Осенний жираф E-Book

Семен и Анна Ханины

• Herausgeber: "Вистка" ООО
• Kategorie: Geisteswissenschaft
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 503

Veröffentlichungsjahr: 2019

Beschreibung

Присмотритесь к падающим каплям: разве вы не видите в них мою любовь — мою гордую птицу, которая танцует в обнимку с дождем? Разве ваше сердце не вторит моему, требуя дальше и дальше продолжать этот танец небес?

Leseprobe

Семен ХанинАнна Ханина

Осенний жираф

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

ИллюстраторКатя Дудник

Дизайнер обложкиАлена Сертдемир

© Семен Ханин, 2019

© Анна Ханина, 2019

© Катя Дудник, иллюстрации, 2019

© Алена Сертдемир, дизайн обложки, 2019

Присмотритесь к падающим каплям: разве вы не видите в них мою любовь — мою гордую птицу, которая танцует в обнимку с дождем?

Разве ваше сердце не вторит моему, требуя дальше и дальше продолжать этот танец небес?

16+

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

Осенний жираф

Вместо предисловия

Осенний жираф

Купите

Вымышленная история

Глупая шутка

Когда цветет папоротник

Облачное королевство

Серенада солнечной долины

Умник и Мила

Чудный новый мир

Закон сохранения

Генерал

Колея

Зербина и Дон Жуан

Высокий суд

Равный Богу

Не пробил час

Дочь осени

Кризис среднего возраста

Ману

По образу и подобию

Офис

Куда падают силы?

Беру советы

Король обезьян

Простоквашино

Неоконченное

Рай неведенья

Обеденный перерыв

Остается

Плюшевый мишка

С КПК под рукой

Рожденные ползать

Не оглядывайся

2018

Вкусный чай

Синдром здравого смысла

Крысогон

Ловец душ

Один всегда один

Жалость

Трус, Балбес и Бывалый

Хлебное место

Нестор Иванович

Кракозябры

Эксперимент

Евстратий

Банковский сектор. Вектор развития

Месть и прощение

Роковая женщина

Радуга

Контрольная закупка

Две жены Заславского

Лишние люди

Украинский инвестор

Бракосоюзный процесс

Интервью с самим собой

Вместо предисловия

Ваше Величество! Я никогда ничего не просил. Все, чем меня награждали, — это делали монархи по своей воле. Но сейчас я униженно прошу Вас. Я передал через капитана Харди для леди Гамильтон прядь своих волос и все свои вещи. Я не нажил состояния, ведь верная служба оставляет раны на теле, а не деньги в кошельке. Наверное, после смерти меня похоронят в Соборе Святого Павла и дадут звание адмирала. Может, перепадет что-то еще. Много чести для сына сельского священника, Ваше Величество. Умирая, я готов продать ее всю. Я не прошу подачки — купите ее, Ваше Величество. Назначьте свою цену. Купите мои победы, мои ордена, мои регалии. Мне нечего оставить моей Эмме и дочери. Трафальгарская победа, скорее всего, спасет Королевство от войск Наполеона. Это же стоит чего-то в звонких монетах?

С уважением, Ваш преданный и покорный слуга, моряк Королевского флота, пока бьется сердце, Горацио Нельсон.

Завещание адмирала Горацио Нельсона не было выполнено ни на йоту. Эмма Гамильтон и ее дочь Горация Нельсон жили в бедности в маленькой деревушке во Франции, в стране, с которой всю жизнь воевал адмирал. Так было дешевле.

Вскоре Эмма умерла от дизентерии. Она завещала похоронить себя рядом с Нельсоном, но была похоронена в безымянной могиле где-то под Кале. Горация, дочь адмирала, впоследствии вышла замуж за бедного деревенского священника.

Если Вам придется побывать в Лондоне, обязательно зайдите с экскурсией в Букингемский дворец — резиденцию королевского двора. Восхититесь его роскошью и убранством. Посетите в центре Вестминстера Трафальгарскую площадь, где стоит колонна, посвященная адмиралу. А затем плюньте на все это… И, заказав бокал желтого рома, выпейте его до дна. За Англию, за милость королей и королев, за всех наших власть имущих — президентов, министров и депутатов. Это стоит того.

Осенний жираф

Мы, не узнанные друг другом,

Задевая друг друга, идем…

Е. Евтушенко

Мягкая желтая листва устилала жирафу путь дорожками парка. Человеческие мама и папа усыновили его еще маленьким жирафенком и дали потешное имя Генрих. У мамы и папы была еще дочка Настя — смешная смышленая девочка с большими грустными глазами и рыжей копной волос, за которую сам месяц октябрь мог влюбиться в нее с первого взгляда.

Жираф тоже был рыжий, и повязанный заботливой маминой рукой оранжевый шарф, чтобы маленький Генрих не простудил непомерно высокое горло, еще больше добавлял в его окрас всевозможные желтые оттенки. Казалось, сам месяц октябрь гуляет с Настей в городском парке, окруженный спешно разукрашенной в осень листвой.

Гуляя, Настя любила разговаривать, рассказывать Генриху все свои мысли, переживания, чаяния и надежды. Жираф же все больше молчал, так как все жирафы в целом не слишком разговорчивы, и, перебирая ушами, иногда тихонько отвечал своей названой сестричке, нашептывая ей прямо в ухо. От шепота жирафа в ухе становилось тепло и немножечко щекотно, но Настя очень любила неторопливые прогулки и беседы с Генрихом, так как четырехлапый братик понимал ее, как никто другой. Разве только мама могла составить Генриху конкуренцию. Плюс он не был таким шалопаем, как мальчишки Настиного возраста.

Жирафы взрослеют раньше людей в среднем раза в три, и наш Генрих постепенно стал для Насти еще и старшим братом, который позаботится о своей сестре, когда родители заняты или устали. И Генрих старался изо всех сил, расстилая постель и аккуратно укладывая туда свою шею и голову, чтобы Насте было не страшно спать ночью, обнимая жирафа за шею. А на прогулке он мог легко рассмешить Настю, забрасывая белкам грибы прямо на вершины деревьев, причем особенно удачный бросок они отмечали громкими криками «Гол!» и беличьими аплодисментами.

Но жизнь текла своим чередом, и сегодня Насте хотелось поговорить. Как иногда хочется просто поговорить! Кто и зачем так устроил человека? Но при всей простоте этого желания оно зачастую весьма трудновыполнимо, ведь говорить хочется с тем, кто поймет тебя и никогда не обидит, никогда не использует услышанное, чтобы высмеять. Пробовали ли вы найти такого собеседника? Жизненный опыт людей постарше говорит об обратном — о том, как друзья превращаются в злейших врагов, родные предают и отворачиваются, и ты раз за разом жалеешь, что был откровенен с кем-то, стыдишься, как хвативший лишку спиртного на корпоративе и станцевавший на столе, понимающий наутро, что теперь до пенсии все коллеги будут подсмеиваться над этим танцем, которому сами рукоплескали еще вчера. И вот детские представления о дружбе и любви сменяются на товарищество и комфорт, и если вы расстаетесь с кем-то, отсутствие в прошлом задушевных бесед делает такую потерю легче и безболезненнее, лишний раз убеждая в пользе молчания или бесед ни о чем. И мы превращаемся в молчунов или говорим о ненужных вещах, заворачиваясь и прячась за этими разговорами, как за слоями брони.

Иногда можно даже поразиться, насколько мы научились молчать. Мы молчим о самом важном, о том, что больше всего беспокоит, доставляет постоянный дискомфорт, или о том, чего хотим больше всего на свете. Мы боимся стать заложниками высказанного, ведь мысли — как код от сейфа, который нельзя сменить или перепрограммировать после выпуска с завода. Дай в порыве дружбы или любви код единожды — и ты на всю жизнь заложник чьей-то порядочности. Кто захочет такого?

Или другая беда — когда твои мысли, не причесанные и приглаженные, а те, что идут изнутри, раскрывая тебя настоящего, могут задеть, обидеть собеседника, так привыкшего к твоему молчанию или пустым разговорам, раскрыть тебя совсем не так, ломая в один миг вымышленный и надуманный образ.

