Охота на зверя E-Book

СЕРГЕЙ ЖУРАВЛЁВ

• Herausgeber: SUNRAY
• Kategorie: Krimi
• Serie: Многолкий
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 489

Veröffentlichungsjahr: 2023

Beschreibung

Даниил Нимак отбывает заключение в тюрьме Тростянец. Ему приходит посылка с запахом любимых духов Надежды Авдеевой. Нимак понимает, что убийца издевается над ним даже на зоне. Вдруг появился свидетель, который заявляет, что Даниил не убивал Ловчего. Адвокат добивается освобождения Нимака. А тот приступает к охоте на зверя...

Leseprobe

Оглавление

Пролог

От себя не убежишь

Не стоит расслабляться

Прости, что не встала

Что-то пошло не так

Боль – не сама цель

Откуда это письмо

Горы – идеальное место для…

Береги себя

Телефон в руках Нимака

Кто-то говорит по-английски

Наоборот – имеет значение

Час от часу не легче

Чего ты так ёрзаешь

Обычные люди – Ангелы

Здесь правит она

Я бы вас уволил

Ты сам справишься

Вы совсем сошли с ума

Кошки всегда падают на лапы

Очень хорошее молчание

Разрушительным, но очищающим

Это не следствие, а охота

Хуже быть и не могло

Я слышу, но не слушаю

Тяжесть легла на плечи

Сегодня тебя отругает жена

Это должно остаться между нами

Не упускайте ничего из виду

В пять тридцать у вокзала

Я всё же убежден

Разновидность Путинского «Новичка»

Я рассчитываю на это

Как до него добраться

Никаких сомнений

Главное действовать бесперебойно

Вы пойдёте со мной

Проблема была в том

Эти горе-патриоты

Я тоже рад тебя видеть

Он считает себя мессией

Приходите, вас ждут

Прокурор оцепенела

Я могу рассчитывать на тебя

Зверь стоял над ним

Вы должны найти

Снова требуется выстрел

Где хозяин

Не разжигай никаких пожаров

Эпилог

ОХОТА НА ЗВЕРЯ

© 2021 СЕРГЕЙ / правообладатель.

Все права сохранены.

Автор: Сергей Журавлев

ISBN: 9783988653345

[email protected]

Желающим послушать аудиокниги:

vam-moi-knigi.com

СЕРИЯ КНИГ

МНОГОЛИКИЙ

КНИГА 3

ОХОТА НА ЗВЕРЯ

Пролог

Данила Нимак не отрывал глаз от шприца. Он приложил кончик иглы к вене. Подав голову назад, зажал верёвку чуть сильнее. Затем медленно стал давить на поршень и наблюдать как мутная жидкость уходит из прозрачного цилиндра.

Едва следователь выпустил повязку из зубов, варево попало в кровоток, вызывая ощущение блаженства, покоя и расслабления. Нимак закрыл глаза, чувствуя, что после тяжёлого, долгого дня наконец-то принял горячую ванну. Он улёгся на тюремную койку и погрузился в идиллическое опьянение.

Этот эффект был одним из самых больших преимуществ героина, однако для Нимака важнее было то, что наркотик подавлял боль абсолютно и беспощадно. Мигрень, сопровождавшая Данилу с тех пор, как он помнил себя, исчезала в мгновение ока. Ни одно другое средство не действовало на него так молниеносно. К тому же, благодаря ему Нимак переставал думать обо всём, из-за чего попал в тюрьму.

Начало было психологически трудным, ведь Данила никогда раньше даже не пробовал марихуану, не говоря уже о том, чтобы ширять себе в вену. Наркоту он получал в дезодоранте Олд Спайс. Удивительно, как много в нём могло всего поместиться. Первая партия включала немного жидкого микса герыча с какой-то добавкой, шприц на два кубика и пять одноразовых игл. Всё было аккуратно завёрнуто фольгой и помещено прямо под косметическую часть.

Нимак принял такое решение всего через несколько недель. А ведь ему предстояло отсидеть двадцать пять лет от звонка до звонка. Он исчерпал апелляционный путь и не мог рассчитывать на досрочное или условно-досрочное освобождение. Зато он мог надеяться, что благодаря героину навсегда забудет обо всех своих проблемах. Прежде всего о мигрени и о психологической боли, о существовании которой он даже не подозревал.

Заливая в себя дурь, Данила на какое-то время перестал думать о Надежде Авдеевой. Переставал видеть её могилу и человека, которого он убил в Белокоровичах. Прокурора, из-за которого он попал в тюрьму.

От себя не убежишь

Теперь, по прошествии нескольких месяцев после того, как подсел на геру, он стал всецело от него зависимый. Каждый раз Нимак с нетерпением ждал посылки. В этот раз, как только развернул тонкую плёнку, мгновенно забыл, что находится в тюрьме. В его ноздри ударил до боли знакомый запах, точнее слишком знакомый. Его сознание потеряло реальность. Постшоковый сюрреализм, он субъект совершенно другого мира.

Немного придя в себя, он стал убеждаться, что это неправда, что он ошибается. Но реальность была другая: посылка явно обработана духами Kenzo Amour. Такими же, какими пользовалась Надежда. Разум отказывался воспринимать это открытие, но когда первоначальный шок прошёл, Нимак понял, что зверь из Белокоровичей ещё с ним не закончил.

Он выглядел всё хуже и хуже. Ещё месяц назад Юрий Попович был уверен, что его бывший подручный больше не может истязать себя, то теперь он был вынужден передумать. У Нимака впалые щеки, руки и ноги тонкие, как палочки, и отчётливо видны ребра.

Он сел напротив Юрия и посмотрел на него пустым взглядом. С минуту они молчали. Потом Данила откашлялся и оглядел зал свиданий.

– Рад, что вы пришли, следователь.

Попович поджал губы.

– Не наглей, Нимак. Я прихожу сюда каждую неделю и, насколько мне не изменяет память, это первый раз, когда ты решил выйти из камеры.

Данила пожал плечами.

– Это всё, что ты можешь мне сказать?

– А что ещё нужно?

– Мне бы не помешало несколько слов объяснить.

– В таком случае, пожалуйста. Я не приходил, потому что не видел в этом смысла.

– Смысл состоит в том, чтобы…

– Я не выйду отсюда раньше времени, не смогу изменить наказание, и мне не на что рассчитывать, чтобы меня перевели в лучшее место. Наши разговоры ничего бы не изменили.

Данила был прав. Единственная поблажка от системы – он был переведён в тюрьму для лиц, проходивших наказание в первый раз – Тростянец. Здесь не было тех, кто убил бы его, не моргнув глазом.

Попович внимательно посмотрел на Нимака. После пребывания в изоляторе при Ивано-Франковском СИЗО у бывшего следователя была немного перекошена челюсть. Правый угол рта слегка приподнялся, создавая впечатление, что Данила постоянно улыбается себе под нос. Однако следователь не заметил ни свежих ран, ни синяков. Казалось, Нимак неплохо справляется в Тростянце. Не считая наркотиков. Юрию не нужны были результаты анализа крови, чтобы понять, что Данила что-то принимает. Он был вялым, зрачки у него сузились, зрение мутное, а кожа бледная. Кое-где Попович видел желтоватые пятна, покрывавшие лица большинства наркоманов. Крайняя измождённость и постоянное почёсывание в сгибе локтя не оставляли сомнения.

Попович откинулся на спинку стула, почти жалея, что пришёл сюда. Он ничего не мог сделать для Нимака. Разговоры ничему не помогут, а если речь шла об услугах в тюремной службе, то он уже ими воспользовался. Данила тоже знал об этом, и всё же на этот раз он решил встретиться с ним.

Попович вскинул брови, впиваясь взглядом в глаза каторжника:

– Что изменилось? – спросил он.

– Всё меняется, господин следователь, и только снаружи, потому что здесь... – Нимак оборвал свою речь и развёл руками.

– Тогда почему ты передумал говорить?

– Потому что мне нужна помощь.

– В чём? – спросил Попович и понизил голос. – Ты хочешь денег? Сигарет?

– Это не имеет здесь значения.

Попович заёрзал ища позу поудобней, ему сейчас показалось, что он сел на крайне неудобный стул.

– Так в чём дело?

– Мне нужна помощь за пределами тюрьмы.

Это звучало мало обнадёживающе. Зная Нимака, это могло быть только одно – действия против закона. Попович на самом деле не возражал бы, если бы не то, что он был сам как под лупой. После того как его подчинённый был приговорён чуть ли не к высшей мере наказания, начальник смотрел на него недоверчиво. Собственно, следовало считать чудом, что Поповича не уволили с работы.

– А конкретно? – спросил Попович. – Чего ты ждёшь?

– Я недавно получил посылку.

– Какую?

– С несколькими предметами первой необходимости.

– С героином, да?

Нимак поднял брови.

– Нечего удивляться. Ты же сам это понимаешь.

– Я не принимаю героин.

– Сынок, у тебя чешется там, где колешь себя в вену, – пояснил Попович, указывая на предплечье. – У новичков так всегда. Подсказываю – коли себя в область лодыжки, там кожа тончайшая, и будет меньше зуда.

Нимак поднял глаза, некоторое время постоял в неподвижности, потом щёлкнул пальцами.

– Покупаешь хороший порошок?

– Нет, конечно, нет. По крайней мере, не чистый, – признался Данила. – Это слишком дорого.

– Ты покупаешь «гречку», наше украинское зелье, придуманное группой студентов химиков?

– Возможно. Мне известна эта академическая история. Этот компот они замутили ещё в далёких семидесятых и он до сих пор работает.

