Моя жизнь и путь ненасилия E-Book

Махатма Карамчанд Ганди

• Herausgeber: XSPO
• Kategorie: Sachliteratur, Reportagen, Biografien
• Serie: Эпохи и идеи
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 779

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Эта книга представляет собой наиболее полное собрание ключевых текстов Мохандаса Карамчанда Ганди, человека, изменившего ход истории XX века без единого выстрела. В издание вошла его знаменитая автобиография "Моя жизнь", в которой Махатма с поразительной откровенностью рассказывает о своем пути от застенчивого индийского юноши до лидера освободительного движения, переписка с Львом Толстым, оказавшая огромное влияние на формирование философии ненасильственного сопротивления, а также важнейшие статьи и эссе о принципах ахимсы, сатьяграхи и гражданского неповиновения. Ганди создал уникальную философию действия, которая доказала свою эффективность в борьбе против колониализма и несправедливости. Его идеи вдохновили Мартина Лютера Кинга, Нельсона Манделу и миллионы людей по всему миру. Эта книга не просто исторический документ, но живое руководство к духовной и политической трансформации, актуальное и сегодня, когда человечество стоит перед лицом насилия, нетерпимости и разобщенности. Для широкого круга читателей, интересующихся философией, историей, политикой и духовными практиками.

Leseprobe

Автор: Махатма Карамчанд Ганди

Серия: Эпохи и идеи

Издательство: XSPO

Аннотация

Эта книга представляет собой наиболее полное собрание ключевых текстов Мохандаса Карамчанда Ганди, человека, изменившего ход истории XX века без единого выстрела. В издание вошла его знаменитая автобиография "Моя жизнь", в которой Махатма с поразительной откровенностью рассказывает о своем пути от застенчивого индийского юноши до лидера освободительного движения, переписка с Львом Толстым, оказавшая огромное влияние на формирование философии ненасильственного сопротивления, а также важнейшие статьи и эссе о принципах ахимсы, сатьяграхи и гражданского неповиновения.

Ганди создал уникальную философию действия, которая доказала свою эффективность в борьбе против колониализма и несправедливости. Его идеи вдохновили Мартина Лютера Кинга, Нельсона Манделу и миллионы людей по всему миру. Эта книга не просто исторический документ, но живое руководство к духовной и политической трансформации, актуальное и сегодня, когда человечество стоит перед лицом насилия, нетерпимости и разобщенности.

Для широкого круга читателей, интересующихся философией, историей, политикой и духовными практиками.

Моя жизнь и путь ненасилия

Вступление

Двадцатый век подарил человечеству множество политических лидеров, военачальников, революционеров и реформаторов. Но лишь немногие из них смогли изменить саму природу политической борьбы, предложив миру альтернативу вековой логике насилия. Мохандас Карамчанд Ганди, которого весь мир знает как Махатму, "великую душу", принадлежит к этой редкой категории исторических деятелей. Его жизнь и учение представляют собой один из самых значительных экспериментов в истории человеческой цивилизации: попытку достичь политических целей исключительно моральными средствами, заменить силу оружия силой истины, противопоставить империализму не танки и бомбы, а несгибаемую волю и готовность к самопожертвованию.

Когда в августе 1947 года Индия обрела независимость, это произошло во многом благодаря человеку, который никогда не занимал официальных государственных постов, не командовал армиями, не обладал экономическими ресурсами. Ганди победил Британскую империю, величайшую военную и экономическую силу своего времени, прялкой, постом и маршами протеста. Эта победа казалась невозможной, абсурдной, утопичной. Но она произошла и изменила не только судьбу Индии, но и представления человечества о возможностях ненасильственного сопротивления.

Книга, которую вы держите в руках, позволяет проследить весь путь этого необыкновенного человека от детства в провинциальном индийском городке до признания его одним из величайших духовных и политических лидеров человечества. Автобиография "Моя жизнь", составляющая основу этого издания, была написана Ганди в 1920-х годах, когда освободительное движение в Индии набирало силу, а сам он уже стал символом сопротивления колониализму. Дополненная его статьями о ненасилии и уникальной перепиской с Львом Толстым, эта книга представляет собой не просто жизнеописание выдающейся личности, но философский и практический манифест, актуальность которого не угасла и спустя десятилетия после смерти автора.

Мохандас Карамчанд Ганди родился 2 октября 1869 года в Порбандаре, небольшом княжестве на западном побережье Индии. Его семья принадлежала к касте вайшьев, торговцев и чиновников, занимавших достойное, хотя и не самое высокое положение в традиционной индийской иерархии. Отец Ганди, Карамчанд, был диваном, премьер-министром княжества, что обеспечивало семье определенное влияние и материальное благополучие. Мать, Путлибаи, была глубоко религиозной женщиной, чья вера и строгие обеты оказали огромное влияние на формирование характера будущего Махатмы.

Детство Мохандаса не предвещало его будущего величия. Он был застенчивым, болезненным ребенком, боявшимся темноты и одиночества. В школе он не блистал успехами, был замкнут и предпочитал проводить время в одиночестве. В тринадцать лет, следуя традициям своей касты и времени, он был женат на Кастурбе Макхарджи, девочке его возраста. Этот брак, заключенный по воле родителей, продлится до самой смерти Кастурбы в 1944 году и станет одной из важнейших опор в жизни Ганди, хотя отношения супругов пройдут через множество кризисов и трансформаций.

Важнейшим поворотным моментом в жизни молодого Мохандаса стала его поездка в Англию в 1888 году для получения юридического образования. Решение отправить сына учиться в метрополию было непростым для семьи вайшьев: по представлениям того времени, пересечение "черных вод", океана, оскверняло индуса и лишало его кастовой принадлежности. Мать согласилась отпустить сына только после того, как он дал торжественный обет воздерживаться от мяса, вина и женщин. Этот обет, данный в юности, Ганди сохранит на всю жизнь, постепенно расширяя и углубляя свои аскетические практики.

Три года, проведенные в Лондоне, стали временем интенсивного внутреннего поиска. Ганди пытался стать "английским джентльменом", брал уроки танцев, учился играть на скрипке, тщательно следил за одеждой. Но эти попытки ассимиляции были поверхностными и недолгими. Гораздо более глубокое влияние на него оказали интеллектуальные и духовные искания того времени. В Лондоне он впервые серьезно обратился к изучению индуизма, парадоксальным образом через английские переводы священных текстов. Бхагавадгита, которую он прочитал в английском переводе Эдвина Арнольда, произвела на него колоссальное впечатление и осталась его любимой книгой до конца жизни.

Именно в Лондоне Ганди впервые познакомился с идеями, которые позже станут основой его философии. Он читал Библию, особенно Нагорную проповедь Христа с ее призывом подставлять другую щеку обидчику. Он открыл для себя Рускина, чья книга "Unto This Last" ("Последнему как первому") глубоко его потрясла своей критикой индустриализма и защитой простого труда. Он познакомился с теософским обществом и через него углубился в изучение восточных религий. Все эти влияния синтезировались в уникальное мировоззрение, в котором индийская духовная традиция соединялась с христианской этикой и западной социальной критикой.

Получив диплом барристера в 1891 году, Ганди вернулся в Индию, намереваясь начать юридическую практику. Но его ждало разочарование: застенчивость и неумение выступать публично делали его работу адвоката почти невозможной. Во время первого же судебного заседания он не смог вымолвить ни слова в защиту своего клиента и в панике покинул зал суда. Казалось, карьера юриста закончилась, не начавшись. Но судьба готовила ему совсем иную роль.

В 1893 году Ганди получил предложение от индийской торговой фирмы отправиться в Южную Африку для ведения одного дела. Он согласился, рассчитывая пробыть там год. Этот год растянулся на двадцать один, и именно в Южной Африке Мохандас Карамчанд Ганди превратился в Махатму, именно там родилась его философия ненасильственного сопротивления, там он провел свои первые эксперименты с сатьяграхой.

Южная Африка конца XIX века была страной жесткой расовой сегрегации. Индийцы, приехавшие туда в качестве наемных рабочих или торговцев, подвергались систематической дискриминации. Для Ганди, получившего образование в Англии и считавшего себя лояльным подданным Британской империи, столкновение с реальностью колониального расизма стало шоком, который перевернул всю его жизнь.

Знаменитый эпизод, произошедший вскоре после его приезда, стал поворотным моментом. Ганди ехал в поезде по делам в первом классе, имея соответствующий билет. На одной из станций в вагон вошел белый пассажир и потребовал, чтобы "цветной" покинул купе. Когда Ганди отказался, его силой вытолкнули из поезда. Он провел ночь на станции, дрожа от холода и размышляя о своем будущем. Именно в ту ночь, как он позже вспоминал, он принял решение бороться против несправедливости.

Но борьба, которую начал Ганди, принципиально отличалась от всех других форм сопротивления. Он не призывал к восстанию, не организовывал террористических актов, не планировал вооруженного противостояния. Вместо этого он разработал метод, который назвал сатьяграхой, "упорством в истине" или "силой истины". Сатьяграха была основана на нескольких принципах: абсолютный отказ от насилия, готовность принимать страдания, но не причинять их, уважение к противнику и вера в возможность его морального преображения, дисциплина и самоконтроль, открытость действий и отсутствие тайных заговоров.

