок был особенным. Большинство таких маленьких переулков когда-то были каретными стоянками или возводились неподалеку от грандиозных стройплощадок для временного размещения работников, а теперь эти дорогие кукольные домики облюбовали богачи, которых эксклюзивность и старомодное очарование интересовали куда больше, чем место для хранения. Помандер прямой линией прорезал квартал от Девяносто четвертой до Девяносто пятой между Бродвеем и Вест-Энд-авеню. Его возвел застройщик отелей в 1921 году, и что больше всего нравилось Леонарду, так это то, что эта улочка была спроектирована по мотивам пьесы, созданной по мотивам романа о небольшом английском городке. Факсимиле другого факсимиле, реальное исполнение вымышленного места с двумя рядами крошечных домиков, словно сошедших со страниц «Гензель и Гретель» и запертых за оградой.

Дома были маленькие, двухэтажные, часто еще и разделенные на две семьи. Перед каждой дверью был крошечный ухоженный палисадник, а со стороны Девяносто пятой улицы стояла сторожка не больше телефонной будки, где хранились предметы общего пользования: снеговые лопаты, паутина и редкие тараканы, исполняющие кроль на спине. Когда Элис была маленькой, Реджи, завхоз, рассказывал ей, что когда-то на Помандер-уок жил Хамфри Богарт, и его телохранитель использовал сторожку в качестве своего поста, но Элис не знала, правда это или нет. Но что она точно знала, так это что Помандер-уок был особенным местом, и даже если их фасадные окна располагались в трех метрах от окон соседей, а из задней части дома было видно жителей большой многоэтажки напротив, он все равно был их личной отдельной вселенной.

Картина была всегда одна и та же: Леонард за кухонным столом, у него за спиной горит торшер, на столе перед ним одна или несколько книг, стакан с водой и еще один с чем-то другим, вспотевший ото льда внутри, планшет, ручка. В течение дня Леонард смотрел сериалы, гулял по Центральному парку, по Риверсайд-парку, совершал походы до почты и супермаркета, заходил в закусочную на углу Бродвея и Девяностой, болтал с друзьями по телефону. Но по ночам он сидел за кухонным столом и работал. Элис пыталась пристроить в эту сцену себя, увидеть, как она входит, бросает на пол сумку и усаживается напротив. Что она говорила ему, приходя со школы? Они говорили о домашних заданиях? О фильмах, о телепрограммах? Обсуждали известные им ответы на вопросы телевикторины? Элис знала, что говорили, но ее воспоминания были лишь кадрами без звука.

* * *

Вошла медсестра – Дениз, голос которой она записала. Элис отодвинулась на стуле и выпрямила спину. Дениз махнула рукой. «Не беспокойтесь», – сказала она. Элис кивнула и принялась наблюдать, как Дениз проверяет многочисленные аппараты и меняет пластиковые мешки с мутными жидкостями на стойках у кровати Леонарда.

– Вы хорошая дочка, – сказала Дениз, собравшись уходить, и похлопала Элис по коленке. – Я уже говорила вашему отцу, я просто обожала «Братьев времени». Когда я училась на курсах медсестер, мы с моей соседкой по общежитию наряжались Скоттом и Джеффом на Хэллоуин. Я рассказывала вашему отцу. Я была Джеффом, когда у него были усы. Классный был костюм, все угадывали, кем я была. До встречи в будущем! – Это была их коронная фраза, четыре слова, за которые Леонарду всегда было стыдно и которые ему часто кричали вслед на улице и писали на чеках в ресторанах.

– Уверена, вы выглядели шикарно, – ответила Элис. Костюмы у героев «Братьев времени» были что надо: не такие тесные, как спандекс персонажей из «Стартрека», не такие безликие, как гриффиндорские мантии, – но достаточно простые, чтобы весь образ можно было собрать из того, что есть в шкафу. Джефф носил узкие джинсы, желтый дождевик и добавившиеся в последних сезонах светлые усы. А младший, Скотт, с его длинными светлыми волосами, клетчатой рубашкой и тяжелыми рабочими ботинками вообще давно стал иконой стиля среди лесбиянок. Ее отец не знал, что случится, когда его роман опубликуют. Даже представить не мог, что ждет впереди. Книга до сих пор продавалась и будет продаваться. Она уже не входила в список бестселлеров, но не было ни магазина, который не держал бы на полке хотя бы один экземпляр, ни подростка, у которого не лежало бы в комнате издание в мягкой обложке, ни взрослого, которому хотя бы однажды не приходилось, как Дениз, рыскать в поисках дождевика и накладных усов. Леонард не имел к экранизации никакого отношения, но ему платили за каждый показ эпизодов, и его фамилия попадала в список ответов на кроссворд «Нью-Йорк таймс» больше раз, чем он мог сосчитать. Он так больше ничего и не опубликовал, но писал постоянно.

