Перед концом истории? E-Book

Михаил Эпштейн

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Geisteswissenschaft
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 288

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Книга рассматривает исторические повороты нашего времени, когда оптимистичный сценарий «конца истории», предложенный Френсисом Фукуямой, сталкивается с новой реальностью. Конфронтация России с Украиной и Западом — не просто война, а цивилизационный раскол, который освещается здесь в широкой культурно-исторической перспективе. Прослеживаются пути трансформации «русского мира» в антимир, угрожающий гибелью всей планете, раскрываются его основные грани: антибытие, антивремя, антисоциум, антимораль, антиязык… Исследуется природа шизофренического фашизма и новой апокалиптики, вобравшей в себя государственное православие, архаический культ почвы, войны и смерти, евразийскую ненависть к Западу, черты нацистской идеологии. Политические события служат предметом философского, культурологического и лингвистического анализа, опирающегося на обширный материал СМИ, наследие русской литературы и интеллектуальную историю.

Leseprobe

Февраль/Лютий

№ 129

Михаил Эпштейн

Перед концом истории?

Грани русского антимира

Freedom LettersНью-Йорк2025

Предисловие

Зачем среди ночной поры встречаются антимиры?

А. Вознесенский

Ядерное оружие для нашей страны имеет значение той самой скрепы, которая собирает государство.

Д. Медведев

Не лучше ли тогда идти до конца?

В. Путин

История прекратила течение свое.

М. Салтыков-Щедрин

За последние десятилетия призрак конца истории дважды надвигался на человечество. На рубеже 1980–1990-х годов возникло оптимистическое, «райское» видение «конца истории», увенчавшее период падения Берлинской стены и распада СССР. В 1989 году вышла статья «Конец истории?» американского социального философа Фрэнсиса Фукуямы, а в 1992 году его книга «Конец истории и последний человек», где рисовалась перспектива истории после краха марксистской утопии и других тоталитарных проектов. Имелась в виду не остановка времени, а исчерпание идейных конфликтов: либеральная демократия оказалась наивысшей и окончательной формой правления, к которой пришло человечество:

«Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив <…>. То, чему мы, вероятно, свидетели, — не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления… Именно этот, идеальный мир и определит в конечном счете мир материальный» [1].

Однако уже в начале XXI века этот «идеальный мир» начал рушиться. Сначала под ударами исламского фундаментализма, сокрушившего символ свободного мира, — башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. А ровно через тридцать лет после выхода книги Фукуямы, в феврале 2022 года, нападение России на Украину, ставшее по сути военно-политическим вызовом всему западному миру, обозначило перспективу совсем иного, «адского» конца истории. Сам Фукуяма оговаривал возможность и такого поворота событий в «наилучшем из миров», каким обещала стать планета после победы либеральной демократии. Еще в статье 1989 года он писал: «В отличие от пропагандистов традиционного марксизма-ленинизма, ультранационалисты в СССР страстно верят в свое славянофильское призвание, и создается ощущение, что фашистская альтернатива здесь еще вполне жива» [2]. Но никто не мог тогда предвидеть, что «вторая», наряду с коммунизмом, форма тоталитаризма полностью захватит то самое государство, которое только что сбросило иго первой, и фатально обозначит себя буквой Z, знаком конца. И еще один удивительный поворот: «славянофильство» обернулось самым страшным славянофобством, поскольку война, развязанная Россией против Украины, ведет к разрушению и саморазрушению двух самых больших стран славянского мира. Надо отдать должное проницательности Фукуямы. Излагая философию истории Гегеля и в принципе соглашаясь с ним, Фукуяма предвидел, что триумф либеральной демократии не означает полного конца войн и торжества пацифизма, что могло бы привести к вырождению человечества, к «последнему человеку» (Ф. Ницше), погрязшему в скуке гедонизма и бессильному защищать свою свободу. «Либеральная демократия, которая способна в каждом поколении проводить короткую и решительную войну для защиты своей свободы и независимости, будет куда более здоровой и удовлетворенной, чем знающая лишь непрерывный мир» [3]. Однако возникает вопрос: что если эта «короткая и решительная» война окажется глобальной и воистину последней — и приведет к упокоению «последнего человека» не на мягком ложе, а на ядерном пепелище?

Идеология, которая вырисовывается ныне за высказываниями первых лиц российского государства, — это идеология именно конца, приготовления и страны и человечества к гибели. Вот заявление Путина середины 2024 года:

«Они [западные страны] говорят о том, что они хотят добиться стратегического поражения России на поле боя. Что это означает для России? Для России это означает прекращение ее государственности. Это означает конец тысячелетней истории российского государства — я думаю, что это для всех понятно. А тогда встает вопрос: а зачем нам бояться? Не лучше ли тогда идти до конца?» [4]

Конца во имя чего? Ради победы в каком бою? С какими высшими смыслами и целями связывается этот гибельный исход истории?

Как становится все очевиднее, война России против Украины — явление политически абсурдное и самоубийственное, а потому метафизически загадочное, обращенное к каким-то еще не раскрытым тайнам духа и общества. Этому и посвящена данная книга — культурологическому истолкованию исторической катастрофы. В наше время политика перестает быть только политикой, поскольку задевает философско-говгиозный нерв существования страны и мира, начальные и последние смыслы: отчего, куда, зачем? Пережив 2022 год, все человечество может сказать о себе словами Иова: «Ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне» (Иов 3:25). Силы саморазрушения цивилизации, возраставшие одновременно с силами созидания, достигли максимума — и нашли для себя точку воспламенения: Россию. И теперь мы следим, как постепенно разгорается этот фитиль, подбираясь к ядерному арсеналу планеты. Если пристальнее рассмотреть черты «русского мира», каким он видится его идеологам и реализуется в ходе «специальной военной операции», то он весь состоит из «анти» — из антитез миру как таковому, в том числе мирному состоянию бытия. В книге рассматриваются многообразные черты этого антимира: антивремя, антипространство, антижизнь, антимораль, антихристианство, антиязык, природа шизофренического фашизма и те парадоксы и инверсии, которые превращают победу в поражение. Прослеживаются культурные и религиозные предпосылки формирования антисоциума, который сложился в России и грозит национальным и всемирным апокалипсисом. Современные политические события рассматриваются в глубинной взаимосвязи с метафизическими темами и с историческими архетипами. Никакие свершения русской культуры, никакая любовь к ней не могут стереть каиновой печати братоубийства, которая поставлена на ней правящим режимом. Необходимо понять, как из того «добра и света», в котором нас воспитывала «самая гуманная в мире» литература, могло произойти преступление по имени Россия — величайшая катастрофа и угроза существованию человечества.

