Раффлс, взломщик-любитель E-Book

Раффлс, взломщик-любитель

Эрнест УильямХорнунг

Раффлс известен как виртуозный взломщик и грабитель, для которого не существует замков и преград. Он предусмотрителен и умен, его почти невозможно просчитать. А еще он отлично играет в крикет. Все свои преступления этот хитрец планирует с завидной четкостью, мысля скорее как сыщик, нежели как преступник. Вместе со своим надежным партнером Банни Мендерсом, который всегда и везде следует за своим другом, Раффлс затевает невероятные авантюры!

Сборник

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»

2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2018

ISBN 978-617-12-5536-4 (epub)

Никакая часть данного издания не может быть

скопирована или воспроизведена в любой форме

без письменного разрешения издательства

Электронная версия создана по изданию:

Раффлс відомий як віртуозний зламник та грабіжник, для якого не існує замків та перешкод. Він передбачливий та розумний, його майже неможливо прорахувати. А ще він відмінно грає в крикет. Усі свої злочини цей хитрун планує з надзвичайною чіткістю, мислячи як детектив, а не як злочинець. Разом зі своїм надійним партнером Банні Мендерсом, який завжди і в усьому слідує за своїм другом, Раффлс започатковує неперевершені авантюри!

Хорнунг Э. У.

Х79 Раффлс, взломщик-любитель : сборник / Эрнест Уильям Хорнунг ; пер. с англ. Е. Боровой, А. Оржицкого; сост. Е. Рыбакова ; предисл. А. Климова. — Харьков : Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2018. — 288 с. — (Серия «Великие сыщики и великие мошенники», ISBN 978-617-12-2533-6 (Украина))

ISBN 978-617-12-4557-0

Раффлс известен как виртуозный взломщик и грабитель, для которого не существует замков и преград. Он предусмотрителен и умен, его почти невозможно просчитать. А еще он отлично играет в крикет. Все свои преступления этот хитрец планирует с завидной четкостью, мысля скорее как сыщик, нежели как преступник. Вместе со своим надежным партнером Банни Мендерсом, который всегда и везде следует за своим другом, Раффлс затевает невероятные авантюры!

УДК 821.111

Перевод с английского Елены Боровой, Александра Оржицкого

Предисловие Андрея Климова

В оформлении обложки использовано изображение «New Street Station in Victorian Times, before redevelopment in the 1960’s»

Дизайнер обложки Сергей Ткачев

Британский смог…

Именно из-за него один болезненный и слабый юноша, вдобавок страдавший астмой, был в 1884 году отправлен в Австралию, чей климат считался целебным для страдающих «судорожной одышкой» — так называли эту хворь в те времена. На Зеленом континенте молодой человек окреп, работая на овцеводческих фермах и преподавая в местных школах, а заодно проявил некоторые литературные способности и начал кое-что публиковать в сиднейских газетах. А спустя несколько лет, по возвращении в Англию, продолжил журналистскую деятельность — и не только ее…

О ком речь? Об Эрнесте Уильяме Хорнунге (1866—1921), одном из замечательных мастеров слова викторианской и эдвардианской эпох, до сих пор популярном в Англии, но практически не известном в Украине. О человеке, который первым в современной литературе создал образ обаятельного антигероя, привлекшего читательские симпатии по всему миру.

Вернувшись в Лондон, Эрнест Хорнунг, сын венгерского эмигранта и англичанки, умудрился жениться на сестре Артура Конан Дойла — Констанции Дойл. Создатель Шерлока Холмса стал не только крестным отцом первенца молодой пары, но и «литературным патроном» молодого журналиста, чья одаренность не вызывала сомнений. Семейство Хорнунгов переселилось в Мэрилебон — район Лондона, где в те времена обитали многие известные литераторы. Благодаря легкому характеру и превосходному чувству юмора Эрнест вскоре познакомился и близко сошелся с Джеромом К. Джеромом, Джеймсом Барри, Хилером Беллоком, Джорджем Гиссингом и Редьярдом Киплингом.

Такое окружение волей-неволей побуждало взяться за перо. Хорнунг испытал себя в драматургии — его первой публикацией стала комедия положений «A Bride from the Bush» (1890), за ней последовали романы «Under Two Skies» (1892), «Irralie’s Bushranger» (1896) и «Dead Men Tell No Tales» (1897). Судя по всему, Австралия и австралийцы оставили глубокий след в сердце писателя — и эти книги, и две трети из тех тридцати, которые ему довелось позднее опубликовать, так или иначе связаны с этой удивительной страной. Первые опусы принесли Хорнунгу одобрение литературных кругов и репутацию добротного, зоркого и насмешливого прозаика. Однако о настоящей славе не было и речи, тем более что она, по обыкновению, подстерегала своего избранника совсем не там, где он ее искал.

Эрнест был страстным любителем крикета, даже числился членом «Мэрилебонского крикетного клуба», хотя хрупкое здоровье не позволяло ему участвовать в серьезных состязаниях. Там-то он и познакомился с одним из самых талантливых крикетных игроков тех лет — Джорджем Ивзом, криминологом из Кембриджа, изысканным и чрезвычайно сдержанным джентльменом, окруженным ореолом некой загадочности. В действительности Ивз имел гомосексуальные наклонности, но тщательно скрывал это — викторианские нравы были суровы.

Вот этот джентльмен и стал прототипом взломщика-любителя по имени Раффлс — и первый же рассказ о нем, опубликованный в журнале «Cassell’s Magazine», принес писателю общенациональную известность. Все номера журнала были моментально раскуплены, а Хорнунг в буквальном смысле слова проснулся знаменитостью. Впоследствии рассказы о Раффлсе были собраны в несколько сборников — «Раффлс, взломщик-любитель» (1899), «Черная маска» (1901), «Вор в ночи» (1905), а за ними последовали роман «Мистер Справедливость» (1909) и пьеса «Раффлс, взломщик-любитель».

Казалось бы — бульварная литература, криминальное чтиво. Его в те времена было хоть пруд пруди в любой захолустной лавчонке. Однако литературные критики и коллеги-литераторы с редким единодушием очень высоко оценивали творчество Эрнеста Хорнунга, его превосходный стиль и редкостную изобретательность его сюжетов. Лишь один из них выразил недовольство — сам Артур Конан Дойл. Во-первых, он был убежден, что герой рассказов его родственника — это, в своем роде, «Шерлок Холмс навыворот», а во-вторых, считал аморальным превращать преступника в героя, вызывающего искреннюю симпатию и сочувствие.