В детстве Элис часто представляла, что братья из романа были ее настоящими братьями, – это было одно из многих одиночных развлечений, которым она предавалась в своей крохотной спальне. Когда сериал впервые вышел в эфир, актеры, сыгравшие Скотта и Джеффа, были молодыми и смазливыми, только-только со школьной скамьи. В то время она еще не прочла сам роман, но суть ухватила – два брата путешествуют во времени и пространстве и разгадывают тайны. А что еще ей нужно было знать? Теперь же актер, который играл Джеффа, снимался в рекламе витаминов для пенсионеров и подмигивал в камеру со словами, что теперь у него даже усы блестят, а актер, сыгравший Скотта, перебрался на ферму в Нашвилле, Теннесси, о чем Элис было известно благодаря рождественским открыткам, которые тот каждый год посылал отцу. Придется ли ей рассказать ему об отце? Придется ли ей придумывать, как рассказать об этом и другому актеру, тому, что играл Джеффа? Он всегда был придурком, даже в ее детстве. Элис не видела его много лет. Он наверняка пришлет что-нибудь вычурное и бесполезное, необъятный букет, который кто-нибудь выберет за него, с открыткой, которую кто-нибудь другой подпишет. Ей хотелось рассказать отцу, что она вспоминала их, этих двух болванов: добряка и клоуна.

Каждый раз, уходя из больницы, Элис боялась, что это был последний раз, когда она видела отца. Она слышала, как люди рассказывали, что их любимые дожидались, когда они уйдут. Элис всегда сидела до последнего, пока не заканчивались часы для посещений, и, уходя, говорила отцу, что любит его.

Глава 8

Мэтт заранее выбрал ресторан, что стало приятным сюрпризом. Он написал, что у них забронирован столик, и прислал ей адрес. Они еще не бывали в этом месте, по крайней мере, Элис не бывала. Она накрасила губы.

«Мэтт забронировал столик, – написала она Сэм. – Какое-то роскошное место в Мидтауне, там работает шеф из “Лучшего шеф-повара”». Сэм ответила в ту же секунду: «Секси-диабетик или та красотка-японка? Мне они оба нравились». Элис пожала плечами, как будто Сэм могла ее увидеть, а потом набрала ее по видеосвязи, чтобы она уж точно смогла.

– Привет, – сказала Элис.

– Привет, крошка, – ответила Сэм. Похоже, она была за рулем.

– Саманта Ротман-Вуд, ты что, за рулем? Зачем ты взяла трубку? Не умри, пожалуйста.

– Спокойно, я на парковке, жду Иви с балета. – Сэм прикрыла глаза. – Иногда я сплю сидя. – Иви, старшей из троих, было семь. Из чьего-то невидимого рта донеся писк. – Блин, мелкий проснулся.

Элис смотрела, как Сэм ловко перелезла на заднее сиденье, вытащила Лероя из детского кресла, спустила лифчик для кормления и пристроила ребенка к груди. «Так, – сказала Сэм. – Ну что там?»

– Я иду на ужин с Мэттом в этот роскошный ресторан и не знаю – это ранний сюрприз на день рождения или… – Элис принялась грызть ноготь. – Я не знаю.

Маленький Лерой засучил ножками и шлепнул Сэм по груди своей маленькой ладошкой.

– Ясно, – ответила она. – Мне кажется, что это оно. Я думаю, что он собирается сделать тебе предложение и собирается сделать его скромно-публично. Без мексиканского ансамбля и флешмоба, но типа, знаешь, с кольцом, спрятанным в десерте. Такое предложение, когда официант узнает обо всем раньше, чем ты.

Элис втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

– Э‑эм. Ну да. Может быть.

Сэм подняла на нее взгляд.

– Ты там дышишь?

Элис потрясла головой.

– Я позвоню тебе после, ладно? Люблю тебя.

Сэм послала ей воздушный поцелуй и помахала за Лероя его крошечной ручкой. Они оба казались такими маленькими на заднем сиденье ее кроссовера, неповоротливой громадины с автомобильной люлькой, установленной против движения, детским креслом, закрепленным по ходу, и втоптанными в коврики хрустящими колечками. Элис нажала на кнопку и отправила их восвояси.