– Не хочешь рассказать мне, что было в посылке?

– Губка обрызгана духами Надежды.

– Что, я не понял?

– Кто-то прислал мне ясное сообщение.

Попович открыл рот, но не заговорил. Он глубоко втянул воздух, потом покачал головой, словно только что услышал самую большую глупость.

– Тебе показалось, Нимак.

– Нет.

– В этом пропитанном зловонием месте всё, что пахнет немного лучше сортира, должно напоминать о самых приятных из известных тебе...

– Это её духи!

Рука Данилы дрогнула, когда он снова почувствовал желание почесаться на месте укола. Однако вовремя спохватился, после чего начал разматывать засученный рукав. Попович впился взглядом в его глаза и стал ждать дополнительной информации. Однако он быстро понял, что должен вытащить их из следователя.

– Ладно, попробуем поразмыслить, – начал Юрий. – Предположим, что ты прав.

– Мы не должны предполагать. Это правда.

– Хорошо. Тогда объясни мне, зачем кому-то посылать тебе такое?

– Есть два варианта.

Попович и сам прекрасно это понимал, но упоминать об этом не собирался. Может быть, это послание для Данилы окажется терапевтическим. Может быть, это поможет ему хотя бы на мгновение поставить перед собой цель. Хотя, это была идиллическая мечта для Поповича, не было смысла обманывать себя. Данила давно впал в апатию, из которой, вероятно, уже не выйдет.

– Либо Зверь из Белокоровичей хочет надо мной посмеяться, либо Надежда жива.

– Что?

– Вы же не думаете, что убийца действительно повесился в горах, как говорят СМИ?

– Нет, Нимак, нет. В этом я не сомневаюсь. Но чтобы Надежда… – Попович и со свистом выпустил воздух. – Я понимаю, что наркотики переполняют тебя оптимизмом и хорошей погодой на целый день. Но то, что ты говоришь – это особенная чушь, даже для тебя.

Снова стало тихо. У Юрия мелькнула мысль, что между Нимаком и типичными наркоманами существует одно принципиальное различие. Для последних разговоры всегда сопровождались рыскающим взглядом, нервозностью и гиперактивностью. Данила тем временем смотрел ему прямо в глаза и имел каменное выражение лица.

– Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Не совсем, почему вы так решили?

– Ты хочешь сказать, что Зверь из Белокоровичей забавляется с тобой и далее?

– Не совсем так. Обычные игры не впечатляют этого человека. Они не доставляют ему должных эмоций. Полагаю, он не стал бы так со мной играть. Он не стал бы посылать мне духи только для того, чтобы меня раздражать воспоминаниями.

Попович громко сглотнул слюну. Это было логичное предположение, но явно недостаточное для того, чтобы делать столь далеко идущие выводы.

– У меня было много времени, чтобы подумать об этом.

– Не сомневаюсь.

– И это единственный разумный вывод.

Попович почесал затылок. Он чувствовал себя некомфортно без офицерской фуражки и мундира, но исходил из предположения, что будет лучше, если он явится на Тростянец в штатском. Его покойная жена говорила, что без мундира он выглядит странно. И в этом было зерно правды. Попович чувствовал себя гораздо лучше в своей, форменной одежде.

Он посмотрел на Нимака. Преимущество отбывания наказания в учреждении полуоткрытого типа заключалось в том, что он мог носить типичные для него чёрно-красные клетчатые рубашки. Если бы он попал туда, где, по сути, было его место, ему пришлось бы носить темно-серый костюм опасного преступника.

– У тебя слишком много времени на размышления, Нимак.

– Это правда. Но благодаря этому я знаю, что она жива.

Попович не услышал надежды в его голосе. Он не видел её и в глазах каторжника. Юрий решил, что, пожалуй, не стоит удивляться, рациональность покинула Данилу, вероятно, задолго до того, как он оказался в Тростянце.

– Предположим, ты прав, – повторил Попович. – С какой целью Зверь из Белокоровичей должен был посылать тебе это послание?

– Чтобы издеваться надо мной.

– Ты сказал, что он не играет в такие игры.

– Это не игра. Это каторга, господин следователь.

– Хорошо, – произнёс Попович и потёр виски. – Но это не ответ на мой вопрос. Почему он это делает?

– Я был на его прицеле с тех пор, как вытащил монету из уст жертвы на Тропе Довбуша. И с тех пор мне не удалось выяснить, почему именно я.

Попович тоже много раз задавал себе этот вопрос. Этот вопрос был одним из тех, на которые не было определённого ответа.

– Его мотивы меня, впрочем, не интересуют, – добавил Данила. – Я просто хочу, чтобы вы нашли Надежду.

– Упаси нас Господь! Ты вообще слышишь, что говоришь? Ты похоронил её. Я был с тобой на её могиле, Нимак!

– Мы прощались с телом в закрытом гробу.

– Да, но…

– Кроме того, в материалах дела говорится, что я не проверил её пульс в больнице.

– В материалах дела говорится? Это ты сам не помнишь?

– Нет, – признался Данила и впервые опустил взгляд. – Эти моменты я вижу в памяти, как сквозь туман. Кажется, я проверил пульс на суставе руки, но... – Попович ждал, что Нимак продолжит, но тот замолчал.

– Это не имеет значения, – оценил следователь. – Смерть очевидна, её поместили в морг, а затем тело предали земле.

– Очевидно, нет.

– Ты хочешь сказать, что кто-то волшебным образом перенёс её в другое место?

– В этом нет никакой магии, господин следователь. Наоборот.

Попович уже прекрасно знал, о чём попросит его бывший лейтенант. Ему даже не нужно было озвучивать свою просьбу, чтобы всё стало ясно. Они оба отдавали себе отчёт.

Нимак поднял глаза:

– Вы узнайте, что сможете.

– Но…

– Я никогда ни о чём таком вас не просил, господин следователь.

Попович предположил, что это, скорее всего, правда. Всякий раз, когда Данила попадал в беду, он, как правило, либо не заботился об этом, либо получал от этого удовлетворение. Он никогда не оказывался в таком плачевном положении, чтобы просить о помощи.

– Хорошо, Данила, я сделаю что смогу.

– Я попрошу вас быть непредвзятыми.

– Разумеется.

– Нужно ещё раз всё проследить от палаты и до могилы.

– Я так и сделаю, Нимак, – заверил его Попович. – И если тебе что-то понадобится...

Прежде чем Попович успел договорить, пленник поднялся. Несколько охранников сразу заинтересовались им, и один двинулся к нему. Он схватился за дубинку, пристёгнутую к ремню, и производил впечатление, как будто готов крикнуть, чтобы осуждённый вернулся на место. Но вскоре он понял, что Данила Нимак уже закончил свидание и решил вернуться в камеру.

На ходу бывший следователь ещё раз обернулся через плечо и послал Юрию быстрый взгляд. Невысказанное послание, которое Попович увидел в его глазах, было – я рассчитываю на тебя.

Не стоит расслабляться

Суточные дежурства были настоящим проклятием всех районных прокуроров и следователей. Не имело значения, что это: будни или выходной день, середина ночи или полдень, день рождения или Рождество. Убийцы не особо придерживались календаря и работникам следственных служб приходилось появляться на месте всякий раз, когда дело доходило до происшествия со смертельным исходом.

Тимея Лендел думала, что такие требования давно позади. С тех пор как её повысили и перевели в областную прокуратуру, у неё закончились подобные мероприятия. Но увы…

До города Верховина она добралась за два часа. Обычно это абсолютно невозможно, но ночью дорога из Ивано-Франковска почти пуста. Отечественная малолитражка Вида неплохо справлялась с требованиями Тимеи. Почти все сотрудники их управления обогнали её по дороге. Да, они все превышали допустимую скорость, но только не она – прокурор Тимея Лендел. Она была идеалисткой почти во всех аспектах жизни, одной из тех идеалисток и обвинительниц, что были обречены на вымирание. Она была той, на кого все остальные члены коллегии смотрели с некоторой подозрительностью.

Может быть, это было бы даже без её любви к соблюдению закона. Уже одним своим видом она посылала всем вокруг сигнал, что к ней следует подходить с осторожностью. Она всегда носила идеально подогнанные и выглаженные костюмы, даже когда должна была присутствовать на допросах или заседаниях по вопросам временного ареста. Безупречная причёска, приглушённые духи только дополняли таинственный образ.

Если бы всё было по-другому, возможно, в эту ночь ей не пришлось бы проехать более ста километров только для того, чтобы сделать осмотр трупа на месте происшествия. В этом не было ничего особенного, насильственная смерть где-то в Верховине. Ещё мало что было известно, но Тимея ожидала, что это результат одного из двух сценариев. Либо незадачливый турист выпил слишком много и был сбит машиной, либо кто-то слишком долго находился в горах и умер от переохлаждения. Зимой эта вторая версия казалась более вероятной.

Лендел свернула налево и припарковалась рядом с автомобилем криминалистов. Затем надела кожаные перчатки и вышла из машины. Её уже поджидал внедорожник, в который она пересела. Через полчаса они прибыли к месту остановки. Дальше необходимо пройти пешком. Тимея вышла из машины и посмотрела себе под ноги. Возможно, она была немного одержима одеждой, но не была самоубийцей. Вместо каблуков она впервые в жизни надела на работу лёгкие туристические ботинки. Тимея неторопливым шагом двинулась вверх по тропе. Освещая дорогу фонариком, она надеялась, что труп нашли где-то неподалёку.

