Глушь E-Book

Новая Газета Европа

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Geisteswissenschaft
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 207

Beschreibung

Мы, журналисты «Новой газеты Европа», уже два года работаем в изгнании и, находясь вне поля действия российской цензуры, продолжаем рассказывать правду о войне и стране. Для этой книжки мы отобрали тринадцать статей, которые показывают, зачем мы уезжали. Это репортажи из России, о России и которые не могли быть опубликованы в России. География «Глуши» разнообразна: Белгородская область, Хабаровский край, Бурятия, Челябинская область, Волгоград, Пермский край, Карелия… Время действия: два последних военных года. Жанр: документальная хроника падения нашей страны в бездну.

Leseprobe

№ 88

Репортаж из сегодняшней России бесценен. Здесь их тринадцать. Люди внутри текстов молчат больше, чем говорят, но их важно слушать и слышать, даже — особенно — если слушать невыносимо.

Елена Костюченко

Тренд сегодня — это чушь.Бренд сегодня — это глушь.Дух сегодня — это вонь.Русь сегодня — это хтонь.

Дмитрий Быков

В репортаже «Глушь» поразительная деталь. Журналист разговаривает с жительницей села, где «ветераны СВО» совершили массовое убийство, вернувшись с фронта домой. По пьяни и на кураже. Журналист спрашивает, верит ли соседка убитых в то, что «нацисты с Украины» собирались прийти к ним, в Карелию, в село Деревянное.

Отвечает: «А как не верить?»

Вот это «как не верить» — главная тайна народа Глуши…

Д. М.

Глушь

13 репортажей из воюющей России

Freedom Letters & Новая газета ЕвропаРига • 2024

Оглавление

От составителя

Кирилл Мартынов

. Приказано молчать

Арден Аркман

. Летит в Журавлёвку

Вера Куликова

. Жизнь и смерть рядового Фоминцева

Наталья Суворова

. Ветеринар и живодеры

Ирина Купряхина

. Сплошная клюква

Анна Зуева

. «Будда велел воевать»

Ирина Купряхина

. Коричневая чума

Сергей Потаповский

. «Важно быть мужиком. Но очень быстро можно стать мертвым мужиком»

Ирина Купряхина

. Гробовая тишина

Татьяна Сметанина

. Кича пепла

Сергей Потаповский

. Падший смертью храбрых

Вера Куликова

. Было у матери два сына

Татьяна Сметанина

. Черная пешка

Ирина Гарина

. Глушь

Пометки

Cover

Оглавление

От составителя

Мы — команда «Новой газеты Европа», и 7 апреля 2024-го нашему стартапу (как любит называть нас один Нобелевский лауреат) исполняется два года. До 24 февраля 2022-го большинство из нас работали в знаменитой «Новой газете». Теперь мы рассеяны по всему миру, но продолжаем как журналисты рассказывать правду о войне и стране.

Два года мы работаем в изгнании. Два года мы находимся вне поля действия российской цензуры, называем войну войной и не отмечаем звездочками имена людей, названных нашим государством «иностранными агентами».

Мы отобрали для этой книжки тринадцать статей: это репортажи из России, о России и которые не могли быть опубликованы в России.

Статьи расположены в хронологическом порядке. На счетчике сто двадцать шестой, триста пятьдесят второй, пятьсот восемьдесят восьмой день войны… Вы переноситесь с нашими репортерами из Белгородской области в Хабаровский край, из Бурятии — в Карелию, из Челябинской области — в Ивановскую, из Волгограда — в Пермский край, и наблюдаете за тем, как меняются российские реалии в течение двух военных лет. То есть эта книга — документальная хроника падения нашей страны в бездну.

Почти все эти репортажи мы были вынуждены подписать псевдонимами — иначе наши корреспонденты, которые рассказывают вам о том, что видели своими глазами, рискуют попасть за решетку. Но война и цензура закончатся, и мы вернем журналистам их имена. А эта книжка превратится в исторический документ.