В Южной Африке Ганди организовал индийскую общину, создал газету "Индиан Опинион", основал ашрам, коммуну, в которой люди разных каст и религий жили вместе, занимаясь физическим трудом и духовным самосовершенствованием. Он возглавил несколько кампаний протеста против дискриминационных законов, которые ограничивали права индийцев. Эти кампании включали массовое сжигание регистрационных удостоверений, отказ от уплаты несправедливых налогов, пересечение границ без разрешения властей. За свою деятельность Ганди неоднократно подвергался арестам и избиениям, провел в тюрьме несколько месяцев.

Но самым важным результатом этих лет было не столько изменение законов (хотя некоторые уступки были достигнуты), сколько формирование самого Ганди как духовного и политического лидера. Он испытал на себе и своих последователях эффективность ненасильственного сопротивления, увидел, как моральная сила может противостоять физическому насилию, как страдание может трансформировать не только страдающего, но и того, кто причиняет страдание.

В эти же годы Ганди радикально изменил свой образ жизни. Под влиянием идей Толстого, с которым он вступил в переписку, и Рускина он все более склонялся к простоте и аскетизму. Он отказался от европейской одежды, перестал носить галстуки и шляпы. Он стал вегетарианцем не только по религиозным, но и по этическим соображениям. Он принял обет брахмачарьи, полного полового воздержания, считая, что только так может достичь духовной чистоты и силы, необходимых для служения обществу. Он начал практиковать лечение природными средствами, отказался от лекарств, верил в целительную силу воды, солнца и физического труда.

Все эти элементы, личная аскеза, ненасильственное сопротивление, общинная жизнь, физический труд, религиозная терпимость, слились в целостную философию, которую Ганди принес в Индию, когда окончательно вернулся туда в 1915 году. К этому времени он уже был известен как лидер индийской общины в Южной Африке, и его встречали как героя. Но настоящая проверка его идей была еще впереди.

Индия начала XX века находилась в состоянии брожения. Британское господство, установившееся после подавления восстания сипаев в 1857 году, все более тяготило индийское общество. Национально-освободительное движение, представленное в первую очередь Индийским национальным конгрессом, набирало силу, но раскалывалось на два крыла: умеренное, выступавшее за постепенные реформы в рамках Британской империи, и радикальное, склонявшееся к вооруженной борьбе и террору.

Ганди предложил третий путь, путь ненасильственного сопротивления, который казался большинству индийских политиков нереалистичным и наивным. Но он обладал даром, который позволил ему объединить вокруг своих идей миллионы людей: способностью говорить на языке, понятном простому индийскому крестьянину, соединять политическую борьбу с религиозными и нравственными категориями, превращать каждое действие в символический акт, наполненный глубоким смыслом.

Первые годы после возвращения в Индию Ганди провел в путешествиях по стране, изучая жизнь простых людей, слушая их проблемы. Он не торопился включаться в большую политику, сначала хотел понять страну, которую покинул более двадцати лет назад. Он основал ашрам в Ахмадабаде, куда приглашал людей разных каст, включая неприкасаемых, что вызывало возмущение ортодоксальных индуистов. Он участвовал в локальных конфликтах, защищая права крестьян и рабочих, применяя методы сатьяграхи в местных масштабах.

Переломным моментом стал 1919 год и принятие британскими властями так называемых законов Роулетта, которые резко ограничивали гражданские свободы индийцев и позволяли властям арестовывать людей без суда по одному подозрению. Ганди призвал к всеиндийской кампании гражданского неповиновения, к хартал, всеобщей забастовке и дню поста и молитвы. Отклик превзошел все ожидания: вся страна остановилась, магазины закрылись, на улицы вышли миллионы людей.

Но затем произошли события, которые глубоко потрясли Ганди и заставили его переосмыслить свою стратегию. В Амритсаре британский генерал Дайер приказал своим солдатам открыть огонь по безоружной толпе, собравшейся на мирный митинг в саду Джаллианвала Багх. Было убито около тысячи человек, многие погибли, пытаясь спастись в колодце. Эта резня, одно из самых кровавых преступлений колониального режима, вызвала волну возмущения по всей Индии. Но Ганди еще больше потрясло то, что в некоторых местах протесты переросли в насилие, люди нападали на полицейских и европейцев, поджигали здания.

Ганди немедленно призвал прекратить кампанию гражданского неповиновения. Он публично признал, что совершил "гималайскую ошибку", начав массовое движение, не подготовив людей к ненасилию. Он объявил пост, покаяние за насилие, совершенное от его имени. Этот поступок многих разочаровал, казалось, что в момент наивысшего подъема движения он отступил. Но Ганди понимал: если сатьяграха перерастает в насилие, она перестает быть сатьяграхой, она превращается в обычное восстание, которое может быть только подавлено силой.

В последующие годы Ганди вел систематическую работу по подготовке индийского общества к массовому ненасильственному сопротивлению. Он путешествовал по деревням, проповедуя свои идеи. Он организовал движение за возрождение домашнего прядения и ткачества, видя в этом не только экономическую независимость от британских тканей, но и символ самодостаточности и достоинства. Образ Ганди за прялкой стал одним из самых узнаваемых в мире. Он призывал к отказу от иностранных товаров, к свадеши, использованию только местного производства.

Но главным направлением его деятельности стала борьба против самого болезненного порока индийского общества, против кастовой системы и особенно института неприкасаемости. Ганди назвал неприкасаемых хариджанами, "детьми Бога", настаивал на их полном равноправии, призывал индуистов открыть для них храмы, принимать в свои дома. Эта позиция вызывала яростное сопротивление ортодоксальных кругов, но Ганди был непреклонен: невозможно говорить о свободе Индии, пока миллионы индийцев остаются угнетенными собственными соотечественниками.

В 1930 году Ганди предпринял один из самых смелых и символичных актов неповиновения в истории. Британские власти сохраняли монополию на производство и продажу соли, облагая ее высоким налогом, что больно ударяло по беднейшим слоям населения. Ганди объявил, что начнет "соляной марш" к побережью, где нарушит закон, собрав горсть соли из морской воды. Этот жест казался ничтожным, почти комичным. Но его политический эффект был колоссален.

Ганди прошел пешком более 380 километров от своего ашрама до деревни Данди на побережье Аравийского моря. По пути к нему присоединялись тысячи людей. Весь мир следил за этим маршем, журналисты передавали репортажи, фотографии облетели планету. Когда Ганди наконец поднял с земли щепотку соли, нарушив британскую монополию, вся Индия последовала его примеру. Миллионы людей начали производить соль, открыто нарушая закон. Британские власти ответили массовыми арестами: было заключено в тюрьму более шестидесяти тысяч человек, включая самого Ганди.

Но репрессии только усилили движение. Особенно потрясло мировое общественное мнение избиение мирных демонстрантов у соляных приисков Дхарасана. Американский журналист описал, как ряд за рядом люди молча подходили к полиции и подставляли головы под удары дубинок, не пытаясь защититься. Сотни были избиты, многие получили тяжелые увечья, но никто не ответил насилием. Этот образ ненасильственного героизма произвел огромное впечатление на весь мир и заставил многих пересмотреть свое отношение к индийскому освободительному движению.

Соляной марш стал кульминацией политической карьеры Ганди и одновременно доказательством эффективности его метода. Британское правительство было вынуждено вступить в переговоры. В 1931 году был подписан пакт Ганди-Ирвина, по которому политические заключенные были освобождены, а Конгрессу было разрешено участвовать в конституционных переговорах. Ганди отправился в Лондон на конференцию "круглого стола", где впервые индийцы обсуждали с британцами будущее своей страны как равные партнеры.

Визит Ганди в Англию в 1931 году стал триумфом. Одетый лишь в набедренную повязку и накидку, он встречался с королём, выступал в парламенте, беседовал с рабочими ланкаширских текстильных фабрик, которые страдали от его призывов бойкотировать британские ткани. Когда один журналист спросил его, не чувствовал ли он себя неловко, являясь во дворец к королю в таком виде, Ганди ответил с усмешкой: "На короле было достаточно одежды на нас обоих". Этот ответ стал легендарным, символизируя не только остроумие Ганди, но и его способность с достоинством отстаивать свои принципы перед лицом имперского величия.

Однако конференция не привела к существенным результатам. Британцы не спешили предоставлять Индии независимость, продолжая разыгрывать карту религиозных и кастовых противоречий, пытаясь расколоть освободительное движение. Особенно острым стал вопрос о политическом представительстве неприкасаемых. Британцы предлагали создать для них отдельную избирательную курию, что фактически закрепляло их обособленность. Ганди был категорически против, считая, что это увековечит разделение индийского общества. Он объявил "пост до смерти", если этот план будет реализован.