Она не ошиблась. Жертва находилась на поляне, примерно на высоте тысячи трёхсот метров. Лендел поздоровалась с криминалистами, которые уже расставили всё оборудование и только и ждали, когда прокурор официально приступит к действиям на месте происшествия.

– Что мы имеем? – спросила Тимея, проходя мимо одной из выключенных УФ ламп, работающих на аккумуляторах не более двух с половиной часов. Надо было экономить свет, пока прокурор и криминалисты не приступят к делу.

– Мужчина. Примерно тридцати лет. Документы отсутствуют.

Лендел посмотрела на полицейского, который подал голос. Она вспомнила его по делу Нимака, хотя не могла припомнить, как его зовут. Взглянула на табличку с именем. Подопригора. Две звёздочки на погонах сообщали, что у него звание лейтенант полиции.

— Кто его нашёл?

Офицер указал на стоящего в отдалении парня. Рядом с ним женщина в форме и записывала показания.

Фотограф, который якобы намеревался увековечить восход солнца на фоне гор. Он собирался расположиться перед рассветом на тех горах.

Лендел некоторое время смотрела на парня. Она делала это только для того, чтобы оттянуть момент осмотра трупа. Уже издали было видно, что здесь произошла трагедия. Брызги крови на снегу выглядели так, будто кто-то выплеснул ведро красной. Трудно было поверить, что всё это может исходить от одного человека. С другой стороны, в человеческом теле текло от пяти до шести литров крови. Достаточно было перерезать две, три артерии, чтобы снег вокруг мгновенно поменял цвет.

– У него не было с собой никаких вещей? – спросила Тимея.

Подопригора потёр руки, потом сунул их в карманы.

– Рюкзак, – он указал на него.

Лендел увидела кусок полицейской ленты и ноги, остальное заслонила её группа людей. Вспыхивали вспышки, продолжались тихие разговоры. Техники скрупулёзно фиксировали каждую, даже наименее существенную деталь. Один из них записывал всё на небольшую видеокамеру.

– Внутри мы нашли бумажник, но без денег и документов.

– А карты?

– Что?

– Дисконтные карты в магазины, в парикмахерскую, в фитнес-клуб, в библиотеку... ничего?

– Ничего.

Тимея выпрямила плечи и огляделась. Луна в эту ночь пряталась за облаками, непроницаемая чернота, казалось, заполняла всю поляну. Чуть дальше над утёсом возвышался горный массив, но разглядеть даже ближайший холм было невозможно. Мир, казалось, начинался и заканчивался там, где местность освещали судебно-медицинские лампы.

Лендел обернулась. Днём с другой стороны от Ребра был вид На Шпица. Она вздрогнула, вспомнив, что произошло там в прошлом году. Как только ей позвонили, она подумала, что зверь вернулся. Однако она быстро смолкла и убедила себя в том, что это невозможно.

Да, человек, который повесился на воротах церкви, по её мнению, не был настоящим убийцей. Однако она не думала, что тот когда-нибудь вернётся. По всей вероятности, он спрятался где-то навсегда, довольный тем, что СМИ и правоохранительные органы уверены в его смерти.

– Прокурор?

Тимея поняла, что Подопригора что-то говорил ей.

– Да, я вас слушаю. Повторите.

– Я сказал, что его не опознают.

– Да, я слышала. У него нет с собой никаких…

– Он потерял гораздо больше, чем сами документы, – поймал её на слове лейтенант.

Лендел не любила вклинивания в её разговор. Нет, это не было недоразумение. Но она терпеть не могла, когда у кого-то не хватало терпения, чтобы с включением своих трёх копеек дождаться окончания чьей-то речи.

– Что вы имеете в виду?

– Посмотрите, – заговорил Подопригора и указал на труп.

Тимея опустила глаза. Больше всего крови было в области шеи и рук. Неудивительно, ведь там легче всего было добраться до артерий. Вытекающая из неё кровь была ярко-красной и резко контрастировала с белизной снега.

– Жертве отрезали кончики пальцев, – добавил лейтенант.

– Неужели?!

– Я прошу вас, присмотритесь внимательнее.

Лендел решила, что самое время это сделать. Она вздохнула, затем направила луч света от фонарика на труп. Наклонилась, внимательно вглядываясь в лицо. Глаза были широко распахнуты и устремлены в беззвёздное небо. Роговицы помутнели, словно покрылись слоем тумана. В этом было что-то символическое, как будто опустился занавес, закрывающий жизнь этого человека.

Тимея не могла оценить, сколько крови потеряла жертва. Кроме того, низкая температура сделает своё дело, когда они перевернут тело и осмотрят на столе в морге, они не увидят традиционного тёмного цвета. Мороз вызывал изменение гемоглобина и делал livores mortis розоватым.

Она поёжилась от холода, стараясь вернуться мыслями к тому, что здесь и сейчас. Для более тщательного анализа ещё будет время, в этот момент ей нужно было сосредоточиться на том, кем был этот человек и, кроме того, как и когда он умер.

Посмертная концентрация ещё не наступила, что при температуре ниже нуля не было ничего странного. Труп находился в том же положении, что и когда место происшествия покидал убийца. Мышцы не сжимались, колени не подкашивались, руки не двигались, а локти не сгибались, лицо не изменилось. Лендел смотрела на выражение, с которым умер этот человек.

Он казался спокойным, но Тимея знала, что это всего лишь иллюзия. Она осветила застывшее лицо.

– С зубной картой тоже будут проблемы, – заметил Подопригора.

– Что это значит?

– У него выбиты все зубы.

Рот у жертвы был закрыт, увидеть что внутри было невозможно. Прокурор повернула голову и послала полицейскому короткий вопрос:

– Вы двигали тело?

– Нет, конечно, нет!

– Тогда откуда вы знаете, что он лишён зубов?

Помощник указал в сторону. Лендел направила туда фонарик и увидела небольшие желтоватые элементы, которые отмежевались на белоснежной поверхности. Куски резцов или клыков.

– Он оставил только осколки, – отозвался Подопригора. – Криминалисты не думают, что из этого что-нибудь получится. Мы даже половины зуба не сложим.

Тимея задумалась. Но прежде чем она успела определённо подумать о том, почему кто-то должен действовать таким образом, а не просто раздавить челюсть, к ней подошёл опытный врач.

Он представился Петром Сокирским, после чего поставил сумку с криминалистическим набором рядом с одной из ламп. Мужчина вытащил из неё небольшой шпатель и распаковал фольгу.

– Мы можем открыть рот? – спросил он.

– Конечно.

Сокирский осторожно поместил инструмент между губами мертвеца, затем медленно откинул нижнюю челюсть.

– Мне нужно посмотреть, удалили ли все зубы или просто... – он резко оборвал себя и замер.

Тимея отступила на полшага, и Подопригора издал тихий стон, словно вид причинил ему физическую боль.

– Чёрт побери! – вырвалось у доктора.

– Это! Это невозможно! – поворачиваясь к Лендел издал лейтенант. – Зверь покончил с собой возле церкви, а второго, второго вы засадили на всю жизнь!

По правде говоря, Данилу осудили за совсем другое преступление, но Тимея не собиралась об этом упоминать. Она впилась взглядом в монету, застрявшую во рту жертвы. Кто-то просунул её туда с немалой силой, казалось, она заняла место зубов.

Какое-то мгновение длилось всеобщее безмолвие. Поляна вдруг, казалось, превратилась в своеобразный глаз циклона. Не было слышно даже привычных звуков ночи. Воздух на мгновение словно сгустился, ветер напрочь затих.

Прокурор склонилась над открытым ртом мертвеца. Врач поправил положение лампы так, чтобы она светила прямо в рот. Он вложил шпатель поглубже, высунул язык, затем внимательно посмотрел на монету.

– Арабские надписи и символ орла. Я больше ничего не вижу.

– Я попрошу сделать фотографии с высоким разрешением, – обратилась Тимея к одному из техников.

Он быстро сфотографировал то, что находилось во рту жертвы, затем вытащил находку и положил её в мешок для улик.

Подопригора склонился в сторону к Лендел.

– Разве такое возможно? – прошептал он.

– Всё возможно, следователь.

– Но это…

– Это может быть подражание, – парировала Тимея.

Она выдала фразу спонтанно, не успев даже об этом подумать, но на самом деле это было вполне логичное предположение. Она не допускала, что Зверь из Белокоровичей вернётся так быстро. Может через пяток лет – да, но не сейчас. Она считала, что у убийцы только начался период, который в англосаксонской юриспруденции о серийных убийцах назывался периодом охлаждения. Убийца успокаивался, возвращался к нормальной, своей обычной жизни. Через какое-то время в нём вновь начинала нарастать жажда убийства, и Тимея подумала, что это именно так. Невозможно было сказать, сколько пройдёт времени.

В памяти всплыл академический пример, один из самых отвратительных серийных убийц, Деннис Радер, убил десять человек за тридцать лет.

– Да, возможно вы правы, – тихо произнёс Подопригора.

Лендел даже не взглянула на него. Она сосредоточилась на жертве.

– Даже если бы Зверь из Белокоровичей был жив, он не убивал бы так, – продолжал лейтенант. – Тот парень охотился на вершинах, а не здесь. Он не был настолько глумливым.

С этим Тимея могла бы полемизировать.

– Он был, как бы это выразиться, тонким знатоком.

– Тонким?

– Вы и сами знаете.

– Нет, я не знаю. По моему убеждению, в его поступках не было ничего тонкого.

– И всё же он совершал их с мастерством высокого класса.

