Нацисты: Предостережение истории E-Book

Лоуренс Рис

Laurence Rees

THE NAZIS:

a warning from history

Лоуренс Рис

НА­ЦИСТЫ:

Пре­дос­те­ре­же­ние исто­рии

МОСКВА

LaurenceRees

The Nazis: A Warning From History

Перевод с английского Марии Козловой, Александра Кальниченко

Рис Л.

Нацисты : Предостережение истории / Лоуренс Рис ; пер. с англ. Марии Козловой, Александра Кальниченко. — М. : КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2014. 

ISBN978-5-389-07833-8

16+

На протяжении 16 лет Лоуренс Рис встречался с многочисленными очевидцами и участниками событий Второй мировой войны, в том числе и с бывшими нацистами, нашедшими прибежище в разных странах мира, и брал у них интервью. Итогом этой титанической работы стал многосерийный документальный фильм телеканала ВВС «Нацисты: предостережение истории», который получил целый ряд престижных международных наград и считается одним из самых знаменитых в истории документального кино. Написанная по мотивам фильма книга является самостоятельным и значительным историческим трудом и рассказывает о бесчисленных преступлениях против человечества, совершенных нацистами разных рангов. Существенное место в книге отведено злодеяниям гитлеровцев в ходе войны с Советским Союзом.

Copyright © Laurence Rees 2005

© Козлова М., Кальниченко А., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014 КоЛибри®

Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein.

(И если ты долго смот­ришь в без­дну, то без­дна тоже смот­рит в тебя.)

Фрид­рих Ницше,«По ту сто­рону добра и зла.Пре­лю­дия к фило­со­фии буду­ще­го»

От издательства

Уважаемый читатель,

перед Вами книга, которая неминуемо вызовет сильные и противоречивые чувства. Она написана видным английским историком, рассчитана изначально на западного читателя и, безусловно, содержит в себе большинство сложившихся на Западе стереотипов в восприятии и оценке событий Второй мировой войны, в том числе и самых драматических.

Автор книги, Лоуренс Рис, много лет проработал креативным директором исторических программ BBC, снял серию научно-популярных фильмов о Второй мировой, написал книги, пользующиеся успехом и опубликованные большими тиражами.

Немало зарубежных зрителей и читателей взглянули на трагические военные события сквозь призму представленных им материалов. Многие российские зрители успели посмотреть программы, снятые на эту тему BBC под руководством Риса.

Мы считаем важным предоставить и нашим читателям возможность ознакомиться с видением нашими союзниками по той войне причин и следствий глобальной катастрофы под названием «нацизм».

Задачи, которые автор ставил перед собой, работая над проектами, безусловно, глубоко гуманистические — развенчание нацизма, осуждение его злодеяний. В книге «Нацисты: Предостережение истории» изложены факты, свидетельствующие о трагических последствиях нацизма не только для тех, против кого была направлена его безжалостная разрушительная сила, но и о катастрофических результатах для самих нацистов, его приверженцев и вдохновителей, для фашистской Германии, где он стал государственной идеологией.

Выразительными художественными средствами автор призывает человечество к бдительности — «научиться проявлять здоровый скептицизм в отношении тех, кто следует за политическими лидерами, руководствуясь «верой».

Но и сам Лоуренс Рис, как один из столпов английской исторической школы, не сумел в полной мере избавиться от безоглядной «веры» в западные ценности и следования идеологическим стереотипам.

Вторая мировая война в контексте книги представляется как «эпическая борьба между нацизмом и коммунизмом». В такой подаче материала невольно происходит смещение акцентов на исключительно идеологические, уходит в тень захватнический, несправедливый характер войны. Все несколько упрощенно сводится к борьбе двух зол между собой. И значит, победа в такой войне может восприниматься как торжество одного из них. Из всех последствий войны как ключевые, судьбоносные выделены: продвижение коммунизма на Запад («разделенная Германия», «советское господство в Восточной Европе») и последующее идеологическое противостояние двух систем (холодная война).

При чтении этой книги, как и при любом прикосновении к истории, необходимо сохранять объективность восприятия. Это не учебник истории, не выверенные энциклопедические сведения, это еще одно видение событий Второй мировой войны, одна из имеющих право на существование интерпретаций, в которой явно ощутима как горячая ненависть к нацизму, так и рефлекторная боязнь коммунизма. Позиция автора, старательно держащегося в тени документальных свидетельств, все же проявляется при внимательном прочтении, и в ней обнаруживается много оценок, не совпадающих с трактовкой исторических фактов в других источниках, в частности ставших для советского, российского читателя каноническими и хрестоматийными. В книге есть и вызывающие сомнения высказывания, и спорные утверждения, даже, пожалуй, некоторая тенденциозность в подборе материала. Один из активно используемых Лоуренсом Рисом приемов — множественное цитирование воспоминаний участников и очевидцев описываемых событий при почти полном отсутствии авторских комментариев. Такой подход позволяет автору, с одной стороны, демонстрировать беспристрастность подачи информации, предоставляя читателю возможность самому делать выводы и заключения. С другой стороны, завуалированно воздействовать на читателя, ведь их предстоит сделать на основании фактов, отобранных определенным образом. Большинство из цитируемых воспоминаний по отдельности не вызывают сомнений, но, сведенные вместе, в общей концепции книги они создают картину, в которой советский солдат и советский человек выглядят не совсем и не всегда так, как об этом свидетельствует общепринятая история Великой Отечественной войны.

Приступая к работе над книгой, мы всерьез задавались вопросом: «Нужно ли ее издавать у нас?» Ответ очевиден: если мы с уважением относимся к нашему читателю как способному самостоятельно воспринимать новую информацию, анализировать ее, видеть противоречия и давать им трезвую оценку, необходимо предоставить ему пищу для размышлений, инструменты для более полного восприятия реалий и фактов Второй мировой войны, понимания грандиозности масштаба подвига советского народа.

Мы помним эпоху тотальной цензуры и не хотим ее возвращения.

Сознательное умолчание фактов — преступление против памяти наших героических предков.

Данная книга не может быть отнесена к легкому развлекательному чтению.

Она требует решительности критического подхода, смелости суждений.

Эта книга для читателя вдумчивого, имеющего сложившиеся мировоззренческие фильтры и серьезный интерес к различным историческим и социальным концепциям, умеющего дать им личную оценку. Эта книга — уникальная возможность ознакомиться с одним из наиболее популярных в мире и активно тиражируемых первоисточников, пополнить свой багаж фактов и знаний, независимо и компетентно разобраться в принятой на Западе трактовке событий Второй мировой войны.

Вве­де­ние

То­ль­ко огля­ды­ва­ясь назад, ясно видишь истин­ные очер­та­ния жизни. Это столь же спра­вед­ливо в отно­ше­нии наших отдель­ных жиз­ней, сколь и в отно­ше­нии вели­ких исто­ри­чес­ких собы­тий. Я, напри­мер, пред­ста­вить себе не мог в начале 1990-х, при­сту­пая к работе «Нацисты: пре­дос­те­ре­же­ние исто­рии», что она ста­нет нача­лом столь дол­гого пути. Ведь только в про­цессе работы над филь­мом «Пре­дос­те­ре­же­ние исто­рии» я вполне осоз­нал, какой обши­р­ный новый исто­ри­чес­кий мате­риал сде­лался дос­ту­п­ным в Вос­точ­ной Европе после паде­ния Бер­линс­кой стены. Именно это обсто­я­тель­ство, а также креп­ну­щее убеж­де­ние в отно­ше­нии того, что невоз­можно пере­о­це­нить важ­ность войны Гит­лера про­тив Ста­лина в любой попы­тке понять образ мыс­лей нацис­тов, скло­нили меня сразу же взяться за дру­гой про­ект. Поэ­тому еще несколько лет я писал сце­на­рий, зани­мался про­из­водст­вом и режис­су­рой фильма «Война сто­ле­тия» об эпи­чес­кой борьбе между нациз­мом и ком­му­низ­мом.

Ка­кие очер­та­ния при­об­рела вся эта работа, стало для меня вполне оче­ви­д­ным только теперь. В то время я не видел этого столь ясно. Поэ­тому я осо­бенно бла­го­да­рен изда­тель­ству BBCBooks за то, что, пере­из­да­вая ори­ги­наль­ную работу «Нацисты: пре­дос­те­ре­же­ние исто­рии», оно пре­дос­та­вило мне воз­мож­ность вклю­чить в книгу также и большую часть «Войны сто­ле­тия». Ибо я думаю, что мате­риал «Войны сто­ле­тия» — в част­ности, глава «Раз­но­вид­ности вой­ны» — наглядно демон­стри­рует реальные пос­ледст­вия нацизма. Конечно, во время поездки по Рос­сии, Бело­рус­сии и Укра­ине, слу­шая расс­казы о наци­стс­кой окку­па­ции, я имел воз­мож­ность глубже вникнуть в сущ­ность миро­по­ни­ма­ния Гит­лера: уны­лый вид, где сост­ра­да­ние вне закона, а жизнь сво­дится к дар­ви­новс­кой борьбе, в кото­рой сла­бым над­ле­жит стра­дать, потому что такова их судьба.

Ко­нечно, при вклю­че­нии одной книги в дру­гую, есть потен­ци­аль­ные слож­ности. Неко­то­рые из них легко исп­ра­вить — опас­ности повто­ре­ния, напри­мер, — и я пос­та­рался отре­дак­ти­ро­вать текст таким обра­зом, чтобы не гово­рить два­жды одно и то же. Я также обно­вил содер­жа­ние в мес­тах, где мое пони­ма­ние с момента напи­са­ния ори­ги­наль­ного текста изме­ни­лось — это, в част­ности, каса­ется раз­дела об исто­ках наци­стс­кого «окон­ча­тель­ного реше­ния еврейс­кого воп­ро­са». Но при целе­нап­рав­лен­ном исс­ле­до­ва­нии собы­тий, гла­в­ным обра­зом, на Вос­точ­ном фронте, отра­жен­ных в мно­го­чис­лен­ных сви­де­тель­ст­вах рус­ских вете­ра­нов, может соз­даться опас­ное впе­чат­ле­ние, будто бы война на западе «не сыг­рала роли».

Я дол­жен под­черк­нуть, что такая точка зре­ния мне совер­шенно чужда. Я вос­пи­ты­вался на геро­и­чес­ких расс­ка­зах о жерт­вах бри­танс­ких и аме­ри­канс­ких воен­нос­лу­жа­щих во Вто­рой миро­вой войне. Мой отец был лет­чи­ком Военно-воз­ду­ш­ных сил Вели­коб­ри­та­нии. А мой дядя слу­жил в кон­воях на Атлан­тике и погиб, когда их корабль подор­вало вра­жес­кой тор­пе­дой. Именно для того, чтобы пол­ная кар­тина борьбы запа­д­ных союз­ни­ков про­тив нацизма была пред­став­лена мак­си­мально широ­кой ауди­то­рии, я заду­мал такие теле­се­ри­алы, как «Битва за Атлан­ти­ку» и «От дня высадки до Бер­ли­на», а затем как редак­тор сле­дил за про­цес­сом их создания.

Но книга, кото­рую вы дер­жите в руках, о дру­гом. В ней я пытался как можно глубже про­ник­нуть в сущ­ность нацизма. Это не исто­рия Вто­рой миро­вой войны и не повест­во­ва­ние обо всех зна­чи­тель­ных воен­ных реше­ниях в ходе кон­ф­ликта. Это попы­тка понять, почему немцы и их союз­ники совер­шили то, что они совер­шили. Именно для дос­ти­же­ния этой цели — и только этой цели — я по необ­хо­ди­мости вклю­чал мате­ри­алы из «Войны сто­ле­тия».

Огля­ды­ва­ясь теперь на про­де­лан­ную работу, я вижу еще один аспект, в свое время не вполне мною осоз­нан­ный. Эти книги, а также свя­зан­ные с ними теле­се­ри­алы, были осно­ваны при­мерно на сотне экск­лю­зи­в­ных инте­р­вью, мно­гие из кото­рых бра­лись у быв­ших чле­нов наци­стс­кой пар­тии. У меня была воз­мож­ность встре­титься и рассп­ро­сить людей, кото­рые обо­жали Гит­лера, рабо­тали у Гимм­лера, вое­вали на Вос­точ­ном фронте и совер­шали зверства в рядах СС. Теперь такая воз­мож­ность более не дос­тупна для тех, кто при­дет после меня, — по той прос­той при­чине, что боль­шинство людей, с кото­рыми мы бесе­до­вали, уже умерли. В раз­гар про­цесса про­из­водства, когда нужно было вов­ремя под­го­то­вить мате­риал к эфиру, книгу к печати, мне как-то не при­хо­дило в голову, что мы делаем нечто иск­лю­чи­тельно цен­ное для буду­щих поко­ле­ний.

Ко­нечно, с пос­те­пен­ным ухо­дом живых сви­де­те­лей отно­ше­ние к нацизму и Вто­рой миро­вой войне также будет меняться. Для моего поко­ле­ния единст­вен­ным спо­со­бом разоб­раться в мире, в кото­ром мы росли, было знать, что про­и­зошло во время Вто­рой миро­вой войны. Раз­де­лен­ная Гер­ма­ния, холод­ная война, советс­кое гос­подство в Вос­точ­ной Европе — пос­ледст­вия того кон­ф­ликта сос­тав­ляли окру­жа­ю­щую нас дейст­ви­тель­ность. Но для сегод­няш­них школь­ни­ков все сов­сем иначе. Вспо­ми­наю, дочь одного друга спро­сила меня, когда ей было семь лет: «Что было раньше: Адольф Гит­лер или битва при Гас­тинг­се?» Для ее поко­ле­ния нацизм — это просто еще один раз­дел исто­рии, часть огром­ной моза­ики, кото­рую нужно уло­жить вместе с рим­ля­нами, нор­ман­нами и Ген­ри­хом VIII.

Ду­маю, вас не уди­вит, что, с моей точки зре­ния, Тре­тий рейх — это отнюдь не «просто еще один раз­дел исто­рии». Я счи­таю, что изу­че­ние нацизма по-преж­нему пре­дос­тав­ляет нам некий уро­вень про­ник­но­ве­ния в сос­то­я­ние общества, кото­рое совер­шенно отли­ча­ется от пре­и­му­ществ пони­ма­ния неко­то­рых дру­гих пери­о­дов прош­лого. Начать хотя бы с того, что наци­сты ходили по этой земле не так уж давно. Они при­шли из циви­ли­зо­ван­ной страны во вре­мена, когда, вслед за Пер­вой миро­вой вой­ной, в Европе возоб­ла­дал целый ряд поло­жи­тель­ных цен­нос­тей и пред­став­ле­ний о демок­ра­тии и пра­вах чело­века. Они все это рас­топ­тали, как только дос­тигли власти, в резуль­тате ряда выбо­ров, пока­зав­ших, что боль­шинство нем­цев, голо­суя либо за ком­му­нис­тов, либо за нацис­тов, в итоге голо­со­вали про­тив демок­ра­тии. Учи­ты­вая, что в сегод­няш­нем мире так много очень юных демок­ра­тий, это серь­е­з­ный при­зыв к бди­тель­ности.