Эти процессы исторического и психологического сползания России в ад 2022–2024 годов рассматриваются в разделах «Русский антимир», «Шизофренический фашизм», «Новая апокалиптика», «Классика-Кассандра», «Путями небытия», «Предчувствия распада и конца» и «Власть и язык». Последний раздел — «Мысли по ходу событий» — краткие размышления и комментарии к политическим событиям двух с половиной лет войны. Далее следует «Словарь антимира» — определения понятий и терминов, которые характеризуют новую историческую ситуацию.

В 2016 году в киевском издательстве «Дух i Лiтера» вышла моя книга «От совка к бобку. Политика на грани гротеска». Ее отправной точкой стал 2014 год, когда после захвата Крыма Россия стала скатываться к катастрофе, полный масштаб которой обнаружился только в 2022 году. Эта книга продолжает начатые там размышления — и вместе они составляют своего рода политико-философскую дилогию, но их тональность разная: в первой книге речь идет о гротеске, во второй — об апокалипсисе.

Я благодарен моей жене Марианне Таймановой за ее неоценимую редакторскую помощь в подготовке книги и писателю Сергею Юрьенену — за дружескую поддержку.

Русский антимир

Негативная идентичность

«Русский мир» — главная идея современной России, и его расширение — главная цель государства. В сравнении с предыдущими господствующими идеями, такими как «православное царство», «третий Рим», «православие, самодержавие, народность», «коммунизм», «классовая борьба», «пролетарский интернационал», «всемирная революция», «реальный социализм», — «русский мир» кажется идеей бедной, лишенной содержательного наполнения. Россия теперь вообще не отождествляется ни с каким общим понятием — только с самой собой, с «русским» как таковым («масло масляное»). Остается непонятным, во имя чего, кроме самой себя, она должна расширяться. Владислав Сурков, выдвинувший «русский мир» в центр российской политики, действительно, не определил его ничем иным, кроме самого «желания расширяться»: «Что есть Русский Мир? Эта идея, я ее когда-то ввел в структуру государственной политики… Была такая задача: как сказать об Империи, о нашем желании расширяться, но при этом не оскорбить слух мирового сообщества» [5]. Используя заглавие романа В. Суркова «Околоноля» (2009, под псевдонимом Натан Дубовицкий), можно сказать, что русский мир именно так и определяется — как вращающийся и расширяющийся ноль [6].

«Русский мир» окончательно утвердился как основополагающая доктрина на XXV юбилейном съезде Всемирного русского народного собора, так и названном — «Настоящее и будущее Русского мира» (28 ноября 2023 год). В речах главных лиц государства и церкви «русский мир» четко определился как высшая ценность, как обобщение всего исторического пути России. В. Путин заявил: «Русский мир — это Древняя Русь, Московское царство, Российская империя, Советский Союз, это современная Россия, которая возвращает, укрепляет и умножает свой суверенитет как мировая держава» [7]. Президент ни словом не обмолвился, что между этими историческими фазами, или «ипостасями» святой Руси, лежит жесточайшая ломка и самоотрицание, что Московское царство вышло из Золотой Орды, разрушившей Древнюю Русь; что Российская империя возникла из петровских реформ, взломавших Московское царство; что Советский Союз — это революционное отрицание Российской империи, а «современная Россия» возникла из развала Советского Союза. Получается, что «русский мир», в перечислении этих исторических составляющих, — это геополитическая абстракция, объединенная лишь общей территорией и этнической принадлежностью населения, лишенная какой бы то ни было другой идентичности, кроме «бытия собой».

И если, по словам выступавшего вслед за Путиным патриарха Кирилла, «ключевое понятие, общий знаменатель в формуле „Русского мира“ — традиция», то какая из этих перечеркивающих друг друга традиций? Традиция изоляции и автаркии — или традиция открытости Западу? Традиция опричнины — или просветительства? Третьего Рима — или Третьего Интернационала? Традиция церковная или атеистическая? При уравнивании всех этих традиций остается нулевая величина, которая стремится лишь к бесконечному расширению.

Далее патриарх Кирилл очертил размах «Русского мира», сравнив его ни более ни менее, как с Pax Romana.

«Итак, о самой формуле „Русского мира“. А формула такая: культурное многообразие от Римского до Русского мира. <…> Некоторым культурам свойственно выходить за естественные национальные границы и, преодолевая этническую замкнутость, самим становиться источником для развития других народов и оказывать влияние на их общественное устроение и духовную жизнь. Такое расширение культуры, происходившее в прошлом нередко с использованием военно-политических методов, приводило к созданию целых культурных ареалов, культурных миров».

На это и все упование: самоцельное «расширение» и есть цель «Русского мира». И конечно же, «с использованием военно-политических методов», как же без них? Не обошлось и на этот раз.

Действительно, если мы посмотрим на практику расширения русского мира, то не обнаружим в ней никакой содержательной — религиозно-мировоззренческой или социально-экономической — мотивации. Те страны, за счет которых этот «мир» пытается расшириться: сначала Грузия, а теперь и особенно Украина, — не представляют собой ничего принципиально чуждого России: вера — православная, уклад — капиталистический. Чтобы определить причину этого противостояния, следует исходить не из каких-то позитивных свойств «русского мира», а именно из того, что он отрицает. И тогда окажется, что этот мир по существу — антимир: он определяется сугубо негативными признаками, которые стали самодовлеющими после краха предыдущих идеологий. Особенность России в XXI веке — это формирование чисто негативной идентичности, «от противного».