Сходство с Шерлоком Холмсом, действительно, имело место — и создатель Раффлса этого не скрывал. Вот как звучит посвящение, которым открывается сборник «Взломщик-любитель»: «АКД — в качестве комплимента». Эти инициалы мог расшифровать любой англичанин — речь, несомненно, шла об Артуре Конан Дойле. Но истинные причины неслыханной популярности рассказов о преступнике-джентльмене на рубеже двух веков, вероятно, иные. Британское общество бесконечно устало от ханжества викторианской эпохи и ее гнетущей атмосферы. Поэтому антигерой, с изяществом попирающий замшелые устои и моральные догмы, и при этом не теряющий аристократических манер, был подобен глотку свежего воздуха.

Имя «Раффлс» со временем стало нарицательным, своеобразным символом конца целой эпохи. Но разразившаяся вскоре Первая мировая война обернулась трагедией и для его создателя. В 1915 году погиб единственный сын Хорнунга — Артур. Получив это известие, писатель отправился добровольцем на фронт, где и прослужил до конца войны в подразделении противовоздушной обороны. Война окончательно разрушила его здоровье, и в 1921 году Эрнест Уильям Хорнунг скончался во Франции из-за осложнений после перенесенного гриппа.

Начиная с 1915 года он, к сожалению, не опубликовал ни строчки художественной прозы — за исключением заметок о своем пребывании на Западном фронте.

А. Климов

Посвящается АКД: в качестве комплимента

Мартовские иды[1]

I

Уже было полдвенадцатого, когда я в отчаянии вернулся в Олбани, потому что мне больше ничего не оставалось. Место, где разыгралась моя трагедия, выглядело почти так же, как и когда я уходил. Столы все еще были засыпаны фишками для баккара и уставлены пустыми бокалами и переполненными пепельницами. Окно, открытое, чтобы выпустить дым, теперь впускало туман. Сам Раффлс всего лишь сменил смокинг на один из своих бесчисленных спортивного кроя пиджаков. Тем не менее он приподнял бровь с таким видом, как будто я вытащил его из постели.

— Что-то забыл? — спросил он, увидев меня в дверях.

— Нет, — произнес я, бесцеремонно проталкиваясь мимо него и входя в его квартиру с непостижимой даже для меня самого наглостью.

— Может, тебя привело назад желание отомстить? Потому что, боюсь, в одиночку мне не под силу предоставить тебе сатисфакцию. Мне и самому было жаль, что другие…

Мы стояли лицом к лицу у камина, и я его оборвал.

— Раффлс, — произнес я, — возможно, тебя удивляет мое появление, да еще в столь поздний час. Я тебя почти не знаю. До сегодняшнего вечера я никогда у тебя не бывал. Но я выполнял твои поручения в школе, и ты сказал, что помнишь меня. Конечно, это не оправдание, но, возможно, ты согласишься выслушать меня? Это не займет больше двух минут.

От волнения мне поначалу лишь с большим трудом удавалось выдавливать из себя слова, но выражение его лица ободрило меня, я постепенно осмелел, и, как оказалось, не ошибся.

— Разумеется, дружище, — произнес он, — я уделю тебе столько минут, сколько тебе необходимо. Угощайся и присаживайся.

И он протянул мне свой серебряный портсигар.

— Нет, — ответил я, наконец справившись с волнением, и покачал головой. — Нет, я не буду курить, благодарю, и я не буду присаживаться. И ты не станешь приглашать меня делать ни первое, ни второе, когда услышишь то, с чем я пришел.

— В самом деле? — поинтересовался он, прикуривая свою собственную сигарету и не сводя с меня взгляда ясных голубых глаз. — Откуда ты знаешь?

— Потому что ты, вероятно, покажешь мне на дверь! — с горечью воскликнул я. — И будешь абсолютно прав! Но что толку ходить вокруг да около. Ты же знаешь, что я только что проиграл больше двух сотен?

Он кивнул.

— У меня не было при себе денег.

— Я помню.

— Но у меня была чековая книжка, и каждому из вас я выписал вот за тем письменным столом чек.

— И что же?

— А то, что ни один из них ничего не стоит, Раффлс. Я давно превысил кредитный лимит.

— Наверняка это временная проблема.

— Нет. Мой счет пуст.

— Но кто-то говорил мне, что ты при деньгах. Я слышал, тебе досталось наследство?

— Так и было. Три года назад. Это стало моим проклятьем. И я уже все промотал. Все до последнего пенса. Да, я был болваном. Свет еще не видел такого идиота, как я… Ты услышал недостаточно? Почему ты меня не выгоняешь?

Но он вместо этого с очень серьезным видом мерил комнату шагами.

— Твои родственники не могли бы тебе помочь? — наконец спросил он.

— Слава богу, что у меня нет родственников! — отозвался я. Я был единственным ребенком. Мне досталось все, чем располагала семья. Единственное, что меня утешало, так это то, что родители умерли и никогда об этом не узнают.

Я бросился в кресло и закрыл лицо ладонями. Раффлс продолжал расхаживать по дорогому ковру, который был под стать всей остальной обстановке комнаты. Его мягкие и спокойные шаги были ровными и ритмичными.

— А у тебя ведь был литературный дар, парень, — наконец заговорил он. — Ты, кажется, даже журнал издавал? Перед тем как уйти? Как бы то ни было, я помню, что ты писал за меня стихи, а сейчас всевозможная литература в моде. Любой дурак может на этом заработать себе на жизнь.

Я покачал головой.

— Любой дурак не спишет моих долгов, — ответил я.

— Значит, у тебя где-то есть квартира? — продолжал он.

— Да, на Маунт-стрит.

— Как насчет мебели?

Я громко и невесело рассмеялся.

— Объявления о продаже уже несколько месяцев расклеены на каждом углу.

Это заставило Раффлса замереть с поднятыми бровями. Он уставился на меня суровым взглядом, который удалось выдержать, потому что теперь ему было известно самое худшее. Затем он пожал плечами и снова принялся расхаживать по комнате. За несколько минут ни один из нас не произнес ни слова. Но на его привлекательном неподвижном лице я читал свой приговор. Смертный приговор. И я от глубины души проклял глупость и трусость, заставившие меня прийти к нему. В школе, когда он был капитаном команды, а я состоял у него на побегушках, он был добр ко мне. Только на этом основании я и надеялся теперь на его снисходительность. Потому что я был разорен, а он достаточно богат для того, чтобы все лето играть в крикет, а все остальное время вообще ничего не делать. Я по собственной глупости рассчитывал на его сострадание, его сочувствие, его помощь! Да, в глубине души я действительно на него полагался, несмотря на всю мою внешнюю робость и застенчивость. Так мне и надо! В этих раздувающихся ноздрях, в этом жестком подбородке, в этих холодных голубых глазах, которые смотрели куда угодно, только не на меня, не было ни жалости, ни сочувствия. Я схватил свою шляпу и, шатаясь, поднялся на ноги. Я ушел бы, не произнеся ни слова, но Раффлс встал между мной и дверью.