И есть еще один, даже более важ­ный, урок, кото­рый мы дол­жны изв­лечь из этой исто­рии. Заняв­шись дан­ной темой много лет назад, я ожи­дал встре­тить мно­жество быв­ших нацис­тов, кото­рые ска­жут: «Я совер­шал воен­ные прес­туп­ле­ния лишь потому, что выпол­нял при­ка­зы». Однако, если над­авить на быв­шего наци­стс­кого прес­туп­ника, он с боль­шей веро­ят­но­с­тью отве­тит: «Я тогда счи­тал, что пос­ту­паю пра­виль­но». И этот ответ пугает гораздо больше, чем заяв­ле­ния о тупом пови­но­ве­нии, кото­рых я ожи­дал. Быв­шие наци­сты верили, что их под­держка Гит­лера была вполне обос­но­вана кон­к­рет­ными обсто­я­тель­ст­вами тог­даш­него вре­мени. Они расска­зы­вают о том, какое уни­же­ние испы­ты­вали от Вер­саль­ского сог­ла­ше­ния в конце Пер­вой миро­вой войны, а затем в пос­ле­во­ен­ные годы им при­шлось пере­жить рево­лю­ции и гиперинф­ля­цию, а в начале 1930-х — мас­со­вую без­ра­бо­тицу и банк­ротства. Они меч­тали о «силь­ной лич­нос­ти», кото­рая вос­ста­но­вит наци­о­наль­ную гор­дость и побе­дит рас­ту­щую угрозу ком­му­низма.

С годами, встре­чая в работе над филь­мами быв­ших нацистов, я стал пони­мать, что есть еще иное изме­ре­ние в их под­держке Тре­ть­его рейха, вообще не явля­ю­ще­еся «раци­о­наль­ным». Это изме­ре­ние эмо­ци­о­наль­ное, осно­ван­ное на вере. Такое квазире­ли­ги­оз­ное изме­ре­ние нацизма вполне оче­видно, и я под­робно расс­ка­зы­ваю о нем в пер­вой главе книги. Но нам сле­дует также при­знать, что Гит­лер, как поли­ти­чес­кая фигура, давал этим нем­цам нечто такое, чего не могли дать дру­гие поли­ти­чес­кие лидеры. Гит­лер прак­ти­чески никогда не гово­рил о таких ску­ч­ных вещах, как «поли­ти­чес­кая линия». Вместо этого он пред­ла­гал руко­водство, осно­ван­ное на виде­ниях и меч­тах. Бла­го­даря этому ему уда­ва­лось заде­вать нечто такое, что поко­ится в глу­бине чело­ве­чес­кой пси­хики. Джордж Ору­элл упо­ми­нает об этом в своей зна­ме­ни­той рецен­зии на «Майн кампф» Адольфа Гит­лера: «…лю­дям нужны не только ком­форт, без­о­пас­ность, корот­кий рабо­чий день, гиги­ена, конт­роль рож­да­е­мости и вообще здра­вый смысл; они также хотят, иногда по край­ней мере, борьбы и само­по­жерт­во­ва­ния, не говоря уже о бара­ба­нах, фла­гах и пара­д­ных изъ­яв­ле­ниях пре­дан­нос­ти»1. Мно­гим людям также — думаю, Ору­элл сог­ла­сился бы — нра­вится пред­став­лять себя «выс­ши­ми» по рож­де­нию и соз­на­вать, что катаст­ро­фи­чес­кие собы­тия в их стране про­ис­хо­дят не по их собст­вен­ной вине, а в резуль­тате тем­ного «меж­ду­на­род­ного заго­во­ра».

По­ла­гаю, что, при­сту­пая к дан­ному про­екту, во мно­гих отно­ше­ниях я был очень наи­вен в пони­ма­нии чело­ве­чес­ких моти­вов. Мне каза­лось, что люди при­ни­мают важ­ные реше­ния отно­си­тельно своей жизни, осно­вы­ва­ясь на раци­о­наль­ных разу­м­ных кри­те­риях. На самом же деле реше­ние идти за Гит­ле­ром и под­дер­жи­вать его при любых обсто­я­тель­ст­вах в зна­чи­тель­ной сте­пени бывало ско­рее эмо­ци­о­наль­ным. И нам не сле­дует расс­мат­ри­вать это как некую спе­ци­фи­чески «немец­кую» черту. Огля­ни­тесь на собст­вен­ную жизнь и спро­сите себя: часто ли ваши реше­ния бывали дейст­ви­тельно «раци­о­наль­ны­ми». Раци­о­наль­ным ли было ваше реше­ние купить дом или машину, кото­рую вы выб­рали? А ваше рас­по­ло­же­ние к одним людям и непри­язнь к дру­гим — в основе своей они имеют «раци­о­наль­ные» или «эмо­ци­о­наль­ные» причины?

И несмотря на всю работу, про­де­лан­ную исто­ри­камист­рук­ту­ра­лис­тами на про­тя­же­нии пос­лед­них лет, выяв­ля­ю­щую все спе­ци­фи­чес­кие обсто­я­тель­ства воз­ник­но­ве­ния нацизма, мы вынуж­дены при­знать непри­я­т­ный факт: Адольф Гит­лер был неор­ди­нар­ной лич­но­с­тью, кото­рая успешно исполь­зо­вала чувства нем­цев. Конечно, его вли­я­ние расп­рост­ра­ня­лось пре­и­му­щест­венно на тех, кому хоте­лось верить в то, что он утверж­дал — тому при­во­дится много лич­ных сви­де­тельств в этой книге, — и пот­ре­бо­вался эко­но­ми­чес­кий кри­зис (кото­рый он не конт­ро­ли­ро­вал), чтобы вытолк­нуть его на вер­шину власти. Но суть в том, что для мно­жества людей, даже в ран­ние годы ста­нов­ле­ния нацизма, встреча с Гит­ле­ром стала собы­тием, изме­нив­шим их жизнь. Пока­за­тельно сви­де­тель­ство Аль­берта Шпе­ера, кото­рый утверж­дает, что после встречи с Гит­ле­ром он жил на «высо­ком напря­же­нии», а ведь он не единст­вен­ный чело­век с боль­шим интел­лек­том, почувство­вав­ший необ­хо­ди­мость под­чи­нить себя воле австрийс­кого кап­рала. Эта исто­рия учит нас, что харизма (уме­ние снис­кать по­пуляр­ность в мас­сах) — это свойство, к кото­рому сле­дует отно­ситься с подоз­ре­нием. А также нам сле­дует нау­читься про­яв­лять здо­ро­вый скеп­ти­цизм в отно­ше­нии тех, кто сле­дует за поли­ти­чес­кими лиде­рами, руко­водст­ву­ясь «верой».

И нако­нец, есть еще одна все­о­б­ъ­ем­лю­щая при­чина, застав­ля­ю­щая меня думать, что эта исто­рия оста­ется акту­аль­ной. Как я уже писал в завер­ше­нии корот­кого пре­дис­ло­вия к «Войне сто­ле­тия» шесть лет назад: «…это отнюдь не счаст­ли­вая исто­рия, и она не слиш­ком уте­ши­тельна. Но ее сле­дует изу­чать в школе и пом­нить. Потому что на это ока­за­лись спо­со­бны люди в двад­ца­том веке».

Ло­у­ренс Рис

Лон­дон, октябрь 2005 г.

Глава 1Путь к влас­ти

Влесу воз­ле горо­да, кото­рый в прош­лом был вос­точ­ноп­рус­ским горо­дом Рас­тен­бург, а сегодня явля­ется поль­с­ким горо­дом Кент­шин, можно уви­деть бес­фор­мен­ную груду желе­зо­бе­тона. Сегодня трудно пред­ста­вить себе мест­ность более отда­лен­ную от центра власти, чем эта глу­хая часть вос­точ­ной Польши у гра­ницы с Рос­сией. Но если бы вы очу­ти­лись на этом месте осенью 1941 года, то ока­за­лись бы в центре управ­ле­ния одного из наи­бо­лее могу­щест­вен­ных людей в исто­рии — Адольфа Гит­лера. Его сол­даты уже сто­яли на бере­гах фран­цузс­кой Бре­тани и топ­тали пше­ни­ч­ные поля Укра­ины. Более 100 мил­ли­о­нов евро­пей­цев, кото­рые еще несколько меся­цев назад жили в неза­ви­си­мых госу­дарст­вах, уже нахо­ди­лись под его вла­с­тью. В Польше пол­ным ходом раз­во­ра­чи­ва­лось одно из самых вар­варс­ких в мире пере­се­ле­ний наро­дов. И, прес­ту­пив гра­ницы мыс­ли­мого зла, Гит­лер вместе с Ген­ри­хом Гимм­ле­ром уже пла­ни­ро­вали унич­то­же­ние целого народа — евреев. Реше­ние, кото­рое Гит­лер при­ни­мал в этом ныне лежа­щем в руи­нах бетон­ном городе, кос­ну­лось жизни каж­дого из нас и опре­де­лило ход собы­тий вто­рой поло­вины двад­ца­того сто­ле­тия, при­чем к худшему.

Как же стало воз­мо­ж­ным, что куль­тур­ная нация, в самом сердце Европы, поз­во­лила при­йти к власти этому чело­веку и наци­стс­кой пар­тии, кото­рую он возг­лав­лял? Зная о стра­да­ниях и разо­ре­ниях, кото­рые наци­сты при­несли чело­ве­честву, сей­час кажется почти непо­сти­жи­мой мысль о том, что Адольф Гит­лер стал канц­ле­ром Гер­ма­нии в 1933 году вполне кон­сти­ту­ци­он­ным путем.

Одно из широко расп­рост­ра­нен­ных объ­яс­не­ний того, как наци­сты дос­тигли власти, осно­вы­ва­ется на харак­тере Гит­лера. Ни одна из реаль­ных исто­ри­чес­ких лич­нос­тей не обсуж­да­лась так широко; напри­мер, биог­ра­фий Гит­лера в два с лишним раза больше, нежели биог­ра­фий Чер­чилля. Сами наци­сты, объ­яс­няя собст­вен­ный успех, дохо­дили в своих биог­ра­фи­чес­ких исс­ле­до­ва­ниях до край­нос­тей. Сто­рон­ники Гит­лера в наци­стс­кой пар­тии при­шли к заклю­че­нию, что он не прос­той сме­р­т­ный, а сверх­че­ло­век. «Гит­лер оди­нок. Как Бог. Гит­лер как Бог»2, — ска­зал Ганс Франк, рейхс­ми­нистр юсти­ции, в 1936 году. Юлиус Штрай­хер, нацист с осо­бой любо­вью к пре­у­ве­ли­че­ниям, шаг­нул еще дальше: «Хрис­тос и Гит­лер выдер­жи­вают срав­не­ние только в одном или двух иск­лю­чи­тель­ных момен­тах: Гит­лер — слиш­ком вели­кий чело­век, чтобы срав­ни­вать его со столь незна­чи­тель­ной лич­но­с­тью»3. А в 1930-х годах в немец­ких детс­ких садах поя­ви­лась новая молитва: «Доро­гой Фюрер, мы любим тебя, как папу и маму. Так как мы при­над­ле­жим им, так мы при­над­ле­жим и тебе. О Фюрер, прими нашу любовь и веру!»4

Вот еще одно из объ­яс­не­ний при­хода нацис­тов к власти, кото­рое наци­стс­кий министр про­па­га­нды Йозеф Геб­бельс хотел вну­шить всему миру. Он лично спра­ши­вал Гит­лера после того, как про­чи­тал «Майн кампф»: «Кто этот чело­век? Напо­ло­вину пле­бей, напо­ло­вину бог! Воис­тину Хрис­тос или всего лишь Иоанн Крес­ти­тель?»5 Сог­ласно наци­стс­кой вер­сии исто­рии, Гит­лер, изб­ран­ник судьбы, при­шел к власти в Гер­ма­нии во мно­гом так же, как две тысячи лет назад Хрис­тос при­шел спасти мир. В обоих слу­чаях их успех был пре­доп­ре­де­лен их сверх­че­ло­ве­чес­кой судь­бой. Это объ­яс­не­ние, хоть обы­чно и не в такой край­ней форме, в неко­то­рых кру­гах до сих пор оста­ется по­пуля­р­ным объ­яс­не­нием того, как наци­сты при­шли к власти. Это сов­па­дает с жела­нием мно­гих людей понять прош­лое просто в поня­тиях исто­рии «вели­ких людей», кото­рые кроят мир по своей воле, нев­зи­рая на обсто­я­тель­ства вок­руг них. Но с этим объ­яс­не­нием, как отве­том на воп­рос: «Каким же обра­зом наци­сты при­шли к влас­ти?», есть просто одна загвоздка: такое объ­яс­не­ние ложное.

Ведь наци­стс­кая пар­тия участ­во­вала во все­об­щих выбо­рах в Гер­ма­нии в мае 1928 года. На тот момент Гит­лер уже был лиде­ром пар­тии лет семь. И к тому моменту немец­кий народ имел пол­ную воз­мож­ность лице­зреть его сверх­че­ло­ве­чес­кие качества и попасть под его гип­но­ти­чес­кие чары. Но нет, на тех выбо­рах наци­стс­кая пар­тия заво­е­вала ровно 2,6 про­цента голо­сов изби­ра­те­лей. В сек­рет­ном пра­ви­тель­ст­вен­ном докладе от 1927 года име­ется выра­зи­тель­ная, в кон­тексте того вре­мени, оценка нацис­тов. Сог­ласно этому доку­менту, «наци­стс­кая пар­тия не имеет сколько-ни­будь зна­чи­тель­ного вли­я­ния на боль­шую часть насе­ле­ния»6. Таким обра­зом, суж­де­ние о том, что Гит­лер имел гип­но­ти­чес­кое или почти божест­вен­ное вли­я­ние на нем­цев, нев­зи­рая на обсто­я­тель­ства, явля­ется чепу­хой. Безус­ловно, Гит­лер был неза­у­ряд­ной лич­но­с­тью, и его воз­дейст­вие на ход собы­тий нельзя недо­оце­ни­вать, однако суть его харак­тера не явля­ется дос­та­то­ч­ным объ­яс­не­нием ни появ­ле­ния нацизма, ни при­хода нацис­тов к власти. Факт заклю­ча­ется в том, что Гит­лер и наци­сты просто в такой же сте­пени зави­сели от усло­вий сво­его вре­мени, как и все мы. Неза­ви­симо от того, кем был Гит­лер, но только из-за кол­ла­бо­ра­ци­о­низма, сла­бости, прос­че­тов и тер­пи­мости дру­гих наци­сты и смогли при­йти к власти. Несом­ненно, если бы не кри­зис, кото­рый пот­ряс весь мир, наци­стс­кая пар­тия вообще не смогла бы поя­виться.

