Конец свободной эпохи: голоса российского феминизма E-Book

Анастасия Полозкова

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Geisteswissenschaft
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 288

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Эта книга, в отличие от набивших оскомину академических трудов по gender studies, получилась живой. В ней — десяток голосов, которые рассказывают сложную и нелинейную историю женского движения. Написавшая книгу Анастасия Полозкова не отстранена от своих собеседниц: в ее текстах присутствуют рефлексия, позиция, авторский взгляд.

Leseprobe

96

Конец свободной эпохи:голоса российского феминизма

directio liberaFreedom LettersЛондон 2024

Посвящается моей (нашей) подруге и фемактивистке Анастасии Емельяновой, погибшей в турецком Эрзурум. Первый суд оправдал её жениха, но мы всё ещё не знаем, что же тогда произошло

Настя первая прочитала план книги и обсуждала со мной наброски глав.

Жаль, что теперь ты не прочитаешь эту работу. Я всегда буду помнить тебя.

Предисловие соиздателя

Книга «Голоса российского феминизма» — третья в серии «Конец свободной эпохи», которую мы делаем вместе с профессиональными журналистами. В этот раз нам выпало работать с Анастасией Полозковой — журналисткой, феминисткой и активной участницей женского движения.

Я знаю Настю несколько лет. Она добрая подруга, надежная товарищка, вдумчивая специалистка и кропотливая исследовательница. Поэтому, когда мы решали, кому доверить такую важную и сложную тему, наш выбор пал на нее. В результате долгой и кропотливой работы под пристальным руководством редактриссы Евгении родилась эта книга.

Получился не просто сборник интервью, а корпус личных историй каждой из героинь. Книга стала антитезой изданиям, описывающим движения и их идеи, опираясь только на громкие имена. Главной нашей задачей было дать представление о нелинейном развитии российского феминистского движения в крупных городах и регионах.

Предыдущие книги в серии «Конец свободной эпохи» о недавней российской политической истории писали авторы-мужчины. Это еще одна причина, по которой мы хотели дать полностью женский взгляд на общество, политику и повседневность.

Нам удалось не только проследить становление и развитие феминизма в России, но и зафиксировать политическую турбулентность 20-х. Часть наших героинь выступили анонимно, другая часть в процессе написания книги оказалась в опале у нынешней власти.

Книг о современном феминизме много, но все еще — недостаточно для того, чтобы охватить это широкое и многогранное движение. Что общего у каждой феминистки и каждого вида феминизма?

Мы считаем, что это — непримиримая борьба с консервативным наследием прошлого. Каждая героиня книги Анастасии Полозковой пытается по-своему ответить на вопрос, каким образом групповое самосознание женщин развивается именно в сторону неприятия неопатриархальных тенденций, и как развивалось активистское движение в России с начала XX века вплоть до современных 20-х.

Знакомые имена и знакомые мысли в книге перемежаются с новыми именами и новыми фактами, что позволило мне и, надеюсь, позволит вам заново открыть для себя российский феминизм и увидеть его более многообразно и вместе со всеми противоречиями.

Если бы меня попросили описать книгу одним словом, то я бы сказала, что эта книга о надежде.

Лина Тухатевич

Благодарности

Спасибо моему теперь уже бывшему мужу Дмитрию Третьякову, который все время поддерживал меня и продолжает это делать даже после нашего расставания. Без тебя я бы не решилась взяться за эту работу. Спасибо, Митя, что верил в меня и сделал все, чтобы я смогла закончить книгу.

Спасибо моей прекрасной психотерапевтке Анне, которая была и остается со мной в самые темные времена (да и не только темные) и которая помогла мне найти в себе силы столкнуться с тем, что, казалось, будет мучать вечно, и пережить это. Вы бережно и с заботой показали, что во мне достаточно воли справиться с чем угодно. Спасибо, Анна, что вы рядом.

Спасибо моим подругам и товарищкам, которые научили меня сестринству и любви, поддерживали, помогали с контактами спикерок, советами и консультациями, да и просто добрым словом.

Спасибо моей редакторке Евгении. Самой профессиональной, чуткой, доброй и понимающей специалистке, с которой я когда-либо сотрудничала. И, конечно, выражаю благодарность всему коллективу издательства, который дал полную свободу в работе над книгой.

От авторки

Эта книга — попытка описать историю современного российского фемдвижения через беседы со специалистками и участницами событий. Все главы представляют собой интервью-монологи героинь. Читательницы найдут ответы на вопросы о том, как развивалось женское движение в СССР и после его распада, чего удалось добиться миротворицам, почему феминизм способствует развитию всего общества в целом, из-за чего российские власти видят в нем угрозу и как региональным фемобъединениям удается продолжать борьбу.

Исследование пришлось на очень непростое время и началось летом 2022 года, через пару месяцев после вторжения российских войск в Украину, когда я, как и сотни тысяч россиян, была вынуждена уехать из России — мне пришлось покинуть любимый Санкт-Петербург из-за давления полиции. Политическая эмиграция далась нелегко и сопровождалась сильной тревогой, тоской по дому, бытовыми препятствиями: все, конечно, было бы гораздо проще, работай я из родного места в безопасности.

После объявления мобилизации работу пришлось заморозить на несколько месяцев: мы совсем не понимали, будут ли ресурсы и получится ли издать книгу в России. А когда большая часть глав была написана, процесс прервался еще на месяц: в Эрзуруме пропала моя подруга, активистка Настя Емельянова. Мы с товарищками искали ее несколько дней и выяснили, что 22 сентября 2023 года дома ее убил жених (следствие пока идет, мужчина проходит как главный подозреваемый).