Господь с небес, наверное, поражается тому, как мы используем его дар говорить, пряча его, как нечто постыдное и отвратительное. Те же, кто зарабатывают на жизнь психиатрией, или священнослужители, старающиеся делать примерно то же самое, хорошо знают, как решается большая часть проблем. Даже в браке люди спят в одной постели, но стесняются начистоту высказать свои мысли, просто поговорить. Вот и идут к доктору или священнику по очереди, и он, как коммуникатор, выслушивает супругов, налаживая между ними простое общение. «Господи, чего ж он так долго молчал?» — восклицаем мы порой, услышав от доктора сокровенные желания близкого нам человека. Молчал, потому что так спокойнее, привычнее и безопаснее, потому что жизнь научила его молчать там, где говорить жизненно важно. Такой вот парадокс.

Но Настя была еще маленькой девочкой, а Генрих — жирафом, и Настя на прогулках часами могла рассказывать свои истории и обсуждать взрослые проблемы, наговариваясь впрок.

«Почему люди такие злые? — спросила она Генриха однажды. — Злой волшебник их делает такими жестокими или ухудшающаяся экология?» Настя часто смотрела с Генрихом телевизор и хорошо разбиралась в экологических проблемах и глобальном потеплении. «Вот те злые дяди, у которых поднялась рука снести трактором папин с мамой ларек». Мама проплакала тогда всю ночь, спрашивая у папы, как они теперь будут кормить семью. Папа молчал и утешал маму тем, что как-то протянут, что он найдет себе хорошую работу. Но от папиных слов становилось еще грустнее, и хотелось плакать даже Насте, слышавшей через стенку мамин плач и разговор родителей.

Тогда Генрих плотнее прижал шею к Насте и рассказал ей сказку об Осени и ее любимом сыне Октябре, который, естественно, в сказке Генриха был самым красивым жирафом с непомерно длинной шеей. Сказка заканчивалась тем, что Октябрь уходил вслед за мамой, как утенок за мамой-уткой, но обещал маленькой девочке вернуться, когда повзрослеет, и быть с ней рядом всегда, а не только в октябре. Но финал сказки Настя уже не слышала — она мирно спала, крепко обнимая шею жирафа.

Сегодня Генрих отделаться сказкой не мог и наклонил голову близко к уху девочки: «Понимаешь, они больны, просто больны. Они больны этой болезнью взрослых — молчанием. Они ожесточились на весь мир, будучи непонятыми сами и не понимая других. Им кажется, что мир злой, и чтобы выжить, им тоже надо быть злыми». «Но если они больны, — спросила Настя, — почему их никто не лечит? Почему никто не поговорит с ними и не расскажет правду, не откроет им глаза? Они бы могли узнать о нас, о тебе и обо мне, как мы любим друг друга, как помогаем белкам в лесу, и они бы разломали свой трактор на куски».

Генрих тяжело вздохнул, как это умеют делать только жирафы за счет непомерно высокой шеи, и с нежностью посмотрел на Настю: «Видишь ли, девочка, эти дяди, как твои мама и папа, тоже кормят свои семьи. Просто они выбрали такую работу — мучить и ломать, потому что думали, что так устроен мир, где все молчат. А теперь они боятся поломать трактор, ведь тогда им нечем будет кормить свои семьи. И поставить свой ларек они тоже боятся, ведь тогда их бывшие друзья и коллеги могут прийти с трактором и сломать его».

«Значит, страх рождается молчанием? Вот в чем причина всех бед?!» — воскликнула Настя. «Да», — сказал жираф, и они побрели дальше, уходя за петляющей дорожкой. «Тогда я никогда не буду молчать! — сказала Настя. — Нет, мы никогда не будем молчать! Мы пойдем с тобой к людям и будем разговаривать с ними. Они смогут получше узнать нас, а значит, и себя, и никто ничего больше не будет бояться и ломать».

Генрих слушал Настю и думал о том, как странно сложилась его жизнь. Он, полужираф-получеловек, волею судеб оказался здесь, в парке, с девочкой Настей. Одни люди убили его настоящих жирафьих родителей, другие усыновили его и воспитывают как родное дитя. Одни люди молчат и разрушают все вокруг, а маленькая девочка хочет вылечить разговорами весь мир и сделать людей добрыми. Правда, она всего лишь маленькая девочка, а родительский ларек снесли взрослые тети и дяди. Но Настины родители хоть и молчат друг с другом, как все взрослые люди, они ведь не стали такими же? «Станут или могут стать, — подумал Генрих про себя. — Найдут сейчас работу в другом городе и отдадут меня в зоопарк, так как не смогут перевезти с собой. Или предложат им работу в фирме типа „Благоустрій“, и станут они тоже что-то ломать на прокорм себе и нам с Настей».

«Но чем идти в клетку в зоопарк, лучше умереть от голода», — подумал еще Генрих. Ничего такого он Насте, конечно, не сказал, ведь она была маленькой и доброй девочкой, которая еще не потеряла дар разговаривать. Он ловко подбросил найденный гриб на верхушку ближайшего дерева. Белки запрыгали от счастья, забегали по стволу дерева, распушив свои знаменитые хвосты, а Настя бегала вокруг и громко кричала: «Гол!»

А потом они вернулись домой, и долго булькали чаем, так как мама с папой устроили большой праздник чаепития с самоваром и баранками. Родители были веселы и много смеялись, как не делали уже давно. Наутро папа и мама оставили записку и, не попрощавшись, уехали на заработки в соседнюю страну. Они писали, что будут присылать много денег, а за Настей с Генрихом пока будет смотреть бабушка. Они же сами постараются почаще приезжать и радовать детей подарками.

А затем поздней осенней ночью мама и папа, уставшие, ехали за рулем… Генриха отдали в зоопарк, где он веселил детей, пока не умер от старости, а Настя выросла и стала прокурором. Она добилась больших высот в своей профессиональной карьере и пересажала все руководство «Благоустрою», оставив уже их семьи без кормильцев.

Она, как все взрослые, научилась молчать, вышла замуж и родила сына, настояв на его имени Генрих. И как только ее сын научился ходить, она отвела его в парк и стала вместе с ним бросать припасенные грибы белкам на деревья, а когда гриб попадал по назначению, они, взявшись за руки, бегали вокруг ствола и кричали: «Гол!» На ночь Настя любила рассказывать сыну сказку об Октябре, что был жирафом и сыном Осени, и умел разговаривать.

А ночью, во сне, к ней приходил ее жираф Генрих с повязанным на шее оранжевым шарфом, и они долго гуляли дорожками парка. Настя хотела ему что-то сказать, оправдаться, но ни слова не срывалось с ее губ. Тогда она крепко обнимала жирафа за шею и стояла так с ним все время, пока сон не уходил, уступая место утренней заре.

Купите

Но наш король — лукавый сир

Затеял рыцарский турнир,

Я ненавижу всех известных королей!

В. С. Высоцкий

Ваше Королевское Величество Георг III! Я простой моряк, солдат Короны и Ваш слуга, хоть и пользуюсь дарованными Вами титулами барона из Нила и Бернем-Торпа в графстве Норфолк, герцога ди Бронте, пожалованного мне королем обеих Сицилий Фердинандом I и милостиво разрешенным для использования в Великобритании Вами, кавалер рыцарского креста ордена Бани, виконт, пэр Соединенного Королевства, вице-адмирал. Но смерть своим величием уравнивает всех смертных, и только это позволяет мне, находясь на смертном одре, продиктовать письмо.

Мы во многом похожи, Ваше Величество. В двенадцать лет Вы стали Принцем Уэльским (титул каждого мужчины — наследника английского престола). Я же в двенадцать лет поступил юнгой на военный корабль королевского флота «Резонабль». Мой отец, простой сельский священник, не мог прокормить после смерти нашей матушки всех одиннадцать детей, и я вызвался уйти на флот добровольно, чтобы облегчить бремя отца. Без пяти минут юнга, я плакал как дитя, прощаясь со своим старшим братом Уильямом, а ведь моряк не должен плакать. Я знаю, что и Вы проронили слезу, принимая титул Принца Уэльского, став на путь служения стране, как и я, вслед за Вами, — служения флоту. «В борьбе за награды и славу вперед, отважный моряк!»

Вскоре я стал мичманом на «Триумфе», а Вы под чутким попечительством лорда Бьюта вступили на престол. Вы стали монархом и отцом каждому жителю Соединенного Королевства, а я — офицером Королевского флота. Это был грозный флот, должен я Вам доложить, Ваше Величество. Вы царствовали на суше, а Ваш флот на просторах океанов и морей, омывающих всю земную твердь.