— Куда ты идешь? — спросил он.

— Это мое дело, — ответил я. — ТЕБЯ я больше не потревожу.

— Тогда как же я смогу тебе помочь?

— Я не просил тебя о помощи.

— В таком случае зачем ты пришел ко мне?

— И в самом деле, зачем? — эхом отозвался я. — Ты позволишь мне пройти?

— Не позволю, пока ты мне не скажешь, куда идешь и что собираешься делать.

— А тебе трудно догадаться?

На несколько долгих секунд мы замерли, глядя друг другу в глаза.

— У тебя хватит духу? — спросил он, нарушив молчание таким презрительным голосом, что у меня даже кровь вскипела.

— Вот увидишь, — заявил я, делая шаг назад и выхватывая пистолет из кармана пальто. — А теперь ты позволишь мне пройти или хочешь, чтобы я сделал это здесь?

Дуло коснулось моего виска, а палец нащупал спусковой крючок. Я так обезумел от волнения и осознания того, что я разорен и обесчещен, что твердо решил свести счеты со своей никчемной жизнью. Я и по сей день удивляюсь, что не сделал этого тотчас же, прямо у него на глазах. Меня охватило подлое ликование от того, что мне удастся покончить с собой в присутствии другого человека на потеху собственному эгоизму. Если бы на лице моего собеседника отразился ужас, то я вполне мог умереть, охваченный дьявольской радостью, ибо уносил с собой испуганное выражение его лица в качестве последнего утешения. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая этот момент. Но мою руку удержало то, что вопреки ожиданиям на его лице отразилось изумление, восхищение и даже какое-то радостное предвкушение. Скверно выругавшись, я вернул револьвер в карман.

— Ты дьявол! — воскликнул я. — Мне кажется, ты хотел, чтобы я это сделал!

— Не совсем, — последовал ответ. Раффлс переменился в лице и слегка покраснел. — Но если честно, то я действительно поверил в то, что ты говоришь серьезно. Еще никогда в жизни я не был так потрясен. Банни, я и не подозревал, что ты сделан из такого теста! Нет, теперь уж я точно тебя не отпущу. И лучше не затевай эту игру снова, потому что во второй раз я не собираюсь просто стоять и любоваться тобой. Мы должны найти выход из создавшегося положения. Я понятия не имел, что ты такой парень! Ну-ка, отдай пистолет мне.

Одну руку он ласково положил мне на плечо, а вторую сунул в карман пальто. Мне пришлось безропотно позволить ему разоружить меня. Это объяснялось не только тем, что Раффлс знал, как в любой момент стать неотразимым. Он достиг в этом искусстве таких высот, что мне его даже сравнить не с кем. Все же моя уступчивость объяснялась чем-то бóльшим, чем подчинением более сильной личности. Слабая надежда, которая привела меня в Олбани, как по волшебству превратилась в ошеломляющее чувство безопасности. Раффлс все же решил помочь мне! А. Дж. Раффлс будет моим другом! Казалось, мир в одночасье развернулся, заняв мою сторону. И я не только не стал сопротивляться ему, но схватил его за руку и стиснул ее с горячностью, столь же неконтролируемой, как и предшествовавшее ей бешенство.

— Благослови тебя господь! — воскликнул я. — Прости меня за все. Я расскажу тебе правду. Я действительно думал, что ты поможешь мне в моем несчастье, хотя отлично понимал, что у тебя нет передо мной ни малейших обязательств. Все же… ради памяти о школе… ради доброго старого времени… я надеялся, что ты дашь мне еще один шанс. В противном случае я собирался пустить себе пулю в лоб. Впрочем, я все равно это сделаю, если ты передумаешь.

Честно говоря, я опасался, что он уже сожалеет о сказанном, и, не переставая говорить, с тревогой всматривался в его лицо, не вполне доверяя его доброжелательному тону и использованию в обращении ко мне моего старого школьного прозвища. Но когда он снова заговорил, я убедился в своей ошибке.

— Какие скоропалительные умозаключения! Банни, у меня есть свои пороки, но колебания и нерешительность к их числу не относятся. Присаживайся, дружище, и возьми сигарету, чтобы успокоить нервы. Я настаиваю. Виски? Нет, хуже для тебя и быть ничего не может. Вот кофе, который я как раз заваривал, когда ты вошел. А теперь выслушай меня. Ты говоришь о «еще одном шансе». Что ты имеешь в виду? Попытку отыграться в баккара? Вот уж дудки! Ты думаешь, что на этот раз тебе может повезти. Но что, если этого не произойдет? Мы только усугубим ситуацию. Нет уж, дружище, ты и так увяз по самые уши. Ты доверяешься мне или нет? Отлично, тогда тебе незачем влезать в долги еще глубже, а я не пойду в банк со своим чеком. К сожалению, есть и другие люди. Но еще хуже то, Банни, что в настоящий момент я на такой же мели, как и ты!

Наступила моя очередь пристально смотреть на Раффлса.

— Ты? — вскричал я. — Ты на мели? И ты думаешь, что я в это поверю?

— Разве я отказался поверить тебе? — улыбаясь, возразил он. — И разве ты сам не являешь пример того, что если у парня есть жилище и он является членом пары клубов и немного играет в крикет, то у него непременно имеется счет в банке? Повторяю, дружище, в настоящий момент я на такой мели, что хуже некуда. У меня нет ничего, кроме моих мозгов. Только на них вся надежда. Сегодня вечером для меня было так же важно выиграть хоть немного денег, как и для тебя. Мы с тобой в одной лодке, Банни. Так что нам лучше держаться друг друга.

— Держаться друг друга! — Услышав эти слова, я вскочил на ноги. — Ради тебя, Раффлс, я пойду на все, что угодно. Если ты и в самом деле не собираешься меня выдавать. Проси все, что хочешь, и я это сделаю! Мне нечего было терять, когда я сюда шел, и мне по-прежнему нечего терять. Мне все равно, что делать, лишь бы выпутаться из всего этого без огласки.

Я как будто воочию вижу, как он сидит откинувшись на спинку одного из своих роскошных кресел, которыми была обставлена эта комната. Я вижу его расслабленную позу, атлетическую фигуру, бледное, гладковыбритое лицо с выразительными чертами, его вьющиеся черные волосы, цинично изогнутые губы. И я снова ощущаю на себе его чудесный взгляд, холодный и лучистый, как свет звезды, освещающей мой рассудок, озаряющей все тайны моего сердца.