Когда Гер­ма­ния капи­ту­ли­ро­вала и в ноябре 1918 года закон­чи­лась Пер­вая миро­вая война, в немец­кой армии мно­гие не могли понять, почему слу­чи­лась эта катаст­рофа. «Мы и правда были пора­же­ны, — гово­рит немец­кий вете­ран войны Гер­берт Рих­тер, — потому что совер­шенно не чувст­во­вали себя побе­ж­ден­ными.

Войска на пере­до­вой не ощу­щали сво­его пора­же­ния, и мы были удив­лены, почему прек­ра­ще­ние воен­ных дейст­вий про­и­зошло так быстро и почему мы так быстро оста­вили свои пози­ции, ведь мы же были на вра­жес­кой тер­ри­то­рии; все это нам каза­лось стран­ным». Вос­по­ми­на­ния Гер­берта Рих­тера о своих чувст­вах и чувст­вах его това­ри­щей по поводу капи­ту­ля­ции до сих пор отчет­ливы. «Мы были разг­не­ваны, потому что не чувст­во­вали, что у нас нет больше сил». И эта ярость имела свои опа­с­ные пос­ледст­вия.

Те, кто испы­ты­вал такие чувства, сразу же стали искать вино­в­ных во вне­зап­ном прек­ра­ще­нии огня и в подоз­ри­тель­ных для них усло­виях пере­ми­рия. Расп­рост­ра­нился миф об «ударе ножом в спи­ну» — мол, пока немец­кие сол­даты жерт­во­вали жиз­нями в око­пах, дру­гие, в тылу, на родине, пре­да­вали их. Кто были эти «дру­гие»? Это были левые, левые поли­тики, так назы­ва­е­мые ноя­б­рь­с­кие прес­туп­ни­ки, кото­рые сог­ла­си­лись с уни­зи­тель­ным пере­ми­рием 1918 года. Гер­ма­ния в конце 1918 года впе­р­вые в своей исто­рии обра­ти­лась к демок­ра­тии. И поли­ти­кам стало понятно, что про­дол­же­ние войны бес­смы­с­ленно, что Гер­ма­ния войну про­и­г­ры­вает. Но мно­гие сол­даты смот­рели на это иначе: им обсто­я­тель­ства пора­же­ния Гер­ма­нии в ноябре 1918 года при­несли только позор и бес­чес­тие.

В Бава­рии, части южной Гер­ма­нии, это чувство пре­да­тель­ства осо­бенно сильно ощу­ща­лось мно­гими сол­да­тами, вер­нув­ши­мися из око­пов, и граж­данс­кими пра­вых поли­ти­чес­ких взгля­дов. Мюн­хен, сто­лица Бава­рии, в 1919 году пре­бы­вал в сос­то­я­нии хаоса. В фев­рале был убит поли­тик-со­ци­а­лист Курт Эйс­нер7. Это убийство при­вело к мас­со­вым бес­по­ряд­кам и имело зна­чи­тель­ные поли­ти­чес­кие пос­ледст­вия. В апреле 1919 года была обра­зо­вана недол­го­веч­ная Баварс­кая советская рес­пуб­лика (BayerischeRäterepublik), а затем соз­дано пра­ви­тель­ство, возг­лав­лен­ное ком­му­нис­тами. 1–2 мая воору­жен­ные силы пра­вых, сос­то­я­щие из час­тей гер­манс­ких войск и отря­дов фрай­кора (Freikorps)8, взяли Мюн­хен, жес­токо пода­вив соп­ро­тив­ле­ние ком­му­нис­тов и уст­роив мас­со­вый тер­рор. Сам факт сущест­во­ва­ния этого пос­лед­него возг­лав­ля­е­мого ком­му­нис­тами мюн­хенс­кого пра­ви­тель­ства ясно пока­зал мно­гим в этой тра­ди­ци­онно кон­сер­ва­тив­ной части Гер­ма­нии, что их страх перед ком­му­нис­тами был небе­зос­но­ва­тель­ным. «Да здравст­вует миро­вая рево­лю­ция!» — такими сло­вами закан­чи­ва­ется одна из бро­шюр Ком­му­нис­ти­чес­кой пар­тии Гер­ма­нии того пери­ода — одно из мно­гих тво­ре­ний аги­та­ци­он­ной про­дук­ции, кото­рая питала пара­нойю пра­вых и соз­да­вала атмос­феру, в кото­рой могли про­цве­тать ради­каль­ные пар­тии, про­ти­вос­то­я­щие ком­му­нис­там.

Была еще одна, более зло­ве­щая при­чина, по кото­рой Баварская советс­кая рес­пуб­лика про­из­вела такое устой­чи­вое впе­чат­ле­ние на соз­на­ние пра­вых. Боль­шинство лиде­ров этого пере­во­рота левых были евре­ями. Это спо­собство­вало обост­ре­нию пре­ду­беж­де­ния, что за всем злом и неспра­вед­ли­во­с­тью в Гер­ма­нии стоят евреи. Распрост­ра­ня­лись слухи о том, как евреи укло­ня­лись от слу­жбы в армии и что не кто иной, как еврей в пра­ви­тель­стве — Валь­тер Рате­нау9, — тайно спо­собст­во­вал столь уни­зи­тель­ному пере­ми­рию. Да и сей­час, сог­ласно нагро­мож­дав­шейся лжи, немец­кие евреи про­да­вали страну в рам­ках все­мир­ного заго­вора, орга­ни­зо­ван­ного меж­ду­на­ро­д­ным еврейст­вом.

По иро­нии судьбы эта ложь была дейст­венна именно потому, что в Гер­ма­нии тогда жила всего лишь горстка евреев. В июне 1933 года их нас­чи­ты­ва­лось только 503 000, какие-то 0,76 про­цен­та насе­ле­ния; и, в отли­чие от еврейского насе­ле­ния дру­гих евро­пейс­ких стран, таких как Польша, они были отно­си­тельно асси­ми­ли­ро­ваны. Пара­док­саль­ным обра­зом это сыг­рало на руку немец­ким анти­се­ми­там, поскольку при отсутст­вии боль­шого коли­чества евреев во плоти и крови мог расп­рост­ра­няться фан­тас­ти­чес­кий образ еврейства, в кото­ром евреи воп­ло­щали все, что не нра­ви­лось пра­вым силам в пос­ле­во­ен­ной Гер­ма­нии. «С поли­ти­чес­кой точки зре­ния мно­гим людям было очень легко сос­ре­до­то­чить свое вни­ма­ние на евре­ях, — гово­рит про­фес­сор Крис­то­фер Бра­у­нинг. — Еврей стал сим­во­лом левого поли­тика, капи­та­листа-эксп­лу­а­та­тора, раз­ного рода аван­гард­ного экс­пе­ри­мента в куль­туре, секу­ля­ри­за­ции — всего того, что вызы­вало непри­я­тие у довольно широ­кой кон­сер­ва­тив­ной части поли­ти­чес­кого спектра. Еврей стал иде­аль­ным поли­ти­чес­ким разд­ра­жи­те­лем».

В тече­ние сотен лет немец­кие евреи были жерт­вами пред­рас­суд­ков и не допус­ка­лись во мно­гие сферы общест­вен­ной жизни. И лишь только во вто­рой поло­вине XIX века им было раз­ре­шено вла­деть зем­лей и воз­де­лы­вать ее. Гер­ма­ния после Пер­вой миро­вой войны оста­ва­лась стра­ной, где анти­се­ми­тизм все еще был обы­ч­ным явле­нием. Ойген Левине, немец­кий еврей, вырос­ший в Бер­лине в 1920-е годы, стра­дал в детстве лишь из-за того, что был евреем. До четы­рех или пяти лет он играл с дру­гими детьми неев­рейс­кого про­ис­хож­де­ния. А затем, когда вер­ну­лись домой их стар­шие бра­тья, сверст­ники стали гово­рить ему: «Гря­з­ный еврей­чик, тебе нельзя здесь играть, ухо­ди». «Дру­гие дети были тихи­ми, — гово­рит Ойген Леви­не, — но эти маль­чики уже были полны духом анти­се­ми­тизма. Одна­жды один из стар­ших маль­чи­ков избил меня, ведь шес­ти­лет­нему ребенку не по силам тягаться с четы­р­над­ца­ти­лет­ним». Помимо этого жес­то­кого слу­чая он испы­тал на себе про­яв­ле­ние анти­се­ми­тизма в виде довольно стран­ного риту­ала: «В любой новой школе на пер­вой утрен­ней пере­менке ты полу­чал тумака, потому что ты — еврей; а затем все наблю­дали, на что ты спо­со­бен, и ты вынуж­ден был драться. И если ты давал сдачи — тебе не нужно было даже побеж­дать — если ты давал дол­ж­ный отпор, они остав­ляли тебя в покое».

Од­нако нужно ста­раться избе­гать одноз­на­ч­ных оце­нок. Пос­кольку всем изве­с­тны реа­лии Освен­цима, легко при­йти к заклю­че­нию, будто бы в то время Гер­ма­ния была единст­вен­ной стра­ной, где про­цве­тал анти­се­ми­тизм. На самом деле это было не так. И хотя анти­се­ми­тизм сущест­во­вал, но обы­чно, по сло­вам Ойгена Левине, «это не было про­яв­ле­нием того анти­се­ми­тизма, кото­рый скло­нял людей поджи­гать сина­го­ги». Зная, что слу­чи­лось в Гер­ма­нии при нацис­тах, тра­ги­ч­ным явля­ется факт, что после Пер­вой миро­вой войны какое-то коли­чество евреев бежало из Польши и Рос­сии в Гер­ма­нию с целью укрыться от анти­се­ми­тизма, про­цве­та­ю­щего в тех стра­нах. «Вос­то­ч­ные евреи», как пра­вило, были менее асси­ми­ли­ро­ваны, чем дру­гие немец­кие евреи, и поэ­тому вызы­вали больше про­яв­ле­ний анти­се­ми­тизма. Детство Бернда Линна, кото­рый впос­ледст­вии стал офи­це­ром СС, прошло в Гер­ма­нии в начале 1920-х годов, и его анти­се­ми­тизм питался тем, что он восп­ри­ни­мал, как «чуж­дое» пове­де­ние «вос­то­ч­ных евре­ев» в отцовс­кой лавке: «У нас было много поку­па­те­лей евреев. Они слиш­ком много себе поз­во­ляли. В конце кон­цов, они ведь были у нас гос­тями, но не вели себя над­ле­жа­щим обра­зом. Раз­ница была слиш­ком оче­вид­ной между ними и евре­ями, давно здесь осев­шими, с кото­рыми у нас были хоро­шие отно­ше­ния. Ведь все эти при­ехав­шие сюда вос­то­ч­ные евреи вообще не ладили с живу­щими здесь запа­д­ными евре­ями. Их манера дер­жаться у нас в мага­зине все более уве­ли­чи­вала мое непри­я­тие их». Бернд Линн радостно при­знался нам, что ребен­ком швы­рял петар­дами в евреев на школь­ной пло­щадке, а еще они с однок­ласс­ни­ками при­ду­мали такое разв­ле­че­ние (это ему нра­ви­лась больше всех) — бро­сать евреям в поч­то­вые ящики нари­со­ван­ные «билеты в Иеру­са­лим в один конец».

Фри­до­лин фон Шпаун сразу после Пер­вой миро­вой войны был уже дос­та­точно взро­с­лым, чтобы всту­пить в один из отря­дов фрай­кора. Как и Бернд Линн, он также под­дер­жи­вал наци­стс­кую пар­тию и тоже имел лич­ные пре­тен­зии к евреям. «Если бы евреи несли нам что-то хоро­шее, все было бы нор­маль­но, — гово­рит он. — Но они нас над­ували. Они ско­ла­чи­вали сос­то­я­ние, а потом объ­яв­ляли себя банк­ро­тами и исче­зали с наби­тыми кар­ма­нами. Поэ­тому я счи­таю вполне естест­вен­ным широ­кое расп­рост­ра­не­ние анти­ев­рейс­ких настро­е­ний». Фри­до­лин фон Шпаун про­дол­жает без капли иро­нии: «В тече­ние жизни и, еще даже будучи ребен­ком, я много стал­ки­вался с евре­ями и дол­жен выра­зить им лич­ный упрек: ни один из тех, кого я встре­тил, не стал моим дру­гом. Почему? Не по моей вине. Я ничего про­тив них не имел. Я всегда отме­чал, однако, что они лишь исполь­зуют меня. И это — разд­ра­жало. Так что я не анти­се­мит. Я просто их не пони­маю».

На все эти выс­ка­зы­ва­ния Ойген Левине реа­ги­рует доста­точно отк­ро­венно: «Я не могу особо воз­му­щаться тем, что есть абсо­лютно не обос­но­ван­ным. Назвать это неспра­вед­ли­во­с­тью озна­чает при­да­вать этому слиш­ком много зна­че­ния. Ну разве это не гово­рит об их заблуж­де­нии? Когда два чело­века совер­шают одну и ту же ошибку и один из них еврей, тогда они гово­рят: кто же это, как не еврей? Что ж, это для них типично — чего еще можно ожи­дать. Про­кля­тый еврей». А если это анг­ли­ча­нин, то вы гово­рите: «Странно, это не свойст­венно анг­ли­ча­нам». В конце кон­цов, сущест­вуют сотни анек­до­тов об этом самом отно­ше­нии. О том, как гово­рят анти­се­миты: «Вот еще одно над­ру­га­тель­ство со сто­роны евреев, не счи­тая того, что вы, евреи, пото­пили “Тита­ник”. А еврей отве­чает: “Поз­вольте, это же смешно. “Тита­ник” пото­пил айс­берг”. А тот гово­рит: “Айс­берг, Грин­берг, Голд­берг, все вы, евреи, оди­на­ко­вы”».

Вот в усло­виях такой общест­венно-по­ли­ти­чес­кой ситу­а­ции 12 сен­тября 1919 года три­дца­ти­лет­ний ефрей­тор немец­кой армии по имени Адольф Гит­лер при­шел на засе­да­ние Немец­кой рабо­чей пар­тии (Deutsche Arbeiterpartei, DAP) в Зале вете­ра­нов войны в пив­ной «Штер­не­керб­рой» (Sterneckerbräu) в Мюн­хене. Его туда пос­лал капи­тан Карл Майр, началь­ник отдела аги­та­ции Баварс­кого коман­до­ва­ния рейх­свера, с целью раз­ню­хать, что это за пар­тия. На этом засе­да­нии Гит­лер, взвол­но­ван­ный речью неко­его лек­тора, кото­рый при­зы­вал к отде­ле­нию Бава­рии от Гер­ма­нии, раз­бил его аргу­ме­нты, про­де­мо­нст­ри­ро­вав блес­тя­щие ора­торс­кие спо­соб­ности. Сле­сарь Антон Дрекс­лер, кото­рый осно­вал эту пра­вую пар­тию около девяти меся­цев назад, сразу же при­гла­сил Гит­лера в нее вступить.