Когда я начала писать книгу, задача казалась простой: составить план, проанализировать материалы, взять интервью и обработать их. В реальности все было намного сложнее. За короткими сносками стоят сотни изученных статей, книг и исследовательских работ. За интервью — дни, а порой и недели подготовки. А еще множество неожиданных сложностей: например, кража телефона с аудиозаписью беседы.

Однако самым необычным оказалось писать книгу в условиях постоянно меняющейся российской действительности. Так, с одной из героинь мы пообщались дважды. Во время первого разговора зимой 2023 года активистка не опасалась давать интервью под собственным именем, и работа в регионе на тот момент не подверглась существенным изменениям. Однако во время нового разговора весной того же года ситуация кардинально изменилась: пространство, в котором проводили мероприятия, решили реконструировать (совпадение ли?), и команде пришлось искать новую локацию, основательницу проекта минюст внес в список иноагентов и, по сути, выдавил из страны, а в отношении еще одной участницы коллектива завели уголовное дело.

Другая героиня в разговоре открыто, хотя и понимая имеющиеся риски, говорила о принадлежности к ЛГБТК+ сообществу. Через пару месяцев стало ясно, что самоцензура неизбежна, и упоминания об этом пришлось вырезать из соображений безопасности. Я запомнила слова спикерки: «Будем бороться, пока нас не начнут убивать». В начале 2023-го мы только предполагали, что вскоре могут «прийти» и за квир-персонами, а 30 ноября Верховный суд признал ЛГБТК-движение «экстремистской организацией».

Кое-какие высказывания, озвученные в 2022-м, теряли актуальность за пару месяцев или подвергались переосмыслению в течение следующего года. Я следила за ситуацией и постоянно была на связи с героинями, чтобы внести в текст самые последние обновления. К выходу книги многое наверняка изменится. Не признают ли феминизм в России экстремизмом? Что будет с абортами и продажей средств экстренной контрацепции? На момент написания этих строк (14 декабря 2023 года) первого пока не случилось, а вот региональные законы о «склонении к аборту» и попытки полностью перевести процедуры по искусственному прерыванию беременности из частных клиник в государственные мы уже наблюдаем.

Некоторые представительницы феминистских объединений давали интервью для книги под псевдонимами, а одну инициативу пришлось анонимизировать, чтобы не подвергать опасности. Кое-где опущены чувствительные подробности, и все же — здесь сказано многое, причем голосами совершенно разных женщин.

В каком-то смысле книга стала не только анализом российского феминистского движения, но и летописью событий 2022–2023 годов, размышлений и чувств героинь. Человек хорошо умеет приспосабливаться к чему угодно, но я не хочу, чтобы мы воспринимали жуткую реальность как неизбежную данность. Хочу показать, что так было не всегда и даже сейчас многое возможно. Активистки продолжают жить, бороться и отстаивать гуманистические ценности даже под угрозой травли, уголовных дел и лишения свободы на годы. Если что-то записано, оно уже не будет забыто. По крайней мере навсегда.

Я часто слышу, что гражданское общество в России погибло, что война, фашизация власти и социума стали возможны, потому что россияне по своему образу мысли рабы, никто ничего все эти годы не делал, а теперь и подавно. Но это, конечно же, не так. Все годы путинской власти в России были и остаются активистки, правозащитницы, политикессы, общественные деятельницы и многие другие неравнодушные люди, причем не только в Москве и Петербурге, но и в регионах, где часто вести работу еще сложнее. И то, что мы сейчас не видим их в огромном количестве, не проблема бездействия, а результат репрессий и давления со стороны властей и лоялистов. Активистки были, есть и будут. Давайте не дадим пропаганде затуманить наш разум.

Еще один важный момент касается языка. Мне хотелось сохранить живую речь героинь и их способы говорения о важных вещах. Например, в использовании феминитивов. Лично я привыкла писать «женщина» без звездочки, но, конечно, имею в виду, что этим словом может обозначаться и персона, не являющаяся биологической женщиной, но так себя идентифицирующая. То же самое справедливо и в отношении обобщений вроде «активистка»: участницами феминистского движения могут быть и мужчины, и небинарные персоны. Во многом использование феминитивов дело привычки. Так и для героинь: одни говорят «активисты и активистки»; вторые используют привычный мужской род; третьи на письме применяют гендергэп в виде нижнего подчеркивания, который включает не только мужчин и женщин, но и все другие возможные гендерные идентичности; четвертые ставят двоеточие (активист:ка) [1]; а кто-то пишет то так, то эдак. Касается это и обозначения героинями себя (с феминитивом или без). Я не старалась привести такие важные вещи к единому виду. Все версии имеют право на существование. Для меня, редакторки и всех, кто принимал участие в создании книги, это про уважение и принятие.

