Врубель E-Book

Степан Яремич

• Herausgeber: Союз
• Kategorie: Sachliteratur, Reportagen, Biografien
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 126

Beschreibung

Михаил Александрович Врубель - русский художник рубежа XIX–XX веков, работавший практически во всех видах и жанрах изобразительного искусства. Несмотря на великие несчастья, постигшие его в жизни, несмотря на страшное одиночество, отсутствие поддержки и невозможности реализовать в полной мере хоть один из своих грандиозных планов, он оставался верен своей задаче и своему искусству. Духовную индивидуальность Врубеля можно сравнить с великими поэтами первой половины XIX века. Все его произведения полны совершенного строя и проходя через призму взгляда художника неожиданно принимают волшебную окраску. Каждый предмет становится божественным, чистым, прекрасным. В этой книге вас ждет рассказ о жизни, судьбе и творчестве этого гениального художника.

Leseprobe

Аннотация

Михаил Александрович Врубель — русский художник рубежа XIX–XX веков, работавший практически во всех видах и жанрах изобразительного искусства. Несмотря на великие несчастья, постигшие его в жизни, несмотря на страшное одиночество, отсутствие поддержки и невозможности реализовать в полной мере хоть один из своих грандиозных планов, он оставался верен своей задаче и своему искусству. Духовную индивидуальность Врубеля можно сравнить с великими поэтами первой половины XIX века. Все его произведения полны совершенного строя и проходя через призму взгляда художника неожиданно принимают волшебную окраску. Каждый предмет становится божественным, чистым, прекрасным.

В этой книге вас ждет рассказ о жизни, судьбе и творчестве этого гениального художника.

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W . S O Y U Z . RU

Степан ЯремичВРУБЕЛЬ

Предисловие

Работая в течение многих лет над сбором материалов по истории русского искусства, мы, естественно, не всегда были в состоянии держать себя в рамках, допустимых для исследования по искусству, как бы широко оно ни было задумано: в, разгар работы, увлекшись чудесной картинной галереей, захватывающей красотой скульптур или потрясающей архитектурной мыслью — мы слишком часто не могли не поддаться искушению сфотографировать все интересные картины известного собрания, мы делали снимки с двух трех точек каждой выдающейся статуи и снимали десятки и сотни деталей прекрасных зданий. Нечего и думать о том, чтобы весь этот гигантский художественный материал, мог быть использован для «Истории Русского Искусства». Эта книга и без того вышла далеко за все пределы подобных изданий. Между тем, просматривая наши неиспользованные запасы фотографий и архивного материала, мы часто останавливались на мысли, что грешно оставлять весь этот бесценный клад доживать свой век в папках. Однако, дождаться того времени, когда он, наконец, увидит свет, — казалось почти несбыточной мечтой.

И вот она сбывается и уже сбылась. Перед нами первое звено задуманной цепи, долженствующей охватить когда-нибудь все части русского искусства. Свяжет ли наша цепь пусть даже прекрасно выкованная, в чем мы далеко не уверены-сможет ли она связать разрозненные части огромного целого в стройное, логическое и ясное, наконец то ясное единство? Увы, — обещать этого мы не можем — не в том наша задача и не для того мы эту цепь куем. Еще меньше чем связывать, должна она навязывать кому-либо что-либо и когда-либо. Искусство свободно и не выносит никакого навязывания, предвзятостей и непреложностей. И пусть грядущие звенья нанизываются одно за другим без какой-либо заранее продуманной связи, пусть ложатся так, как им заблагорассудится: сегодня современник, завтра давно ушедший живописец, потом скульптор, затем зодчий. Серия монографий — это не история искусства, но она даст возможность осветить известные стороны «истории с такой исчерпывающей полнотой, с какой сделать этого не в состоянии и не вправе книга по истории». Особенно это касается всей современности. В истории не место для явлений наших дней: говоря о современниках, историк неизбежно и роковым образом сделает ошибку. Нашу серию мы открываем монографией вдохновеннейшего русского мастера нашего времени. Да будет его яркий образ, пышный, почти как великие образы ренессанса, счастливой путеводной звездой на нашем дальнем пути.

Игорь Грабарь

С.-Петербург, 18 января 1911 года

МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ВРУБЕЛЬ

Среди современности Врубель стоит как художник эпохи Возрождения. Та изумительная способность видеть праздничное в жизни, воплощать его в дивных по строю композициях, — это отличительное качество у Врубеля налицо. Художники XIX века имели, по большей части, иные вкусы, — они стремились к строгой и несколько печальной возвышенности образов или увлекались многоголосой яркостью повседневной жизни, как она представляется взгляду обывателя. Правда, в середине века был некоторый возврат к традиции Возрождения. В русском искусстве она в значительной мере проявилась в творчестве Иванова. Во многих аспектах скорее всего именно с Ивановым можно сопоставить Врубеля. Но у Иванова не было постоянства, он все время искал себя, Врубель же в этом отношении был полной противоположностью. Несмотря на великие несчастья, постигшие его в жизни, несмотря на страшное одиночество, непризнание, отсутствие поддержки, невозможности реализовать в полной мере хоть один из своих грандиозных планов, он оставался верен своей задаче и своему искусству.