— Хотел бы я знать, насколько всерьез ты это говоришь! — наконец произнес он. — В своем нынешнем настроении ты вполне искренен, но, успокоившись, люди склонны отказываться от своих слов. Впрочем, когда такое звучит, есть надежда. Я припоминаю, что ты и в школе был отчаянным малым. Если не ошибаюсь, ты однажды оказал мне довольно серьезную услугу. Ты помнишь об этом, Банни? Что ж, погоди немного, и, возможно, я тоже смогу тебе помочь. Дай мне подумать.

Он встал, снова закурил и снова начал расхаживать по комнате, но уже более медленно и задумчиво. Ходил он гораздо дольше, чем прежде. Дважды он останавливался у моего кресла, как будто собираясь заговорить, но всякий раз возобновлял свое молчаливое хождение. Один раз он поднял окно, которое незадолго до этого закрыл, и несколько мгновений стоял, глядя в туман, заполняющий улицы Олбани. Тем временем часы на каминной полке пробили час, а затем и половину второго, и за все это время мы не обменялись ни единым словом.

Тем не менее я не просто терпеливо сидел в кресле. За эти полчаса я обрел необъяснимое хладнокровие. Я неосознанно сложил свое бремя на широкие плечи этого чудесного друга, и по мере того как шли минуты, мои мысли блуждали вместе с моим взглядом. Я находился в просторной квадратной комнате с мраморным камином и двустворчатыми дверями. Она обладала мрачноватым старомодным благородством, так присущим Олбани. Она была изящно обставлена, и ее отличало удачное сочетание небрежности и вкуса. Но что поразило меня больше всего, так это отсутствие обычных для жилища крикетиста регалий. Вместо привычных стеллажей с потертыми битами большую часть одной из стен занимал резной дубовый шкаф, все полки которого были завалены всякой всячиной. Вместо экипировки для крикета я видел репродукции таких полотен, как «Любовь и Смерть» и «Блаженная дева»[2] в пыльных рамах. Этот человек мог бы быть неизвестным поэтом, а не первоклассным атлетом. Но его сложной натуре всегда было присуще определенное эстетство. С некоторых из этих самых картин я лично смахивал пыль в его комнате в школе. Именно они навели меня на мысль о еще одной грани его характера… а также о небольшом происшествии, которое он только что упомянул.

Всем известно, насколько атмосфера привилегированной частной английской школы зависит от атмосферы в ее крикетной команде и, в частности, от характера ее капитана. И я никогда не слышал, чтобы кто-либо усомнился в том, что во времена, когда капитаном был А. Дж. Раффлс, эта атмосфера была хорошей и что он всегда поступал благородно, того же требуя от других. Все же в школе шептались, что у него есть обыкновение бродить по городу ночью с накладной бородой и в ярком клетчатом костюме. Но этим слухам никто не верил. Только я точно знал, что это правда. Потому что каждую ночь я втягивал в окно веревку, по которой он выбирался на улицу после того, как все засыпали, а затем не спал, ожидая сигнала снова опускать ее вниз. Впрочем, однажды ночью он повел себя чересчур самоуверенно и оказался на волосок от позорного исключения, будучи в зените своей славы. Невероятная отвага и необычайная выдержка с его стороны в сочетании, вне всякого сомнения, с проявленным мною присутствием духа позволили предотвратить этот несчастливый итог, и на этом мы положим конец воспоминаниям о том неприятном происшествии.

Но я не стану делать вид, что я о нем забыл, в отчаянии сдаваясь на милость этого человека. И когда Раффлс в очередной раз остановился у моего кресла, я задался вопросом, насколько его снисходительность объясняется тем фактом, что он тоже о нем помнит.

— Я размышлял о той ночи, когда нас чуть не застукали, — начал он. — Почему ты вздрогнул?

— Я тоже о ней думал.

Он улыбнулся, как будто прочитав мои мысли.

— Что ж, Банни, ты был тогда правильным парнишкой — не болтливым и не из пугливых. Ты не задавал вопросов и не разносил сплетен. Интересно, каков ты сейчас?

— Я не знаю, — удивленно ответил я. — Я так запутался, что и сам себе не доверяю, не говоря уже о том, чтобы претендовать на доверие других людей. Тем не менее еще ни разу в жизни я не подвел друга. Это я могу сказать с уверенностью. В противном случае я, возможно, и не попал бы в такую переделку, как сегодня.

— Вот именно, — пробормотал Раффлс и кивнул, как будто соглашаясь с каким-то неведомым мне ходом мыслей. — Именно таким я тебя и помню и готов побиться об заклад, что сейчас ты таков же, каким был и десять лет назад. Мы не меняемся, Банни, мы развиваемся. Я полагаю, что ни ты, ни я на самом деле не изменились с тех пор, как ты опускал вниз веревку, по которой я медленно взбирался наверх. Ты ведь готов на все ради друга, верно?

— На все на свете! — с готовностью вскричал я.

— Даже на преступление? — улыбаясь, поинтересовался Раффлс.

Я призадумался, потому что его тон изменился и у меня появилось ощущение, что он меня дразнит. Однако его взгляд оставался все таким же серьезным. Я, со своей стороны, был не склонен к полумерам.

— Да, даже на преступление, — заявил я. — Называй свое преступление, и я с тобой.

Он посмотрел на меня сначала с удивлением, а затем с сомнением, после чего покачал головой и издал характерный для него циничный смешок.

— Ты славный парень, Банни! Настоящий сорвиголова, верно? Только что ты хотел совершить самоубийство — и уже готов идти за мной на любое преступление! Хорошо, что в своем нынешнем состоянии ты обратился за поддержкой к приличному законопослушному гражданину. Тем не менее деньгами необходимо разжиться сегодня ночью, чего бы нам это ни стоило.

— Сегодня ночью, Раффлс?

— Чем скорее, тем лучше. Каждый час после десяти утра риск будет возрастать. Стоит хоть одному из тех чеков попасть в твой банк, и ты будешь обесчещен, а банк лишится репутации. Нет, мы должны раздобыть их этой ночью, чтобы утром первым делом пойти и снова открыть твой счет. И я, кажется, знаю, куда нам следует обратиться.

— В два часа ночи?

— Да.

— Но как… но где… в такое время?

— У моего друга с Бонд-стрит.

— Он должен быть очень близким другом!

— Близким — не то слово. Я имею доступ в его дом и собственный ключ от входной двери.

— Ты станешь будить его среди ночи?

— Если он уже лег.

— И я должен пойти с тобой?

— Да, это абсолютно необходимо.

— Раз должен, значит, должен. Но следует сказать, Раффлс, что мне это не нравится.