1773. Вы помните этот год, Ваше Величество? Не самый удачный для нас с Вами год. Бостонское Чаепитие, когда горожане выбросили в бостонскую гавань 340 корзин с чаем, затем война, и эти лягушатники французы, поддержавшие смутьянов. Вам пришлось признать независимость Соединенных Штатов Америки. Я же тогда служил на бомбардирском корабле «Каркасс», что был отправлен адмиралтейством в полярную экспедицию. Я один, вооруженный мушкетом и храбростью, что так свойственны английским морякам, столкнулся с полярным медведем. Эта встреча чуть не стоила мне жизни, но я не хотел бы по таким пустякам отвлекать Вас, Ваше Величество. Главное, для капитана и экипажа я был героем, не посрамил Королевский флот.

1784. Вы, Ваше Величество, одержали блестящую политическую победу над вигской олигархией и распустили парламент, открыв путь к прогрессу и процветанию державы. Я тоже вспоминаю тот год с величайшей признательностью. Будучи капитаном фрегата «Борей», я зашел в гавань острова Антигуа для пополнения припасов. Джейн Моутрей, жена представителя Адмиралтейства, до чего же красива эта женщина (!), приходилось ли видеть ее Вам, Ваше Величество? Нет, жаль. До чего же красива Джейн! Все офицеры флота завидовали представителю Адмиралтейства и, напрашиваясь в гости, взглядом съедали его супругу целиком, но жена офицера флота священна для любого моряка, никто не посмел себе ничего дурного. Но поверьте мне, Ваше Величество, весь парламент Англии — ничто у ее ног.

В 1787 я взял в жены молодую вдову Френсис Нисбет и усыновил ее сына. В Фанни я влюбился сразу. «Именно такой должна быть жена офицера морского флота его Величества, — говорил я себе. — Преданной, любящей, разделившей бы с мужем любые превратности судьбы, которых у меня затем было вдосталь, хулу и почет, бедность и бриллианты». Вы же тяжко заболели в те годы, но вскоре, хвала Всевышнему, излечились во славу Господу и Короне. Это были счастливые годы, Ваше Величество.

1793. Я — капитан линейного корабля. Франция решила бросить вызов нашему океанскому могуществу. В 1794 я получил первое серьезное ранение правого глаза при осаде крепости Кальве, а в 1795 мною пленен французский военный корабль, превосходивший по количеству пушек мой многократно. Но на море воюют не пушки и не корабли, воюют моряки, их выучка, бесстрашие, преданность Короне и Королю. В той битве мы оказались сильнее. Вы, Ваше Величество, в 1795 дали отцовское благословление на брак Вашего сына Принца Уэльского Георга (впоследствии король Георг IV) на Каролине Брауншвейгской, дочери правителя немецкого княжества. Победа моих моряков над лягушатниками — был наш скромный подарок к этой свадьбе.

Битва при Абукире в 1798. Разве я могу забыть этот год? Сто раз я разминулся с Наполеоновской эскадрой в темноте. Я проклинал себя, мы носились по морям как стая голодных акул в поисках французского флота. Газеты Англии смеялись надо мной, что я полуслепой капитан, и вина всему мой раненый глаз. Но мы настигли их в гавани и взяли в клещи. Еще никто не атаковал так до нас. Мы вели по французским кораблям перекрестный огонь с двух сторон, атаковав их со стороны моря и суши, таким образом, каждый французский корабль был обстрелян с двух сторон. Французы, должен доложить я Вам, дрались как черти. Один из капитанов французского корабля остался без рук и ног в результате многочисленных ранений пушечными ядрами. Но приказал ремнями прикрутить себя к такелажу и командовал кораблем, пока не испустил дух. Но так, как я, еще никто не воевал на флоте, и французы приготовили к бою только один борт. На второй день битвы мы взорвали французский флагман «Ориент» и выиграли сражение, 5000 французских моряков и 1000 английских нашли себе вечный приют в тех водах. Мне же, сыну простого сельского священника, Вы, Ваше Величество, даровали титул барона.

Вскоре меня тяжело ранили при высадке на сушу, и мой приемный сын доставил меня на шлюпке к ближайшему кораблю, но я не рискнул подняться туда, так как на этом корабле вместе с капитаном была его супруга. Я не хотел пугать ее видом открытого перелома руки и просил сына грести к моему кораблю. Там я, сам ухватившись здоровой рукой за канат, вскарабкался на борт, чтобы не задерживать сына, рвущегося в бой.

Врач ампутировал мне руку, но взамен Всевышний послал мне Эмму, Эмму Гамильтон. Я познакомился с ней, находясь на лечении после утраты руки. Она была замужем, и я, Ваше Величество, также был женат. Я знаю, наша страсть не делает нам чести. Но жизнь моряка, неважно, матроса или адмирала, длится всего лишь от боя до боя, где вражеское ядро не разбирает эполет. Я не мог потерять этот шанс, шанс быть в раю еще при жизни. Я воевал за Короля и Корону, но где будет мое место на том свете? Зачтет ли мне Господь мои победы или казни, что я устраивал для устрашения отступников, что больше перетянет чашу весов, погубленные моряки или слава его Величества Королевского флота? Я не стал рисковать, и те, кому довелось видеть Эмму, поймут меня. Ведь и наш Господь, и Вы, Ваше Величество, тоже мужчины!

Дочь кузнеца Эмма начала свою взрослую жизнь, работая богиней любви у одного шарлатана. Затем она была содержанкой молодых аристократов, но удача улыбнулась ей, и сэр Уильям Гамильтон, посол Британии в Неаполитанском королевстве, взял ее в жены. Он был стар и богат, она молода, красива, и бедна, как церковная крыса. Извините, Ваше Величество, так говорят все моряки. Ее красота сводила с ума самого Гете, а представления живых картин, где она часто была наполовину обнажена, запечатлели на своих портретах все наши выдающиеся художники. С ней была дружна королева, супруга Фердинанда IV — Неаполитанского короля, но в Соединенном Королевстве она не пришлась ко двору.

Не смею упрекать Вас, но даже Вы, Ваше Величество, строго указали мне, чтобы я не смел появляться с ней на приемах. Я не виню Вас, Вы Король, помазанник божий. Просто Вы не знали ее, как знал ее я. Я, обрубок от человека, с раненым глазом и без правой руки, переболевший десятком тропических лихорадок и бог еще знает чем. В ее руках я находил покой, а когда она целовала меня, я мог забыться как младенец, прижимаясь к ее груди. Эмму добивались сотни, тысячи мужчин. Она умна, красива, безумно красива, артистична и обаятельна, и выбрав меня, сделала мою жизнь невероятно счастливой, сколько бы мне ни осталось на этой земле. Это казалось невероятным, все равно как Эсмеральда, влюбившаяся в Квазимодо («Собор Парижской Богоматери», Виктор Гюго), но это произошло.

Я недолго побыл на суше вместе с моей Эммой. Она родила мне дочь (сына и дочь, но сын практически сразу умер), адмиралтейство срезало же мое жалованье до половины, так как я был на суше. Мы кое-что продали, и в целом на жизнь нам хватало.

Но Наполеон жаждал войны, и Франция усиленно наращивала свой флот. Победа над Великобританией на море и Россией на суше — вот была основная задача Французской Республики. С 1803 года мы снова вступили в открытый конфликт, а в 1804 еще и Испания стала на бок Франции. Наполеон хотел высадить десант на английский берег, перебросив через Ламанш 160 тысяч солдат на 2300 баржах, но наши линейные корабли не давали ему такой возможности.

Приближалась самая главная битва — весь наш флот против объединенного флота Франции и Испании. Ее исход решал для Великобритании все, и наше поражение означало бы потерю южной части Англии. Адмиралтейство поручило этот бой мне, и я поднял свой флаг на 104-пушечном линейном корабле «Виктория». Я придумал то, что ранее не делал до меня ни один адмирал. Я подкараулил испанцев и французов у мыса Трафальгар и не стал выстраиваться вдоль них в одну сплошную линию, а под углом 90 градусов двумя колоннами разбил их строй.

Пока я шел наперерез, мой флот не мог стрелять по кораблям объединенного флота, и для укрепления духа моряков я стоял на мостике в парадном мундире, украшенном четырьмя орденскими звездами. Наверно, я был прекрасной мишенью, но моряки должны были видеть меня и не бояться сделать то, что посчитало бы глупостью любое наставление по морскому бою. «Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг», — велел поднять я флаги сигнальщикам на своем корабле. Все капитаны знали план сражения, и других команд мне отдавать было не нужно. Трафальгарская битва началась.