Кто же был этот чело­век, кото­рый в тот вечер в пив­ной «Штер­не­керб­рой» начал свой путь в исто­рию? В тече­ние пер­вых три­дцати лет он ничем не выде­лялся, разве что только сво­ими стран­нос­тями. Плохо учился в школе, про­ва­лился при пос­туп­ле­нии в Ака­де­мию изоб­ра­зи­тель­ных искусств в Вене; его единст­вен­ным успе­хом в жизни была сол­датс­кая служба в годы Пер­вой миро­вой войны, когда за отвагу он был награж­ден Желе­з­ным крес­том пер­вой степени.

Све­дения о жизни Гит­лера до его появ­ле­ния на засе­да­нии в пив­ной «Штер­не­керб­рой» отры­во­чны. Одним из осно­в­ных источ­ни­ков явля­ется его собст­вен­ный расс­каз от 1924 года в «Майн кампф». Здесь он пишет, как перед Пер­вой миро­вой вой­ной, гуляя по Вене, «я начал при­стально при­смат­ри­ваться к евре­ям… И чем больше я при­гля­ды­вался к ним, тем рель­еф­нее отде­ля­лись они в моих гла­зах от всех осталь­ных людей… Разве есть на свете хоть одно нечис­тое дело, хоть одно бес­стыдство какого бы то ни было сорта, и прежде всего в области куль­тур­ной жизни наро­дов, в кото­рой не был бы заме­шан по край­ней мере один еврей?» Эти зна­ко­мые слова подтверж­дают идею, кото­рую Гит­лер хотел нам навя­зать, что вот чело­век, кото­рый с самого начала утвер­дился в своем анти­се­ми­тизме. Но так ли это? Недавно док­то­ром Бри­джит Хаман была напи­сана одна из наи­бо­лее инте­ре­с­ных работ о венс­ком пери­оде жизни Гит­лера. Она пос­та­вила перед собой задачу до мель­чай­ших под­роб­нос­тей про­ве­рить лич­ные дан­ные людей, с кото­рыми Гит­лер кон­так­ти­ро­вал в мужс­ком при­юте, где вре­менно про­жи­вал. Выводы ока­за­лись пора­зи­тель­ными: «Кар­тина венс­кой жизни, кото­рую Гит­лер рисует в “Майн кампф”, не точна. Он утверж­дает, что стал анти­се­ми­том в Вене, но при тща­тель­ной про­верке дан­ных того вре­мени, можно убе­диться, что, напро­тив, он под­ру­жился со мно­жест­вом, с неве­ро­я­т­ным мно­жест­вом евреев, как в своем при­юте, так и через пос­ред­ни­ков, кото­рые про­да­вали его кар­ти­ны». Она уста­но­вила также, что ни один из массы евреев, с кото­рыми у Гит­лера были заме­ча­тель­ные отно­ше­ния в его венс­кий период жизни, не упо­ми­нал, чтобы Гит­лер про­яв­лял анти­се­ми­тизм в тот период до 1913 года. Напро­тив, гово­рит док­тор Хаман, Гит­лер пред­по­чи­тал про­да­вать свои кар­тины еврейс­ким пос­ред­ни­кам, «пос­кольку они не боя­лись рис­ко­вать»10.

Это важ­ное отк­ры­тие. Оно ука­зы­вает на тот факт, что Гит­лер хотел, чтобы мы пове­рили в его, полу­бо­жест­вен­ную сущ­ность, сам не будучи в ней уве­рен­ным. На самом деле его, как и любого дру­гого, вынесли на поверх­ность кон­к­ре­т­ные обсто­я­тель­ства. По мне­нию док­тора Хаман, в Вене Гит­лер «не при­чи­нял никому зла. Он был зако­но­пос­лу­ш­ным граж­да­ни­ном, рисо­вал, чтобы свести концы с кон­цами, срав­ни­тельно непло­хие рисунки. Был без­о­би­д­ным чело­ве­ком». Собы­тия, прев­ра­тив­шие этого «без­о­бид­ного чело­ве­ка» в Гит­лера, кото­рого узнала исто­рия, были теми же, что нару­шили покой всей Гер­ма­нии — Пер­вая миро­вая война и ее неза­мед­ли­тель­ные пос­ледст­вия. Для того чтобы при­дать какой-то смысл новым обсто­я­тель­ст­вам своей жизни, Гит­лер, сог­ласно утверж­де­нию док­тора Хаман, вспом­нил предс­ка­за­ния неис­то­вых австрийских анти­се­ми­тов и сам начал сле­до­вать их примеру.

Для поли­ти­чес­кой фило­со­фии Гит­лера вообще харак­те­рны заимст­во­ва­ния. Боль­шую часть своих аргу­мен­тов он поп­росту украл у дру­гих. Но, навер­ное, он знал, что «вели­кий чело­век» не ворует идеи. И это скло­нило его зая­вить о зарож­де­нии сво­его чудо­вищ­ного анти­се­ми­тизма в Вене, а не выво­дить его из общего чувства нена­висти и ощу­ще­ния того, что тебя пре­дали, испы­ты­ва­е­мого мил­ли­о­нами людей в 1918–1919 годах.

Гит­лер фаль­си­фи­ци­ро­вал дан­ные о начале своей поли­ти­чес­кой дея­тель­ности также и дру­гими спо­со­бами. Когда он при­об­рел извест­ность, то хотел пока­зать, будто бы он был одним из пер­вых чле­нов Немец­кой рабо­чей пар­тии — пар­тий­ный билет номер семь. О том, что Гит­лер имел пар­т­би­лет под номе­ром семь, пове­дали нам несколько ста­рых нацис­тов, гор­дые тем, что фюрер стоял у самых исто­ков наци­стс­кой пар­тии, руко­водя ее дея­тель­но­с­тью с начала ее сущест­во­ва­ния. Но это неправда. Антон Дрекс­лер напра­вил Гит­леру в январе 1940 года жалобу: «Мой фюрер, никто лучше вас самого не знает, что вы никогда не были седь­мым чле­ном пар­тии, в луч­шем слу­чае — седь­мым чле­ном коми­тета, когда я поп­ро­сил вас войти в его сос­тав как аги­та­тора. Несколько лет назад, на пар­тий­ном соб­ра­нии, я был вынуж­ден выра­зить недо­воль­ство по поводу того, что ваш пер­вый билет члена Немец­кой рабо­чей пар­тии, с под­писью Шюсс­ле­ра и моей, был фаль­си­фи­ци­ро­ван: номер 555 был вытерт и вместо него про­став­лен номер семь11. Ведь насколько лучше и цен­нее было бы для потомства, если бы исто­ри­чес­кие факты были пред­став­лены такими, какими они были в дейст­ви­тель­нос­ти».12

Од­нако в тече­ние 1919 года Гит­лер обна­ру­жил в себе под­лин­ный и неза­у­ря­д­ный талант — дар пуб­ли­ч­ных выс­туп­ле­ний. Какую же силу имела его подст­ре­ка­ю­щая толпу речь, в кото­рой он про­во­дил раз­ли­чие между двумя крайне пра­выми пар­ти­ями, если Немец­кая рабо­чая пар­тия начала так заметно попол­нять свои ряды! Одним из пер­вых при­со­е­ди­нив­шихся был Эрнст Рем, капи­тан рейх­свера (немец­кой армии), кото­рый быстро осоз­нал при­вле­ка­тель­ность лич­ности Гит­лера для толпы. Рем был чело­ве­ком дейст­вия. «Пос­кольку я чело­век незре­лый и сла­бый, — гово­рил он, — то война и бунт при­вле­кают меня больше, чем бур­жу­а­з­ный поря­док»13. Пар­тия, та, кото­рую строил Гит­лер, знала, как исполь­зо­вать голо­во­ре­зов вроде Рема. «Гру­бость ува­жа­ют, — зая­вил одна­жды Рем. — Людям нужен осно­ва­тель­ный страх. Им нужно чего-то бояться. Они хотят, чтобы кто-то подав­лял их стра­хом и доби­вался от них покор­нос­ти»14.

В тече­ние двух лет пре­бы­ва­ния в Немец­кой рабо­чей пар­тии Гит­лер стал самым цен­ным ее при­об­ре­те­нием. Его речи при­вле­кали новых чле­нов, а его лич­ность опре­де­ляла харак­тер пар­тии. В борьбе за власть в пар­тии в августе 1921 года Гит­лер вышел побе­ди­те­лем, утвер­див­шись как ее абсо­лю­т­ный лидер, а пар­тия полу­чила новое назва­ние — Наци­о­нал-со­ци­а­лис­ти­чес­кая немец­кая рабо­чая пар­тия, или, коротко говоря, нацис­тов (изме­не­ние назва­ния пар­тии про­и­зошло в фев­рале 1920 года в стрем­ле­нии апел­ли­ро­вать как к наци­о­на­лис­там, так и к соци­а­лис­там). Пона­чалу пар­тия уде­ляла вни­ма­ние не столько дета­лям поли­ти­чес­ких мани­фес­тов, сколько эмо­ци­о­наль­ной при­вер­жен­ности, отвер­гая демок­ра­тию и про­по­ве­дуя рево­лю­цию. «Я всту­пил в пар­тию, потому что был рево­лю­ци­о­не­ром, — гово­рил позже Гер­ман Геринг, — а не из-за какой-ни­будь иде­о­ло­ги­чес­кой чепу­хи»15. Задача пар­тии была и оста­ва­лась пре­дельно ясной — исп­ра­вить неспра­вед­ли­вости, при­чи­нен­ные Гер­ма­нии в конце Пер­вой миро­вой войны, нака­зать ответст­вен­ных за это зло и «унич­то­жить марк­си­стское миро­возз­ре­ние».

В рам­ках этой общей поли­тики наци­стс­кая пар­тия, в своем заро­ды­ше­вом сос­то­я­нии, не отли­ча­лась от массы дру­гих мел­ких крайне пра­вых групп, кото­рые расц­вели в мут­ных водах пос­ле­во­ен­ной поли­тики в южной Гер­ма­нии. Пер­вая про­грамма пар­тии, пред­став­лен­ная 24 фев­раля 1920 года, была ско­рее смесью невы­ра­зи­тель­ных эко­но­ми­чес­ких обе­ща­ний, направ­лен­ных на защиту сред­него класса и мел­кого предп­ри­ни­ма­тель­ства, вкупе с чет­ким обя­за­тель­ст­вом лишить евреев пол­но­цен­ного немец­кого граж­данства. Этим наци­стс­кая пар­тия не выде­ля­лась из ряда дру­гих. Напро­тив, ее опуб­ли­ко­ван­ная про­грамма дейст­вий не пред­ла­гала ничего, что не пред­ла­гали бы дру­гие крайне пра­вые гру­ппы того вре­мени. В MarktbreiterWochenblatt, пар­тий­ной газете Немец­кой Лиги защиты и соп­ро­тив­ле­ния, поя­ви­лось такое заяв­ле­ние: «Совер­шенно необ­хо­димо уби­вать евре­ев»16. В дру­гой бро­шюре писа­лось: «Что нам делать с евре­ями? Не нужно бояться лозунга “Нет воинст­ву­ю­щему анти­се­ми­тиз­му!”, пос­кольку только наси­лием можно изг­нать евре­ев»17.

Сим­волы моло­дой наци­стс­кой пар­тии были столько же неори­ги­нальны, сколь и ее иде­о­ло­гия. Свас­тика была уже по­пулярна среди дру­гих немец­ких поли­ти­чес­ких груп­пи­ро­вок еще до того, как ею вос­поль­зо­ва­лись наци­сты. Череп со скре­щен­ными кос­тями, кото­рый ста­нет сим­во­лом на фураж­ках оди­о­з­ных СС, раньше исполь­зо­вался немец­кой кава­ле­рией. Даже римс­кое при­ветст­вие взма­хом про­тя­ну­той руки было поза­имст­во­вано у фашис­тов Мус­со­лини.

В одном отно­ше­нии, однако, наци­стс­кая пар­тия отли­ча­лась от дру­гих. Даже с уче­том жес­то­кости того вре­мени дви­же­ние с самого начала отли­ча­лось высо­кой сте­пенью наси­лия. В 1921 году были сфор­ми­ро­ваны штур­мо­вые отряды на базе так назы­ва­е­мого отдела гим­нас­тики и спор­та пар­тии для защиты пар­тий­ных соб­ра­ний нацис­тов и раз­гона соб­ра­ний пар­тий сопер­ни­ков. Сты­чки наци­стс­ких штур­мо­ви­ков и сто­рон­ни­ков дру­гих поли­ти­чес­ких пар­тий ста­нут харак­тер­ной осо­бен­но­с­тью немец­кой поли­ти­чес­кой жизни до 1933 года.

Пос­кольку наци­сты про­по­ве­до­вали, что именно они — это «избав­ле­ние» Гер­ма­нии от ее про­блем, судьба их пар­тии зави­села от сте­пени труд­нос­тей, с кото­рыми стал­ки­ва­лась страна. Пар­тия воз­никла бла­го­даря неспра­вед­ли­вости и ущем­ле­нию прав, кото­рые ощу­тила страна в конце Пер­вой миро­вой войны, и, соот­ветст­венно, могла раз­ви­ваться только в атмос­фере поли­ти­чес­кой неста­биль­ности. Нацизм расц­вел с уси­ле­нием нового кри­зиса, охва­тив­шего также и Фран­цию. Разг­не­ван­ные неспо­соб­но­с­тью Гер­ма­нии вып­ла­чи­вать конт­ри­бу­цию фран­цузы в начале 1923 года окку­пи­ро­вали Рур. Для страны и без того уни­жен­ной позо­р­ным пере­ми­рием ноября 1918 года и жест­кими усло­ви­ями Вер­саль­с­кого мир­ного дого­вора это стало тяже­лей­шим уда­ром по чес­то­лю­бию. Немец­кое ощу­ще­ние позора было уси­лено пове­де­нием фран­цузс­кой армии на окку­пи­ро­ван­ной тер­ри­то­рии. «Вот тогда-то мы узнали, что фран­цузы пра­вят желез­ной рукой», — ска­зала Ютта Рюди­гер, жен­щина, став­шая позже во главе BDM (Союза немец­ких деву­шек) — ана­лога «Гит­лерюгенда» для деву­шек. — Воз­можно, они просто желали мести. Месть — это чувство совер­шенно мне незна­ко­мое». Фрау Рюди­гер затем добав­ляет свою оценку фран­цу­зов, более чем иро­ни­чес­кую, с уче­том того, что при­нес в даль­ней­шем нацизм. Но тем не менее вполне выра­зи­тель­ную: «Но у фран­цу­зов ведь несколько иной харак­тер, правда? Его, навер­ное, отли­чает лег­кий садизм».