— Ты предпочитаешь альтернативу? — усмехнулся мой приятель. — Но нет, черт возьми, это несправедливо! — уже извиняющимся тоном продолжал он. — Я тебя отлично понимаю. Ситуация не из приятных. Но не смогу же я оставить тебя на улице. Перед тем как выйти отсюда, ты выпьешь виски… совсем чуть-чуть. Вон графин, а вот сифон с содовой. А пока ты будешь угощаться, я надену пальто.

Что ж, должен признаться, что я угостился, не особо церемонясь. Несмотря на то что деваться мне было некуда, привлекательности его плану это не добавляло. Впрочем, мой бокал не успел опустеть, как опасений у меня заметно поубавилось. Тем временем в комнату вернулся Раффлс, в наброшенном поверх пиджака пальто и в мягкой фетровой шляпе, небрежно сидящей на его кудрявой голове. Он улыбнулся и покачал головой, когда я протянул ему графин.

— Когда вернемся, — произнес он. — Сделал дело — гуляй смело. Ты видишь, какое сегодня число? — добавил он, отрывая листок с шекспировского календаря, пока я осушал бокал. — Пятнадцатое марта. «Берегись мартовских ид». Эх, Банни, мальчик мой. Ты тоже так будешь говорить, верно?

Он рассмеялся и подбросил угля в камин, прежде чем прикрутить газ, как и подобает рачительному домохозяину. Мы вместе покинули квартиру в тот самый момент, когда часы на каминной полке пробили два часа.

II

Пикадилли походила на канаву, заполненную сырым белым туманом, окаймленную размытыми пятнами уличных фонарей и устеленную тонкой пленкой липкой грязи. Мы были единственными путниками на ее пустынных каменных плитах, благодаря чему удостоились самого пристального взгляда патрульного констебля. Впрочем, узнав моего спутника, он почтительно коснулся пальцами шлема.

— Вот видишь, полиция меня знает, — рассмеялся Раффлс, когда мы разминулись с полисменом. — Бедняги, в такую ночь им приходится быть особенно бдительными! Туман может докучать нам с тобой, Банни, но для криминальных элементов это поистине дар небес, особенно с учетом того, что их сезон уже на излете. Однако же мы пришли… и похоже на то, что этот паршивец все-таки уже улегся спать!

Мы повернули на Бонд-стрит и остановились у правой обочины, не пройдя и нескольких ярдов. Раффлс поднял голову и посмотрел на какие-то окна на противоположной стороне улицы, едва различимые сквозь белесую дымку. Окна были черными, и в них не мерцало ни одного даже самого слабого огонька. Они располагались прямо над ювелирной лавкой, насколько я мог судить по глазку в двери магазина и яркому освещению внутри. Но весь верхний этаж, включая частную входную дверь рядом с магазином, был черным и мрачным, как мартовское небо.

— Лучше отказаться от этой затеи, — предложил я. — Наверняка утром нам хватит времени на все.

— А вот тут ты ошибаешься, — отозвался Раффлс. — У меня есть его ключ. Преподнесем ему сюрприз. Пошли.

Схватив меня за правую руку, он поволок меня через дорогу, отпер дверь ключом и уже в следующее мгновение быстро, но бесшумно затворил ее за нашими спинами. Мы вместе стояли в темноте, прислушиваясь к ритмичным шагам, приближающимся снаружи. Они доносились из тумана, еще когда мы переходили улицу. Теперь, когда они раздавались совсем близко, пальцы моего спутника крепко сжали мое предплечье.

— Возможно, это идет мой приятель, — прошептал он. — Тот еще любитель погулять по ночам. Ни звука, Банни! Мы перепугаем его насмерть. Ах!

Ритмичные шаги удалились, не останавливаясь. Раффлс протяжно выдохнул, и хватка на моей руке постепенно ослабла.

— Но все равно ни звука, — тем же еле слышным шепотом продолжал он. — Мы разозлим его, где бы он ни был! Снимай туфли и следуй за мной.

Вас, возможно, удивит, что я так и поступил, но вы наверняка не знакомы с А. Дж. Раффлсом. Половина его власти заключалась в том, что он был прирожденным лидером, не следовать за которым было просто невозможно. Вы могли бы сомневаться в благоразумности подобного поведения, но вначале все же шли за ним. Поэтому в тот момент, услышав, как он сбрасывает туфли, я сделал то же самое и начал подниматься вслед за ним по лестнице, с опозданием осознав, что просить у незнакомого человека денег, явившись к нему среди ночи, просто дико. Но, судя по всему, их с Раффлсом связывали чрезвычайно тесные дружеские отношения, и мне не оставалось ничего иного, кроме как предположить, что всевозможные розыгрыши для них — это обычное дело.

Мы ощупью пробирались наверх, поднимаясь так медленно, что за время, пока мы достигли площадки второго этажа, у меня накопилось предостаточно наблюдений. Ковровой дорожки на лестнице не было. Пальцы вытянутой правой руки ощупывали лишь сырую стену, а ладонь левой скользила по перилам, явственно ощущая покрывающую их пыль. Меня не покидало ощущение чего-то зловещего, которое охватило меня, едва мы вошли, и с каждой ступенькой лишь усиливалось. Что за затворника нам предстояло испугать в его келье?

Лестница закончилась. Перила уводили налево, а затем еще раз налево. Еще четыре ступеньки, и мы оказались на очередной, на этот раз более длинной, площадке. Внезапно кромешную тьму озарила вспыхнувшая спичка, едва не ослепив меня своим ярким пламенем. Когда мои глаза привыкли к свету, передо мной стоял Раффлс, держа спичку в одной руке и прикрывая ее ладонью другой. Я так и не услышал, когда он ею чиркнул. Под нашими ногами были голые доски, и нас окружали ободранные стены и открытые двери пустых комнат.

— Куда ты меня привел? — воскликнул я. — Этот дом пуст!

— Тсс! Погоди! — прошептал он и направился в одну из пустых комнат. Едва мы переступили порог, как спичка потухла и он зажег другую, снова совершенно беззвучно. Затем он замер, стоя ко мне спиной, и начал возиться с чем-то, чего я не видел. Но когда он отбросил в сторону вторую спичку, ее заменил какой-то иной источник света, и я уловил легкий запах масла. Я шагнул вперед, чтобы заглянуть ему через плечо, но не успел этого сделать, потому что он обернулся и посветил мне в лицо крошечным фонарем.

— Что это? — ахнул я. — Что за грязную шутку ты собираешься сыграть?

— Я ее уже сыграл, — еле слышно усмехнувшись, ответил он.

— Со мной?

— Боюсь, что да, Банни.

— Значит, в доме никого нет?