Затем меня ранили, но исход битвы был предрешен. Меня унесли умирать в каюту, и я вряд ли доживу до мига виктории и услышу победный клич, но умирая, я понимаю, что выполнил свой долг. Я трачу свои последние минуты жизни и диктую это письмо. Не зная, какой вздох будет последним, я тороплюсь и сбиваюсь.

Ваше Величество! Я никогда и ничего не просил. Все, чем меня награждали, — это делали монархи по своей воле. Но сейчас я униженно прошу Вас. Я передал через капитана Харди для леди Гамильтон прядь своих волос и все свои вещи. Я не нажил состояния, верная служба оставляет раны на теле, а не деньги в кошельке. Наверно, после смерти меня похоронят в Соборе Святого Павла и дадут звание адмирала. Может, перепадет что-то еще. Много чести для сына сельского священника, Ваше Величество. Умирая, я готов продать ее всю.

Я не прошу подачки — купите ее, Ваше Величество. Назначьте свою цену. Купите мои победы, мои ордена, мои регалии. Мне нечего оставить моей Эмме и дочери. Трафальгарская победа, скорее всего, спасет Королевство от войск Наполеона. Это же стоит что-то в звонких монетах?

С уважением, Ваш преданный и покорный слуга, моряк Королевского флота, пока бьется сердце, Горацио Нельсон.

Завещание Адмирала Горацио Нельсона не было выполнено ни на йоту. Эмма Гамильтон и ее дочь Горация Нельсон жили в бедности в маленькой деревушке во Франции, в стране, с которой всю жизнь воевал адмирал. Так было дешевле. Вскоре Эмма умерла от дизентерии. Она завещала похоронить себя рядом с Нельсоном, но была похоронена в безымянной могиле где-то под Кале. Горация, дочь адмирала, впоследствии вышла замуж за бедного деревенского священника.

И если Вам придется побывать в Лондоне, обязательно зайдите с экскурсией в Букингемский Дворец — резиденцию королевского двора. Восхититесь ее роскошью и убранством. Посетите в центре Вестминстера Трафальгарскую площадь, где стоит колонна, посвященная адмиралу. А затем плюньте на все это… И, заказав бокал желтого рома, выпейте его до дна, за Англию, за милость королей и королев, за всех наших власть имущих — президентов, министров и депутатов. Это стоит того.

Вымышленная история

Кто к торгу страстному приступит?

Свою любовь я продаю;

Скажите: кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?

А. С. Пушкин. Клеопатра

У меня на приеме — убитый горем отец. Его старший сын, который рос статным, умным и добрым мальчиком на зависть всем, перестал быть таковым к своим 30 годам. Началось все с того, что в 25 лет он взял из семейного бизнеса чужие деньги и проиграл их в игральные автоматы. Отец, у которого, кстати, двое сыновей, продал тогда два из трех своих домов, что построил тяжелым трудом, сколачивая капитал день ото дня, копейка к копейке. Он мечтал, что три стоящих рядом дома позволят разрастись его семье, и к старости он будет окружен вниманием детей и гомоном внуков. Но не так сталось, как думалось, — старший сын, его гордость и оплот, пустил с молотка все надежды и труды, продал их за бесценок в базарный день.

Затем все вроде бы наладилось. Старший женился и уехал жить к супруге в ее квартиру. Почему-то после свадьбы и веселья он перестал общаться с отцом и матерью, но те все равно были рады за него, получая скудные звонки раз или два в год. И вот теперь — новое уголовное дело, очередное мошенничество со стороны старшего сына, который опять обманом завладел деньгами людей и проиграл их в казино. Супруга сына подала на развод. Нужно срочно гасить нанесенный людям ущерб, иначе сына ждет тюрьма. А продавать больше нечего, ведь остался только последний дом, где живут отец, мать и младший сын…

Собственно, могу ли я чем-то помочь? Я сказал, что здесь больше вопрос к врачам, чем ко мне, так как мне кажется, что старший сын болен, как все зависимые люди. Что же касается сложившейся ситуации, то я не рекомендую продавать последний дом, перебираясь на съемное жилье, а думаю, что пришла пора старшему сыну найти нормальную работу и потихоньку отдавать украденное или сесть в тюрьму. На том мы и расстались. А через месяц я случайно узнаю, что родители продали свое последнее жилье и погасили потерпевшим весь убыток.

У меня на приеме — убитый горем отец. Его сыновья отвернулись от него с матерью. Еще в советские времена их семья была образцовой и ладной. Он — главный инженер завода, она — детский врач, двое детей-погодков. И вот теперь, к старости, дети живут так, будто ничего раньше не было. Будто не возили их родители отдыхать на Черное море, мать не сидела над кроватями детей ночами, помогая им пережить детские болезни… Все! Откололись, как два айсберга, и живут сами по себе. Да и ладно, были бы счастливы.

Но вот мать тяжело болеет, нужны хоть какие-то деньги на лекарства, а взять неоткуда, продать нечего. Смотреть на мучения жены человек больше не в силах. Пробовал обратиться к детям, но те не торопятся помочь. Как же так? Ведь вот старые фото — жили дружно, детей очень любили, недоедали порой, но детям — самое лучшее. Что же теперь? Или в петлю, или в суд на детей… Стыдно… Нет, ничего не надо, извините. Ушел…

Я встречаюсь с детьми по своей инициативе. Первый: «Да самим сейчас непросто! И родители говорят не всю правду. Вот я хотел стать космонавтом, а они настояли, чтобы я поступал в инженерное, шел по стопам отца. Украли у меня будущее». Второй: «Отец, наверное, не помнит, как бил меня ремнем за украденное печенье, а я его не воровал. И вообще, Вы бы лучше подали иск к государству, которое не обеспечивает стариков. И медицина у нас бесплатная, и на больницу подайте в суд». Занавес.

У меня на приеме — убитая горем женщина. История, наверное, банальная, как и предыдущие. Бывшая жена с уже взрослой дочерью-студенткой. «Была любима, муж в дочери души не чаял, даже чрезмерно баловал». А теперь вот — периодически присланные копейки и выговоры типа: «Когда ты и твоя взрослая дура-дочь найдете себе работу? Хватит висеть у меня на шее и тянуть жилы!» Или, например, такое: «Моя супруга (имеется в виду новая молодая жена) была вместе со мной у вас в гостях крайний раз и обратила внимание, что у тебя новые домашние тапочки. Когда у человека нет денег, новые тапочки не покупают». Вот такое униженное положение. А ведь в молодости она ради него и семьи отказалась от карьеры и работы. Было же высшее образование, звали туда и туда. А что сейчас? Мыть полы? Подавать на раздел имущества? Но супруг угрожает, что лишит в этом случае последних крох, а денег на суды и адвокатов у него в сто раз больше, так что «правда» на его стороне. Судиться страшно, и так жить невмоготу. Что посоветуете?

У меня на приеме — убитые горем отец, мать, бывшая жена с по сути брошенными детьми. Каждый день. Кажется, нет этому потоку конца и края. И возникает вопрос: а стоит ли вообще любить кого-то? Или точнее, любить бездумно, на всю катушку? Может, гораздо правильнее любить, но помнить и о себе? Скажем, не нужно морить голодом ребенка, но если стоит вопрос, купить ему новую фирменную одежду или поехать отдохнуть на море, может, правильно выбрать море? Чтобы сохранить подольше здоровье, не остаться потом больными и брошенными стариками. Может, супруге в браке стоит больше думать о брачном контракте, чем о своем любимом, стирая пот с его головы, когда он бредит ночами, тяжко болея гриппом? Чтобы потом не идти в прислуги в чужой дом, когда благоверному захочется кого помоложе, не перешивать дочке одежду из ранее купленных платьев? Не знаю.

Но я, кажется, понял, чем мы рассчитываемся за любовь. Мы покупаем ее ценой своей жизни. Вероятно, по-другому она не покупается. Вот мы стоим перед прилавком, на котором висят ценники, и выбираем мучительно и придирчиво. Двое любимых деток — минус десять лет жизни и цирроз печени. Любимый муж или жена — еще десять лет долой плюс инфаркт. И самое обидное, что другой валюты тут не принимают.

Первый, кто научится покупать любовь не ценою жизни, а за доллары или биткоины, воистину повернет ход истории. Однако продавец не расскажет вам всей правды о товаре, не обратит внимание на написанное в договоре мелким шрифтом. Вы покупаете не любовь, точнее, не взаимную любовь — вы покупаете право любить самим. Будете ли вы любимы взаимно, и как долго продлится такая взаимность, — вопрос из вопросов. Мы стареем, болеем, беднеем, и этого подчас оказывается достаточно, чтобы нас перестали любить. А товар гарантии, обмену и возврату не подлежит. Да и магазин, продавший этот товар, уже закрыл двери, и мы идем к священникам, психологам, психиатрам и адвокатам. А те пыжатся что-то сделать, оправдывая громкие таблички на дверях.