Приказано молчать

О российской беде и журналистах, которые ей не подчинились

Кирилл Мартыновглавный редактор «Новой газеты Европа»

Парадокс этой книги связан с немотой. В феврале 2022 года нашей огромной и любимой стране приказали молчать. Запретили рассказывать о своей боли, о том, что делает с людьми война. Право на жизнь назвали дискредитацией армии. Журналистов, сражающихся за право говорить внутри России, бросают в тюрьмы. В первые дни вторжения в Украину россияне кричали, не в силах поверить в реальность происходящего. Теперь страна разговаривает о своей беде шепотом, в компаниях друзей и в семейных чатах.

Мы были вынуждены покинуть Россию, чтобы сохранить голос. Вопреки названию газеты в центре внимания моих коллег отнюдь не эмигрантские чемоданы (хотя мы и не забываем про судьбы уехавших). Мы считаем, что Россия — это европейская страна. Нашей родине некуда бежать с континента Европа. Медиа уехали из России, чтобы страна могла говорить.

Наша первая книга собрана из текстов, которые написаны корреспондентами с российскими паспортами. Они рассказывают о наших соотечественниках, живущих в собственной стране. Но эти репортажи не могут быть опубликованы дома. Их не пропустит военная цензура. Редактор, взявшийся за такие тексты в Москве, будет объявлен врагом народа и закончит в тюрьме. Ведь России запрещено говорить о самой себе.

В этом нет ничего нового, любая диктатура построена на немоте. Смысл цензуры состоит в том, чтобы лишить людей информации и права принимать самостоятельные решения. Так было в Советском Союзе, так происходит сейчас в Северной Корее. Странно лишь, что это снова случилось с нами в XXI веке, после тридцати лет невыученных уроков.

Как можно писать о России, если ты далеко от нее? Этот вопрос мы часто слышим от журналистов в Европе, большинство из которых не теряли свои страны и работают как по учебнику. Вот редакция, вот читатели, репортер защищен законами страны, полиция не придет к нему с обыском.

Работать в России было сложно и до 2022 года. Весной 2021 года у здания «Новой газеты» в Москве распылили некое химическое вещество — итогов официального расследования этого инцидента мы, вероятно, уже никогда не узнаем. Журналистов били и задерживали на митингах. Отправляясь в командировки в Чечню, мои коллеги знали, чем рискуют.

Война Путина против Украины убила профессию. В огромной стране не осталось медиа, которые могут рассказать всю правду о том зле, которое диктатура творит против наших соседей и собственного народа. Так что на вопрос, как писать о России, если ты находишься за ее пределами, приходится отвечать: только так это теперь и возможно. «Новая газета Европа» получает тексты репортажей из России и публикует их без цензуры. За это, кстати говоря, нас и назвали преступной, нежелательной организацией. Это звание мы получили от деятелей, узурпировавших в стране власть и объявленных в розыск Международным уголовным судом. Ну и кто кого: Басманный суд или Гаага?

Когда 2 марта 2022 года я вышел из редакции «Новой газеты» на Чистых прудах, чтобы улететь в Стамбул, ясного плана не было. Мы успели выпустить несколько номеров газеты, назвать в них войну преступлением. Власти в ответ ввели военную цензуру. 28 марта вышел последний номер «Новой». 7 апреля мы учредили «Новую-Европа», чтобы продолжать.

Я благодарен журналистам, которые не смирились с войной и продолжают дело газеты. Спасибо нашим читателям, которые напоминают, что эта работа нужна. «Глушь» — это 13 документальных историй, которые мы рассказали о России.

1.

29 июня 2022 годаСто двадцать шестой день войныРегион: Белгородская область

Летит в Журавлёвку

В погранзоне Белгородской области люди ежедневно выбирают: умереть сейчас от снаряда или зимой — от голода

Арден Аркман

Идущая пятый месяц «спецоперация» стала трагедией не только для украинского народа. Она принесла горе и страх в дома самих россиян. Пограничные города и села России обстреливаются ежедневно. Причем местные жители признают: дело в военной технике, которая почему-то базируется прямо среди жилых кварталов.

Специально для «Новой газеты Европа» журналист Арден Аркман отправился в погранзону Белгородской области, чтобы узнать, как сегодня здесь живут люди и почему они не уезжают, несмотря на перманентную опасность.

Глава 1. Прилетное время

Журавлёвка — большое, на 1193 жителя, село в Белгородской области, всего в пяти километрах от границы с Украиной. По российским меркам — зажиточное: здесь есть школа, детский сад, фельдшерско-акушерский пункт, дом культуры, музыкальная школа, почта, два магазина, пекарня.

