Чужая сперма E-Book

Анатолий Стреляный

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Sachliteratur, Reportagen, Biografien
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 176

Beschreibung

В книге собраны заметки и очерки Анатолия Стреляного (@AnatoliStrelianyi), написанные в Украине в 2022–2023 годах. Анатолий Стреляный (р. 1939) — журналист, писатель, был комментатором проекта «Намедни. Наша эра», работал на радиостанции «Свобода», где вёл передачу «Ваши письма».

Leseprobe

СловаУкраïни

№ 56

Анатолий Стреляный

Чужая сперма

Ахтырский дневник

Freedom LettersСумы2023

Здесь собраны мои заметки военного времени. Надо ли объяснять, что речь идёт о войне России против Украины, начавшейся 24 февраля 2022 года? Разумеется, я не сразу решился дать им название, которое может показаться не совсем «культурным». Но тот, кто дочитает до конца — а многие ведь оттуда и начинают, — убедится, что более точное название подобрать было невозможно.

2022

4 февраля. Гетманы и цари

Почему Украина не любила всех своих гетманов? Не потому ли, что они это разрешали или не могли запретить?

Почему Россия любила или хотя бы почитала своих царей и цариц? Не потому ли, что попробуй его/её не любить? Тем более что он/она не хухры-мухры, а помазанник/помазанница Божья.

Почему в Украине не было гетманов-женщин, а в России женщины-царицы были? Потому что гетманство не передавалось по наследству, а царствование передавалось.

Теперь понятно, почему в современной Украине немыслим президент с 20-летним стажем, а Россия без такого себя, кажется, не представляет?

19 февраля. Местоимения

Ахтырка. 50 километров до границы с Россией, солнечное утро. Очереди к банкоматам, заправкам и аптекам. В продмагах людей не больше, чем обычно. Звучат два местоимения: «наши» и «они».

24 февраля. Ясным днём

Через Поповку сегодня прошла колонна танков — люди насчитали более сто двадцати. Поповка — село прямо на границе с Россией. Там сейчас вырублено электричество. От Поповки до моего села примерно 30 километров. Видимо, как раз эта колонна прошла и через моё село куда-то вглубь страны. Куры шарахались от танков.

«Сначала шли белые танки, — пишут мне из Поповки, — потом зелёные, кроме того, БМП, САУ, «Уралы» с военными, всего наши насчитали свыше двухсот единиц техники. Последними шли медицинские машины. Один танк сломался недалеко от школы, его будто бы там и бросили. В Луговке оккупанты роют окопы».

Это то, что мне написали. А устно другой человек поделился своим впечатлением от русских солдат в машинах:

«Сидят оцепенелые, по сторонам не смотрят. Как зомби. Понятно: ребята не знают, чего ждать из-за каждого забора».

Весь день был солнечный, снег почти везде растаял.

25 февраля. Как на заказ

Около семи утра сел к компьютеру, минут через двадцать началась пальба справа — танковые орудия и танковые же пулемёты. То затихнет, то опять. Взрывы снарядов похожи на глухие тяжёлые вздохи.

Погода опять как на заказ. В окно со стороны стрельбы ломится солнце.

27 февраля. Близкородственные связи

До последних дней приглашение в гости означало, что тебя, как явишься, проведут в горницу, где усадят за стол.

Теперь моя давняя, не самая молодая подруга, чуточку шамкая, говорит: «Приходи, Толька, ко мне в погреб. Он у меня всем забит. Там и выпивка, и закуска, и постель, и свечки есть, чтобы было не очень темно».

При первых звуках войны — а это не только стрельба, но и грохот броне- и прочей техники, три колонны которой, а в каждой — от сотни и больше единиц, прошли через моё село — люди кинулись приспосабливать к новой жизни свои погреба, спуская в них всё то, чем заманивала меня моя подруга.

К ней я не пошёл, а пробрался в одно из соседних сёл к приятелю. Он фермер, в последние колхозные времена успел отличиться молодым агрономом. Село его русское. Местность здесь пограничная, украинские и русские сёла идут вперемешку. Гриша свой погреб тоже приспособил к новым обстоятельствам, но сидим мы пока не в нём, а в летней кухне возле печки.