Я, кстати, таки понял, чем отличаются собаки от людей. Явно не хвостом и лапами, это я знал и ранее. Собаки покупают право любить своей недолгой собачьей жизнью и никогда не жалуются на покупку. Они будут любить всегда, независимо от того, прекрасный вы человек или последняя сволочь. Мы, люди, так не можем, и в этом наше коренное отличие. Мы можем любить, исключительно рассчитывая или хотя бы надеясь на некую взаимность, благодарность за сделанное и отданное. И это, наверное, нормально и естественно для человека. Но Создатель сотворил свои правила, свой договор, и где-то мелким шрифтом в нем написано: «Примечание. Вы покупаете не любовь, а право любить».

Конечно, можно не жениться, не заводить детей, не дружить. Прожить жизнь легко и просто, никогда не пожалев об этом. Ничего не покупая и не ожидая ничего взамен. Станет ли человек счастливее от того, что никто не обманул его ожидания?

И вот ты сознательно идешь по жизни, понимая, что окружен вниманием и заботой, покуда молод, здоров и богат, и не забывая откладывать денежку на черный день болезней и лишений. Можно заводить детей, не вкладывая в них душу и не отдавая последнее. Пусть растут, а там как уж будет. Вырастут хорошими и благодарными — отлично, а нет — так нет, не сильно, мол, на это и рассчитывал. Каждую покупку в браке можно сопровождать мыслью: «А кому что достанется в случае развода? Как и чем потом будет обеспечена возможность отстоять свое?»

Есть много религий и философских течений. Скажем, очень уважаемый мной буддизм учит, что любовь — это и есть право любить, не ожидая ничего взамен. Ожидание чего бы то ни было взамен, есть уже не любовь, а привязанность, что, как известно, пагубно, разрушает душу и тело, как любая привязанность или зависимость. В буддизме майтри предполагает безграничную, радостную и бесстрашную любовь ко всем существам. Сначала она обращена на близких нам, а затем, по мере собственного развития, на все сущее, включая врагов. Будете ли вы ожидать взаимности от врагов? Выбор за нами.

И чуть не забыл сказать главное! Неважно, какой выбор сделать. Мы ведь каждый день стоим на перекрестке семи дорог, делая шаг вперед и выбирая что-то для себя. Какой выбор, какой шаг вы сделаете, в какую сторону качнется чаша весов — неважно, пусть вам повезет. Ведь главное — никогда не жалеть о сделанном выборе. Именно жалость разбивает сердце и калечит душу, а «Venti ejus secundi sunt» — счастье благоприятствует ему (латынь). Вот научиться бы только не жалеть о сделанном, и стой у прилавка спокойно, выбирай!..

Глупая шутка

Пошутил неудачно себе на беду,

Вмиг утратив порядочный имидж.

Вот сижу и скучаю, и даже не жду,

Что в прихожей пальтишко ты снимешь…

Сергей Марусенко

Как я чуть было не испортил себе жизнь? Это было нетрудно. Я сглупил. Захотелось какого-то разнообразия. Не знаю, кто первый начал говорить об успехе в нашей компании друзей (мы семьями собираемся уже лет пятнадцать), а я возьми и скажи: «Друзья, не поверите, но мне повезло! Послал я, стало быть, свою анкету в головной офис нашей компании в США еще полгода назад, и вот вчера пришел ответ. Меня и всю мою семью приглашают на работу в Штаты. Дом сразу в Майами дают, машину приличную, ну, и зарплата — 50 тысяч зеленых в месяц, в целом средняя по их меркам. За полгода я должен свернуть все дела и перебраться. Так что, друзья мои, вас всех мне будет скоро сильно не хватать». И настолько серьезным, спокойным, деловым тоном я это произнес, что никто даже не усомнился. Мастерски получилось.

Налетели друзья гурьбой, поздравляют, тост за тостом за меня пьют. «Какое там „повезло“? — говорят. — Молодец ты просто! Специалист классный, вот и оценили по достоинству».

Ну, через некоторое время мы по интересам разбрелись: мужики, значит, в одной стороне, а девки — в другой. О чем там девки шептались, не знаю, а мы с мужиками серьезный разговор (после выпитого) ведем. Какую машину стоит от фирмы в США требовать, и что еще фирма мне должна, раз такой классный специалист к ним почти задаром идет. Больше всех злился Петрович, исходил слюной не на шутку. Он грамотно объяснил свою позицию: что такого специалиста, как я, в Америке днем с огнем не сыщешь, и меньше, чем за 100 тысяч в месяц, соглашаться, как минимум, глупо. Да и потом, дескать, позорим себя, свой народ, цены себе не знаем. Вот уезжает девушка туда, королева красоты. Могла бы добиться всего — Голливуд, миллиардеры, бриллианты, а становится дешевой шлюхой и заканчивает на помойке!

Чего не скажешь в запале разговора! Я вроде бы собирался сказать, что пошутил, что, мол, шутка это все, и письма я никуда не писал, но после такого меня как что-то толкнуло изнутри. «Ты что ж, Петрович, — говорю, — меня со шлюхой сравниваешь? Да и штаб-квартире в США тоже какая-то выгода должна быть, если меня и мою семью к себе перетаскивать, гражданства мне добиваться. И ведь это только старт, начальные условия. Дальше, лет через десять, я о-го-го как вырасти могу!» Петрович молча выслушал и, махнув еще рюмку, сказал что-то о Родине и о тех, кто ею торгует. Затем забрал свою супругу Лиду и молча вышел в коридор, не попрощавшись. Хлопнула дверь.

Я расстроился, а мужики стали меня утешать насчет Петровича: дескать, не бери близко к сердцу — выпил человек, и на патриотизм его пробило. Но вечер Петрович нам подпортил, и разговор затих сам собой. Я забрал свою благоверную и, попрощавшись, вышел к машине.

Любимая сидела в машине, надувшись, всем видом демонстрируя свой гнев. Я, не выпуская руль, попробовал аккуратно поцеловать ее, но получил решительный отпор и мудрый совет о поведении водителя за рулем. А еще слезы и рассказ о том, как чувствует себя жена, узнавшая грандиозную новость не первой, а как-то случайно, на пьянке у друзей. И я тут, конечно, неправ во всем: и что не сказал и не посоветовался, когда писал письмо, не сказал, когда пришел ответ, и что если она надоела, то не хочет быть якорем на шее, а я, дескать, в Майами могу ехать сам, без меня как-то проживут.

Я сначала порывался сказать правду: что все шутка, розыгрыш, что не нужен я никому в США, никто никакого дома нам там не дает, но услышав о себе много нелестного, надулся в ответ. Вместо романтической ночи мы разлеглись по разным углам кровати и уснули в грустях. Моя шутка переставала нравиться мне самому.

С утра я ехал на работу без всякого настроения и с грустными думами. Мысли перескакивали то на Петровича, то на жену, я спорил с обоими и обижался на них все больше и больше. В офис я зашел вообще в гробовой тишине. Наверное, если бы все узнали, что именно я продал Землю марсианам, реакция была бы менее враждебной. Меня избегали, демонстративно не здоровались. Мой шеф превзошел даже мою жену, вызвав меня к себе в кабинет на диалог. С порога он сообщил мне:

1) приличные люди согласовывают с руководством любое общение с головным офисом, 2) о своем желании поменять место работы нужно сообщать заранее (а полгода до моего якобы отъезда — это не заранее?!), 3) лучше меня в фирме работает миллион специалистов, но они все скромнее и порядочнее (у нас всего работает пятнадцать человек, а по моей специальности — я и мой шеф :)), 4) незаменимых людей нет, есть вовремя не замененные.

Сообщать ему после столь «горячего» приема о розыгрыше мне расхотелось, и я молча написал заявление по собственному. Выходил из офиса в гробовом молчании. Молчал даже наш пожилой сторож Василий, коего я не раз подбадривал вкусным сэндвичем и денежкой до получки (то есть навечно). Выйдя на улицу, я ожидал увидеть бурю, гром и молнии, но солнце светило вовсю — мой апокалипсис обошел мир стороной. «Ну и славненько!» — подумал я и поехал домой, предварительно зарулив на рынок.