— Никого, кроме нас.

— Выходит, насчет друга на Бонд-стрит, который может дать нам эти деньги, — это просто пустой треп?

— Не совсем. Мы действительно друзья с Дэнби.

— Дэнби?

— С ювелиром, который держит лавку внизу.

— Что ты хочешь сказать? — прошептал я, дрожа как осиновый лист от осознания того, во что я ввязался. — Нам предстоит получить деньги у этого ювелира?

— Ну, не совсем.

— Что же тогда?

— Их эквивалент из его магазина.

Необходимость в дальнейших вопросах отпала. Я понял все, кроме собственной тупости. Он предоставил мне не меньше дюжины намеков, но я не услышал ни одного. И теперь я стоял посреди этой пустой комнаты, растерянно глядя на него. А он стоял передо мной со своим прикрытым фонарем и смеялся надо мной.

— Грабитель! — ахнул я. — Ты… ты!

— Я сказал, что зарабатываю на жизнь своими мозгами.

— Почему ты сразу не сказал мне, что собираешься сделать? Почему ты не захотел мне довериться? Зачем ты лгал? — воскликнул я, вне себя от возмущения, несмотря на охвативший меня ужас.

— Я хотел сказать тебе, — ответил он. — Я несколько раз чуть было не сказал тебе. Помнишь, как я проверял тебя насчет преступления, хотя ты, наверное, забыл, что ты сам мне заявил. Я так и подумал, что ты это не всерьез, но все же решил проверить тебя. Теперь я вижу, что не ошибался, и я не виню тебя. Я сам во всем виноват. Выбирайся из этого, мой дорогой мальчик, и как можно скорее. Предоставь все мне. Я знаю, что, как бы ты сейчас ни поступил, ты меня не выдашь!

О как же он умен! Как он дьявольски умен! Если бы он решил прибегнуть к угрозам, принуждению, насмешкам, все могло пойти иначе. Но он дал мне полную свободу действий, предлагая оставить его одного в довольно затруднительном положении. Он не собирался меня винить. Он даже не обязывал меня хранить тайну. Он мне доверял. Он знал мои слабости и мои сильные стороны и мастерски играл и на первом, и на втором.

— Не так быстро, — ответил я. — Это я навел тебя на эту идею или ты собирался это сделать в любом случае?

— Не в любом случае, — ответил Раффлс. — Верно то, что ключ у меня довольно давно, но когда я сегодня выиграл, я хотел было выбросить его. Дело в том, что в одиночку эту работу не сделать.

— В таком случае решено. Я с тобой.

— Ты серьезно?

— Да — на сегодня.

— Старина Банни, — прошептал он, на мгновение приблизив фонарь к моему лицу.

В следующую секунду он уже описывал свой план, а я кивал, как если бы мы всегда были взломщиками-сообщниками.

— Я знаю этот магазин, — шептал он, — потому что я в нем кое-что покупал. Эту верхнюю часть я тоже знаю. Вот уже месяц, как ее пытаются сдать, и я получил разрешение на просмотр. Прежде чем воспользоваться ключом, сделал слепок. Чего я не знаю, так это того, как из верхней части попасть в нижнюю. В настоящий момент прохода не существует. Мы можем попытаться проникнуть в магазин отсюда, хотя мне больше нравится вариант с подвалом. Если ты минуту подождешь, я точно скажу тебе, что мы будем делать.

Он поставил фонарь на пол, подкрался к заднему окну и почти бесшумно отворил его. Через секунду он вернулся, качая головой и при этом не забыв столь же тщательно затворить окно за собой.

— Это была наша единственная возможность, — пояснил он, — заднее окно над другим задним окном. Но снаружи так темно, что ничего не видно, а подсвечивать себе фонарем снаружи слишком рискованно. Придется спускаться в подвал. Иди за мной и не забывай — хотя вокруг никого нет, действовать нужно бесшумно. Вот… вот… слушай!

С улицы доносились все те же мерные шаги, которые мы уже слышали и раньше. Кто-то шел тяжело ступая по каменным плитам за стеной дома. Раффлс закрыл створки фонаря, и мы снова замерли, выжидая, пока шаги удалятся.

— Это или полисмен, — прошептал он, — или сторож, которого наняли все эти ювелиры вскладчину. Нам следует опасаться сторожа. Ему платят именно за то, чтобы ловить таких, как мы.

Мы осторожно спустились вниз, стараясь не скрипеть ступеньками, забрали в прихожей свои туфли и продолжили спуск по узкой каменной лестнице, у подножия которой Раффлс снова открыл фонарь и обулся, предложив сделать мне то же самое. Здесь он позволял себе говорить гораздо громче, чем наверху. Теперь мы находились значительно ниже уровня улицы, в маленьком помещении, в каждой стене которого было по двери. Три двери были приотворены, и за ними виднелись пустые подвальные помещения. Но четвертая была заперта на задвижку, отодвинув которую мы оказались на дне глубокого колодца, заполненного туманом. На противоположной стороне этого колодца находилась точно такая же дверь, и Раффлс вплотную поднес к ней фонарь, прикрывая его корпусом. Внезапно раздался короткий и резкий треск, заставивший мое сердце замереть. В следующее мгновение дверь распахнулась настежь и Раффлс шагнул внутрь, фомкой маня меня за собой.

— Дверь номер один, — прошептал он. — Один бог ведает, сколько их еще будет, но мне известно как минимум о двух. Впрочем, нам не придется особо шуметь, да и риск тут, внизу, гораздо меньше.

Мы стояли у подножия в точности такой же узкой каменной лестницы, как та, по которой мы только что спустились. Двор или колодец принадлежал одновременно к жилой части дома и магазину. Впрочем, этот лестничный марш не привел нас в открытое фойе, а уперся в дверь, изготовленную из красного дерева и необыкновенно прочную с виду.

— Так я и думал, — пробормотал Раффлс, подавая мне фонарь и извлекая из кармана связку отмычек, которую ему пришлось вернуть на место после нескольких минут безуспешной возни с замком. — На то, чтобы открыть эту дверь, у нас уйдет час! — вздохнул он.

— И что, к ней невозможно подобрать ключ?

— Нет. Я знаю эти замки. Тратить время на него просто бессмысленно. Его придется вырезать, и это займет час.

На замок у нас ушло сорок семь минут. Точнее, это время ушло у Раффлса. Еще никогда в жизни я не видел такой медленной и тщательной работы. Моя задача заключалась в том, что я просто стоял рядом с затемненным фонарем в одной руке и маленьким пузырьком минерального масла в другой.