Лендел не имела ни малейшего желания продолжать этот разговор. Впрочем, она напомнила себе, что у Подопригоры не было слишком хорошего мнения среди коллег по работе. Начальство, напротив, питало к нему симпатию, вероятно, потому, что он охотно выполнял любой приказ.

Тимея с удовольствием видела бы здесь Поповича. Скорее всего, это был единственный человек, который разделял мнение, что Зверь из Белокоровичей всё ещё на свободе. К сожалению, кроме Нимака. Но его надо было исключить из любого уравнения.

– Это не в стиле того парня, – добавил ещё Подопригора. – У него должен быть подражатель. Что меня нисколько не удивляет. В мире немало дегенератов. Один посмотрел на другого, и ему сразу захотелось чего-то подобного. Может быть, даже нашлись и те, кто поклоняется зверю.

– Безусловно.

– Кроме того, некоторые из них могли созреть во время процесса, не так ли? – продолжал лейтенант, доставая пачку дешёвых сигарет. – Там оказалось, что это какая-то секта.

– Старохристианская, – подтолкнула Тимея.

– Сыны Света.

– О, да. Говорят, зверь руководил этой группой. Это правда?

– Возможно.

– Тогда это мог быть кто-то из членов этой секты, – деловитым тоном объявил Подопригора и закурил.

Тимея в первый момент была готова принять эту возможность, но, увидев монету, передумала. Она выглядела новой. Как монетка, которая всё ещё в обращении. Да, у неё были арабские надписи, но она не напоминала о древних монетах, которыми пользовались сыны Света.

Петр Сокирский наконец снял шпатель, завернул его в фольгу и спрятал в мешок для отходов. Он поднял глаза на прокурора.

– И что теперь?

– Теперь пришло время для описания, – ответила Тимея и вздохнула, вытаскивая блокнот. Стараясь не слушать очередных гипотетических сценариев, выдвинутых лейтенантом, она начала записывать всё, что требовал закон. Скрупулёзно обсудила внешний вид и расположение трупа, обстановку и находящиеся поблизости предметы, а затем обратилась к врачу с просьбой определить время, причину и тип смерти.

Всё происходило как всегда. Спокойно, официально, без лишних эмоций. Несмотря на то, что воображение могло запрыгнуть на высокие обороты, все собравшиеся были профессионалами, вели себя так, как должны были.

Через некоторое время они сделали перерыв. Подопригора курил уже третью сигарету.

– Раздеваемся? – спросил Петр Сокирский.

– Нет никакой надобности, – произнесла Тимея.

– Ясненько.

– Мы подробнее рассмотрим всё это в морге. Или вы видите какие-то особые приметы? Поражения?

– Нет.

Тимея заполнила соответствующие параграфы в форме осмотра. Закончив, она поняла, что на самом деле это только начало бумажной работы. Её ещё ждал протокол осмотра. Она должна была описать всё, что происходило, и всех, кто принимал участие в действиях.

Тимея повернулась к техникам.

– Соберите образцы для исследований, – сказала она. – Каждый кусочек зуба, ничего не пропускайте.

Тимея пристально смотрела на них, когда сотрудники начали осторожно выполнять команды. Криминалисты прикладывали сантиметровую мерку к каждому найденному предмету, фотографировали, а затем закрепляли улики. Лендел была довольна: с ней работали профессионалы. Ей даже пришлось отдать должное, что мужчины закурили только тогда, когда уже сделали самое главное. Основным грехом полицейских на месте происшествия было покрытие пеплом и дымом улик на месте осмотра.

Тимея наблюдала, как криминалисты закрепляют монету. Они подходили к ней осторожнее, чем к контейнеру с самым радиоактивным изотопом урана.

Лендел на мгновение закрыла глаза и глубоко втянула ночной свежий воздух. Она попыталась представить себе человека, который стоял здесь перед ней. Он убил свою жертву, лишил её опознавательных качеств, поместил в рот монету.

Она задумалась: «Зачем он это сделал? Зачем столько усилий? Неужели Зверь из Белокоровичей действительно вернулся? И если да, то что значит это убийство?»

Тимея предполагала, что найти ответ окажется исключительно трудной задачей. Конечно, было бы легче, если бы у неё был специалист по выслеживанию зверя. Но она посадила этого человека за решётку – на всю жизнь.

Прости, что не встала

По утрам он чувствовал себя всё хуже и хуже. Данила Нимак с трудом поднялся. Он сел на койку и потёр виски. Когда-то отец говорил, что мигрень – это как товарный поезд, катящийся где-то в затылке. Однако теперь он был склонен согласиться с метафорой Пендолино. Боль появлялась из ниоткуда и пронзала его темя как молния.

Приговор, который он получил, в основном исключал возможность отбывать наказание в таком месте, это могло произойти только через некоторое время, если бы заключённый действовал хорошо, и пенитенциарный суд решил бы это оценить. Однако однажды в жизни судьба улыбнулась ему. А может быть, это была не заслуга судьбы, а простое человеческое чувство справедливости: наказание должно было выполнять определённые функции, а не представлять собой смертный приговор.

Данила проводил каждую свободную минуту следующим образом. Он брал книги, потом садился на койку и читал. Он не поднимал глаз, даже когда происходила какая-то ссора между сидельцами. Он развернул вокруг себя ауру таинственности, которая, несомненно, действовала в его пользу, хотя он не делал этого сознательно. Чтение было его побегом в другой мир.

В камере формально он должен был находиться с двадцати двух до шести утра. Это было несомненным преимуществом такой тюрьмы-завода. В другом учреждении заключённых запирали на двадцать два часа в сутки. Они выходили раз в неделю в баню и, кроме того, проводили час на прогулке и на занятиях в общей комнате.

Здесь всё было по-другому, но Нимак этим благом не пользовался. Пока другие заключённые после работы или в выходные дни участвовали в культурно-просветительных мероприятиях, иногда даже за стенами тюрьмы, Данила сидел в камере и читал.

Этот день должен был ничем не отличаться от других. После утреннего прострела головной боли наступило блаженство, и через несколько часов Данила остался один в камере. Он сел за столик под окном и стал читать. Он старался держаться подальше от детективов или другой подобной писанины. С него хватило того, что с ним произошло на протяжении всей его профессиональной деятельности. Но сделать это было нелегко, потому как большая часть многотысячной библиотеки представляла собой литературу именно такого рода. В какое-то время писатель Рэймонд Чендлер протянул ему руку и уловил внимание Нимака, затем полностью увлёк своими романами.

На этот раз Марлоу шёл по следу какой-то монеты, и тема не совсем укладывалась в голове Данилы. Тем не менее это был восхитительный роман в жанре крутой детектив, который было бы трудно отложить в сторону любому, кого увлекал цинизм и таинственная атмосфера. Тем не менее Нимак в какой-то момент был вынужден закрыть книгу. Сначала он услышал шаги, потом тяжёлое дыхание и, наконец, увидел, что возле столика остановился один из воспитателей.

В Тростянце их было семеро. На одного приходилось около тридцати заключённых, что, собственно, и было насмешкой, но в масштабах страны всё равно представляло собой результат, достойный похвалы. Благодаря им, осуждённых легко отпускали, если с ними вести благосклонно. Достаточно было показать администрации, что заключённый находится на прямом пути к ресоциализации и что лучшее, что они могут сделать, это ходатайствовать о досрочном освобождении. Бывший следователь, спокойно проводивший целые дни за чтением книг, безусловно, наполнял их оптимизмом.

– Что ты читаешь, Данила? – поинтересовался воспитатель.

– Чендлера.

– Интересно. Вы находите в нём прообраз себя? Ключи к своему положению?

Когда-то одна из женщин, неудачно проведших с ним ночь, утверждала, что он обманчиво похож на какого-то актёра, играющего Марлоу, но Нимак предполагал, что после недавних переходов достаточно одного взгляда, чтобы она передумала.

– Нет, не нахожу.

– Почему?

Данила вздохнул. Начиналось, теперь разговор пойдёт по проторённому пути, который напоминал разговоры за школьными партами.

– В предыдущих томах Марлоу был циником, а в этом, кроме того, он во многом ошибается, ещё и руководствуется каким-то извращённым чувством справедливости, спасает даму из беды.

– Так, а это значит…

– Значит, я тоже как и он циник! – отрапортовал Данила.

Воспитатель улыбнулся и встал у окна. Нимак поднялся, подошёл к своей койке, затем вытащил из-под неё пластиковую коробку. Поверх личных вещей он положил книгу, затем сунул ящик обратно. Он встал рядом с визитёром и почувствовал, что ему становится жарко.

Данила раздумывал, что сказать, чтобы как можно быстрее и как можно подлиннее.

– Это удручающая фигура, – отозвался воспитатель. – Но это также напоминает героев романтиков.

– Возможно.

Мужчина повернулся к нему, на мгновение задумался, потом махнул рукой и полез в карман.

– Не обращай внимания на Чендлера. Он мне никогда не нравился, – сказал воспитатель, протягивая Нимаку письмо. – На этот раз конверт нераскрытый, что, скорее всего, вас порадует.

– Для меня это не имеет никакого значения.

– Вы не рассматриваете тайну переписки как непременное право?

– Я потерял все права, когда нажал на курок.

Воспитатель, казалось, удивился такому ответу. Он прищурился, словно пытаясь оценить, действительно ли пленник так думает. Нимак быстро покачал головой и взял конверт.

– Спасибо, – сказал Данила. – За передачу. И за доверие.

Цензура была не тотальной, в этом случае открывались не все конверты. Так делали только по отношению к самым подозрительным типам. И Нимака до сих пор считали одним из них.