Этот пост, начатый в тюрьме в 1932 году, стал одним из самых драматических моментов в жизни Ганди. Вся Индия замерла в ожидании: умрет ли Махатма? Храмы начали открываться для неприкасаемых, касты высших сословий приглашали хариджанов к себе в дома, тысячи людей публично отрекались от практики неприкасаемости. Через неделю был достигнут компромисс, известный как Пунский пакт: неприкасаемые получали значительное представительство в органах власти, но в рамках общих избирательных округов. Ганди прервал пост, но этот эпизод показал, какую огромную моральную власть он имел над сердцами индийцев.

Тридцатые годы были временем интенсивной работы Ганди над реформированием индийского общества. Он путешествовал по стране, посещал деревни, беседовал с крестьянами, призывал к соблюдению чистоты, улучшению санитарии, образованию женщин, отказу от алкоголя и наркотиков. Он видел независимость не просто как политическое освобождение от колониального господства, но как комплексное преобразование общества, как сварадж, самоуправление в самом широком смысле слова, включавшее экономическую самодостаточность, социальную справедливость и моральное совершенствование.

Но в эти же годы начали проявляться противоречия, которые в конечном итоге приведут к трагедии раздела Индии. Отношения между индуистами и мусульманами, всегда бывшие сложными, стали обостряться. Мусульманская лига под руководством Мухаммада Али Джинны требовала создания отдельного мусульманского государства, Пакистана. Ганди был решительным противником раздела страны, считая, что индуисты и мусульмане могут и должны жить вместе. Он прилагал огромные усилия для сохранения единства, встречался с Джинной, призывал к диалогу, организовывал совместные молитвенные собрания разных конфессий.

Когда началась Вторая мировая война, Индийский национальный конгресс оказался перед трудным выбором. Ганди и его соратники симпатизировали союзникам в их борьбе против фашизма, но не могли поддержать Великобританию, которая втянула Индию в войну без консультаций с индийскими лидерами. В 1942 году Ганди выдвинул требование "Quit India", "Британия, покинь Индию", призвав к новой кампании массового гражданского неповиновения. Его лозунг был прост и ясен: "Совершить или умереть". Британские власти ответили жесточайшими репрессиями: все лидеры Конгресса, включая Ганди, были арестованы, движение было подавлено силой. Ганди провел в тюрьме почти два года, там в 1944 году умерла его жена Кастурба, бывшая рядом с ним всю жизнь.

Когда война закончилась, стало ясно, что Британия больше не может удерживать Индию. Но процесс деколонизации принял трагический оборот. Несмотря на все усилия Ганди, страна раскололась по религиозному признаку. В 1947 году была провозглашена независимость двух государств: Индии и Пакистана. Раздел сопровождался страшной резней: индуисты убивали мусульман, мусульмане индуистов, миллионы людей были вынуждены покинуть свои дома. По разным оценкам, погибло от нескольких сотен тысяч до миллиона человек.

Для Ганди это была катастрофа. Вся его жизнь была посвящена ненасилию, единству, братству людей разных религий, и вот итог: насилие, ненависть, раскол. В день независимости, когда вся Индия праздновала, Ганди постился и молился в Калькутте, пытаясь остановить резню. Он переходил из района в район, где происходили столкновения, буквально своим присутствием останавливая насилие. Его моральный авторитет был так велик, что разъяренные толпы замирали при виде хрупкого старика, опиравшегося на плечи молодых женщин.

Но не все индуисты были готовы принять его призывы к примирению с мусульманами. Радикальные индуистские националисты обвиняли Ганди в том, что он предал интересы индуистов, в излишней мягкости к мусульманам, в ответственности за раздел страны. Угрозы в его адрес множились. Ганди знал об опасности, но отказывался от охраны, говоря, что если ему суждено умереть, то он хочет умереть с именем Бога на устах.

30 января 1948 года, когда Ганди шел на вечернюю молитву в Дели, к нему подошел молодой человек по имени Натхурам Годсе, член радикальной индуистской организации. Он поклонился Махатме в традиционном жесте уважения, а затем выстрелил в него три раза. Ганди упал, прошептав "Хе Рам" ("О, Боже"), и через несколько минут скончался. Ему было 78 лет.

Смерть Ганди потрясла весь мир. Миллионы людей в Индии и за ее пределами оплакивали человека, который доказал, что можно изменить мир, не прибегая к насилию. Альберт Эйнштейн сказал: "Грядущие поколения едва ли поверят, что такой человек из плоти и крови ходил по этой земле". Мартин Лютер Кинг младший позже напишет, что именно пример Ганди показал ему путь ненасильственной борьбы за гражданские права в Америке. Нельсон Мандела скажет, что Ганди вдохновил его в борьбе против апартеида в Южной Африке.

Наследие Ганди сложно и противоречиво. Его идеи вызывали и продолжают вызывать споры. Критики указывают на утопичность его экономических взглядов, на его неприятие индустриализации в эпоху, когда именно индустриализация обеспечивала прогресс. Его аскетизм и требование полового воздержания кажутся многим чрезмерными и нереалистичными. Его эксперименты с диетой и лечением природными средствами иногда граничили с опасностью для здоровья. Его патриархальные взгляды на роль женщины в обществе не соответствуют современным представлениям о гендерном равенстве.

Но главное в Ганди не частные аспекты его философии, которые можно принимать или отвергать, а фундаментальное открытие: ненасилие может быть не просто моральной позицией, но эффективным политическим инструментом. Сатьяграха это не пассивность, не слабость, не бегство от конфликта. Это активное сопротивление злу, но сопротивление, которое не унижает противника, а стремится его преобразовать, апеллируя к его совести, к его человечности.

Ганди понимал, что насилие порождает насилие, что революция, совершенная насильственными методами, неизбежно ведет к новому насилию, что нельзя построить справедливое общество несправедливыми средствами. Он настаивал на единстве целей и средств: "Средства так же важны, как цель, ибо в действительности средства и есть цель". Нельзя достичь мира через войну, свободы через подавление, братства через ненависть.

Эта идея кажется очевидной, но в политической практике она революционна. Вся история человечества была историей войн, восстаний, насильственных переворотов. Ганди предложил иной путь, и доказал его работоспособность. Британская империя пала в Индии не под напором армий, а под тяжестью собственной несправедливости, обнаженной ненасильственным сопротивлением миллионов людей.

Автобиография Ганди "Моя жизнь", которая составляет ядро этой книги, была написана в середине его политической карьеры, в 1920-х годах. Это поразительно откровенное произведение, в котором Ганди рассказывает не только о своих успехах, но и о своих ошибках, сомнениях, слабостях. Он пишет о своем детском воровстве, о попытках есть мясо, о ревности к жене, о своих сексуальных желаниях и борьбе с ними. Эта честность, готовность показать себя человеком со всеми человеческими недостатками, делает его образ не абстрактным идеалом, а живым примером, показывающим, что духовное и нравственное совершенствование доступно каждому.

Ганди называл свою автобиографию "Моими экспериментами с истиной". Для него вся жизнь была непрерывным экспериментом, поиском истины, попыткой найти правильный путь через пробы и ошибки. Он не претендовал на обладание абсолютной истиной, не требовал слепого следования своим предписаниям. Он приглашал каждого человека к собственному поиску, к собственным экспериментам, к собственному пути к истине.

Переписка с Львом Толстым, включенная в это издание, имеет особое значение для понимания формирования философии Ганди. Толстой был для него не просто писателем или мыслителем, а духовным наставником, человеком, который первым в современную эпоху последовательно и бескомпромиссно проповедовал принцип ненасилия. Книга Толстого "Царство Божие внутри вас", в которой русский писатель изложил свое понимание христианского учения о непротивлении злу насилием, произвела на Ганди огромное впечатление и стала одним из источников его собственной философии.

Ганди и Толстой переписывались в последние годы жизни русского писателя. Толстой успел написать специально для Ганди письмо "Письмо к индусу", в котором призывал индийцев к ненасильственному сопротивлению британскому господству. Эта переписка показывает удивительную духовную близость двух великих людей, принадлежавших к разным культурам и религиям, но пришедших к сходным выводам о природе зла и путях его преодоления.

Статьи Ганди о ненасилии, завершающие это издание, написаны в разные периоды его жизни и обращаются к различным конкретным ситуациям. Но все они объединены общей темой: как применять принцип ненасилия в реальных, часто чрезвычайно сложных обстоятельствах. Ганди обсуждает вопросы, которые и сегодня не утратили актуальности: как противостоять насилию, не прибегая к насилию? Как бороться с несправедливостью, сохраняя уважение к противнику? Как разрешать конфликты, не создавая новых врагов? Как защищать достоинство и права, не унижая других?

Особенно пронзительно звучат статьи об атомной бомбе, написанные Ганди сразу после Хиросимы и Нагасаки. Он увидел в этом оружии кульминацию логики насилия, доведенную до абсурда способность человечества к самоуничтожению. Но даже перед лицом атомной угрозы он не терял веры в возможность иного пути, в силу ненасилия и любви.