Раффлс извлек из кармана хорошенький вышитый чехол, явно предназначенный для бритв, но вместо этого наполненный инструментами его тайного ремесла, включая минеральное масло. Из этого чехла он извлек буравчик, способный просверлить отверстие диаметром в один дюйм, и вставил его в маленький, но очень прочный стальной зажим. Затем он снял пальто и блейзер, аккуратно расстелил их на верхней ступеньке, встал на колени, закатал манжеты рубашки и начал работать буравчиком рядом со скважиной. Но вначале он смазал буравчик маслом, чтобы свести шум к минимуму, и повторял эту операцию перед тем, как приступить к каждому новому отверстию, а порой и прерывал работу ради дополнительной смазки. Чтобы вырезать замок, потребовалось пробурить тридцать два отверстия.

Я обратил внимание на то, что в первое круглое отверстие Раффлс вставил указательный палец. Затем, когда отверстие превратилось во все удлиняющийся овал, он вставил в него все пальцы, кроме большого, и тихо выругался себе под нос.

— Это то, чего я опасался!

— Что?

— Там есть еще одна железная дверь!

— Но как же мы сможем открыть ее? — встревоженно спросил я.

— Отмычкой. Но там может оказаться два замка. В этом случае один будет наверху, а второй внизу. Это означает, что нам придется вырезать еще два отверстия, поскольку дверь открывается внутрь. В этом положении она не откроется ни на дюйм даже без замка.

Должен признаться, идея с отмычкой не вызвала у меня оптимизма, поскольку один замок отпираться уже отказался. Если подумать, то собственное разочарование и нетерпение должны были изумить меня. Дело в том, что я взялся за злодейство с таким жаром, даже не отдавая себе в этом отчета. Я был буквально очарован романтикой и опасностью всего происходящего. Мои морально-нравственные убеждения и мой страх оказались парализованы. Я стоял рядом с ним, светил ему и держал свой пузырек с более живым интересом, чем я когда-либо испытывал во время вполне честных занятий. А рядом на коленях стоял А. Дж. Раффлс со всклокоченными черными волосами и уверенной полуулыбкой на сосредоточенном лице, с которой он совершал бросок за броском в матче на первенство графства.

Наконец цепочка отверстий была завершена, замок извлечен из двери и великолепная обнаженная рука по самое плечо погрузилась в образовавшееся отверстие и сквозь прутья железной двери.

— Итак, — прошептал Раффлс, — если тут только один замок, он будет находиться посередине. Радуйся! Вот он! Его всего лишь необходимо открыть отмычкой — и путь наконец-то свободен.

Он извлек руку из двери, выбрал одну из отмычек на своей связке, после чего его рука снова погрузилась в дверь. Прислушиваясь к позвякиванию отмычки, я затаил дыхание, ощущая, как бешено колотится сердце, как тикают в кармане мои часы. Затем — наконец-то! — раздался единственный явственный щелчок. В следующую минуту настежь распахнутая дверь из красного дерева и железная калитка уже зияли позади нас, а Раффлс сидел на конторском столе, вытирая лицо.

Мы находились в пустом просторном вестибюле, расположенном позади магазина, но отделенном от него металлической шторой, один вид которой исполнил меня отчаяния. Впрочем, Раффлса ее наличие, похоже, нисколько не смутило. Повесив пальто и шляпу на какой-то крючок на стене вестибюля, он принялся изучать штору в свете фонаря.

— Это ерунда, — после минутного осмотра сообщил он. — Она нас даже не задержит. Но с другой стороны есть дверь, и вот с ней могут возникнуть затруднения.

— Еще одна дверь! — простонал я. — Но как ты собираешься открыть эту штуковину?

— Просто приложиться к ней фомкой. Слабое место этих железных штор — уязвимость перед рычагом, которым их можно приподнять. Но они поднимаются вверх с шумом, и вот тут, Банни, ты мне и пригодишься. Это то, что я никак не мог бы сделать без тебя. Ты должен будешь находиться наверху и стуком извещать меня, когда на улице никого не будет. Я поднимусь с тобой и все объясню.

Вы, вероятно, можете представить себе, как мало меня привлекала перспектива этого одинокого дежурства. Тем не менее меня вдохновляла сопряженная с ним жизненно важная ответственность. До сих пор я был пассивным зрителем. Теперь мне предстояло вступить в игру. Волнение сделало меня еще более бесчувственным к соображениям совести и безопасности, которые к этому моменту у меня окончательно умерли.

Поэтому я беспрекословно занял свой пост в комнате над магазином. К счастью, окна были оснащены жалюзи, которые к тому же были опущены. Не было ничего проще этой задачи — стоять, всматриваясь в темноту сквозь щели между рейками, и топать ногой два раза, когда кто-то приближался к дому, и один раз, когда все снова затихало. Звуки, доносившиеся до меня снизу, за исключением металлического треска в самом начале, были и в самом деле едва слышными, но они стихали совсем, стоило мне постучать ногой. За тот добрый час, что я провел у окна, передо мной не менее полудюжины раз прошел полисмен, а человек, судя по всему являвшийся сторожем ювелиров, появлялся и того чаще. Как-то сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. Но это случилось лишь единожды. Это произошло, когда сторож наклонился и сквозь глазок заглянул в освещенный магазин. Я ожидал услышать его свист. Я приготовился к виселице или тюрьме! Но человек внизу неукоснительно следовал моим сигналам, и сторож зашагал дальше в блаженном неведении.

Наконец я и сам услышал условленный сигнал и, чиркая спичками, спустился вначале по широкой лестнице, затем по узкой, пересек двор-колодец и поднялся в вестибюль, где меня ожидал Раффлс, при моем появлении протянувший мне руку.

— Отличная работа, мой мальчик! — заявил он. — На тебя по-прежнему можно положиться в трудную минуту, и ты получишь свою награду. Я разжился тысячей фунтов, и все они вот тут, в этом кармане. А вот кое-что еще, что я обнаружил в этом шкафчике, — очень приличный портвейн и сигары, предназначавшиеся для деловых партнеров бедняги Дэнби. Сделай глоток, а затем ты сможешь и закурить. Я также обнаружил туалет, где мы сможем почистить перышки, прежде чем выйти на улицу, потому что я чернее твоих ботинок.