В книге, которую вы держите в руках, — отразились и сотни часов моего сопереживания услышанному и прочитанному. Можно надеть маску беспристрастной журналистки, однако она сама собой спадает, сколько бы я ни старалась ее придерживать. Транскрибируя интервью, я надолго оказывалась как бы внутри описанного, будто все это произошло со мной. Бывало, прерывалась на рыдания, когда в очередной раз редактировала историю Макки — девушки из Ингушетии, сбежавшей из дома из-за избиений родителями. Кажется, я кожей чувствовала боль Светланы Анохиной, когда раз за разом переслушивала рассказ об эвакуации людей с Северного Кавказа. Подробно изучая историю женотделов, переносилась на сто лет назад и мечтала, как было бы здорово дожить до времени, когда активистки снова смогут агитировать за равноправие в банях и поездах, не боясь быть скрученными полицией, скажем, за «склонение к абортам» и «дискредитацию» российской армии. В то же время меня охватывала тревога, когда я писала о преследованиях авторок альманаха «Женщина и Россия» советскими спецслужбами. И была так рада получить письмо Марии Пономаренко из СИЗО… а потом горло сжималось, когда перепечатывала ее стихи. Думаю, каждый из вошедших в книгу монологов так или иначе созвучен нашим жизням, историям наших мам и бабушек, ведь каждая женщина в России — если не участница феминистского движения, то все равно та, за чьи интересы оно борется.

Наследие советского женского движения:

что отвоевали у власти советские активистки, а что похоронило авторитарное государство

Мы часто слышим, что женщины получили все права и возможности еще при СССР, а современные феминистки с жиру бесятся и бороться им не за что. Почему это не так?

Об этом я поговорила с гендерной исследовательницей Александрой Талавер и одной из создательниц первого советского феминистского самиздата «Женщина и Россия» Наталией Малаховской.

Саша Талавер — докторантка факультета гендерных исследований Центрально-Европейского университета — специализируется на изучении советского женского движения и пишет диссертацию о борьбе Комитета советских женщин за репродуктивную справедливость в СССР после Второй мировой войны. Я пообщалась с ней о том, какое наследие оставило советское прошлое, как женщины в СССР боролись за равенство и почему мы так мало об этом знаем.

Интервью состоялось 5 июля 2022 года.

Женщины после революции

С появлением СССР, в 1920-е годы, началась реализация большевистского проекта, который уделял большое внимание и вопросу равенства женщин. Самое первое — это изменение брачного законодательства [2]: признание равных прав за детьми, рожденными в браке и вне брака. Женщина могла сказать «вот это он», и отец должен был платить алименты. Мужчинам, которые уклонялись от уплаты алиментов, грозило тюремное заключение. Произошла декриминализация абортов [3], правда, саму [необходимость] прерывания беременности принимали лишь как необходимое зло, оставшееся от царизма: говорилось, что аборты будут изжиты, когда Советский Союз достигнет необходимого экономического уровня, чтобы женщина могла позволить себе быть матерью. Однако важен сам факт — аборты стали возможны.

В это же время еще не было криминализации гомосексуальности, а также начали реализацию проекта по революционизации быта [4]. Например, фабрики-кухни [5] — раннебольшевистский проект в том числе по освобождению женщины от домашнего труда. На этих производствах готовили дешевую горячую (по планам качественную) еду, которая была доступна весь рабочий день всем рабочим людям. Сегодня это существует в формате сети кулинарий и столовых, [что стало] частью нашей повседневности. Не поймешь, пока не окажешься где-нибудь в другой части мира, где этого всего нет.

Ключевой проект ранних советских лет — повышение уровня образования и доступа к разным платформам [6] [к образовательным площадкам и возможность прихода женщин в другие сферы деятельности].

Заканчиваются 1920-е первой пятилеткой и включением женщин в индустриальный труд: идеологически — для экономической независимости, но прагматически из-за того, что индустриализация требовала больше рабочих рук. Однако в то же время в Советском Союзе последовательно и беспрерывно отстраивалась, развивалась (хотя и была далекой от совершенства) инфраструктура заботы: уход за детьми, поддержка людей с инвалидностью, [организация] рабочего места, охрана женского труда. Тогда же, сразу после революции, появляются оплачиваемые декретные отпуска и включение их в рабочий стаж [7], это заложило весьма радикальную идею о том, что материнский труд равен производственному.

Пенсия многодетной матери могла равняться пенсии заводского рабочего. Да, это реализовывалось в экстремальном виде: у женщины должно было быть огромное количество детей. Но тут стоит понимать, что страна была бедная. Если мы возьмем эту практику, уменьшим количество детей, то мог бы получиться хороший проект... Кстати, сегодня феминистски, работающие над теорией социального воспроизводства, развивают идеи о том, что материнский труд должен рассматриваться и поддерживаться государством как любая другая работа. И это преподносится как нечто революционное, хотя такие идеи начали реализовывать в начале XX века в России.

Многое из подобных вещей мы воспринимаем как совершенно привычную, нормальную часть нашей реальности (те же детские сады), и это как раз заслуга социалистического проекта, который здесь был, пускай и провалился. Женщины сегодняшней России очень многим обязаны женскому советскому движению. Это то, про что я больше всего люблю говорить. Когда вспоминают про женский вопрос в СССР, обычно логика такая: сначала были революционные 1920-е, затем — сталинский консервативный поворот, а потом укрепление женщины в роли работающей матери. Нарратив идет к тому, что патриархат Советский Союз не изжил. Однако ни одна страна в мире не изжила патриархат. Нет такого государства, где женщины не сталкиваются сегодня с неравенством в оплате труда, с домашним и сексуализированным насилием, с домогательствами и прочим.

Женские отделы

В ранние советские годы появляются женские отделы как часть образования, как делегатское движение и институт политического образования женщин для включения их в принятие решений о своей судьбе и судьбе страны [8]. В 1919 году на основе Комиссии агитации и пропаганды среди рабочих и крестьянок создали отдел по работе среди женщин — мощное движение, поддерживаемое государством. Женотделы получали бумагу, доступ к типографиям, помещения и другие материальные блага.