Точнее, многое из этого в Журавлёвке теперь только было.

Уже пятый месяц в сельских полях, обычно засеянных зерновыми, стоит военная техника. На въезде — два блокпоста с автоматчиками. Местные уже привыкли к ударам орудий: только по официальной информации, с начала войны село обстреливали не менее 11 раз, а на деле снаряды в Журавлёвке и ее окрестностях рвутся почти ежедневно. Двое сельчан стали жертвами конфликта, больше десятка — ранены, и, по словам местных, в больницу обращаются далеко не все.

С началом боев большая часть жителей покинула село, став вынужденными переселенцами, фактически — беженцами. Следом свернулась и инфраструктура. Люди говорят: жить здесь теперь страшно, страшно умереть под завалами. В Журавлёвке разрушено около 50 домов, повреждены осколками снарядов — сотни.

И всё-таки многие не уезжают: не могут оставить огороды и скот, ведь как иначе пережить голодную зиму? Десятки человек продолжают оставаться здесь на свой страх и риск.

«Мы “добровольцы” оказались»

От Журавлёвки до Харькова — ближе, чем до Белгорода. Немалая часть жителей — украинцы. Близость государственной границы никого в селе не смущала вплоть до февраля.

Зимой журавлевцы сначала недоумевали, глядя на постоянно прибывающие к их домам колонны военной техники, а в день объявления «спецоперации» одними из первых в стране услышали залпы снарядов.

Жизнь в селе изменилась в одночасье.

Первые сообщения об «инцидентах» (так официальные лица называли обстрелы Журавлёвки и других селений) появились уже в феврале. Губернатор Вячеслав Гладков предложил желающим эвакуироваться, и около сотни человек переехали в отель «Белгород». Затем волны эмиграции только усиливались — с новыми обстрелами. Люди уезжали, не только спасая свои жизни, но и на поиски заработка. Остающимся в селе предлагали подработать, обслуживая нужды военных. Но, говорят люди, деньги дали не всем.

— Пекарня, где я работала кондитером, закрылась: хозяин уехал на родину, в Грузию, — рассказывает жительница села Татьяна Барабаш. — Повара, уборщицы остались без средств к существованию, ведь больше здесь устроиться негде. Нас призывали помогать в школьной столовой, которая обслуживала солдат. По 8–12 часов мы готовили, мыли посуду — подключились даже старенькие бабушки, рук не хватало. На 8 марта нам выдали так называемое «поощрение»: солдаты привезли откуда-то и раздали одеяла. А потом выяснилось, что одним заплатили порядка 20 тысяч, другим — ничего. Мы «добровольцы» оказались, хотя работали три недели.

Татьяна очень переживала из-за закрытия пекарни: она переехала в Журавлёвку из Харькова 20 лет назад, а для разрешения на временное проживание нужно каждые 12 месяцев предоставлять отчет о доходах. Полтора месяца она была фактически безработной, обращалась к главе администрации Белгородского района Владимиру Перцеву за помощью в упрощении принятия гражданства, но ее проигнорировали. Никакие компенсации не полагались и другим людям, потерявшим работу.

В конце марта территорию села начали обстреливать — губернатор объявил режим ЧС и призвал сельчан эвакуироваться. Татьяна рассказывает, как днем 24 марта снаряд разорвался в двухстах метрах от ее дома. Испугавшись за жизнь детей, они с мужем приняли решение эвакуироваться, но хозяйство требовало присмотра, потому Татьяна с дочками уехали, а муж со свекровью остались ухаживать за живностью. В тот же вечер снаряд упал еще ближе к дому — вылетели стекла, оказались повреждены крыша и забор.

Эвакуация с самого начала обернулась для жителей неудобствами. Татьяну и ее дочерей отвезли в детский лагерь имени Гагарина в 12 километрах от Белгорода. Здесь был организован пункт временного размещения:

— Это был летний домик с комнатами, в одной из них мы жили вместе с дочками, рядом — другие семьи. Комнаты не закрывались. Идешь в столовую и думаешь: что там с твоими вещами и деньгами? А как там детей одних оставить? Война войной, но мне их нужно кормить и одевать на что-то, я уже устроилась в кондитерскую в Белгороде.