Было что-то приятное в мысли, что он один из самых опасных узников в исправительном учреждении, а может быть, и во всём Тростянце. Данила улыбнулся себе в душе. Он учтиво поклонился воспитателю и сел за столик с закрытым конвертом. Подождал, пока мужчина покинет камеру, а затем оторвал край конверта.

Внутри лежал сложенный пополам листок формата А4. Снаружи конверт не был снабжён никакой информацией, кроме данных адресата. Однако тюремные власти наверняка знали, кто является отправителем.

Данила догадался, что это Попович прислал письмо. Правда, каждому полагалось три свидания в месяц, но было бы опрометчиво использовать их каждый раз, когда Попович что-то придумывал. И, возможно, теперь, в сущности, так оно и было. Попович не принадлежал к числу самых метких полицейских, впрочем, если бы не молниеносная карьера в милиции в начале девяностых, он, наверное, никогда бы не зашёл так далеко, но на него можно было положиться. У Нимака мелькнула мысль, что это единственный человек, которого он может назвать другом. Он приятно осознал эту мысль, и она была умиротворённой.

Данила вздохнул и развернул листок. На ней была краткая, но отчётливо ясная информация, написанная характерным тонким шрифтом столь популярной Гельветики. Следователь впился взглядом в строки, не в силах поверить тому, что видит.

«Прости, что не встала», – гласило лапидарное послание.

Это отнюдь не Попович был отправителем письма. Нимак ругал себя в душе за излишний оптимизм. В его руки попало письмо, которого он никак не ожидал. Зверь из Белокоровичей вступит с ним в столь непосредственный контакт. Одно дело освежить духами губку, другое послать ему сообщение. Он не сомневался, что это убийца. Послание не оставляло места для малейших колебаний, даже если оно не было подписано.

Отправитель ссылался на эпитафию на могиле Надежды Авдеевой. В завещании журналистка велела выгравировать себе на надгробии: «Здравствуй! И прости, что не встану рядом с тобой». Во время похорон это вызвало в нём озноб, а с другой стороны, какое-то утешение из-за того состояния, которое Надежда испытывала до смерти. Теперь, однако, это звучало как насмешка.

Он вздрогнул при мысли, что должно быть, происходило с ней всё это время. До сих пор он делал всё, чтобы не думать об этом, но знал, что в конце концов разум сам начнёт создавать сценарии.

Он встрепенулся и стал предельно внимательным. Данила должен максимально сосредоточиться на списке. Это было ни меньше, ни больше, как подтверждение того, что Авдеева ещё жива. Зверь насмехался над ним, и он мог рассказать об остальном. «Прости, что не встала, хотя совсем не умерла». Да, в этом был истинный смысл этих слов. Нимак выслеживал этого человека достаточно долго, он достаточно хорошо его узнал, чтобы у него не возникло никаких сомнений.

Или, может быть, это наркотики так действовали на него? Может быть, Попович был прав, утверждая, что это всего лишь благочестивое мышление?

Данила покачал головой и протёр глаза. Он ещё раз посмотрел на лист бумаги, словно удивляясь, что она не исчезла, а оказалась чем-то реальным. Данила сложил её, а затем поместил в томик Чендлера. Он положил её на койку, осмотрелся, затем потянулся за шприцем.

Через некоторое время ему стало лучше. Он гадал, не заметил ли воспитатель признаков того, что он ударил себя по вене. Затем лёг на койку и впился взглядом в тщательно выкрашенный белый потолок. Условия здесь отличались от условий в Чёрном Дельфине. Там всё было гнилым, заплесневелым, вонючим и отталкивающим. Предгорье по сравнению с тем местом представляло собой приятное разнообразие.

Данила не мог собраться с мыслями. Несколько слов, написанных на листе бумаги, казалось, приняли физическую форму и ударили его снова и снова, как обухом. Каждое слово эхом отдавалось в его сознании, как оглушительный гонг, раздавшийся совсем рядом.

Нимак выругался себе под нос и сел. Он повернулся, прислонился к стене и свесил ноги на койку. Возвращался один из вопросов, который ему до сих пор удавалось затерять где-то в закоулках собственного сознания благодаря герычу. Как это возможно? Как убийца смог подменить Надежду и исцелить её? Сценариев было много, но ни один из них не казался выполнимым.

Нимак некоторое время размышлял над этим. Он не знал, сколько времени прошло, может час, полтора или два. Здесь это было относительное понятие, особенно в дневное время, когда заключённые могли покидать камеры. Ничто не придавало ритму повседневного существования, всё тонуло в апатичном однообразии. Всё, включая ответ на вопрос, мучивший Данилу.

Впрочем, этот вопрос был для него не единственным. Он также размышлял о том, как покинуть стены предгорий. Если бы он получил меньший размер наказания, он мог бы сделать это раньше половины срока. Однако в случае двадцати пяти лет потолок повышался до пятнадцати лет. Кроме того, суд должен утвердить убеждение, что осуждённый больше не совершит преступления. Нимак не думал, что кто-то может оказаться таким оптимистом.

Вряд ли, придётся рассчитывать на Поповича.

А может, и нет? Может быть, был какой-то способ выйти из тюрьмы раньше времени? Были ещё две формальные дороги, о которых он время от времени думал. Ни один из них не был слишком вероятным сценарием. Нимак вскочил с койки. Он решил, что если не попытается, то никогда не узнает, был ли на самом деле какой-то шанс. По крайней мере, он не будет сидеть сложа руки и терзаться мыслями об Авдеевой, сосредоточится на чём-то другом.

Он вышел в коридор и тут же привлёк внимание охранника. Мужчина смерил его взглядом и машинально потянулся к дубинке, закреплённой на поясе.

Охранники поначалу относились к нему как к прокажённой собаке, но их подход менялся так же, как и к заключённым. Чем дольше он был спокоен, чем больше времени просидел, уткнувшись носом в книгу, и напускал вокруг себя туман загадочности, тем благосклоннее они становились.

– В чём дело, Нимак?

– Мне нужно позвонить.

– Ты и позвонить?

Данила пожал плечами.

– Я ещё не видел, чтобы ты куда-то звонил.

– Рано или поздно приходит такое время.

Охранник производил впечатление, будто он не понимает.

– С кем ты хочешь общаться? – спросил он. – Насколько я знаю, у тебя нет семьи.

– Нет у меня семьи.

– И друзей тоже?

Нимак кивнул. Последний человек, которого он мог так назвать, оказался убитым в здании санатория.

– Так куда ты хочешь звонить?

– В юридическую фирму.

– Где?

Данила помнил, что Надежда когда-то рекомендовала ему адвоката из этой фирмы. Правда, если память его не подвела, адвокат работал в Киеве, но он знал, что у конторы есть и Ивано-Франковская дочерняя компания. Возможно, удастся привлечь сюда защитника.

– Что ты задумал?

– Ничего.

– Ты что, мечтаешь выйти раньше?

– Возможно. У меня есть ещё…

– У тебя, Нимак, совершенно никчёмная надежда. Но если хочешь пободаться с быком правосудия, пожалуйста, – ответил офицер и кивнул ему. Он повёл его к телефонному аппарату, потом встал рядом.

Данила смерил его взглядом.

– Что-то не так? – спросил надзиратель.

Бывший следователь не отозвался. Он потянулся к телефонной трубке, затем бросил взгляд на список номеров на листке, лежащем рядом с камерой. Раньше никому не приходилось прибегать к такой помощи, чтобы дозвониться до справочного бюро. Теперь чудом было то, что такое место ещё вообще существует.

Нимак быстро получил то, что ему было нужно, а затем позвонил в офис фирмы «Железный Закон». Разговор начала женщина, представившаяся Алиной, имя ускользнуло от него. Он всё обдумывал и предполагал, что ему придётся обнажиться, желая выяснить, о каком адвокате говорила Надежда. Собеседница, однако, быстро поняла.

– Людмила Вильха?

– Я не знаю. Возможно.

– Вы хотите сказать, что ищете, как вы выразились, самое настоящее искусство?

– Да.

– В таком случае, конечно, речь идёт о мэтре Людмиле Вильхе.

– Возможно.

– Я вас соединяю.

Нимак перевёл дыхание и посмотрел на охранника. Тот лениво смотрел на него, ковыряясь в зубах. Он делал это так показательно, что трудно было предположить, чтобы что-то действительно застряло у него между зубами.

– Людмила Вильха, – раздался голос в трубке. Решительный, жёсткий, но переполненный сексапильности. Данила сразу представил себе одну из тех успешных женщин, которые начинали день с эспрессо, а заканчивали выигрышным делом.

– Я получил информацию о вас.…

– Да, да. Анна из приёмной мне рассказала, – вклинилась она в его слова, – от Надежды Авдеевой.

– Вы были знакомы, как я понимаю.

– Ну, вы понимаете…

– Для полицейского неплохо.

– Я больше не работаю в полиции.

– Жаль, действительно жаль, – ответила она, понизив голос. – Жаль, потому что парочка таких, как вы, и спрос на кладбищенские услуги, гробы и памятники резко пошёл бы в гору. Хотя, с другой стороны, они никогда не жалуются на отсутствие работы, не так ли?

– Ваша правда.

Людмила вздохнула в трубку.

– Вы ищете нового защитника? Тихон Тихий не справился?

– Мне нужен неортодоксальный подход.

– Я понимаю.

– Так вы заинтересованы?

– Нет. Я не принимаю проигранных дел, даже если потенциальный клиент выглядит как рокетмэн.