Я купил шампанское и ананас и был решительно настроен на исправление отношений с супругой. Душа рвалась к романтике, а тело — к любовным утехам. Но сказки не случилось и в этом вопросе тоже. По фильмам и рассказам друзей, жены прощают пропитую получку, измены и детей на стороне, предварительно закатив, конечно, грандиозный скандал. Но каково же было мое удивление, когда с порога я увидел распахнутые двери шкафов и записку на трюмо. Как я потом выяснил, все женины подруги начали ей звонить с самого утра, все больше убеждая ее, что у меня кто-то есть, и я нарочно публично оскорбил ее, сказав об отъезде не ей первой, а при всех. Более того, они догадываются, с кем я изменяю, но расскажут ей только при встрече. Ее жалели, жалость была нестерпима, поэтому квартиру я застал пустой.

Я набрал было пару друзей, с кем вчера осуждал Петровича, но кто-то не брал трубку, а кто-то был очень занят и обещал перезвонить. Шампанское выпил сам, добротно закусив его ананасом. Попробовал уснуть, но сон не шел, и решительно хотелось найти веревку и мыло. «Сам дурак, и шутки дурацкие!» — думал я с горечью. Провел вечер и ночь в квартире один, ни звонка.

Утром, как побитая собака, я поплелся на работу. Недоумение на лицах сотрудников было таким, что проступало, казалось, буквами. Шеф принял. Похоже, также чисто из любопытства, чтобы потом не мучиться вопросом, с чем я приходил.

«Я мудак», — начал я с порога. Начало, видимо, его заинтересовало. Дальше я, не останавливаясь, рассказал о своем глупом розыгрыше и горько поплакался за свой неуместный юмор. Шеф ржал от души, заливаясь и хохоча так, будто тысяча чертей щекотала ему пятки. Особенно он смеялся над Петровичем, принявшим мой успех так близко к сердцу и переживавшим за судьбы наших красавиц в Штатах. Затем он достал бутылку виски, и мы напились с ним до поросячьего визга.

Пьяного вдрызг меня из офиса забирала уже благоверная, уж не знаю как прослышавшая о моем рассказе и простившая меня, как Папа Иоанн Павел II простил Мехмета Али Агджи (своего несостоявшегося убийцу). Наутро меня ждали ананас и шампанское, а также утро любви, какой не было у нас со времен медового месяца. Шеф сам позвонил мне и, вдоволь насмеявшись над Петровичем и его непринятием моего мнимого успеха, милостиво подарил мне неделю отпуска для налаживания супружеских отношений. Мое заявление по собственному он порвал еще вчера, после первой распитой бутылки виски.

Вскоре позвонили друзья и, коротко извинившись за вчерашнюю занятость, объяснявшуюся, естественно, очень важными делами, тоже смеялись над Петровичем. Мне наговорили столько комплиментов, будто у меня день рождения, причем столетний юбилей. Меня хвалили наперебой, говорили, что стоило таки написать письмо в США, что такого специалиста, как я, оторвут с руками и ногами, что я прекрасный друг и человек.

Вечером, даже как-то без приглашения, пришли все друзья и Петрович. Он двинул речь за меня — за человека, выбравшего Родину вместо иллюзорных огней Запада. Все кричали «Ура!» и были счастливы.

Как я живу теперь? Прекрасно, скажу я вам. Живу в целом так же, как и до шутки, только ценю все гораздо больше. И друзей, и жену, и даже шефа-зануду, приклеившего мне после этих событий прозвище «Джек Восьмеркин — американец» (фильм Евгения Татарского по одноименной повести Николая Смирнова). Конечно, иногда меня тянет налево. В смысле, я так и не могу понять причину, вызвавшую такую обстоятельную обструкцию.

Рассуждая сам с собой, я не могу сложить все кубики в единый пазл. Почему мы спокойно, как само собой разумеющееся, принимаем новость о незнакомом олигархе, ставшем богаче на миллиард? Не то что мы за него рады, но в целом он не вызывает у нас раздражения. По крайне мере, такого сильного и устойчивого. А что мои мифические 50 тысяч в месяц по сравнению с его миллиардом? Ответ в голову не лезет, как ни крути ею во все стороны. Однако в итоге я рад повторившемуся медовому месяцу, свежим отношениям с любимой и друзьями. Шеф повысил мне немножко зарплату, и я, естественно, искренне поблагодарив его, благоразумно промолчал об этом. Зачем сердить коллег и друзей? Мне ведь так тяжело без них, в квартире с пустыми шкафами и наглухо молчащим телефоном, одному с шампанским и ананасом!

Да, чуть не забыл главное. Я таки написал письмо в нашу штаб-квартиру в США и предложил свои услуги. Если придет отказ, молча сожгу его и продолжу жить своей счастливой жизнью. А если фирма заберет — уеду ко всем чертям. Заполняя анкету для фирмы, в графе «Семейное положение» я поставил single (холост). Подумав, в скобочках дописал по-русски фразу из анекдота: «В баню больше не хожу, и друзей у меня нет».

Когда цветет папоротник

Волшебной ночью нескончаемы обряды,

они утонут в утренней росе.

Счастливчикам дано увидеть клады

в их первозданной, неживой красе

Александр Абалаков

«Доброе утро! Просыпайся! Пора вставать, сынок», — так мама будила Мишу в школу. Вставать, конечно же, не хотелось, но Миша был мужчиной (так, по крайней мере, говорил ему отец) и сыном советского офицера, о чем Миша знал и без папиных слов. А что такое быть сыном офицера, Миша понял, слоняясь с родителями из одного военного городка в другой, поменяв за свою десятилетнюю жизнь пятнадцать мест службы отца. Они мотались по бескрайнему СССР, как маленький детский кораблик с игрушечным парусом, вдруг попавший в настоящий бушующий океан.

Миша долгое время даже не подозревал о существовании жизни, когда квартира не съемная, а своя, на всю жизнь, и велосипед не берется напрокат, а его покупают новенький в магазине, и он служит денно и нощно только тебе. Но Мишины родители не могли позволить себе обживаться скарбом, так как постоянные переезды уничтожали этот скарб в труху, а брали все по максимуму напрокат, откладывая все свои накопления на сберегательную книжку.

Военным в советское время обещали квартиру в одном из крупных городов СССР после выхода на пенсию, и Миша не раз слышал, как родители обсуждали свою счастливую жизнь, когда папа еще молодой, в 45 лет уйдет в запас, и они поселятся в Киеве, о котором мама мечтала больше всего, а на накопленные деньги купят «москвич» и загородный участок.

Но пока надо было бежать в школу, а день сегодня был особенный, ведь Мишин класс принимали в пионеры. Происходило это очень торжественно, и Миша сиял, как начищенный медный тазик. В школу его отводила мама, так как папа все равно не смог бы — он поднимался на службу еще без пятнадцати шесть. А мама устроилась в эту школу работать учительницей биологии, так что ей было по дороге, и даже если у нее не было первого урока, она спешила с Мишенькой в школу, крепко держа его за руку.

Мама Миши, как и все мамы, не чаяла души в своем сыночке и с тревогой думала о том времени, когда он захочет ходить в школу сам, не говоря уже о том, что когда-то он вырастет и женится. Маму звали Надежда, и именно за это имя папа женился на ней. Так, по крайней мере, папа иногда шептал ей на ушко, но Миша слышал папин шепот и очень удивлялся этому. Как можно жениться за имя?

Надежда училась на педагога, когда повстречала своего избранника. Курсант одного из бесчисленных военных училищ сразу влюбился в нее по уши, и перед его выпуском они расписались, так как распределение Надежды по окончании института нужно было увязать с местом службы молодого супруга. «Педагог и офицер — лучший брак в СССР», — сказали им в ЗАГСе, и расписали вне очереди. Надежда выглядела, как большая растерянная девочка, а ее голубые глаза, казалось, заполняли все ее лицо. «Горько!» — крикнули им немногочисленные друзья на срочно собранной в офицерском общежитии свадьбе.

Когда Надежда появилась на пороге роддома, главврач с испугом первым делом потребовал паспорт и долго не мог поверить, что будущей роженице уже 23. Казалось, молодой офицер привел в больницу в лучшем случае беременную старшеклассницу — так по-детски выглядела Мишина мама с ее огромными голубыми глазами. Она и сейчас отлично смотрелась в своем крепдешиновом платье с Мишей за ручку, и казалось, что старшая сестра отводит в школу брата.