Каждая последующая фаза истории придает новый смысл всем предыдущим. Нынешняя война России с Украиной, с Европой, с Западом яснее, чем когда-либо, обнаруживает отрицательные признаки социально-национальной идентичности, которые раньше скрывались в тумане меняющихся стратегий. То Московия провозглашала себя оплотом православной духовности; то российская империя стремилась объединить все славянские народы и возглавить европейский мир; то Советский Союз пытался поставить все человечество под знамя самого передового учения и смести капитализм с лица земли. Теперь схема упростилась. Россия — не против нехристей и буржуев, не против католицизма и капитализма, она вообще — против, как антивещество по своей физической природе противоположно веществу. Ядра антивещества, синтезированные учеными, состоят из антипротонов и антинейтронов, а при взаимодействии вещества и антивещества происходит их взаимная аннигиляция. Вот так и Россия на протяжении столетий вырабатывала в себе историческое антивещество, которое теперь приходит в столкновение с окружающим миром и грозит его уничтожить в цепной реакции взрыва. В результате всех многовековых метаморфоз возникло пространство для «идеального шторма», пустая воронка размером с самую большую страну мира, которая пытается втянуть в себя все, что ее окружает, и определяется не сама из себя, а лишь тем, чему она противостоит. Антивремя, антибудущее, антиистория, антиправо, антисоциум, антисвобода, антибытие…

За 2022–2023 годы российский социум мгновенно кристаллизовался в антисоциум, хотя этот процесс длился сотни лет. Это социальное антивещество обладает своим физическим эквивалентом — ядерным оружием. Обычно говорят, что та или иная страна обзаводится ядерным оружием, — но можно считать и так, что ядерное оружие само обзаводитсястраной, которая созревает до такого состояния «анти», чтобы использовать его для уничтожения всего мира, включая себя.

Псевдоморфоза и антиморфоза. Мировое подполье

То, что Россия всегда позиционировала себя как антитеза к остальному миру и якобы была окружена врагами: «еретиками», «иноверцами», «нехристями», «жидомасонами», «капиталистами», «антикоммунистами», «антисоветчиками», «русофобами», — свидетельство ее собственной перевернутости по отношению к окружающему миру.

Есть две важнейшие особенности русской культуры, которые, казалось бы, противоречат друг другу — зависимость от Запада и противопоставление себя Западу. Недаром Освальд Шпенглер назвал это псевдоморфозом: одна культура, не развившись из себя, принимает форму другой. «Народу, предназначением которого было еще на продолжении поколений жить вне истории, была навязана искусственная и неподлинная история… заведены поздние искусства и науки, просвещение, социальная этика, материализм мировой столицы…» — писал Шпенглер о российском псевдоморфозе эпохи Петра [8]. Но не всякая культура, ставшая «псевдо», превращается в «анти», т. е. стремится к разрушению своей первичной матрицы. Псевдоморфоза должна произойти в стране с достаточно большой территорией и населением, чтобы обрести способность противостоять той цивилизации, в форму которой она отлилась. В сущности, с эпохи Петра Россия для того и перенимала науку, технику, промышленность, образовательную систему Запада, чтобы обратить их против самого Запада. Россия оказалась не только псевдоморфозой, но и антиморфозой, и чем больше она заимствует, тем сильнее враждует с источником своих заимствований. «Все, что возникло вокруг, с самой той поры воспринималось подлинной русскостью как отрава и ложь. Настоящая апокалиптическая ненависть направляется против Европы» (О. Шпенглер). Это культура ревности и соперничества, которая находит свое призвание в том, чтобы оспаривать первенство других культур, вытеснять их на основе именно тех достижений, которые она от них усваивает.

В этом огромное отличие России от Китая, который противостоит Западу как особая цивилизация, возникшая раньше западной и выработавшая свои пути в философии и религии, в литературе и живописи, в науке и технике. При всем обилии западных заимствований Китай развивается на собственной цивилизационной основе. Конечно, Россия существенно способствовала усилению антизападных черт в Китае, обратив его на путь коммунистической революции и марксизма-маоизма. Но в исторической судьбе Китая есть гораздо более могучие и долгодействующие механизмы. Между тем у России нет другой опоры, другой точки устремления, а вместе с тем и отталкивания, чем Запад.

Россия постоянно бунтует против мирового порядка, хотя не может создать порядка даже в самой себе. Подпольный человек у Достоевского наделен острым сознанием своей «самости», но при этом лишен большого творческого дарования и поэтому расходует себя на крупные и мелкие пакости другим, причиняющие наибольшие мучения ему самому. Россия — «подпольное» государство, и недаром она одной из первых создала политическое подполье («Земля и воля», «Народная воля»), а затем, в XX веке, возвела революционное подполье к вершинам власти. В поведении России на мировой арене угадываются черты уже вполне уверенного в себе подпольного человека, новым воплощением которого в XXI веке стало первое лицо государства.

Эта страна бросает всем вызов, дразнит, унижает, но при этом неспособна создать собственной цивилизации, к которой по доброй воле потянулись бы другие народы. Трагедия России в том, что она недостаточно самостоятельна и созидательна, чтобы построить свою особую цивилизацию, которая могла бы соперничать с великими цивилизациями Запада и Востока. И вместе с тем она слишком обширна и горделива, чтобы стать частью других цивилизаций, смириться с подсобной ролью. Конечно, даже у большой страны нет обязанности создать свою цивилизацию. Ни Индонезия, ни Пакистан, ни Бразилия, ни Нигерия, которые по размеру народонаселения уже далеко превосходят Россию, не ставят перед собой такой цели. Но именно это постоянно пытается делать Россия — то в качестве Третьего Рима, последнего оплота истинной веры; то в качестве СССР, прокладывающего миру путь к светлому будущему; то в качестве центра Евразии и знамени евразийства, противостоящего «атлантизму»… Все эти попытки терпят крах и тем не менее возобновляются. Страна мучает себя и других — и в этом ее экзистенция, ее способ напомнить всем (и самой себе), что она жива. Без этого страдания она давно превратилась бы в мертвую пустыню, — только страдание, которое она причиняет себе и другим, оживляет ее, как и ее творцов, от Гоголя, Достоевского и Толстого до Платонова и Солженицына. Русская экзистенция — быть вопреки себе и другим, быть первой в (само)отрицании и (само)разрушении. Опасная и мучительная страна, делающая все для того, чтобы ее население разделилось на две неравные части: пропойц, воров, негодяев — и мучеников и святых.