Духовная индивидуальность Врубеля очень сложна. В этом отношении его можно сравнить с великими поэтами первой половины XIX века. Все произведения его полны совершенного строя, явления реальной жизни, проходя через призму взгляда художника неожиданно принимают волшебную окраску. Каждый предмет становится божественным, чистым, прекрасным.

I.ДЕТСТВО

Михаил Александрович Врубель родился в Омске 5 марта 1856 года. Отец его, Александр Михайлович, был поляк, офицер русской службы. Это был деятельный, жизнерадостный человек, очень любивший детей и заботившийся об их воспитании, человек светский, добродушный и хорошо образованный. В середине 1850-х годов он женился на Анне Григорьевне Басаргиной, будущей матери художника. Анна Григорьевна по отцу своему была дальней родственницей декабриста Басаргина; со стороны матери, урожденной Краббе — она была датчанка. Таким образом, Врубель имел лишь четвертую часть русской крови. И в облике, и в сложении, и в характере его мысли и творчества было много «нерусского». Но по языку, по образованию и по собственному своему сознанию, он, безусловно принадлежал к русской культуре.

В раннем детстве Врубель был слабым и болезненным ребенком. Из-за сурового ли сибирского климата, или же по иным причинам, но и сам он, и его старшая сестра начали ходить только в три года. И впоследствии, в зрелом возрасте, Врубель производил впечатление не совсем здорового человека. Он был небольшого роста, по телосложению хотя и пропорционален, но очень миниатюрен, не любил физических упражнений.

Мать Врубеля умерла, когда ему было три года. Через четыре года после этого отец женился вторично. Маленький Врубель рос в интеллигентной и уютной обстановке. Отец очень заботился о воспитании детей, сам водил сына в художественную школу, мачеха была пианисткой, в родительском доме было много книг, гравюр, рисунков. Разнообразию впечатлений способствовали и частые переезды, связанные со службой отца. До 12 лет маленький Врубель успел побывать в Омске, Астрахани, Петербурге и Саратове.

О десятилетнем Врубеле есть замечательные воспоминания его сверстницы

Веры Даниловны Александровой, урожденной Мордовцевой, дочери известного писателя. Удивительно ярко описывает она образ Врубеля-мальчика, и этот образ бросает свой свет и на всю личность и творчество художника. «Он был довольно крупный мальчик цветущего вида», рассказывает Мордовцева о первом знакомстве с ним: «у него были светлые, очень густые волосы и темные, полные жизни и огня глаза, большой красивый лоб и поразительно нежный цвет лица, на котором всегда светилась очаровательная улыбка. Светло-голубая шелковая косоворотка еще больше подчеркивала его необычную красоту. Он показался мне красивее всех без исключения, кого я знала. Говоря по правде, мне и после этого не приходилось видеть мальчика с такой привлекательной внешностью». Вера Даниловна Александрова описывает далее всю обстановку дома, рисует портреты родных Врубеля, отца, мачехи, сестры и младшего брата, сына мачехи. Она подробно описывает детские праздники в доме Врубеля, где бывали почти исключительно одни девочки. «Миша был кумиром всех девочек: его наперебой выбирали в пару в «рекрутском наборе», а когда во время игры в фанты он «горел на камешке», говорил: «горю, горю на камешке, кто меня любить, тот меня снимет», — все, толкая друг друга, бросались снимать его. Он был всеобщим любимцем: к нему привлекала не только его красота, жизнерадостность, изобретательность в играх, но особенно то, что в нем совершенно не былой той чисто напускной грубоватости, бахвальства, которым часто отличаются мальчики, в нем же наоборот было что-то мягкое и женственное. Но особенно оригинальны были не эти, многолюдные игры, а игры более личные, в которых принимали участие лишь трое маленьких Врубелей и их ближайшая подруга-Мордовцева. Здесь давались настоящие театральные представления. Не могу не привести рассказа Веры Даниловны Александровой, так как в нем есть очень живые и ценные штрихи для характеристики личности Врубеля: «Игры наши были всегда в высшей степени романтичны и носили на себе яркий отпечаток влияния популярной детской литературы того времени: Купера, Майн-Рида и т.п., но многое в них было, разумеется плодом и нашей собственной, вернее, Мишиной выдумки: его фантазия была неистощима. Главным героем, всех этих приключений на суше и на море, конечно, всегда был Миша. Как сейчас вижу его прелестное, оживленное, горящее вдохновением игры, личико. Вот он с капитанского мостика или вышки, как мы чаще его называли, зычным голосом отдает приказ воображаемым матросам крепить паруса или палить из пушки в приближающийся смерч. Вот он берет на «абордаж» неприятельское (Сашино) судно; вот он отбивает свою увезенную корсарами невесту (меня); вот он вырывает из рук жестокого плантатора несчастную негритянку (Анюту); вот он пробирается по неприступным скалам и страшным обрывам, гоняясь за серной, разоряя гнезда хищного орла или просто желая нарвать букет эдельвейсов. Вышки, мостки, обрывы и скалы, разумеется, изображались нагроможденными друг на друга столами, стульями и пр., и, чтобы лазить на эти сооружения, требовалась известная ловкость, которой Миша обладал вполне. Помню еще одну характерную черту: если Мише когда-нибудь приходилось изображать отрицательные роли, достававшиеся обыкновенно на долю Саши (корсар, разбойник и т.д.), то в Мишиной передаче они теряли всю свою нелицеприятную сущность. Корсар оказывался великодушным и благородным, а разбойник грабил только для того, чтобы награбленное у богатых отдавать неимущим».