На торжественной линейке пионерский галстук Мише завязывала ученица 9-Б класса, спортсменка, комсомолка и просто красавца, как говорил товарищ Саахов из Мишиного любимого фильма «Новые приключения Шурика». Звали эту красавицу Наденькой, то есть Надеждой. Она повязала галстук и строго попросила носить его с честью и гордостью. Миша преданно посмотрел ей в глаза и вместо «Всегда готов!» или чего-то не менее подобающего сказал ей фразу, которой папа делал предложение маме: «Ты поедешь со мной на Север, если Родина прикажет?» Наденька рассмеялась и убежала к своим старшеклассникам, а Миша навсегда запомнил этот день, когда он стал пионером и по-настоящему полюбил девочку за ее огромные глаза, а еще за имя, из-за которого стоит жениться.

Стать офицером Мише не случилось. По многим причинам: распался Союз, все накопления родителей на сберкнижке «сгорели», и вместо большого города они поселились в небольшом пгт под Киевом у папиных родителей. Да и военных училищ практически не осталось — большую часть их закрыли в связи с новой мирной политикой независимой Украины. Не то чтобы Миша особенно рвался в военные — ему как раз не очень нравились солдафонщина и казармы, хотя некая романтика в этом все же была, привитая советскими кино и литературой. Однако папа, будучи обманутым своим государством, как он считал, настоял на поступлении Миши в университет на биологический факультет. Так Миша получил возможность учиться в Киеве, где мечтали жить его родители, и на специальность, кою благодаря маме знал лучше всего.

К третьему курсу Миша был похож на всех студентов биологического — в очках, потрепанном костюме и с очень интеллигентным выражением лица. Большая часть студентов его группы были девчонками, и при желании он мог жить, катаясь как сыр в масле, прямо в женской общаге, на зависть физмату и кибернетике, где в основном учились ребята. Но не пренебрегая женским обществом, Миша ловеласом не слыл, и честно зубрил биологию, отводя на это занятие львиную долю свободного времени.

Пионерские лагеря с развалом СССР распались не сразу, и Мишу со всеми другими студентами на месяц отправили на стажировку в качестве пионервожатого. Это был рай для студента — целый летний месяц можно провести на природе, плюс кормят на шару, да еще и деньги платят. Миша быстро нашел общий язык со своими пионерами, и каждое утро они с песней ломились на завтрак, успевая раньше всех остальных групп. Жизнь улыбалась Мише, а в такие минуты кажется, что так хорошо будет всегда. Стоит только не делать никаких глупостей, и это состояние блаженства не отпустит тебя, как мама не выпускала Мишину руку по дороге в школу.

Сегодняшнее утро началось с торжественной линейки, на которую должны были приехать спонсоры. Слово незнакомое, но очень красивое и притягательное. Мишин отряд, как лучший в лагере, получил право поднимать флаг и приветствовать спонсоров от имени и по поручению. Миша с утра мотался как ужаленный, подгоняя некстати разволновавшихся детей, повторяя с ними речи, стихи и порядок действий.

В торжественную минуту все прошло гладко, хотя чуть было не стратил сам Миша, когда должен был вручать хлеб-соль приехавшим гостям. Из дорогущей иномарки ему навстречу с незнакомым мужчиной с солидным брюшком вышла его Наденька. Та самая, из 9-Б, на которой он еще в десять лет обещал жениться. И обалдев от увиденного, он вручил хлеб с солью ей, а не ее спутнику, как предписывал протокол. Она рассмеялась и передала хлеб по назначению. Больше казусов не было.

Под вечер в лагере был намечен праздник, а так как на календаре четким полиграфным шрифтом значилось 6 июля, в лагере готовились отмечать что-то среднее между советским праздником лета и Ивана Купала, пришедшем к нам еще с языческих времен. Дети сидели у костра и пели песни, а кое-кто из сорванцов даже успел пожарить картошку в углях. К обозначенному времени все отряды были разведены по спальням, и оставив со спящими дежурных вожатых, кои несчастливцы выбирались слепым жребием, вся остальная молодая взрослая часть лагеря снова собиралась у костра, разжигая его до небес. В эту ночь позволялось немного пошалить, выпить вина, и самым смелым — попрыгать через огонь, изгоняя злых духов.

Спонсор, посидев у костра первые 15 минут и торжественно выпив рюмку водки, вместе с руководством лагеря удалился, и веселье вспыхнуло, как сухой хворост от искры. Прыгать через костер в одежде — дело опасное, как считала мужская половина вожатых после выпитой первой части припасенного красного, и джентльмены, отвечающие за здоровье охраняемых ими дам, дружно настаивали на купальных костюмах. Девчонки немного пошушукались, обдумывая предложение, и к общей радости джентльменов согласились.

Миша сидел, как не свой, не понимая, что с ним происходит. Он быстро разделся до плавок, но прыгать через костер его не тянуло. Даже вино, так приятно веселящее кровь, не брало его, хоть убей. Школьная любовь (хотя разве можно назвать любовью то мимолетное виденье, кое встретилось ему один раз на линейке с алым галстуком в руках?) спутала ему все карты. Он сидел у костра в грустях и тревоге, сам не зная, что творится у него в душе.

Вдруг две руки, приятные и нежные на ощупь, подкравшись со спины, закрыли ему глаза. Нежный девичий голос, принадлежащий владелице этих рук, прошептал на ухо: «Пойдем, биолог, я покажу тебе, как цветет папоротник». Миша попытался уныло сказать, что папоротник не цветет никогда, а размножается спорами, но руки разжались, и он увидел Наденьку в купальном костюме, освещаемую только отблесками костра. Просить дважды его не пришлось. Взявшись за руки, они убежали в лес, и бежали вместе, не выпуская рук, пока их не стало подводить дыхание.

Наутро Миша впервые чуть не проспал подъем, и его отряд изрядно волновался, бежать ли им на завтрак самим, чтобы, как обычно, прийти первыми, или подождать вожатого. Но Миша появился, и в прекрасном настроении умчался с пионерами на камбуз. Весь день у него прошел в приподнятом настроении, он строил планы, потом отметал их и строил еще более амбициозные. Под вечер он стал настойчиво искать свою проводницу в мир цветущего папоротника, но сказка закончилась вместе со вчерашним праздником. Двери «мерседеса», оказывается, хлопнули еще с утра, когда Миша мчался с пионерами за утренним чаем и пирожками, и унесли его Наденьку в неизведанные дали. А вместе с ней унесли и его обещание жениться на ней только из-за имени, как сделал это его отец, и возможность шептать об этом ей на ушко, аккуратно прикасаясь к нему губами.

Развал СССР, как ни странно, стал крушением и всех Мишиных надежд. Он никогда даже подумать не мог, что общественнополитические преобразования так скажутся на его личной жизни. Он не стал офицером, не получил родительскую квартиру в Киеве, так как и они не получили ее, не поездил на «москвиче» по той же причине, и вот теперь Наденька уехала из его жизни навсегда. Он вспомнил вчерашний день, когда казалось, что он увидел улыбку жизни, и горько усмехнулся.

Советский человек умел горько усмехаться, этого не отнять. Не плакать, не впадать в истерику, не напиваться или обкуриваться в хлам, а так, тихонько усмехнуться про себя, переворачивая носком ботинка опавший лист, как часть безвозвратно ушедшей жизни, и с горькой усмешкой снова встать навстречу утренней заре. Миша был не только советским человеком, но и сыном офицера, а это что-то да значило.

Уходила старая жизнь, и в прошлом советских людей принимала в свои объятия новая. Потихоньку стал просачиваться мир денег, меняя развитой социализм на дикий капитализм во всей его красе. Красивые девчонки постепенно исчезли с улиц, пересев на «порши», BMW и «мерседесы» своих воздыхателей, преподаватели вузов, коим стал Миша после выпуска, перестали считаться элитой общества и стали зарабатывать на жизнь, получая мзду от студентов за хорошие оценки на экзаменах. Мир менялся прямо на глазах, и остановить его движение было непосильно даже Гераклу.

И сын офицера Миша не стал стоять в стороне от этих перемен. Наскоро распрощавшись с университетом и преподавательской работой, он сколотил первый кооператив по травле комаров, тараканов и муравьев в жилищах, и стал неплохо зарабатывать, что позволило ему купить себе небольшую квартиру и помогать стареющим родителям. Он женился на прекрасной девушке Миле (так о ней, по крайней мере, говорила Мишина мама), и та родила ему близнецов, мальчика и девочку. И Миша бы счастлив, как тогда в лагере, когда ночью на Ивана Купала жизнь улыбалась ему, раскрывая свои объятья. А ночью он целовал Милу и шептал ей, что женился на ней из-за ее прекрасного имени, на старославянском означающего «милая».