Бернд Линн стал сви­де­те­лем фран­цузс­кой окку­па­ции Рура в пяти­лет­нем воз­расте. Когда фран­цузс­кие сол­даты мар­ши­ро­вали по его улице, он стоял на тро­ту­аре возле дедуш­ки­ного дома, оде­тый в детс­кую воен­ную форму с детс­ким ружьем в руках. «Я обер­нулся, и ко мне подо­шел фран­цуз. Он разо­ру­жил меня — навер­няка игру­шеч­ное ружье нужно было ему для собст­вен­ных детей. Я почувст­во­вал силь­ней­шую оби­ду». Бернд Линн, у кото­рого фран­цуз отоб­рал в детстве игру­шеч­ное ружье, позже стал пол­ков­ни­ком СС (Schutzstaffeln — изна­чально, в 1920-е, лич­ная охрана Гит­ле­ра).

Рурс­кий кри­зис сов­пал с уси­ле­нием эко­но­ми­чес­ких про­б­лем Гер­ма­нии, в част­ности с неу­дер­жи­мой инф­ля­цией. «Я одна­жды запла­тил 4 мил­ли­арда марок за кольцо кол­ба­сы, — гово­рит Эмиль Кляйн, впе­р­вые при­няв­ший учас­тие в гит­ле­ровс­ком митинге в 1920 году. — И этот упа­док естест­венно спо­собст­во­вал росту гит­ле­ровс­кого дви­же­ния, потому что люди гово­рили: «Так дальше про­дол­жаться не может!» А затем пос­те­пенно стали расп­рост­ра­няться раз­го­воры о необ­хо­ди­мости при­хода силь­ной лич­ности. И эти утверж­де­ния о силь­ной лич­ности все время наби­рали силу, потому что от демокра­тии толку не было».

В усло­виях поли­ти­чес­кого кри­зиса, выз­ван­ного как фран­цузс­кой окку­па­цией, так и немец­кими эко­но­ми­чес­кими труд­нос­тями, баварс­кие власти пра­вого толка всту­пили в кон­ф­ликт с пра­ви­тель­ст­вом Гус­тава Штре­зе­мана в Бер­лине. Централь­ное пра­ви­тель­ство в Бер­лине пыта­лось заста­вить баварс­кие власти под­верг­нуть цен­зуре нападки на Штре­зе­мана и его пра­ви­тель­ство со сто­роны наци­стс­кой газеты «VölkischerBeobachter»(«Фель­ки­шер бео­бах­тер»).Гус­тав фон Кар, про­возг­ла­шен­ный комис­са­ром земли Бава­рия, отка­зался выпол­нить это тре­бо­ва­ние, как и коман­ду­ю­щий ее воо­ру­жен­ными силами гене­рал фон Лос­сов. В атмос­фере внут­рен­него кон­ф­ликта Гит­лер попы­тался взять в свои руки митинг в мюн­хенс­ком пив­ном зале «Бюр­герб­рой­кел­лер» (Bürgerbräukeller), где выс­ту­пали и фон Кар, и фон Лос­сов. Гит­лер при­зы­вал к путчу (наци­о­наль­ной рево­лю­ции) и свер­же­нию централь­ного пра­ви­тель­ства. На сле­ду­ю­щее утро с целью дав­ле­ния на Бер­лин пут­чи­сты орга­ни­зо­вали марш по Мюн­хе­ну. Эмиль Кляйн при­нял учас­тие в этом наци­стс­ком марше. Рядом с ним были Гит­лер, Геринг и Гимм­лер. «Наш марш был блис­та­тель­ным в тот день, — вспо­ми­нает он с гор­до­с­тью. — Но, когда мы повер­нули на Мак­си­ми­лианшт­рассе и когда я дошел до угла Рези­ден­ции (быв­ший дво­рец коро­лей Бава­рии), мы услы­шали впе­реди выст­релы. Что про­ис­хо­дит?»

Столк­нув­шись с выбо­ром — под­дер­жать воо­ру­жен­ную рево­лю­цию или баварс­кие власти, — поли­ция сде­лала чет­кий выбор не в пользу нацис­тов. Нача­лась стрельба (не вполне ясно, кто ее начал — участ­ники марша или поли­ция). Таким обра­зом, мюн­хенс­кий марш пут­чис­тов закон­чился сце­ной наси­лия. «Если вы спро­сите меня, что я почувст­во­вал тог­да, — расс­ка­зы­вает Эмиль Кляйн, — я скажу, что это были пер­вые в моей жизни поли­ти­чес­кие эмо­ции. Все могло пойти не так. Само по себе это уже было уда­ром для меня и моих това­ри­щей. То, что такое воз­мож­но». Гит­леру тоже предс­то­яло вынести из этого опре­де­лен­ный опыт. С этого вре­мени наци­сты пыта­лись добиться власти в рам­ках демок­ра­ти­чес­кой системы.

Тем вре­ме­нем Гит­лер был арес­то­ван, и 26 фев­раля 1924 года его судили. Его обви­няли в госу­дарст­вен­ной измене и дока­за­тель­ства про­тив него были серь­е­з­ными. Наци­сты не только совер­шили воо­ру­жен­ное ограб­ле­ние в ходе путча, но в резуль­тате воо­ру­жен­ного столк­но­ве­ния были убиты трое поли­цейс­ких. Однако в отли­чие от дру­гих обви­ня­е­мых пут­чис­тов, таких как герой Пер­вой миро­вой войны гене­рал Люден­дорф, Гит­лер выс­ту­пил в свою защиту и при­нял пол­ную ответст­вен­ность за свои дейст­вия. Его речи в суде, обра­щен­ные к судьям, при­несли ему извест­ность во всей Гер­ма­нии, и он впе­р­вые стал фигу­рой наци­о­наль­ного зна­че­ния. «Гос­по­да, — обра­тился Гит­лер к суду, — не вам судить нас, а веч­ному суду исто­рии, кото­рый выне­сет при­го­вор обви­не­нию, выд­ви­ну­тому про­тив нас… Вы можете тысячу раз при­знать нас вино­в­ными, но богиня, пред­се­да­тель­ст­ву­ю­щая в веч­ном суде исто­рии, с усмеш­кой разор­вет обви­не­ние общест­вен­ного про­ку­рора и вер­дикт этого суда. Пос­кольку она опра­в­ды­вает нас»18. Мужест­вен­ные слова, но осно­ван­ные на лжи. Боль­шинство нем­цев не знали в то время, что, про­из­нося свою речь, Гит­лер имел все осно­ва­ния пред­по­ла­гать, что суд будет иск­лю­чи­тельно снис­хо­ди­те­лен к нему. О какой сме­лости может быть речь, когда чело­век знает, что он ничем не рис­кует. На суде над пут­чис­тами пред­се­да­тель­ст­во­вал Георг Най­тхардт, тот самый судья, что и на дру­гом, менее извест­ном про­цессе в январе 1922 года. В тот раз под­су­ди­мые обви­ня­лись в насиль­ст­вен­ных дейст­виях, сор­вав­ших соб­ра­ние в пив­ном пог­ребке «Левенб­рау» в сен­тябре пре­ды­ду­щего года. Обви­не­ния тогда были све­дены к мини­маль­ным — нару­ше­ние общест­вен­ного порядка, и при­го­вор был мини­маль­ным — три месяца тюрем­ного заклю­че­ния. Однако Георг Най­тхардт обра­тился в Вер­хо­в­ный суд с прось­бой смяг­чить и этот при­го­вор, утверж­дая, что цель нака­за­ния может быть дос­тиг­нута заме­ной заклю­че­ния дене­ж­ным штра­фом. Среди обви­ня­е­мых на том суде был и Адольф Гит­лер. Судья Най­тхардт про­никся к нему таким сочувст­вием, что уго­во­рил началь­ство сок­ра­тить для Гит­лера при­го­вор с трех меся­цев заклю­че­ния до одного с испы­та­тель­ным сро­ком. Теперь же Гит­лер стоял перед тем самым судьей, прек­расно зная о его сочувст­вии делу нацистов. Именно в суде под пред­се­да­тель­ст­вом Георга Най­тхардта Гит­лер про­из­нес свою страст­ную речь о «веч­ном суде исто­рии». Неу­ди­ви­тельно, что, придя к власти, наци­сты отоб­рали почти все доку­ме­нты, каса­ю­щи­еся того пер­вого судеб­ного про­цесса, и сожгли их. При­го­вор же во вто­ром зна­ме­ни­том про­цессе был вполне предс­ка­зу­е­мым: пять лет тюрем­ного заклю­че­ния — мини­маль­ный срок. Впро­чем, что каса­ется Гит­лера, он вскоре дос­рочно вышел на сво­боду, с испы­та­тель­ным сроком.

В этом была нема­лая заслуга баварс­кого пра­ви­тель­ства. В 1922 году в боль­шинстве немец­ких земель наци­стс­кая пар­тия была под запре­том. Но не в Бава­рии: здесь нацизм испод­тишка поощ­рялся. После осуж­де­ния за госу­дарст­вен­ную измену Гит­лер нахо­дился в заклю­че­нии в отно­си­тель­ном ком­форте Ландс­бе­ргс­кой тюрьмы, неда­леко от Мюн­хена, где он рабо­тал над своей кни­гой «Майн кампф».

Пока Гит­лер нахо­дился в Ландс­берге, наци­стс­кая пар­тия рас­ко­ло­лась на фрак­ции. И только после его осво­бож­де­ния в декабре 1924 года (по отбы­тии менее чем девяти меся­цев из наз­на­чен­ных при­го­во­ром пяти лет) пар­тию уда­лось снова спло­тить. Баварс­кие чинов­ники, как можно было и ожи­дать, дейст­во­вали фор­мально и поз­во­лили вос­ста­нов­ле­ние запре­щен­ной после Пив­ного путча НСДАП, кото­рое про­и­зошло 27 фев­раля 1925 года в мюн­хенс­кой пив­ной «Бюр­герб­рой­кел­лер». Однако теперь собы­тия в Гер­ма­нии раз­ви­ва­лись не в пользу нацис­тов. Гипе­ринф­ля­ция была оста­нов­лена, и буду­щее страны пред­став­ля­лось пол­ным над­ежд. Середина 1920-х годов была в Вей­марс­кой рес­пуб­лике так назы­ва­е­мым «золо­тым» вре­ме­нем. Однако этот период расц­вета финан­си­ро­вался в кре­дит — немец­кое пра­ви­тель­ство вып­ла­чи­вало стра­нам Анта­нты репа­ра­ции, исполь­зуя деньги, взя­тые в долг. Тем не менее на тот момент царила идил­лия. Под солн­цем бла­го­по­лу­чия нацизм не мог расц­вести, и пар­тия сок­ра­ти­лась до неболь­шой гру­ппы фана­ти­ков. Без пита­ю­щего их кри­зиса наци­сты были бес­по­мо­щны. До конца 1920-х они ока­за­лись на пери­фе­рии немец­кой поли­ти­чес­кой жизни.

Но именно в годы зати­шья пар­тия выра­бо­тала внут­рен­нюю струк­туру той наци­стс­кой пар­тии, кото­рая в даль­ней­шем ста­нет пра­вить зна­чи­тель­ной час­тью всей Европы. Гит­лер иск­лю­чи­тельно упро­чил свое поло­же­ние в пар­тии. Он легко изба­вился от неболь­шого внут­рен­него соп­ро­тив­ле­ния абсо­лют­ной власти в 1926 году, поп­росту при­звав чле­нов пар­тии к лояль­ности. Рас­пад пар­тии во время его вынуж­ден­ного отсутст­вия пока­зал, насколько важно для всего дви­же­ния лич­ное руко­водство лидера.

На­ци­сты не были поли­ти­чес­кой пар­тией в сегод­няш­нем пони­ма­нии этого явле­ния. Под­роб­ности наци­стс­кой поли­ти­чес­кой про­гра­ммы почти не пуб­ли­ко­ва­лись. Пре­дан­ности фюреру (Гит­лера к тому вре­мени уже назы­вали фюре­ром — вож­дем) и общей веры в цели дви­же­ния было дос­та­точно для дока­за­тель­ства пре­дан­ности делу пар­тии. То была пар­тия не раз­го­во­ров, а дейст­вий, не поли­тики — а чувств. Доктрина пар­тии взы­вала прежде всего к моло­дежи: исс­ле­до­ва­ния пока­зали, что в тот период сред­ний воз­раст тех, кто всту­пал в нацистс­кую пар­тию, был до три­дцати лет. Среди ново­об­ра­щен­ной моло­дежи был и двад­ца­ти­пя­ти­лет­ний неудав­шийся писа­тель Йозеф Геб­бельс. С неж­но­с­тью огля­ды­ва­ясь на 1920-е годы, после того, как наци­сты при­шли к власти, он с чувст­вом расс­ка­зы­вал моло­дым людям о тех годах борьбы: «Тогда поя­ви­лись моло­дые люди, кото­рые напи­сали на своем зна­мени слово «Рейх» воп­реки нена­висти, лжи и злобе. Они были убеж­дены, что про­иг­ран­ная война не явля­ется осно­ва­нием для того, чтобы обречь народ на веч­ное рабст­во».

«Это было прек­рас­но, — гово­рит Воль­ф­ганг Той­берт, всту­пив­ший в наци­стс­кий штур­мо­вой отряд в 1920-е годы. — Нас объ­е­ди­няло чувство това­ри­щества, вза­им­ной под­держки, иск­лю­чи­тельно важ­ное для моло­дых людей. По край­ней мере, тогда так каза­лось». Людям вроде Той­берта, с гор­до­с­тью носив­шим корич­не­вые рубашки штур­мо­ви­ков, пар­тия пред­ла­гала прежде всего воз­мож­ность почувст­во­вать свою зна­чи­мость. Несмотря на моло­дость, в такой фор­мен­ной рубашке он чувст­во­вал себя важ­ной осо­бой: «Мы шли мар­шем за фла­гом со свас­ти­кой через немец­кие города. Все нера­бо­чее время было запол­нено только штур­мо­выми отря­да­ми». Кроме того, был еще один фак­тор, воз­можно при­вле­ка­тель­ный для этих юнцов, — ули­ч­ные сты­чки. «От дру­гих людей исхо­дила опас­ность угрозы. Вечер за вече­ром мы все чаще обес­пе­чи­вали защиту соб­ра­ний не только в своем городе, но и в ряде дру­гих горо­дов, уси­ли­вая тамош­ние штур­мо­вые отряды. Мы не носили ору­жия и дол­жны были защи­щаться собст­вен­ными кула­ками, как и ата­ко­вать в слу­чае необ­хо­ди­мости своих вра­гов. А необ­хо­ди­мость такая чаще воз­ни­кала, чем не воз­ни­ка­ла!» Той­берт и его това­рищи из Бохумс­кого штур­мо­вого отряда регу­лярно всту­пали в сра­же­ния с моло­де­жью из ком­му­нис­ти­чес­кой пар­тии. «Мы раз­би­вали стулья в зале и дра­лись нож­ками от стульев. Такое слу­ча­лось довольно час­то, — улы­ба­ется Той­берт своим вос­по­ми­на­ниям. — Обе сто­роны так себя вели — и одни и дру­гие».