После этого удивительного образа мальчика мы имеем возможность познакомиться со следующим образом Врубеля — гимназиста старших классов. Обучение в гимназии началось для Врубеля в Одессе и затем продолжилось в Петербурге. От последних одесских лет сохранилось несколько писем Врубеля к сестре Анне Александровне: «Вообще, я положил себе за правило, пишет он, — отвечать, как можно обстоятельнее и логичнее на вопросы, которые задаешь себе по поводу разных явлений, происходящих в жизни; этим и занимаюсь, лежа в постели, ожидая, покуда сладкий сон смежит мои веки» … Что ты? Как ты? Переменило ли тебя время, как говорит тургеневский Михалевич… милый Тургенев, прочла ли ты его всего, и что вообще ты теперь читаешь». В другом письме Врубель говорит: «Что касается твоего возлюбленного брата Мишеньки, то он собирался за лето сделать и то и другое и не сделал ничего, или почти ничего». Затем Врубель перечисляет авторов и книги, которые хотел прочесть, — Гете, «Историю жирондистов» Ламартина, и затем прибавляет: «Ну, что было, то прошло! Проклятая пословица: я часто думаю, что русский народ для того так много придумал поговорок, чтобы всегда иметь возможность посредством коллективной мудрости давать объяснения проявлениям своей индивидуальной немощности и умственной недальновидности».

Особенно важен был для Врубеля последний гимназический год. Он заканчивал гимназию, сестра его должна была окончить педагогические курсы, отец ждал очередного перевода — для всей семьи год этот был особенный. Врубель много думал о будущем и иногда впадал в такое напряженное состояние, что казалось переставал замечать окружающее. Отец, по рассказам сестры художника, тревожился о состоянии сына и говорил: «опять ты впал в свое оцепенение». Но на ряду с этими состояниями задумчивости, Врубель становился все более деятельным и полным сил. В последний гимназический год он много занимается рисованием, рисует портреты родных, делает наброски с натуры. Знакомый отца, некто Клименко — одобрил эти рисунки и своими рассказами об искусстве сильно воодушевил будущего художника.

Врубель пробует писать красками и мечтает о художественной школе. В то же время и в других областях расширяет он круг своих интересов. Он познакомился с актерами французской труппы, приехавшей погостить в Одессу. Об этом он так рассказывает в одном из своих писем: О себе скажу, что последнее время я провожу очень весело, — сверх обыкновенного, так как вот уже четыре года, обычно я не выхожу из дома, что-нибудь почитывая и порисовывая. Такое не совсем обычное исключение из привычных правил произошло после знакомства с французскими актерами, о котором тебе папаша, наверное, уже говорил. Это очень милые люди, и я с ними тем больше сошелся, что вижу в них отличных знатоков искусства и я, как адепт последнего, нахожу нескончаемые темы для разговора. Им очень понравились мои croquis a la plume действующих лиц в разных позах, так что, благодаря этим croquis, я имел удовольствие познакомиться с главой французской группы M-lle Keller, пил с ней чай и услышал от нее несколько любезностей моим рисовальным способностям. Все это меня несколько увлекло, так что я сделал порядочную глупость, обещав Dilpont нарисовать его вальсирующим с M-lle Keller акварелью, и теперь этот рисунок отнимает у меня очень и очень много времени. Но, вообще, соглашусь, что это знакомство очень оригинально, мило и интересно».