Книга, которую вы начинаете читать, это не просто жизнеописание исторической личности или изложение философской системы. Это приглашение к размышлению о фундаментальных вопросах человеческого существования: о соотношении целей и средств, о природе власти и свободы, о возможности преобразования мира через преобразование себя. Ганди показал, что политика может быть не только борьбой за власть, но и духовной практикой, что личная этика и общественная деятельность неразделимы, что каждый человек своей жизнью может влиять на ход истории.

В современном мире, раздираемом конфликтами, насилием, нетерпимостью, идеи Ганди обретают новую актуальность. Мы живем в эпоху, когда технический прогресс дал человечеству невиданные возможности для созидания, но и для разрушения. Мы создали глобальную цивилизацию, но не научились мирно сосуществовать. Мы провозгласили универсальные ценности прав человека и демократии, но постоянно нарушаем их. Пример Ганди напоминает, что иной путь возможен, что насилие не неизбежно, что каждый из нас может сделать выбор в пользу ненасилия, справедливости, сострадания.

Читая эту книгу, важно помнить, что Ганди не предлагал готовых рецептов, применимых ко всем ситуациям. Его учение это не догма, а метод, не застывшая доктрина, а живой поиск. Каждая эпоха, каждое общество, каждый человек должны найти свой путь применения принципов ненасилия к конкретным обстоятельствам своей жизни. Ганди лишь показал, что этот путь существует и может вести к успеху.

Махатма Ганди ушел из жизни более семидесяти лет назад, но его присутствие в современном мире ощутимо. Его образ стал символом мирного сопротивления несправедливости. Его методы были приняты и развиты движениями за гражданские права, против апартеида, за демократию и свободу во многих странах мира. Его принципы продолжают вдохновлять тех, кто верит в возможность изменить мир к лучшему, не прибегая к насилию.

Эта книга дает возможность познакомиться с Ганди напрямую, без посредников и интерпретаторов, услышать его собственный голос, проследить его собственный путь. Путь этот был труден, полон сомнений и ошибок, разочарований и побед. Но это был путь человека, который не побоялся бросить вызов самым мощным силам своего времени, вооружившись лишь истиной и готовностью страдать за нее. Путь человека, который доказал, что даже самый обычный человек, если он живет в соответствии со своими принципами и готов пожертвовать всем ради них, может изменить историю.

Приглашаем вас отправиться в это путешествие по жизни и мысли одного из величайших людей двадцатого века, путешествие, которое, возможно, изменит и ваше собственное понимание того, что значит быть человеком в этом сложном, противоречивом, но полном возможностей мире.

Александр Немиров

Не нужно терять веру в человечество. Человечество подобно океану. Если несколько капель океана грязные, океан не станет грязным.

Вместо вступления

Вардха, 23 июля 1939 года

Господину Гитлеру, Берлин, Германия

Дорогой друг!

Друзья побуждают меня написать Вам для блага всего человечества. Но я не соглашался выполнить их просьбу, потому что чувствовал, что любое письмо от меня было бы дерзостью. Но сейчас что-то подсказывает мне, что я не должен просчитывать последствия, и мне следует обратиться к Вам, чего бы это мне ни стоило.

Очевидно, что на сегодняшний день Вы являетесь единственным человеком в мире, способным предотвратить войну, которая может низвести человечество до состояния дикости. Стоит ли платить такую цену за достижение цели, какой бы значимой она ни казалась? Может быть, вы прислушаетесь к призыву человека, который сознательно отверг войну как метод, добившись при этом значительных успехов? В любом случае, прошу прощения, если мое письмо к Вам было ошибкой.

Искренне ваш М. К. Ганди

Моя жизнь1

1. А. М. Вязьминой, Е. Г. Панфилова, Р. А. Ульяновского.

Вступление

Лет пять назад, по настоянию своих ближайших товарищей по работе, я согласился написать автобиографию. Но не успел закончить я первую страницу, как в Бомбее вспыхнули волнения, и я вынужден был работу приостановить. Затем последовали события, которые для меня завершились заключением в тюрьму йервади. Находившийся со мной в тюрьме адвокат Джерамдас советовал мне отложить все прочие дела и закончить автобиографию. Но я ответил, что уже составил себе программу занятий и не могу думать о чем-либо другом, пока она не будет выполнена. Я бы закончил автобиографию, если бы отбыл свой срок полностью, но меня освободили на годраньше. Теперь Свами Ананд повторил это предложение, а так как я закончил историю сатьяграхи в Южной Африке, то решил приняться за автобиографию для «Навадживана». Свами хотелось, чтобы я выпустил автобиографию отдельной книгой, но у меня не было для этого свободного времени: я мог писать лишь по главе в неделю. Для «Навадживана» мне все равно необходимо было что-нибудь писать еженедельно. Почему бы в таком случае не заняться автобиографией? Свами согласился с этим, и я усердно принялся за работу.

Между тем у одного из моих богобоязненных друзей возникли сомнения, которыми он поделился со мной в мой «день молчания».

— Что толкнуло вас на эту авантюру? — спросил он меня. Писание автобиографий —обычай, присущий Западу. Я не знаю ни одного человека на Востоке, который занимался бы этим, за исключением лиц, подпавших под влияние Запада. А о чем вы будете писать? Допустим, завтра вы откажетесь от положений, которые сегодня считаете своими принципами, или в будущем пересмотрите сегодняшние планы. Не окажется ли тогда, что люди, руководствующиеся в своих поступках вашим авторитетным словом, будут введены в заблуждение? Не лучше ли совсем отказаться от этого или хотя бы несколько повременить?

Доводы эти произвели на меня некоторое впечатление. Но я и не собираюсь писать настоящую автобиографию. Просто мне хотелось бы рассказать историю своих поисков истины. А поскольку такие искания составляют содержание всей моей жизни, то рассказ о них действительно будет чем-то вроде автобиографии. Но я не против того, чтобы на каждой странице автобиографии говорилось только о моих исканиях. Я верю или по крайней мере стараюсь верить, что связный рассказ об этом принесет пользу читателю. Мои искания в сфере политики известны теперь не только Индии, но и в какой-то степени всему «цивилизованному» миру. Для меня они не представляют большой ценности. Еще меньшую ценность имеет для меня звание «махатмы», которое я получил благодаря этим исканиям. Это звание часто сильно меня огорчало, и я не помню ни одного случая, когда бы оно порадовало меня. Но мне, разумеется, хотелось бы рассказать об известных лишь мне одному духовных исканиях, в которых я черпал силы для своей деятельности в сфере политики. Если мои искания действительно носят духовный характер, тогда здесь нет места для самовосхваления, и мой рассказ может лишь увеличить мое смирение. Чем больше я размышляю и оглядываюсь на прошлое, тем яснее ощущаю свою ограниченность.

В течение тридцати лет я стремился только к одному — самопознанию. Я хочу видеть бога лицом к лицу, достигнуть состояния мокша. Я живу, двигаюсь и существую только для достижения этой цели. Все, что я говорю и пишу, вся моя политическая деятельность — все направлено к этой цели. Но, будучи убежден, что возможное для одного — возможно для всех, я не держу в тайне свои искания. Не думаю, что это снижает их духовную ценность. Есть вещи, которые известны только тебе и твоему творцу. Их, конечно, нельзя разглашать. Искания, о которых я хочу рассказать, другого рода. Они духовного или скорее морального плана, ибо сущностью религии является мораль.

В своем жизнеописании я буду касаться только тех вопросов религии, которые одинаково понятны и взрослым и детям. Если мне удастся рассказать о них смиренно и бесстрастно, то многие, ищущие истину, почерпнут здесь силы для дальнейшего движения вперед. Я смотрю на свои искания как ученый, который хотя и проводит их весьма точно, тщательно и обдуманно, однако никогда не претендует на окончательность своих выводов и дает большие возможности для размышлений. Я прошел через глубочайший самоанализ, тщательно проверял себя, исследовал и анализировал все психологические моменты. И все же я далек от мысли претендовать на окончательность или непогрешимость своих выводов. Единственное, на что я претендую, сводится к следующему: мне они представляются абсолютно правильными и для данного момента окончательными. Если бы это было не так, я не положил бы их в основу своей деятельности. Но на каждом шагу я либо принимал, либо отвергал их и поступал соответствующим образом. И пока мои действия удовлетворяют мой ум и мое сердце, я должен твердо придерживаться своих первоначальных выводов.

Если бы все сводилось для меня к обсуждению академических принципов, я, разумеется, не стал бы писать автобиографию. Но я ставил себе целью показать практическое применение этих принципов в различных случаях и потому назвал эти главы, к написанию которых я приступаю, «Историей моих поисков истины». Сюда должны войти искания в области применения ненасилия, безбрачия и прочих принципов поведения, которые обычно рассматриваются как нечто отличное от истины. Но для меня истина — главенствующий принцип, включающий множество других принципов. Эта истина есть правдивость не только в словах, но и в мыслях, не только относительная истина наших понятий, но и абсолютная истина, вечный принцип, т. е. бог. Имеется бесконечно много определений бога, ибо проявления его бесчисленны. Они наполняют меня удивлением и благоговейным трепетом и на какоето мгновенье ошеломляют. Но я поклоняюсь богу только как истине. Я еще не нашел его, но ищу. Я готов в своих исканиях пожертвовать всем самым дорогим для меня. Если понадобится жертва, я отдам даже жизнь, думаю, что я готов к этому.