Антисоциум. Соборность и соворность

В Россия возникла и укрепилась система антисоциума, который строится на основах, прямо противоположных тем, что обеспечивают развитие цивилизации. Это круговая порука во лжи, воровстве, насилии, преступании всех законов. Это не просто отрицательная селекция, это отрицательность в самих устоях общества.

Патриотические декларации властей давно уже воспринимаются как своего рода прикрытие коррупции. Чем больше втихую крадешь у родины, тем больше клянешься ей в верности на виду у всех. Но связь между патриотизмом и коррупцией намного глубже, и она, как ни парадоксально, истинная, не лицемерная. Есть такая байка: «Папа, ты же вор», — говорит генералу его дочь. Тот отвечает: «Дочка, я родину люблю — мне можно». Патриотизм — это не маска коррупции, а ее подлинное лицо. Кто не ворует, тот не свой. Воровство в России — признак лояльности, готовность ради верности товарищам нарушить любой закон. В другом обществе можно было бы честно зарабатывать и не трястись от страха, что завтра посадят в тюрьму. Но тогда это послушание закону, а Родина превыше закона. Это такая еще не вполне осознанная вера — родноворие. Об этом говорит М. Ходорковский: «…люди прекрасно понимают, что если ты не берешь взятки, то ты потенциально нелоялен и тебя постараются выкинуть. …Преступная группировка говорит: если ты не берешь деньги, то ты не с нами, поэтому либо бери, либо пошел вон» [9].

Понятия «мафиозности» или «коррупции» описывают преступные аномалии нормального общества, тогда как в антиобществе сами эти явления выступают как норма, негласный закон, основа «понятий», т. е. правильных, социально одобренных взаимодействий [10]. У такой, казалось бы, перевернутой морали есть свои глубинные мистические основания. Они сложились задолго до «социализма» и «коллективизма» — на почве особого общественного умонастроения, которое философ и публицист А. С. Хомяков (1804–1860), один из основоположников славянофильства, именовал «соборностью». Хомяков критиковал католичество, где идея духовного единства воплощена в организации церкви под началом Ватикана и в системе догматов и правовых установлений. Одновременно Хомяков критикует и другую западную ветвь христианства, протестантизм, где личность свободна в своем прямом предстоянии Богу. В отличие от католичества и протестантизма, православная соборность действует не как обязательный для всех закон и не как личная вера в Бога, а как таинственная спайка всех членов церкви в общем для них духе: «…сущность ее состоит в согласии и в единстве духа и жизни всех ее членов…» [11] Мистическое единство членов православного сообщества опирается на некий опыт духовной сопринадлежности: каждый воспринимает всех — и все каждого — как клетки единого организма, спаянного чисто интуитивным взаимопониманием и соучастием своих частиц.

Соворность — это и есть соборность антиобщества. Если в соборности правит не порядок, не канон, не Священное Писание, не церковные институты, а некая неуловимая общность, сплоченность тайны, — то в антиобществе правит дух круговой поруки, сообщность в беззаконии. Соборность деградирует в соворность именно потому, что ей не поставлены преграды ни в виде законов, соблюдаемых обществом, ни в виде индивидуальной свободы его членов. Даже в самые благополучные и законопослушные периоды российской истории идеал соборности сочетался с практикой соворности, оставаясь основой негласного общественного согласия. Это признавали и верховные правители. В 1855 году, за несколько месяцев до смерти, Николай I, разгневанный кражей инвалидных сумм, сказал, что знает лишь одного человека, который не крадет, и это он сам.

Антисоциум — сложная ритуальная система, в которой есть место не только страху и террору, но и смеху и сарказму. Законы учреждаются, чтобы все понемногу могли их нарушать, глумиться над ними, — но при этом и трепетать перед властью, стоящей над законом, неподотчетной и непостижимой. Видимо, общественная бедность и неравномерность распределения богатства обусловливают эффективность такого двоения в антисоциуме. Официальные законы создаются максимально жесткими — именно для того, чтобы их нельзя было полностью исполнять, чтобы каждый уповал только на милость, а не на закон. Антисоциум — общество совиновных людей, которые обкрадывают друг друга и самих себя и договариваются хранить это в тайне. Здесь не может быть уверенных в себе, правых, чистых — все мечены, на всех можно собрать компромат. При этом важно соблюдать меру: потеряешь страх, сорвешься на крупном «хапе» — загремишь в тюрьму. А захочешь быть честным и гордым, прямо смотреть закону в глаза — пойдешь по миру с сумой. Приходится вертеться между тюрьмой и сумой, не зарекаясь от обеих.

Теперь понятно, что дело не в марксизме, не в социализме и коммунизме, хотя вроде бы с них и начался обвал России в антимир. То, что однопартийное государство всецело подчиняет себе жизнь общества, экспроприирует частную собственность, устанавливает правящую идеологию и цензуру и карает малейшие отступления от нее, — это вторичные признаки более глубокого феномена: «общества навыворот», структурной реверсии социума, который формируется не соблюдением законов, а согласованным отступлением от них. Большевистская революция дала новый, сильнейший импульс «антисоциуму», который в результате обрел официальное, идейное основание. Беззаконие под названием «революционной законности» вошло в плоть и кровь этого общества. «Но если он [век] скажет: „Солги“, — солги. Но если он скажет: „Убей“, — убей» (Э. Багрицкий). Когда советская система потерпела крах, антисоциум выжил и его структура, основанная на системном беззаконии, осталась прежней. Антисоциум может вполне обойтись без коммунизма, без марксизма, — но не может существовать без антизаконности, участие в которой доказывает верность кругу товарищей, «революционной партии» или «организованной преступной группе». Общество может успешно бороться с нарушениями закона, но для антиобщества они и составляют закон.