– Что?

– Я видела вас по телевизору. Классные рубашки.

– Послушайте…

– Не будем тратить моё время, – постановила она. – Ваше дело я всё равно не возьму, но дам вам бесплатный совет. Рекомендую, чтобы вы проявили интерес к помилованию. У нас сейчас благоприятный политический климат.

– Что такого?

– Вы послали к чертям Сталинского преступника, не так ли? Это довольно патриотично.

Нимак потёр висок и решил, что допустил ошибку. Адвокат, возможно, и действовал немного вне рамок системы, если верить СМИ, но, по-видимому, у неё не было суицидальных побуждений, чтобы принять дело, проигранное другим адвокатом.

– У вас ещё есть возможность написать жалобу в Европейский суд по правам человека.

– Вы так считаете?

– Хотя даже положительное решение не изменит приговор. Поэтому я бы предпочла помилование, если президент посмотрит на вас благосклонным взглядом.

– Что?

– Желаю удачи и скрещиваю пальцы! – добавила она и повесила трубку.

Данила посмотрел на телефон, на охранника, потом перевёл взгляд на стену перед собой. Если этот разговор в чём-то и помог ему, то только в том, чтобы смириться с тем, что он исчерпал всю дорогу апелляции.

Собственно, это уже дал ему понять Тихон Тихий, который защищал его в обеих инстанциях, но не мешало искать иное мнение.

– Ты закончил, Нимак?

Вопрос повис в воздухе как смрад. Да, он закончил. И это навсегда.

Что-то пошло не так

Рингтон зазвучал, как прелюдия перед боксёрским боем. Попович открыл глаза и откинул одеяло, поняв, что звонит телефон. Он должен был, наконец, сменить мелодию звонка, но всё равно забывал об этом.

– Слушаю? – пробормотал он в трубку.

– Добрый день, господин следователь.

Он без труда узнал голос Тимеи Лендел. С тех пор как был вынесен окончательный приговор по делу Нимака, они регулярно общались. Сначала Попович был недоверчив, но в конце концов понял, что прокурор действительно уверена, что совершила ошибку.

Тимея признала, что предъявить Нимаку обвинение в убийстве туристов было ошибкой. Она знала, что Зверь из Белокоровичей всё ещё на свободе, на самом деле именно она убедила Юрия в этой версии. Кроме того, она всё ещё утверждала, что её муж шёл по следу какого-то заговора и поэтому внезапно исчез.

Попович был другого мнения. Виктор Лендел вернулся на родину, потому что ему надоели постоянные супружеские ссоры, домашний круг и, вероятно, ряд других вещей, на которые он не подписывался.

– Извините, что звоню слишком рано?

– Понятное дело, – буркнул Попович. – Сейчас только пять утра.

– Я в Верховине, и я подумала, что...

– Что вы здесь делаете?

Он понял, что совершил ошибку. Мало было вещей, которые раздражали Лендел больше, чем прерывание на полуслове.

В трубке повисла тишина. Он опасался, что ему придётся посыпать голову пеплом и трудно было сказать, в который раз за время их краткого знакомства. Он откашлялся, готовясь предотвратить кризис, но не успел.

– Совершено убийство на тропе.

– Что?

– Вам ничего не известно?

– Нет, вы только что разбудили меня и вот…

Он поднялся и направился к ванной. Колени затряслись, как будто они вот-вот подломятся под ним. Видимо, так должно было быть: что старое, то скрипит.

Попович положил телефон на полочку под зеркалом и включил громкоговоритель. Пока Тимея вкратце объяснила ему, что произошло, следователь чистил зубы.

– Вы слушаете?

Он сплюнул пасту в раковину.

– Да.

– У вас есть возможность встретиться?

– Разумеется.

Он потянулся за пеной и быстро размазал её по щекам и бороде.

– Где мы можем встретиться? – спросила Лендел.

– В моём кабинете.

– Нет, это исключено. Я не хочу, чтобы…

– Нас видели вместе? Это почти романтично, – Попович водил бритвой по щекам.

Некоторое время на линии стояла тишина.

– Ещё раз прервите меня, следователь, и нам не о чём будет говорить.

– Да ладно вам с вашими принципами, хотя, извините великодушно, – он выпятил челюсть, что немного искажало его голос. – И в таком случае мы можем посетить Макдональдс.

– Макдональдс?

– А что ещё открыто в это время?

– Я больше думала о том, чтобы встретиться у вас дома.

– У меня?! – воскликнул Попович и дёрнул бритвой так, что если бы это была опасная бритва, он снёс бы себе часть лица. – Не уверен, что это хорошая иде…

– Я могу быть через четверть часа.

– Пого…

– В таком случае, до встречи.

Она повесила трубку, прежде чем он успел сказать, чтобы она приготовилась к эстетическому шоку. Дом давно не ремонтировался, а сад так зарос, что с улицы он напоминал заброшенную усадьбу. Фасад взывал к небесам, а крыша уже не отвечала, пожалуй, своему предназначению. Он закончил бриться, сполоснул лицо и вытряхнул из бутылки последние капли молочка после бритья. Похлопав себя по щекам, окончательно пришёл в себя. Надел мундир и поставил кипятить воду. Быстрый звонок к своей команде позволил ему разобраться в основном, но подробности он хотел услышать от Тимеи.

Кофе был уже готов как раз к приезду Лендел. Прокурор пожала ему руку и вошла в кухню, внимательно оглядываясь.

– Боитесь чего-то?

– Всего.

– Мой дом не рухнет?

Тимея с сомнением посмотрела на него, потом заняла место за столом. Окинула взглядом столешницу, но не проронила ни слова. Попович подумал, что мог хотя бы прибрать хлебные крошки.

Он подал гостю кофе и сел напротив. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

Наконец Попович выпил и откашлялся.

– Значит, зверь вернулся? – спросил он.

– На самом деле, не похоже.

– Нет?

– Modus operandi сильно отличается. Единственная общая черта – это монета.

– Единственная, но довольно красноречивая.

– Возможно, – ответила Тимея и попробовала кофе. Она быстро отодвинула чашку. – Но я не готова в этом признаться. Тем более что все остальные уверены, что этот человек мёртв.

– А тот, кто с ним сотрудничал, сидит в тюрьме.

– Вот именно.

– Может, пора всё исправить?

– У нас нет доказательств, следователь. И даже если бы нам удалось убедить кого-нибудь, это не помогло бы вашему другу.

– Я прошу прощения.

– Что?

– Ни в коем случае не называйте этого сукина сына моим другом. Он застрелил Куцепалова, вы не помните?

Тимея улыбнулась себе под нос и покачала головой, словно имела дело с крайне непослушным ребёнком.

– Я стремлюсь к тому, чтобы мы только заблуждались, – взялась она. – Сейчас все будут рассматривать это убийство как подражание. Впрочем, вполне справедливо, не переусердствовать.

Попович кивнул. Действительно, если бы они начали говорить всем и каждому, что настоящий убийца всё ещё на свободе, их бы сочли сумасшедшими. Особенно, если Тимея начнёт останавливаться на том, что, по её мнению, вызвало внезапное исчезновение Виктора Лендел.

– Хорошо... – пробормотал Попович. – Что это за монета?

– Мы ещё не всё выяснили.

– Кто от нас пришёл?

– Следователь Подопригора.

– О, небеса! Так всё плохо?

– Не могли бы вы внести кое-какие изменения?

– Нет, абсолютно нет. Теперь все смотрят на меня, я не могу открыться даже своим подчинённым. Абсурдная ситуация.

– Сочувствую.

– Я сам это заслужил, свидетельствуя в пользу этого ублюдка в суде, – ответил он и сделал глоток кофе. На вкус он был неплохой. Он не понимал, почему прокурор ругается. Возможно, это было в её профессиональной натуре. – Тем не менее, что было на монете? Геракл? Димитрий? Христос?

– Орёл.

– Как российский двуглавый петух мутант?

– Ну что вы! Не так явно и пошло. Напоминает скорее римскую монету, но вокруг были выбиты надписи на арабском языке, которые, к сожалению, никто из присутствующих на месте происшествия не смог расшифровать.

– Это не проблема.

– Да, – призналась Тимея. – Мы должны знать кое-что ещё.

– А что на обратной стороне?

– Ещё больше арабской вязи. А ещё какие-то развалины.

– Руины?

– Разрушенные колонны, на мой взгляд, коринфского ордена.

Попович понятия не имел, чем они отличаются от других, но понимающе кивнул. Он непроизвольно представил себе монету в устах мертвеца, а тут же увидел глазами воображения само тело. Вздрогнул.

– Кусочки зубов не складываются? – спросил он.

– Нет. Слишком мало мы нашли их на месте.

– И от подушечек пальцев тоже нет следов?

Тимея покачала головой. На мгновение она впилась пустым взглядом в кружку с дымящимся кофе и, наконец, потянулась за ним.

– Нашли какие-нибудь испражнения?

– Нет.

– И брызги крови свидетельствуют об использовании только ножа?

– Да, – подтвердила Лендел и вздохнула. – Нет никаких следов, свидетельствующих о драке или использовании других приёмов. Похоже, жертва была без сознания, а потом... у неё ушла вся кровь.

– Разумеется, мы узнаем больше после токсикологических и механоскопических исследований. И, может быть, хватит расспрашивать?

– Конечно.

Попович некоторое время шарил глазами по кухне. Он должен помыть шкафы, на некоторых виднелись желтоватые пятна. Пыль, собирающуюся на них, вероятно, можно было бы стянуть уже метлой.