Все же до тех пор, пока я не познал эту абсолютную истину, я должен придерживаться относительной истины в своем понимании ее. Эта относительная истина должнабыть моим маяком и щитом. Хотя путь этот прям и узок, как острие бритвы, для меня он был самым быстрым и легким, Даже мои колоссальные промахи показались мне ничтожными благодаря тому, что я строго держался этого пути, Этот путь спас меня от печали, и я продвигался вперед, руководствуясь внутренним светом. Часто на этом пути я видел слабые проблески абсолютной истины, бога, и с каждым днем во мне росло убеждение, что только он один реален, а все остальное нереально. Пусть те, кто захочет, узнают, как во мне росло это убеждение; пусть они, если смогут, разделят со мной мои искания, а также мое убеждение. Во мне зрело все большее убеждение, что все, доступное мне, доступно даже ребенку; я говорю это с полным основанием. Практика этих исканий столь же проста, сколь и трудна. Они могут показаться совершенно недоступными человеку самонадеянному и вполне доступными невинному младенцу. Ищущий истину должен быть смиреннее праха. Мир попирает прах, но ищущий истину должен настолько смириться, чтобы даже прах мог попрать его. И только тогда, а не прежде, он увидит проблески истины. Это становится абсолютно ясно из диалога между Васиштой и Вишвамитрой. Христианство и ислам также полностью подтверждают это.

Если читателю покажется, что в моих словах сквозит гордыня, значит, что-то неверно в моих исканиях и я видел не проблески истины, а всего лишь мираж. Пусть погибнут сотни таких, как я, но восторжествует истина. Даже на волосок не следует отступать от истины, когда судят о таких заблуждающихся смертных, как я.

Я прошу, чтобы никто не считал советы, разбросанные по страницам последующих глав, непререкаемыми. Описываемые мной искания следует рассматривать лишь как иллюстрации. Каждый, ознакомившись с ними, может проводить свои собственные искания в соответствии со своими наклонностями и способностями. Полагаю, что с такой оговоркой предлагаемые мной иллюстрации будут действительно полезны, так как я не собираюсь скрывать или замазывать неприятные вещи, о которых следует говорить. Я надеюсь познакомить читателя со всеми своими ошибками и заблуждениями. Моя задача — описать свои искания в области сатьяграхи, а вовсе не рассказывать о том, какой я хороший. Оценивая самого себя, я постараюсь быть строгим, как истина, и хочу, чтобы другие были такими же. Применяя к себе такое мерило, я подобно Сурдасу могу воскликнуть:

Есть ли на свете негодяй,

Столь порочный и омерзительный, как я?

Я отказался от своего творца,

Настолько я вероломен.

Ибо для меня вечная мука, что я все еще далек от него, который, как я доподлинно знаю, управляет каждым моим вздохом и от которого я веду свое начало. Я знаю, что мои дурные страсти отдаляют меня от него, но я еще не в силах избавиться от них.

Но пора кончать. В следующей главе я приступлю уже к рассказу о своей жизни.

М. К. Ганди

Ашрам, Сабармати

26 ноября 1925 года

Часть первая

I. Семья и родные

Ганди принадлежат к касте бания, и некогда, по-видимому, они были бакалейщиками. Но представители трех последних поколений, начиная с моего деда, были премьер-министрами в нескольких княжествах Катхиавара. Мой дед Оттамчанд Ганди, или, как его чаще называли, Ота Ганди, был, по всей вероятности, человеком принципиальным. Государственные интриги заставили его покинуть Порбандар, где он был диваном, и искать убежище в Джунагархе. Там он обычно приветствовал наваба левой рукой. Кто-то, заметив такую явную неучтивость, спросил деда, чем она вызвана. «Правая рука моя принадлежит Порбандару» — ответил он.

Ота Ганди, овдовев, женился вторично. От первой жены у него было четыре сына, от второй — два. Помнится, в детстве я никогда не чувствовал и даже, пожалуй, не знал, что сыновья Ота Ганди были не от одной матери. Пятым из этих шести братьев был Карамчанд Ганди, или Каба Ганди, как его называли, шестым — Тулсидас Ганди. Оба брата, один за другим, занимали пост премьер-министра Порбандара. Каба Ганди — мой отец. Он был членом раджастханского суда. Сейчас этот суд больше не существует, но тогда это был весьма влиятельный орган, разрешавший споры между главами и членами кланов. Каба Ганди был некоторое время премьер-министром в Раджкоте, а затем в Ванканере. До самой смерти он получал пенсию от правительства Раджкота.

Каба Ганди был женат четыре раза. Первые три жены умерли. От первого и второго браков у него остались две дочери. Четвертая жена Путлибай родила ему дочь и трех сыновей. Я был самым младшим.

Отец был предан своему роду, правдив, мужествен и великодушен, но вспыльчив. В известной мере он не мог жить без чувственных наслаждений. В четвертый раз он женился, когда ему было уже за сорок. Он был неподкупен и за свою справедливость пользовался уважением и в семье, и среди чужих. Хорошо известна была его лояльность по отношению к государству Раджкот. Однажды помощник политического агента выразился оскорбительно о раджкотском такорсахибе, у которого отец состоял на службе. На оскорбление отец ответил оскорблением. Агент рассердился и потребовал у Каба Ганди извинения. Отец извиняться не стал и был посажен под арест. Однако, увидев, что Каба Ганди непреклонен, агент через несколько часов велел выпустить его.

Отец никогда не стремился к богатству и оставил нам совсем небольшое состояние.

Он не получил никакого образования, а лишь приобрел большой практический опыт; в лучшем случае он доучился до пятого класса гуджаратской школы. Об истории и географии отец не имел никакого понятия. Но богатый жизненный опыт помогал ему решать самые сложные вопросы и управлять сотнями людей. Он был малообразован и в религиозном отношении, но у него была та религиозная культура, которая свойстственна многим индусам благодаря частому посещению храмов и слушанию религиозных проповедей. На склоне лет он по настоянию ученого брахмана, друга семьи, начал читать «Бхагаватгиту» и во время молитвы ежедневно вслух повторял Еиз flee несколько стихов.

О матери я сохрани воспоминание как о святой женщине Она была глубоко религиозна и не могла даже подумать о еде, не совершив молитвы. Она считала своим долгом ежедневно посещать хавели — храм вишнуитов. Если мне не изменяет память, мать ни разу не пропустила чатурмаса. Она накладывала на себя строжайшие обеты и неукоснительно их выполняла, Помнится, однажды во время чандраяны она заболела, но даже болезнь не помешала ей соблюдать пост. Для нее ничего не стоило поститься два три дня подряд. У нее даже вошло в привычку во время чатурмаса принимать пищу только раз в день. Не довольствуясь этим, во время одного из чатурмасов она постилась через день. В другой раз во время чатурмаса она дала обет не есть, пока не увидит солнца. В такие дни мы, дети, не спускали глаз с неба, чтобы поскорее сообщить матери о появлении солнца. Всем известно, что в сезон дождей солнце очень часто совсем не показывается. Помню, как бывало, мы мчались сломя голову, чтобы сообщить матери о его внезапном появлении. Она прибегала, чтобы самой взглянуть на небо, но солнце уже успевало скрыться, и мать снова лишалась возможности поесть. «Ничего, — бодро говорила она, — бог не пожелал, чтобы я сегодня ела». И возвращалась к своим обязанностям.

Мать была весьма здравомыслящим человеком, она была прекрасно осведомлена о государственных делах, и придворные дамы с уважением отзывались о ее уме. Пользуясь привилегией детского возраста, я часто сопровождал мать во дворец, и до сих пор помню ее оживленные беседы с вдовой — матерью такорсахиба.

Я родился в Порбандаре, или Судамапури, 2 октября 1869 года. Там же провел детство. Помню, как впервые пошел в школу. В школе мне не без труда далась таблица умножения. Тот факт, что из всех воспоминаний в памяти сохранилось лишь воспоминание о том, как я вместе с другими детьми научился давать всевозможные клички нашему учителю, говорит о том, что ум мой тогда был неразвит, а память слаба.

II. Детство

Мне было около семи лет, когда отец переехал из Порбандара в Раджкот, где был назначен членом раджастканского суда. Я поступил в начальную школу. Хорошо помню эти дни и даже имена и привычки учителей, обучавших меня. Но мне почти нечего сказать о своих занятиях там, как и о занятиях в Порбандаре. Вероятно, я был весьма посредственным учеником. Из этой школы я перешел в пригородную, а затем — в среднюю. Мне шел тогда двенадцатый год. Не помню, чтобы я хоть раз солгал учителям или школьным товарищам. Я был очень робок и избегал общества детей. Единственными друзьями были у меня книги и уроки. Прибегать в школу точно к началу занятий и убегать домой, тотчас по окончании их, вошло у меня в привычку. Я в буквальном смысле слова убегал домой, так как терпеть не мог с кем-нибудь разговаривать. Я боялся, как бы надо мной не стали подтрунивать.