Железная штора уже снова была опущена, но он настоял на том, чтобы ее поднять и показать мне стеклянную дверь по другую ее сторону и результаты своей работы в магазине за ней. Две электрические лампочки горели в нем всю ночь, и в их холодном белом свете я поначалу не мог разглядеть ничего необычного. Передо мной был чистый проход, пустая стеклянная витрина слева и застекленные шкафы с серебром справа. В конце прохода виднелась дверь, в которой тускло чернело отверстие глазка, озарявшего ночную улицу подобно яркой театральной луне. Витрину опустошил не Раффлс. Ее содержимое находилось в сейфе «Чабб», одного взгляда на который ему хватило, чтобы отказаться от попытки его вскрыть. Не стал он брать и серебро, не считая одного портсигара, который он прихватил для меня. Вместо этого он полностью сосредоточился на оконной витрине. Она представляла собой три разных отделения, закрытых на ночь панелями, запертыми на три разных замка. Раффлс снял эти панели на несколько часов раньше, чем это сделал бы владелец лавки, и электрическая лампочка озаряла лист гофрированного железа, голый, как ребра скелета. Все ценности исчезли из этого единственного, невидимого сквозь крошечное окошко в двери места. Все остальное оставалось в точности таким же, каким оставил его вечером ювелир. Не считая нескольких взломанных дверей позади металлической шторы, бутылки вина и коробки сигар, которыми мы позволили себе угоститься, довольно грязного полотенца в туалете, разбросанных горелых спичек и отпечатков пальцев на пыльных перилах, мы не оставили никаких следов своего пребывания.

— Ты спрашивал, давно ли я это задумал? — произнес Раффлс, когда мы уже брели по улице навстречу рассвету, в глазах всего мира представляя парочку приятелей, возвращающихся домой с гулянки. — Нет, Банни, мне это и в голову не приходило, пока где-то с месяц назад я не увидел этот пустующий верхний этаж и не купил несколько безделиц в магазине — просто чтобы присмотреться, что к чему. Кстати, я так за них и не заплатил. Богом клянусь, завтра я это обязательно сделаю. Не правда ли, в этом есть определенная поэтическая справедливость? Одного визита мне хватило, чтобы оценить возможности этого места, но, придя во второй раз, я убедился в том, что без помощника мне не справиться. Поэтому я практически выбросил эту идею из головы, но тут вдруг явился ты, в очень подходящую ночь и в очень подходящем для подобного мероприятия состоянии! Но вот мы и в Олбани, и я надеюсь, что камин еще неокончательно потух, потому что не знаю насчет тебя, Банни, но я продрог, как та сова из стихотворения Китса.

Он был способен думать о Китсе, возвращаясь с ограбления! Он мечтал о тепле камина, как обычный гражданин! Внутри меня распахнулись какие-то шлюзы, и меня окатило ледяным душем осознания того, чем на самом деле являлось наше приключение. Раффлс был грабителем. Я помог ему совершить ограбление, следовательно, я тоже теперь был грабителем. Все же я был способен стоять и греться у его камина, наблюдая за тем, как он опустошает свои карманы. Все это было так прозаично, как будто мы не сделали ничего чудесного или ужасного!

У меня кровь застыла в жилах. Меня затошнило, а голова пошла кругом от мысли о том, что этот злодей был мне глубоко симпатичен. Более того, я им восхищался. Теперь моя симпатия и восхищение превратятся в презрение и отвращение. Я ожидал этой перемены внутри себя. Я жаждал ощутить ее в своем сердце. Но я жаждал и ждал напрасно!

Когда он полностью опустошил карманы, стол засверкал нашей добычей. Десятки колец, браслеты, подвески, эгретки, ожерелья, жемчуг, рубины, аметисты, сапфиры и, конечно же, бриллианты, бриллианты во всех украшениях, переливающиеся вспышками света, дразнящие меня… слепящие меня… Я не верил своим глазам и знал, что запомню этот момент навсегда. Последним из кармана показался не драгоценный камень, но мой собственный револьвер. И это задело меня за живое. Кажется, я что-то сказал и невольно протянул к нему руку. Я как будто воочию вижу сейчас Раффлса — его высоко поднятые брови над ясными голубыми глазами. Я вижу, как он с едва заметной циничной улыбкой вынимает патроны, прежде чем вернуть мне револьвер.

— Ты не поверишь, Банни, — произнес он, — но я впервые взял с собой заряженный пистолет. В целом я считаю, что он добавляет уверенности. Все же, если что-то пойдет не так, может возникнуть очень неприятная ситуация. Можно невольно пустить его в ход, а это уже не игрушки. Хотя я часто задумывался над тем, что чувствует убийца, только что лишивший жизни человека. Наверное, это потрясающие ощущения, разумеется, пока ему не угрожает поимка. Да не смотри на меня с таким убитым видом, дружище. Мне ничего подобного испытывать не приходилось и вряд ли придется.

— Но все это ты уже делал и прежде? — хрипло спросил я.

— Прежде? Мой дорогой Банни, ты меня оскорбляешь! Это что, было похоже на первую попытку? Конечно, я делал это прежде.

— Часто?

— Ну… нет! В любом случае недостаточно часто, чтобы разрушить очарование, и вообще я это делаю только тогда, когда окончательно сажусь на мель. Ты когда-нибудь слышал о бриллиантах Тимблби? В общем, это был последний раз, но они оказались жалкой подделкой. Кроме того, было дело о плавучем доме Дормера — в прошлом году в Хенли. Это тоже было результатом моей деятельности, хотя толку с этого тоже было мало. Я еще ни разу не сорвал по-настоящему крупный куш. Когда мне это удастся, я подведу черту.

Да, я отлично помнил оба дела. Подумать только — именно он был их исполнителем! Это было настолько невероятно и дерзко, что не укладывалось у меня в голове. Но тут мой взгляд упал на стол, сверкающий и мерцающий сотнями огней, и мой скептицизм улетучился.

— Как это все началось? — спросил я, когда любопытство взяло верх над изумлением и восхищение его тайным занятием вплелось в мое восхищение этим человеком.

— Ах, это долгая история, — ответил Раффлс. — Она началась в колониях, где я играл в крикет. Она слишком длинная, так что я не стану ее тебе сейчас рассказывать, но я угодил почти в такой же тупик, как и ты сегодня, и это стало единственным выходом. Я расценивал это только так и не иначе. Но я попробовал кровь и пропал. Зачем мне работать, если я могу красть? Зачем мириться с унылым рутинным существованием, когда меня манила вполне приличная жизнь, к тому же полная романтики, волнения и опасностей? Разумеется, это очень дурно, но не всем же быть моралистами, да и как насчет изначально несправедливого распределения богатства? Кроме того, я же не занимаюсь этим постоянно. Мне уже и самому надоело постоянно цитировать строки Гилберта, но в них заключена глубокая истина. Мне только хотелось знать, понравится ли тебе такая жизнь так же сильно, как мне!

— Понравится ли она мне? — воскликнул я. — Нет, только не мне! Для меня это не жизнь. Одного раза с меня хватило!

— И ты мне больше не поможешь?

— Не проси меня, Раффлс. Бога ради, не проси меня!