Вот почему как ни страшны «коррупция» или «мафиозность», это лишь эвфемизмы, прикрывающие гораздо более глубокую тайну антиобщества — тайну соборности-соворности.

Пустота. Территориальное проклятие

Время от времени студенты задают мне вопрос: «Почему Россия такая несчастная? И почему она приносит несчастье другим странам?» Представления студентов о несчастной стране формируются изучением классики: Гоголь, Достоевский, Чехов… Замятин, Булгаков, Платонов, Зощенко, Солженицын, Шаламов…

«Почему..?» Этот вопрос меня тоже преследовал всю сознательную жизнь. Помню, летом 2006 года, во время диалектологической экспедиции в верховья Волги, я стоял на берегу озера Селигер. Изумительный водный овал, окаймленный темным лесом, облака вверху и внизу, мир, тишина, покой… Казалось, вокруг должны быть рассыпаны зажиточные города, веселые пристани, сказочные терема, в которых живут богатые, свободные люди. Среди такой умиротворенной природы не может не возникнуть мирная, жизнерадостная, производительная цивилизация… Но в нескольких шагах от берега стояла в развалинах церковь, где на месте купола рвано зияло небо, а пол был устлан толстым слоем коровьего помета… В окружающих деревеньках осталось доживать лишь несколько старух (чей диалект мы и собирали) и вконец спившихся бобылей. Школы давно закрылись, и единственное живое место в округе — это поселок таджикских рабочих, уже успевших соорудить для себя мечеть.

Центр селигерских краев Осташков по меркам провинциальной России вполне приличный городок, но какой же унылый, нескладный, без малейшей искорки радости и вдохновения — и это на берегу такой сказочной озерной жемчужины! Вокзал, центральная улица, пристань — все сделано так топорно, что чувствуешь настроение строителей: только бы поскорее отделаться. Поразительная несоразмерность между чуткой, аристократически строгой, духонаполненной природой — и убогой «культурной» средой. Как будто природа просит, чтобы ее оставили в покое, не трогали, не марали, чтобы безлюбые пришлецы поскорее ушли из этих мест.

«Почему?» Порой винят суровый климат, долгие зимы, не благоприятные для развития цивилизации. Но сравнение с еще более северной и все-таки процветающей Финляндией, да и всей Скандинавией, опровергает такое объяснение. Там ведь нет ни среднерусских равнин, ни степей, ни чернозема, — а они построили чудесную цивилизацию, мирную, изобретательную, добрую к человеку — и по благосостоянию во многом опережают остальную климатически более мягкую Европу!

Помимо географического фактора выдвигается еще морально-религиозный. Россия — многострадальная земля, такова ее небесная участь, христианское назначение. «Удрученный ношей крестной, / Всю тебя, земля родная, / В рабском виде Царь небесный / Исходил, благословляя» (Ф. Тютчев). Однако страна, убившая миллионы своих и чужих граждан и настроившая ГУЛАГи на огромных пространствах Европы и Азии, вряд ли может служить образцом христианской добродетели. И продолжающая убивать… До сих пор незаживающие раны кровоточат в разных частях мира: и в Северной Корее, и в Афганистане, и в Закавказье, а главная жертва сегодня — конечно, Украина.

Что же ответить студентам, так, чтобы не вышло слишком лирично или мистично? Мне кажется, одна из главных причин несчастий России — величина ее пространства и соответствующее чувство собственного величия. Основоположник славянофильства А.С. Хомяков заклинал дорогую ему Россию не гордиться своим простором и не подаваться на льстивые самозаклинания:

«Гордись! — тебе льстецы сказали:

Земля с увенчанным челом,

Земля несокрушимой стали,

Полмира взявшая мечом! <…>

Красны степей твоих уборы,

И горы в небо уперлись,

И как моря твои озеры…»

Не верь, не слушай, не гордись!

(России, 1839)

Пространство пожирает и опустошает страну изнутри. «Мы живем, под собою не чуя страны», — сто лет спустя писал О. Мандельштам. Живущему в этой стране трудно почувствовать ее своей и нести за нее ответственность. Она не прилегает к коже, а вздувается, как огромный волдырь. Что бы ни сделал человек, эта страна все сведет на нет. Он насадит сад — а откуда-то нагрянут чужие и все заберут или разорят. Это страна всехняя и ничейная, в ней нет разгородок для личной свободы и ответственности, для сплоченного сообщества людей — сотружеников и сомышленников. Это страна ни для кого не своя, в том числе и для тех, кто правит ею. Они всё отбирают у регионов, а регионы в ответ не хотят работать на столичных начальников, зарывающих свои сокровища где подальше, в чужих землях. И поэтому все повисает в неопределенности: необеспеченность прав и невыполнимость обязательств, невозможность договоров, предполагающих взаимоответственность.

Говорят о «ресурсном проклятии» России, но есть еще более страшное — территориальное проклятие. Нельзя ни отдать эту территорию, ни освоить ее — только стыть и пустеть вместе с ней, впуская все глубже в каждый дом, в каждое сердце чувство безысходности.

Александр Солженицын упрямо твердил, что Россия нуждается в системе земств, местного самоуправления, и в этом он был великий реалист. Но он же полагал, что новая федеративная держава должна вобрать в себя все славянские республики и Казахстан, т. е. верил в благотворность общего государственного пространства и призывал к его расширению уже после распада СССР. «В 1991 упущена была — если она еще была? — единственная здоровая перспектива: реальное, взаимокрепкое соединение трех славянских республик с Казахстаном — в одно федеративное государство („конфедерация“ — это дым)…» — писал Солженицын в своей публицистической книге «Россия в обвале» (1998).