К сожалению, женотделы проработали только одиннадцать лет, но за это время проделали огромную работу. Структуру распустили формально в рамках борьбы с бюрократией партийного аппарата — якобы женотдел дублировал другие отделы, которые занимаются пропагандой и социальными вопросами. Это было большой ошибкой. В том числе роспуск женотдела связан и с [революционеркой, позднее советской государственной деятельницей, первой в мире женщиной, занимавшей пост министра] Александрой Коллонтай, которая стала частью «Рабочей оппозиции» [9]. Возможно, была и экономическая причина, но мы не знаем наверняка, почему это произошло.

Американская исследовательница Венди Голдман [10] показывает: проблема заключалась в том, что у женотделов была очень неровная история. Они все время находились в противоречивом положении, как пишет Элизабет Вуд: с одной стороны, женщина воспринималась как товарищ — как та, кого необходимо включить в политическую борьбу в интересах партии; с другой — женотделы отстаивали специфически женское, непонятное для властной верхушки.

К тому же политика женотдела очень сильно менялась. Его активно использовали для подавления бабьих бунтов. Например, для противостояния борьбе женщин за свое право на землю и средства производства [11]. Со временем от женотдела ожидали однозначную политическую поддержку. Но эта структура, кажется, до конца так и не стала тем, что от нее требовали. Не стала «нормальным товарищем» без «бабьей части». Женотдел всегда оставался, можно сказать, диссидентским пространством внутри советского истеблишмента. Поэтому как он мог дальше существовать? Это стали считать опасными «феминистскими тенденциями» [12].

Сталинизм и традиционные ценности

При Сталине происходит традиционалистский откат [13]. Почему это произошло? Гендерная исследовательница Анна Крылова [14] пишет, что многие ранние советские утопии на самом деле не реализовались не потому, что кто-то сильно хотел традиционную семью, а потому, что реализация революционных проектов требовала очень больших денег, а этих средств не было в Советском Союзе. Вот и пришлось переподкручивать публичное лицо к экономическим возможностям.

[Обычно] одной из главных претензий к этому периоду является возвращение к традиционной семье. Однако женщины в 1930-е в СССР — это не то же самое, что женщины в 1930-е в США. У советских женщин в этот период все еще больше прав и свобод [чем у американских]. На традиционалистский откат в межвоенный период в СССР (как и в других европейских странах) повлияла и попытка компенсировать потери Первой мировой войны: в это время происходит поворот к евгенике и пронатализму [15]. То есть эта тенденция присутствовала не только в СССР, но и во многих европейских странах.

Или, например, почему произошло ужесточение процедуры разводов в 1936 году? Тут надо задать вопрос: до какой степени это сталинские инициативы? Исследования собрания делегаток 30-х годов показывают, что женщины (особенно деревенские) были очень недовольны упрощением процедуры развода [16]. Дело в том, что 1920-е годы сделали развод возможным по почте: так называемый развод по открытке, когда один из супругов отправляет другому письмо со словами «мы развелись», и этого было достаточно, чтобы расторгнуть брак. Однако кто больше всего страдал от подобного рода процедур развода? В первую очередь деревенские женщины, чьи мужья уезжали на заработки в города, а потом просто отправляли сообщение, а дальше ищи-свищи с них алименты. То есть мы видим формирование этого запроса и на низовом уровне. Подобные меры по ужесточению процедуры развода являлись укреплением нуклеарной семьи, но они оказались будто безальтернативными: государство никак не могло достаточно помогать женщинам, которые остались одни с детьми.

Тут еще важно учитывать, что советская политика была очень противоречивой. В 1944 году появляется новый указ, который изначально разрабатывался Никитой Хрущевым и назывался «Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям…» [указ Верховного совета СССР от 8 июля 1944 года]. Он, с одной стороны, полностью снимал с мужчин ответственность за детей, рожденных вне брака [17]. А с другой стороны, он предлагал женщинам государственную поддержку — пособия вместо алиментов. Сегодня популярно говорить, что таким образом государство выступало в роли патриарха. Но потом ты смотришь на идею алиментного фонда сегодня [18] и думаешь, а алиментный фонд в современных странах — это государство тоже так выступает в роли патриарха? Или это способ для женщин, чьи мужья скрываются от выплат, получать алименты? Это разговор про позиции, из которых мы рассматриваем этот вопрос.

Изначальный посыл [указа 1944 года] был в том, чтобы реально дать женщинам, родившим детей без мужей, гарантию, что они смогут получать нужную финансовую поддержку. Это были важные экономические требования. Это называется патриархат? Мне кажется, это называется репродуктивная справедливость. Однако в процессе адаптации закона к экономическим возможностям и его обсуждения в очень ограниченном пространстве политического выбора в СССР финальная сумма государственных выплат на ребенка была в разы меньше, чем в первом драфте документа.

Комитет советских женщин

А еще был Комитет советских женщин (КСЖ) [19]. В него входили в основном женщины из политической верхушки, которые назначались местными секретарями ЦК. Это был очень элитный клуб. В нем, конечно, были представительницы из разных национальных республик, но по большей части женщины из РСФСР, преимущественно из Москвы и Московского региона.

Комитет был в том числе пропагандистской структурой, ее создали, чтобы СССР выгодно блистал во внешнем мире. Однако нести советский проект на международной арене во второй половине XX века значило в том числе заниматься продвижением женских прав: комитет добивался уважения социальных и экономических прав, требовал разоружения, борьбы с оккупацией Палестины, с колониализмом и прочим. В частности, КСЖ вместе с делегатками из [других] социалистических стран разрабатывал Конвенцию по ликвидации всех форм дискриминации женщин [20]. Это один из первых значимых международных документов, который утверждает гендерное равенство.