В первый же годмоего пребывания в средней школе со мной произошел случай на экзамене, о котором стоит рассказать. Инспектор народного образования мр Джайльс производил обследование нашей школы. Чтобы проверить наши познания в правописании, он заставил нас написать пять слов, в том числе слово «котел». Я написал это слово неправильно. Учитель, желая подсказать, толкнул меня ногой. Он хотел, чтобы я списал незнакомое слово у соседа. Но я считал, что учитель находится в классе для того, чтобы не давать вам списывать. Все ученики написали слова правильно. И только я оказался в глупом положении. Позже учитель пытался доказать мне, что я сделал глупость, но это ему не удалось. Я так и не смог постичь искусство «списывания».

Однако этот инцидент нисколько не умалил моего уважения к учителю. По натуре я был слеп к недостаткам старших. Впоследствии я узнал и многие другие недостатки этого учителя, но сохранил к нему уважение, поскольку привык выполнять приказания старших, а не критиковать их.

В моей памяти сохранились еще два случая, относящиеся к тому же времени. В общем, я читать не любил и читал только учебники. Уроки я готовил ежедневно, но лишь для того, чтобы избежать замечаний учителя; да и не хотелось обманывать его. Поэтому часто я делал уроки без всякого интереса. А уж если я даже уроки не готовил должным образом, то нечего и говорить о другом чтении. Но как-то мне попалась книга, приобретенная отцом, — «Шравана питрибакти Натака» (пьеса о преданности Шравана родителям). Я читал ее с неослабевающим интересом. Приблизительно в это же время к нам приехала группа бродячих актеров. В числе прочих представлений они показали сценку, в которой Шраван, направляясь к святым местам, несет на ремнях, перекинутых через плечи, своих слепых родителей. Книга и эта сценка произвели на меня неизгладимое впечатление. «Вот пример, которому ты должен подражать», — сказал я себе. Душераздирающие причитания родителей, оплакивающих смерть Шравана, до сих пор свежи в моей памяти. Трогательная мелодия глубоко взволновала меня, и я исполнил ее на концертино, которое купил мне отец.

Приблизительно в это же время отец разрешил мне посмотреть спектакль драматической труппы. Пьеса называлась «Харишчандра» и совершенно покорила меня. Я мог смотреть ее без конца. Но как часто мне будут разрешать это? Мысль об этом не давала мне покоя, и я сам все время разыгрывал сцены из «Харишчандра». «Почему всем людям не быть такими же правдивыми, как Харишчандра?» Этот вопрос задавал я себе днем и ночью. Следовать истине и пройти через все испытания подобно Харишчандре — таков был мой идеал, навеянный пьесой. Я был убежден в достоверности рассказа о Харишчандре. Одна лишь мысль о нем вызывала у меня слезы. Здравый смысл подсказывает мне теперь, что Харишчандра не мог быть лицом историческим. И все же Харишчандра и Шравана остаются для меня действительно существовавшими людьми, и думаю, что, если бы я перечитал эти пьесы теперь, они произвели бы на меня не менее сильное впечатление.

III. Детский брак

Мне очень не хотелось бы писать эту главу: немало горьких воспоминаний придется воскресить для этого. Но не могу иначе, так как не хочу отступать от истины. Я считаю своей тяжкой обязанностью рассказать о том, как меня в тринадцать лет женили. Когда я смотрю на ребят этого возраста, находящихся на моем попечении, и вспоминаю свой брак, мне становится жаль себя и радостно от сознания того, что их не постигла та же участь. Я не нахожу никаких моральных доводов, которыми можно было бы оправдать столь нелепые ранние браки.

Пусть читатель не заблуждается: меня женили, а не обручили. В Катхиаваре существует два различных обряда — обручение и заключение брака. Обручение — это предварительное обещание родителей мальчика и девочки соединить их браком. Обещание это может быть нарушено. Смерть мальчика не влечет за собой вдовства для девочки. Это соглашение между родителями, и детей оно совершенно не касается. Часто они даже не знают о нем. По-видимому, я был обручен три раза, не зная об этом. Мне сказали, что две девочки, которых для меня выбрали, умерли одна за другой, отсюда я и делаю вывод, что был обручен трижды. У меня сохранилось очень слабое воспоминание о моем обручении в семилетнем возрасте. Не помню, чтобы мне говорили об этом. В этой главе речь пойдет уже о женитьбе, которую я хорошо помню.

Я уже сказал, что нас было три брата. Старший был к тому времени женат. Родители решили женить одновременно моего среднего брата, который был двумя или тремя годами старше меня, двоюродного брата, который был старше меня едва ли на год, и меня. При этом они мало заботились о нашем благополучии и еще меньше — о наших желаниях; принимались во внимание только удобство и экономические соображения — старших.

Браки у индусов — вещь сложная. Очень часто затраты на брачные обряды разоряют родителей жениха и невесты. Они теряют состояние и массу времени. Месяцы уходят на изготовление одежды и украшений, на добывание денег для обедов. Каждый старается перещеголять другого числом и разнообразием предлагаемых блюд. Женщины, обладающие красивыми голосами и совсем безголосые, поют, не давая покоя соседям, до хрипоты, а иногда даже заболевают от этого. Соседи относятся ко всему этому шуму и гаму, ко всей грязи, остающейся после пиршества, совершенно спокойно, потому что знают — придет время и они будут вести себя точно так же. Старшие считали, что лучше покончить со всем этим в один прием: меньше расходов и больше пышности. Можно было тратить деньги не стесняясь, так как расходы предстояло делать не трижды, а один раз. Отец и дядя были уже в преклонном возрасте, а мы были последними детьми, которых предстояло женить. Возможно, им захотелось хорошенько повеселиться напоследок. Из этих соображений и было решено устроить тройную свадьбу.

Как я уже говорил, приготовления к торжеству заняли несколько месяцев. Лишь по этим приготовлениям мы узнали о предстоящем событии. Мне кажется, что для меня оно было связано только с ожиданием новой одежды, барабанного боя, свадебной процессии, роскошных обедов и незнакомой девочки для игры. Плотские желания пришли потом. Опускаю занавес и не буду описывать ощущение стыда, которое я испытал. Расскажу лишь о некоторых подробностях, но сделаю это позднее. Они не имеют отношения к основной идее, ради которой я начал писать книгу.

Итак, я и мой брат были привезены из Раджкота в Порбандар. Финальной драме предшествовали кое-какие любопытные детали (например, наши тела натирали имбирной мазью), но все эти подробности я опускаю.

Мой отец, хотя и занимал пост дивана, все же был слугой, и его зависимое положение усугублялось еще и тем, что он пользовался благосклонностью такорсахиба. Тот до последнего момента не хотел отпускать его. А когда, наконец, согласился, то заказал для отца особую коляску, чтобы сократить путешествие на два дня. Но судьба решила иначе. Порбандар находится в 120 милях от Раджкота, в пяти днях езды на лошадях. Отец проделал этот путь в три дня, но при смене третьих перекладных коляска опрокинулась и отец сильно расшибся. Он приехал весь забинтованный. Вследствие этого и наш и его интерес к предстоящему событию наполовину уменьшился, но церемония все же должна была состояться. Разве можно откладывать свадьбу? Однако детское восхищение свадебной церемонией заставило меня забыть о горе, вызванном несчастным случаем с отцом.

Я был предан своим родителям, но не менее предан и велениям плоти. Лишь впоследствии я понял, что ради родителей следует жертвовать счастьем и всеми удовольствиями. И в наказание за мою жажду удовольствий произошел случай, который до сих пор терзает меня и о котором я расскажу позже. Нишкулананд поет: «Отказ от предмета желаний без отказа от самих желаний бесплоден, чего бы он ни стоил». Когда я пою или слышу эту песню, я вспоминаю о том печальном и неприятном событии и мне делается стыдно. Отец мужественно превозмогал боль и принимал самое деятельное участие в свадьбе. Даже сейчас помню, где он сидел во время свадебных обрядов. Тогда я не предполагал, что со временем буду строго осуждать отца за то, что он женил меня ребенком. Но в тот день все выглядело правильным, необходимым и приятным. Мне и самому очень хотелось, чтобы меня женили. И все, что делал отец, казалось безупречным. Как сейчас помню события того дня: как мы сидим под свадебным балдахином, исполняем саптапади, как мы, молодые муж и жена, кладем друг другу в рот сладкий кансар и как мы начинаем жить вместе. Та первая ночь! Двое невинных детей, бездумно брошенных в океан жизни. Жена брата старательно осведомила меня, как я должен вести себя в первую ночь. Кто наставлял мою жену — не знаю. Я никогда не спрашивал ее об этом, да и теперь не намерен этого делать. Смею уверить читателя, что мы так нервничали, что не могли даже взглянуть друг на друга. Мы, разумеется, были слишком робки. Как заговорить с ней, что сказать? Наставления так далеко не заходили. Да они и не нужны в подобных случаях. Жизненные впечатления, полученные человеком с раннего детства, настолько сильны, что всякие поучения излишни. Постепенно мы стали привыкать друг к другу и свободно разговаривать. Хотя мы были одногодки, я поспешил присвоить себе авторитет мужа.