Казалось бы, как не понять, что местное самоуправление и такое огромное пространство, управляемое из одного государственного центра, — несовместимы? Сильные земства на необъятной земле — эта утопия несбыточна для России. История показала, что введенные в 1864 году на волне александровских реформ земства как форма самоуправления все больше становились легальной оппозицией центральному правительству — и были отменены в 1918 году, едва большевики взяли власть.

Александр Кушнер писал в 1969 году: «Большая удача — родиться / В такой беспримерной стране. / Воистину есть чем гордиться, / Вперяясь в просторы в окне…»

Талантливый поэт, публикующий это в СССР, прекрасно понимает риторическую условность своих восклицаний. Обширность пространства — самый обманчивый и во всех смыслах пустой предмет для гордости. Как можно гордиться ничем, т. е. пустотой территории, которая обратно пропорциональна тому, что она содержит в себе? Да и сам народ, под угрозой социального и физического вырождения, несет на себе иго этой «необъятной родины своей», где никак не может почувствовать себя хозяином. Иго пострашнее ордынского, да и доставшееся по наследству от той же Орды.

«Приволье», «раздолье», «разгулье» — неповторимые «задушевные» русские слова, практически непереводимые на другие языки. Однако не сквозит ли в них та же пустота, которая предстает порой как манящая, освобождающая? «Что-то слышится родное / в долгих песнях ямщика: / то разгулье удалое, то / сердечная тоска…» (А. Пушкин. Зимняя дорога). «Почему слышится и раздается в ушах твоих тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря и до моря, песня? <…> Что пророчит сей необъятный простор? <…> Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» (Н. Гоголь. Мертвые души). У Гоголя тоска через несколько строк переходит в богатырство, как у Пушкина — разгулье в тоску. Так они и переливаются из пустого в порожнее, из раздолья в запустенье — на всем протяжении русской истории.

Оцепенение безграничного простора так передано у В. Ключевского: «Жилья не видно на обширных пространствах, никакого звука не слышно кругом — и наблюдателем овладевает жуткое чувство невозмутимого покоя, беспробудного сна и пустынности, одиночества, располагающее к беспредметному унылому раздумью без ясной, отчетливой мысли» [12]. Сама бескрайность этого мира рождает тянущую пустоту в сердце и вместе с ней — страшную силу размаха. И когда они сочетаются: удаль и тоска — пустота, ищущая расширения, и пустота, не находящая заполнения, — получаются те богатырские дела, от которых тоска не только не унимается, но шире расходится в сердце: «Объятый тоскою могучей, / Я рыщу на белом коне…» (А. Блок). Чем привольнее бег, тем сильнее тоска в сердце всадника; отсюда и «наш путь — в тоске безбрежной — В твоей тоске, о, Русь!» («На поле Куликовом»). Каждый подвиг этой размашистой удали состоит обычно в том, чтобы раздвинуть «стесняющие» пределы — не наполнить их, а пополнить саму пустоту, от которой никому, и самим богатырям в первую очередь, не спастись.

Вот почему так несчастлива эта земля — она растерзана своими просторами и одержима духом пустоты, который не выносит никакого жизнеустроения на определенном месте. Как сказал бы Гегель, абстрактная идея беспредельности уничтожает всякую жизненную конкретность. Пьянство, воровство, коррупция, лень, ложь, насилие — это лишь многообразные формы запустения и отвлечения от конкретного труда жизни: нет твердого понятия о собственности, о реальности, о правде, о свободе, об индивидуальности, о гражданском долге, о человеческом достоинстве. Все это расплывается в абстракции великого пространства, которое никто не может чувствовать своим, ибо оно, как горизонт, отступает от каждого реального места, предает его, сметает в ничто. Великое и неопределимое «там» (там — в столице, там — в Кремле, там — на небесах) торжествует над «здесь» и требует новых и новых жертв. Этот призрак великого пространства люди называют «Родиной» и кормят своей плотью и кровью, своими детьми, своим имуществом, честью и свободой.

Поэтому не так уж удивительно, что в XXI веке Россия оказалась единственной страной, не имеющей твердых, международно признанных границ. Присоединив к себе ряд украинских территорий (начиная с Крыма в 2014 году), она не столько выросла в размерах, сколько утратила свою пространственную идентичность. Если Севастополь и Донецк входят в состав России на тех же конституционных правах, что Москва и Петербург, значит, вся территория России, включая обе ее столицы, оказываются в таком же юридически неопределенном, подвешенном состоянии. Россия рассеяла себя, «размазала по глобусу». Такова судьба анти-пространства, которое по мере растяжения превращается в противоположность себе, утрачивает саму страну как форму своего — бытия [13].

Антивремя. От ретро- к архео-

Понятие ретромании приобрело известность после выхода книги британского музыкального критика и журналиста Саймона Рейнольдса «Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого» (2011) [14].Со смесью иронии, горечи и ностальгии Рейнолдс пишет о том, что будущее поп-культуры — это ее прошлое: воссоединение музыкальных групп, переиздания классических альбомов, римейки, мэшапы… При этом ресурсы прошлого не безграничны, и что случится, когда они исчерпаются — ведь создавать новое мы уже разучились?

Ретромания, которая стала утверждаться в России в XXI веке, имеет две характерные черты.

Во-первых, масштаб. Это не поп-музыка и не поп-культура, а весь жизненный уклад страны, система ее ценностных ориентаций и поведение на мировой арене. Это ретроидеология властей, ретропсихология масс, стремление повернуть вспять вектор истории, укрепление ретросоветской и ретроимперской ментальности и традиций.