– А ДНК?

– Результаты будут стандартными через две недели. Но что нам от них нужно? У нас нет сравнительного материала.

– Пока нет.

– Вы оптимист, – тихо сказала она. – Я полагаю, что раз уж кто-то задался целью лишить жертву личности, то наверняка позаботился о том, чтобы мы её легко не опознали.

– В моей жизни меня во многом упрекали, госпожа прокурор, но только не в оптимизме. Вы первая.

Он надеялся вызвать на лице Тимеи хотя бы бледную улыбку, но уголки её губ даже не дрогнули. Попович отнёс это на недосыпание и тяжёлые переживания при осмотре места преступления.

– Место имеет какое-то значение? – спросил он.

– Трудно сказать. Это тропа к многим вершинам, ничего особенного по сравнению с теми, где раньше бродил зверь.

– А сама поляна?

– Десяток гектаров, пастушьих угодий, ничего конкретного.

– Но из неё видна Говерла.

– Да, – призналась Тимея и вскинула брови. – С неё видна Говерла.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Собственно, это был малозначительный факт, недостаточный, чтобы на этом основании сделать какие-то выводы. С другой стороны, мало что требовалось, чтобы соединить одно с другим.

– Хорошо, – начал Попович и провёл ладонью по свежевыбритой щеке. – Предположим, наиболее логичный вариант.

– Что это сыновья Света? – допытывалась Лендел. – Возможно. Мы не знаем, насколько многочисленна была эта группа или вообще как она многочисленна.

– Да, – призналась она через почти сжатые губы. – Мы также не знаем, к чему они стремятся. Но я придерживаюсь версии, что если зверь не вернулся, то кто-то из них секты преступник. Вернее, не случайный копировщик.

– Сообразно.

– И при таком предположении всё возвращается к Виктору.

– Что, простите?

– Мой муж наткнулся на их след.

– По крайней мере, вы так думаете…

– Я это знаю, господин следователь, – подчеркнула она. – Виктор исчез, как только начал копаться в деле. И сразу после этого произошли сдвиги в областном управлении.

– Это незначительная улика. Слишком малая, чтобы поверить, что это имеет вообще какое-либо значение.

Попович впервые сказал ей это прямо, и ему пришлось встретиться с твёрдым, полным неодобрения взглядом. Не прокурорским, скорее, одним из тех, что представлял собой взгляд брошенной женщины.

– Виктор не оставил бы детей!

– Я полагаю, что это же самое говорит и любая другая жена, когда муж решает свернуть на сторону.

– Поверьте мне, следователь. Виктор был не тот человек. Это от меня можно ожидать чего-то подобного.

Она встала, потом подошла к окну, выглянула на заросший сад и глубоко вздохнула.

– Именно он занимался всем в доме, играл с детьми и так далее. А я тем временем заботилась об их будущем. Пренебрегая настоящим.

– Я вас понимаю.

Она повернулась и послала ему одобряющий взгляд.

– С тех пор, как он уехал, он даже не позвонил ни мне, ни детям.

Она оперировала только сухими юридическими формулами, но Попович слышал в её голосе ещё какое-то волнение. По общему признанию, она была одной из тех сильных женщин, которые просто переступали через преграду, брошенную им жизнью. Однако Попович успел узнать её достаточно для того, чтобы понять, что Тимея не очень хорошо справляется с ролью матери. Даже с поддержкой мужа она делала видимость матери, а теперь ей пришлось ещё труднее.

– Виктор разговаривал с вице-губернатором Зозулей, – продолжала она. – Вскоре после этого Зозулю и ещё нескольких госслужащих перевели в другое место.

– Да, да. А потом вице-губернатор вообще исчез.

– Верно.

– Я уже слышал это, но и на этот раз это меня не убеждает.

Лендел не выглядела довольной.

– Неразумно копаться в политике, – добавил Попович. – Особенно, если именно там будут ответы.

Тимея потянулась за тряпкой, лежащей на краю раковины, вытерла подоконник, а затем присела на него. Она скрестила руки на груди и посмотрела на хозяина снизу вверх.

– Я докопаюсь до истины, господин следователь, – заверила она его. – Но сначала я должна выяснить, что произошло на поляне.

– Справедливо. Одно может привести к другому.

– И вы мне в этом поможете, – добавила она.

– Я?!

– Вы не можете отстранить Подопригору, но, безусловно, можете контролировать его действия.

В принципе, этому ничего не мешало. Подопригора был одним из самых ленивых офицеров, и его нетрудно будет убедить, что стоит немного отдохнуть.

– Что вы на это скажете?

– На что конкретно?

– О тандеме.

– Я не думаю, что это хорошая идея, но вряд ли у вас будет большой выбор. Вы посадили моего лучшего следователя в тюрьму.

Тимея не ответила. Выражение её лица не изменилось, словно она не слышала этого последнего замечания. Попович снова и снова обманывался, что ему удастся что-то уладить по поводу досрочного освобождения, но в конце концов вынужден был признать, что дело закрыто.

– Преступление, за которое был осуждён Нимак, было недвусмысленным.

– Мы поймаем его, следователь.

– Безусловно.

– Его и всех других сынов Света. А потом мы узнаем, что здесь происходит.

Попович кивнул и перевёл дух, но не успел заговорить. Когда раздался звонок телефона Тимеи, он понял, что ей звонят сообщить о первых выводах. Прокурор быстро взяла трубку, выслушала собеседника, поблагодарила, после чего сунула мобильник в один из карманов в сумочке.

– Они опознали монету, – заявила она. – Это монета, отчеканенная в 2003 году. В настоящее время она находится в обращении в Сирии.

Попович поднял брови. Он сразу подумал о группе сирийских мигрантов, которые недавно поселились в Мукачево.

Боль – не сама цель

Вадим, он же Илия в личном восприятии, вышел из магазина и подождал, пока за ним закроется дверь, потом оглянулся через плечо и направился к дому. Он терпеть не мог таких мест. Вадим чувствовал, что дыхание других людей проникало через маски и облапливало его. Он почти видел наяву, как миллионы бактерий и вирусов вырываются изо рта, а затем движутся в воздухе, явно желая зацепиться за него, как паутина, в которую он не может войти.

Он сделал приличные покупки, как всегда, когда уже приходило время посетить магазин. Часто он скупался в небольших объёмах, но время от времени ему приходилось делать большие запасы. В конце концов, он же кормил не только себя. Покупки он нёс в новом рюкзаке, который недавно приобрёл. Он решил, что было бы неразумно возвращаться в Карпаты с тем же, что и раньше.

Вадим включил таймер, и не ошибся в своих предположениях. От магазина до своего дома он добрался за тридцать шесть минут. Вошёл внутрь и сразу направился в подвал. Он открыл верхний и нижний замки первой, а затем и второй двери. Только тогда он оказался в комнате, которую так долго готовил для своей квартирантки.

Помещение было не слишком просторным, но в нём было всё, что женщине было нужно. Оно состояло из одной комнаты, вход в которую представлял арку. За ней находилась спальная и ванная комната.

Вадим сбросил с плеча рюкзак.

– Я принёс продукты, – сказал он, укладывая его в кресло. Рядом стоял диван, а перед ним был телевизор, на котором квартирантка могла наблюдать за некоторыми каналами в назначенное Вадимом время. – И у меня есть авокадо.

– Благодарю.

Надежда подошла к нему, но, как всегда, опустила глаза. Склонилась над рюкзаком и стала вытаскивать из него продукты.

– Посмотри на меня.

Девушка выполнила приказ немедленно, без колебаний. Он давно научил её, что это ей выгодно. За хорошее поведение он поощрял её не только правом смотреть телевизор, но иногда и другими вещами. Однажды он даже принёс ей бутылку вина, но это оказалось ошибкой. Достаточно было ему на мгновение повернуться, как она влила в себя почти половину содержимого, прежде чем он выхватил у неё бутылку.

Он посмотрел на неё. Надежда стояла в полной неподвижности, если не считать спокойных морганий. Она стояла рядом, касаясь его испуганным взглядом, как он и хотел. Он почувствовал, что наконец-то сломил девушку, одолел её упрямство. В конце концов она подчинилась ему, что было связано с чувством победы. Совсем недавно её покорность доставляла ему особое удовольствие, но несколько дней назад он потерял к этому интерес и чувствовал себя разочарованным.

Ему этого было недостаточно и он это явно понимал. Всё его удовольствие заключалось в стремлении к цели, а не в том, чтобы радоваться её достижению.

– Распакуешь остальные покупки? – спросил он.

Надежда кивнула, после чего приступила к делу. Вадим сел в кресло и сопровождал её взглядом, пока она прятала продукты в шкафы. В какой-то момент он задумался. Потом засмеялся себе под нос.

– Знаешь, – произнёс он. – В магазине я ловил себя на мысли, будет ли та или иная вещь для тебя безопасна.

Она остановилась на полушаге и повернулась к нему.

– Я снимаю продукт с полки, а потом анализирую, не удастся ли тебе с его помощью добиться того, что ты столько раз пыталась сделать.

– Я больше не собираюсь лишать себя жизни.

– Я знаю, что нет. Но привычка то осталась.

– Вы можете покупать всё, что хотите.

Вадим не ответил. Он не был до конца уверен, так ли это на самом деле. Квартирантка несколько раз пыталась купить его жалостью, прямо-таки обезоруживающим откровением. Она притворялась покорной только для того, чтобы усыпить его бдительность. Однако Вадим ни разу не купился, чтобы обмануть себя.