Бруно Хенель всту­пил в наци­стс­кую пар­тию тогда же, но иным и тоже по­пуля­р­ным путем — из «Ван­дер­фо­гель», «фоль­к­лор­ной» гру­ппы, про­па­ган­ди­ро­вав­шей возв­ра­ще­ние к при­роде и народ­ным цен­нос­тям. По выхо­д­ным моло­дые члены «Ван­дер­фо­гель» путе­шест­во­вали по сель­с­кой мест­ности. Свое реше­ние о вступ­ле­нии в наци­стс­кую пар­тию герр Хенель отно­сит к дис­кус­сии, раз­вер­нув­шейся в моло­деж­ном обще­жи­тии в 1927 году. «Обсуж­да­лась тема интер­на­ци­о­на­лизма, и среди про­чего ска­зано было, что насто­я­щий интер­на­ци­о­на­лист дол­жен при­учить себя к мысли, что он может жениться на негри­тянке. Мне эта мысль пока­за­лась очень непри­ят­ной». Вместе с рядом дру­гих рас­суж­де­ний это по­в­ли­яло на реше­ние Хенеля всту­пить в наци­стс­кую пар­тию. В част­ности, сыг­рали роль отри­ца­тель­ные чувства в отно­ше­нии Вер­саль­с­кого мира и «ноя­б­рь­с­ких прес­туп­ни­ков» 1918 года. В итоге он стал ощу­щать ост­рое непри­я­тие любых меж­ду­на­ро­д­ных дви­же­ний, напо­до­бие ком­му­нис­ти­чес­кого. «Мно­гие из нас поп­росту утверж­дали: “Мы прежде все­го — нем­цы, — гово­рит герр Хенель, — и вот теперь поя­ви­лась группа, гово­рив­шая: “Гер­ма­ния пре­выше все­го”. Они пели: “Гер­ма­ния, про­бу­дись!”»

Но­во­об­ра­щен­ных типа Хенеля не сму­щало то обсто­я­тель­ство, что они всту­пают в пар­тию анти­се­ми­тов. «Я помню часто повто­ряв­ши­еся утверж­де­ния, что 50 про­цен­тов бер­линс­ких док­то­ров — евреи, что 50 про­цен­тов бер­линс­ких адво­ка­тов — евреи, и что вся бер­линс­кая и немец­кая пресса нахо­дится в еврейс­ких руках, и что с этим сле­дует покон­чить». Мол­ча­ливо под­дер­жи­вая эту анти­се­митс­кую идею в при­нципе, герр Хенель не имел слож­нос­тей с ее при­ми­ре­нием с реа­ли­ями жизни собст­вен­ной семьи: «У меня были родст­вен­ники евреи, и мы встре­ча­лись на семей­ных мероп­ри­я­тиях. У меня были очень теп­лые отно­ше­ния с двумя кузи­нами-еврей­ками. Но это не мешало мне сог­ла­шаться с дру­гими тре­бо­ва­ни­ями пар­тии».

Для дру­гих моло­дых людей в то же время анти­се­ми­тизм ока­зы­вался пре­пятст­вием к вступ­ле­нию в наци­стс­кую пар­тию. «Было что-то очень стран­ное, — гово­рит Алоис Пфал­лер, — в этом край­нем анти­се­ми­тизме, сог­ласно кото­рому евреям при­пи­сы­ва­лась ответст­вен­ность за любое зло. Я зна­ком был с евре­ями, среди них были дру­зья, с кото­рыми я про­во­дил время. И я совер­шенно не пони­мал, какая между нами пред­по­ла­га­ется раз­ница — все мы люди… Я всегда отс­та­и­вал спра­вед­ли­вость — то, что сог­ла­су­ется с чес­тью и здра­вым рас­суд­ком, в этом была моя про­блема, и я боролся с неспра­вед­ли­во­с­тью. Для меня речь не шла о прес­ле­до­ва­нии дру­гих рас или дру­гих людей». Алоис Пфал­лер не пошел в штур­мо­вые отряды, однако в поис­ках ради­каль­ного реше­ния про­блем своей страны он всту­пил в немец­кую ком­му­нис­ти­чес­кую партию.

Гит­лер видел в своей лич­ности вели­чай­шую силу нацистской пар­тии; он куль­ти­ви­ро­вал в себе манеры «вели­кого чело­ве­ка», напри­мер, смот­рел прямо в глаза любому, с кем раз­го­ва­ри­вал. Фри­до­лин фон Шпаун вспо­ми­нает свою встречу с фюре­ром на пар­тий­ной вече­ринке: «Вне­запно я заме­тил, что взгляд Гит­лера оста­но­вился на мне. Я пос­мот­рел на него. И это стало одним из самых стран­ных момен­тов в моей жизни. Он не смот­рел на меня с подоз­ре­нием, но я почувст­во­вал, что он каким-то обра­зом меня изу­чает… Мне трудно было долго выдер­жи­вать этот взгляд. Но я поду­мал: мне не сле­дует отво­дить глаза, иначе он поду­мает, будто я что-то скры­ваю. И тогда слу­чи­лось что-то такое, что может оце­нить только пси­хо­лог. Взгляд, сперва поко­ив­шийся только на мне, вдруг прон­зил меня наск­возь, уст­ре­мив­шись куда-то вдаль. Это было так нео­бы­чно. Дол­гий взгляд, кото­рым он меня ода­рил, цели­ком убе­дил меня в бла­го­ро­д­ных наме­ре­ниях этого чело­века. Сегодня мало кто в подоб­ное пове­рит. Ска­жут, я ста­рею и впа­даю в детство, но это не так. Он был фено­ме­наль­ной лич­но­с­тью».

По­доб­ное впе­чат­ле­ние Гит­лер про­из­во­дил на мно­гих дру­гих. Гер­берт Рих­тер наблю­дал, как Гит­лер в 1921 году вошел в сту­ден­чес­кое кафе за уни­вер­си­те­том. «На нем была рубашка с отк­ры­тым воро­том, и его соп­ро­вож­дала охрана из его по­с­ле­до­ва­те­лей. Их было трое или чет­веро. И я заме­тил, как при­шед­шие с ним не могли отор­вать от Гит­лера глаз. В нем должно было быть что-то, что оча­ро­вы­вало людей». Но что бы это ни было, на Гер­берта Рих­тера оно не возы­мело дейст­вия. «Он начал гово­рить, и мне он сразу же не пон­ра­вился. Конечно же я не пред­став­лял, чем он ста­нет позже. Тогда он мне пока­зался ско­рее коми­ч­ным со сво­ими заба­в­ными уси­ками. На меня он не про­из­вел совер­шенно ника­кого впе­чат­ле­ния. Ора­торс­кая манера Гит­лера тоже не про­из­вела жела­е­мого эффекта. «У него был сво­е­об­ра­з­ный скри­пу­чий голос, — вспо­ми­нает герр Рих­тер, — и он очень много кри­чал. Он кри­чал в малень­ком поме­ще­нии. И то, что он гово­рил, было чре­з­вы­чайно про­с­тым. Тут особо нечего было и воз­ра­зить. Он в основ­ном кри­ти­ко­вал Вер­саль­с­кий дого­вор — мол, как сле­дует его анну­ли­ро­вать».

Ол­дос Хаксли писал: «Про­па­ган­дист — это чело­век, кото­рый направ­ляет в опре­де­лен­ное русло уже сущест­ву­ю­щий поток. В краю, где нет воды, он будет рыть напрас­но». Гит­лер не был иск­лю­че­нием из этого пра­вила. Людям, подо­б­ным Гер­берту Рих­теру, имев­шим раз­ви­тые поли­ти­чес­кие взгляды, он казался коми­ч­ным пер­со­на­жем, повто­ря­ю­щим оче­вид­ное. Для тех же, кто пред­рас­по­ло­жен был к вере в подо­б­ные реше­ния, он стал «фено­ме­наль­ной лич­но­с­тью». Слиш­ком просто было все объ­яс­нять хариз­ма­тич­но­с­тью Гит­лера и его ора­торским талан­том. Часто при­хо­дится слы­шать: «Он загип­но­ти­зи­ро­вал нацию». Вовсе нет. Гип­но­ти­зер не про­из­но­сит речей, кото­рые убеж­дают лишь тех, кому хочется подо­б­ные вещи слы­шать. А именно так пос­ту­пал Гитлер.

На­ци­сты гор­ди­лись тем, что в их пар­тии не при­ме­ня­лись демок­ра­ти­чес­кие при­нципы (в конце кон­цов, разве не «ноябрь­с­кие прес­туп­ни­ки» при­несли демок­ра­тию, после позор­ного Вер­са­ля?). Над всей струк­ту­рой пар­тии воз­вы­ша­лась фигура Адольфа Гит­лера. В отли­чие от дру­гих поли­ти­чес­ких орга­ни­за­ций, реше­ния кото­рых опи­ра­лись на работу коми­те­тов и поли­ти­чес­кие дис­кус­сии, в наци­стс­кой пар­тии коне­ч­ным арбит­ром выс­ту­пал Гит­лер — только он был спо­со­бен при­нять окон­ча­тель­ное реше­ние. Даже в своей заро­ды­ше­вой форме руко­во­ди­мая дик­та­то­ром пар­тия могла бы раз­ва­литься под тяже­с­тью всей работы, воз­ла­га­е­мой на плечи вождя. Однако же Гит­лер не только не был зава­лен зада­чами по при­ня­тию реше­ний, но, пара­док­саль­ным обра­зом, он вообще не осо­бенно напря­гался в отно­ше­нии адми­нист­ра­тив­ной работы. Пони­ма­ние при­чин этого пара­докса помо­гает не только понять струк­тур­ную орга­ни­за­цию наци­стской пар­тии, но и ее при­вле­ка­тель­ность для моло­дежи. Гит­лер во мно­гом обос­но­вы­вал свое пони­ма­ние работы взгля­дами одного покой­ного анг­ли­ча­нина, кото­рые подс­ка­зы­вали ему, как руко­во­дить пар­ти­ей, — Чарлза Дарвина.

«Идея борьбы такая же древ­няя, как сама жизнь, — ска­зал Гит­лер в своей Куль­м­бахс­кой речи 5 фев­раля 1928 года. — В этой борьбе силь­ный, более спо­со­б­ный, побеж­дает, а менее спо­со­б­ный, сла­бый, про­и­г­ры­вает. Борьба — отец всему суще­му… Чело­век живет и воз­но­сится над живо­т­ным миром отнюдь не бла­го­даря при­нци­пам гума­низма, а только посредст­вом самой жес­то­кой борь­бы». Гит­лер стре­мился при­ме­нить тео­рию зако­но­мер­нос­тей естест­вен­ного отбора и борьбы за сущест­во­ва­ние, выяв­лен­ных Чарл­зом Дар­ви­ном в при­роде, к отно­ше­ниям в чело­ве­чес­ком обществе, к чело­ве­чес­кому пове­де­нию. «Бог дейст­вует без раз­бо­ру, — ска­зал он на обеде 23 сен­тября 1941 года. — Он в одно­часье бро­сает на землю чело­ве­чес­кие массы и пред­став­ляет наро­дам самим искать собст­вен­ного спа­се­ния. Люди оби­рают друг друга, и можно заме­тить, что в конеч­ном итоге всегда сущест­вует силь­ней­ший. Разве это не самый разу­м­ный ход вещей? Если бы было иначе, ничего хоро­шего бы никогда не полу­чи­лось. Если бы мы не ува­жали законы при­роды, навя­зы­вая свою волю по праву силь­ней­шего, настал бы день, когда дикие живо­т­ные снова раз­ди­рали бы нас. — Тогда насе­ко­мые пожи­рали бы диких живо­т­ных, и на земле не оста­лось бы ничего, кроме мик­ро­бов»19.

Не сле­дует удив­ляться в таком слу­чае, что Гит­лер руко­во­дил наци­стс­кой пар­тией сог­ласно тео­рии социал-дар­ви­низма. Когда Гус­тав Сей­ферт обра­тился в штаб-квар­тиру наци­стс­кой пар­тии с прось­бой подт­вер­дить его наз­на­че­ние лиде­ром Ган­но­верс­кого отде­ле­ния, он полу­чил такой ответ, дати­ру­е­мый 27 октября 1925 года, от Макса Аманна, редак­тора наци­стс­кой газеты «Фель­ки­шер бео­бах­тер»: «Герр Гит­лер при­дер­жи­ва­ется при­нци­пи­аль­ного взгляда, сог­ласно кото­рому “наз­на­че­ние” пар­тий­ных лиде­ров не вхо­дит в задачи пар­тий­ного руко­водства. Герр Гит­лер сегодня более чем уве­рен, что наи­бо­лее силь­ным бой­цом в наци­о­нал-со­ци­а­лис­ти­чес­ком дви­же­нии явля­ется тот, кто сам заво­е­вы­вает ува­же­ние и лидерс­кую пози­цию бла­го­даря собст­вен­ным дос­ти­же­ниям. Вы в своем письме сами ука­зы­ва­ете, что почти все члены отде­ле­ния вам при­вер­жены. Так почему же вам самим не захва­тить лидерство в отде­ле­нии?» Почему бы не захва­тить? Какая реко­мен­да­ция может быть при­вле­ка­тель­ней для моло­дого чело­века? Если тебе не нра­вится, измени. Не обра­щайся к нам за при­ка­зами. Если ты силь­нее своих вра­гов, ты побе­дишь. Точно так же, если ты сла­бее своих вра­гов и про­иг­ра­ешь, зна­чит, так и должно быть. Подо­б­ный ход рас­суж­де­ний помо­гает понять стран­ные вык­рики Гит­лера в конце войны, когда он заяв­лял, что Гер­ма­ния «заслу­жи­ла» свою судьбу от рук Советс­кого Союза.