Чтобы вовремя попасть на работу из загородного лагеря, Татьяне приходилось вставать в шесть утра, будить детей, отвозить их к сестре в городскую квартиру. Вечером — забирать детей и снова ехать в лагерь. На одну только дорогу каждый день уходило почти два часа. В таком режиме семья смогла прожить в лагере только неделю, потом Татьяна вернулась в село и время от времени стала привозить туда детей, но в мае на ее улицу снова начали падать снаряды.

— Мы только поставили четыре стеклопакета, а в начале мая снова понеслись удары — и эти же окна повыбивало, как и у соседей, успевших кое-как подлатать свои дома. Страшно было очень, поэтому вновь решили эвакуироваться, — вспоминает Татьяна.

Во второй раз Татьяну с дочками привезли в отель «Патриот», где они смогли выдержать только пару дней.

— Мужчины проносили алкоголь, распивали, ходили пьяные. Ресепшн на это внимания не обращал. Рядом с нами пятеро мужчин проживали в одном номере — всю ночь дебоширили, матерились, а мне утром нужно на работу. Душ-туалет общий на этаже, как там оставить девочек-подростков одних на весь день? Я же не могу знать, что на уме у пьяных мужчин. Ругалась с главой администрации, чтобы нас перевезли в другой отель, — она игнорировала. Пришлось съехать к моей сестре. Я стала угрожать администрации, что вернусь в село, и тогда нас перевезли в отель «Белгород», где всё более-менее нормально, — рассказывает женщина.

Однако эвакуация не решает всех проблем: Татьяна говорит, что многие потеряли работу в Журавлёвке или были вынуждены уволиться, например, из таможни (расположенной в соседнем селе Нехотеевка) — хотя пропуск на проезд через блокпост им выдают, но тратить по 2–2,5 часа в день на дорогу очень тяжело. В Белгороде найти работу эвакуированным оказалось непросто, люди в смятении, потому что не знают, что будет дальше, на что им рассчитывать. Им не на кого оставить детей: в городские садики не берут, в школу не оформляют, ссылаясь на то, что к осени «всё может закончиться, тогда придется обратно переводить». Татьяна переживает и за психологическое состояние своих дочек:

— Нам, взрослым, с этим трудно жить, а им каково? Оторваны от дома, скучают за папой, домашними питомцами. Несмотря на приемлемое питание, они похудели. Морально очень тяжело.

Больше всего, по ее словам, жители переживают за свое хозяйство.

— Знакомая говорит: у меня огород, сейчас спецоперация закончится, люди останутся без всего. Ладно нас поселили, кормят, бесплатно проживаем. Закончится война, чем дальше кормить детей? Об этом никто не думает. Очень жаль, что наше государство о гражданах Украины печется больше, чем о своих.

В мае осколками снарядов были повреждены уже сотни домов, сельчане получали ранения, но либо отказывались уезжать, либо, находясь в эвакуации, периодически возвращались.

Эвакуация, по словам Татьяны, начала носить принудительный характер, а после гибели 26 мая местной жительницы Елены Ушаковой въезд закрыли даже для местных. Магазины перестали работать, и две недели жители, не сделавшие запасы, просидели без хлеба и продуктов. Сейчас один магазин принимает покупателей несколько часов в день и продает минимум необходимого: хлеб, мясо, молоко. Муж Татьяны продолжает жить в своем доме — эвакуироваться он согласен, но кто присмотрит за живностью?

— У нас куры, поросенок, еще он ухаживает за хозяйством своего эвакуированного брата — там кролики. Когда после первой эвакуации мы сюда приехали, соседи просили покормить их птицу. Дочки мои заглянули и говорят, что кормить уже некого, все погибли от голода, а у другой бабушки утки и вовсе пропали, — говорит Татьяна.

Еще во время первой эвакуации сельчанам обещали, что за имуществом эвакуированных будут присматривать дружинники, — в местных пабликах постили их фотографию, а в новостях писали, что к охране привлекут полицию и казаков. Татьяна рассказывает, что, когда приезжала в село, ни разу не видела, чтобы кто-то обходил территорию, проверял сохранность имущества или кормил животных, — говорит, что улицы пустые, по селу хоть «голышом ходить можно».