Сидим, прислушиваясь к стрельбе вокруг и поглядывая — некуда правды деть — на погреб. Я пришёл со своим напитком, но от него Гриша отказался — выставил свой. «Если будем живы, то как-нибудь дойдёт очередь и до твоего творчества».

Погреб — кто не знает — это в наших местах объект, к возведению которого относятся почти так же серьёзно, как и дома. Над подземельем возвышается высокая кирпичная надстройка с тяжёлой дверью. Открыв её, по ступенькам спускаешься вниз. По существу, это семейное бомбоубежище, в чём сейчас убеждается молодёжь, а глубокие старики знают со своего военного детства.

На него, на это бомбоубежище, поглядывая, а к стрельбе прислушиваясь, мы и обсуждаем с Гришей животрепещущее: почему Запад отзывается на происходящее у нас в эти часы и минуты мягче, чем нам хотелось бы.

— Дак ведь мы для них чужие, — говорит Гриша. — Что русские, что украинцы. Наша война для них — драка между своими. Два в драку — третий в сраку.

Нам с ним такие драки не в новость. Мы знаем о них — конечно, не всё, но и не так уж мало — от наших дедов, а не только из книг.

Тут недалеко, а если напрямик через лес, то совсем близко, русские солдаты, только услышав что-то подозрительное с одной стороны дороги, бросились в другую. Оставили свою машину, оружие в ней, прочие армейские пожитки.

В другом селе такие же солдаты охотно, как обычные проезжие, вступили в разговор с местными жителями. Это, кстати, было в моём селе. От одной колонны отстала машина с личным составом. Слетело колесо. Солдаты выбрались на дорогу, стали менять его, разминаться. К ним подошли местные женщины. Любопытство сельского жителя, особенно женского пола, есть нечто такое, чего не может унять никакая опасность.

Люди (да, люди) спокойно, правда, без обоюдных улыбок разговорились о том о сём, солдаты попросили воды, получили её, утёрлись кто ладонью, кто рукавом, сказали спасибо, забрались в свою машину, сообщив вскользь, что Путин дал Зеленскому полтора суток на сдачу, и отправились дальше, в сторону Киева.

Отправились в сторону Киева, чтобы где-то по дороге, может быть, разделить судьбу кашеваров, навсегда оставшихся в лесу на трассе Сумы — Ромны.

Шли полем вдоль дороги два местных охотника с ружьями, рассказывает Виктор Бобиренко из Сум, увидели в лесополосе русскую полевую кухню, дымок из неё, втянули своими чуткими — охотничьими! — ноздрями запах каши, вскинули, недолго думая, ружья. Двух кашеваров, завхоза и водителя убили, машину подожгли, в кашу наплевали.

Народная война — она под стать названию селения, возле которого это произошло: Вовковцы.

Такие они, близкородственные связи. На одном краю села чужому, хоть и близкородственному, солдату вынесут воды, а на другом его убьют.

Стрелковое оружие, кстати, украинская власть раздаёт всем желающим гражданам прямо с грузовиков, нужно просто показать паспорт, а по знакомству, по настроению — и без. Что касается не винтовки, а автомата, то его можно получить только по блату, рассказывает Бобиренко — такой, значит, большой на него спрос.

…Ставлю точку. Стреляют. Глянул на часы — 9.41 утра.

27 февраля. В Ахтырке

Нахожусь в Ахтырке Сумской области. В этом городе когда-то учился на учителя начальных классов. Сейчас в нём около 40 тысяч жителей. Обстреливая его, русские попали в детский сад. Около 70 человек ранены, один раненый ребёнок умер в больнице.

Танки и прочее стоят на самой окраине, на трассе Харьков — Сумы, время от времени открывают огонь по городу. Стреляют редко, один зловеще глухой залп услышал сквозь сон рано утром, другой, по сравнению с тем безобидный — только что.