Когда наци­сты при­шли к власти, про­па­ган­ди­стс­кая кинопро­дук­ция Геб­бельса вдалб­ли­вала в головы ту же самую точку зре­ния — силь­ней­ший дол­жен выжи­вать, а сла­бей­ший погиб­нуть. В одном из про­па­ган­ди­стс­ких филь­мов позд­ней­шего пери­ода уче­ные демон­стри­руют экс­пе­ри­мент со схват­кой жуков-оле­ней. Лабо­рант при этом выс­ка­зы­вает свои сом­не­ния отно­си­тельно того, что он видит: «Как при­скорб­но, — гово­рит он про­фес­со­ру, — сни­мать этих вос­хи­ти­тель­ных силь­ных живо­т­ных во время смер­тель­ной схватки. Поду­мать только, что где-ни­будь в лесу они могли бы жить спо­кой­ной жизнь­ю». «Доро­гой мой, — отве­чает ему про­фес­сор, — нигде в при­роде нет такой вещи, как спо­кой­ная жизнь… Все живут в пос­то­ян­ной борьбе, в ходе кото­рой сла­бый поги­бает. Мы расс­мат­ри­ваем эту борьбу как совер­шенно естест­вен­ную. Но мы не счи­тали бы естест­вен­ным мир­ное сущест­во­ва­ние кота с мышью или лисы с зай­цем». Пыта­ясь понять иде­о­ло­гию нацизма, ни в коем слу­чае не сле­дует недо­оце­ни­вать зна­чи­мость подо­б­ных взгля­дов. Наци­стс­кая иде­о­ло­гия поме­щает чело­века в среду цен­нос­тей живот­ного мира. Побеж­да­ю­щий в схватке бык дол­жен побе­дить, если он силь­нее. Уми­ра­ю­щий ребе­нок дол­жен уме­реть, если он слаб. Если одна страна силь­нее дру­гой, она должна заво­е­вать сво­его соседа. Тра­ди­ци­он­ные цен­ности напо­до­бие сочувст­вия или ува­же­ния зако­нов — это всего лишь щиты, за кото­рыми пря­чутся сла­бые, пыта­ясь защи­титься от судьбы, наз­на­чен­ной им зако­нами при­роды (не слу­чайно юри­сты и свя­щен­ники пред­став­ляли две про­фес­сии, наи­бо­лее нена­ви­ди­мые Гит­ле­ром). Наци­сты были пер­вой раси­стс­кой пар­тией, уве­ро­вав­шей, что наци­о­наль­ные госу­дарства напо­до­бие отдель­ных лич­нос­тей нахо­дятся в сос­то­я­нии пос­то­ян­ной амо­раль­ной борьбы, реша­ю­щей, кому управ­лять боль­шей час­тью земли.

Од­нако, если бы Гит­лер при­ме­нил свою социал-дар­ви­ни­стс­кую тео­рию к наци­стс­кой пар­тии в 1928 году, он был бы крайне разо­ча­ро­ван, пос­кольку на все­об­щих выбо­рах тогда наци­сты соб­рали всего лишь 2,6 про­цен­та голо­сов. Гер­ма­ния не хотела их по той при­чине, что не видела в них необ­хо­ди­мости на тот момент. Вскоре после выбо­ров эко­но­ми­чес­кое и поли­ти­чес­кое поло­же­ние Гер­ма­нии ради­кально изме­ни­лось. Сна­чала страну охва­тила депрес­сия в сель­с­ком хозяйстве, а затем обвал на Уолл-ст­рит, после кото­рого Соеди­нен­ные Штаты Аме­рики пот­ре­бо­вали возв­ра­ще­ния дол­гов, выз­вал серь­е­з­ней­ший эко­но­ми­чес­кий кри­зис в Гер­ма­нии.

Стала расти без­ра­бо­тица, и пос­ледст­вия этого явле­ния были глу­бо­кими и горь­кими. «В те дни, — вспо­ми­нает Бруно Хенель, — наши без­ра­бо­т­ные сто­яли в длин­ных оче­ре­дях перед бир­жей труда каж­дую пят­ницу. И они полу­чали по пять марок в окошке. Это была новая и совер­шенно дру­гая ситу­а­ция — мно­гим не хва­тало денег для того, чтобы купить еду». «Дело было без­на­деж­ное, — вспо­ми­нает Алоис Пфал­лер. — Люди носили ложку в кар­мане, чтобы полу­чить еду за одну марку (суп из бла­гот­во­ри­тель­ной кух­ни)».

Стра­да­ния кос­ну­лись и сред­него класса, к кото­рому при­над­ле­жала семья Ютты Рюди­гер: «Мой отец не поте­рял работу, но ему пред­ло­жили рабо­тать за мень­шую зар­пла­ту». Ютта Рюди­гер думала, что ей при­дется поп­ро­щаться с меч­тами об уни­вер­си­тете, однако помог ее дядя, пред­ло­жив­ший помощь. Семьи, подо­б­ные Рюди­ге­рам, не попали в ста­тистику роста без­ра­бо­тицы, однако они тоже стра­дали и боя­лись своей даль­ней­шей судьбы. Когда же без­ра­бо­тица в Гер­ма­нии в начале 1930-х годов дос­тигла пяти мил­ли­о­нов, убеж­ден­ность в необ­хо­ди­мости ради­каль­ного реше­ния эко­но­ми­ческих про­блем страны раз­де­ляли не только без­ра­бо­т­ные — она расп­рост­ра­ни­лась также на мил­ли­оны семей сред­него класса, подо­б­ных семье Рюди­ге­ров.

Вы­боры в сен­тябре 1930 года стали про­ры­вом для нацистской пар­тии: за них про­го­ло­со­вало 18,3 про­цента изби­ра­те­лей. К вящему бес­по­койству тех, кто стре­мился жить без кон­ф­лик­тов, воз­росла также под­держка немец­кой ком­му­нис­ти­чес­кой пар­тии — с 10,6 про­цента до 13,1 про­цента. Немец­кая нация рас­ка­лы­ва­лась, тяго­тея к двум про­ти­во­по­ло­ж­ным полю­сам. Теперь, когда в рейхс­таге широко пред­став­лены наци­стс­кая и ком­му­нис­ти­чес­кая пар­тии, канц­лер Гер­ма­нии Ген­рих Брю­нинг, для того чтобы управ­лять стра­ной, вынуж­ден лави­ро­вать и изда­вать дек­реты о чре­з­вы­чай­ном поло­же­нии, под­пи­сы­ва­е­мые сог­ласно 48 ста­тье Кон­сти­ту­ции пре­зи­ден­том Гин­ден­бур­гом. Немец­кая демок­ра­тия погибла не в одно­часье с при­хо­дом Гит­лера, она начала мед­ленно уми­рать еще при Брюнинге.

Вместе с без­ра­бо­ти­цей росло бес­по­койство в обществе. «Ты был обя­зан каж­дый день отме­чаться в бюро по без­ра­бо­ти­це», — вспо­ми­нает Алоис Пфал­лер. Здесь встре­ча­лись раз­ные люди — наци­сты, соци­а­ли­сты, ком­му­ни­сты. Затем начи­на­лись споры и стыч­ки». Габ­ри­ель Винк­лер опи­сы­вает жиз­нен­ную перс­пек­тиву моло­дой жен­щины: «Чувст­ву­ешь нелов­кость, когда пере­хо­дишь улицу, чувст­ву­ешь нелов­кость, когда про­гу­ли­ва­е­шься по лесу, и так далее. Без­ра­бо­т­ные валя­лись в кана­вах и играли в кар­ты». В этой атмос­фере опас­ности и безы­с­ход­ности Ютта Рюди­гер впе­р­вые слу­шала речь Гит­лера: «Соб­ра­лась огром­ная толпа, и у тебя воз­ни­кало такое чувство, что к нему был под­ве­ден элект­ри­чес­кий кабель. Сегодня можно это объ­яс­нить только бед­но­с­тью, в кото­рой про­зя­бали люди в тече­ние дли­тель­ного вре­мени. В этом кон­тексте Гит­лер со сво­ими заяв­ле­ни­ями, каза­лось, несет нам спа­се­ние. Он гово­рил: “Я выведу вас из этой нищеты, но все вы дол­жны при­со­е­ди­ниться к нашему дви­же­нию”. И это пони­мали все».

В этот период наци­сты раз­вер­нули новые формы про­па­га­нды, чтобы про­толк­нуть свои идеи. «Гит­лер во главе Гер­ма­нии» — зна­ме­ни­тая пре­зи­де­нтс­кая кам­па­ния, про­во­ди­мая в апреле 1932 года, когда Гит­лер выс­ту­пил на двадцати одном митинге в тече­ние семи дней, пере­ле­тая с места на место на малень­ком само­лете. Но зна­чи­мость наци­стс­кой про­па­ганды не сле­дует недо­оце­ни­вать. Нау­ч­ные исс­ле­до­ва­ния, про­во­ди­мые док­то­ром Рихар­дом Бес­се­лем, пока­зы­вают, что в районе Ниден­бурга в Вос­точ­ной Прус­сии, в кото­рой нацистс­кая пар­тия вплоть до 1931 года не выст­ро­ила проч­ную орга­ни­за­ци­он­ную базу, тем не менее чис­лен­ность изби­ра­те­лей нацис­тов за три года выросла. Если в мае 1928 года наци­сты полу­чили только 360 голо­сов (2,3 про­цен­та), то в сен­тябре 1930 года этот пока­за­тель вырос до 3831 голоса (25,8 про­цен­та). Изби­ра­тели Ниден­бурга голо­со­вали за нацис­тов не потому, что были оча­ро­ваны Гит­ле­ром или оду­ра­чены про­па­ган­дой. Они голо­со­вали за нацис­тов, потому что хотели корен­ных перемен.

Гит­лер под­дер­жи­вал стрем­ле­ние нацис­тов внести пере­мены в поли­ти­чес­кую жизнь Гер­ма­нии, как только они завоюют власть. В речи 27 июля 1932 года в Эберс­вальде, в Бран­ден­бурге, он отк­рыто зая­вил о своем през­ре­нии к демок­ра­тии. «У рабо­чих есть свои собст­вен­ные пар­тии, — зая­вил он, — одной было бы недо­ста­точно. Должно быть по край­ней мере три или четыре. Бур­жу­а­зия, будучи умнее, нуж­да­ется еще в боль­шем коли­честве пар­тий. Сред­нему классу нужна своя пар­тия. Есть эко­но­ми­чес­кая пар­тия, у фер­ме­ров есть своя, и вот вам еще три или четыре пар­тии. Домо­вла­дель­цам тоже нужно, чтобы их поли­ти­чес­кие и фило­софс­кие инте­ресы пред­став­ляла пар­тия. Арен­да­торы конечно же тоже не могут оста­ваться в сто­роне. У като­ли­ков тоже своя собствен­ная пар­тия. И даже у жите­лей Вюр­тен­берга есть осо­бая пар­тия — 34 пар­тии в одной малень­кой земле. И все это в то время, когда на наши плечи легла огром­ная задача, осу­щест­ви­мая только в том слу­чае, если вся нация сумеет объ­е­ди­ниться. Враги обви­няют нас, наци­о­нал-со­ци­а­лис­тов, и меня, в част­ности, в нетер­пи­мости и кон­ф­ликт­ности. Они гово­рят, что мы не хотим сот­руд­ни­чать с дру­гими пар­ти­ями… Это что же, так типично для нем­цев, иметь три­дцать пар­тий? Я дол­жен при­знать одну вещь: гос­пода правы. Мы нетер­пимы. Я пос­та­вил себе цель — очис­тить Гер­ма­нию от три­дцати пар­тий».

Эта речь иллюст­ри­рует сущ­ность про­ис­хо­див­шего — Гит­лер и наци­сты хотели корен­ных изме­не­ний в Гер­ма­нии, и они отк­рыто заяв­ляли о своих пла­нах. В этом отно­ше­нии у нацис­тов было нечто общее с Немец­кой ком­му­нис­ти­чес­кой пар­тией: и те и дру­гие счи­тали, что демок­ра­тия потер­пела неу­дачу. Собст­венно говоря, демок­ра­тия была отно­си­тельно новым явле­нием в Гер­ма­нии. Ее наступ­ле­ние сов­пало с катаст­ро­фой заклю­че­ния Вер­саль­с­кого мира, и в начале 1930-х демок­ра­тия пред­став­ля­лась мно­гим при­чи­ной как необ­хо­ди­мости вып­латы разо­ри­тель­ных конт­ри­бу­ций, так и мас­со­вой без­ра­бо­тицы. Сегодня это может казаться неве­ро­я­т­ным, но в 1932 году боль­шинство нем­цев под­дер­жи­вали или ком­му­нис­тов, или нацис­тов, голо­суя за поли­ти­чес­кие пар­тии, кото­рые отк­рыто при­зы­вали к свер­же­нию демок­ра­тии в Гер­ма­нии. Боль­шинство изби­ра­те­лей, таким обра­зом, чувст­во­вали, что необ­хо­дим при­ход не только новой пар­тии, но и новой системы.

30 мая 1932 года, поте­ряв под­держку пре­зи­дента Гин­ден­бурга, Брю­нинг подал в отс­тавку с долж­ности канц­лера. 1 июня канц­ле­ром был наз­на­чен арис­ток­рат Франц фон Папен, но его пра­ви­тель­ство сразу же столк­ну­лось с про­бле­мами. На выбо­рах в рейхс­таг, сос­то­яв­шихся 31 июля, наци­сты полу­чили 37,4 про­цента голо­сов, и им дос­та­лось 230 мест. Они теперь стали наи­бо­лее широко пред­став­лен­ной пар­тией в рейхс­таге. Гит­лер зая­вил свое право на кресло канц­лера. Пре­зи­дент Гин­ден­бург отк­ло­нил его тре­бо­ва­ние 13 августа 1932 года. Отто Мейс­нер, началь­ник кан­це­ля­рии рейха, так опи­сы­вал собы­тия: «Гин­ден­бург зая­вил, что он при­знает пат­ри­о­ти­чес­кие убеж­де­ния и бес­ко­ры­с­т­ные уст­рем­ле­ния Гит­лера. Но с уче­том атмос­феры напря­жен­ности и его, пре­зи­дента, собст­вен­ной ответст­вен­ности перед Богом и немец­ким наро­дом, он не мог бы при­йти к тому, чтобы пере­дать госу­дарст­вен­ную власть единст­вен­ной пар­тии, не пред­став­ля­ю­щей боль­шинство изби­ра­те­лей, и кото­рую к тому же отли­чает нетер­пи­мость, недо­ста­ток дис­цип­лины, а часто даже склон­ность к наси­лию. В иност­ран­ных делах очень важно сох­ра­нять край­нюю осмот­ри­тель­ность и поз­во­лить, чтобы воп­росы, тре­бу­ю­щие раз­ре­ше­ния окон­ча­тельно соз­рели. Мы дол­жны во что бы то ни стало избе­гать кон­ф­лик­тов с дру­гими госу­дарст­вами. Что же каса­ется сос­то­я­ния внутрен­них дел, то сле­дует избе­гать обост­ре­ния про­ти­вос­то­я­ния кон­ф­лик­ту­ю­щих сто­рон, и все силы дол­жны быть направ­лены на пре­дотв­ра­ще­ние эко­но­ми­чес­кого бедст­вия»20.