– Я предпочту осторожность ещё какое-то время. Хотя, – добавил он, – весьма похоже, что твоя воля к жизни взяла верх над необходимостью бежать.

– Думаю, это естественно. Кроме того, у меня здесь не так уж плохо.

– Похоже, что так, – подыграл он ей.

Стокгольмский синдром. Вадим долго ждал, когда он наступит. Проходили недели, месяцы и ему уже казалось, что он никогда его не дождётся. Стокгольмский синдром сводился к тому, что человек, которого держали в заложниках, в конце концов начинал испытывать симпатию к похитителю. Зачастую, даже что-то большее. Надежда начала помогать Вадиму поддерживать статус-кво. Она была благодарна ему за обходительность, охотно вступала в полемику, взаимодействовала в быту.

В каком-то смысле подобное произошло с Наташей Кампуш. Проведя много лет в руках маньяка, она тоже в конце концов стала относиться к мучителю почти как к другу. Возникает вопрос, как? Почему? А всё потому, что Вольфганг Приклопиль был единственным человеком, с которым она долгое время общалась.

Илию завораживало, как человеческий разум реагирует на стресс. Он смотрел на свою квартирантку и пытался понять её изнутри. Он не рассчитывал на ощутимые выводы и не собирался опубликовывать научную работу. Ему было просто любопытно.

– Ты можешь включить телевизор сегодня на час.

Она кивнула и слегка улыбнулась. Она действительно училась на своих ошибках.

– Но сначала раздевайся.

Надежда медленно, неторопливо прикоснулась к пуговицам рубашки. Вадим не раз повторял ей, что это одно из его желаний, при выполнении которого она не должна спешить. Пуговица за пуговицей её пальцы спускалась всё ниже и ниже.

Вадим купил ей красно-чёрные клетчатые рубашки. Он решил, что это может принести интересный результат. Теперь он смотрел, как квартирантка медленно раздвинула борта рубахи и обнажила перед ним полные груди. Он глубоко вздохнул.

На самом деле было приятнее наблюдать, как она скрупулёзно выполняет каждый его приказ, чем то, что следовало дальше. Сам акт соития не был для него венцом задуманного. Настоящий экстаз, который он ощущал, был тогда, когда двигался к цели.

Она сбросила потёртые джинсы и взялась за резинку от трусиков.

– Нет! – остановил он её. – Не спеши, подсунь правую руку в трусики на лобок.

Она сделала то, что он ей велел, и приблизилась к нему. Она хорошо знала, что доставляет Вадиму удовольствие. Она начала двигать рукой вверх и вниз, дыша чуть быстрее.

– Раскрой рот, оголи зубы.

– Так, хорошо, – произнёс он и впился в них взглядом.

Она старалась не быть назойливой Вадиму, у неё в памяти было то, что произошло, когда она однажды попыталась сделать всё слишком быстро. Она, как он выразился, оскорбила его той ночью. Он вышел из подвала, запер её, прошёл в комнату, где мог наблюдать за всем происходящим с Надеждой как и при обычном освещении, так и в полной темноте. Он выключил свет, а затем запустил зацикленный звуковой файл непрерывных стонов страдания женщины. Он увеличил громкость до максимума, из-за чего ей пришлось провести двенадцать часов в компании пронзительных протяжных женских криков. Когда он вернулся утром, она свернулась калачиком на полу, не в силах собраться с мыслями. Удивительно, сколько можно было достичь только с помощью звука.

Он производил разные эксперименты с Надеждой, создавая чудовищные неудобства для тела. Нет, нет! Он не собирался причинять ей боль, всё делалось для того, чтобы сломать её психику. Он приклеивал верхние веки Надежды к её лбу и часами наблюдал за лицом, превращающимся в мордочку загнанного в угол зверька. Он вливал ей в горло солевой раствор понемножку, по ложечке и так на протяжении дня. Он заталкивал под ногти иголки, так медленно, что Надежда выпучивала глаза. Если она пыталась протестовать или непроизвольно вскрикивала – получала удар по лицу.

Вскоре Вадим убедился, что метод не имеет большого значения. Достижение покорности от жертвы было следствием регулярности применения этого метода, в его систематичности. Каждое неудобство, которое он проделывал для Надежды с упорством, приносило намеченный эффект. Не страх. Не из-за боли или страданий. Ничто из этого не имело значения. Главное привить жертве её никчёмное положение. Надежда должна впитать с неудобствами, что её присутствие подле него, Вадима, это оскорбление его достоинства. Только такая позиция позволяла навязывать ей его волю.

Теперь он наблюдал за ней, Надежда в этот момент выполняла именно то, что от неё ожидал Вадим. И ба! На тебе, он не чувствовал никакого удовлетворения. Да, он не был даже возбуждён, так, вялое представление. Он поморщился от возникшей брезгливости, понимая, что в дальнейшем созерцании пленницы нет никакого смысла.

Он поднялся и, не говоря ни слова, медленно пошёл к выходу из подземелья. Остановившись у двери, он слышал, как заложница собирает свои вещи. Она перестала его удовлетворять.

Откуда это письмо

Сигнал снова сменился на прерывистый. Нимак мысленно выругался и отключил соединение. Это была уже третья попытка связаться с Поповичем. Однако бывший начальник принадлежал к числу людей, у которых почему-то всегда возникали проблемы с приёмом. Некоторое время назад следователь даже установил себе громкий перезвон, чтобы не пропускать входящие звонки, но, видимо, это мало что дало.

– Долго ты ещё будешь пробовать? – спросил скучающий охранник.

– Подожди, скоро.

Охранник вздохнул, потом присел на старый стул, стоявший рядом. Он зевнул, пригнул голову, потом принялся ковырять в зубах. Данила на мгновение задержал на нём взгляд. Кандидат на скорое увольнение, признал он. Но то же самое он мог сказать и о любом другом офицере в Тростянце.

Он снова попытался дозвониться. На этот раз Попович соизволил ответить.

– Сначала встреча, теперь телефонный звонок... – пробормотал он в знак приветствия. – Скоро я подумаю, что действительно на работе, Нимак.

– Добрый день, господин следователь.

– Может, для тебя он и добрый.

Данила огляделся. Это было странное замечание, учитывая ситуацию и место, где он находился. Тем не менее он промолчал.

– Вам удалось узнать что-нибудь о деле, о котором мы говорили?

– О каком деле?

Нимак опешил. Вот и всё, что касалось того, верил ли Попович в его слова. Прошло не так много времени, и он успел всё позабыть. Больше Данила не мог на него рассчитывать.

– Насчёт губки.

– Ах…

– Вы же не забыли?

– Нет, конечно, нет.

– Значит, вы просто решили, что вам наплевать.

– Будьте осторожны в выражениях.

– Почему? Я больше не ваш лейтенант.

– Да, но я единственный, кто может прислать тебе чёртову посылку на Рождество. Не забывай об этом.

Данила краем глаза заметил, что охранник улыбается. Ему не составило труда расслышать собеседника, что особенно Нимака не удивило: звук из трубки был довольно громким. Его это не тревожило. Он давно решил, что право на частную жизнь в этом месте – всего лишь оксюморон.

– Я мог бы послать тебе что-нибудь на день рождения, но я не знаю, когда у тебя.

– У вас есть всё в моём досье.

– В которые я не заглядываю. Меня пугает, что со мной столько лет был такой психопат.

Нимаку было трудно с этим полемизировать.

– Меня интересует только один подарок, господин следователь.

– Да.

– Вы что-нибудь выяснили?

– К сожалению, ещё нет.

– А вы что-то сделали, чтобы узнать?

Попович фыркнул прямо в трубку.

– За кого ты меня принимаешь, Нимак?

Данила молчал.

– Что?

– Я ничего не сказал.

– Вот именно. Что это значит?

Нимак на мгновение задумался. Потом переминался с ноги на ногу, не чувствуя себя слишком комфортно в ситуации, в которой ему пришлось проявить благоразумие.

– Я считаю вас порядочным человеком, – выдохнул он наконец. – И человеком, сдерживающим свои обещания.

– Справедливо.

– Поэтому…

– Поэтому терпеливо ждите результатов. Я свяжусь с тобой, как только у меня что-нибудь будет.

– Каким образом? У меня нет телефона, как вы сообщите.

– Терпеливо жди, – машинально повторил Попович, словно мыслями был уже далеко. – А теперь мне пора. У нас тут срочное дело.

– Какое?

– Секрет Полишинеля.

Нимак уже открывал рот, чтобы дать понять следователю, что этот термин никак не вписывается в то, что он хотел передать. Но в конце концов бывший следователь замолчал.

– Мы будем на связи, – заверил Попович, а потом отключил соединение.

Данила ругал себя внутри за то, что дал себя застать врасплох. На самом деле он должен ожидать, что Попович не будет склонен принять его версию. Кто будет? У них было свидетельство о смерти Надежды, многие видели её мёртвой, с монетой во рту. Ещё больше присутствовало на похоронах. Только безумец мог поверить, что она ещё жива.

Нимак почувствовал, как у него слегка приподнялись уголки губ. Да, он просто сумасшедший.

Он вернулся в открытую камеру, застав там нескольких сокамерников. Услышав шаги, они подняли глаза, но быстро отвели взгляды, когда убедились, кто пришёл. Данила занял свою койку, потянулся к Чендлеру и начал читать.

Однако он не мог сосредоточиться. Действительно ли он был единственным, кто верил, что Надежда жива? Если так, то он был и её единственной надеждой. Попович подвёл, а кроме него не к кому было обратиться.