Перед тем побывал на нескольких улицах, это в самом центре, вокруг базара. Возле закрытого входа в него посреди улицы увидел украинского солдата с автоматом. Светофоры не работают. Летают редкие легковушки. Они здесь и в мирное время двигаются со скоростью дикарей, и нет на них управы, а сегодня именно летают.

Людей в центре мало, большинство — мужчины, сосредоточенные и быстрые, но попадаются женщины, молодые и старые, те ещё быстрее и деловитее.

Всё закрыто, кроме пары-тройки маленьких продовольственных лавок в укромных местах.

Побывал во всех.

Покупателей ни много ни мало, не толпятся, не препираются. Поразили продавщицы. Такой быстроты, расторопности и притом спокойствия и приветливости от них не ожидал. Вообще не представлял себе, что возможна такая шустрость обслуживания. Продавщицам помогают мужчины — хозяева лавок, явно возбуждённые ввиду неожиданно привалившей удачи со сбытом.

…Вот опять стреляют, это примерно в километре от места, где сижу. Похоже на взрывы грома во время грозы.

28 февраля. На тот свет

Когда смотришь на догорающие русские танки на украинском большаке, когда слушаешь, как разбегается или сдаётся в плен молодой и молоденький личный состав русского войска, а по ходу наговоришься с отставными офицерами-украинцами еще той, советской, армии, то чувствуешь себя способным почти уверенно ответить себе на вопрос: в чём все-таки дело? Что там с ним, с высшим русским политическим и военным руководством?

…Кстати, подбитый БТР горит ровно сутки — сам засекал время в Чечне.

Тут вряд ли скудоумие и бездарность в обычном смысле этих слов.

Скорее, это беспечность — родная, впрочем, сестра и скудоумия, и бездарности.

Они просто-напросто не знали, что Украина будет сопротивляться и как она будет это делать.

Им не приходило в головы, что городские бомжи, живущие со сдачи пустых бутылок, понесут их на пункты, но не на привычные им пункты приёма пустой посуды, а на те, где женщины наполняют их горючкой, готовя коктейли для угощения русских гостей в их танках.

2 марта. Хотят жить

Моя передача «Ваши письма» на радио «Свобода» давно не выходит, а некоторые слушатели продолжают мне писать — по старой памяти.

«Мы (россияне) отлично знаем и понимаем, с кем мы там встретимся. С кем? С бандерами. Которых поубивать мало. Да, знаем, знаем про бандер всё. Что враги России они и хотят её уничтожить. Даже задаром. А уж если за это „удовольствие“ им ещё кто-то хочет заплатить (долларами), так они тем более рады стараться. Потому МЫ и начали драку. Как Путин ещё сказал: если драка неизбежна, надо бить первым. Чего ждать? Чтобы вооружились получше? Нет уж, нам дешевле во всех смыслах сейчас вас прижать, а самых буйных утилизировать. Другого слова не нахожу».

Мне кажется, этот человек верит всему, что пишет, кроме того, что «бандеровцы» хотят уничтожить Россию. В это он не может верить, тем более что этого не говорит и Путин.

Путин говорит несколько иначе, и большинство населения России понимает его так, как он и хочет, чтобы его понимали.

«Нацики», «нацисты» в его устах — это украинцы, которые хотят, чтобы в Украине стало преобладать украинство.

Тот же смысл он со своим большинством вкладывает и в слова «бандеры», «бандеровцы», «бандеровщина».

«Денацификация» в его устах — это прекращение украинизации Украины.

Так его понимает и таким его одобряет русское большинство.

Оно — по-советски! — не против видимости украинства, но решительно против украинства подлинного.

Оно — так и быть — не против даже в какой-то степени и подлинного украинства в Украине, но чтобы там привычно преобладала русскость — чтобы русское было впереди и выше.

Этого хочет Путин, этого хочет и подвластное ему население.

Слова с виду не по делу, пустые слова (ну какая на хрен «нацификация»?!), в них брехня, лукавство, дикие преувеличения и передергивания, а вот содержание не пустое.

Слова не те, а смысл их тот. Смысл всё тот же, что всегда: Украина не должна быть Украиной и частью Запада.