Комитет также участвовал в Международной женской демократической федерации, которая ставила своей задачей защиту социальных, политических, экономических и юридических прав женщин [21]. Это не шутки. [Сегодня] мы воспринимаем это просто как пропаганду и лицемерие, потому что обещанную программу гендерного равенства не реализовали, но все же на международном уровне активистки комитета проделали большую работу. Ее не стоит списывать на советскую пропаганду.

К тому же комитет сам по себе можно рассматривать как специальное пространство, где женщины встречались и проговаривали важные вещи [22]. Эта возможность тоже влияла на советскую внутреннюю политику: например, на изменение трудового законодательства, декриминализацию абортов и т. д. [23]

Феминистки-диссидентки

1960–1980-е годы важны для женского движения работой феминисток-диссиденток. Наиболее значимым событием в этот период стал выпуск альманаха «Женщина и Россия» [24] в 1979 году. Движение феминисток-диссиденток обычно рассматривают как автономную группу, не подвергавшуюся никакому советскому влиянию, однако одна из видных феминисток того времени Татьяна Мамонова была погружена в официальный дискурс. Например, она пыталась вступить в Комитет совет-ских женщин — ее не взяли. Она также писала для журнала «Аврора». То есть пыталась действовать через официальную прессу, но это оказалось невозможно.

Эта группа активисток совершенно другая с точки зрения языка [по сравнению с языком, используемым в советской официальной прессе]. Однако если мы посмотрим на список тем, которые поднимаются в «Женщине и России», то он во многом созвучен тому, что мы прочитаем в «Работнице» в те же годы, за исключением тем тюремного заключения и бисексуальности. Все остальное — плохие условия жизни, плохой уровень медицины, ужасные условия в детских лагерях, сложности одинокой матери — можно встретить и в официальных журналах и в обсуждениях профсоюзов. То есть эти темы присутствовали в официальном поле.

Разница в том, что советский официальный язык никогда не позволял женскому опыту прорваться через полотно ритуальных фраз. Так, официальная пресса критиковала детские сады и требовала строить их больше. В свою очередь «Женщина и Россия» — это, скорее, про политику признания: они были сильно заточены на то, что именно переживает и как чувствует женщина в определенной ситуации и что ее особый опыт должен быть признан. Например, в журнале «Мария» [25] авторки будут писать, мол, мы не хотим быть работницами, мы хотим быть женами, домохозяйками, любовницами. Это совсем другое направление, признание другой субъектности, не той, которую навязывали советские официальные медиа.

История с альманахом «Женщина и Россия» закончилась тем, что эту работу заметили и в Советской России, и на Западе. Авторок вынудили уехать из страны.

Женщина как экономический ресурс

Переосмысление классического марксистского феминизма показывает, что патриархат не следует из экономического базиса [26]. Капитализм и патриархат существуют во взаимовыгодном симбиозе, потому что патриархальные установки позволяют компенсировать нехватку ресурсов на неоплачиваемый репродуктивный труд, который позволяет воспроизводить всю экономическую систему.

В то же время, когда мы говорим о Советском Союзе, мы не можем называть это социализмом. Есть большая традиция рассмотрения советской экономической системы как государственного капитализма или государственного социализма. Это значит, что главным капиталистом выступает государство [а не класс капиталистов], оно занимается примитивным накоплением ресурсов, экспроприацией и прочим. Все эти ресурсы на самом деле не принадлежат народу.

Что это значит для женщин? Госкапитализму выгодна эксплуатация женского бесплатного репродуктивного труда. Хотя на протяжении всей советской истории были женщины (и не только они), которые боролись и руководствовались социалистическими принципами, несли ленинские идеи. Это была альтернативная линия борьбы, в результате которой немного удавалось перетягивать ресурсы в сторону оплаты труда матерей.

Что касается всех других социальных и культурных установок, то по сравнению с царской Россией в советские годы произошел большой прогресс. У нас нет статистики по домашнему насилию, очень мало статистики по сексуализированному насилию или домогательствам, но мы знаем, что случаи домашнего насилия в СССР нередко разбирались на товарищеских судах. Хотя часто с морализаторской позиции: стороны пытались примирить. И тут важно понимать, с какой ситуацией Советский Союз имел дело: 86% населения неграмотны, а свидетельства крестьянок начáла XX века показывают случаи насилия, где срывали скальпы, вырывали волосы и [совершали] другие жестокие вещи... И вот у женщин появляется пространство [27], где они могут хотя бы пожаловаться в коллективе на то, что муж — тиран, он бьет их, бьет детей, пьет и никуда не годится. Это большой прогресс по сравнению с тем, что было. Но ситуация оставалась далекой от преодоления и в некоторых республиках была ужасной, несмотря на последовательные попытки с этим что-то сделать.

Советская экономическая система получала выгоду и благодаря двойной [28], а то и тройной [29] нагрузке на женщину. Советская женщина работала, выполняла домашние задачи, а в идеале должна была быть еще и общественной деятельницей. Нагрузка была действительно очень большой. Такой она является и в современном мире для женщины, которая решает быть матерью, работать и либо заниматься политической деятельностью, либо следить за своей внешностью, либо и то, и другое, и третье.