Еда и бомбы

Риск потерять свое хозяйство часто оказывается для людей страшнее, чем риск пострадать или даже погибнуть под обстрелами. Таков один из парадоксов, вскрытых войной. Логика простая: если сейчас ради своего огорода не пойдешь под снаряды (которые, может, еще и не заденут), то по осени столкнешься с голодом (а он заденет точно).

Многие в Журавлёвке и согласны бы покинуть село, но ждут от государства гарантий, что оно их не оставит. А гарантий этих никто не дает.

26 мая 54-летняя Елена Ушакова вернулась в село из пункта временного размещения в гостинице. Как рассказывает ее племянница Тамара Кузнецова, женщине понадобились летние вещи: она уехала из Журавлёвки еще зимой, сразу всё с собой забрать не смогла. Кроме того, нужно было покормить животных, проверить дом, выбросить испорченные продукты — Елена надеялась, что за несколько часов ничего не произойдет. Но случился обстрел. Женщина получила серьезное ранение, из-за которого ее даже не смогли сразу доставить в больницу. На следующий день она скончалась.

«Уже сил нет говорить, убеждать. Из-за нескольких кур и двух ведер картошки люди рискуют единственной ценностью, которую нужно беречь, — своей жизнью», — прокомментировал гибель Елены губернатор Гладков. Но обещать жителям те самые два ведра картошки не стал.

Тамара Кузнецова в комментариях на странице Гладкова поинтересовалась, почему за четыре месяца не найдено свободных деревенских домов, чтобы переселить жителей с имуществом и хозяйством. Вопрос остался без публичного ответа.

Другая жительница, Валентина Александровна, несмотря на возраст (ей 55 лет), вынуждена оставаться в Журавлёвке безвылазно, потому что не представляет, как деревенский житель может выжить без огорода. Она работала в сельской пекарне, а после ее закрытия потеряла единственный источник дохода.

— Ситуация критическая. Спасает только огород — десять соток, как его оставишь? Зима-то длинная. Выращиваю всё, что в погреб можно сложить: картошку, морковку, свеклу, лук. Пенсию мне отодвинули (имеется в виду пенсионная реформа. —А.А.), так что подрабатываю присмотром за соседскими животными: утками, курами, собаками, кошками: в гостиницу с ними не пустят, а накормить-то надо.

Валентина Александровна говорит, что даже после того, как магазин начал открываться на несколько часов в день после двухнедельного перерыва, проблем меньше не стало. Чтобы закупиться, нужны деньги, а взять их негде.

— Глава администрации переписала тех, кто тут есть, я спросила: кто-то на трехразовом питании в гостинице, а мне как? Она сказала: обращайтесь к своему работодателю. Я ей говорю, что работодатель уехал, как я его найду? Она на меня посмотрела, как на Иисуса Христа, и дальше пошла.

Администрация в курсе, что часть жителей остается в своих домах. Когда эвакуация стала носить принудительный характер, глава разъезжала по селу вместе с участковым и чуть ли не забирала людей с улицы, рассказывает Татьяна. Жители тогда сидели по домам и боялись выйти, чтобы не нарваться на представителей власти. Муж Татьяны вынужден был написать расписку, в которой «отказывается выезжать из территории села в другое безопасное место». Ему еще повезло не нарваться на штраф, ведь 30 декабря 2021 года вступил в силу закон, согласно которому проживающие в зоне ЧС обязаны самостоятельно эвакуироваться. За несоблюдение предписания — до 30 тысяч рублей штрафа.

Глава 2. Жизнь под обстрелами

«Езжайте в поле и там воюйте»

35-летний Виталий Лучников никаких расписок писать не стал. Он возмущен обстоятельствами, в которых оказался. Свой монолог по телефону он начинает с того, что «спецоперацию активно поддерживает», а претензии свои обращает только к ее исполнению.

— Технику выстроили прямо за моим огородом! Там поле, военным это было очень удобно. КАМАЗы прямо на мой огород заехали. И туда же вскоре начали прилетать минометные снаряды. Я в погреб прятался, чтобы скрыться от обстрелов, а потом вышел на огород: в десяти метрах от него ракета на метр ушла в грунт и дымилась, вторая — в 70 метрах от участка. И после этого военные быстро собрались и перешли на другое место.