Думать, что если поставить в Киеве угодное Москве правительство, то Украина навечно остановится в своем движении к себе, — наивность. В глубине души русский человек это знает, но ему хочется жить, а жить для него значит господствовать там, где он привык.

Ну и главное. Война окончательно изменит тот смысл, который до сих вкладывали русские в слово «бандеровец».

До сих пор это слово означало «сознательный воинственный украинец». Теперь оно будет означать: «сознательный воинственный украинский гражданин-государственник».

4 марта. Сам считал

Как на чудо набрёл на маленький продмаг, взял последние три упаковки сметаны. Спросил каких-нибудь консервов, хозяин из подсобки вынес две банки сардин. «Больше не дам, другим тоже надо». Ну и правильно, и хорошо, на пару дней я обеспечен. Был и хлеб, но им я не закупился, ибо пока следую известной заповеди против углеводов.

Вчера русские разрушили городскую ТЭЦ — «градами» или чем-то ещё, не разобрал. Прогремело страшно, тем более что совсем недалеко от меня с моим компом. И затихло. Тихо и сейчас, в 11.52 следующего дня. Батареи холодные, но у меня есть электрическая, а ток пока бежит или течёт — как лучше сказать?

Только что пришла эсэмэска на украинском языке. Перевожу: «Действия в случае взрыва рядом с тобой: ляг на землю и прикрой голову руками. Воспользуйся доступным укрытием. Не спеши покинуть укрытие. Помоги раненым. Не заходи в повреждённые строения».

Спасибо, друзья, так и буду делать, если что.

5 марта. Перед расправой

— Кончится война, — говорит он ей несколько раз на дню, особенно увлечённо — после очередной бомбёжки, — кончится война, и мы с тобой наконец распишемся и станем жить вместе. Сколько можно, в самом деле, так: сбежались на полсуток — и по домам.

Она мягко уточняет, что это «по домам» к ней не относится — она-то остаётся у себя.

Он продолжает мечтать, а она думает: к добру ли такие его мечтания, такие речи? Не опасно ли так уверенно планировать счастье и так настойчиво ожидать его?

— Что посоветуете, Анатолий Иванович? — обращается ко мне.

— Просите у Господа всего, что вам хочется, и даже больше, но в конце обязательно добавляйте: да будет воля Твоя, Господи, а не моя!

Она видит, что я ёрничаю, и всё равно ей, признаётся, становится легче.

Ей 37 лет, у неё двое детей от двух неудачных замужеств. Ему — под 50, у него жена, два взрослых сына. Жена знает, что он живёт на две семьи, но расправу над ним готовит ко дню, когда он окончательно уйдёт из их общего дома — такого большого, что его можно принять за многоквартирный.

Он и по виду, и по нутру немного дёрганый здоровяк, жена у него тучная, властная, подруга несколько стройнее и мягче, чем, видимо, и держит его при себе уже не один год. У них на двоих небольшой продмаг — небольшой, но в прибыльном месте — возле автовокзала. Они гордятся, что война не заставила их, как других, поднять цены.

7 марта. Барвинок

Вчера (6.03.22) русская ракета (или что-то вроде) попала в школу № 2. Это недалеко от меня. Задело и близлежащие дома.

Когда-то это была русская школа — единственная в Ахтырке. Остальные десять были украинские. С 90-х годов стала украинской и эта. Вчерашний удар по ней выглядит как своеобразная русская ответка: так не доставайся ты никому!

Первым об этом попадании мне сообщил Александр Юрьевич Науменко.

Он не против того, чтобы я называл его выдающимся психиатром и гениальным мануальщиком. Психиатр он по образованию, а мануальщик — по многолетней, в высшей степени удачной частной практике. Ученик знаменитого Касьяна. В ахтырском медицинском мире ни у кого нет и такой головы, как у него. Я говорю о причёске: густые, хоть и седеющие, волосы до плеч. В кругу друзей он также славится как человек с гитарой, исполняющий популярные песни.