Смешно, что в советском официальном пространстве термин «двойная нагрузка» использовался для критики капиталистического режима [30], потому что в СССР женщина якобы всячески освобождалась от домашнего труда, а индустриальный труд ей был в удовольствие. Впрочем, критика большой дополнительной нагрузки на советскую женщину и неравного распределения домашнего труда тоже присутствовала [31]. Еще важно учитывать, с каких позиций происходит критика «второй смены» и какие требования выдвигаются. В Советском Союзе в результате этих высказываний часто озвучивались экономические, социальные требования: больше столовых, больше прачечных, больше пылесосов; или [предлагали] аренду бытовой техники, если люди не могли ее себе позволить.

Однако к концу СССР начинает проводиться другая политика, которую продвигает Михаил Горбачев: например, что женщина в СССР обременена двойной нагрузкой, поэтому должна вернуться домой [32]. Это противоречило ключевому социалистическому требованию — равному доступу женщин к оплачиваемому труду: как только она лишается экономической независимости, ее жизнь явно не становится лучше.

Ключевые ошибки в советском гендерном проекте

Главная проблема в решении женского вопроса — постоянный конфликт большевистского феминистского запала и рацио патриархального и авторитарного государства, заинтересованного в менеджменте населения наиболее эффективным образом. Одна из ключевых проблем в том, что соответствующие люди продолжали оставаться у власти. Они и сама система накладывали очень большие ограничения на женщин и на возможность продвижения определенных идей. Причем особенно авторитарной и патриархальной политика была на протяжении 20 лет сталинского правления.

Еще одна серьезная проблема — крайне ограниченное публичное пространство политических возможностей, в рамках которого была возможна критика и дискуссия. Слишком маленькая маневренность. Поэтому, мне кажется, нам важно ценить то, сколько удалось сделать советским бабушкам в таких условиях, но при этом, конечно, держать в уме, что никакое ЛГБТ-friendly пространство начиная с 1930-х годов в СССР было невозможно [с 1933-го по 1993-й действовала уголовная «статья за мужеложство»]. В ранние годы были идеи радикального равенства, в том числе национального, освобождения сексуальности, равного доступа всех к ресурсам. Все это было. Но оно перемололось авторитарным государством…

Важно отметить, что у нас есть большая проблема осмысления этих ошибок, советский опыт не был толком переварен. Россия стала правопреемницей без нормальной рефлексии того, что удалось, а что нет. Если не считать простую либеральную пропаганду: мол, марксизм, социализм нежизнеспособны, рынок принесет нам свободу.

Кроме того, почему из советской феминистской истории нам так мало известно? У нас есть лишь обманчивое представление, что мы все знаем, но часто если ты начнешь в деталях копаться, то выясняется очень много вещей, которые не находятся в публичном поле. Как плохих, так и хороших. Например, можно поговорить с бабушкой о том, как она получала квартиру, какие у нее были выплаты, делала ли она аборты и как получала к ним доступ, какие журналы читала. Этот опыт исследовали преимущественно из позиции того, как государство эксплуатировало женщин, потому что новое поле гендерных исследований в России формировалось с конца перестройки (а в 90-е годы еще и с определенным финансированием) внутри западного либерального дискурса, который вообще не принимает альтернатив. Попробуй как молодая исследовательница из академической периферии выстроить карьеру в западной академии, постоянно говоря им что-нибудь вообще на другом языке [предлагая другой подход], когда речь идет о советском проекте… И гендерные исследовательницы постсоветского пространства тоже не имели большого выбора.

Правда, Елена Гапова, Ирина Жеребкина, Алла Митрофанова уверенно держатся левого политического анализа. Но многие без проблем заимствуют [негативную] риторику, которую можно найти в американских исследованиях советского проекта в 1970–1980-х годах. Эта риторика на самом деле закрывает больше, чем открывает. Такая парадигма продолжения Холодной войны выражается и в истории мировых фемдвижений, из которой убираются левые объединения, считающиеся нефеминистскими, так как они выступали не только за женские права. Это, к сожалению, сказалось на том, как мало мы знаем о борьбе активисток за свои права в СССР.

Другая проблема, которая повлияла в том числе и на осмысление советского проекта, — [неэффективное] применение законов. Я ранее говорила, что советские законы очень ограничены. Но применение большей части из них было откровенно плохим. Например, в 1956 году партийная и общественная деятельница Нина Попова пишет в ЦК о необходимости создания специальной женской рабочей униформы, потому что мужская неудобна и повышает травмоопасность. Забавно, что британская феминистка Кэролайн Криадо Перес в 2019 году в книге «Невидимые женщины» пишет про неподходящие бронежилеты, из-за которых женщины чаще получают ранения, как о чем-то новом, хотя еще в 1950-х Попова официально заявляет, что необходимы и станки, которые будут специально рассчитаны под женские тела. И вот есть НИИ по эргономике, где предлагается создать специальный отдел по разработке всего для женщин. Революционное, но, объективно, очень большое требование. Было ли оно реализовано? Нет. В этом подвох советского проекта: в нем очень много вещей просто не реализовались.

На законодательном уровне одни женщины с верой боролись за инициативы, но в то же время продолжали получать жалобы от других на постоянные нарушения законодательства, тяжелую жизнь. Этот опыт жизни — дефицита и прочее — на фоне западной жвачки, джинсов с пепси-колой тоже сказался на том, что никто не стремится толком анализировать социалистический проект с другой стороны. Российское общество активно смотрит в прошлое, но феминистский анализ опыта СССР позволяет найти другие поводы для гордости: не военные победы, а доступное жилье, ясли, детсады и прочее.