Весной 1874 года Врубель закончил гимназию. Осенью того же года он переселяется в Петербург и поступает в университет. Занятия искусством отлагаются на неопределенное время. Только в конце университетского обучения Врубель серьезно взялся за рисование, и даже начал посещать вечерние классы Академии.

II.УНИВЕРСИТЕТ

«В конце концов, что же тут удивительного? Разве нам неизвестно, что век Микель Анджело, Рафаэлей, Леонардо да Винчи, и даже Рейнольдсов давным-давно прошел, и что общий интеллектуальный уровень художников поразительно упал? Конечно, было бы несправедливо искать среди современных художников — философов, поэтов и ученых, но было бы законно требовать, чтобы они интересовались немного больше религией, поэзией и наукой». Так говорит знаменитый французский писатель и выражает сожаление, что с редким из современных художников можно поговорить о Вергилии и о Платоне. Такой упрек, во всяком случай, нисколько не относится к Врубелю. Он получил замечательное образование. Из гимназии он вынес, благодаря собственному увлечению, а также хорошему преподавателю, действительное знание латинского языка. Явление редкое у нас после Пушкинской эпохи. Врубель, не будучи специалистом, мог читать в оригинале латинских поэтов и прозаиков. Как рассказывала сестра художника Анна Александровна, Михаил Александрович читал ей в подлиннике и переводил Овидия и Горация. Он всегда оттачивал латинский язык; пишущий эти строки помнит, как, защищая в споре классическую систему образования, сорокалетний Врубель стал хвалиться, что помнит, латинские исключения, и начал, декламировать знаменитую таблицу.

Такая образованность не заключается, конечно в одном лишь изучении книг. «Лучше всего знают то», — говорил один из самых острых и возвышенных умов XVIII века: 1) что сам отгадал, 2) чему научился из жизненного опыта, 3) что узнал не из книг, но благодаря книгам, т.е. из размышлений, на которые они навели, 4) чему выучился из книг или от учителей».

Недостаток образования большинства так называемых символистов заключается в том, что они пользовались только одним источником.

От университетского времени сохранились рисунки Врубеля-иллюстрации к Толстому и Тургеневу; они интересны, как указание на литературные увлечения Врубеля. Это Лаврецкий, Лиза, Анна Каренина и еще иллюстрация к роману Болеслава Маркевича — «Четверть века назад». Впоследствии Михаил Александрович, очень враждебно настроенный к Толстому, говорил, что «Война и мир» — последняя его хорошая вещь; в молодости Врубелю очень нравилась и «Анна Каренина». Вещи Толстого нравятся оттого, говорил Врубель потом, что читателю лестно узнавать в графах и князьях свои собственные мысли и чувства. И Врубель прибавлял, что в молодости он сам увлекался тем дендизмом, который есть в произведениях Толстого. Как приверженность к светскому тону общения, это увлечение сохранилось у Врубеля и впоследствии, но, вместе с увлечением светскостью и дендизмом, Врубель всегда сохранял всю ясность и простоту жизненной мысли. В этом и состоит одно из ярких отличий Врубеля от декадентов, даже и талантливых, что он никогда не впадал в «истерику манерности». Его академические и киевские письма к сестре, показывают удивительную тонкость и вместе с тем ясность его ума, являющимися проявлениями высокой организации и истинной гениальности. Тут необходимо отметить весьма значительный в жизни Врубеля факт. Как говорил мне приятель художника, Николай Христианович Вессель, Врубель в первый университетский год начал изучать немецкую философию по Куно Фишеру, затем он перешел к изучению Канта в его подлинных сочинениях. Изучение Канта оставило глубокий след в жизни Врубеля. Отсюда такая ясность в понимании того, что физическая жизнь с ее обыденными потребностями — одно, а жизнь духовная, подчиненная неумолимому долгу, в котором нет ничего угодливого, чтобы льстило людям,-совершенно другое. И оттого такая мягкость, уступчивость, застенчивость в житейских мелочах и железное упорство в достижении поставленных жизненных целей, которое великолепно иллюстрируется следующей мыслью Канта: «Высокое достоинство долга не имеет ничего общего с наслаждением жизнью; оно имеет свой собственный своеобразный закон и свой собственный своеобразный суд; если бы то и другое захотели встряхнуть так, чтобы смешать их, и как целебное средство, предложить больной душе, они тотчас же разъединились бы сами собой: если этого нет, то первое не имеет действительной силы; если бы физическая жизнь приобретала притом некоторую силу то безвозвратно исчез бы закон морали».