Интересуюсь, чем он занимается в эти дни. Они у него вынужденно свободные. Война вылечила многих охотников ходить по докторам. Так обычно бывает в тёплые времена года, когда всего человека требует его сад-огород.

— В эти дни Саша обновляет свой репертуар: пополняет его украинскими народными песнями — целыми днями трясёт своей гривой над гитарой, — говорит его супруга и помощница по работе Анечка.

— Дело приятное и нужное, — говорит он, — но не такое простое. Нотной грамотой я, к сожалению, не владею, и в шестьдесят лет она уже мне не по зубам, так что полагаться приходится только на слух, а тут ещё интернет барахлит.

Сегодня он освоил одну из тех песен, которые мне нравятся больше других.

Несе Галя воду, коромисло гнеться.

За нею Іванко, як барвінок, в'ється…

Замечательное сравнение.

Барвинок — это особый плющ. По западноукраинскому поверью, он появляется на могилах невинно убиенных.

8 марта. Не вонять

Прошлой ночью сквозь первый сон услышал страшный гул самолётов (или самолёта) и взрывы. За час с чем-то насчитал четыре налёта. Метались снопы света, звенели стёкла. Досыпать решил на полу в ванной, куда перенёс комп, электробатарею и кое-какие бумаги.

Встал около семи, позавтракал, вышел на улицу. В подъезде дома, где сейчас обретаюсь, были выбиты окна, на что обратил внимание, только когда затрещали стёкла под ногами. Тротуар был усыпан осколками окон из квартир. Сновали немногие прохожие. Выбитые стекла уже заделывали фанерой молчаливые молодые мужчины.

Прошёл ещё немного и увидел разрушенную часть центра. Не стало мэрии, повреждён большой дом культуры, много магазинов, на одном углу увидел воронку глубиной метра три и метров пять в диаметре. Тротуары по обе стороны главной улицы были усыпаны обломками. Их уже разбирали, складывали в грузовики.

Отдельно от всех старая женщина подметала перед своим подъездом — точно так, как в мирное время.

Попадались вооружённые солдаты украинской армии и территориальной обороны. На углу Киевской улицы в похожей на скворечник церквушке киевского подчинения шла служба.

Среди разрушенных торговых точек увидел одну целую, толкнул дверь — она открылась, и я оказался один на один с молодой спокойной продавщицей. Спросил, где хозяин. «Да вон, напротив, разбирает, что нападало». Консервов уже никаких не было, купил пять пакетиков сливок.

Перед выходом, пока есть такая возможность, принял душ. Не вонять же из-за того, что Путин с Михалковым, Кудрин с Чубайсом, Татьяна Н. Толстая с Прилепиным и с миллионами их соотечественников решили разрушить этот безобидный город на Ворскле.

На ум не могли не прийти знаменитые строки:

Куда отдвинем строй твердынь?

За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем останется Волынь?

За кем наследие Богдана?

Признав мятежные права,

От нас отторгнется ль Литва?

Наш Киев дряхлый, златоглавый,

Сей пращур русских городов,

Сроднит ли с буйною Варшавой

Святыню всех своих гробов?

Уже, похоже, сроднил.

9 марта. Городские разговоры

Российские танки, артиллерийские самоходки и что там ещё бьют по городу слева, с шоссе Харьков — Тростянец. Здесь говорят «гатят». Гатят не всё время и не подолгу, и нельзя понять, то ли это они по ходу боёв, то ли просто по настроению.

О том, куда падают снаряды, ракеты, бомбы, людям, сидящим в подвалах, погребах или почти безвыходно в запертых квартирах, известно мало и, конечно же, не точно. Поэтому первый вопрос в разговорах: «Что говорят?» То есть что происходит, что разрушено, сколько пострадавших. Мобильники работают в том же режиме, что и в мирное время, — непрерывно.

Было страшное попадание в воинскую часть минутах в десяти ходьбы от меня. Там располагалось, кажется, сапёрное подразделение. Два дня я не решался позвонить в село своему приятелю слесарю-газовщику Сергею. Его сын служит в той части. Когда решился позвонить, то услышал, что Петька живой. «И все мы пока что живы», — сказал Серёга о семье и односельчанах.