IV. В роли мужа

В те времена, когда был заключен мой брак, выпускались небольшие брошюрки ценой в одну пайсу или паи (забыл точную цифру). В них говорилось о супружеской любви, бережливости, детских браках и т. п. Я читал их от корки до корки, но тут же забывал все, что мне не нравилось, и принимал к, сведению то, что нравилось. Вменяемая этими брошюрками в обязанность мужу верность жене в течение всей жизни на всегда запечатлелась в моем сердце. К тому же я и сам был страстным поборником правды, и о том, чтобы лгать жене, не могло быть и речи. Да и почти невероятно было, чтобы в таком юном возрасте я мог ей изменят. Но урок верности имел и свою неприятную сторону. «Если я должен быть верен жене, то и жена должна быть верна мне», — думал я. Мысль об этом сделала меня ревнивым мужем. Ее обязанность легко превращалась в мое право требовать от нее абсолютной верности, что вынуждало меня постоянно следить за ней. У меня не было никаких оснований сомневаться в верности жены, но ревность слепа ко всем доводам. Я следил за каждым ее шагом, она не смела выйти из дома без моего разрешения. Это сеяло семена раздора между нами. Налагаемый мной запрет был фактически чем-то вроде тюремного заключения, но не такой девочкой была Кастурбай, чтобы легко подчиниться подобным требованиям. Она желала ходить, куда хочет и когда хочет. Чем больше я ей запрещал, тем больше она себе позволяла и тем больше я злился. Мы, женатые дети, сплошь и рядом отказывались разговаривать друг с другом. Думаю, что Кастурбай не обращала внимания на мои запреты без всякой задней мысли. Какие запреты могла нарушить простодушная девочка тем, что уходила в храм или к подругам? И если я имел право запрещать ей что-либо, то разве у нее не было такого же права? Сейчас мне все это совершенно ясно. Но тогда я считал, что должен поддерживать свой авторитет мужа!

Пусть, однако, читатель не думает, что наша жизнь была сплошным мучением. Все мои строгости проистекали от любви. Я хотел сделать свою жену идеальной. Я поставил целью заставить ее вести чистую жизнь, учиться тому, чему учился сам, жить и мыслить одинаково со мной. Не знаю, стремилась ли к этому и Кастурбай. Она была неграмотна. От природы она была простой, независимой, настойчивой и, по крайней мере со мной, сдержанной. Собственное невежество не беспокоило ее, и не помню, чтобы мои занятия когдалибо побудили ее тоже заниматься. Поэтому я думаю, что был одинок в своем стремлении к знаниям. Вся моя страсть сосредоточилась на одной женщине, и я требовал, чтобы мне платили тем же. Но даже без взаимности наша жизнь не могла быть сплошным страданием, ибо по крайней мере с одной стороны здесь действительно была любовь.

Должен сказать, что я был страстно влюблен в нее. Даже в школе я постоянно думал о ней. Мысль о предстоящей ночи и свидании не покидала меня. Разлука была невыносима. Своей болтовней я не давал ей спать до глубокой ночи. Если бы при такой всепожирающей страсти у меня не было сильно развито чувство долга, я, наверно, стал бы добычей болезни и ранней смерти или влачил бы жалкое существование. Но я должен был каждое утро выполнять свои обязанности, а обманывать я не мог. Это и спасло меня от многих напастей.

Я уже сказал, что Кастурбай была неграмотна. Мне очень хотелось обучить ее, но страстная любовь не оставляла времени для этого. К тому же обучать ее приходилось против ее воли и только ночью, В присутствии старших я не осмеливался не только разговаривать, но даже встречаться с ней. В Катхиаваре существовал и до известной степени существует и теперь бессмысленный и варварский обычай укрываться пардой. Обстоятельства, следовательно, не благоприятствовали нам. Должен поэтому признаться, что мои усилия обучить Кастурбай в дни юности были безуспешны. А когда я, наконец, очнулся и сбросил оковы похоти, меня уже влекла общественная деятельность, и свободного времени оказалось мало. Не удалась также и моя попытка обучить ее с помощью частных учителей. В результате Кастурбай и сейчас с трудом выводит буквы и говорит только на простонародном гуджарати. Уверен, что она стала бы образованной женщиной, если бы моя любовь к ней была совершенно свободна от вожделения. Мне удалось бы тогда преодолеть ее отвращение к занятиям. Я знаю, что для чистой любви нет ничего невозможного.

Я уже упомянул об одном обстоятельстве, которое более или менее уберегло меня от разрушительного действия страсти. Следует отметить еще и другое. Многочисленные примеры убедили меня, что бог неизменно спасает тех, кто чист в своих побуждениях. Наряду с жестоким обычаем детских браков в индусском обществе существует другой обычай, до известной степени ослабляющий пагубные последствия первого. Родители не разрешают молодой чете долго оставаться вместе. Ребенок-жена большую часть времени проводит в доме своего отца. Так, в возрасте от 13 до 18 лет мы были вместе в общей сложности не более трех лет. Не проходило и шести месяцев, чтобы родители жены не приглашали ее к себе. В те дни подобные приглашения были очень неприятны, но они спасли нас обоих. Восемнадцати лет я уехал в Англию. Это означало длительную и благодетельную для нас разлуку. Но и после моего возвращения из Англии мы не оставались вместе более полугода, так как мне приходилось метаться между Раджкотом и Бомбеем. Потом меня пригласили в Южную Африку. Но к тому времени я уже в значительной степени освободился от чувственных вожделений.

V В средней школе

Я уже говорил, что ко времени женитьбы учился в средней школе. Все мы, трое братьев, учились в одной школе. Старший опередил меня на несколько классов, а брат, который женился одновременно со мной, — всего на один класс. Из-за женитьбы мы потеряли целый год. На брате женитьба сказалась еще пагубнее, чем на мне: он в конце концов совсем бросил учение. Одному небу известно, скольких юношей постигает та же участь. Ведь только в современном нам индусском обществе учение в школе сочетается с супружеством.

Мои занятия продолжались. В средней школе меня не считали тупицей. Я всегда пользовался расположением учителей. Родители ежегодно получали свидетельства о моих успехах в науках и поведении. У меня не бывало плохих отметок. Второй класс я окончил даже с наградой, в пятом и шестом классах получал стипендию: скачала — четыре, а потом — десять рупий. Они доставались мне скорее по счастливой случайности, чем за какие-либо особые заслуги. Дело в том, что стипендию давали не всем, а только лучшим ученикам из округа Сорат в Катхиаваре. В классе из 40—50 учеников было, конечно, не так уж много мальчиков из Сората.

Насколько помню, сам я был не очень хорошего мнения о своих способностях. Я обычно удивлялся, когда получал награды или стипендии. При этом я был крайне самолюбив: малейшее замечание вызывало у меня слезы. Для меня было совершенно невыносимо получать выговоры, даже если я заслуживал их. Помню, как однажды меня подвергли телесному наказанию. На меня подействовала не столько физическая боль, сколько то, что наказание оскорбляло мое достоинство. Я горько плакал. Я был тогда в первом или во втором классе.

Такой же случай произошел, когда я учился в седьмом классе. Директором школы был тогда Дорабджи Эдульджи Гими. Он пользовался популярностью среди учеников, так как умел поддерживать дисциплину и был хорошим преподавателем, прекрасно владевшим методикой. Он ввел для учеников старших классов гимнастику и крикет как обязательные предметы. И то и другое мне не нравилось. Я ни разу не занимался гимнастикой и не играл в крикет или футбол, пока они не стали обязательными предметами. Одной из причин, по которой я уклонялся от игр, была моя робость. Теперь я вижу, что был неправ: у меня было тогда ложное представление, будто гимнастика не имеет отношения к образованию. Теперь я знаю, что физическому воспитанию должно уделять не меньше внимания, чем умственному.

Должен отметить, что, отказываясь от гимнастики и игр, я нашел им не такую уж плохую замену. Я прочел где-то о пользе длительных прогулок на свежем воздухе, и это понравилось мне. Я приучил себя много ходить и до сих пор сохранил эту привычку. Она закалила мой организм.

Причиной моей неприязни к гимнастике было также страстное желание ухаживать за отцом. Как только занятия кончались, я мчался домой и принимался прислуживать ему. Обязательные физические упражнения мешали мне в этом, и я попросил м-ра Гими освободить меня от гимнастики, чтобы иметь возможность прислуживать отцу. Но он не слушал меня. Однажды в субботу занятия у нас были утром, а на гимнастику я должен был вернуться к четырем часам. Часов у меня не было, а облака, закрывшие солнце, ввели меня в заблуждение. Когда я пришел, все мальчики уже разошлись. На следующее утро м-р Гими, просматривая список, увидел, что я отсутствовал. Он спросил меня о причине, и я объяснил, как это случилось. Но он не поверил и приказал заплатить штраф — одну или две ана (не помню уже, сколько именно). Меня заподозрили во лжи. Это глубоко огорчило меня. Чем могу я доказать свою невиновность? Выхода не было. Потрясенный до глубины души, я горько плакал и понял, что правдивый человек должен быть внимателен и аккуратен. Это был первый и последний случай моего беспечного поведения в школе. Насколько помню, мне удалось все-таки доказать свою правоту, и штраф с меня сняли. Было, наконец, получено и освобождение от гимнастики. Отец сам написал директору о том, что я нужен ему дома сразу после занятий в школе.