Во-вторых, выход за рамки ретро-. Ретромания, описанная Рейнольдсом, обращена в глубину прошлого лишь на несколько десятков лет, воссоздавая стили 1960–1980-х. Подобное ретро имело место и в России в 1990-е годы, воплощаясь в таких проектах, как «Старые песни о главном», возрождавших позднесоветскую эстраду, или в ностальгических фильмах, таких как «Над темной водой» (реж. Д. Месхиев). Позже, с конца 2000-х, стал входить в моду ранее осмеянный брежневский политический стиль «застой» с егo установкой на «стабильность», или «стабилизец», как ерничали тогда. Но дальше — все более крутой обрыв в прошлое. Рамки «ретро» уже стали узки для того обвала в архаику, который происходит в России в XXI веке. Как и XX веке, Россия идет впереди планеты всей, совершая безудержный прыжок, — однако уже не в коммунистическое будущее, а в феодальное прошлое. Стремительно захлопывается окно в Европу и возрождаются идеалы допетровской Московии. Снова в чести Иван Грозный и опричнина. Эту уже не ретро-, а архео-, АРХЕОКРАТИЯ, контрастно-симметричная советской футурократии. Вернулся государственный гимн советских времен — музыка А. Александрова на слова С. Михалкова. Победа над нацистской Германией в 1945 году объявлена главной «скрепообразующей» вехой российской истории. Центр национального самосознания сдвигается все глубже в старину. В 2005 году был учрежден праздник «народного единства» в честь разгрома польского гарнизона в Москве в 1612 году — «День освобождения от польско-литовских захватчиков». В 2008 году главным лицом Отечества, победителем широкомасштабного телевизионного конкурса «Имя Россия» признан «святой благоверный» князь Александр Невский, который, как известно, распространил ордынскую власть на Новгород, где выкалывал глаза тем, кто противился игу. XIII век. Получается, что за последующие восемь веков ни один великий ученый, писатель, композитор, мыслитель, полководец не просиял на отечественном небосклоне ярче, чем этот князь, бивший челобитную татаро-монголам.

Еще в 2009 году новый, тогда «либеральный» президент Д. Медведев выступил со статьей-манифестом «Россия, вперед!» Но после президентской «рокировки» и возвращения В. Путина на третий срок в 2012 году стал очевиден другой вектор времени. Девизом нового исторического периода, особенно после захвата Крыма в 2014 году, стал «Россия, назад!» И вообще, «Время, назад!» В стране происходит реконструкция всей истории со смешением разных ее периодов. Реконструируются самодержавие, православие, народность, целование царя и патриарха, стычки «казаков и студентов» и т. д. В российской державной ностальгии сливаются Куликовская битва и взятие Казани, изгнание польских захватчиков, победа над шведами под Полтавой, разгром наполеоновской армии, победа в Отечественной войне… 2010-е годы — это сплошное «опять», «можем повторить», нацеленное на все что угодно: на Ивана Грозного и Сталина, на Александра II и Брежнева, на обоих царей Николаев… Огромная ролевая игра масштабом в целую страну! Если Советский Союз строился по образцу утопии, то постсоветская Россия постепенно сползает в ухронию — безвременье, вневременье, заторможенный мир.

Знаменательно, что Фрейд связывал инстинкт смерти с регрессом к предыдущим состояниям живого, стремлением повторять события и переживания, сопряженные с болью и неудовольствием, чтобы избавиться от напряжения жизни, обрести покой в смерти. В этом смысле повторение — мать упокоения. Фрейд так пишет об этом в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920), где впервые Танатос представлен как самостоятельный инстинкт в противовес Эросу: «Новый и удивительный факт, который мы хотим теперь описать, состоит в том, что „навязчивое повторение“ воспроизводит также и такие переживания из прошлого, которые не содержат никакой возможности удовольствия, которые не могли повлечь за собой удовлетворения даже вытесненных прежде влечений» [15]. Не вдаваясь в психоаналитические детали, следует предположить, что лозунг «можем повторить», под знаком которого прошло все предвоенное десятилетие в России (2012–2022), — это нагляднейшее выражение общественного инстинкта смерти. И вообще этот период, одержимый возвратом к прошлому, «реконструкцией» разных битв, царств и походов, знаменуется не только постепенным торможением и остановкой исторического времени, но и нарастающей ностальгией по небытию.

Антижизнь. Некрократия

Так происходит еще один, радикальнейший поворот к новой политической метафизике: от ретро- к некро- — к НЕКРОКРАТИИ. Причем сразу претендующей на законодательной статус, т. е. она мыслится именно как система власти. Приведем гротескный, но вместе с тем характерный пример. Выступая в Петербурге на конференции «Вера и дела: социальная ответственность бизнеса» (2016), директор Института экономических стратегий РАН Александр Агеев заявил о необходимости законодательного обеспечения прав умерших на участие в общественной жизни страны. Это еще не технически затруднительное физическое воскрешение предков, к которому призывал Николай Федоров в своей философии общего дела, но, так сказать, электоральное, политически мотивированное воскрешение. Размышляя о Великой Отечественной войне как о точке консолидации общества, Агеев предложил предоставить избирательное право 27 миллионам советских граждан, погибшим на войне:

«…Погибшие смогли бы влиять на текущие дела в стране, к развитию и спасению которой они имели непосредственное отношение. Например, за них могли бы голосовать их семьи, объяснил ученый. Он также заявил, что право голоса, возможно, должны получить сразу несколько предыдущих поколений, а не только те, кто погиб в войне. Причина та же: они должны иметь возможность влиять на текущие события, которые становятся продолжением их собственной жизни» [16].

Это говорит не дряхлый ветеран и не телевизионный пропагандист, а Александр Иванович Агеев — генеральный директор Института экономических стратегий Российской академии наук, директор Международного научно-исследовательского института проблем управления, заведующий кафедрой управления бизнес-проектами НИЯУ МИФИ, доктор экономических наук, профессор МГИМО…

Восемь лет спустя, в мае 2024 года, уже на высшем законодательном уровне депутат госдумы и замглавы фракции «Единая Россия» Андрей Исаев призвал учитывать «право голоса ушедших поколений». Именно этим российская демократия отличается от западных, где считаются голоса только живых людей.