Виталий предполагает, что украинские военные смотрят фотографии со спутника и бьют по военным целям.

— Жилых домов у нас разбито очень много, соседу прямо в комнату снаряд упал, крышу пришлось перекрывать. Не думаю, что кто-то будет вот так впустую тратить снаряд — он же денег стоит. Я сам служил в артиллерии: когда делаешь выстрел, срочно нужно сматываться, потому что отслеживаются координаты, откуда он был произведен. Зачем разрушать дом или гараж какому-то Васе, Пете, Коле? Все эти снаряды, на самом деле, летят в военную технику, но, конечно, есть поправки на ветер, на ошибку наводчика.

По последним данным, всего в Белгородской области повреждено около 359 домов, значительная их часть — в Журавлёвке.

— Как только в селе были расположены установки, у нас тут высказывали мысль: украинские военные размещают свои танки во дворах, и российские силы призывают их выводить технику с жилых территорий. Хотите воевать — езжайте в поле и там воюйте. Но мы же тоже так сделали! У нас артиллерия стоит на территории села. Ладно если бы они тут поставили будки и оцепление, чтобы не допустить диверсантов, — это не цель. А когда вы тут размещаете танки — это уже цель. Как только они здесь расположили машины — это стало целью для ВСУ, тут же это стало угрожать моей жизни. Для украинцев цель не я, а русские солдаты. Снаряд на меня тратить нет никакого смысла. Я считаю, что они должны были передвинуть технику на территорию Украины, чтобы мое село находилось в тылу и я не переживал.

В эвакуации Виталий уже побывал: вместе с братом его разместили в детском лагере имени Гагарина — в том же самом, где побывала и Татьяна Барабаш с семьей. Однако он боится оставлять имущество без присмотра, хотя от главы администрации тоже слышал, что следить за сохранностью хозяйств поручили добровольцам (ДНД).

— Сегодня они проехали по улицам, осмотрели — не выносят ли где холодильники. А кто знает, что у кого было в доме. Как мы будем оценивать имущество? У меня украдут стиральную машинку, как я докажу, что она была? А если было десять коров, которые убежали на территорию Украины? Этот вопрос нужно урегулировать, — возмущен Лучников.

Охрана имущества, оставшегося без присмотра, вводится государственными органами в случае объявления «красного» уровня террористической угрозы. Но в Белгородской области пока введен только «желтый» (всего их три: «синий» — повышенный, «желтый» — высокий, «красный» — критический).

Информация о введении «красного» уровня появлялась в СМИ и соцсетях несколько раз в апреле и в мае, однако губернатор Гладков ее опровергал, а сообщения о назначении выплат для граждан, желающих покинуть приграничные районы, называл «чепухой». Интересно, что введенный «желтый» уровень не предусматривает даже создание пунктов временного размещения.

Не устраивает Виталия Лучникова и необходимость проживать именно в отеле, более справедливой он считает компенсацию аренды комнаты или квартиры, которая едва ли обойдется дороже номера в гостинице, но избавит от шумных соседей и «удобств на этаже». Он предлагал этот вариант главе сельской администрации, но понимания не встретил:

— Сельчане хоть и недовольны, но рассуждают так: крышу над головой дали, постель дали, поесть дали — значит,всё хорошо. Но это же условия заключенных. А в чем тогда разница между мной и заключенным? Если я вернусь и обнаружу, что у меня пропала техника или мебель, или посевная пройдет, а я картошку не посадил — кто это будет компенсировать? У меня не будет запаса продуктов на зиму. Вот я вышел на огород, идет обстрел, а если снаряд упадет, мне жизнью рисковать, копая картошку?

Во время разговора с Виталием слышны нарастающие глухие удары — в какой-то момент они даже заглушают его голос, и приходится подождать минуту, пока всё стихнет.

— Каждый вечер вот так у нас. Либо ПВО работают, либо… Почему я должен прислушиваться к грохоту и думать: наши стреляют или по нам? Страшно. Очень страшно проснуться под завалами и задыхаться от того, что на тебя давит груда камней и ты не можешь выбраться. Я должен держаться подальше от окон и, сидя в подвале, надеяться, что бьют не осколочно-фугасным — 152-миллиметровыми. Ведь если такая болванка прилетит в мой погреб, даже если меня напрямую не заденет осколком, то есть шанс быть приваленным плитой перекрытия, а также стопроцентно получить контузию от взрывной волны либо вовсе быть ею разорванным, так как сила детонации снаряда, особенно в небольшом замкнутом пространстве огромна.