Я спросил его, что рассказывает о налёте Петька: правда ли, что это была вакуумная бомба, что там мгновенно погибли до 70 человек. Сергей ответил, что об этом он сына не спрашивал, а тот не рассказывал, потому что оба не дураки — понимают, что в такое время о подобных вещах не следует распространяться ни по телефонам, ни при встречах. «Лучше — ни о чём, Анатолий Иванович», — сказал Сергей наставительно.

Это одно из правил военного времени; они здесь сами собой установились с первых часов, если не минут, войны. В начале или где-то в середине любого разговора тебе напомнят, что об этом калякать не следует. Поэтому большинство разговоров сводятся к обмену одним и тем же вопросом: «Что говорят?» — ответы на который или никакие, или крайне расплывчатые.

Людей на улицах или вовсе не видно, или их очень мало; дня два я не видел ровным счётом никого, потом стали появляться. Выйдя из своего подъезда, первым, кого увидел, была молодая женщина с лицом, явно подготовленным для появления на людях: подкрашенные губы, подбелённое лицо. Она быстро шла с двумя сумками, одной обычной, другой очень большой, но несла её легко.

На мой вопрос, не тяжело ли ей, она подняла к моему лицу большую сумку и сказала, что внутри памперсы для её близнецов, а на вопрос, зачем так много этого товара, ответила, что никто не знает, сколько еще будет длиться пальба по городу. Необидно для меня съехидничала: «Может, вы знаете?»

Следующим встречным оказался крупный мужчина тоже с двумя торбами, обычной и большой. Охотно объяснил мне, что большая торба набита кормом для кошек и собак, а в той, что поменьше, харчи для семейства. Говоря о своих кошках и собаках, отозвался о них так, как и следовало ожидать: «Хоч бы воны уси попэрэдохлы». Пусть бы они все околели. Я спросил, почему же в таком случае он так щедро для них закупился. «Так они же пока живы, мать их так! Все мы пока живы».

Эти встречи произошли аккурат возле базара, открытого, но совершенно пустого, только у самого входа работал ларёк с тем самым кормом для домашних животных. Я спросил продавщицу, какая надобность заставила её выйти на работу, когда все кругом сидят по домам. «Нужда заставила, — сказала она. — Кошкам и собакам люди не объяснят, что идёт война и по нам стреляют».

С одной её покупательницей я разговорился. Ей каждый день звонит дочка из России — там она, по словам матери, работает балериной —и рассказывает ей, что в Ахтырке и в окрестных сёлах русских воинов встречают хлебом-солью. «Я её спрашиваю: „Ты, блядь, в своём уме?“» — на что дочка отвечает, что она балерина и поэтому лучше знает, можно сказать, видит внутренним взором (я забыл, из Москвы или из Петербурга), что делается в Ахтырке и вокруг.

Встречи жителей окрестных сел с оккупантами действительно происходят, нам с матерью балерины это известно, но какие это встречи? Солдаты бросают свои оставшиеся без горючего танки и разбегаются по сёлам, перепуганные и вместе с тем злые, потому что усталые и голодные, могут ограбить сельмаг, залезть к кому-нибудь в погреб. Жители их ловят и сдают властям — сдают, как выразилась моя собеседница, в пригодном для обмена виде. Их не бьют, не дразнят, вообще относятся к ним вполне ровно, к чему особо призывает местное начальство.

С первых часов войны люди стали нагружать себя не совсем обычными общественными работами. Перед Криничками, например, вырыли противотанковый ров, устроили заграждение, а подступающую лесополосу проредили, чтобы можно было издали заметить приближающуюся вражескую колонну. «Сообразили мужики, молодцы! — говорит о них председатель местного сельхозпредприятия Михаил Алексеевич Мариниченко. — Никто их не обязывал и ничего не подсказывал».