Была, правда, у Миши одна слабость: он очень любил сказки и предания о цветке папоротника. Так, что даже сделал его изображение экслибрисом на все домашние книги. Рассказывая о нем, он всегда делал акцент, что цветет папоротник всего один раз в жизни, и редким счастливцам удается увидеть его цветение. Тем же, кто увидел этот волшебный цветок, открываются все тайны мира, и клады сами идут таким счастливцам в руки. Умникам, кто говорил о спорах, коими размножаются папоротники, Миша всегда сочувственно пожимал руку, негромко приговаривая про себя: «Значит, не довелось». Но кто из нас без чудачеств?

Облачное королевство

Я спрашиваю Вас:

зачем звезда небес

Манит нас в этот мир,

где бедам нет числа?

Юлий Ким

О счастье, что ты? Легкое облачко с нарисованным единорогом на борту? Мираж, порхающий над головой? Но даже легкий ветерок, едва шевелящий листву деревьев, сдует его без следа, и все — нет его, словно и не было никогда. И всматривайся затем в небеса: не оно ли плывет навстречу? Но облака все больше попадаются пустые, пыльные, а то и совсем прибьет бурю вместо счастья, и дождь льет, как из ведра, или метет загулявшая метель. А ведь было, было!

Я помню это ощущение каждой клеточкой своего тела, когда хорошо, не жарко, не холодно, спокойно и счастливо на душе. Но ветер унес мое облако без следа — гулять среди бескрайних небесных просторов. Я помню тебя, мое счастье, твой влюбленный взгляд и статную осанку. Бывало, застыв с открытым ртом, всматриваешься в небо — не оно ли летит навстречу? Не покажется ли из-за туч развивающаяся грива моего единорога, не блеснет ли его горделивый взгляд? А после бредешь по мостовой, погруженный в думы об устройстве мира и вечном непостоянстве.

Облачный единорог родился в апреле, и как все младенцы даже у людей, что смешно топают внизу по старушке-Земле и коптят небо бесчисленными трубами, стал праздником для своих родителей, уважаемых членов облачного королевского общества. Мама единорога была фрейлиной при дворе, и королева-мать посетила счастливую семью, лично одарив юного наследника поцелуем.

Отец же нашего младенца слыл знатным повесой, и пропустил час рождения первенца, участвуя в славной королевской охоте, где, превращаясь в злобного хищного облачного тигра, вместе с ветром гудел и злобно рычал, так что даже благородные земные олени прижимали уши и бежали по зеленым лугам, выставив страшные рога на радость молодому королю и его свите. А поздно вечером, узнав благую весть о рождении наследника, он с виноватой главой и хитрой усмешкой предстал перед супругой у колыбельки сына. Не дав ей проронить ни слова, он крепко поцеловал супругу, как и мы, бывало, целуем друг друга после долгой разлуки, встречая родных на выходе из аэропорта и предваряя рассказ, который, казалось, уже собрался сорваться с уст любимых.

«Я принес тебе запах луговых трав. Я весь день гонял по полям, чтобы собрать самый пышный букет ароматов, вобрав в себя все полевые цветы, когда-либо росшие под солнцем», — сказал наш повеса, превращая себя в огромный полевой букет. «Прощен», — ответствовала ему фрейлина ее величества, и, приподняв из кроватки сына, с гордостью показала супругу их первенца.

«Слушайте все ветра, неподвластные никому, моря и океаны, высокие горы, подчас касающиеся своими вершинами свода небес! У нас родился сын! Пусть Солнце, отец наш небесный, и наша мать-Земля выберут ему предназначение, ведь рождаясь, облако не может жить без великой цели», — промолвил отец, принимая первенца из заботливых рук матери.

В отличие от нас, людей, облака искренне верят в какую-то великую цель, стоящую перед каждым вновь родившимся. Не допуская обратного, каждое облако считает крайне важным открыть свое предназначение и следовать ему. «Величие замысла Вселенной откроется всякому, нашедшему свое предназначение», — выложено светом утренней звезды на сводах королевского дворца. Но как достичь цели, раскрыть тайну мироздания, постичь то великое предназначение, ради которого ты появился на свет? Этому не учат в школе и не расскажут многочисленные книжки с кричащими названиями типа «Поиск предназначения: советы для чайников».

«А вдруг я первое облако, родившееся без всякого на то предназначения?», — раз за разом посещала нашего единорога предательская мысль, когда все больше и больше сверстников вокруг проходили обряд «достижения цели», с высоких сводов сообщая миру о своем предназначении и поступая на вечную службу ему. И юное облако металось по небу, соревнуясь с грозными ветрами, всматриваясь в полет птиц и таяние звезд. Но тот счастливый момент, когда краски вокруг вспыхнут, как новогодний фейерверк, украшая небо огнями, и великое таинство появления на свет предстанет пред тобой во всей красе, все не приходил, вселяя грусть и отчаяние.

Облака живут гораздо дольше смертных, но бессмертие не даровано им. Десять человеческих жизней — вот тот срок, что отведен им, не ведающим тяжести земного притяжения. И время, беспощадный погонщик всего живого, гналось за облачным единорогом, больно жаля и кусая его за бока, но счастливый час откровения, выбранный Солнцем и Землей по просьбе отца, все заставлял себя ждать. И королева-мать, поцеловавшая сына фрейлины еще в день его рождения, пригласила не нашедшего свое предназначение в свои покои.

«Знаешь ли ты, сын моей фрейлины, о прекрасный облачный единорог, что и я, родившись на свет, долго не могла определиться, кто я и зачем? — сказала она. — Я прикрывала все живое от палящих лучей солнца, орошала дождем пустыни, рисовала влюбленным сердца на небе и пропускала сквозь себя свет звезд, чтобы путники не сбивались с пути. Все это было не мое, хотя я с удовольствием могла служить любой из этих целей. Но в один день я поняла для себя, что забота обо всех облаках на свете, поддержание основ жизни и порядка — и есть моя цель жизни. Это чувство нельзя забыть или перепутать. Чувство, словно давно попавшая заноза вынута рукой врачевателя, и сотни пут, связывающих твою душу, лопнули в один момент. Такое спокойствие приходит, и свет знания своего пути проливается на тебя небесным дождем. Испытал ли ты это, сын мой?»

«Нет, Ваше Величество, — ответствовал единорог. — Я плыл над морями и парил над землями, я играл с ветрами, управлял бурями и ураганами, находил пропавших и укрывал туманом влюбленных, но ничто из этого не заставило меня отказаться от всего остального. Что не так со мной?»

Королева стояла, направив взгляд на картину на стене своего дворца, где Солнце и Земля пеленали вновь родившееся облако. Картине было столько лет, сколько и самому замку, и мало кто из ныне живущих помнил, кем она была сотворена из небесных красок на королевской стене. Затем королева-мать решительно обняла единорога и подвела его к старому полотну.

«Что ты видишь?» — спросила она. «Я вижу старую картину, где нарисовано появление первого облака. Говорят, эту картину сотворили Солнце и Земля в память об этом чудесном рождении». Королева аккуратно потянула за край полотна, и картина, отстав от стены замка, приоткрыла проход, усыпанный мириадами звезд. «Это дверь, сотворенная Солнцем и Землей. Дверь для тех, кто не смирился с участью, уготованной облаку небесами, кто не готов выбрать себе предназначение, и, вновь и вновь просыпаясь с первыми лучами солнца, снова будет выбирать его для себя».

«А как же цель жизни? Кто эти существа, которые живут, не имея единой цели познать свое предназначение?» — спросил удивленный единорог. «Имя им — люди. Проживая свою непомерно короткую жизнь, они никогда не смирятся с одной конкретной целью, одним конкретным предназначением. Они будут искать себя каждый день, отвечая на вопрос, кто они и зачем приходят в этот мир, и никогда не примирятся с найденным ответом, снова и снова постигая неизведанное, растрачивая себя с десятикратной силой. Шагнешь в эту дверь — и оттуда нет возврата, но по-другому людям не суждено появляться на свет. Каждое новое человеческое дитя, каждая новая жизнь — это облако, прошедшее по звездному пути. Запомни: больше не будет облачного единорога, и где-то на Земле в человеческой семье родится ребенок. Он заплачет, и его жизнь начнется вновь».