Зная о том, что про­и­зошло после дос­ти­же­ния Гит­ле­ром власти, опа­се­ния Гин­ден­бурга отно­си­тельно нацис­тов ока­зы­ва­ются про­ро­чес­кими. Со всей оче­вид­но­с­тью пожи­лой пре­зи­дент вполне осоз­на­вал, какая опас­ность подс­те­ре­гает Гер­ма­нию под вла­с­тью Гит­лера в роли канц­лера. Поэ­тому иначе и быть не могло: поли­ти­чес­кие тре­бо­ва­ния Гит­лера были реши­тельно отверг­нуты. Тем не менее всего лишь через пять меся­цев, когда наци­стс­кая пар­тия, взор­ван­ная внут­рен­ним кри­зи­сом, поте­ряла мно­гие из голо­сов, на ноя­б­рь­с­ких выбо­рах в рейхс­таг Гит­лер был наз­на­чен канц­ле­ром по реше­нию того самого пре­зи­дента Гин­ден­бурга. Почему? По­пуляр­ность наци­стс­кой пар­тии, как кажется, дос­тигла сво­его пика летом 1932 года. Под­держка пар­тии была довольно непо­сто­ян­ной, и единство самой пар­тии под­дер­жи­ва­лось в боль­шей сте­пени эмо­ци­ями и хариз­мой ее вождя, чем чет­кими поло­же­ни­ями про­гра­ммы или твер­дой поли­ти­кой. Быс­т­рый рост по­пуляр­ности пар­тии был свя­зан с кри­зи­сом, в кото­ром ока­за­лась Гер­ма­ния и кото­рый наци­сты никоим обра­зом не конт­ро­ли­ро­вали. Если бы Гер­ма­ния ощу­тила эко­но­ми­чес­кий под­ъем, успех нацис­тов очень быстро испа­рился бы. Сле­дует заме­тить, что при­знаки улуч­ше­ния эко­но­ми­чес­кого сос­то­я­ния уже появ­ля­лись, а поли­ти­чес­кое сог­ла­ше­ние на Лозаннс­кой кон­фе­рен­ции в июне 1932 года поло­жило конец вып­ла­там репа­ра­ций Гер­ма­нией.

На ноя­б­рь­с­ких выбо­рах 1932 года коли­чество голо­сов, отдан­ных изби­ра­те­лями за наци­стс­кую пар­тию, упало с 37 до 33 про­цен­тов. Геб­бельс пред­ви­дел опас­ность, навис­шую над пар­тией, когда ранее, еще в апреле, запи­сал в своем днев­нике: «Мы дол­жны при­йти к власти в обоз­ри­мом буду­щем. Иначе мы на выбо­рах дого­ло­су­емся до смер­ти». Про­вал на ноя­б­рь­с­ких выбо­рах 1932 года, как ука­зы­вает док­тор Бес­сель, про­изо­шел, несмотря на мас­си­ро­ван­ную про­па­ган­ди­стс­кую кам­па­нию — еще одно дока­за­тель­ство того, что «судьба пар­тии не в пер­вую оче­редь опре­де­ля­лась про­па­ган­дой»21. Пар­тия и сама пере­жи­вала финан­со­вые труд­ности — бес­ко­не­ч­ные туры выбо­ров опус­то­шили источ­ники ее финан­си­ро­ва­ния. Хуже того, Гре­гор Штрас­сер, лидер североне­мец­кого крыла наци­стс­кой пар­тии, отка­зался от своей долж­ности, уст­роив при этом весьма эмо­ци­о­наль­ную сцену 7 декабря 1932 года. Штрас­серу пред­ло­жил пост вице-канц­лера новый канц­лер — гене­рал фон Шлей­хер (кото­рый сме­нил фон Папена 2 декабря 1932 года), но Гит­лер наста­и­вал на том, чтобы тот отверг это пред­ло­же­ние. Штрас­сер выпол­нил тре­бо­ва­ние, но оста­вил поли­тику, резко осу­див настой­чи­вость Гит­лера в его стрем­ле­нии к вер­хов­ной власти в стране. Могло пока­заться, что Гит­лер рис­кует утра­тить конт­роль над наци­стс­кой пар­тией, теря­ю­щей свою устой­чи­вость (Гит­лер не про­стил Штрас­серу этого «пре­да­тель­ст­ва», и тот был убит в «Ночь длин­ных ножей» 30 июня 1934 года).

На­ряду с упо­мя­ну­тыми собы­ти­ями про­и­зо­шел ряд дру­гих, кото­рые убе­дили ста­ре­ю­щего пре­зи­дента Гин­денбурга изме­нить свое мне­ние и наз­на­чить Гит­лера канц­ле­ром. В ноябре 1932 года Ялмар Шахт, быв­ший глава Рейхс­банка, был одним из гру­ппы финан­сис­тов и про­мы­ш­лен­ни­ков (хотя нем­но­гие в этой группе были столь же выда­ю­щи­мися фигу­ра­ми), кото­рые под­пи­сали обра­ще­ние к пре­зи­денту Гин­ден­бургу с прось­бой наз­на­чить Гит­лера канц­ле­ром. Письмо было выдер­жано в ува­жи­тель­ном тоне, но со всей оче­вид­но­с­тью сос­тав­лено под вли­я­нием того факта, что на выбо­рах в ноябре 1932 года отме­ча­лось уси­ле­ние успеха ком­му­нис­тов. Боль­шая часть немец­кой про­мы­ш­лен­ной элиты недо­люб­ли­вала нацистов, но еще больше они боя­лись ком­му­нис­тов. Ясно было также, что арис­ток­ра­ти­ч­ный каби­нет минист­ров фон Папена не вызы­вает осо­бен­ной общест­вен­ной под­держки. «Вполне оче­вид­но, — гово­ри­лось в обра­ще­нии, — что час­тые рос­пуски рейхс­тага с уве­ли­чи­ва­ю­щимся коли­чест­вом выбо­ров и обост­ря­ю­щейся пар­тий­ной борь­бой отри­ца­тельно ска­зы­ва­ются не только на поли­ти­чес­кой, но также на эко­но­ми­чес­кой ста­биль­ности и устой­чи­вости. Ясно также, что любые кон­сти­ту­ци­о­наль­ные изме­не­ния, не под­дер­жи­ва­е­мые широ­кими народ­ными мас­сами, будут иметь еще худ­шие поли­ти­чес­кие, эко­но­ми­чес­кие и духо­в­ные пос­ледст­вия. Далее пос­ла­ние при­зы­вало пере­дать поли­ти­чес­кое руко­водство рейха «лидеру самой широ­кой наци­о­наль­ной гру­п­пы». Имелся в виду Гит­лер. Такой ход дейст­вий «под­ни­мет мил­ли­оны людей, сегодня сто­я­щих на краю, прев­ра­щая их в утверж­да­ю­щую и поло­жи­тель­ную силу».

Гит­лер не отно­сился к лич­нос­тям, с кото­рыми этим про­мы­ш­лен­ни­кам ранее хоте­лось иметь дело. Но эко­но­ми­чес­кий кри­зис и мощ­ная народ­ная под­держка наци­стс­кого дви­же­ния вну­шили им теперь необ­хо­ди­мость дос­ти­же­ния неко­его сог­ла­ше­ния. Клю­че­вые фигуры кон­сер­ва­тив­ного пра­вого крыла также стре­ми­лись к авто­ри­тар­ному реше­нию про­блем Гер­ма­нии. Но без Гит­лера ни одна их ини­ци­а­тива не нашла бы народ­ной под­держки. Иоганн Цан, выда­ю­щийся немец­кий бан­кир, гово­рит, что, пос­кольку моло­дые люди шли или в штур­мо­вые отряды или в ком­му­ни­сты, биз­нес­мены отда­вали пред­поч­те­ние нацис­там за их «дис­цип­лину и поря­док». Кроме того, «пона­ча­лу, — гово­рит он, — сегодня обя­за­тельно нужно об этом ска­зать, пона­чалу невоз­можно было опре­де­лить наци­о­нал-со­ци­а­лизм — это что-то хоро­шее с отри­ца­тель­ными побо­ч­ными эффек­тами или что-то пло­хое с поло­жи­тель­ными побо­ч­ными эффек­тами. Это невоз­можно было опре­де­лить». Велись раз­го­воры о стра­те­гии «укро­ще­ния Гит­ле­ра». Такую поли­тику охотно пред­ла­гал фон Папен, когда его выну­дили подать в отс­тавку в пользу гене­рала фон Шлей­хера 2 декабря 1932 года.

За­тем Гин­ден­бург полу­чил дру­гие тре­во­ж­ные новости. В начале декабря 1932 года, на засе­да­нии каби­нета министров, обсуж­да­лись резуль­таты армейс­ких уче­ний «План­ш­пиль Отт». Воо­ру­жен­ные силы изу­чали ряд гипо­те­ти­чес­ких сце­на­риев граж­данс­ких вол­не­ний в кон­тексте спо­соб­ности сил без­о­пас­ности отве­тить на такие собы­тия чре­з­вы­чай­ными мерами. Майор Отт пред­ста­вил сле­ду­ю­щие выводы: «…Были про­ве­дены все при­го­тов­ле­ния для вве­де­ния, в слу­чае соот­ветст­ву­ю­щего при­каза, чре­з­вы­чай­ного поло­же­ния. Но после тща­тель­ного изу­че­ния воп­роса было пока­зано, что силы без­о­пас­ности рейха и немец­ких земель не обла­дают дос­та­то­ч­ным потен­ци­а­лом для под­дер­жа­ния кон­сти­ту­ци­он­ного порядка в слу­чае необ­хо­ди­мости про­ти­во­дейст­вия наци­о­нал-со­ци­а­лис­там и ком­му­нис­там при однов­ре­мен­ной охране гра­ниц»22. Иными сло­вами, армия при­зна­ва­лась в своей неспо­соб­ности конт­ро­ли­ро­вать собы­тия в стране в слу­чае граж­данс­кой войны между нацис­тами и ком­му­нис­тами. Гене­рал фон Шлей­хер пытался исп­ра­вить ситу­а­цию на засе­да­нии, но без­ре­зуль­татно: «Несмотря на то, что Шлей­хер пытался смяг­чить эффект от ска­зан­ного, зая­вив в конце засе­да­ния, что уче­ния всегда осно­вы­ва­ются на худ­шем из воз­мо­ж­ных сце­на­риев раз­ви­тия собы­тий, но далеко не всегда сле­дует ожи­дать наи­худ­шего раз­ви­тия собы­тий. В дейст­ви­тель­ности отчет Отта про­из­вел глу­бо­кое впе­чат­ле­ние на весь каби­нет и даже на канц­лера, пос­то­янно про­мо­кав­шего глаза носо­вым плат­ком»23.

Четвертого января 1933 года фон Папен и Гит­лер встре­ти­лись в доме кель­нс­кого бан­кира Курта фон Шре­дера, чтобы обсу­дить планы на буду­щее. Это была пер­вая из целого ряда встреч, в резуль­тате кото­рых фон Папен сог­ла­сился под­дер­жать наз­на­че­ние Гит­лера канц­ле­ром. При этом он выд­ви­нул непре­мен­ные усло­вия: что он, фон Папен, ста­нет вице-канц­ле­ром и что в каби­нете минист­ров помимо Гит­лера ока­жутся только два нациста (Геринг, в качестве имперс­кого министра без порт­феля, осу­ще­ств­ля­ю­щего конт­роль за ави­а­цией и Минис­терст­вом внут­рен­них дел Прус­сии, и Виль­гельм Фрик, в качестве рейхс­ми­нистра внут­рен­них дел). Гит­лер сог­ла­сился. 30 января 1933 года, в резуль­тате опи­сан­ных инт­риг, когда вли­я­ние фон Папена на пре­зи­дента Гин­ден­бурга нако­нец отк­рыло Гит­леру дверь на самый верх, он был наз­на­чен канц­ле­ром Германии.

Бруно Хенель, убеж­ден­ный нацист, опи­сы­вает свою тог­даш­нюю реак­цию на эту новость как «лико­ва­ние». Реак­ция поли­ти­чес­ких оппо­нен­тов нацизма была менее пря­мо­ли­ней­ной. Йозеф Фель­дер из Немец­кой соци­а­лис­ти­чес­кой пар­тии (СПД), в то время член пар­ла­мента, расс­ка­зы­вает, что в СПД счи­тали: раз Гит­лер законно наз­на­чен­ный канц­лер, соци­а­лис­ти­чес­кая пар­тия пред­став­ляет легаль­ную оппо­зи­цию и таким обра­зом сох­ра­няет ста­биль­ную демок­ра­тию). «Мы еще не вполне пони­мали, что это на самом деле озна­ча­ет, — гово­рит герр Фель­дер. — Мы пола­гали, что спо­со­бны конт­ро­ли­ро­вать его через пар­ла­мент, — какая без­рас­суд­ная глу­пость!»

Когда Ойген Левине услы­шал, что Гит­лер стал канц­ле­ром, его это обес­по­ко­ило не столько из-за того, что он [Ле­ви­не] еврей, сколько из-за того, что он ком­му­нист. Левине вспо­ми­нает, что «не так мало штур­мо­ви­ков встре­ча­лись с еврейс­кими девуш­ками, и поэ­тому мно­гие немцы рас­суж­дали: ничего страш­ного не слу­чится — у них у самих девушки — еврейки, зна­чит, они не могут всех нас нена­ви­деть». У него были также лич­ные осно­ва­ния пред­по­ла­гать, что анти­се­ми­тизм нацис­тов до неко­то­рой сте­пени может сдер­жи­ваться: «В одной из школ, где я был, некий нацист ска­зал мне: “Тебе нужно быть одним из нас”. Я отве­тил: “Как же я могу, я ведь еврей”. А он в ответ: “Мы не про­тив тебя. При­ли­ч­ные парни вроде тебя будут прек­расно себя чувст­во­вать в новой Гер­ма­нии”».

Что каса­ется ком­му­нис­ти­чес­кой пар­тии, то ее отно­ше­ние к наз­на­че­нию Гит­лера канц­ле­ром вряд ли можно было назвать при­зы­вом к миро­вой рево­лю­ции. «Все слу­чи­лось очень быстро после того, как мы видели пос­те­пен­ное при­бли­же­ние собы­тия, — объ­яс­няет Ойген Левине. — Линия ком­му­нисти­чес­кой пар­тии, к кото­рой я при­над­ле­жал, сос­то­яла в том, что при­ход Гит­лера к власти не имеет зна­че­ния. Тем лучше. Он очень быстро дока­жет свою неком­пе­тент­ность, и наста­нет наша оче­редь… Неве­ро­я­т­ным обра­зом они не осоз­на­вали, что он, придя к власти, тут же изме­нит зако­ны». Алоис Пфал­лер ясно видит, в чем урок наз­на­че­ния Гит­лера: «Во время кри­зиса всегда есть опас­ность появ­ле­ния людей, кото­рые заяв­ляют, что они обла­дают муд­ро­с­тью и необ­хо­ди­мыми отве­тами, и могут при­нести спа­се­ние всем и каж­до­му».

Адольф Гит­лер при­шел к власти законно, в рам­ках существу­ю­щей кон­сти­ту­ци­он­ной сис­темы. Теперь ему предс­то­яло выпол­нить свои обе­ща­ния и очис­тить Гер­ма­нию от демок­ра­тии.