Если отказ от гимнастики не причинил мне вреда, то за другие упущения я расплачиваюсь до сих пор. Не знаю, откуда я взял, что хороший почерк вовсе не обязателен для образованного человека, и придерживался этого мнения до тех пор, пока не попал в Англию. Впоследствии, особенно в Южной Африке, я увидел, какой прекрасный почерк у адвокатов и вообще у молодых людей, родившихся и получивших образование в Южной Африке. Мне было стыдно, и я горько раскаивался в своей небрежности. Я понял, что плохой почерк — признак недостаточного образования. Впоследствии я пытался исправить свой почерк, но было поздно. Пусть мой пример послужит предостережением для юношей и девушек. Я считаю, что детей сначала следует учить рисованию, а потом уже переходить к написанию букв. Пусть ребенок выучит буквы, наблюдая различные предметы, такие, как цветы, птицы и т. д., а чистописанию пусть учится, только когда сумеет изображать предметы. Тогда он будет писать уже хорошо натренированной рукой.

Мне хотелось бы рассказать еще о двух событиях своей школьной жизни. Из-за женитьбы я потерял год, к учитель хотел, чтобы я наверстал упущенное и перепрыгнул через класс. Такие привилегии обычно предоставлялись прилежным ученикам. Поэтому в третьем классе я учился только шесть месяцев и после экзаменов, за которыми последовали летние каникулы, был переведен в четвертый. Начиная с этого класса большинство предметов преподавалось уже на английском языке, и я не знал, что делать. Появился новый предмет — геометрия, в котором я был не особенно силен, а преподавание на английском языке еще более затрудняло его усвоение. Учитель объяснял прекрасно, но я не успевал следить за его рассуждениями. Часто я терял мужество и думал о том, чтобы вернуться в третий класс: я чувствовал, что взял на себя непосильную задачу, уложив два года занятий в один. Но такой поступок опозорил бы не только меня, но и учителя, который рекомендовал меня для перехода в следующий класс, рассчитывая на мое усердие. Боязнь этого двойного позора заставила меня остаться на месте. Но когда я ценой больших усилий добрался до 13-й теоремы Эвклида, то вдруг понял, что все чрезвычайно просто. Предмет, требовавший лишь чистой и простой способности рассуждать, не мог быть трудным. С этого времени геометрия стала для меня легким и интересным предметом.

Более трудным оказался санскритский язык. В геометрии нечего было запоминать, а в санскрите, как мне казалось, все надо было заучивать наизусть. Этот предмет мы начали изучать тоже с четвертого класса. В шестом классе, я совсем упал духом. Учитель был очень требователен и, на мой взгляд, слишком утруждал учеников. Между ним и преподавателем персидского языка было нечто вроде соперничества. Учитель персидского был человек весьма снисходительный. Мальчики говорили, что персидский язык очень легок, а преподаватель хороший и внимателен к ученикам. «Легкость» соблазнила меня, и в один прекрасный день я очутился в классе персидского языка. Учитель санскрита сильно огорчился. Он подозвал меня к себе и сказал:

Как ты мог забыть, что ты сын отца, исповедующего вишнуизм? Неужели ты не хочешь изучить язык своей религии? Если ты столкнулся с трудностями, то почему не обратился ко мне? Я прилагаю все силы, чтобы научить вас, школьников, санскриту. Если ты продолжишь свои занятия, то найдешь в санскрите много интересного и увлекательного. Не падай духом и приходи снова в класс санскритского языка.

Доброта его смутила меня. Я не мог пренебречь вниманием учителя и теперь вспоминаю Кришнашанкара Пандья не иначе, как с благодарностью. Мне было бы трудно изучать наши священные книги, если бы я не усвоил тогда основы санскрита, хотя бы и в скромном объеме. Глубоко сожалею, что не изучил этот язык более основательно. Впоследствии я пришел к убеждению, что все дети индусов, мальчики и девочки, должны хорошо разбираться в санскрите.

Я считаю, что во всех индийских средних школах надо, кроме родного языка, преподавать хинди, санскрит, персидский, арабский и английский. Пугаться этого длинного перечня не следует. Если бы у нас преподавание было более систематическим и не велось на иностранном языке, уверен, что изучение всех этих языков было бы удовольствием, а не утомительной обязанностью. Твердое знание одного языка в значительной степени облегчает изучение других.

В сущности, хинди, гуджарати и санскрит можно рассматривать как один язык, так же как персидский и арабский. Хотя персидский принадлежит к арийской, а арабский — к семитической группе языков, между ними существует тесное родство, так как оба они развивались в период складывания ислама. Урду я не считаю языком особым, так как он воспринял грамматику хинди, а в его словарном составе преобладающей является персидская и арабская лексика. Тот, кто хочет хорошо знать урду, должен знать персидский и арабский, так же, как тот, кто хочет овладеть гуджарати, хинди, бенгали или маратхи, должен изучить санскрит.

V. Трагедия

Из немногих друзей по средней школе особенно близки мне были двое. Дружба с одним из них оказалась недолговечной, но не по моей вине. Этот друг отошел от меня, потому что я сошелся с другим. Вторую дружбу я считаю трагедией своей жизни. Она продолжалась долго. Я завязал ее, поставив себе целью исправить друга.

Друг этот был сначала приятелем моего старшего брата. Они были одноклассниками. Я знал его слабости, но считал верным другом. Мать, старший брат и жена предупреждали меня, что я попал в плохую компанию. Я был слишком самолюбивым, чтобы внять предостережениям жены. Но я не осмеливался противиться матери и старшему брату. Тем не менее я возражал им:

Я знаю его слабости, о которых вы говорите, но вы не знаете его достоинств. Он не может сбить меня с пути, так как я сблизился с ним, чтобы исправить его. Я уверен, что он будет прекрасным человеком, если изменит свое поведение. Прошу вас обо мне не беспокоиться.

Не думаю, чтобы это удовлетворило их, но они приняли мои объяснения и оставили меня в покое.

Впоследствии я понял, что просчитался. Исправляющий никогда не должен находиться в слишком близких отношениях с исправляемыми. Истинная дружба есть родство душ, редко встречающееся в этом мире. Дружба может быть длительной и ценной только между одинаковыми натурами. Друзья влияют один на другого. Следовательно, дружба вряд ли допускает исправление. Я полагаю, что вообще необходимо избегать слишком большой близости: человек гораздо быстрее воспринимает порок, чем добродетель, А тот, кто хочет быть в дружбе с богом, должен оставаться одиноким или сделать своими друзьями всех. Может быть, я ошибаюсь, но мои попытки завязать с кемнибудь тесную дружбу оказались тщетными.

Когда я впервые столкнулся с этим другом, волна «реформ» захлестнула Раджкот. Он сообщил мне, что многие наши учителя тайком едят мясо и пьют вино. Он назвал многих известных в Раджкоте лиц, которые делали то же самое в компании с ними, а также нескольких учащихся средней школы.

Я удивился и огорчился. Я спросил своего друга о причине такого явления, и он объяснил мне это так:

Мы — слабый народ потому, что не едим мяса. Англичане питаются мясом, и потому они способны управлять нами.

Ты ведь видел, какой я крепкий и как быстро бегаю. Это потому, что я ем мясо. У тех, кто питается мясом, никогда не бывает нарывов и опухолей, а если и бывают, то они быстро проходят. Ведь не дураки же наши учителя и другие известные в городе лица, питающиеся мясом. Им известны преимущества мясной пищи. Ты должен последовать их примеру. Ничего не стоит попробовать. Попробуй, и сам увидишь, какую силу дает мясо.

Все эти соображения в пользу употребления в пищу мяса были высказаны не сразу. Они отражают лишь сущность множества тщательно продуманных доводов, которыми мой друг время от времени старался воздействовать на меня. Мой старший брат уже пал, почему и поддерживал доводы друга. Я действительно выглядел слабосильным рядом с братом и приятелем. Оба они были крепче, сильнее и смелее меня. Меня совершенно околдовала ловкость моего друга. Он мог бегать на большие расстояния и удивительно быстро. Он хорошо прыгал в высоту и в длину, мог вынести любое телесное наказание. Он часто хвастал передо мной своими успехами и ослеплял меня ими, потому что нас всегда ослепляют в других качества, которыми мы сами не обладаем. Все это вызывало во мне сильное желание подражать ему. Я плохо прыгал и бегал. Почему бы и мне не стать таким же сильным и ловким, как он?