Осознавая риск для собственной жизни, сельчанин в своих требованиях непреклонен.

— Если будет издано постановление, что за мое имущество они [власти] несут ответственность, назначат мне компенсацию, я согласен уехать. Но пока никто не ручается за имущество, они не имеют права требовать, чтобы я уезжал из своего дома. А ведь я даже временно выехать не могу: мне говорят, что обратно не пустят, и транспортное сообщение давно отсутствует, мы тут как индейцы в резервации.

Жители должны получить компенсации не только за материальный, но и за моральный ущерб, считает Виталий.

— Военнослужащий, несущий службу в моем селе, исправно получает денежное довольствие: боевые, премию, квартальные. Ему зачисляется стаж к службе, а после завершения спецоперации он получит статус и соответствующие льготы, хотя мы с ним находимся в одинаковых условиях с той лишь разницей, что он подписался на это, а я стал невольным заложником ситуации. Мне, кстати, даже средств защиты: бронежилет, каску — никто не выдал.

Всего в Журавлёвке, по разным оценкам, сейчас проживает от 40 до 70 человек. В июне блокпосты стали регулярно пропускать в село местных. Как рассказывает Александра Петровна (жительница попросила изменить свое имя), вместе с родными они стараются выезжать в село каждые выходные.

— Проверить, всё ли дома цело, не побиты ли стекла, не залилась ли вода через крышу. Восстановительные работы у нас не начинают, потому что опасно. Еще кормим кошек и собак, а как иначе? Это же наш дом, нужно за ним следить. С пограничниками договариваемся: они просят не больше двух часов на всё про всё тратить. Надеемся каждый раз, что ничего не случится.

«Боль и страх останутся с нами на всю жизнь»

Журавлёвка — не единственное село, оказавшееся в зоне боевых действий. Обстрелам подвергались Головчино, Безымено, Хотмыжск, поселок Политотдельский и другие. Всего, по информации главы региона Вячеслава Гладкова, пострадало 359 домовладений и 112 автомобилей.

Сильно пострадало село Солохи, находящееся в 11 километрах от границы: на его территорию снаряды падали 11 и 18 мая, повредив 61 домовладение и 31 автомобиль. Удар пришелся в самый центр — рядом с продуктовым магазином, здесь на асфальте еще можно увидеть вмятину, засыпанную щебенкой. Пострадали также почта и школа. Продавцы наперебой благодарят местные власти за быстрое начало восстановительных работ.

— Окна новые вставили пластиковые, фасад подлатали. И не только у нас, тут же рядом практически каждый дом задело — и все уже как новые стоят.

Отправляют к местной жительнице Маргарите, рассказывая, что ей пришлось тяжелее всего. Ее участок — через дорогу от магазина. Стальные ворота, за которыми виднеются два кирпичных коттеджа, будто только что возведенных. Бегающие туда-сюда дети обещают позвать маму — выходит крепкая женщина с руками в муке и, отметив, что приходится отрываться от замешивания теста, соглашается поговорить.

Общаться с журналистами ей не привыкать: в центре внимания Маргарита оказывалась не только в связи с обстрелами, но и как мать пятнадцати детей.

— Самый сильный удар был 11-го числа. Снаряд влетел в крышу, разорвал натяжной потолок, поколотил мебель. Окна выбиты, даже стены были повреждены, — женщина сбивчиво вспоминает один из самых страшных дней в своей жизни. — Мы тогда во двор вынесли ковер, чтобы постирать, и холодильник новый выгрузили, чтобы потом установить. А когда ударило в машину, она загорелась, а вместе с ней и ковер, и холодильник, и даже деревья, алюминиевые крышки будто топором разрубило.

Спустя неделю после первого обстрела, 18 мая, произошел второй — и жителей села эвакуировали. Несколько раз Маргарита просит передать благодарность главе администрации сельского поселения Александру Сыромятникову — «за активность, сплоченность, за то, что он постоянно был на связи». И действительно: Солохи стали одним из первых сел, где полностью завершили восстановительные работы. Но имущество — не самая высокая плата за нахождение рядом с границей: в результате обстрела 11 мая погиб подросток. Получили ранения и дети Маргариты.