СССР и современная Россия: наследие, преемственность и потери

Сегодня нередко проводят параллели между СССР и Россией, но это ложный путь. Часто достижения советского соотносят с тем, что есть сейчас, потому что Россия — правопреемница. У людей нет ресурса разбираться в тонкостях исторических перемен, изменений законодательства. Это касается и женского движения.

Так, в 1990-е годы многие специальные нормы, заточенные под охрану специфически женского труда (например борьба с дискриминацией беременных женщин, кормящих матерей), упразднили. Абортное законодательство с 2000-х годов тоже сильно изменилось [33] не в лучшую для женщин сторону. Разница в оплате труда мужчин и женщин на одних и тех же должностях в России все еще составляет 30 процентов. В Верховном Совете СССР, пускай и номинально, но все же были гендерные квоты.

Я во многих документах нередко вижу, что советскому государству, чтобы показать Западу, что оно лучше, постоянно нужны были женщины на ключевых постах. Были и крайности: власть порой силой заставляла этих несчастных женщин в чем-то участвовать. Такой пример — Валентина Терешкова [34]: когда ее продвигали на должность главы Комитета советских женщин, она отказывалась, но ее не послушали. Однако сама по себе такая интенция совершенно чужда нынешнему режиму. Сегодня акцент могут делать разве что на некоторых отдельных успешных женщинах, но в случае советского проекта это было и про квоты, и про общий уровень доступа к ресурсам. Нам осталось очень мало. Современная Россия — это руины советской инфраструктуры.

В свое время я работала в московских библиотеках. Это одно из немногих мест, с точки зрения организации труда оставшихся нетронутыми. Удивительное пространство: молодые девушки приходили туда ради декрета. Даже в Москве у них не много возможностей найти работу, где можно спокойно становиться матерью и иметь стопроцентную гарантию, что все выплатят, а по возвращении ты вернешься на свою должность. Часто это были девушки на руководящих постах. В общем, такой оказался заповедник декретных отпусков.

В вопросе политики в отношении женщин параллели между СССР и сегодняшней Россией проводить некорректно. Высказывания советского времени о том, что материнство — это социальная функция женщины, сопровождались текстами о том, что женщина должна иметь собственный источник дохода, оплата труда должна быть равной, а дискриминация женщины вообще-то была в уголовном законодательстве [35].

Это очень, очень разные дискурсы по сравнению с тем, что есть сегодня. Российский порядок направлен на реальное возвращение семьи как общественной единицы. Гомофобия, движение за домашнее образование — все эти вещи на самом деле направлены на атомизацию, разъединение и введение людей в домашние пространства за счет невозможности участвовать в политике и уменьшения некоторых выплат. Так, школы можно будет сократить, если начнется домашнее обучение. Детские сады — тоже, если женщины, как и «положено», будут сидеть дома. Даже сталинские 30-е имели совсем другой тип общения: это были массовые собрания женщин, попытки постоянного их политического объединения. Эти объединения часто создавали в интересах государства, но в итоге из-за своей повестки они нередко оборачивались против него.

Мы подобные вещи не ценим, потому что у нас нет истории борьбы за них. В своей диссертации я пытаюсь как раз написать историю борьбы за все эти маленькие вещи, потому что это делает права видимыми, а их никогда не дают, их всегда берут. Либеральная версия описания советского проекта женской эмансипации такова: «Все это спущено сверху, патерналистский подход, эксплуатация женщин, требование материнской роли. Защита женского труда — это просто кошмар». Из этой перспективы защитное законодательство воспринимается как попытка государства вмешаться в личное дело, что-то тебе навязать. Но если мы перевернем перспективы и будем говорить об этом как об истории борьбы женщин за свои права, то сможем понять интересы, из которых они тогда исходили. Борьба с домогательствами на рабочем месте — это, по сути, та же охрана труда. Учет специальных потребностей женщин на рабочем месте, учет гендерной специфики — то же самое, что особая униформа или станки для женщин. Все это вещи одного порядка.

Какой феминистки приняли Россию после распада СССР и с какими трудностями столкнулись? Мне даже сложно себе представить. Однако несмотря на всю критику Советского Союза, несмотря на то что у женщин не было реальной возможности свободно выступать публично, в советское время все же существовало пространство, в котором женщины формировались как политические субъекты. Хорошим фундаментом для последующей политической борьбы стало и то, что в перестройку в Комитете советских женщин активно, открыто и совсем иным языком критиковали советский режим как провалившийся с точки зрения своих обещаний.

Очень быстро в России после развала СССР сформировалась партия «Женщины России» [36], потому что они могли опереться на мощную инфраструктуру женских организаций СССР. Мне кажется, это не стоит недооценивать. Сегодня эта инфраструктура разрушена. Когда падет этот режим, мы посмотрим, сколько времени нам потребуется на создание большой партии женщин России и сколько в ней будет участниц [37].

* * *

Феминистский самиздат «Женщина и Россия» важен в том числе потому, что демонстрирует, как менялось отношение власти к решению «женского вопроса» на протяжении всего советского периода. Семейная и литературная история писательницы, одной из создательниц альманаха Наталии Малаховской — яркая иллюстрация этих преобразований. Ее дедушка Владимир Филиппович организовывал отряды красной гвардии Выборгского района для штурма Зимнего дворца в 1917 году, а бабушка Лия Павловна Пекуровская в 1922-м работала вместе с революционеркой Александрой Коллонтай. Однако в 1979 году самиздат «Женщина и Россия» тиражом 10 экземпляров, переплетенный гвоздем, представлял, по мнению властей, большую опасность, а сама Наталия Львовна, как и ее соавторки, вместе с малолетним сыном выдавлены из страны.