— Анатолий Иванович, миленький, ну, как тут жить? — звонит Лариса Ивановна Келлерман. По профессии она переводчица технической литературы с английского, держала маленькую выставочную фирму. Звонит после того, как пообщалась с соседкой-пианисткой. Та живёт одна, точнее, с российским телевизором. «Ты понимаешь, Лара, — говорит ей, — Путин, он ведь тоже человек. Ему хочется, чтобы в Киеве ему было с кем поговорить — чтобы у нас были для этого адекватные люди». Лариса Ивановна и смеётся, и плачет: «Анатолий Иванович, я ведь не от себя произношу слово „адекватные“». Она так и выразилась. Он её бомбит, а она ему адекватных людей подбирает.

Молодому армейскому священнику отцу Георгию я предложил для обсуждения свою главную мысль этих дней. Россия окончательно и, может быть, бесповоротно отбрасывает себя далеко от Запада. Западные ответки приведут к тому, что жизнь для большинства людей в России станет очень трудной и безрадостной, хотя пока что многие из них надеются на высокое и сытое будущее. Но если Россия вернёт себе Украину, то все тяготы и неприятности придутся и на жителей Украины. Все, с кем я общаюсь в эти дни, уверены, что выстоят, но всяко может быть.

Отец Георгий сказал, что вполне понимает моё беспокойство — только Богу известно будущее, но если будет так, как я накаркиваю, то это будет значить, что и Россия, и Украина ещё не прошли все нужные им для более-менее нормальной жизни этапы, им обеим понадобится ещё один этап для окончательного самовразумления.

Немного помешкав, он сказал, что на моём месте он, однако, ввиду военного времени не делился бы такими сомнениями и размышлениями ни с кем — ни по телефону, ни с глазу на глаз.

9 марта. Последняя возможность

Выражение «на войне гибнут лучшие» имеет, конечно, отношение к действительности, но это обстоятельство не всегда приближает победу.

Лучшие —значит совестливые, те, кому западло отсиживаться в тылу. Ну а если перед нами такой совестливый человек, от которого в тылу может быть больше пользы, чем на передовой? Он, к примеру, незаменимый в данной воинской части компьютерщик, а его черти несут под гусеницы вражеского танка.

Вместо воинской части может быть обыкновенное сельхозтоварищество в зоне военных действий. Для его председателя Сточека это горячая пора. За рулём крытого грузовика он носится по округе в радиусе сотни километров — закупает сельхозпродукцию для своих перерабатывающих мощностей и магазинов.

Почти не спит, нарывается на посты и засады, отговаривается, отбрёхивается, откупается.

Его мощности и магазины обеспечивают продуктами питания население райцентра, где расположено его хозяйство. Не все двадцать тысяч, но треть — самое малое. Спрос огромный, не скудеет пока и предложение. Фермеры и домохозяйства охотно продают всё — птицу и яйца, свиней, овец, телят, соленья-варенья и, конечно, рыбу, рыбу, рыбу, поскольку пруды на каждом шагу.

Хозяйство у Сточека многоотраслевое. Основной доход даёт полеводство, за ним — животноводство и уже потом остальное. Вдруг и сильно выросшие поступления от переработки и торговли — это из-за войны.

Теперь будут погашены последние кредиты, ликвидируется задолженность по зарплате персоналу и, что немаловажно и небывало, будет в высшей степени аккуратно поступлено с уплатой всех налогов. Вместо «аккуратно» Степан Павлович говорит «порядочно», как того требует, мол, военно-политическая обстановка.

Война осложнила его отношения с главным агрономом.

— Я ему говорю: у тебя сейчас одно должно быть дело — подготовка к севу, а тебя понесло в территориальную оборону, воякой заделался. Будет нужно — мы все там будем, а сейчас тебе о предстоящем севе надо думать. А он говорит: у меня рак в последней степени, до посевной могу не дожить, а сейчас хочу делом обороны заняться, потому что это последняя для меня возможность себя показать и утвердить. Ты, говорю ему, в бою за урожай себя последний раз, коль уж так пришлось, покажи и утверди. Он обижается: ты что, считаешь, что в бою за урожай я ещё себя не показал и не утвердил?