— У меня двое детей пострадали, у одного сына четыре осколочных ранения: в ноге, руке, на лице, другого сына контузило сильно, что он слух потерял. Муж успел загнать других мальчишек, а сам упал возле машины, когда начали кассеты лететь, и машина взорвалась. Никита выбежал из дома и лег, прикрыл отца собой, вот и получил четыре ранения, а у папы ничего, только контузия.

Маргарита говорит, что они считаются эвакуированными и в основном находятся в гостинице в Белгороде.

— Маленькие дети все там, а нам вместе со взрослыми мальчишками приезжать всё равно приходится: огород прополоть и так далее. И всё равно страшно: к каждому баханию прислушиваешься и думаешь: куда и как оно летит? Вся эта боль остается, хоть и восстановили, но радости уже нет никакой, ведь было всё хорошо, а теперь боль и страх останутся с нами на всю жизнь.

Недалеко от дома Маргариты стоит школа — новое здание, в котором всё еще выбиты стекла, рабочих или строителей не видно. Село кажется вымершим: по улицам никто не ходит, по дорогам чаще разъезжает военный транспорт, чем обычные автомобили. Возле места, куда пришелся основной удар, при мне дважды паркуются военные КАМАЗы: солдаты отовариваются в магазинах.

Такси в Солохи приезжает с неохотой: никому не хочется попасть под очередной обстрел.

«Всё дешево распродали»

Из села Середа Шебекинского городского округа жителей эвакуировали 5 мая, поселили по местным меркам далеко — в санаторий, находящийся в получасе езды на автомобиле. Огород уже был засеян, ждал еду скот — сельчане просились обратно, и пограничники на блокпосте шли навстречу: разрешали регулярно возвращаться и ухаживать за хозяйством.

— Мы с женой и родственниками каждый день в восемь утра собирались и ехали кормить скот. Если было тихо, нас пускали, — рассказывает житель Середы Сулейман Исфандиев. — На хлопоты давали не больше часа.

Этого короткого времени хватило, чтобы 15 мая Сулейман попал под обстрел и получил ранение — осколок прошил ногу насквозь. Жителям Середы было окончательно запрещено посещать территорию села. Весь местный скот администрация собрала и вывезла на ферму. Там началась его распродажа.

— У меня было четыре телочки и три бычка. Покупал по десять тысяч за одного, а продать пришлось по семь. А как иначе? Вынужденно же. Не хотелось их отдавать, я же собирался их откормить: взрослый бык в среднем весит полтонны, живой вес берут по 190 рублей за килограмм, вот и считайте (одного быка можно продать за 95 000 рублей. — А. А.). У остальных тоже всё дешево пораспродали.

Зато теперь, говорит Сулейман, у местных уже нет повода возвращаться. Да никто их в село и не пустит.

Глава 3. Никто не должен?

Еще 10 июня я отправил главе администрации Журавлёвского сельского поселения Анжелике Самойловой вопросы, которыми обеспокоены местные жители: об условиях эвакуации, о компенсациях и гарантиях сохранности имущества. Однако ответа от нее так и не последовало.

Дозвониться до чиновницы по официальным телефонам не удалось. Отвечать в социальных сетях она также не стала.

С местными, по их словам, Самойлова тоже разговаривает неохотно, Александра Петровна несколько недель не может с ней связаться.

У пресс-службы губернатора Белгородской области — тоже «помехи»: запрос, отправленный на электронный ящик, сначала не доходил, но после нескольких звонков наконец был зарегистрирован в канцелярии и обрел порядковый номер.

На связь выходила представительница администрации Ирина, настойчиво предлагала помощь, но в посещении села Журавлёвка с целью общения с неэвакуированными жителями отказала, а услышав номер зафиксированного запроса, сказала, что «таких писем к ним не поступало».

«Новая газета Европа» адресовала часть вопросов местных жителей белгородскому юристу, управляющему партнеру адвокатского бюро «Лапшин, Ткаченко и партнеры» Руслану Лапшину.

— Обязаны ли местные власти издавать указ или постановление о необходимости эвакуации и письменно уведомлять жителей об этом решении?