Сейчас ей 75 лет, она живет в австрийском Зальцбурге (после вынужденной эмиграции участницы редакции оказались в разных странах), где получила степень доктора философии и написала множество работ, включая «Наследие Бабы Яги» о сказочном образе фигуры древнего матриархата. Наталия Львовна поддерживает связи с молодыми российскими феминистками и активно следит за происходящим на родине. Я поговорила с ней о том, как она оценивает репрессии в отношении феминисток-диссиденток в конце 70-х — начале 80-х? О чем мечтала вместе с соратницами? И почему авторки феминистских текстов того времени воспринимались государством как враги, и какие параллели с сегодняшним положением российских активисток можно провести?

Интервью состоялось 9 июня 2023 года.

Создательница альманаха «Женщина и Россия» о феминизме в СССР

В 1920 году моя бабушка Лия Павловна Пекуровская работала в Москве вместе с Александрой Коллонтай [и Надеждой Крупской, которая была ответственной редакторкой] над журналом «Коммунистка». Всего за год до этого у нее родился ребенок — мой папа. И вот ей 27, на руках — младенец, она работает, а ее подруга — Коллонтай. Когда я читала ее автобиографию, то обнаружила, что потом она переехала в Ленинград (из-за работы мужа) и вела большую общественную деятельность [38].

А я жила внутри достижений феминизма, абсолютно этого не понимая.

Все время были женщины, которые мне помогали. Но я не замечала, что например, учительница, которая запрограммировала меня стать писательницей, — выдающаяся личность и свободолюбивая женщина. Я не заметила, что [Наталия Иосифовна] Грудинина [39], которая помогала мне писать первую повесть, — женщина. Все время была женская составляющая того, что меня окружает, но поскольку я это воспринимала как совершенно само собой разумеющееся, то и представления не имела, что бабушка была феминисткой.

Как-то [Татьяна] Горичева дала мне прочитать текст Мамоновой «Роды человеческие» [40]. И тогда весь мой мир взорвался… Когда стоишь на стрелке Васильевского острова, то вокруг себя видишь много неба, и только за спиной сидят противные мужские боги с бородами [41], и тут ко мне будто прикоснулось крыло Артемиды: вдруг начало доходить, что все плохое в моей жизни связано с тем, что я способна родить будущее человечества. Я родила его физическим образом, и за это меня мучали в роддоме, за это мучали потом. Вот за спиной у меня сидит нехороший бог, которого надо к чертовой матери свергнуть.

Когда я прочитала [«Роды человеческие»], то тут же побежала домой, будто вдохнув свежий воздух, и сразу написала статью «Материнская семья» [42]. На другой день я поехала к своему ребенку в лагерь и обнаружила там кошмар [43]. Потом написала повесть «Мешок порвался», потому что было ощущение, что [раньше] я сидела в душном мешке…

О чем мы мечтали? Тогда каждая из нас [из авторок самиздата] мечтала об освобождении женщины, но каждая — на своем уровне. Мечта про освобождение для меня значит, что все плохое парадоксальным образом должно перевернуться: все обязанности женщин становятся правами. В результате она станет не только физическим, но и духовным творцом будущего мира. То есть мы сделаем такой мир, в котором будут важны наши ценности.

Сегодня я оцениваю это [выпуск альманаха в 79-м году] как экзистенциальный и онтологический взрыв не только для меня лично, но и для соратниц. Мы, между прочим, рисковали жизнью. Когда люди читали альманах, они были в шоке, мол, как это возможно, что какие-то женщины что-то сами издали и ни у какого мужчины не спросили? Ими никто не руководил? А мы издались за один месяц.

Потом все эти дискуссии перешли на общество: в 79-м году людям показали, что такое возможно. Мужчины и женщины воспринимали по-разному, и, конечно, не все соглашались, но впервые вообще стали задумываться [о реальном положении женщин в СССР]. Была и такая позиция [в диссидентском кругу]: все равны, а происходящее в родильном доме неприлично выносить на общее рассмотрение. Но как бы то ни было, во «второй» культуре, где этот альманах распространялся, все стали обсуждать наш самиздат.

Когда вышел этот альманах — левой пяткой по мозгам всем… [44] Нас очень быстро перевели и опубликовали французские феминистки [45], поэтому вместо того, чтобы убить, нас выдавили из страны. Подошел на улице странного вида господин и сказал: «Либо завтра с утра — в тюрьму, либо сегодня вечером позвоните, что согласны уехать» — и дал бумажку с номером телефона, по которому надо было позвонить. Я сказала, что без Горичевой никуда не поеду, он ответил: «Тогда для нее то же самое». Кроме того, были попытки убить меня лично и моего сына… [46]

Самиздат распространялся достаточно быстро. Одну ночь ты читаешь — на утро передаешь другому. Так, если один экземпляр читали 100 человек, то 10 экземпляров читали 1000 человек, а дальше — быстрее. Но дело даже не в этом, а в том, что о нас по «Голосу Америки», «Немецкой волне» [Deutsche Welle] и прочему передавали. Так что об этом [выпуске самиздата и последовавшем давлении] знали очень многие. Моего отца вызывали к директору института, в котором он работал, и сказали, мол, как вы плохо свою дочку воспитали.

Но важно, что изменилось представление о женщине. Нам присылали отзывы в редакцию, а один мужчина под псевдонимом написал, что только освобожденная женщина может освободить Россию. Были и отрицательные отзывы, в духе «дуры-бабы».