Сколь ни эксцентрическими кажутся эти призывы предоставить умершим избирательные права, они приоткрывают мистическую основу амбиций нынешней власти. Понимают ли российские некрофилы и некроманы, что, привлекая в свои ряды мертвецов, они сами, по сути, пополняют их ряды? П. Чаадаев, первый самобытный русский мыслитель, свои «Философические письма» подписал «Некрополь» (имелась в виду Москва — «город мертвых»). И вот чаадаевский сарказм, совершив полный круг в истории страны, оборачивается государственным проектом некрократии. А мертвые души, на скупке которых рассчитывал преуспеть гоголевский Чичиков, заложив их в Опекунский совет и получив в кредит по двести рублей за каждую, теперь превращаются в инструмент извлечения политического капитала: на дополнительные голоса десятков миллионов умерших можно легко провести в депутаты всех угодных властям.

Конечно, остается вопрос, за кого и за что будут голосовать усопшие? Погибшие на Первой мировой — за царя, на Гражданской — за коммунизм или монархию, в Великой Отечественной — за Сталина… Как бы не разразилась новая гражданская война между мертвецами, несущая им повторную гибель! Прямо по Ф. Тютчеву: «В крови до пят, мы бьемся с мертвецами, / Воскресшими для новых похорон».

С 2014 года, с начала вторжения в Украину, «русский мир» стал ускоренно обзаводиться новыми ритуалами. Смерть символически встречает новое поколение уже у колыбели. Даже младенцев наряжают в военную форму, т. е. готовят им участь пушечного мяса, как будто они рождаются прямо на тот свет. Детские коляски производятся в виде танков. Проводятся парады детских войск. Юнармейцы, участники всероссийского патриотического движения, получают привилегии при поступлении в вузы. Когда родители одевают своих детей в армейскую униформу, они по сути совершают ритуальное жертвоприношение. Но властям это уже кажется недостаточно патриотичным. Еще в 2019 году в Совете Федерации глава комитета по обороне, бывший командующий ВКС и ВВС России Виктор Бондарев воззвал к министру образования: «…ребенок боится автомата, ребенок не знает, что такое граната и как ее кидать. Разве это нормальное явление?» [17] Ребенок, кидающий гранату, — теперь это новая норма!

Так в России готовилась очередная революция, не политическая, а апокалиптическая — в одной отдельно взятой стране, где мертвые берут власть над живыми. Собственно, этого можно было ожидать: целый век символом политический власти оставался труп в столице страны. Напрашивается почти знакомая, по-ленински чеканная формула нынешней эпохи: «Суверенная клептократия плюс танатализация всей страны».

Танатализация (от Thanatos — греческий бог, олицетворяющий смерть) — усиление инстинкта смерти в обществе, его преобладание над инстинктом любви (эросом). Порою кажется, что политические термины, такие как «тоталитаризм», «либерализм», «демократия», «империализм», взятые из лексикона других эпох, уже прокручиваются вхолостую применительно к современному (анти)миру. Для описания нынешней ситуации более подходят термины из области психологии, мифологии, метафизики или даже просто физики. Речь может идти об энтропии, о хаосе, о законах термодинамики, об общей теории систем, о царстве Танатоса. Танатализация — то, о чем писали Гоголь в «Мертвых душах», Чаадаев в «Философических письмах», Чехов в «Палате № 6», Платонов в «Котловане» и «Чевенгуре», Шаламов в «Колымских рассказах», Юрий Мамлеев в «Шатунах». Общее у всех этих произведений — представление о стране как о царстве смерти, где немногие оставшиеся в живых отчаянно пытаются спасти себя и ближних.

Еще в начале XX века Д. С. Мережковский говорил о трех смертях, которые необходимо преодолеть России, чтобы выжить. Это сила мертвого, механического, деспотического государства; косность омертвевшей церковной иерархии, ставшей частью государства и утратившей связь с жизнью духа; и власть тьмы, народного невежества, покорности, забитости, рабства. Некрократия уже давно исторически правила в России, но у Мережковского все-таки прорывалась надежда на революцию духа. Кончилось все это революцией 1917 года, нетленным трупом в самом центре страны, ГУЛАГом на ее необъятных просторах и попыткой превратить весь мир в концлагерь социализма.

Танатофилия советской эпохи с ее культовым символом, мавзолеем, получает дальнейшее развитие в постсоветскую эпоху. Танатализация общества проявляется в его милитаризации, культе силы и оружия, умножении всяких запретов, росте цензуры, в страхе перед всем новым и самостоятельным, в ненависти к свободе и стремлении все уравнять и стабилизировать. Милитаризируются политика, экономика и даже религия. Церковь мобилизуется на прославление армии, войны и даже конца света в результате мировой ядерной войны. Поп-культура раскручивает образы битв и жертв, встраивая их даже в рекламу потребительских товаров. Одержимость смертью проникает в эротику и создает новый жанр: pornography превращается в warnography. Обнаженные девушки позируют в обнимку с солдатами. Нагота оказывается прельстительней в сочетании со знаками войны. Фрейд противопоставлял инстинкты Эроса и Танатоса, однако некрократия ухищряется подчинить себе даже «принцип удовольствия». Идеолог евразийства и войны с Западом А. Дугин усматривает особенность «русского пола» в некрофилии: лишенный связи с либидо, «русский эрос» не различает живого и мертвого [18].

Цель войны, именуемой «специальная военная операция», много раз менялась: от защиты жителей Донбасса до демилитаризации и денацификации, а потом и «десатанизации» Украины, но со временем становится все яснее, что цель войны — сама война, милитаризация самой России. Только в этом экстремальном состоянии, возведенном в норму, она и может сохранять себя как государство; Орда перестанет быть собой без завоевательных походов. А это и есть одержимость смертью, смертобесие.

Уже в декабре 2021 года был объявлен новый национальный стандарт «Срочное захоронение трупов в мирное и военное время»: об организации массовых кладбищ, братских могил с учетом того, что предполагаются огромные потери и в военное, и в мирное время [19]